Вторгаться в апартаменты ай-даны с дюжиной джангов было сущим безумием, но ни «тысячеглазый», ни Бешеный казначей не могли измыслить ничего лучшего и в конце концов вынуждены были признать, что риск в данном случае будет оправдан. А ежели и другим бурхавам удастся подобраться к подземному ходу незамеченными и высадить всю сотню Вокамовых джангов, то опасаться Баржурмалу придется не столько мефренг и дворцовых стражников, сколько самой Тимилаты, но уж с одной-единственной женщиной, сколь бы ни была она разъярена появлением незваного гостя, он как-нибудь справится.

Яр-дан поскользнулся, но шедший за ним по пятам Лилитомб поддержал его, и вскоре под ногами перестало хлюпать, воздух стал чище и суше, потолок сделался выше. Подземный ход свернул вправо — теперь уже по нему можно было идти не пригибаясь, и яр-дан понял, что они попали в другой, еще более старый тоннель. В противоположность Золотой раковине, Большой дворец имел несколько входов и выходов, в том числе и подземных, ибо каждый новый Повелитель империи старался обезопасить себя и подготавливал пути к бегству на случай мятежа или заговора придворных. При этом старые подземные лазы либо замуровывали полностью, либо закладывали частично, с тем чтобы изменить места входов и выходов, и после того, как Флид изъял из тайника планы перестроек дворца, ай-дане пришлось бы приложить немало сил, надумай она выяснить, не вскрыл ли ее старший секретарь один из древних тоннелей. Едва ли, впрочем, в голову Тимилате могло прийти что-нибудь подобное — гибель ее сейчас была не выгодна ни Базуруту, ни яр-дану, а догадаться о плане Пананата ей не позволило бы презрение, которое она с малолетства испытывала к сыну рабыни.

Негромкий скрип и скрежет возвестили о том, что Устиф с Атаром добрались до конца подземелья и подняли плиту пола за Сапфировым троном, стоящим в глубине Звездного зала.

— Они выбрались благополучно. В зале, похоже, никого нет, — доложил Фахерхот, поджидавший Баржурмала у ведущей наверх лестницы.

— Подождем, пока они вернутся, — предложил Лилитомб из-за спины яр-дана, но тот, нетерпеливо отмахнувшись, сделал Фахерхоту знак подниматься наверх.

— Назад пути нет. Нам надобно как можно скорее присоединиться к Устифу с Атаром и заложить двери зала. В этой норе нас мигом передушат.

— В зале пусто, мой Повелитель! Коридор тоже никем не охраняется, — сообщил Кевенг, склоняясь над квадратным отверстием в полу зала и протягивая Баржурмалу руку.

— Отлично! В задней стене должна быть панель… Нет, не там! За колоннами. Атар, Устиф, заприте двери Звездного зала! Ни к чему нам оповещать стражников о своем появлении! — скомандовал яр-дан.

— Позволь нам пройти вперед! — Лилитомб отстранил Баржурмала и шагнул к винтовой лестнице, открывшейся за декорированной под стеновую панель дверью. За ним по истертым деревянным ступеням начали подниматься Фахерхот и Кевенг. Сжимая в руках короткие дротики и боевые топоры, джанги один за другим взбегали на второй этаж.

— Пора, яр-дан! Спеши засеять поле, а уж мы позаботимся, чтобы тебе не помешали! — Атар, осклабившись» отсалютовал Баржурмалу огромным мечом.

Когда Вокам объяснил своим людям, для чего наследнику Мананга надлежит посетить ай-дану накануне Священного дня, они преисполнились великим рвением, но, кажется, так и не поняли, что сопровождают государственного мужа, вынужденного ради блага империи и вопреки своим желаниям совершить глубоко противное его натуре деяние, а вовсе не охваченного безумной страстью мальчишку. Развеять это заблуждение ничего не стоило, однако «тысячеглазый» попросил яр-дана не делать этого, и теперь тот начал догадываться, почему Вокам пожелал оставить своих джангов в неведении относительно истинных причин, побуждавших Баржурмала пробраться во дворец.

Вокам творил легенду о влюбленном наследнике престола — отважном, дерзком и удачливом юноше, любимце женщин, перед которым ничто и никто не может устоять, ибо ему покровительствует сам Предвечный. Легенду, которую будут повторять во всех уголках империи из поколения в поколение. Легенду, которая, безусловно, понравится и запомнится его будущим подданным несравнимо больше, чем правдивая история о расчетливом сыне рабыни, решившем упрочить свои права на престол браком с законной дочерью Мананга. Хотя правдивая история, если разобраться, окажется благородней и привлекательней, чем сказка о похотливом юнце, ведь, если задуманное удастся осуществить, это предотвратит столкновение спешащих к столице войск, возвративших империи Чивилунг, с отрядами, вызванными Базурутом из южных провинций.

Яр-дан взбежал по винтовой лестнице на второй этаж и едва не споткнулся о связанного по рукам и ногам стражника.

— Он не сопротивлялся, и мы решили оставить его в живых, — пояснил Фахерхот, занявший пост у арки, ведущей в коридор.

— Правильно. Этот парень еще послужит мне верой и правдой, — отозвался Баржурмал, подтверждая свой прежний приказ никого не убивать без крайней необходимости, и двинулся за джангами, углубившимися в анфиладу комнат, за которой располагались покои ай-даны…

Флид, Вокам и Пананат в один голос утверждали, что немногочисленные стражники, которых яр-дан встретит в дворцовых покоях, предпочтут сдаться, если им будет обещано сохранить жизнь, — после резни в Золотой раковине желающих пролить за ай-дану собственную кровь сыскать было мудрено, и только от мефренг можно было ожидать более или менее серьезного сопротивления. Девы Ночи были преданы Тимилате точно так же, как перебитые подсылами Базурута хванги — яр-дану, и он предпочел бы не убивать их, но…

— Кто идет? — грозно вопросила широкоплечая воительница в блестящем пластинчатом панцире, возникая в дверном проеме Углового зала.

— К ай-дане, от Базурута! — без колебаний ответствовал Кевенг. Дева Ночи замешкалась, с недоумением вглядываясь в плохо различимую из-за тусклых светильников фигуру джанга, потом, сообразив, что незнакомец, какие бы вести он ни принес, не мог оказаться здесь один, без сопровождения, схватилась одной рукой за меч, другой — за сигнальную дудку.

— Стой!..

Кевенг прыгнул на чернокожую деву, и тут же затаившиеся в соседнем зале джанги бросились ему на подмогу.

— Гирлиуль, что там у тебя стряслось? — встрево-женно спросила соратница плененной воительницы, появляясь на пороге Углового зала с обнаженным мечом в руках. Ответа она не дождалась и воспользоваться мечом не сумела — двое джангов, укрывшихся по обеим сторонам дверного проема, ринулись на нее, как коршуны на куропатку, и через несколько мгновений еще одна грозная воительница была оглушена и связана.

— Кто бы мог подумать, что эти девки окажутся такими растяпами! А гонору-то, спеси-то сколько было, когда они Тимилату по улицам Ул-Патара сопровождали! «Мы то, мы се!..» — передразнил мефренг Лилитомб.

— Погоди, похваляться будешь, ежели мы без потерь до покоев ай-даны доберемся! — оборвал его Баржурмал.

Рассовав пленниц под кресла, джанги пересекли Угловой зал и оказались в помещении, называемом Пальмовой аллеей. Громадный зал этот, занимающий изрядный кусок второго и третьего этажей, получил такое название из-за колонн, выполненных в виде пальмовых стволов. В дневное время благодаря высоким узким окнам убранство зала поражало великолепием, ночью же тусклые, редкие светильники почти не рассеивали царящий здесь мрак, и мгновенно растворившиеся в нем джанги мысленно вознесли хвалу зодчим, потрудившимся над созданием этого замечательного помещения, как нельзя лучше подходившего для их целей.

Шагая между двумя рядами колонн, Баржурмал ожидал, что из-за них вот-вот выступит чернокожая воительница, и, когда это в самом деле произошло, ничуть не удивился.

— Стой! Кто ты и зачем пришел сюда?

— Зовут меня Баржурмалом. А пришел я сюда, дабы навестить сестру мою Тимилату. Узнаешь меня?

— Сын рабыни?! Ай-дана будет рада, если я притащу. ей твою голову! — Дева Ночи вскинула копье с плоским широким наконечником, и тут справа из-за колонн донесся придушенный женский крик, слева что-то звякнуло, затем послышался шум падающего тела.

Воительница метнула копье, от которого Баржурмал без труда уклонился, и схватилась за сигнальную дудочку. «Жаль! — пронеслось в голове яр-дана. — Ах как жаль!» Он взмахнул рукой, и метательный диск вонзился в горло чернокожей стражницы. А мгновением позже панцирь на ней треснул, как скорлупа насаженного на острогу краба, — короткий дротик с узким граненым наконечником, брошенный сильной рукой с близкого расстояния, пробивал любые доспехи.

Баржурмал не замедлил шаг около бездыханного тела и, заметив кровь на топоре одного из присоединившихся к нему джангов, не стал спрашивать, откуда она взялась.

Ибо вслед за острой жалостью, которую он испытал к убитой им воительнице, ощутил столь же сильный прилив ненависти и гнева. Этим чернокожим было не место в его империи, и, придя к власти, он позаботится о том, чтобы, попав в Махаили, они не смели прикасаться к оружию! Наемники, какими бы хорошими они ни были, подобны цепным псам. Им все равно, с кем сражаться. Продавая свой меч, они продают тем самым свою совесть и честь, а поступать с людьми, не имеющими ни того, ни другого, особенно когда в руках их оказывается оружие, должно соответсвующим образом…

Дверь в Красную гостиную была притворена, и, открывая ее, Кевенг постарался, чтобы она не издала ни звука. Заглянув в зал, стены которого были затянуты алой с золотым шитьем тканью, он сделал товарищам знак следовать за собой, не производя ни малейшего шума.

Войдя в Красную гостиную следом за джангами, яр-дан подумал было, что она пуста, но затем, услыхав тихие стоны и всхлипывания, сообразил, что находящаяся справа от них стена является ширмой.

— Любопытные звуки! Что же они мне напоминают? — мечтательно пробормотал Лилитомб, в волнении сжимая рукоять топора и подступая к ширме скорее с изумленным, чем с грозным видом. Опередивший его Кевенг рванул драпировку, и глазам джангов открылись два обнаженных тела, сплетшихся так, что и не разобрать, где головы, где ноги, на сдвинутых креслах, обтянутых темно-красной материей.

— Забавно! — произнес один из джангов, облизываясь. Белое и черное тела задергались, разлепляясь, и Бар-журмал понял, что это женщины: Догадался, почему они так странно лежали, и, мимоходом отметив, что зрелище, несмотря на всю его противоестественность, радует глаз, промолвил:

— Прошу знакомиться: Уго — кабиса мефренг, Найваль — новая Блюстительница опочивальни ай-даны.

Уго метнулась к сложенному на низком столике оружию и была остановлена страшным ударом ногой в живот. Найваль вжалась в обивку кресел так, что, казалось, еще немного, и блестящая ткань лопнет.

— Обыщите соседние залы. Обезвредьте остальных чернокожих, а потом пусть эта высокородная дама и ее подружка удовлетворят вас тем же способом, которым они ублажали друг друга, — распорядился Баржурмал, вспомнив изрубленных у Золотой раковины хвангов. Те умерли за своего друга и командира. За человека, поклявшегося им, что не позволит разорить и отдать на поругание все то, что они привыкли любить и почитать с детства. За что будут умирать эти суки, когда на смену девятерым, вдосталь натешившимся ими молодцами придут те, что уже пробираются по подземному ходу, и те, что еще только садятся в бурхавы?..

Сделав Кевенгу знак взять на себя зал Ста знамен, через который тоже можно было попасть в Красную гостиную и откуда еще предстояло выковыривать чернокожих охранниц Тимилаты, он поманил к себе Лилитомба.

— Взломай двери в зал Грез и проверь, нет ли кого поблизости от опочивальни ай-даны.

— Момент! — пообещал гигант и, кинув завистливый взгляд на вяжущих пленниц товарищей, двинулся к изукрашенным позолоченной резьбой дверям. Потрогал створки пальцем и, удостоверившись, что открываются они внутрь, навалился на них плечом. Двинул раз, другой, третий…

— Ладно тебе деликатничать! — Устиф разбежался и ударил ногой чуть повыше дверных ручек. Створки дверей распахнулись. В то же мгновение растворились двери, ведущие в зал Ста знамен, и тяжелый кулак Кевенга ударил в висок выскочившей из них чернокожей воительнице.

— За мной, парни! Вычистим соседние залы, чтобы уж никаких сюрпризов не было! — позвал он товарищей, и джанги бесшумно скрылись в зале Ста знамен, оставив Лилитомба и Баржурмала в Красной гостиной.

— Пошли, — яр-дан хлопнул гиганта по плечу. — Осмотри эти три комнаты, а я пока наведаюсь к сестричке.

Он знал, что поднятый ими шум разбудил Тимилату и та непременно выйдет из спальни, чтобы выяснить, в чем дело. И она действительно сама распахнула перед ним дверь. Ахнула, узнав сводного брата, попыталась захлопнуть дверь перед его носом, но, заметив высящегося за спиной Баржурмала джанга, отступила в глубь спальни.

Яр-дан шагнул следом и притворил за собой дверь. Мельком оглядел широкую, всю в пене бело-розовых кружев кровать, огромный, вполстены, шкаф, кресло с высокой спинкой, столик с кисточками для письма и крохотными флакончиками для цветной туши, раскрытый манускрипт, стопку чистых листков, изящный шандал с пятью тонкими ароматными свечами, из которых горело всего две. Не обращая внимания на Тимилату, Баржурмал подошел к столику, зажег тонкую лучинку, поднес к фитилькам свечей в шандале и настенных канделябрах, открыл заглавную страницу манускрипта и прочитал вслух:

— «Наставления любомудрым потомкам об устроении державы благолепной, в коей каждый, себя на благо ближних своих утруждающий, счастие поиметь сподобится». Здравствуй, сестрица. Поучительные книги на сон грядущий почитываешь.

— Вот уж не думала, что сын рабыни умеет читать! Говорят, при желании и дурбара грамоте обучить можно, но чтобы сына рабыни — о таком не слыхивала!

— Ты, сестричка, о многом не думала и не слыхивала, и чести это тебе не делает, хвастаться тут нечем. — Скрестив руки на груди, яр-дан с интересом разглядывал Тимилату.

Маленького роста, в накинутом поверх просвечивающей кружевной рубашки бордово-золотом халате, в махоньких туфельках с кокетливо загнутыми носами, окутанная облаком вьющихся черных волос, она была бы очень даже недурна, если бы не обезьянье личико. Широкий рот с пухлыми губами можно было бы при желании назвать чувственным, но все остальное…

— Чего тебе здесь надобно, сын рабыни?

— Тебя. Я намерен жениться на тебе и пришел просить твоей руки. Только не говори, что ты об этом не думала и не слыхала и раньше чем через год ответа мне дать не можешь.

— Нет, отчего же, могу. И дам прямо сейчас. Пошел вон, сын рабыни! Эй, стража!

Дверь приоткрылась, и в спальню ай-даны заглянул Лилитомб:

— Вокруг все чисто. Парни прочесали ближайшие залы, и вас никто не потревожит до рассвета.

— Спасибо, Лилитомб.

Джанг кивнул и скрылся за дверью.

— Ты!.. Ты!.. — Тимилата задохнулась от гнева и двинулась на Баржурмала, протягивая к нему руки со скрюченными пальцами.

— Да? — подбодрил ее яр-дан.

— Да я тебя собственными руками!.. — Она бросилась на него, норовя вкогтиться в лицо, но Баржурмал вовремя отшатнулся и, рванув за ворот халата, до пояса обнажил ай-дану. Запутавшись в широких рукавах, она дернулась, споткнулась, яростно взвизгнула, и яр-дан, брезгливо морщась, наступил на подол богато расшитого золотом халата, после чего тот окончательно сполз с Тимилаты. Ночная рубашка повисла клочьями, обнажив красно-коричневое тело, слишком темное даже для мланго, маленькие груди и узкие прямые плечи.

— Что ты сделал?! Скотина! Раб! Выродок! — Тимилата стремительно обернулась, попыталась натянуть остатки рубашки на плечи и, видя, что из этого едва ли получится что-нибудь путное, нырнула под одеяло, не переставая осыпать Баржурмала бранью. — Раб! Вонючий подонок! Негодяй! Сын шлюхи!..

Яр-дан пододвинул к себе кресло и покосился на мерцающие за окном звезды. До похода на Чивилунг он не сумел бы спокойно выслушать все это. Не сумел бы отдать Уго и Найваль джангам на потеху, не смог бы любоваться звездами, зная, что завтра решается его судьба и судьба вверенной ему Манангом империи. Но кровь, боль и смерть, которые видел он на каждом шагу в течение полугода, что-то изменили в нем. Это невозможно было объяснить, и все же ему казалось, что он как будто прозрел и, став жестче и равнодушнее, сделался в то же время мудрее и терпимее и, приобщившись к таинству смерти, начал видеть дальше, глубже и яснее. Видеть, что малому, равно как и великому, есть место под солнцем и добро и зло, любовь и ненависть уживаются как под солнцем, так и в его душе, дополняя друг друга и помогая выжить в этом сумасшедшем мире.

— Ты все сказала? — спросил Баржурмал, и затихшая было ай-дана вновь заорала:

— Вон! Вон отсюда, раб! Сучий сын! Безмозглая тварь! Ублюдок!..

Баржурмал склонил голову набок, наблюдая за натянувшей одеяло до подбородка Тимилатой, и решил, что, если характер ее после свадьбы не изменится, он велит перерезать ей глотку. Наверно, можно терпеть глупую и некрасивую жену — Пананат прав, он вовсе не обязан видеть ее часто, — но жену, терзающую его слух мерзкими воплями, следует порешить при первом же удобном случае. Вынув из шандала свечу, яр-дан положил ее на край ай-дановой постели. Кружевные простыни начали чернеть, обугливаться, потом вспыхнули ярким, веселым пламенем…

— Мерзавец! Что ты затеял?! Зверь! Глег! Ты сожжешь меня, сожжешь дворец! Эй, кто-нибудь, на помощь! Пожар!.. — Поорав еще немного, Тимилата опомнилась и, бросив на вспыхнувшее белье кружевное одеяло, заколотила по нему босыми пятками.

Полюбовавшись этим любопытным зрелищем, Баржур-мал вышел в смежную комнату, где ай-дана совершала обычно утренний туалет, и принес оттуда кувшин и золотой кубок на длинной ножке. Плеснул темно-красного, почти черного, удивительно душистого вина в кубок, пригубил и прищурился, наслаждаясь изысканным вкусом.

— Потрясающе! И откуда это тебе привозят подобную прелесть?

Тимилата метнула в яр-дана гневный взгляд, но от криков и проклятий воздержалась, и Баржурмал посчитал это добрым предзнаменованием.

— Ну вот и славно. Ты наоралась, отвела душу, теперь перейдем к делу. Я сказал, что намерен жениться на тебе,'и если ты поразмыслишь, то убедишься, что это наилучший выход для нас обоих…

— Я скорее сдохну, чем выйду за сына рабыни! — желчно бросила Тимилата.

— Мананг мог пригласить на свое ложе любую высокородную госпожу, ты знаешь, женщины не обходили его своим вниманием. Но после смерти твоей матери он не желал смотреть ни на одну из них, и лишь моя матушка смогла принести ему утешение, — миролюбиво продолжал Баржурмал.

— Подлая сука! Грязная рабыня! Развратная тварь! Уличная подстилка!..

— Как бы то ни было, именно на ней Богоравный Мананг остановил свой выбор…

— Похотливый самец! Распутник! Кобель!..

— Я бы на твоем месте был более сдержанным, — терпеливо заметил яр-дан.

— Неужто ты можешь представить себя на моем месте?

— Могу. А не кажется ли тебе, что, разговаривая со мной в таком тоне, ты рискуешь оказаться на месте рабыни? — Баржурмал поднялся из кресла и сделал шаг к ложу, на котором скорчилась Тимилата. — На месте рабыни для удовольствий? — уточнил он и прыгнул на ай-дану. Подмял ее под себя, срывая остатки кружевной рубашки, и, заведя руки за голову, впился зубами в рот девушки.

Он не собирался ласкать ее, и ладонь, легшая на грудь Тимилаты, пальцы, стиснувшие сосок, должны были дать ей понять, что она находится в полной его власти. Ай-дана содрогнулась от омерзения, дернула головой, высвобождая губы, и, ощутив на них привкус крови, попыталась вцепиться зубами в щеку Баржурмала.

— Ты так ничего и не поняла. — Его рука сползла на живот и, словно таран, вонзилась между ее сдвинутых ног. — Я должен взять тебя в жены, хотя Предвечный видит, как мало это меня радует. Мы могли бы договориться обо всем полюбовно, но если тебе недоступны доводы рассудка, попробую убедить тебя иначе.

Пальцы его впились в ее лоно, и Тимилата закричала от боли и унижения. Вывернулась из рук Баржурмала и метнулась к краю постели, но яр-дан успел захватить ее волосы в кулак, рванул к себе, вдавил лицо в подушку, не давая дышать. Рука его по-хозяйски стиснула ягодицы ай-даны, раздвинула их…

— Женщины Чивилунга считают естественным, что мужчины берут их со всех сторон. В Ул-Патаре это не принято, но, может быть, тебе любопытно будет познакомиться со вкусами кочевников?

— Не-ет! — прохрипела Тимилата в намокшую от слюны и слез подушку, с ужасом осознав наконец, что он не шутит, не пугает ее и сделает с ней все, чему успел научиться от проклятых кочевников и собственных воинов. Если она не покорится, он сделает все, чтобы сломить ее, и в конце концов, искалеченную и поруганную, убьет, поскольку терять ему нечего. А обрести он с ее помощью может многое… Он пришел предложить ей спасительный для них обоих мир, и в конечном счете, если завтра его признают Повелителем империи, кто посмеет вспомнить родословную давшей ему жизнь женщины?..

— Ну? Ты все еще не уразумела, что выбора у тебя нет? — Горячее тело Баржурмала притиснуло ее к ложу, и Тимилата с отчаянием поняла, что это самый последний шанс, который дает ей Предвечный. Лучше бы, конечно, умереть, но яр-дан не отступится и, прежде чем она сумеет наложить на себя руки, надругается над ней самым изощренным способом…

— Стало быть, ты сама хочешь, чтобы я усмирял тебя, как строптивую рабыню? Хорошо же…

— Нет! Нет, пожалуйста! Не надо! Я согласна! Я… я буду твоей женой! — выпалила она единым духом, боясь, что он снова ткнет ее носом в подушку и тогда ей уже не удастся вымолить пощады.

— Вот как? Значит, разума у тебя все же чуть больше, чем упрямства?

Он позволил ей перевернуться на спину и почувствовал, как непрошеная жалость сжимает сердце, мешает дышать. Зареванные глаза, искусанные губы, липкий холодный пот, струящийся по далеко не прекрасному телу… О, Предвечный, почему же люди так не хотят слушать и понимать друг друга?! Ведь можно же было обойтись и без этого, и без многого иного, если бы они хоть чуть-чуть думали о других и пытались увидеть мир глазами как своих близких, так и тех, кого привыкли причислять к врагам…

Баржурмал не заметил, когда руки его обняли ай-дану за плечи, а губы коснулись ее шеи. Не понял, как произошло, что, целуя ее горло, подбородок, мочки ушей и рот, он вдруг, вместо крови, пота и слез, ощутил совершенно иной, возбуждающий вкус… Не помнил, как стал целовать плечи и грудь, как пальцы ее очутились в его волосах, коснулись лба, прижали голову к дерзким, вызывающе набухшим соскам…

Руки его ласкали тяжелые бедра ай-даны, пальцы отыскивали уязвимейшие места, Тимилата выгибалась, закидывала голову и, хрипло дыша и постанывая, бормотала в забытьи:

— Хоро-шо-о… Брат… Муж мой… Радость моя… А-а-а! Она извивалась и корчилась, словно силясь вывернуться из-под Баржурмала, скинуть его с себя, но бесстыдно раскинутые ноги и вцепившиеся в плечи пальцы ее не позволяли ему усомниться в том, что они таки сумели поладить и легенда о влюбленном юноше, которую хотел создать Бокам, начинает обретать плоть. А когда, наконец, ай-дана издала вопль боли и блаженства, слышимый, наверно, в самых дальних покоях дворца, и из-за дверей опочивальни донеслись одобрительные выкрики джангов, яр-дан окончательно уверился, что «тысячеглазый» был прав — что бы ни случилось впоследствии, легенда об этой ночи облетит всю империю. И, хвала Предвечному, люди будут рассказывать о любви, а не об убийствах и насилии. О, если бы только эту, окропляющую брачное ложе кровь проливали люди, насколько счастливее была бы их жизнь, которую сами же они и портят друг другу с тщанием и упорством, достойными лучшего применения…

Верховный маг вошел в Чертог Средоточия мудрости и, не глядя по сторонам, прошествовал к креслу, стоявшему на небольшом возвышении посреди круглого зала. Послышался звук затворяемой Вартаром двери и шелест одежд — тридцать шесть окружавших кресло доноров опустились на приготовленные для них коврики, скрестили ноги, положили ладони на колени и уставились на Гроссмейстера в ожидании сигнала. Тайгар прочитал короткое заклинание, являющееся ключом для доноров, и те, хором повторив последнюю, замыкающую энергетическую цепь фразу, затянули вводящую в транс песню-заклятие. Верховный Маг откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, ибо даже рассеянный свет от скрытых за декоративными панелями светильников казался ему сейчас слишком ярким, и заставил себя расслабиться. До тех пор, пока тело его не насытится энергией доноров-магов, ему ничего не надо делать, ни о чем не надо беспокоиться.

Желательно было бы еще и ни о чем не думать или хотя бы думать о чем-нибудь приятном, и, следуя этой рекомендации, Тайгар попытался размышлять о вещах умиротворяющих. Сделать это было не сложно, ибо в конечном счете все зависит от того, с какой точки зрения взглянуть на то или иное событие, какую эмоциональную окраску придать воспоминаниям. «Как мало мы прожили вместе! Как жаль, что она так рано покинула этот мир!» — скажет меланхолически настроенный муж на могиле любимой жены. Но ведь он может, настроившись соответственно на иной лад, сказать и по-другому: «Какое счастье, что мы встретились! Как радостно думать, что она не познала старческой немощи и мучительные недуги недолго терзали ее прекрасное тело!»

Исходя из этого, почему бы, например, не считать поистине удачным намерение Властителя Магарасы собрать войско, дабы двинуть его на Шим? Ведь если бы Солнце-подобный Гор-Баган — да пожрут шакалы его смердящую печень! — не заставил Гроссмейстера пораскинуть мозгами, он бы, пожалуй, и не вспомнил о воспитанницах Школы Тайных Искусств, которую сам же много лет назад и учредил в Эгри. И это было бы в высшей степени — досадно, ибо после того, как отправленная в гарем Солн-цеподобного Гор-Багана — да сгниет он заживо! — Пар-дахьяра сумела внушить своему господину мысль о необходимости послать войско, собранное для осады Шима, на Сагру, стало очевидно, каким чудовищным заблуждением было нежелание прежних Верховных Магов обучать и использовать на благо Черного Магистрата девушек, обладающих магическими способностями. Тайгар попробовал сообразить, что же напомнило ему столь своевременно об уникальной Школе Тайных Искусств, и память услужливо подсказала: сообщение Хималя из Бай-Балана о некой спутнице Лагашира, оказавшей ему несколько весьма ценных услуг и продемонстрировавшей при этом отменное владение магическими приемами. Да, именно после этого он, вспомнив о Школе в Эгри, распорядился отправить одну из выучениц в Магарасу и одну — в Шим. И если девушка, посланная в Шим, будет так же искусна, как Пардахьяра, это окажется хорошим подспорьем, когда они встретятся с Мгалом — потрясателем основ — около сокровищницы Маронды.

В том, что они встретятся, Тайгар не сомневался. Хотя ради встречи этой ему придется отказаться от должности Верховного Мага в пользу Вартара и перебраться в новое тело, находящееся сейчас под присмотром ученицы Школы на борту «Убервеля», вышедшего сутки назад из шимской гавани.

Упоминание о переходе в новое тело — операции рискованной, но в принципе возможной для Магистра высшей ступени посвящения, а тем паче для Гроссмейстера — вызывало обычно буйный восторг у неофитов, хотя сам переход осуществлялся крайне редко. С годами перспектива продолжить жизнь в новом, молодом и полном сил теле утрачивала свою привлекательность и Тайгаро-вым сверстникам представлялась скорее наказанием, чем наградой. До недавнего времени мысль о том, что ему может понадобиться новая телесная оболочка, не посещала Гроссмейстера, однако теперь ситуация резко изменилась. Под угрозой оказалось дело всей его жизни: Мгал встретился с Рашалайном и шансы северянина проникнуть в сокровищницу Маронды настолько возросли, что следовало незамедлительно что-то предпринять.

Наиболее простым и разумным представлялось уничтожить и кристалл и его хозяина, однако, сколь ни заманчивым было это решение, Тайгар отказался от него, ибо понимал, что на самом-то деле это будет всего лишь отсрочкой, выигрышем во времени — не более того. Рано или поздно кто-нибудь отыщет еще один кристалл, потом еще один, а перекладывать ответственность со своих плеч на чужие Гроссмейстер считал ниже своего достоинства. Он и так слишком долго тянул и откладывал, и теперь единственным верным решением было войти в сокровищницу вместе с северянином и сделать так, чтобы знания древних стали достоянием Черного Магистрата. При мысли о том, сколько хлопот и забот они доставят, как необратимо изменят существующий мир, у Верховного Мага темнело в глазах, и все же такой исход был, безусловно, предпочтительней, чем уступка хранящихся в сокровищнице знаний Белым Братьям, уже направившим к Танарину пять бирем под командованием эскальдиора Гносса.

Ор-Горид, как всегда, верно вычислил болевую точку, где в тугой узел завязывались интересы множества людей, и внутренний голос нашептывал Тайгару, что на этот раз не стоит уповать на неосведомленность тех, кто пытается проникнуть в сокровищницу. Рашалайн явно не случайно пришел в Бай-Балан и исчез из него одновременно с Мгалом, да и северянин, являясь учеником Менгера, мог знать о том, что кристалл Калиместиара не должен менять хозяина…

Гроссмейстер чувствовал, как расправляются плечи и кровь начинает быстрее бежать по жилам, — энергия, которую тридцать шесть доноров-магов черпали из резервуаров башни Мрака, вливалась в его тело капельками и ручейками, которые в любое мгновение могли превратиться в бурную реку. Он уже ощущал покалывание тысячи иголочек, его распирало от избытка сил, как мехи от забродившего вина, но это было только начало, слабый намек на то, что последует дальше…

О, его старое тело было еще хоть куда! Многолетние упражнения позволяли ему впитывать магическую энергию не хуже, чем губка вбирает в себя влагу, но для далекого путешествия оно уже вряд ли годилось. И главное, оно так долго пребывало в энергетическом поле, создаваемом башней Мрака, что нечего было и думать посылать его к Танарину. Имелись, впрочем, и другие причины для того, чтобы решиться на переход в новую телесную оболочку. Переход, который теперь, после того как он своевременно не отправился сам и не послал никого из Магистров в Шим, сделался неизбежной необходимостью.

Одна из причин, заставившая его принять решение о переходе в новое тело, глубоко личная, заключалась в том, что Тайгар испытал удивившее его самого чувство зависти к Лагаширу, который рискнул задействовать кольцо Тальога и преуспел в этом.