Глава вторая

МАРИКАЛЬ

Уматарой — «Глазом, глядящим в небо» — называли уроборы озеро, окруженное со всех сторон утесами, показавшимися Мгалу похожими на зубцы колоссальной каменной короны. Место это почиталось Народом Вершин священным — не случайно именно сюда доставляли шуйрусы тех, кого Девы Ночи приносили в жертву Сыновьям Оцулаго. Здесь бывшие жертвы жили в течение года, на исходе которого либо приносили клятву верности Народу Вершин и селились в окружающих Озерную твердыню долинах, либо покидали горы Оцулаго, если обычаи горцев не находили отклика в их сердцах или сами уроборы отказывались принимать чужаков в свое племя. Случалось такое не часто, но все же случалось, и тогда шуйрусы летели к южным отрогам гор, дабы отнести не пришедшихся ко двору женщин на границу империи Махаили.

Узнав, что туда-то Лив с северянином и мечтают попасть, уроборы не стали чинить им препятствий. Мужчина, отважившийся биться за свою возлюбленную с целым племенем нгайй, заслуживал, по их мнению, того, чтобы быть усыновленным любым народом, в том числе, разумеется, и Народом Вершин, но если путь его лежит в Земли Истинно Верующих, кому придет в голову препятствовать ему? Услышав же от дувианки, что направляется он туда, дабы отыскать своего друга, похищенного мланго из Бай-Балана, они прониклись к нему еще большей симпатией и уговарили погостить на берегах Уматары по крайней мере до тех пор, пока не затянулись раны. И так бы, вероятно, Мгал и поступил, ибо давно уже не встречались ему такие радушные, разумные и достойные люди, если бы на пятый день пребывания северянина среди Народа Вершин дозорный, облетавший владения уроборов, не принес известие, что видел плывущий по Ситиали плот, на котором, среди прочих, находилась девушка, по описаниям похожая на принцессу из рода Амаргеев.

Чтобы не разминуться с Батигар, Мгал обратился к вождю уроборов, живших на берегу Уматары, с просьбой помочь им с Лив как можно скорее добраться до того места, где Ситиаль пересекает границу империи Махаили, и уже на следующее утро три шуйруса взмыли в небо. Лив, Мгал и вызвавшийся проводить их юноша, переливчатый свист которого крылатые существа понимали не хуже, чем люди свой родной язык, без всяких происшествий пересекли горы Оцулаго и к вечеру опустились у Приграничного кряжа, где мланго и уроборы четыре раза в год обменивались товарами уже более полусотни лет.

За пять дней северянин узнал много интересного как о Народе Вершин, так и об имперцах, в делах которых уроборы неплохо разбирались. Почитая нгайй дикарками, не слишком жаловали они и южных своих соседей, что не мешало им успешно торговать с ними. Лишь немногие из Народа Вершин занимались приручением шуйрусов, остальные обитатели Флатарагских гор пасли скот, пахали землю и время от времени промышляли «охотой за подземными цветами», ради которых мланго гнали вверх по течению Ситиали лодки, груженные тканями, железными и медными чушками, готовыми изделиями из металлов и прочим добром. Сапфиры, аметисты, яшма, опалы, топазы и многие другие драгоценные и полудрагоценные камни, добытые уроборами в горах Оцулаго, расходились потом в тюках караванщиков и лодочников по всей империи, и торговля с Народом Вершин считалась прибыльным делом. Затрудняло ее лишь то, что уроборы, довольствуясь теми камнями, которые находили на поверхности, не углублялись в недра гор сами и не позволяли делать этого предприимчивым пришлецам. По словам уроборов, мланго, будь их воля, давно выпотрошили бы, а то и вовсе сровняли до основания горы Оцулаго. Несмотря на строжайший запрет, группы добытчиков все же начинали порой ковыряться в приграничных южных отрогах, однако Народ Вершин бдительно охранял свои владения. Укрыться от взоров парящих в поднебесье дозорных, один из которых, кстати, и заметил плывущий по Ситиали плот, удавалось немногим, а тех, кто имел насчастье попасться им на глаза, ждала неминуемая смерть.

О богатствах, таящихся в горах Оцулаго, Мгал не слышал ни от бай-баланцев, ни от нгайй и узнал только после того, как, будучи приглашенным к Бехлему — вождю озерных уроборов, — увидел на низком столике большую глиняную миску, наполненную до половины крупными аметистами, сиявшими в лучах проникавшего в пещеру утреннего солнца дивным голубовато-лиловым огнем. Северянин представлял, сколько стоит горсть таких камешков, и сразу догадался, что позвали его в пустую пещеру не случайно, а потому, полюбовавшись причудливой игрой света в кристаллах, ограненных самой природой, не стал даже близко подходить к грубо оструганному столу, вид которого так не вязался с лежащим на нем сокровищем.

— Разве тебе не хочется взять их в руки? Посмотреть сквозь них на солнце? Попересыпать из ладони в ладонь? — Встретивший Мгала при выходе из пещеры Бехлем, взяв гостя под руку, заставил вернуться к столу. — Почему ты не пожелал полюбоваться ими вдоволь? Или тебе каждый день удается усладить взор подобным зрелищем?

Произнося это, темнолицый мужчина вглядывался в Мгала так пристально, будто ожидал, что у того от созерцания миски с аметистами не то вторая пара рук вырастет, не то лишняя пара глаз появится, и северянин, дабы не разочаровывать вождя, согласился:

— Камни превосходные, слов нет. Но, на мой взгляд, безопаснее спать в яме со змеями, чем в пещере с подобным сокровищем.

— Ты прав, даже в наших горах они могут принести несчастье, хотя Народ Вершин не теряет разум при виде подземных цветов. Не обижайся, что я оставил тебя наедине с ними. Мы поступаем так со всеми чужеземцами. Там, внизу, у подножия гор, рождаются иногда люди, которые не могут смотреть спокойно на подземные цветы, и такие не должны здесь оставаться.

— К сожалению, я тоже не могу задерживаться в горах. Я рассчитывал, что нам с Лив удастся построить плот и по Ситиали добраться до империи мланго… — После вчерашнего разговора с вождем у северянина создалось впечатление, что держать их тут насильно не будут, и он решил воспользоваться первым же подходящим случаем, чтобы проверить справедливость своих предположений.

Бехлем заверил гостя, что тот может покинуть горы Оцулаго, как только пожелает, — Народ Вершин не всем позволяет оставаться на своей земле, но никому не препятствует уйти из нее. Затем вождь попросил Мгала рассказать о том, как они с Лив попали к нгайям, и северянин, желая хоть чем-то отплатить за гостеприимство, поведал Бехлему, всячески избегая каких-либо упоминаний про кристалл Калиместиара, о плавании по Жемчужному морю, Сагре, полноводной Гатиане, старом и новом Чиларе и других местах, где ему пришлось побывать. Заслушавшись гостя, Бехлем забыл и о времени, и о приготовленном Оматой завтраке, так что когда молодая жена его вошла в пещеру и поинтересовалась здоровьем дражайшего супруга, «способного запамятовать о чем угодно, кроме жареной с водяным луком сурьераллы», он смутился и, заявив, что столь занимательный рассказ требует соответствующей награды, выудив из миски роскошный аметист, вручил его Мгалу. Теперь наступил черед северянина смутиться — он попытался вернуть драгоценный камень, но Бехлем и слушать об этом не желал. Тогда-то в голове Мгала и родилась идея, за осуществление которой он взялся сразу после завтрака, когда вождь был вызван по каким-то неотложным делам на дальний конец пещерного поселка, растянувшегося вокруг всего озера.

Узнав у Оматы, где обитает кузнец, северянин отыскал приспособленную под кузню расщелину в скалах и, быстро найдя общий язык со здешним ковалем, за полдня изготовил из оставшихся у него трех серебряных «парусников» фибулу, в которую вставил подаренный Бехле-мом аметист. Навыки работы с металлом, приобретенные им некогда в селении дголей, не забылись, и вещица получилась хотя и грубоватая — с изделиями настоящих ювелиров не сравнить, — но все же достаточно красивая, и по тому, как восторженно ахнула Омата, принимая от северянина его скромный дар, было ясно, что тот пришелся ей по душе.

— У тебя не только отважное сердце, но и искусные руки! — Молодая женщина покрутила в руках серебряную застежку, рассматривая не виданный в здешних местах узор, и с сожалением добавила: — Жаль, что среди Народа Вершин не принято носить украшения из подземных цветов.

Тогда-то Омата и поведала Мгалу о торговле уроборов с имперцами и особом отношении Народа Вершин к драгоценным камням, которым горцы приписывали способность определенным образом влиять на судьбы людей. Послушать жену вождя, расположившуюся с северянином на берегу озера, где у самой воды находилось некое подобие огромного очага, подошли пять или шесть вернувшихся с лова рыбаков, среди которых оказалась и Лив. Дувианка еще поутру изъявила желание поглядеть, как добывают рыбу обитатели пещерного поселка, и быстро освоилась среди уроборов, однако на Омату посматривала с нескрываемой враждебностью и несколько раз прерывала ее рассказ язвительными замечаниями.

Когда на небе появились первые звезды, слушатели начали расходиться по пещерам, и северянин, изрядно натрудивший в кузне раненую руку и давно уже чувствовавший легкое недомогание — обильные ссадины, царапины и синяки давали-таки о себе знать, — тоже отправился на покой.

Отведенная им с Лив крохотная «гостевая» пещерка показалась ему невероятно уютной после пастушеского шатра, но не успел он улечься на длинношерстную козью шкуру, как вошедшая следом за ним дувианка поинтересовалась, не собирается ли Мгал ложиться спать голодным. Именно так он и намеревался поступить, хотя днем отклонил радушное предложение кузнеца разделить с ним скромную трапезу, а вечером, вручив Омате фибулу и разговорившись с женой вождя, совершенно забыл о похлебке, которой та предложила накормить его. Ожидая, что Бехлем вот-вот позовет супругу в пещеру, ибо, какими бы странными ни были обычаи уроборов, негоже было замужней женщине проводить столько времени с чужеземцем, вдали от мужа, он постарался воспользоваться словоохотливостью Оматы, чтобы узнать как можно больше об уроборах и мланго, и искренне считал, что почерпнутые им из ее рассказов сведения стоят пропущенного обеда.

— Ясно. Она накормила тебя всевозможными байками, забыв, что даже легендарные герои должны время от времени набивать чем-нибудь свое брюхо, — проворчала дувианка, ставя на пол пещеры глиняный горшок. — Днем рыбаки причаливали к берегу, чтобы сварить пальгу, и хотя есть ее надобно горячей, даже давно остывшая она все же лучше поддержит силы неудачливого воздыхателя, чем сон на пустой желудок.

— Спасибо, но, с твоего позволения, я отведаю это кушанье утром. А насчет воздыхателя ты совершенно напрасно… — пробормотал северянин, смеживая веки.

— А вот и не напрасно! Я же видела, какими глазами ты на нее смотришь!

— Обычными. Какими смотрят на красивую женщину.

— Ты для того меня у нгайй отбивал, чтобы о красивых женщинах со мной говорить? — В голосе Лив послышалась такая ярость, что Мгал открыл глаза и уставился на дувианку в полном недоумении: чего это на нее вдруг нашло?

— Что глаза таращишь? Я же не Омата! И не принцесса из рода Амаргеев! Можешь отвернуться и спать, коли есть не желаешь!

— Так я и сделаю, — пообещал Мгал. — Позволь только сказать тебе несколько слов. По секрету. Нет, ты лучше пригнись, чтобы мне на весь поселок не орать…

Лив наклонилась к северянину, и он, привстав, обхватил ее за плечи здоровой рукой и перекатился на левый бок, увлекая девушку за собой.

— Я хотел сказать тебе, что ты несравнимо красивее Оматы и Батигар вместе взятых, и я с первого же взгляда влюбился в тебя, — зашептал он на ухо дувианке. — Такой белой кожи я не видел даже у женщин, живущих за облачными горами, а волосы твои нгайи не зря называли «живым золотом»…

Он говорил и говорил, и прижатая спиной к стене Лив, затихшая лишь для того, чтобы, собравшись с силами, отшвырнуть подальше дерзкого наглеца, мерзавца и сластолюбца, не только не привела свой замысел в исполнение, но, напротив, неожиданно всхлипнув, притянула к себе бессовестного лжеца. И коварный соблазнитель вдовы Дижоля, разумеется, воспользовался этим.

Продолжая шептать какую-то заведомую чушь про вечную любовь, неземную красоту и сжигающую его страсть, засыпавший несколько мгновений назад северянин коснулся губами шеи дувианки, облобызал ее плечи, попутно освободив их от грубой холщовой блузы, пахнущей рыбой и водорослями. Язык его начал вычерчивать спирали на высокой груди, а когда Лив, спохватившись, буркнула, что Мгал все равно не любит ее и «мерзкий поклонник Оматы не достоин целовать ей ноги», принялся нежно посасывать отвердевший сосок, распуская в то же время завязки на юбке ворчливой вдовы. Потом он вновь взялся нести какой-то удивительно приятный вздор, покрывая поцелуями стройные мускулистые ноги дувианки, тугие бедра, плоский живот, ямку пупка и все-все, до чего мог добраться. А поскольку Лив, уверившись в чистоте его намерений, позволила пылкому северянину крутить и вертеть себя, как тому вздумается, добраться он смог решительно до всего, и вскоре стоны и страстные вздохи бывшей пиратки сменились нечленораздельными подвываниями.

Лив плакала и смеялась, рычала, хихикала, кричала и умоляла оставить ее в покое, ибо почувствовала себя на верху блаженства задолго до того, как северянин взялся за дело всерьез. Когда же это произошло, она и вовсе перестала понимать, сколько у нее рук и ног, откуда что растет и как может мужчина быть таким неутомимым, грубым и ласковым одновременно. Палач и целитель, разрушитель и созидатель в одном лице, он разрывал ее на части, а потом составлял из них что-то новое, с тем чтобы опять разрушить созданное, собрать совсем по-иному и вновь заставить почувствовать восторг, с которым тело принимает в себя вездесущее чужое естество, могучее, как корабельный таран. А северянин, не останавливаясь на достигнутом и не слушая звериных воплей жертвы, отрабатывал на ней все то, чему научили его женщины собственного племени, Лесных людей, дголей, монапуа, ас-сунов и всех прочих народов, встречавшихся ему на пути от Облачных гор до гор Оцулаго. Несмотря на разные верования, образ жизни и обычаи, все они хотели в общем-то одного, и Мгал никогда не скупился давать им то, чего они всем сердцем желали получить, и то, что сам он хотел дать каждой из них. Ибо, сколь бы ни отличались они по возрасту и цвету кожи, он обладал счастливой способностью, не стремясь к недостижимому идеалу, разглядеть и оценить прекрасное, какие бы чудные и непривычные формы оно порой ни принимало. С мыслью о том, что все женщины по-своему прекрасны, но прекрасней всех, безусловно, Лив, он и уснул после того, как дувианка в изнеможении застонала в последний раз и затихла, уткнувшись лицом в густой и длинный, влажный от пота козий мех.

Проснулся он от ласкового прикосновения и чужого запаха и, подняв голову, обнаружил, что Лив в пещере нет. Стоявшая над ним Омата отдернула руку и, смущенно улыбаясь, произнесла:

— Твоя подруга опять отправилась с рыбаками. Мне показалось, тебя заинтересовали мои рассказы о подземных цветах, и я подумала…

— Да, конечно, — пробормотал Мгал, поспешно натягивая оказавшуюся под рукой шкуру на живот.

— Я хотела показать тебе места, где мы собираем подземные цветы. Быть может, наша земля сама пошлет тебе то, что ты отказался принять из рук Бехлема. Пойдем, мой муж ждет тебя к завтраку, а потом…

Вода в Уматаре оказалась холодной и совершенно прозрачной, приправленная рыбой каша — восхитительно вкусной, вождь озерных уроборов — предупредительным и на редкость дружелюбным, и потому настроение у Мгала было просто великолепным. По дороге от пещерного поселка Бехлем рассказал ему о том, что вторым после подземных цветов сокровищем здешней земли является каменный уголь, без которого жить на берегах Уматары было бы совершенно невозможно: поднимать в Озерную твердыню дрова — занятие слишком хлопотное и трудоемкое. Познакомившийся уже в кузне с горючим черным камнем, северянин живо заинтересовался его свойствами, однако вынужден был повременить с расспросами, ступив на тропинку, вьющуюся между розовато-серых утесов, залитых ослепительно ярким солнцем, которого так не хватало ему во время бесконечных блужданий по раскисшей от дождей степи.

Когда же путники поднялись на небольшую площадку и Мгал уже раскрыл рот, собираясь возобновить разговор на интересующую его тему, Бехлем неожиданно заявил, что вспомнил об одном совершенно неотложном деле, которое лишает его удовольствия сопровождать дальше дорогого гостя.