Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Боярские дворы

ModernLib.Net / Молева Нина / Боярские дворы - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Молева Нина
Жанр:

 

 


      Расчет митрополита основывался на том, что если устье ручья Чарторыя, впадавшего здесь в Москву-реку, и без того обеспечивает труднопроходимую для конницы татар болотистую местность, то поднявшийся вал и вовсе заставит искать другой путь к Москве — через Арбатские ворота, которые вполне возможно хорошо укрепить. Обычно неприятельские отряды преодолевали Москву-реку у нынешнего Крымского моста или у Лужников и оттуда двигались на город. Теперь им приходилось сворачивать на нынешнюю Плющиху и дальше идти по Старому Арбату.
      Чтобы убедить великого князя и всех москвичей в правильности своих расчетов, митрополит Алексей закладывает для двух своих сестер, пожелавших принять монашеский чин, монастырь близ села Киевца, находившегося рядом с нынешними Зачатьевскими переулками, между Москвой-рекой и Остоженкой: настолько безопасным признает это место за оборонительным валом даже для женщин-схимниц. Но судьба монастыря оказалась и необычной, и трагической.
      В день венчания Ивана Грозного с Анастасией Романовной вспыхнувший на Арбате-Воздвиженке пожар дотла уничтожил и скромную обитель. Грозный распорядился перевести монахинь в Кремль, а в 1572 году отвел для монастыря место в Чертолье — там, где сейчас стоит нововозведенный храм Христа Спасителя. А в течение 1566–1593 годов на месте первоначального алексеевского земляного вала поднялись стены Белого города, западная часть которого была заселена опричниками. Опричнина определила значительную часть истории Арбата — от Кремля до нынешней Смоленской площади.
      Возникновение опричнины истолковывалось (и продолжает истолковываться) по-разному. Одни историки усматривают в ней политический смысл — желание Ивана Грозного ослабить боярство, другие династический, поскольку право Ивана IV на престол могли оспаривать многие роды. Наиболее распространенной долгое время оставалась точка зрения С. М. Соловьева: «Опричнина была учреждена потому, что царь заподозрил вельмож в неприязни к себе и хотел иметь при себе людей вполне преданных ему. Напуганный отъездом Курбского и протестом, который тот подал от имени всех своих собратий, Иоанн заподозрил всех бояр своих и схватился за средство, которое освобождало его от них, освобождало от необходимости постоянного, ежедневного общения с ними».
      3 декабря 1564 года Иван Грозный со своей второй женой царицей Марьей Темрюковной, «из черкасских девиц», царевичами, боярами, дворянами с семьями, вооруженной стражей, захватив всю казну и дворцовую святыню, выехал сначала в Коломенское, откуда тронулся в путь по различным монастырям. Путешествие закончилось в Александровой слободе (ныне — город Александров Владимирской области). Оттуда в Москву пришли две грамоты. Первая, адресованная митрополиту Афанасию, перечисляла вины боярства перед царем, начиная с раннего его детства, и заканчивалась заявлением, что царь оставляет свое государство и уезжает «поселиться, где Бог ему укажет». Вторая была обращена к москвичам, в отношении которых Иван Васильевич заявлял, что «гнева не имеет».
      В возникшей сумятице и бояре, и простые москвичи одинаково просили царя вернуться с тем, что изменников он волен казнить как ему заблагорассудится. Это было условие, которого Иван и добивался. Когда в начале февраля 1565 года царь возвратился в Москву, он еще раз подтвердил свои данные ему народом полномочия и принялся за реформы, перевернувшие и всю страну, и тем более Москву. Из государства и города Грозный выделяет себе часть, которую называет опричниной. В опричнину была отделена часть бояр, дворян, служилых и приказных людей. Весь царский «обиход» стал особым: последовало назначение нового штата, во дворцах Сытном, Хлебенном и Кормовом — особый штат ключников, поваров, псарей, набраны особые отряды стрельцов. На содержание опричнины назначены двадцать городов с соответствующими волостями. В самой Москве в опричнину ушли улица Чертольская (ныне Пречистенка), Арбат, Сивцев Вражек, часть Большой Никитской и некоторые другие. Прежние жители были переселены на другие улицы.
      В опричнину было набрано около тысячи князей, дворян и детей боярских. Рекруты должны были отличаться удалью. Им ставилось условием отречься от семьи, отца-матери, служить только и исключительно государю. Внешним их отличием служили прикрепленные к седлам собачьи головы и метлы как символ того, что они грызут и выметают всех изменников царю.
      При этом все остальное государство и часть Москвы составляли «земщину» и подчинялись Боярской думе во главе с князем Иваном Дмитриевичем Вельским и князем Иваном Федоровичем Милославским. За свою былую поездку в Александрову слободу царь взыскал с Земщины неслыханную сумму в сто тысяч рублей.
      Александровская слобода стала второй столицей Московского государства. Грозный вскоре переехал туда со своими опричниками. Слобода была превращена в укрепленный город, где существовал род монастыря. Царь отобрал около трехсот самых лихих и доверенных опричников — «братии», себя определил их игуменом, князя Вяземского — келарем, Малюту Скуратова — параклисиархом. Вместе с Малютой Грозный поднимался на колокольню звонить, отстаивал все службы, что не мешало ему широко пировать и вести постоянные розыски изменников с допросами, жесточайшими пытками и непременными смертными казнями. Имущество казненных и сосланных отбиралось «на государя» и раздавалось опричникам, число которых быстро возросло до 6 тысяч.
      В самом начале Арбата-Воздвиженки сооружается Опричный двор (между Моховой, Воздвиженкой, Большой Никитской и Романовым переулком). Строительство его велось с 1565 по 1567 год. Прямоугольный в плане Опричный двор был окружен стеной. С юга, востока и севера он имел ворота. Внутри находились два дворцовых здания, соединенных крытым переходом. Снаружи, у внешней стены, располагались опричные приказы. В 1571 году, во время нашествия крымского хана Девлет-Гирея, двор сгорел, но был отстроен. В более поздней постройке XVIII века археологи обнаружили две белокаменные палаты с кирпичными сводами из большемерного кирпича и со столпами. Они находятся на территории старого здания Московского университета.
      Опричнина просуществовала до смерти Грозного в 1584 году, хотя самое слово приказом царя было выведено из употребления и заменено определением «дворовый». Вместо «города и воеводы опричные и земские». При Грозном стали говорить «города и воеводы дворовые и земские». А в районе Воздвиженки-Арбата распоряжался не только чужой, но и своей собственной, «государевой» землей, как в Старом Ваганькове.
      Ваганьково, в части нынешнего Пашкова дома, или, точнее, Российской государственной библиотеки, называет «духовная» — завещание великой княгини Софьи Витовтовны, невестки Дмитрия Донского. В духовной так и говорилось после перечисления сел, казны, рухляди и двора в Кремле: «А за городом дала есмь ему Елизаровский двор и со всем что к нему потягло». Речь шла о любимом младшем внуке великой княгини Юрии Меньшом Дмитровском, о котором летописец отмечал, что «татары самого имени его трепетаху». Это он вместе с братом Андреем одержал в 1468 году полную победу над казанским ханом, а спустя четыре года не дал другому хану — Ахмету перейти через Оку у Алексина. К бабкиному наследству прибавилась по завещанию отца треть Москвы, города Можайск, Серпухов и Хотунь, что делало его положение в Московском княжестве значительным.
      Но умер Юрий Васильевич совсем молодым, женат не был, и Елизаров двор, уже успевший потерять былое название, отказал великому князю: «А что мое место Ваганково да и двор на Ваганкове месте, чем мя благословила баба моя, великая княгиня, а то место и двор господину моему, великому князю, опричь того места, что есмь того же Ваганкова дал Великому Николе в дом на Пешнош». Николо-Пешношский монастырь был своего рода придворным для великого дмитровского князя.
      Иван III почти на тридцать лет переживет младшего брата. При нем в Ваганькове уже будет числиться Государев двор, обозначавшийся для большей точности местоположения — «на Козьей бороде» — броде, по предположению некоторых историков. Былой Елизаров двор занимал точно место нынешнего Пашкова дома, село Ваганьково — участок новых зданий Российской государственной библиотеки. Стоит вспомнить, что был первоначальный владелец этой земли — Елизар Васильевич крещеным татарином, сыном перешедшего на службу к московскому князю царевича Евангула, человеком для сына Софьи, великого московского князя Василия II Темного, тем более ценным, что верно «держал руку» его против заклятого врага московского правителя — Дмитрия Шемяки.
      Известно, что Иван III дал волю своему приглашенному из Италии зодчему Алевизу Новому строить не только в Кремле, но и в посадах, где фряжский [итальянский] мастер при нем и при его сыне Василии III создал одиннадцать каменных церквей. Была среди них и церковь Благовещения на Ваганькове, одноименную предшественницу которой, по утверждению летописца, разобрали за ветхостью в 1514 году. Сегодня сделана попытка раскрыть полное имя зодчего, строившего в это время и кремлевские соборы, и кремлевские стены, — Алевиз Ламберти да Монтаньяна.
      На основании исследований на местности известно, что в ансамбле Дома Пашкова есть части и Старого Ваганьковского двора, и подворья Николо-Пешношского монастыря, обнаружен белокаменный подклет церкви Святителя Николая. Новый Ваганьковский дворец Ивана III, от которого сохранилось главное здание с переделками XVI–XIX веков, скрыт в нижней части служебных построек в доме № 15 по Старому Ваганьковскому переулку. Дворец доходил до церквей Благовещения и Троицы в Старом Ваганькове. Первая из них, построенная Алевизом Новым, располагалась во дворе дома, где жил и умер наш замечательный портретист Валентин Александрович Серов. Вторая, по-видимому, строилась в камне еще при Дмитрии Донском.
      В том же квартале, что и дворец, расположены подворье Александровой слободы, дом-представительство грузинского царевича Вахтанга Багратиона, Литовское подворье XIV века — самый ранний из известных в настоящее время памятников гражданского зодчества в Москве, Аптекарский двор царя Алексея Михайловича и многие другие памятники.
      Однако Афанасий Щекатов в своем изданном в первые годы XIX века «Словаре географическом Российской империи» приводит иные сведения. Не называя источников, он утверждает, что Благовещенская церковь была здесь сооружена по указу великого князя Василия III в честь рождения сына — будущего Ивана Грозного и освящена в честь Николы с приделом Сергия Радонежского, попечениям которого особо поручалась судьба долгожданного великокняжеского наследника. Стоит вспомнить, что обряд крещения младенца Ивана Васильевича, совершавшийся в Троице-Сергиевой лавре, сопровождался тем, что новорожденный был положен в раку святителя, обок его мощей. Если А. Щекатов прав, очевидно, играло Ваганьково в великокняжеском обиходе немалую роль. Ведь другая такая благодарственная церковь была возведена в Коломенском. Правда, стал тогда именоваться нынешний Ваганьковский переулок не Никольским, а Благовещенским. Только называли его еще и Воздвиженским — по соседнему монастырю, и Шуйским — по находившемуся напротив Опричного двора двору боярина князя Ивана Ивановича Шуйского. Эта смена названий говорила о стремительно переворачивавшихся страницах истории.
      Ни один уголок старой Москвы так не связан со Смутным временем, как Арбат и его окрестности. Иван Шуйский, один из братьев царя Василия Шуйского, народом выбранного, народом и отрешенного от власти. Это они — три брата Шуйских, Василий, Дмитрий и Иван, по прозвищу Пуговка, — приветствовали приход Самозванца, иначе — Лжедмитрия I. Они готовились к торжественной встрече, а на десятый день после прихода в Москву нового самодержца были тем же Лжедмитрием осуждены и начали борьбу против него.
      Борьба закончилась убийством Самозванца, уже после его торжественного венчания на царство в Успенском соборе, и избранием на престол Василия Шуйского. Только ничем полезным не отметил своего правления царь Василий. Ни одной победы не одержал поставленный им во главе армии брат Дмитрий. Зато завидовать и ненавидеть умели оба.
      По убеждению современников, оба они причастны к гибели талантливого полководца, младшего их родственника Михайлы Скопина-Шуйского, готовившего поход против польского короля Сигизмунда III. Скопин неожиданно для всех в одночасье умер, вернувшись с пира у князя Дмитрия Ивановича и его супруги Катерины Григорьевны, дочери знаменитого своими зверствами Малюты Скуратова. И ворвавшийся к царю во главе разъяренной толпы Захар Ляпунов бросит в лицо Василию Шуйскому: «Долго ли за тебя будет литься кровь христианская? Земля опустела, ничего доброго не делается в твое правление: сжалься над гибелью нашей, положи посох царский, а мы уже о себе промыслим».
      Шуйский согласия не давал, медлил, придумывал увертки, пока не пришло решение собравшегося в Замоскворечье — так велик был сход москвичей, что не хватило на Красной площади места, — народа. Русскому выбранному царю бояре предпочли польского королевича Владислава. Но начало и конец недолгого царствования Шуйского тоже связаны с Ваганьковом.
      «На Ваганьковом переуле», у Государева двора, стал во главе отряда ополчения в мае 1608 года дворянин и воевода Валуев. Он же, когда восстала Москва против Лжедмитрия, вместе с московским дворянином Воейковым убили Самозванца. С честью служил Валуев под знаменами Михаилы Скопина-Шуйского, а в 1610 году невольно или расчетливо стал главным виновником разгрома Дмитрия Шуйского, открыв его части польским отрядам. Во всяком случае, дальше охотно подчинялся он всем очередным правителям — и королевичу Владиславу, и Михаилу Романову, который предпочел все же отправить Валуева подальше от Москвы — воеводой в Астрахань, где и исчез его след.
      Между тем братья Шуйские с появлением в Москве полков королевича Владислава были увезены в плен в Варшаву. На великолепном дворце, где довелось столько лет жить развенчанному русскому царю, в начале улицы Нового Свята, памятная мраморная доска упоминает об этом обстоятельстве, в Москве, где разворачивались трагические для города и народа события, бесполезно искать хотя бы малейшее напоминание. Они полностью переведены в книги, где год за годом получают все новые и новые, обычно совершенно субъективные и не подкрепленные новыми розысками документов истолкования.
      Василий и Дмитрий Шуйские умерли в Варшаве. Вернулся один Иван Пуговка, вошел очень скоро в доверие к Михаилу Романову и его отцу патриарху Филарету, получил в ведение Судный приказ, прожил до 1638 года, умер бездетным, и двор перешел в руки другой семьи. Вместе с новыми хозяевами ушло в небытие и старое название переулка.
      Между тем, возвращаясь к Смутному времени, нельзя не увидеть, что увлеченные борьбой бояре меньше всего задумывались над тем, что их переговоры с иноземными правителями оборачивались худшими формами разграбления, которые несла с собой интервенция. Они, и только они, и вызывали и поддерживали кандидатов. Австрийский эрцгерцог Максимилиан (с него-то все и началось!), шведский король, польский королевич Владислав, против которого поспешил выступить собственный отец, — череде кандидатов, придумываемых боярами, было не видно конца.
      Осенью 1610 года в Москву от имени королевича Владислава вступил иноземный гарнизон, и сразу же в городе стало неспокойно. Шла и «прельщала» людей все больше и больше, по выражению летописцев, смута. Против разрухи и иноземного засилия начинает подниматься народ, и к марту 1611 года, когда подошли к Москве отряды первого — рязанского ополчения во главе с князем Пожарским, обстановка в столице была накалена до предела.
      О заслугах Пожарского знали. Его способностям верили. В октябре 1608 года он со своими частями разбил осаждавших Коломну сторонников королевича Владислава. Годом позже, уже как воевода Зарайска, отбил от своего города казаков, выступавших на стороне только что объявившегося, второго по счету, самозванца. Ему удалось освободить от них и Пронск, где формировалось рязанское ополчение, с частями которого князь и оказался в марте в Москве.
      Для настоящей осады закрывшихся в Кремле и Китай-городе сторонников королевича Владислава у ополченцев сил еще не хватало, но контролировать действия иноземного гарнизона, мешать его вылазкам в ожидании, пока соберется большее подкрепление, было можно. Город не подчинялся иноземцам. Передвигаться по Москве без постоянных схваток и потерь они не могли. И тогда иноземный гарнизон принял подсказанное московскими боярами решение — сжечь город. В ночь с 19 на 20 марта отряды поджигателей разъехались по Москве.
      Население и ополченцы сражались отчаянно, и все же беспримерной, отмеченной летописцами была отвага Пожарского, сражавшегося на Устретенской улице (Большой Лубянке) и Никиты Годунова наголову разбившего в яростной рукопашной схватке на Арбатской площади мальтийского рыцаря Новодворского, рвавшегося к Кремлю с провиантом и амуницией для осажденных. По словам очевидцев, у Арбатских ворот коням не было проезда из-за горы трупов, которая росла на глазах, достигая чуть не половины высоты стены.
      Через год опять-таки Арбатские ворота становятся местом самого яростного сражения, на этот раз отряда князя Пожарского с частями гетмана Ходкевича. Поляки были наголову разбиты. А 1 ноября 1612 года, после полного освобождения Москвы, полки Пожарского именно с Арбата «тихими стопами» — медленным, торжественным шагом, «с песнопениями», под сплошной колокольный звон направились в Кремль. Раненые же остались на Арбате-Воздвиженке. Их принял в своих стенах Крестовоздвиженский монастырь.

Когда дорога становится улицей

      Для вступивших на престол Романовых Арбат был главной улицей Москвы. В своей начальной части он шел от церкви Николы в Сапожке (название от иконы святителя, но никак не от некоего вымышленного трактира, как пытались утверждать справочники советских лет) до церкви Бориса и Глеба у Арбатских ворот. По этой части улицы проходила дорога на Смоленск, что побудило царя Алексея Михайловича изменить ее название на Смоленскую. Стремление переименовывать улицы вообще было свойственно отцу Петра I. Оно коснулось и Варварки, которую царским указом велено было называть Знаменской (по имени основанного на дворе Романовых Знаменского монастыря), и ряда других улиц. Но царская воля ни в одном из случаев не переломила привычки москвичей. Арбат Смоленской улицей никто, даже в официальных документах, не стал называть.
      Еще одна память об Алексее Михайловиче — палаты Государева Аптекарского приказа, ныне входящие в комплекс зданий Государственного музея архитектуры им. А. В. Щусева. Они были построены в 1670-х годах в качестве трапезной палаты. Его основу составляет огромная, поддерживаемая двумя столбами палата, перекрытая сводами с распалубками. Эта палата составляет второй этаж здания, тогда как нижняя часть состоит из подклета, который образуют три белокаменных погреба с коробовыми сводами. Верхний, невысокий, этаж некогда имел плоское деревянное перекрытие.
      Однако составить себе представление о первоначальном облике постройки достаточно трудно. Она переделывалась, когда в конце XVIII века вошла в состав усадьбы А. Ф. Талызина, а затем в 1920-х годах. И это тем более обидно, что сам по себе Аптекарский приказ представлял необычайно интересное учреждение. Просуществовал он с конца XVI столетия до 1714 года. Функции его, как своеобразного Министерства здравоохранения, отличались исключительной широтой. Он распоряжался «бережением» Москвы от заразы, то есть любых эпидемических заболеваний, приглашением на царскую службы иностранных врачей, которые подвергались тщательнейшей проверке, несмотря на обязательное наличие университетских дипломов. В этом ведавшему приказом боярину помогали состоявшие уже на царской службе доктора и аптекари. Характерная оговорка в связи с испытательными экзаменами предостерегала вести экзамены «без жадного озлобления». Но само выражение «жадный» нуждается в расшифровке. Оно заимствовано из польского языка, который имел широкое распространение и в придворных кругах, и в школах и означает «безо всякого озлобления». Приказ также обя зан был заботиться о «травниках» — экспедиции за лекарственными «произрастаниями» посылались и в Сибирь, и на границу с Китаем, причем сборщиков сопровождали и защищали специально направляемые с ними стрельцы.
      Особое направление составляло разведение и содержание аптечных огородов. Самый большой из них находился на берегу Неглинной, у кремлевской стены — место, считавшееся наиболее теплым и защищенным от ветров. Подобная практика не представляла для москвичей ничего необычного. На своих крошечных, по нашим представлениям, дворах — средняя площадь двора в Средневековье не превышала двух соток — они рядом с домом площадью в 25 квадратных метров, примерно таким же хлевом для скотины, собственным колодцем с непременным в Москве «журавлем» умудрялись разбивать сад с плодовыми деревьями, грядки и среди них непременный участочек для лечебных трав. Основную аптеку выращивали и хранили сами, в случае нехватки снадобий отправлялись в специальный торговый ряд на Торге, рядом с нынешней Красной площадью.
      С течением времени все большее значение приобретали городские аптеки с учеными дипломированными фармацевтами. К тому же Аптекарский приказ обязан был обеспечивать обучение русских лекарей. И примечательные цифры. Если согласно первой московской переписи 1620 года на весь город приходился всего лишь один частнопрактикующий лекарь Олферий Олферьев, то по переписи 1638-го доктор есть на каждой большой улице, а в 1660-х годах их можно найти и в каждом квартале. Соответственно, городская статистика отмечает, что становится меньше посадок лекарственных трав на домовых огородах.
      Рядом с палатой Аптекарского приказа находится современное ему здание (Б. Ваганьковский пер., 23), напоминающее о связях Ивана Грозного с Александровой слободой — обращенное торцом к переулку подворье Успенского монастыря Александровской слободы. Участок был отведен ему в 1678 году. Это характерное для конца XVII века сочетание двух палат с большими сенями посередине. Глубокий подвал и первый этаж когда-то имели своды, а всю постройку украшало красное крыльцо.
      К тем же 1680-м годам, времени правления царевны Софьи и перехода власти к юному Петру, относится один из красивейших памятников так называемого «московского барокко» — церковь Знамения на Шереметевом дворе (Романов пер., 2, — во дворе), которую лучше всего можно рассмотреть со стороны здания Фундаментальной библиотеки Московского университета. Эта церковь — символ прихода к власти Нарышкиных, нового времени и новых надежд.
      Владельцем земли здесь становится любимый брат царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной, матери Петра, Лев Кириллович. Одновременно он получает Фили, Чашниково и Черкизово, в общей сложности 278 дворов, и притом в наследственное владение. Отношение Петра к нему было совершенно особым. Он дарил своего старшего родственника и доверием и редким расположением. Оставляя почти на два года Россию во время участия в Великом посольстве 1697–1698 годов, племянник вводит дядю в совет по управлению государством, а по возвращении назначает начальником Посольского приказа — министром иностранных дел.
      Вот только прожил, подобно всей родне Натальи Кирилловны, Л. К. Нарышкин недолго — он умер в 1705 году, не достигнув и сорока лет. Вдова его вышла замуж за знаменитого фельдмаршала Б. П. Шереметева, судьбой же ее сыновей стал заниматься сам Петр. Иван и Александр Львовичи Нарышкины — одни из первых русских заграничных пенсионеров. Несмотря на малолетство (второму было четырнадцать, первому и вовсе восемь лет), они отправляются в Голландию обучаться оснастке кораблей и морской практике. Иван плавает на военных кораблях в Англию, Испанию, проходит по Средиземному морю до Сицилии, пока в 1715 году не переводится, опять-таки по желанию Петра, «обозревать иностранные адмиралтейства и арсеналы». Только в 1721 году молодой моряк И. Л. Нарышкин возвращается на родину и в чине лейтенанта назначается состоять в морском корабельном флоте. Через считаные месяцы он уже товарищ директора Морской академии, московских и других губернских школ. Редкие при такой занятости наезды в старую столицу не оставляли времени для занятий наследственными владениями.
      Обстоятельства заметно изменились после смерти Петра I. Попытка А. Д. Меншикова приблизить ко двору И. Л. Нарышкина по какой-то причине оказалась неудачной. В течение одного только ноября 1725 года молодой моряк производится в капитаны 3-го и через несколько дней 1-го ранга, а в следующем году так же неожиданно исключается из морского списка. Официальная ссылка на «болезнь» двадцатишестилетнего офицера выглядела тем более неубедительной, что по прошествии еще одного года, сразу после вступления на престол Петра II, И. Л. Нарышкин снова назначается ко двору — «по надзору за Морской академией». Тогда же он женится на дальней своей родственнице Дарье Кирилловне Нарышкиной, дочери первого коменданта Петербурга, а с 1719 года губернатора Москвы.
      Но с приходом к власти императрицы Анны Иоанновны карьера близкого родственника Петра I была бесповоротно закончена. Он увольняется со всех должностей под предлогом болезней. Разрушилась и семейная жизнь Нарышкина — в 1730 году после рождения единственной дочери он потерял жену. Когда четырьмя годами позже не стало его самого, единственной наследницей оказалась малолетняя Екатерина Ивановна. Воспитывалась она в доме дяди и с приходом к власти Елизаветы Петровны была немедленно взята фрейлиной во дворец. Сказались не родственные чувства новой императрицы, но простой расчет — Е. И. Нарышкина была одной из богатейших невест России, и ее приданое могло стать формой царской милости для каждого, кого Елизавета хотела отметить при дворе.
      В конце концов выбор пал на младшего брата фаворита — Кирилу Григорьевича Разумовского. В 1746 году со всеми пышнейшими церемониями, присущими только особам царского дома, была сыграна свадьба, на которой кроме самой императрицы присутствовали все иностранные посланники. Молодые толком не знали друг друга, никаких чувств не испытывали. Тем не менее ревниво наблюдавшая за решением судьбы Кирилы Разумовского будущая Екатерина II в своих «Записках» принуждена написать, что «они, казалось, жили хорошо».
      К. Г. Разумовский стал предметом внимания не одной великой княгини — с той, которой предстояло стать следующей императрицей, его даже связывал, во всяком случае, по ее недвусмысленному утверждению, род флирта, если не влюбленности. Восемнадцатилетний казак, плохо владевший грамотой, он появился в Петербурге вместе со своей родней, чтобы занять самое высокое положение в придворных кругах. Мирясь с полной необразованностью его старшего брата — своего «друга нелицемерного», Елизавета Петровна старается возместить непоправимые пробелы за счет Разумовского-младшего. После годичных занятий в Петербурге под руководством Г. И. Теплова (побочного сына, как считали современники, Феофана Прокоповича) Кирила Разумовский с ним же направляется за границу, чтобы «ученьем вознаградить пренебреженное поныне время».
      Два года в Кенигсберге и Страсбурге дают основание по возвращении на родину назначить молодого недоросля — «в рассужденьи усмотренной в нем особливой способности и приобретенного в науках искусства» — президентом Академии наук.
      Неожиданная должность не взволновала назначенного. В действительности Кирила Разумовский вывез из чужих стран умение бегло говорить по-немецки и по-французски, по моде одеваться и действительно хорошо танцевать. Успех среди придворных красавиц был ему обеспечен. Об остальном предстояло позаботиться императрице и старшему брату. Брак с Е. И. Нарышкиной во всех отношениях обеспечивал будущность и положение в свете президента Императорской Академии наук.
      Сорок четыре тысячи душ крестьян, огромные пензенские поместья, подмосковные Петровское-Семчино (ныне Петровско-Разумовское) и Троицкое-Лыково, квартал домов в самой столице и вдобавок около пятидесяти сундуков и ларей, подробно описанных в так называемой «разрядной записи», составляли приданое сказочной невесты и переходили во владение сына простой казачки, получившего также специально для него восстановленную должность малороссийского гетмана со столицей в городе Глухове. В нарышкинских ларях помещались драгоценности, серебро, меха, парча, конские уборы, седла и «наперсти», книги, гравюры и особенно ценившиеся разнообразные редкости, вроде «медного рога для глухого человека».
      В пользу нежданно-негаданно появившегося в русской жизни малороссийского гетмана говорило только то, что, человек веселый и остроумный, он иронически относился ко всем сыпавшимся на него знакам отличия, видя в них случайную удачу, а не действительные свои заслуги. Последнее, впрочем, никак не мешало ему широко и с откровенным удовольствием пользоваться всеми теми преимуществами, которые доставляло ему его положение.
      Многочисленные и не слишком старательно скрываемые любовные похождения не мешали К. Г. Разумовскому быть заботливым отцом на редкость многочисленного семейства: они с Нарышкиной были родителями шести сыновей и пяти дочерей, отличавшихся редкими даже для тех времен высокомерием и спесивостью. Попытка гетмана образумить свое потомство каждый раз оказывалась тщетной, а от одного из сыновей он получил широко повторявшийся современниками ответ: «Между нами громадная разница: вы сын простого казака, а я сын русского фельдмаршала». Этим высоким воинским званием К. Г. Разумовский был награжден пришедшей к власти неизменно благоволившей ему Екатериной II. Отсюда характеристика из екатерининских «Записок»: «Он был хорош собой, оригинального ума, очень приятен в обращении и умом несравненно превосходил своего брата, который также был красавец». Хотя бы в этом вкусы ненавидевших друг друга Елизаветы Петровны и Екатерины II сходились.
      И тем не менее К. Г. Разумовский обладал внутренней культурой и определенным отношением к искусству, о чем можно судить даже по отношению к постройкам московской усадьбы. Церковь Знамения была и оставалась основой композиции заднего двора, этой скрытой от посторонних внутренней, как бы семейной части усадьбы. Она по московской традиции соединялась с главным домом крытым, скорее всего деревянным, переходом.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6