- Мне где-то расписаться?- спросил араб сухо.
      - Просто - подпись, - в тон ему отозвался Валленберг, подвигая блокнот с записями. - Вот здесь, или там неважно...
      Араб расписался старательно и длинно.
      "Если пошла игра в дезинформацию, то приготовлена она довольно-таки нестандартно,- размышлял Ричард. - То, что парень занял столь жесткую позицию, - несколько странно. Обычно перебежчики куда как более податливы. То есть, ему есть что сказать. Виза - чепуха, ну, буквально завтра же вклеют ему эту туристическую визу с двухнедельным сроком ее действия и что дальше? И араб это замечательно понимает, как понимает и то, что играть в дурацкие игры с ЦРУ себе дороже. Если он провокатор, то отлично подготовленный. Степень реакций приближена к естественной до полного резонанса, зацепиться за что-либо практически невозможно. Логичен абсолютно. Что же, твоя взяла, араб. Резидент, безусловно, будет готов исполнить твои требования еще до того, как их одобрит центр, а одобрить центр их просто обязан; ну, а, что касается его, Валленберга, - он в данной ситуации никто, опрашивающая машина, чья функция с этой минуты завершена. Осталось лишь написать соответствующий и - как ни крути, объективный отчет, ибо необъективность всплывет, как только араб очутится в руках специалистов непосредственно в Лэнгли".
      - Я довезу вас в тот же район, где мы и встретились,произнес Ричард, вставая со стула. - Завтра увидимся вновь. В девять часов вечера. Если выйдете из отеля и пройдете где-то полмили влево, увидите автобусный круг. Там найдете мою машину. В переулке у ювелирного магазина. Запомнили?
      - Я знаю и где этот круг, и где магазин, - ответил араб вежливо.
      - Чудно. Тогда - поехали!
      Они вышли из отеля в душный тропический вечер, под беззвездное небо, словно затянутое пыльной черной шалью, в дробящееся сияние неисчислимых неоновых огней, которыми полыхал город, и через считанные минуты уже катили в плотном потоке автомобилей в сторону трассы, проходящей мимо вилл, отгораживающих ночную безбрежность теплого, спокойного залива.
      "Вот и все, - думал Ричард, - завтра я вручу арабу необходимые бумажки, а послезавтра - до свидания Аравия, привет Америка! Интересно, увижу ли я этого парня вновь, уже в Вашингтоне? А ведь вполне вероятно..."
      Он не ошибся. Через день он вылетел вместе с арабом в качестве сопровождающего лица, а буквально через час по прибытии ему было предписано продолжить начатую разработку перебежчика уже на "собственной территории".
      ИЗ ЖИЗНИ МИХАИЛА АВЕРИНА, ЛИЦА БЕЗ ГРАЖДАНСТВА
      Миша Аверин, рожденный в шестидесятые годы века двадцатого, детство и юность провел в семье, отличавшейся добропорядочностью несомненной. Дед, отец папы - большевик с восемнадцатого революционного года, в прошлом - директор крупного военного завода; основа семьи - Папа - секретарь райкома партии коммунистов, достойно традиции деда продолжал, а мама растила детей - Мишу и Марину, младшенькую. В семье - согласие, мир и достаток. Два пайка дедовский и отцовский, машина персональная, на которой папа на работу ездил, а мама по магазинам, квартира из четырех комнат, ведомственные санатории на морском берегу...
      Радостно жили, радостно трудились. Смело смотрели в будущее. До трагических восьмидесятых. Миша в ту пору в институте международных отношений учился, имея непробиваемую бронь от армии, Марина в институт иностранных языков готовилась, папу на повышение выдвигали, деда чествовали, наперебой приглашали в гости к пионерам, мама в хронической эйфории пребывала, как вдруг - началось!
      Арестовали папу. За взятки. И - караул! Обыск, конфискация, и где только она - эйфория?!
      Миша помнил отца на последнем свидании, уже в тюрьме.
      - Брезгуешь мной, сынок?- произнес тот тихо.- Не говори, знаю, что брезгуешь... И оправдываться не стану, виновен. А началось-то как? Приходит ко мне начальник строительного управления и тридцать тысяч в конверте - на стол. Твое, говорит. Я - на дыбы. А он - спокойно так, глазом не моргнув: это, мол, за твои резолюции. Можешь, конечно, ОБХСС вызвать, но только не районный, его я и сам могу... И учти: резолюции есть, а что ставил их, под чужое убеждение попав, то - не оправдание. Посадить не посадят, но низвергнут до нуля. Выбирай. Можешь денежки в урну бросить, можешь сжечь, дело твое. И деньги твои. Кстати, об ОБХСС. И не о районном. Там тоже свои. И... там тоже все в порядке. А белых ворон не любят. Потому их и нет, как понимаю.
      Много раз вспоминал Миша эти слова отца. Виноват был отец? Или система виновата? Миша полагал - система.
      А ведь неумолима оказалась она в новой своей ипостаси...
      Едва арестовали папу, сразу неважно стало у Миши с успеваемостью в институте. И не потому, что папиным авторитетом он там держался. Уж какие вопросы на сессии памятной, последней, Мише-отличнику задавали, таких в программе захочешь - не обнаружишь. И наконец без предоставления академотпуска - за борт. Далее пошло крушение за крушением... В месяц сгорела от рака мать, ударилась в загулы Маринка, начала путаться с заезжей кавказской публикой по ресторанам, после - с иностранцами...
      Денег не было. Прижимистый дед с кряхтением отдавал пятаки на молоко и творожные сырки из своей большевисткой пенсии. Одряхлел дед окончательно, помутнел разумом, хотя к переменам в семье единственный отнесся философски. Отцовское падение переживал, конечно, но видел его через призму собственного опыта, а на памяти деда таких падений, ох, сколько было... Погоревал и по матери, но и смертей видел дед много, тоже притупилось... Лишь об одном Михаила спросил: может, неудобен, а Дом ветеранов партии, говорят, неплох... Но тут уж Миша без колебаний возразил: и не думай! Ужас Мишу охватил - любил он деда, дед частью детства был, а ныне последним родным кусочком прежней жизни оставался, последним...
      Маринка вскоре замуж выскочила за московского азербайджанца, сказочно богатого, но в браке продержалась недолго. Мужмусульманин воли жене не давал, желал десяток детей и требовал строгой домашней дисциплины. Разошлись, впрочем, мирно. Состоятельный супруг оставил беспутной жене квартиру с мебелью, двадцать тысяч как откуп и спешно бежал к другой, страшненькой, но благонравной, из своего рода-племени. А Миша устроился переводчиком в "Интурист". С трудом, за большую по тем временам взятку, одолженную из сбережений деда. И познакомился Миша с миром возле "Интуриста" валютчиками, фарцой и проститутками, среди которых в один день узрел и свою сестрицу... Узрел, а ничего в душе не дрогнуло. Закономерно, видимо, так он и подумал. А если о нотациях - просто глупо, на себя посмотри.
      Засосала Мишу спекуляция. Быстро, как зыбучий песок золотой. И освоился он в новой среде легко. Начал с импортных сигарет и шмоток, обретя основательные связи, со службы ушел и ударился в спекуляцию дефицитной тогда радиоаппаратурой: телевизорами, компьютерами, видео и аудио техникой. Деньги потекли рекой. Гладкой и полноводной. Однако иллюзией оказалась безмятежность быстрого обогащения. Караулила Мишу беда. Сбили его на самом гребне спекулятивной удачи, с предельной ясностью доказали три крупных противозаконных сделки, и очутился он в камере...
      Застойный дух тюремных стен. Вдохнув его, Миша понял: выбираться надо любыми способами, любыми... И предложил тогда Миша гражданам начальникам свои услуги... Многих из преступного мира он уже знал; знал: кто, как, когда, сколько. И это касалось не только спекулянтов, валютчиков и проституток. Знал Миша и воров, рэкитиров, жуликов-кооператоров, покупавших у него электронику и модное тряпье...
      И скоренько Миша из тюремных стен вышел. Так скоро, что и не заметил никто его отсутствия... Но вышел теперь иным, далеко не вольным стрелком. Появился у Миши куратор в лице опера Евгения Дробызгалова, и стал Миша куратора просвещать по части секретной уголовной хроники... Гешефты Михаила продолжались уже с гарантией их полной безопасности, ибо надлежало ему "хранить лицо"; нажитого никто не отбирал, а Дробызгалов удовлетворялся блоком "Лаки-страйк", импортной бутылкой или же демонстрацией ему какой-нибудь пикантной видеопленочки, которую он именовал "веселыми картинками". Откровенных взяток опер не брал. Но, с другой стороны, сволочью был Дробызгалов изрядной. Шантажом не брезговал, хотя подоплека шантажа была примитивненькой: мол, Мишуля, работай плодотворно, не финти, без утайки чтоб, а то узнают коллеги твои о тайном лице, скрытом за маской честного спекулянта, и, Мишуля...
      Видел как-то Миша личное свое дело на столе Дробызгалова, и поразило его, что на обложке было выведено чьей-то чужой пакостной рукой: кличка - "Мордашка".
      - Почему это... Мордашка? - справился он у Дробызгалова с угрюмой обидой.
      - Ну... так... соответствует, - дал опер расплывчатый ответ, убирая папку, оставленную на столе, видимо, по оплошности, в громоздкий сейф. - Спасибо скажи, что "харей" не назвали или "мурлом" там каким...
      - Хрена себе!
      - Не выступай, - отрезал Дробызгалов. - Обсуждению не подлежит. Вообще - ничего не видел, ясно?
      - Грубые вы все же... менты, - подытожил Миша. - И вся ваша натура подлая налицо в этом... эпизоде. Правду говорят наши: самый лучший мент - мертвый.
      - Ты мне... сука... - привстал из-за стола Дробызгалов.
      - Шучу! - глумливо поджал губы Миша. - Шу-чу!
      - Ты... сука... в следующий раз...
      Впрочем, Дробызгалов быстро остыл.
      Указания опера Миша выполнял, работал на совесть. Хотя, отметить надо, если и забирали кого-нибудь из Мишиного окружения, то красиво, наводкой не пахло, осведомителя милиция не подставляла. Более того: устранялись порой опасные конкуренты, перебивавшие Мише игру. И росла Мишина клиентура, росло влияние; рос штат шестерок, работавших на Мишу за свой процент, а шестерок за самодеятельность Миша тоже тюремным сроком мог наказать: и за нечестность, и за лень, да и вообще в зависимости от настроения... Одно удручало Мишу: растаяла мечта о заграничной жизни, которую он лелеял едва ли не с малолетства, а заработанные тысячи постепенно теряли смысл. Он поднялся над бытием простых трудяг, но - как?!вися на ниточке между готовыми сомкнуться ножницами, причем ниточка была ниточкой именно что для ножниц, для него же она представляла собою стальной трос, спеленавший его намертво.
      Может, все было бы ничего - гуляй, пей, пользуйся дарованной тебе неприкосновенностью, не отказывая себе ни в чем, но Мише мешало прошлое - то прошлое, в котором был облеченный властью отец, несостоявшееся будущее дипломата, а там кто ведает - посла; а из послов с таким-то папой и дедом еще выше...
      Въелась в Мишу песенка: "Все выше и выше, и выше..." Жил он ей, его семьи эта песенка была, да вот выше - не вышло. К потолку привесили. А песенку спетую осмеяли и забвению предали, как пережиток известной эпохи.
      Лучший Мишин деловой дружок Боря Клейн умудрился в Америку съехать и теперь по надежному каналу, через одного из фирмачей, клиента Марины, перебрасывал Мише письма, призывая к контрабандным операциям и выражая готовность к любому совместному предприятию. Миша писал другу ответные депеши, однако свойства общего, ибо почвы для кооперации не видел.
      За границу Боря удирал в спешке, буквально из-под ареста, а потому остался Михаил хранителем его дензнаков, нескольких бриллиантов и дачи в Малаховке, записанной на чужое имя.
      Миша остро Борису завидовал. И даже попытался однажды слукавить с милицейскими, выскользнуть из тисков, попросив сестру Марину свести его с невестой какой-нибудь заморской, и вроде нашлась шведка одна разбитная, и брала шведка за фиктивный брак всего-то пять тысяч в "гринах", но пронюхали. Незамедлительно заявился Дробызгалов, сказав:
      - Что, корешок, на измену присел? Не шути шуточек, Мордаха. С ножом в спине ходишь. И всадят нож по рукоять. Устроится легко, понял? И тот киллер, кто всадит перо в стукача с превеликим своим блатным удовольствием, тут же, родной, на вышак и отправится. Все согласовано будет, рассчитано. Так что...
      Вскоре Марина укорила брата:
      - Чего ж ты? Струхнул? Зря! Такую телку тебе поставила... Глядишь, и любовь бы получилась потом большая и искренняя... А?..
      - Не, - сказал Миша. - Кто я там? Прикинул - не! К тому ж деда на кого оставить? Он же из запчастей состоит...
      - То есть?
      - Челюсть искусственная, протез, очки, слуховой аппарат...
      - Ну и шуточки у тебя...
      - Не шуточки, грустный факт. Так что заграница временно откладывается.
      - Тогда - набивай зелененьких, - сказала сестрица. Чтобы там сразу в рантье... А шведок еще найдем. Правда, цены могут вырасти...
      - Утроим усилия, - откликнулся Миша.
      Исподволь понимал он, что не жизнь у него, а существование в замкнутом круге противных до тошноты привычек, обязательств и вычисляемых за десять шагов вперед коллизий. Коллизий ли? Так, мелких приключений, а если и неприятностей - то типа венерической болезни или же возврата бракованной аппаратуры возмущенным клиентом, которая после ремонта снова пускается в реализацию... Здоровьем Миша отличался изрядным, мафия и милиция были хотя и не союзниками ему, однако и не врагами, а потому перемены порядка вещей он не желал, ибо не худший то был порядок, а к лучшему стремиться считал он в ту пору идеализмом, дорожа тем, что имел, и стремясь иметь больше и больше...
      Так что сначала было "выше", а после это самое "больше". И второе представлялось куда надежнее первого.
      ...Стабильность сытого бытия рухнула, как всегда, внезапно. Попал Миша Аверин в долги к Груше - крупному квартирному вору, у которого взял на выкуп товара изрядную сумму и, хотя долг возвратил полностью, протянул с его отдачей лишние три дня, за что уголовник потребовал проценты. Однако - не деньгами.
      - Мы люди свои, - мирно сказал Груша Мордашке, - так что "фанеры" не надо, а сдай богатого фраера. Наколка на хату, и мы в расчете.
      Информацию о таком предложении Аверин передал Дробызгалову немедленно. И порешили: предложение принять. Милицейскому начальству гуляющий на свободе Груша надоел, так что перпектива прихватить его на горяченьком, да еще и с подручными представлялась заманчивой. Оставалось лишь выбрать подходящую квартирку и продумать детали "отмаза" от подозрений со стороны уголовников для Михаила.
      Кандидатуру для ограбления наметил он же, предложив в жертву некоего Петю-Кита, своего конкурента по бизнесу. Накануне Петя-Кит выкупил партию часов "Ролекс", искусно подделанных под внешний вид оригинальных изделий. Часов было около двухсот штук, статья о спекуляции вполне проходила, а для воров такой товар тоже представлял немалый интерес. Так что в итоге операции Груша со своей командой привлекался бы к ответственности за кражу с проникновением в жилище, а Кит уплывал бы за спекуляцию в дальние океаны... Наводка с "Ролексом" Грушу вдохновила, однако он потребовал, чтобы наводчик участвовал в деле.
      План "отмаза" такого поворота событий не предусматривал. Михаил уперся, но под ножом бандитов согласился.
      - Вдруг мы запамятовали чего, вдруг не то заберем, дружелюбно объяснил ему Груша. - Боишься? Хорошо. Десять процентов товара - твои. Нет? Ладно, я добрый. Будешь в общей доле.
      Вход в квартиру Пети-Кита преграждала стальная дверь с сейфовым змком. Ворам пришлось на веревках спускаться с крыши на балкон девятого этажа. Квартиру ограбили, но на улице началась операция захвата, прошедшая крайне удачно. Группу взяли с поличным, оперативники артистично, пусть и экспромтом, сымитировали побег с места преступления наводчика Мордашки, но... кто знал, что на одном из уголовников висело дело, расследуемое прокуратурой? Потянулись нити, началось копание в подробностях, и - выплыл факт присутствия некоего Михаила Аверина при ограблении квартиры спекулянта... В этот факт, как оголодавший бродячий пес в кусок парного мяса, вцепился дотошный молоденький прокурорчик, требуя у Дробызгалова непременной выдачи соучастника. И хотя оперативный уполномоченный оьъяснял, что, мол, это свой человек, внештатник, так сказать, чинушу переубедить не мог. Прокурор металлическим голосом чеканил, что имеет относительно "внештатника" конкретную информацию, из которой явствует будто тот - ни кто иной, как профессиональный спекулянт, вращающийся в среде организованной преступности, среди махровых бандитов, причем - под странной, знаете ли, опекой милиции...
      Начальство Дробызгалова ссориться с прокуратурой не желало, также решив, что агенту Мордашке полезно бы попариться в зоне, выйдя откуда, он приобретет в уголовной среде больший авторитет, а вместе с тем - покорность и паталогический страх перед людьми с милицейскими погонами.
      Так бы и куковать Мише Аверину в исправительно-трудовом учреждении, если бы не внезапно изменившиеся обстоятельства в милицейской и гэбэшной работе вокруг некоего Валерия Фридмана, финансировавшего преступные группировки, организатора всяческого рода контрабанды и валютного махинатора.
      В уголовной среде Фридман пользовался немалым авторитетом, равно как и в высоких административных сферах, где у него имелись влиятельные защитники, однако, решив эмигрировать в США, где проживал его старший братец-мафиози, он тем самым нарушил застойную оперативную ситуацию вокруг себя, вызвав живейший интерес органов к его материальной базе, оставлять которую кому-то в подарок он наверняка не намеревался. Кроме того, прошла информация, что кандидатом в американские граждане вложена изрядная сумма в партию бриллиантов старинной огранки и уникальные старинные украшения.
      Совместить арест Фридмана с изъятием у него драгоценностей, предназначенных для тайного вывоза из страны, надлежало обэхэсникам и Дробызгалову. Однако люди из ГУБХСС вкупе с курировавшими дело гэбэшниками, сознавая недосягаемость цели, от работы под всякими благовидными предлогами отлынивали, и основной груз лег на плечи Дробызгалова, в свою очередь также не ведавшего, каким образом осуществить задачу, намеченную руководством.
      Фридмана круглосуточно охранял едва ли не взвод боевых ребят спортивного сложения, имелись у него посыльные и связные, мощная автотранспортная база и радиосвязь; агентурные подступы к нему существовали на уровне малоэффективной доступности, и лишь за одну ниточку мог ухватиться Дробызгалов: за романтические отношения Фридмана с Мариной, сестрой его агента Мордашки, по которому уже не плакала, а навзрыд рыдала тюрьма.
      Михаилу было подробно и откровенно поведано и о его личном положении, и о Фридмане, чьи дореволюционные ювелирные ценности в случае их конфискации органами, гарантировали Аверину полнейшее освобождение от домогательств прокуратуры.
      Ультиматум поневоле был принят, хотя Марина, получившая уже статус невесты американского иммигранта, быстренько таковой утратила, ибо о роде ее занятий Фридман каким-то образом пронюхал и резко к своей пассии охладел.
      Зная циничность и крайнюю расчетливость сестры, Миша поведал ей о бриллиантах, предложив создать ситуацию, в которой Фридман временно окажется без охраны и без какихлибо свидетелей, дабы совершить его похищение и дальнейшую обработку по методике устрашения раскаленным утюгом вкупе с применением психотропных средств, что мыслилось, конечно, на уровне весьма теоретическом - ни один, ни другой бандитизмом никогда не занимались, и попросту отдавали дань тем стереотипам, которые в изобилии питала перестроечная российская повседневность.
      Внезапно пришла новость из-за границы: закадычный дружок Михаила - Боря Клейн, устроившийся подручным у Фридманастаршего в Нью-Йорке, подтвердил готовящуюся контрабанду и предложил данным фактом озаботиться, гарантируя в случае изъятия камушков, выгодную их продажу на Западе. В качестве залога своего партнерства Боря прислал Аверину подлинный американский паспорт с чужой фамилией, однако с родной Мишиной физиономией, благодаря чему теперь имелся у него серьезный шанс съехать из матушки России через третью страну за океан.
      Оставался, правда, еще один немаловажный вопрос: каким именно образом в эту третью страну попасть?
      И выдвинул тогда Миша встречный ультиматум Дробызгалову: мол, работа начнется только тогда, когда сделаешь мне выездной документ.
      И был документ составлен, предъявлен Мише, однако в руки ему не вручен, ибо согласно контракту становился собственностью гражданина Аверина исключительно после успешного завершения с его помощью операции "Бриллиантовая галактика" - так ее окрестили, по данным стукачей, сами братья Фридманы.
      Каких-либо действительно реальных подступов к Фридману Михаил как ни старался, не обнаруживал, тянул время, "делая мозги" оперу, обещал ему скорый и безусловно положительный результат, сам же готовясь удариться в бега, для чего обращал последние рублевые доходы в твердую валюту и спешно распродавал барахло.
      Между тем коварная сестра Миши, не удовлетворенная перпективой долевого участия, решила перехватить инициативу, готовя грандиозный спектакль, роль в котором своему брату не отводила.
      По средам Фридман ужинал в "Пекине" со своими прихлебателями и охранниками, и как бы случайная ее встреча с ним произошла в этом дорогом ресторане, пародирующем экзотический блеск Востока, в устоявшейся здесь в последнее время атмосфере полубогемной-полупреступной злачности.
      Как и рассчитывала Марина, Валерий подошел к ней сам, поклонился шутливо, но и корректно, явно не претендуя на приглашение присесть к столу, где, помимо его бывшей невесты, находилась еще одна дама, представившаяся Фридману под именем Джейн.
      По легенде - международная аферистка, подруга Марины еще со школьных лет, Джейн являлась сотрудницей отдела виз американского консульства, и вскоре должна была улететь в очередной свой отпуск в Штаты, что в какой-то мере соответствовало истине, ибо реальный прототип обладал аналогичным именем и действительно на днях уезжал на отдых в Америку. Данный факт Фридман легко мог проверить, что впоследствии, кстати, и сделал, хотя нисколько не усомнился ни в непринужденности манер Джейн, ни в ее типичном англоязычном акценте, ни в косметике, ни в прическе, ни в подлинности великолепных колец и кулонов от классных западных ювелиров...
      И уж, конечно, совершенно невозможно было бы заподозрить респектабельную даму в том, что она - Мавра, - одна из бывших бандерш Марины, подруга ее и компаньонка, в очередной раз прибывшая по своим делишкам в Москву из Чикаго, где жила уже несколько лет, великолепно выучив язык и освоив американское бытие в полной мере. Впрочем, как уже отметила Марина, во всем, чем занималась Мавра, проявлялся у нее добросовестный и тонкий профессионализм.
      Фридман наживку заглотил. Вновь зазвучали слова о любви к Марине-Мариночке, разрыв решено было забыть, но выдвигалась и просьба: вывести обладающую дипломатическим иммунитетом американку, не гнушавшуюся, как понял со слов Марины Фридман, выгодным гешефтом, на деловой разговор...
      Разговор состоялся через два дня на обочине Ленинградского шоссе, куда Джейн прикатила на "Мерседесе" с красным дипломатическим номером, изготовленным рукодельникомкустарем.
      Предложение Фридмана оказать помощь в провозе контрабанды из Союза в Америку было принято. Сумма за услугу устраивала обе стороны, содержание контрабанды не уточнялось. Единственным обязательным условием при передаче ей груза, Мавра выдвинула абсолютную конфиденциальность их встречи. Люди Валерия обеспечивали ему отрыв от каких-либо "хвостов", встреча назначалась на случайной квартире в присутствии Марины, и нахождение кого-либо постороннего вблизи от места контакта исключалось категорически.
      Фридман исполнил предписанное, за исключением нюанса: вмонтированный в его автомобиле радиомикрофон позволил охране, прослушивающей разговор шефа с указывающей ему дорогу Мариной, вычислисть расположение дома и квартиры и подъехать к подъезду, на всякий случай подстраховывая хозяина.
      Контакт состоялся, но, к величайшему разочарованию заговорщиц, никаких драгоценностей Фридман не привез, - вместо них в качестве контрабанды предлагался сфальсифицированный Фаберже, чья реализация требовала определенных знакомств и особенных дивидентов, естественно, не сулила. Подобный шаг Мавра расценила как знак недоверия: ей предлагалось работать во втором эшелоне, что было безусловно логично со стороны осторожного Фридмана, не желавшего использовать в серьезном деле непроверенных исполнителей. С другой стороны, согласившись на псевдо-Фаберже, они упускали не только крупный куш, но и вообще возможность какой-либо будущей встречи без посторонних лиц с этим богатеньким иудеем, а потому было принято отчаянное и глупое решение: оглушить Фридмана, связать и под пытками заставить его рассказать, где находятся истинные драгоценности.
      Что и исполнили. Но - неудачно. Фридман упорно твердил, что бриллианты уже вывезены, умолял отпустить его, гарантируя свое прощение и даже суля деньги, но, ни в одно его слово не верящая Мавра переборщила в пытках, от которых он и скончался.
      Охрана терпеливо сидела в машине около подъезда, выжидая оговоренные шефом два часа, должных по максимуму уйти на переговоры; уже был подготовлен ключ от искомой квартиры, благодаря которому теперь имелась возможность стремительно ворваться в помещение, где сейчас царила слепая, лишенная какой-либо логики, паника.
      Звонок от Марины произвел на Михаила впечатление ошарашивающее, будто его пырнули ножом.
      "Похитить Фридмана! Девки сошли с ума!"
      Осев в кресло, он замер с закрытыми глазами и лишь через минуту вскочил, обожженный дотлевшей до фильтра сигаретой. Вновь замер, глядя отчужденно на коробки из-под аппаратуры, заставившие комнату.
      Вот он - тот день, когда все может перевернуться с ног на голову.
      Что же... этот день не застал врасплох Мишу Аверина. Спасибо Дробызгалову за предупреждение о вероятном аресте, спасибо американским "почтальонам" Бориса, доставившим ему синенький штатский паспортишко, спасибо всем! Он, МишаМордашка, многое упредил, о многом позаботился. Красные червонцы превращены в зеленые, кубышка припрятана, есть ботинки с "бриллиантовыми" каблуками, да и чемоданчик со всем необходимым для дальней поездки заготовлен... Вопрос: ехать ли сейчас к Марине на Большую Грузинскую?
      О том, что Фридман мертв, он еще не знал, Марина умолчала о его смерти умышленно, надеясь на какую-то помощь со стороны брата в этой дичайшей, накаленной уже до предела ее же собственным психозом обстановке.
      Напоследок решил проведать деда, сегодня с утра его не видел, как бы не занемог старик...
      Свет в комнате деда не горел. Михаил раскрыл дверь, спросил громко:
      - Спишь? - но ответа не получил.
      Нажал на клавишу выключателя. И - мигом все понял. Старик был мертв. Видимо, смерть случилась еще прошлой ночью, а он, Михаил, только сейчас уясняет, что не слышал сегодня сквозь сон обычного громыхания кухонной посуды и неверного стариковского шарканья по паркету...
      Подошел к умершему. Поцеловал деда в лоб. С горькой благодарностью и отчаянием. Подумал, не коря себя за цинизм:
      "Вовремя, дед, ушел. Да и тяжко тебе было в живых".
      И, погасив свет, покинул квартиру.
      К дому Мавры подъезжать не стал, оставил машину в соседнем переулке. Поразмыслив, достал из подголовника сидения спрятанный там "ТТ", что купил по случаю неделю назад. Послал патрон в ствол.
      Сунул пистолет за ремень брюк. Мало ли что?.. Он не верил никому, допуская даже, что сообщницы могли затеять любую пакость и против него, ведь обстоятельства способны меняться с логикой внезапной и парадоксальной... А уж если затеяли что - "ТТ" пригодится. И тогда, не раздукмывая,разрядит он обойму и в сестру родную, мразь эту, теперь уже все равно...
      В дверь позвонил, как уславливались: два длинных, два коротких.
      Мавра открыла незамедлительно.
      - Миша, караул... - прошептала, безумно на него взирая. - Кончился он, сука, зараза, теперь хлопот... - Она закусила костяшку кулака, болью отгоняя подступающую истерику.
      - Тихо ты, - брезгливо проронил Михаил, проходя в квартиру.
      В гостиной увидел скрюченное на полу тело Фридмана с разверзнутым как бы в немом крике ртом, забрызганный кровью паркет...
      На диване, уткнувшись лбом в крепко сжатые, белые от напряжения кулаки, безучастно сидела Марина.
      - Ничего... не сказал? - кашлянув равнодушно, обернулся Михаил к Мавре.
      - Сказал, уже вывез...
      - Ну вы и даете, гестапо в юбках... - Михаил покачал головой. - Совсем охренели. Идиотки! Убили слона, и теперь не знаете, куда его закопать? Главное, сами ведь хотели бабки сорвать, без дележа, а не вышло - сразу - ау, Миша! А чего теперь аукать? Чтобы труп вам помог закопать?.. - Он осекся, вытащив из-за пояса пистолет: в замке входной двери что-то заскреблось, после раздался отчетливый щелчок и тут же в прихожую буквально влетели трое парней: плечистых, в одинаковых кожаных куртках, высоких, на толстой подошве кроссовках...
      Михаил, мгновенно оттолкнув в их сторону Мавру, кувырком перекатился в соседнюю комнату, рванул на себя створку окна и, не раздумывая ни мгновения, спрыгнул с третьего этажа вниз, на газон.
      Вскочил. Боль пронзила правую лодыжку, но, скрипя зубами, не выпуская из рук пистолет, он заставил себя побежать в сторону машины. В голове мелькало: почему, как? Эти трое - из мафии, не милиция...
      Сзади раздался шум двигателя приближающейся машины. Михаил коротко оглянулся через плечо, увидел черный "Додж" с желтым номером, знакомую ему машину охраны Фридмана... Значит, тот подстраховывался, хотя и неудачно...
      "Додж" двигался на Михаила, не тормозя и не отворачивая...
      С абсолютным спокойствием, будто бы проделывал такое каждодневно, он спустил предохранитель и, присев на колено, пальнул из "ТТ" по передним колесам, четырежды переместив мушку...
      "Додж" повело в сторону; перевалив бордюрдный камень, машина с глухим хрустом под звон битого стекла уткнулась в стену дома.
      Не теряя ни секунды, Михаил бросился к своему "Жигуленку". Повернул ключ в замке зажигания, и, пропищав пробуксовавшими на месте шинами, автомобиль понесся прочь.
      Через десять минут, превозмогая нервную дрожь, Аверин звонил из телефона-автомата Дробызгалову.
      - Привет, начальник! - произнес как можно беззаботнее. - У меня классные новости: Фрюша - твой со всеми потрохами... Детали - при встрече...
      - Когда? - коротко вопросил Дробызгалов.