- Известные нам точки, - поправил Матерый. - Да, думал. Но как? Подъехать и распорядиться об окончании работ? Кто послушает? Многие своего еще не добрали, многим просто понравилось.
      - Перекроем кислород, - сказал Хозяин. - Не будет сырья, механизм застопорится. Не будет лазерных дисков и дешевых оригиналов, конец видеописателям. Не будет леса и кирпича, бросят шабашники пилы.
      - Теперь они умные, сами источники найдут. Преобразуются в прогрессивных кооператоров, наконец.
      - Найдут, - согласился Хозяин. - Но наступит полоса затишья. А пока ты кое-кого пугнешь - боевичков, кстати, своих, каратистов привлеки, кому-то про закон напомнишь, благо юридически подкован, кого-то исходного материала лишишь или базы... Надо пустить машину хотя бы на холостые обороты... Ясно?
      - Скажи, - покривился Матерый, - а чего ты за привычное цепляешься? Семьей дорожишь? Но у тебя же все это прожитое, в золу обращенное. И семья, и работа... все. Тебе заново надо. Это мне - на покой. А тебе - заново. Потому что есть еще порох... И другой вопрос ты ж как поп был, проповедуя идейность наших мероприятий. Неужто и впрямь в нее верил? Или просто утвердиться хотел, когда за бортом оказался и в одиночку за кораблем поплыл?
      - В одиночку? Не скажи.
      - Ну, я с тобой рядом барахтался...
      - Ты? Ты с другого корабля. С разбитой пиратской бригантины. Разбитой еще в архаическом прошлом.
      - Так или иначе, - сказал Матерый, - на борт нас не подняли. В кильватере мы гребли, а сейчас команда винтовки неспешно чистит, чтобы и кильватер тоже свободен был. Помедлил. - А в принципе все закономерно. И что с ворьем ты связался и что ворью уподобился. Думаешь, нет? А ты бы сейчас себя со стороны послушал... А уж если показать тебя сегодняшнего тебе вчерашнему... у-у! Кошмарный сон. Но и смешной ты кое в чем: хотел тут один корабль на плаву удержать, будучи за бортом...
      - Да не за бортом, - протянул Ярославцев раздраженно. Вцепился, понимаешь, в сравнение. Просто меня разжаловали. И даже не столько люди, сколько обстоятельства.
      - Ошибаешься, - возразил Матерый. - Разжалован - значит, шестерка, а шестерка все равно в колоде. А ты откололся. Напридумывал иллюзий и начал ими жить. Нас, сброд, призывал работать на государство! Причем нам - крохи, государству куски. Мы не перечили, да, ты для нас то являл, чему мы подчинялись беспрекословно с детства! И оставался нам лишь обман - привычный. Соглашаясь с одним, втихую творить другое. А нынче ты тоже наш, уголовный, хоть и с завихрениями некоторыми. Потому долю тебе я верну. Долю, понял? Прощай, человек с будущим, которое в прошлом. Как мосты жечь - знаю, не волнуйся.
      - Прощай, Леша. Если ты переселился в данную оболочку из флибустьера, то в следующей жизни быть тебе космическим пиратом. Каким бы лучезарным ни явилось будущее. По крайней мере место нам в нем найдется. Тебе уж точно. Волк нужен стаду, он его санитар.
      - Для выездной сессии это законспектируй, - буркнул Матерый. - Как обоснование высшей меры. Особый цинизм, скажет прокурор, ярая антиобщественная позиция, гнилая философия подсудимого дает мне полное право просить... И так далее. Ну, пока!
      СЛЕДСТВИЕ
      С утра состоялся неприятный разговор с шефом, которому, видимо, накрутили хвост наверху. Шеф упрекал в медлительности, отсутствии решимости, говорил, что с Коржиковым пора кончать, и вообще выражал недоумение вялым ведением следственных и оперативных действий. Я выслушивал его хладнокровно, не перебивая. Шеф был не прав он оперировал категориями топорными, сугубо административными, а у меня имелись серьезные контрдоводы, способные привести его в чувство... И я знал фразу, которую выскажу шефу, когда он закончит свои комментарии и наставления. "Ваши пожелания, - скажу я, - играют на руку преступникам" Ох, и оторопеет шеф... Пауза повиснет, первое недоумение в глазах начальства сменится откровенным гневом, а тут я и выложу последние новости.
      Но покуда сладостный момент моего триумфа еще не приблизился. Покуда журчала нотация, долгая, нудная, однако дающая мне время еще и еще раз взвесить все "за" и "против".
      На днях выявился источник, откуда нумерованные покрышки от шасси "Ту-154" поступили в пользование браконьерам. Встретился я с ответственным хозяйственником одного из столичных аэропортов, который не колеблясь признал дескать, да, было славное дело - отдали некоему лицу эту резину, однако согласно распоряжению свыше. Устному, увы, распоряжению, но свидетели имеются. Распоряжался же сам Петр Сергеевич, сказав подъедет от меня человек, которому вы обязаны помочь. В интересах, безусловно, народного хозяйства. Авиация же, добавил хозяйственник, как армия: приказано - закон!
      Я, не вступая в спор относительно закона, предъявил хозяйственнику фоторобот блондина, выходившего на связь с должностным лицом в Баку.
      - Он! - воскликнул хозяйственник. И спросил затем доверительно: - Мазурик, да?
      На прием к Петру Сергеевичу пришлось пробиваться через заслон многочисленных помощников, секретарш, но в итоге рандеву состоялось. Смотрел на меня Петр Сергеевич как на нечто назойливое, мелкое, комарику подобное; указание свое насчет покрышек поначалу не припомнил, но, ознакомившись с показаниями подчиненных, память свою без охоты, но пробудил: да, согласился, просили негодные, шасси из некоего учреждения, занимающегося рыбным хозяйством. То ли для ремонта судов, то ли...
      - Списанные, негодные шасси, - уточнял он, увлекаясь идеей и экспромтом обогащая ее. - Я... что же? Вник. Возможно, позвонил.
      - Позвонили, - уверил я. - И приказали выдать дорогостоящие детали. Без ссылок на их годность или негодность.
      - Помилуйте, зачем рыбному хозяйству новые шасси? заулыбался Петр Сергеевич. - Кстати, - прибавил, внезапно посуровев, - могу дать объяснение вашему начальству... На любом уровне...
      - Вашу инициативу ограничить не вправе, - ответил я и, плюнув на весьма вероятные неприятности, вытащил из портфеля бланк протокола допроса.
      Бланк произвел на Петра Сергеевича впечатление убийственное. Я даже не ожидал... В ход пошли какие-то невнятные слова, заверения, растерянные угрозы и посулы... Затем, столь странно преобразившись, Петр Сергеевич начал категорически придерживаться версии о негодных шасси и об угодливых подчиненных, совершивших преступление. Выяснился и непосредственный заказчик шасси некто Ярославцев, консультант одного из министерств, судя по характеристике Петра Сергеевича, человек весьма пробивной и значимый во многих сферах, включая юридическую...
      Предъявленный фоторобот блондина Петр Сергеевич не опознал.
      - Да он же, Ярославцев, меня вскользь попросил... твердил он, бредя за мной к выходу из кабинета. Вскользь... А подчиненные просто неправильно поняли, я разберусь...
      - Петр Сергеевич! - Я резко обернулся к нему. - Могу дать вам очень добрый совет. Очень добрый...
      - Да-да?
      - Петр Сергеевич! Главное сейчас, чтобы некто Ярославцев ничего... вы понимаете... ничего из нашего с вами разговора для себя не вынес...
      - То есть... могила! - Заверяюще прижались руки к груди. - Абсолютно!
      В искренности последних слов и последнего жеста я не усомнился. Петр Сергеевич определенно был не дурак!
      А сегодня с утра Лузгин начал уже отрабатывать данные по Ярославцеву...
      Шеф закончил гневную речь, я попросил слова и, отринув приготовленные фразы, сухо доложил о последних результатах работ. Заверив, что в течение самого скорого времени Коржиков будет арестован. Но не по поводу убийства...
      - То есть? - озадачился шеф.
      - Напролом пойдем - дело погубим, - сказал я, глубоко убежденный в своих словах. - Убийства вас смущают? Кровь взывает к отмщению? Но убийства-то - всего лишь отголоски других историй, нам неизвестных. А для их прояснения нужна информация, а не аресты. Надо терпеливо завести невод в омут. И тянуть его, когда перегородим все выходы. Чем и занимаемся. А потому нужна помощь: много людей и много техники...
      - Сначала разберемся с Коржиковым! - Шеф стукнул по краю столешницы ребром ладони. - Каким образом вы...
      - Разрешите доложить завтра? - попросил я. - Сегодня Коржиков должен нам крупно помочь. Очень крупно.
      - Не морочь мне голову! - Шеф повторил удар по столешнице, на сей раз кулаком. - Сплошные таинства! Чтобы завтра...
      Когда я очутился у себя в кабинете, то крепко призадумался об ожидаемых событиях сегодняшнего дня.
      Сегодня благодаря кропотливой работе оперативников следствие входило в фазу первого результата.
      Таксист Коржиков, крутившийся возле своего работодателя Воронова, был фигурой достаточно примитивной: рвач на подхвате, не брезгующий любым заработком - будь то трояк, будь три тысячи. Деньги олицетворяли его религию и его божество одновременно. Воронов же представлялся типчиком позанятнее. Во всяком случае, благодаря сведениям, грамотно выуженным из старожилов кооператива, путь его социальной эволюции вырисовывался наглядный и в чем-то даже типичный.
      Школа, армия, после - завод, где Толя сразу же выбился в передовики, причем по праву: руки, у него были золотые, металл он любил, знал и знание это решил применить для восстановления старенького "Запорожца", приобретенного заодно с боксом в кооперативе на все трудовые сбережения. Специфику автодела освоил походя, и, когда завершил ремонт, знатоки утверждали, будто отличить машину от сошедшей с заводского конвейера было попросту невозможно. Прилежно Толя работал, халтуры не выносил органически... За машину предложили сумму, вполне Толю устроившую. Расстался он с "Запорожцем" без сожаления, хотя всего-то пришлось покататься дважды: от магазина до гаража и от гаража до магазина. Зато появились деньги. И купил на них Толя битые всмятку "Жигули", которые через месяц не отличались от новых...
      Началось переоборудование гаража... Затем гараж Анатолия расширился за счет смежного, преобразованного в камеру для сушки-покраски. Шефам кооператива, естественно, выплачивался "налог" за молчаливое согласие, пайщики, зависящие от услуг Толи, тоже не распускали язык, и вскоре стиль жизни новоиспеченного мастера сильно изменился, поработав спустя рукава за зарплату на заводе, он шел зарабатывать деньги...
      Имелся у Воронова к настоящему времени собственный автомобиль "вольво", да и не только "вольво", а в кооперативе появились у него разного рода подручные, снабженцы. И стал Толя человеком обеспеченным. И жаден стал невыносимо - так поговаривали о нем сквозь зубы зависимые пайщики. А на заводе в нем тоже изрядную перемену заметили, хотя с выводами не спешили, даже несмотря на факты мелких очевидных краж: инструмента, краски, растворителя, ибо начальство предприятия, также имевшее личные автомобили, ценило Толину дружбу.
      Поначалу закралась ко мне мыслишка тряхнуть, что ли, умельца этого как "несуна"? Но мыслишку я не без помощи Лузгина отверг. И вот почему Автомобиль "ВАЗ-2106", обнаруженный в лесу поблизости от места убийства "гаишников", принадлежал Льву Колечицкому. Исследуя машину, один из экспертов, завзятый автолюбитель, обратил внимание на несоответствие даты выпуска общему ее состоянию. Машине, судя по всему, было месяцев шесть от роду, тогда как согласно техпаспорту появилась она на свет три года назад. С немалым старанием установили номера кузова и двигателя подлинные, однако вварены как отдельные куски при помощи неизвестных технологичных методов.
      Толя? Тогда ай да Толя! Но как доказать? Лева хранил воистину гробовое молчание, а Толю лишь предстояло разговорить. Думали же мы так: опытный водитель, он же опытный уголовник Коржиков угоняет машину, соответствующую по признакам той, что сдается в основательный ремонт, старая техника расчленяется на запчасти и металлолом; довольный клиент платит гонорар мастеру, не вдаваясь в подробности, а потерпевший от угона получает страховку.
      Сопоставив эту типовую в общем-то версию с информацией по угонам и с наблюдениями старожилов кооператива о тех машинах, что в последнее время заезжали в гараж Анатолия, я косвенно версию подтвердил. Собрались и прямые улики: Лузгин выявил кое-кого из осчастливленных клиентов...
      Угоны профессиональные, спланированные с целью наживы, не так уж часты. Обычно машину заимствуют напрокат из побуждений хулиганских и вздорных. Хулиганов задерживают, как правило, легко и быстро, хотя зуд в своей мятущейся душе они в итоге удовлетворяют - автомобили возвращаются к хозяевам изрядно изувеченными.
      Список "пропавших без вести" по городу не ошеломил, не такой уж он был и внушительный. Но Толя за списком вырисовывался...
      А вчера позвонил Лузгин и сообщил Анатолий осматривал седьмую модель "Жигулей", в пух и прах разбитую, восстановлению не подлежащую, однако для ремонта ее запросил максимум неделю. Когда договорились с клиентом, машину вывезли за город, в установленное, как с нажимом подчеркнул Лузгин, место Коржиков доставил ее в крытом кузове грузовика.
      Далее наблюдение за Коржиковым не осуществлялось по причинам чисто техническим, но сегодня утром, перед сменой, он заехал в кооператив, где поставил в Толин ремонтный бокс новенькую "семерку" с номерами "семерки" битой.
      Справка происшествий по городу подтвердила угон... Так начался день сегодняшний.
      В 16.00 Коржиков навестил "установленное место", где хранилась битая машина, и, изъяв из нее некоторые принадлежности, носившие, очевидно, характерные приметы, выехал обратно в город.
      В 17.15 заднюю дверцу его такси процарапала боковиной бампера "Волга" с водителем-новичком, и начался разбор происшествия.
      В 18.00 Толя Воронов вошел в гараж, плотно закрылся изнутри и включил газовую горелку.
      После этого сообщения я запер кабинет снаружи и направился к ожидавшей меня оперативной машине, где находился Лузгин.
      В 18.30 сотрудник ГАИ, тоже "новичок", долго и трудно разбиравший простейшее ДТП, отпустил Коржикова, перегрузившего возле таксопарка "характерную мелочишку" в личный автомобиль, на котором в 19.08 проследовал в кооператив...
      Выслушав последний доклад по рации, мы с понятыми дружно вышли из машины.
      Через пять минут гражданина Коржикова вновь задержит ГАИ и некоторое время будет дотошно проверять его документы. В случае непредвиденных обстоятельств, зависящих от поведения Воронова, Коржикову предстоит пройти оскорбительную проверку на трезвость...
      На территорию кооператива мы проникли через забор во избежание объяснений со сторожем - приятелем Коржикова.
      Подошли к боксу. Из дверей ядовито тянуло синтетической краской и слышалось шипение кислорода: заканчивались покрасочные работы...
      Я постучался в дверь. Шипение стихло. Затем за дверью ощутилось некое встревоженное движение, после - пауза... Наконец звонкий голос произнес:
      - Да!
      Слово было короткое, но высказали его настолько грубо и презрительно, что невольно подумалось: сюда стучатся обычно либо надоевшие попрошайки, либо такие же, как и тот, находящийся за дверью, хамы.
      - Электронадзор, - представился Лузгин строгим деревенским баском. - Открывайте!
      - Машина сохнет, не могу, - прозвучало настороженно. Нечего пыль пускать, гуляйте, нормально тут все, проводка в порядке...
      - Зафиксирована утечка, - с купеческой какой-то солидностью изрек Лузгин, а затем пригрозил ОБХСС вызовем, мол, немедля...
      Послышался приглушенный мат, лязгнула щеколда затвора, и мы скопом вломились в гараж.
      - Стоять на месте, уголовный розыск, - вяло предупредил Лузгин.
      - Та-ак, - выдохнул Толя, сдирая с жилистой шеи респиратор и бросая его на верстак. На предъявленные документы внимания он не обратил, отмахнулся.
      Я поднял капот. В нише водостока, на номере кузова, узрел свежую гладь краски Извлеченный двигатель стоял в углу, прикрытый рогожей. Я стер краем рогожи налет грязи с плоскости блока. Номер был тот, с угнанной машины.
      Лузгин тем временем извлек из урны для отбросов вырезанный из краденого кузова кусок с выдавленными цифрами... Затем, вновь защелкнув щеколду на двери, включил вентиляцию. Все, как и предусматривалось планом - гул лопастей не мешал нам вести неслышимую снаружи беседу.
      - Душновато у тебя, - мирно обратился Лузгин к Воронову. - Легкие не бережешь, гадостью всякой дышишь... Так и надышишь себе рачок.
      - Не пужай, сердобольный доктор, - ответил тот.
      - Товарищи понятые... - начал я, но речь мою прервал стук в дверь Радостный голос произнес с энтузиазмом.
      - Толик, змей, открывай калитку! - Я это! Ну навонял, ну, трудяга, ну...
      Толик покосился в сторону возгласов недоуменно и скучно: мол, кто бы ответил, какого такого дурака принесло?
      Лузгин гостеприимно растворил ворота.
      Радостная и одновременно заискивающая улыбка на лице Коржикова в одно мгновение при виде нас сменилась бледным ужасом.
      - Входите, гостем будете, - пригласил я. В руке Коржикова обвислая сумка с "характерной мелочью" из похищенной машины, но обращать внимание на сумку в наши планы не входило.
      - Да я... - промямлил он, - вопрос вот имею к нему... Указал скрюченным пальцем на Анатолия.
      - Какой вопрос?
      - Да вот... дверцу поцарапали мне сегодня, - нашелся Коржиков, слегка оживившись. - Краска нужна.
      - Ваши документы, - зловеще протянул руку Лузгин, и, словно укушенный залезшим под рубаху насекомым, Коржиков поспешно полез куда-то глубоко за пазуху, причитая:
      - Вот день! А? Вот день! - И извлек документы.
      Пока документы просматривались с полной, разумеется, серьезностью, корректностью и всякими соответствующими вопросами, я продолжил спектакль.
      - Итак, - обратился к Воронову, - зачем, позвольте полюбопытствовать, вы извлекли из краденой машины двигатель? Хотели узнать, что у него внутри? Перефразируя известного литературного героя О. Бендера, спешу пояснить: внутри новая поршневая группа, коленчатый вал без задиров и девственный распределительный вал.
      - Правильно, - согласился Анатолий. - Но таково желание клиента протереть все это девственное сульфидом молибдена для пущей прочности...
      - А как быть с фальшивым номером кузова?
      - Это уже допрос? - резонно заметил Воронов.
      - Еще нет. - Я мельком обернулся на Коржикова, уважительно гримасничающего перед Лузгиным.
      - Вот... товарищ Коржиков, - надувая щеки, звучно представил его Иван Семенович. - Работник, значит, таксопарка.
      - Дверь мне сегодня... - повторился работник жалостливо. - Ну, решил красочкой поразжиться, а тут, чувствую, момент...
      - Тут не момент, ситуация, - ответил я. - Не откажетесь, кстати, присоединиться к понятым? С краской осечка вышла, бокс мы опечатаем, судьбу каждого предмета выясним, а вот коли желаете оказать помощь следствию...
      Коржиков, встрепенувшись, всем видом выразил глубочайшую заинтересованность и готовность номер один.
      Далее, по составлении протокола понятому Коржикову была предоставлена свобода действии, и он поспешил немедленно ею воспользоваться.
      Когда же на ворота гаража накладывались печати, подошел сторож кооператива, с места в карьер начавший оправдываться тем, что поставлен следить за порядком, а за беспорядок не отвечает...
      По пути в УВД города по рации получаем ту информацию, ради которой, собственно, выпендривались:
      "После ухода из гаража Коржиков сел в машину. Ближайший телефон-автомат, находящийся возле кооператива, оставил без внимания. Вторым на углу, возле пересечения с главной дорогой, воспользовался. Номер абонента установлен".
      В управлении мы первым делом прослушиваем запись разговора.
      - Матерый, приветик... - звучит знакомый голос таксиста.
      - Ну!
      - Толик сильно приболел. На тачке продуло. Прихожу, а там доктора. Диагноз поставили - один в один!
      - Откуда звонишь!
      - Да тут все тихо. Из автомата. С улицы. Ни души, даже страшно, хе...
      - Похекай-похекай...
      - От нервов, ладно те...
      - Как было?
      - Как, как... Залетаю к нему, там доктора. Меня заодно прослушали. А потом, слышь, потеха - в ассистенты записали... А Толик крепился. Четко. Как дуб под ветрами.
      На другом конце провода помолчали. Видимо, неизвестный абонент с хрипловатым баритоном всерьез призадумался. И потому, как призадумался, я понял: соображает - провокация данный разговор или же... Сообразил правильно: провокация нелогична.
      - Вот что, Коржик-бублик, - прозвучало озабоченно. Боюсь, заразит нас Толя, злокачественная у него хвороба. Завтра давай к двенадцати дня греби к Виталику на набережную. Пожуем там и... увидим, в общем.
      Гудки. Конец записи.
      Лузгин устало оглядел сгрудившуюся возле магнитофона оперативную группу.
      - Поработали, ребята, - подытожил тихо. - Теперь всем спать. До шести утра. Действует только служба наблюдения за Бубликом этим. Завтра, вероятно, будем его брать. Свое он нам сегодня отыграл как по нотам.
      Опергруппа покинула помещение, а через пять минут Лузгин и я любезно предлагали Анатолию выбрать себе местечко поудобнее.
      Допрос я построил не на основе фактов сегодняшнего дня, их обходил, зная, если ими давить, начнется: спать хочу, не имеете права... Пошел по принципу спортивной борьбы: противника поначалу надо легонько толкнуть, вывести из равновесия, а тут уж он на прием и напорется. - Начал со знакомств кому машины ремонтировались. Услужливо приводил известные допрашиваемому имена. С явным, естественно, попаданием в криминал... Толя то взвинчивался, то замыкался, а я, фиксируя точность попаданий, с шуточками-прибауточками дожимал линию прорыва на откровенность.
      - А вот Виталик с набережной, - посмеивался я. - Чего насчет него скажешь? Тоже не знаю, не ведаю?
      - А он-то при чем? - искренне возмутился Толя. - Ну, рихтовал я пару раз "форд" его по пустякам - крыло, капот... По-дружески, чтоб пиццей приличной угостил при случае...
      - Да откуда у него приличная... - подал я саркастическую реплику.
      - Не, у них в пиццерии прилично готовят! - уверил Толя и горько поджал губы, сознавая, видимо, что пиццы теперь ему не видать долгие лета...
      "Значит, в пиццерии встреча..."
      - Ну, а Коржиков? - продолжил я без интереса. - Он вроде Виталию друг?
      Фокус не удался: Толя передернулся, как лошадь, укушенная слепнем, постигая коварную подоплеку вопроса, а затем с вызывающе будничной интонацией произнес:
      - Спать хочу Права вы не имеете в это время...
      Я вызвал конвой.
      - Спокойной ночи, - механически сказал на прощание Воронову.
      А вот тут Толя психанул. Мое пожелание было воспринято им как изощренное издевательство.
      - Умри, чучело! - вылупив глаза, заорал он, остолбенев от ярости. - Инквизиторы... иезуиты! Чтоб вас...
      - Заткнулся бы ты, парень... - в упор глядя на него тяжелым взглядом, произнес Лузгин, надвигаясь неспешно и грозно.
      Воронов замолчал, глядя на нас исподлобья.
      - И сообразил бы, как правильно себя вести, - продолжил Иван Семенович. - Дел на тебе повисло - виноградные гроздья. Улики налицо. И помочь нам - прямая выгода. О чистосердечном признании, раскаянии, прочих материях толковать не стану - то не про вас романсы. А вот о выгоде... Ты ее всегда искал. Ищи и теперь.
      - Практически рассуждать призываете? - спросил Толя ядовито. - А я и рассуждаю практически. Приду из тюряги гол, бос, к кому путь держать? А к тем, кого сейчас вы сдавать рекомендуете. Положим, сдам за мелкое к себе снисхождение. А после? Кто накормит-напоит, работенку подкинет? Или вы меня в прокуроры устроите?
      Конвоир в дверях шумно вздохнул и потоптался нетерпеливо.
      - Выйдите пока, - кивнул ему Лузгин и, дождавшись, когда дверь закроется, продолжил: - Верно, Толя, выдадут тебе бесплатную пиццу за твердость позиции, проявленную в казенном доме. Но расплатишься ты за нее в итоге по расценкам лихой ресторанной гулянки. И про благотворительность корешов своих мне не толкуй, и себя ею не тешь. Теперь выдам тебе секрет. Крутим мы историю, в которой много разного - от убийства до хищений. Транспортное обеспечение истории - твоя заслуга. И Коржикова... В общем, смотри.
      - А как насчет... подумать? - Воронов пырнул его косым взглядом.
      - Не так ставишь вопрос, - сказал Лузгин. - Тебе нужно время набраться смелости и все хорошенько припомнить... Не возражаю. Однако решает следователь...
      - Согласен, - сказал я. - Полсуток, надеюсь, хватит. Время пошло.
      ПЕРЕЛОМ
      Телефон звонил долго, нудно, безжалостно буравя непрочный сон, пришедший к Ярославцеву лишь под утро - всю ночь он промаялся в беспокойстве и безысходности воспаленных мыслей, прочащих скорую беду... И - сбылось предчувствие!
      - Это я, - прозвучал голос Матерого, вклиниваясь в парализованное дремой сознание. - Слышь! Все плохо! В Баку гроза, в Ашхабаде... Тольку Воронова помнишь? В клинику отвезли... Началось, в общем. С шасси этими прокол, точно, номерные они... Не случилось чуда! Пора в поход... Еще звонить или как?
      - Не надо, - пробормотал Ярославцев слабым спросонья голосом. - Единственная просьба, центральные точки постарайся все же прикрыть.
      С минуту он еще лежал с закрытыми глазами, думал. Искал хотя бы тень надежды. После трезво осознал: да, чуда не будет. Грядет гроза. Неумолимо.
      Встал, запахнувшись в халат, прошел в ванную.
      "Идешь воровать, один иди!" - тупо ударила в виски зазубренная истина. Стоп... Он же не воровать хотел, не воровать!
      Очередное утро, столь похожее на все предыдущие. Привычные, милые мелочи повседневного быта. Все кончается. Кончится и это.
      Он пил утренний, крепко, до черноты, заваренный чай, рассеянно глядел на кота, воодушевленно дурачившегося с мотком шерсти, гонявшего его из угла в угол, и слушал мягкое, переливчатое треньканье телефона, чья упорная электроника пробивалась, согласно программе, к плотно занятому номеру нужного абонента.
      Длинный гудок. Наконец-то!
      - Зинаида Федоровна? Ярославцев беспокоит... У нас на ближайшее время в министерстве никаких турпоездок? Румыния? Был, знаете ли... ФРГ? Большая группа? Так, вообще любопытно... Что, осенью круиз? Увы, Зинаида Федоровна, дорого. К тому же до осени еще дожить надо, а вот ФРГ... Ну, запишите. За мной подарок, богиня вы моя... И - без возражений, а то обижусь. Договорились!
      Положил трубку. Турист... Авантюрист. Какая еще к чертям турпоездка! Прошу политического убежища, спасаюсь от преследования, как идейный уголовник? Или от нечего делать звякаешь? Соломинки в бушующих волнах под руками нащупываешь? Нервный ты, оказывается.
      Он отставил чашку. Обхватил голову руками. Неужели все-таки придется сделать этот шаг, неужели?.. Да, придется. Ты уже много раз мысленно совершал - его, ты уже пробовал, насколько прочны нити, и знаешь, как болезненно рвать их - соединяющие тебя и все, чем жив: прошлое твое, землю твою, близких. Но ты сумеешь порвать. Инстинкт самосохранения - волчий, безоглядный - сильнее... Гибнет растение, вырванное ветром и унесенное прочь, но ведь бывает, приживается оно на иной почве, бывает...
      Да и что тебя соединяет с этой страной? Люди? Какие? Сослуживцы? Да у тебя их и нет, - они статисты в театре, где ты актер и единственный зритель. Друзья? Их вообще никогда не существовало. Были товарищи. По работе, по делу, по делишкам. Затем - друзей выбирают. А ты раньше выбрать не мог. Тебе вменялось дружить исключительно со своим кругом. Либо с кем-то из круга повыше. Но не с самым верхним, ибо тому кругу с тобой тоже дружить было не положено. Отчасти потому и тянулся ты к Матерому, и помогал ему, и наставлял, вопиющим образом нарушая правила игры и наивно полагая, будто нарушение ненаказуемо...
      Жена, дочь? Тут ясно. Вероника выйдет замуж, сохранив туманное сожаление о бывшем супруге-неудачнике и весьма конкретное сожаление о своей загубленной жизни, им, неудачником, конечно, загубленной... А дочь - та вовсе под чужим созвездием родилась, дочери вообще папа на данном этапе без надобности, ей связи его нужны и наследство. И странно, и страшно чувствовать в маленьком, хрупком человечке, не определившемся ни в социальных, ни в нравственных ориентирах, железную хватку и волю уже бесповоротно состоявшегося потребителя. Дочь себя пристроит, за нее волноваться - пустое, ген выживаемости здесь доминирующий, хотя и дурно мыслить так о собственном, любимом ребенке...
      Теперь о себе. Уже никогда не подняться. И лучшее, что он мог совершить во имя собственных амбиций после изгнания из рая, - стать консультантом тех, кто сколь- нибудь решает, суфлером десятка театров. И только. Он ничего не значил сам, он исполнял, грамотно корректируя, чужую волю, а проявление воли собственной свелось к уголовщине. Он... прожил жизнь! Нахлынуло безразличие. А после странно и остро захотелось в деревню, на Волгу, где был свой дом на берегу широкого разлива. Побродить бы по исталому лесу, кропотливо и тайно готовящему обновление трав и листвы, вспомнить о радостях прошлого лета, вернуться домой в сумерках, надышавшись хвоей, затопить печь, посидеть возле близкого огня со стаканчиком коньяка, подумать...
      Только-то и осталось у него: пустые думы у деревенской печи...
      В сознание неожиданно ворвались какие-то голоса и маршевые звуки, доносившиеся из радиотранслятора. Он повернул рычажок громкости до упора, и кухню заполнил, гремя барабанной дробью и пронизывая звонкой медью горнов, пионерский парад, вдохновенно комментируемый взволнованным диктором, призывающим "быть достойными... гордо нести...".
      Ярославцев оглушенно прислушался к привычным, впитанным с детства оптимистическим словосочетаниям, подтвержденным ликующей оркестровой какофонией, и вдруг почувствовал, как волосы на голове поднимаются дыбом... Затем, исподволь ужасаясь неудержно нахлынувшему на него сумасшествию, схватил за спинку кухонный стул и пустился с ним в неуклюжее вальсирование, пытаясь попасть в такт бравурных ритмов, доносившихся из неведомых пространств...
      Болезненный удар о край газовой плиты заставил его прекратить эту дикую пляску.
      Он выдернул шнур ретранслятора из сети, наспех допил чай и спустился к машине.