- В голове, - прошептал мальчик. - Погладь голову - ты нащупаешь перстень отца. Я спрятал его в волосах.
      Женщина молча прижалась к голове сына, и Якуб увидел испуг на ее лице. Она, должно быть, нащупала перстень.
      "Как странно... Откуда перстень у такого мальчугана? Кто же его отец?" Якубу было интересно узнать это.
      А женщина, оглянувшись по сторонам и увидев, что работорговец занят разговором с каким-то покупателем, стала поспешно извлекать перстень из запутанных густых волос мальчугана. Она вытащила его, посмотрела и быстро спрятала в рукаве своей рваной одежды.
      "Почему же она испугалась, если нашла драгоценный перстень? Ведь он может ей пригодиться в беде", - подумал Якуб.
      А мальчик с надеждой и радостью во взоре снова обратился к матери. Он говорил ей о том, что перстень этот отец сунул ему незаметно, когда его уводили разбойники. Он спросил у матери, спасет ли их этот перстень. И Якуб услышал, как мать, прижав к себе детей, сказала им:
      - Не плачьте и не пугайтесь. Этот перстень спасет нас в случае разлуки. Если нас продадут врозь и мы должны будем расстаться - для нас это хуже смерти, не правда ли, мы не вынесем такого несчастья! Перстень поможет нам. Ведь он с ядом... Под камнем коробочка с ядом. Как только нас вздумают разлучить, каждый из нас должен лизнуть этот яд, и мы все уйдем на небо и там будем вместе.
      Судорожно цепляясь за мать, дети ответили ей горьким плачем. Тут Якуб не выдержал, подошел к женщине и обратился к ней на языке ее племени. Он сказал, что слышал разговор о перстне и хочет им помочь. Он попросил женщину продать ему перстень и сказал, что добавит денег, чтобы выкупить их и дать им свободу.
      Задыхаясь от слез, женщина благодарила Якуба. Путаясь, не находя слов, она пыталась коротко рассказать ему о том ужасном несчастье, какое случилось с их семьей и со всем кочевьем, подвергшимся нападению разбойников.
      - Я вижу, идет хозяин, - сказал Якуб. - Попробую с ним сторговаться. Не знаю, сколько он запросит... Только попрошу тебя, притворись больной, сделай вид, что ты едва стоишь на ногах, иначе он запросит слишком много.
      - Увы, мне не надо притворяться, - вздохнула невольница. - Разве ты не видишь, какое желтое у меня лицо, как дрожат мои руки и ноги? Уже много дней я пребываю в страшном ознобе, а по ночам горю как в огне. Мне не надо притворяться... - Звякнув бронзовыми цепями, женщина опустилась на землю.
      Тут Якуб увидел цепи, сковавшие ее ноги, и понял, почему дети не отходили от нее: все они были прикованы к одной цепи.
      Когда к Якубу подошел богато одетый человек с толстой кожаной плеткой в руках, юноша обратился к нему с важным видом молодого господина, который может себе позволить купить все, что ему вздумается. Играя своим перстнем, чтобы обратить внимание на драгоценный изумруд, Якуб спросил, сколько нужно уплатить за этих "маленьких щенят". Так он назвал детей.
      - Они пригодятся мне на конюшне, - сказал он. - А эта женщина, их мать, мне не нужна. Посмотри: она так больна, что едва держится на ногах.
      - Как - больна! - возмутился работорговец. - Она притворяется. Я их кормил и не бил. Я разорился. Тому виной моя доброта. А это все притворство. - Пинком ноги он поднял женщину, но та со стоном снова опустилась на землю. - Она в самом деле не стоит на ногах или так ловко притворяется? Может быть, ей плетка поможет?
      Он поднял плетку, но Якуб остановил его и спросил:
      - А сколько за всех троих? Разумеется, ты учтешь, что она больна!..
      Они долго торговались, а женщина тем временем не переставала плакать. К концу дня, как всегда, озноб сменялся жаром, и она едва держалась на ногах. К тому же она давно не ела и очень горевала о том, что голодны ее дети. Когда она увидела, как Якуб отсчитывает серебряные дирхемы, она стала плакать от радости и счастья. Ей не верилось, что близка желанная свобода.
      Но вот и счастливый миг. Якуб потребовал снять цепи, и работорговец сделал это очень быстро и умело. Должно быть, он давно уже наловчился торговать людьми.
      - Теперь мы в твоей власти, - улыбнулась женщина. - Веди нас куда-нибудь подальше от невольничьего рынка.
      Они пошли в караван-сарай, и надо было видеть радость Абдуллы, когда Якуб сказал ему, что эта женщина с детьми из хорезмийских степей свободна. Старик стал кормить детей, и Якуб испытывал необычайную радость, глядя на молодую мать и курчавого малыша, которые то плакали, то смеялись и непрестанно обращались к нему со словами благодарности.
      Утолив голод, дети тут же уснули, а женщина стала рассказывать Якубу и Абдулле о своем кочевье, о муже, который владел большим стадом овец и всегда мог прокормить свою семью. Она рассказала о том, как посланные Махмудом Газневидским воины напали на их кочевье, угнали стада и забрали в рабство мужчин.
      - Мы остались нищими и обездоленными, - говорила она. - Нас забрали в рабство и продали багдадским купцам. Когда мы покидали свои селения, они были охвачены пламенем.
      - Откуда у тебя такой дорогой перстень? - спросил Якуб.
      - Муж получил его от купца, который шел с караваном мимо наших мест и подвергся нападению разбойников. Мой муж с людьми нашего племени помог прогнать разбойников и выручил купца, шедшего с караваном. Он оставил ему в благодарность вот этот перстень, хорошего коня и дорогую одежду. Ведь муж спас ему не только достояние, но и жизнь. А теперь мы сироты и нам некуда идти.
      Якуб предложил женщине доставить ее в родные края, где ее соплеменники поставят ей шатер и помогут прокормить детей.
      Ночью, когда караван-сарай утих и только храп нарушал безмолвие, Абдулла увидел Якуба с каламом в руках. Он спросил юношу:
      - Ты много уплатил за них? Ты не боишься разгневать отца? Я не помню случая, чтобы он покупал невольника.
      Якуб признался, что не хочет говорить об этом отцу и намерен доставить невольников в хорезмийские степи так, чтобы отец и не узнал о происшедшем. А деньги, потраченные на них, он получит, продав свой перстень с изумрудом, а также драгоценный перстень этой женщины, которая собиралась лишить себя жизни и загубить детей, воспользовавшись ядом.
      - Да, ты поможешь им! - воскликнул старик. - Это хорошо, что ты их выкупил. Человек должен жить, пока аллах дарует ему дни. Это хорошо, что яд из перстня Джафара не пошел им во вред, а, наоборот, помог спасти им жизнь.
      Якуб копнул ножом земляной пол и, смешав яд с большой горстью земли, закопал его.
      - А если все-таки не хватит денег, - сказал Абдулла, - ты не трать полученное за товары. Отец болен, не надо его тревожить. Я дам тебе взаймы. Я кое-что накопил для подарков племяннице. Ведь она у меня невеста.
      * * *
      Дни, оставшиеся до возвращения в Бухару, Якуб потратил на знакомство с "Домом мудрости", на посещение книжного базара, на поиски книг, которые могли бы пригодиться устоду. Здесь же, на базаре, он узнал у одного почтенного шейха о большом замке, в котором сохранилась прекрасная библиотека, названная "Сокровищницей мудрости". С давних времен туда приходили люди из разных стран и оставались там изучать всевозможные науки. Незнакомец рассказал Якубу, что услышал про это абу-Машар, астролог из Хорасана. Он направлялся в хаджж, но, увидев эту библиотеку, остался там. Он изучил в ней науку о звездах и настолько увлекся этой наукой, что стал отступником.
      - И было это концом его знакомства с хаджжем, с религией и с исламом, - говорил шейх. - Так что, сынок, - обратился он к Якубу, - не всякая сокровищница знаний может принести пользу. Как видишь, абу-Машару она причинила вред.
      Слова старого шейха запали в душу Якубу. Он захотел побывать в Керкере, около Багдада, где была эта "Сокровищница мудрости", но ему помешали заботы, свалившиеся на него неожиданно.
      Внезапно тяжело заболела бедная женщина, мать детей, которых Якуб выкупил и хотел доставить в родные хорезмийские степи. Больная еще больше похудела, пожелтела и от сильного озноба долгие часы не переставала стучать зубами. Абдулла заботливо поил ее настоем трав, прикладывал к голове мокрую глину, взятую с могилы святого. А когда увидел, что не помогает, отправился на базар и купил шкуру ядовитой змеи. Он привязал эту шкуру к левой руке в надежде, что это непременно исцелит больную, ослабит жар и озноб. Больной не стало легче. И когда Якуб узнал об этом, он не пожалел денег и привел в караван-сарай опытного врачевателя. Осмотрев больную, лекарь сказал Якубу горестную весть: тяжкий недуг уже сделал свое дело, больная догорает, как светильник без масла.
      - Но что-нибудь можно сделать для нее? Нельзя ли обнадеживающим словом поднять ей дух, вселить надежду? - спросил Якуб. - Я знаю, друг моего устода Абу-Райхана ал-Бируни, известный врачеватель ибн Сина, до последнего мгновения старается поддержать надежду в больном. И я знаю, этот удивительный лекарь вернул к жизни безнадежных больных.
      Старик призадумался, и на его продолговатом, словно обтянутом пергаментом лице мелькнула улыбка.
      - Ты знаком с таким знаменитым врачевателем? Слава о нем дошла до Багдада. Должно быть, я не умею делать того, что он умеет. Надо тебе сказать, когда больной подает хоть малейшую надежду, тогда я подхватываю эту надежду и всеми способами внушаю ему уверенность в хорошем исходе. Поверь мне, я вернул к жизни сотни людей. Но сейчас мне нечего было сказать... И все же я пойду. Я кое-что скажу. Я был неправ, поторопился. Ведь речь шла о невольнице. Так мне сказал старый погонщик.
      - Для аллаха всемогущего все правоверные равны, - схитрил Якуб. Насколько мне известно, эта женщина из племени, которое приняло веру аллаха.
      Строгое восковое лицо лекаря смягчилось, в суровых, словно остекленевших глазах мелькнул огонек. Он молча поспешил к ложу больной и, присев рядом, стал ей говорить о том, что многое зависит от ее воли. И если она очень пожелает, если очень поверит в свое исцеление, то, приняв те лекарства, которые он оставил ей, она скоро подымется и сможет отправиться в дальнее путешествие. И, по мере того как он говорил все это, у женщины светлело лицо, оживали глаза.
      - Я очень хочу выздороветь. Это нужно моим малюткам. Ведь без меня они погибнут. Кто доставит их в родные степи? Кто поможет им найти людей нашего племени? Нам выпало большое счастье. На страшном пути невольников нам встретились благородные люди. Не только Якуб ибн Мухаммад проявил к нам величайшую доброту и щедрость, но и старый погонщик верблюдов Абдулла оказал нам великодушие. Его можно сравнить только с заботливой матерью... Как же теперь?..
      Женщина горько плакала, и лекарь, которого растрогали ее слова, протянул ей порошки в пергаментной бумаге и сказал, что он дает ей очень редкое и дорогое лекарство, которое поможет. Но только не следует ни плакать, ни огорчаться.
      Лекарство и в самом деле принесло облегчение, и Якуб уже склонен был верить в полное исцеление женщины. Как он этого желал! Прожив несколько лет рядом с такими учеными, как ал-Бируни и знаменитый ибн Сина, Якуб уже многое понимал в медицине. Вспоминая рассуждения великого медика, он думал о том, что не столько лихорадка, сколько горе подкосило здоровье женщины и сделало ее такой слабой и немощной. Но, рассуждая так, он убеждал себя в том, что освобождение женщины из рабства должно было стать лучшим лекарством. Почему же этого не случилось?
      Пять дней больную навещал знаменитый багдадский лекарь, но женщина не поднялась. Она угасла, как гаснет слабый огонек светильника на ветру.
      Провожая ее в последний путь, Якуб вспомнил слова Абу-Али ибн Сины, которого он очень почитал и о котором много думал все эти дни. В своих стихах Абу-Али писал:
      От праха черного и до небесных тел
      Я тайны разгадал мудрейших слов и дел.
      Коварства я избег, распутал все узлы,
      Лишь узел смерти я распутать не сумел...*
      _______________
      * Перевод С. Липкина.
      * * *
      Сироты остались на попечении Якуба. И, отправляясь в обратный путь, он совершенно не знал, что ему делать, куда их девать.
      Обратный путь был печальным, даже скорбным. И не только оттого, что дети, которых опекал Абдулла и которых всячески старался развлечь Якуб, не переставали плакать и причитать на своем малопонятном гортанном языке, но и потому, что Якуба мучила мысль о человеческом горе, которое, как ему казалось, затопило всю землю. Он непрестанно думал о несчастных, попавших в рабство. Ночью ему мерещился невольничий рынок и люди - черные, желтые, белые, в деревянных колодках, в бронзовых цепях, с печальными, скорбными глазами. Он думал об отце, который болен загадочной болезнью и неизвестно, выздоровеет ли. Ведь эта женщина, мать детей, не думала о том, что в ее теле затаился столь страшный недуг!..
      Совсем еще недавно, несколько дней назад, Якубу казалось, что он будет гордиться и радоваться, как умело он выполнил трудное поручение отца. Он был так счастлив в тот день, когда получил все товары, которые должен был закупить на багдадском базаре, и когда сделал последние записи на своем пергаменте, чтобы потом во всех делах отчитаться перед отцом. Заботы и огорчения помешали ему побывать в Керкере и увидеть "Сокровищницу мудрости". Он не смог увидеть астрономов и посмотреть багдадские астролябии... Куда же теперь везти детей? Где найти это племя кочевников? Ведь дети никого не знают. Если же он возьмет их к себе домой, тогда он должен рассказать отцу о случившемся: о том, как он купил невольницу с детьми на багдадском базаре, о смерти матери этих детей. И тогда Якубу неизбежно надо признаться отцу в том, что он продал свой драгоценный перстень и взял взаймы у Абдуллы изрядную сумму денег, чтобы расплатиться с работорговцем. Может быть, отец бы и дал денег и позволил взять сирот в свой дом, но без разрешения нельзя делать такие вещи! Он не может огорчать больного отца.
      Якуб стал угрюмым и неразговорчивым. Он дни и ночи думал о судьбе несчастных сирот, но ничего не придумал. Когда они были уже в трех днях пути от Бухары, он решил поговорить с Абдуллой.
      Выслушав Якуба, Абдулла призадумался.
      - Вот что, - сказал он. - Если уж ты начал доброе дело, то не следует его бросать на полпути - ведь ты отлично знаешь, что аллах видит все добрые дела на земле. Не отдавай детей неведомым людям кочевого племени. Да и где ты найдешь то племя, к которому они принадлежат? Я думаю, что при желании ты добудешь немного денег, чтобы помочь сиротам. А я отвезу их к твоему знакомому, ткачу Ибрагиму из Ведара, и попрошу его взять детей на свое попечение. Твой отец нередко посылает меня в Ведар за тканями, я буду их навещать. Дети научатся работать на ткацком станке и добудут себе пропитание.
      - Твои слова как бальзам! - воскликнул радостно Якуб. - Хорошая мысль пришла тебе в голову, Абдулла! Я мог бы еще целый год думать и не придумал бы этого. В самом деле, можно ли найти человека более достойного, чем ведарийский ткач Ибрагим? Я никогда не забуду, как он спас мне жизнь, когда мне угрожала самаркандская яма. Вези их туда, Абдулла! Это самое разумное. Я дам тебе немного денег, ты передашь Ибрагиму поклон и скажешь ему - пусть назовет их своими племянниками и пусть никогда не говорит о них моему отцу. Настанет час, я сам все расскажу ему.
      На том они и расстались. Абдулла, забрав детей и погрузив на верблюда небольшую поклажу, отправился в Ведар, а Якуб вместе с караваном вскоре прибыл в Бухару.
      Мухаммад радостно встретил сына. Якуб давно уже не видел отца таким веселым. Отца радовало, что вернулся из дальнего путешествия Якуб и что сам он почувствовал былую силу.
      Знакомясь с пергаментом, на котором Якуб старательно записал все свои торговые сделки, ал-Хасияд понял, что его сын ничего не потерял, занимаясь науками. Наоборот, оказалось, что науки помогли Якубу в торговом деле и его знания принесли ему, Мухаммаду, превеликую пользу. Длинный свиток пергамента, исписанный четким почерком Якуба, был лучшей наградой Мухаммаду. Перечитывая уж который раз этот свиток, он думал о том, как будет хвастать этим пергаментом на бухарском базаре и как поразит своих соотечественников, которые вряд ли имеют таких разумных и образованных помощников в своем деле.
      Якуб отдал отцу золото и серебро, полученное за проданные товары, вручил ему мешочек с драгоценными камнями. Разложив их на листе бумаги, Якуб долго рассказывал, в чем особенность каждого купленного камня и в чем его ценность. Вот когда Мухаммад получил достойную награду!
      Несмотря на то что Якуб видел отца в таком добром и радостном настроении, он все же не решился рассказать ему историю с бедными сиротами, которых он сейчас должен был опекать. Юноша подумал о том, что легче всего свалить этот груз на плечи отца. Но разве в этом будет благородство его поступка? Уж если так случилось, что аллах привел их под его опеку, то он сам должен сделать все возможное. Якуб решил, что отошлет с Абдуллой часть тех денег, которые отец даст ему на пропитание в Хорезме, а сам он будет довольствоваться малым. Но тут помог счастливый случай. В порыве благодарности Мухаммад пожелал сделать сыну богатую одежду.
      - Тебе непристойно, сын мой, носить эту неприметную, будничную одежду, - сказал отец, вручая Якубу мешочек с деньгами. - Вот тебе достаточно денег, чтобы сделать богатое одеяние, достойное человека, который бывает при дворе великого хорезмшаха. Я не стану покупать тебе одежду. Ты сам сделаешь это лучше меня.
      - Пусть аллах пошлет тебе много здоровья и удачи! - воскликнул радостно Якуб. - Я охотно сделаю себе такую одежду, и право же, это доставит мне большое удовольствие. Только позволь, отец, сделать это в Гургандже. Раз уж случилось так, что я бываю в знатных домах хорезмийской столицы, то стоит ли мне припасать одежду в Бухаре? Я там на месте куплю то, что нужно.
      - Делай, сынок, как знаешь!
      Это была большая удача для Якуба. Теперь он имел достаточно денег, чтобы прокормить сирот целых полгода. А потом еще что-нибудь перепадет, думал Якуб. И как хорошо, что не нужно огорчать отца и мать! Кто знает, как они приняли бы просьбу Якуба о том, чтобы поселить в доме неизвестных им детей. Все устраивалось как нельзя лучше. Он был просто счастлив. Правда, он лишился очень приятных и дорогих ему вещей. Он не имеет больше перстня с драгоценным изумрудом, который охранял его от чар любви, от моровой язвы и от бессонницы. Он не будет иметь новой красивой одежды, в которой ему хотелось бы покрасоваться перед Хусейном, всегда богато одетым. Но зато он расплатится с Абдуллой и даст возможность старику сделать подарок своей племяннице.
      На этот раз дни, проведенные в Бухаре, промчались в радости. Отец был здоров и доволен. Мать не вспоминала своей обиды. Никто не пытался его поучать, никто ему ничего не указывал. Наоборот, он видел, как все прислушиваются к его словам. Он много и подробно рассказывал отцу о своем путешествии в Багдад, о встречах с купцами. Якубу было грустно покидать родной дом, но мысль о том, как много интересного ждет его в Гургандже, заставила его поторопиться. Он уже собрался в путь, как вдруг отец сообщил ему страшную весть. Купцы, прибывавшие из Гурганджа, говорили, будто султан Махмуд Газневидский подчинил себе Хорезм, убил хорезмшаха Мамуна и завладел богатствами страны.
      - Нельзя тебе возвращаться в Хорезм, - говорил Якубу отец. - Все рухнуло! Вряд ли уцелел твой устод. Да и ты подвергаешь себя опасности. Говорят, что воины Махмуда грабят и убивают без разбора. Оставайся, сынок!
      - Как же я могу оставить моего устода? О чем ты говоришь отец? Я завтра же еду. Аллах милостив, он поможет нам. Я должен поспешить к благородному Абу-Райхану!
      ДВОРЕЦ МАМУНА В ОГНЕ
      На этот раз Якуба провожали со слезами и воплями, будто на верблюде сидит уже не он, а его жалкие останки, завернутые в дорожный пыльный плащ. Отец и мать не могли примириться с мыслью, что сын их едет в разоренный Гургандж.
      - Пойми, сынок, - говорил Мухаммад, - давно уже нет в живых твоего благородного устода. Он не мог уцелеть в этой смуте. Султан Махмуд рыщет по всей земле в поисках еретиков, чтобы убить их и очистить землю от неверных. Но ты ведь сам говорил, что Абу-Райхана считают еретиком. Как же он мог уцелеть? Увы! Боюсь, что прах его уже развеян по ветру и только в памяти нашей остался благородный устод...
      - Этого не может быть, отец. Абу-Райхан жив! Но если его убили злодеи, посланные Махмудом, он останется для людей в своих книгах. Его душа - в его прекрасных мыслях. Я видел, как он писал. Я читал его книги они драгоценны и вечны... Но зачем мы хороним того, кто живет и творит? Я не верю в такое злодейство. Тебе сказали, что дворец Мамуна в огне. Но почему же должен был погибнуть Абу-Райхан? Я обязан поспешить туда и все увидеть своими глазами. Здесь мне не будет покоя!.. Я еду!
      Тронулся караван, и последним в длинной веренице груженных товарами верблюдов был верблюд Якуба.
      "Старик говорил, что дверь бедствий широка, а день радости краток, вспомнил Якуб. - Как верно все это! Промчались счастливые дни под кровлей благородного устода. И вот нет кровли - пепел и слезы вокруг. А что стало с Мамуном? Значит, прав был Хусейн, когда говорил все страшное о султане Махмуде Газневидском? Люди призывали милость аллаха и верили, что он поможет. А всемогущий отступился, его не тронули кровь и слезы невинных жертв..."
      В тяжких размышлениях прошел путь до Гурганджа. Иной раз Якубу хотелось броситься на землю и излить свое отчаяние в горьких слезах.
      В полдень караван пришел в Гургандж, и то, что представилось Якубу, намного превосходило картину, нарисованную его воображением. Повсюду зияли руины. Пышный дворец Мамуна, превращенный в груду камней и пепла, красноречиво говорил о трагедии хорезмийского царства.
      "К чему же могущество и богатство, если все это можно низвергнуть в бездну в один день, в один час?.."
      Здесь же, на улицах Гурганджа, Якуб узнал, что Мамун убит.
      Где же Абу-Райхан ал-Бируни? Скорее к нему! Может быть, он жив и, невзирая на бесчинства врагов, продолжает свои наблюдения за звездами?.. Как раз перед отъездом его, Якуба, в Бухару устод начал большую работу и так сожалел, что не будет иметь помощника! Успел ли он что-нибудь сделать?..
      Вот его дом. Он цел. Слава аллаху, дом устода не поджигали, должно быть, он жив...
      Якуб вошел в калитку, увидел прикрытую дверь, и сердце его замерло от дурного предчувствия. От отворил дверь и столкнулся с незнакомым ему человеком. Это был новый хозяин дома, почтенный хаджиб из дивана переписки. Он сказал Якубу, что благородный ученый покинул Гургандж и отбыл в Газну, куда его призвал султан Махмуд.
      - Он жив! - обрадовался Якуб. - Какое счастье! Я поспешу в Газну. Мой устод жив! Я так и думал!..
      Якуб покинул дом устода в радостном возбуждении и даже не догадался спросить почтенного хаджиба о судьбе Хусейна. Ну ничего, он его найдет!
      Якуб и в самом деле нашел Хусейна. Молодой человек по-прежнему служил в диване переписки.
      Якуб со слезами бросился к Хусейну. Он обнимал и целовал его, как самого близкого и дорогого друга, чудом уцелевшего.
      - Как же случилось столь ужасное? Это непостижимо, Хусейн!
      Якуб с волнением стал расспрашивать друга о случившемся. Он засыпал его вопросами о том, куда девались ученые, как уезжал Абу-Райхан, где теперь ибн Сина и как случилось, что убит Мамун, а дворец его разорен.
      - Хорезмшах Мамун не думал, что дни его сочтены, - ответил Хусейн. Он не знал, что его пышный дворец со всеми богатствами превратится в груду пепла. Он думал, что воздвигнутые им крепости послужат ему укрытием от злых сил. Но ведь Мамуна убили его собственные воины. Они же подожгли дворец и уничтожили всех царедворцев. Султан Махмуд пришел уже потом, когда все было сделано. Он назначил правителем Хорезма коварного и жестокого человека из своих же тюрков. Он был главным хаджибом и угодливостью своей сумел внушить доверие султану. Это Алтунташ. Он достиг высшей власти.
      - Значит, с хутбы и началось? Теперь я понимаю, - сказал Якуб. - В недобрый час задумал Мамун читать молитву в честь Газневидов во дворцовой мечети. Хорезмийская знать не хотела простить правителю такого унижения.
      - Полководцы хорезмшаха Мамуна хотели видеть свой Хорезм независимым. И весной, вскоре после твоего отъезда в Бухару, войско хорезмшаха, стоявшее в Хазараспе, пошло на столицу. Воины убили вазира и многих чиновников дивана. А спустя несколько дней подожгли дворец, в котором заперся хорезмшах Мамун. В горящем дворце его нетрудно было убить. И вот нет более хорезмшаха Мамуна. Перед тобой - обугленные развалины дворца, а Хорезмом правит коварный Алтунташ.
      - А что же ты знаешь о судьбе ученых? - спросил Якуб.
      - Иным удалось бежать. Где-то скрывается ибн Сина. Говорят, что бежавший вместе с ним старый философ Абу-Сахль Масихи погиб в пути. Абу-Райхану не удалось бежать. Султан Махмуд велел доставить его в Газну.
      - Ты думаешь, он жив? Его не убили? Скажи, Хусейн!
      - Зачем же убивать такого прославленного ученого? Наоборот, Махмуд будет его охранять, как он хранит в своих сундуках награбленные драгоценности.
      - Тогда я должен отправиться в Газну.
      - Сделай это осторожно, Якуб. Время тревожное. Никто не знает, что нас ждет завтра.
      - А каково тебе сейчас в диване переписки? Должно быть, пришли новые люди, покорные Алтунташу? Тебе трудно, Хусейн?
      - Могу только сказать в ответ стихами благородного ибн Сины:
      С ослами будь ослом - не обнажай свой лик!
      Ослейшего спроси - он скажет: "Я велик!"
      А если у кого ослиных нет ушей,
      Тот для ословства - явный еретик!*
      _______________
      * Перевод И. Сельвинского.
      С горькой усмешкой Хусейн читал строки философа, поэта и врачевателя ибн Сины, который оставил по себе добрую память. Он покинул Хорезм навсегда.
      Друзья расстались в печали. Прощаясь, Якуб сказал другу:
      - Когда в Хорезм пришли вести о победоносных походах султана Махмуда в северную Индию, мой благородный устод Абу-Райхан ал-Бируни сказал: "Махмуд полностью разрушил процветание страны и совершил столь удивительные подвиги, что индусы превратились в атомы праха, разлетевшиеся по всем направлениям". Боюсь, - добавил Якуб, что эти слова говорят не только об Индии, но также и о Хорезме.
      Размышляя о случившемся, Якуб неизменно возвращался к мысли, как ничтожно могущество шахов. Он думал об их уверенности в своей силе, которая оказалась столь ничтожной, что не стоила уверенности простого ремесленника, вращающего гончарный круг. Якуб думал о своем устоде, который оказался во власти ненавистного султана. Абу-Райхан не раз говорил Якубу о том, что ему ценно благородство Мамуна, понимающего науку. А султан Махмуд Газневидский не слыл покровителем наук. Наоборот, о нем говорили, что он настолько невежествен, что даже не способен понять, чем занимается тот или другой ученый. Должно быть, он стремился завладеть учеными лишь потому, что знал им цену и считал, что правители других стран захотят ими завладеть так же, как они жаждут золота, драгоценных камней и рабов. Может быть, и сейчас, когда султану удалось увести к себе ученого-хорезмийца, он посчитал это такой же удачей, какая сопутствовала ему в походе на Индию. Известно, что он увел тогда сотни слонов, груженных сокровищами чужой страны.
      Бедный Абу-Райхан! Каково ему во власти тирана? А что теперь будет с Гурганджем? Кто будет главным мирабом Хорезма? Ведь при всех правителях Земля Солнца должна цвести. И как обидно, что так быстро ушел правитель, который способствовал процветанию Хорезма! А может быть, правду писал поэт Санаи? Якуб вспомнил строки, посвященные султану Махмуду. Они не делали чести этому завоевателю. Санаи рассказывал о том, как Махмуд, выехав однажды со своим вазиром на очередную охоту, увидел в пути развалины, а на них сидели две совы и о чем-то беседовали. Вазир, прислушавшись к разговору сов, начал горько плакать. Это привлекло внимание господина. Махмуд потребовал от вазира объяснения причины его печали. Вазир не сразу ответил. Он вначале заручился обещанием султана сохранить ему жизнь, а потом уже рассказал Махмуду следующее:
      "Эти совы хотят породниться. Одна из них требует в приданое за свою дочь десять тысяч превращенных в развалины домов. А другая отвечает: "Не торопись, если султан Махмуд Газневидский еще год будет здравствовать и царствовать, то я дам тебе не одну и не десять, а сто тысяч развалин". Сказав это, вазир спросил: "Правду ли говорили совы, султан?"
      "Однако надо торопиться к устоду, - думал Якуб. - Но как попасть в Газну? Нельзя же отправиться ко дворцу грозного правителя, как на прогулку!" Сидя в маленькой комнате, которую Якуб снимал все эти годы и в которой он прочел так много прекрасных книг, Якуб с грустью думал, что никогда уже не вернутся дни, проведенные здесь, в Гургандже. Якубу казалось, что, с тех пор как он впервые увидел Абу-Райхана, прошли десятилетия. А прошло всего семь лет. И едва только приоткрылась завеса над тем загадочным, что влекло его к науке. В сущности, жизнь только начинается, потому что настоящая жизнь - когда глаза открыты и видят весь прекрасный мир. А у него совсем недавно открылись глаза. Невежество и незнание - это черная пелена, которая заслоняет свет солнца и мешает человеку видеть прекрасное. Но, прежде чем отправиться в Газну, нужно побывать в доме ал-Хасана и узнать, что ему известно о судьбе устода, при каких обстоятельствах Абу-Райхан покинул Гургандж.
      Ранним утром следующего дня Якуб был снова на улицах Гурганджа. Повсюду он видел людей в трауре, в слезах. В домах царедворцев, среди воинов и ремесленников - повсюду оплакивали погибших и призывали проклятия на голову правителя Газны.
      Якуб медленно и нерешительно подходил к знакомому дому, боясь увидеть пожарище и разрушения. О счастье, дом цел! Якуб вошел в калитку. Сад был прежним, и розы у бассейна... Но не видно ни Рейхан, ни слуг ал-Хасана, которых Якуб хорошо знал в лицо. А когда он подошел к дому, к нему вышел толстый лысый тюрк. Он спросил Якуба, что ему нужно, и, услышав имя ал-Хасана, брезгливо поморщился.
      - Я ничего не знаю об этом человеке, - сказал он. - Многие о нем спрашивают.
      "Что же случилось с семьей ал-Хасана? Может быть, все погибли в эти страшные дни? А может быть, они покинули Гургандж, как это сделали иные непокорные, не желающие попасть под власть газневидского султана?"