Клара Моисеевна МОИСЕЕВА
      Учись, Сингамиль!
      Историческая повесть
      Предисловие И. С. Клочкова
      Историческая повесть "Учись, Сингамиль!" поможет читателю совершить путешествие к берегам Евфрата в царство шумеров. Вместе с юными героями повести Сингамилем и Абуни читатель побывает в древнем Уре, где найдены глиняные таблички, рассказавшие о жизни шумеров.
      К. Моисеева - автор многих популярных книг по истории древнего мира: "В древнем царстве Урарту", "Мечи Зарины", "Караван идет в Пальмиру", "Осень Овидия Назона", "Люди ищут забытое царство" и многих других.
      ________________________________________________________________
      ОГЛАВЛЕНИЕ:
      И. Клочков. П р е д и с л о в и е
      НЕ ХОЧУ УЧИТЬСЯ!
      ВЕЛИКАЯ ЖРИЦА БОЛЬНА
      ЦАРСКИЙ ЛЕКАРЬ ОЗАБОЧЕН
      В ДОМЕ ПИСЦА
      РИМ-СИН ТРЕВОЖИТСЯ
      ПРОЩАНИЕ
      БЕДА
      ЗАБОТЫ ПРАВИТЕЛЯ
      ПОИСКИ УРСИНА
      АБУНИ В РАБСТВЕ
      МЫ СПАСЕМ ТЕБЯ, АБУНИ!
      В ГАВАНИ ДИЛЬМУНА
      ПРОЩАЙ, "ДОМ ТАБЛИЧЕК"!
      В СТРАНЕ ХАММУРАПИ
      АБУНИ СТАЛ ХРАМОВЫМ ПИСЦОМ
      ВОЗВРАЩЕНИЕ СИНГАМИЛЯ
      ОТКРОЮ "ДОМ ТАБЛИЧЕК"
      ДРЕВНЕЙШАЯ В МИРЕ ЦИВИЛИЗАЦИЯ. Послесловие
      ________________________________________________________________
      ПРЕДИСЛОВИЕ
      Когда я учился в третьем классе, мне попалась книжка со странным рисунком на обложке и загадочным названием: "В древнем царстве Урарту". На фамилию автора я тогда, разумеется, внимания не обратил, скоро забыл и название, но сама повесть о войнах древних урартийцев с ассирийцами мне так понравилась, что я сел переписывать ее от руки: книгу нужно было возвращать в библиотеку. Десять или пятнадцать начальных страниц, которые я тогда переписал, до сих пор где-то хранятся у меня... Позже я обнаружил дома учебник древней истории, по которому учился мой старший брат; этот учебник был раза в три толще того, по которому учились мы, и куда интересней нашего. Потом было много других книг по истории, хороших и плохих исторических повестей и романов, и к шестому классу я твердо решил, что стану историком. В конце концов так оно и получилось, я занимаюсь историей ассирийцев и вавилонян.
      Недавно меня попросили прочитать рукопись новой книги о приключениях двух мальчиков из древнего Двуречья. Я познакомился с ее автором, писательницей Кларой Моисеевной Моисеевой, и чуть не прослезился, когда в разговоре выяснилось, что это она написала ту книгу, с которой началось мое увлечение историей. Существует великое множество самых различных увлекательных книг: детективные истории, рассказы о невероятных приключениях в дальних странах, о полетах на другие планеты и прочих космических похождениях. Я не против вымысла, но стоит ли в поисках удивительного и чудесного забираться так далеко? События, на самом деле происходившие на земле, подчас ничуть не уступают выдумкам фантастов. Чего только не было за долгую историю человечества! Четыре с половиной тысячи лет назад египтяне строили свои вечные пирамиды; в средние века викинги на утлых ладьях плавали через Атлантический океан в Гренландию и Америку; толпы безоружных детей ходили в крестовый поход отвоевывать у сарацин Святую Землю; испанский конкистадор Франсиско Писарро с кучкой отважных бродяг покорил великое царство индейцев-инков... Прошлое необъятно, неисчерпаемо, и за каждым событием стояли живые люди с их судьбами и надеждами, люди, оставившие свои имена истории и совсем безвестные, чем-то очень на нас похожие, чем-то резко отличающиеся. Люди прошлого многое видели и оценивали не так, как мы; многие их понятия и представления кажутся теперь наивными и даже смешными, но нельзя забывать о том, как отличалась вся их жизнь от нашей. Мир, в котором они жили, был как бы просторней, чем наш; все в нем совершалось гораздо медленнее, требовало больше времени, чем в наши дни. Всего 150 лет назад, во времена Пушкина, в России еще не было железных дорог и путешествие из Москвы в Петербург занимало несколько дней, а то и неделю. Тогда полагали, что человек вообще не может выдержать скорости более 30 верст в час. Письма и вести из дальних краев шли долгие месяцы и даже годы. В августе 1812 года, когда армия Кутузова сражалась с наполеоновскими войсками под Бородино, на восточных окраинах Российской империи еще ничего не знали о войне с Францией, начавшейся в июне того года. Да что говорить о камчадалах! В самой Москве накануне вступления в нее Наполеона монастырские служки, люди в общем-то грамотные (один из них потом написал свои воспоминания), спорили о том, с кем идет война - с французами или с англичанами (тогдашними союзниками России)? С таким вопросом они обратились к человеку весьма уважаемому и образованному, но вразумительного ответа не добились и от него. Это кажется невероятным, но так было. И по-моему, нет ничего интересней, чем узнавать, как же все-таки все это было на самом деле, как жили люди прошлых эпох, что они думали, чего хотели, во что верили.
      Новая книга К. М. Моисеевой "Учись, Сингамиль!" рассказывает о судьбе двух мальчиков из древнего города Ура, расположенного на юге Месопотамии. Месопотамией (Междуречьем) греки называли области, лежащие между реками Евфратом и Тигром. Семь тысяч лет назад в низовья этих рек пришли первые поселенцы. Медленно, с огромным трудом они осваивали эти неприветливые земли, где болота и заросшие тростником озера соседствовали с выжженной солнцем пустыней. Здесь не было ни леса, ни камня, ни металлов, только глина и тростник. Да еще плодородная почва, дававшая при орошении обильные урожаи, если только посевы не поедала саранча или не губили песчаные смерчи. Бурные разливы рек смывали посевы и глинобитные жилища земледельцев, но люди терпеливо строили новые дома на развалинах старых, рыли новые оросительные каналы и упорно возделывали свои поля. И в конце концов они победили. Со временем Южная Месопотамия превратилась в цветущий край с большими богатыми городами: Эреду, Ур, Ларса, Урук, и дальше на север - Лагаш, Умма, Иссин. Ткани, зерно, финики и рыбу жители Месопотамии обменивали у соседей на строительный лес, медь и серебро. Купцы из южных городов отправлялись на хрупких суденышках на острова Персидского залива, в Индию и Аравию. В храмы и дворцы правителей стекались огромные богатства. Сокровища городов Двуречья будили алчность полудиких кочевников из Аравийской пустыни и эламитов, живших на востоке от Тигра; они то и дело вторгались в Месопотамию в надежде поживиться грабежом. Недаром все города Шумера и Аккада (так называли свою страну сами обитатели Месопотамии) были окружены высокими и прочными крепостными стенами. Вся история месопотамских городов - это постоянная борьба с нашествиями извне и бесконечные столкновения с соседями.
      Действие повести происходит в конце XIX - начале XVIII века до н. э. В это время на территории Месопотамии существовало несколько государств, образовавшихся после распада недолговечной империи III династии Ура: Ашшур, Мари, Эшнунна, Вавилон, Иссин и Ларса. Государства именовались по названию своих главных городов. В 1834 г. до н. э. город Ларсу захватил эламит Кудур-Мабук и посадил в нем царем своего сына Варад-Сина (1834 1823 гг. до н. э.). Затем на престоле оказался брат Варад-Сина, Рим-Син (1822 - 1763 гг. до н. э.). Кроме Ларсы, Рим-Сину подчинялись другие города, в том числе и Ур, где жили герои повести. Рим-Сину удалось разгромить Вавилон и на тридцатом году царствования взять Иссин. Однако в 1792 г. до н. э. в Вавилоне начал царствовать энергичный и хитрый Хаммурапи, и с этого времени счастье отвернулось от Рим-Сина. Через пять лет Хаммурапи отобрал у него Иссин, затем захватил еще несколько городов. Вступая в союз с одними соседями против других, Хаммурапи по очереди разбил и подчинил всех своих противников. Рим-Син то вел переговоры с Хаммурапи, то воевал против него в союзе с Эшнунной. В 1764 г. до н. э. силы эламитов, кутиев Ашшура и Эшнунны двинулись на Вавилон, но были разбиты, а на следующий год Хаммурапи напал на Ларсу и положил конец шестидесятилетнему царствованию Рим-Сина.
      Время, в которое жили герои повести, трудно назвать спокойным, но люди той эпохи едва ли привыкли к лучшему и продолжали свою обычную жизнь. Земледельцы работали на полях, торговцы торговали, ростовщики ссужали серебро и зерно под огромные проценты, а дети, далеко не все, конечно, учились сложному искусству письма. На страницах этой книги читатель встретит разных людей - добрых и злых, жестоких, смелых и трусливых, верных друзей и низких предателей. Вместе с героями книги читатель побывает в древней школе, войдет во дворец царя и в дом простого горожанина, увидит Ур, Вавилон и священный остров Дильмун.
      Чтобы написать эту повесть, писательнице пришлось прочитать немало книг и статей по древней истории: не так-то просто заставить героев говорить так, как действительно говорили древние жители Ура и Вавилона, или изобразить дом царского писца. Стремясь возможно полнее показать нравы и обычаи обитателей Месопотамии, писательница включила в свою книгу впечатляющее описание похорон дочери царя Рим-Сина. Во времена Рим-Сина, правда, так уже никого не хоронили, но раньше подобные погребальные церемонии были, вероятно, не редкостью. (Именно в Уре, только за несколько столетий до царствования Рим-Сина, так были захоронены царица Пу-аби и ее свита; находка этой гробницы археологами вызвала в 1920-е годы настоящую сенсацию.) Это единственное отступление от исторической правды, которое позволила себе писательница, но этот обряд настолько необычен и интересен, за ним открывается такой страшный и неслыханный уклад жизни древних, что трудно было обойти его молчанием. Тот, кто прочитает эту книгу, лучше представит себе далекую-далекую жизнь обитателей Двуречья, и, возможно, для него оживут скупые страницы школьного учебника; увы, он стал еще тоньше за последние тридцать лет. Исторические повести и романы, в том числе многочисленные книги Клары Моисеевны, расширяют представления об исчезнувших цивилизациях и жизни древних людей в разных уголках земного шара - Двуречье, Урарту, древней Средней Азии. Думаю, что тот, кто прочитает повесть "Учись, Сингамиль!", захочет познакомиться и с другими книгами писательницы. Но пора предоставить слово автору, а мне здесь, наверное, следует остановиться, тем более, так советует знающий человек, моя четырнадцатилетняя дочь. "Папа, - сказала она, узнав, что я пишу предисловие, - пиши покороче. Все равно предисловий никто не читает".
      Вспоминаю, как я читал книги в ее возрасте, и боюсь, что она, пожалуй, права.
      И. К л о ч к о в
      НЕ ХОЧУ УЧИТЬСЯ!
      Царский писец Игмилсин сидел под тростниковым навесом и переписывал сказание "О все видавшем". Перед ним лежали влажные глиняные таблички, приготовленные для письма. А рядом, в тростниковой корзинке, были сложены обожженные таблички с записями, сделанными в незапамятные времена. Писец брал в руки табличку из сырой глины и тростниковой палочкой выдавливал клинообразные знаки, пристально вглядываясь в оригинал. Он переписывал сказание о Гильгамеше для великого правителя Ларсы - Рим-Сина. Внимательно сверяя каждую строчку и убедившись в том, что нет погрешностей, он писал дальше.
      Был жаркий полдень. Раскаленная земля дышала зноем. Полуголый писец, прикрытый фартушком из обрывка грубой шерсти, обливался потом. Тщательная работа требовала хорошего освещения, и потому он не рискнул делать ее в полутемной комнате своего дома. Сегодня было особенно жарко и душно. Игмилсин проклинал тот час, когда жрец, хранитель табличек во дворце Рим-Сина, приказал ему заняться этим важным делом. Ему было любопытно переписывать старинное сказание, но страх перед суровым жрецом Нанни отравлял удовольствие.
      - Старайся! - сказал ему Нанни, поручая работу. - Великий Рим-Син задумал небывалое. Он приказал своим певцам разучить эти строки и петь под сладостные звуки арфы. Не ошибись! Помни, за иные ошибки можно лишиться правой руки.
      - Двух пальцев правой руки, - поправил Игмилсин.
      - Писец без большого и указательного пальцев - не писец, пробормотал Нанни и сурово посмотрел на Игмилсина.
      Его черные, глубоко сидящие глаза таили какую-то тайну и всегда сулили беду. Какую беду, Игмилсин не знал, но всегда чего-то опасался. Однако на сей раз писец отважился ответить жрецу:
      - Я помню об этом двадцать лет. С тех пор, как обучился великому искусству писца. Помню, как сделал первые записи на базаре, как записывал на табличку должников, делал опись приданого невесты. Я так старался, что на всю жизнь запомнил ее достояние, словно в моей голове начертано костяной палочкой все записанное тогда.
      - Запомнил? - удивился Нанни и неожиданно улыбнулся во весь рот, показав свои крепкие, белые зубы.
      "Осторожно грызет бараньи кости, - подумал с завистью писец. - Я ем кусок баранины раз в месяц, в день полной луны, и то сломал передний зуб, а он ест баранину каждый день, сохранив зубы льва. От еды бога многое достается царским прислужникам, хорошо жить при дворце!"
      Слова Нанни прервали мысли писца. Жрец был сегодня в добром настроении. Он сказал:
      - Вот и проверю твою память, Игмилсин. Скажи мне, как звали ту женщину? Как звали ее мужа? И что он получил в приданое?
      Игмилсина позабавили эти вопросы. Он оживился и бойко ответил, как, бывало, отвечал в "доме табличек"*, страшась палки учителя:
      - Ее звали Рубатум. Она вышла замуж за Табилишу. Невеста была богата, жених получил: три мины серебра, пять рабов и рабынь, три прялки, туалетный столик, два медных котла, один медный кувшин, десять бронзовых ложек, два бронзовых зеркала, два кувшина для засыпки зерна, две ступки, одно черпальное ведро, четыре медных стула, одну медную кровать, десять деревянных чашек. Я помню, общая стоимость приданого составляла десять мин серебра. Вскоре Табилишу купил два дома за городом и уплатил в тридцать раз дешевле того, что должен был уплатить в городе. Вот как ему повезло!
      _______________
      * "Д о м т а б л и ч е к" - школа.
      - Память у тебя отменная! - похвалил Нанни. Он с улыбкой смотрел на писца. Игмилсин вдруг увидел, что исчезла злость в глазах жреца, лицо его потеплело, и он сказал тихо и приветливо: - Удивительная история. Ведь Табилишу сын моей родной сестры. Я отлично помню его свадьбу и богатый дом невесты. Отец ее был купцом. Он не поскупился на приданое, он рассчитывал на мое покровительство при дворце. Не пожалел даров для жениха.
      Жрец умолк и призадумался. Лицо его стало суровым. Исчезла приветливость, он стал таким же грозным, каким был всегда.
      Но писец уже осмелел. Он отважился спросить о судьбе Табилишу.
      - Я никогда больше не встречал его, - сказал Игмилсин. - Не уехал ли он в Урук? А может быть, в Лагаш?
      - Его забрали злые демоны, - ответил жрец. - Не успел он распорядиться своим богатством. Задумал построить большой корабль и отправиться к дальним берегам, хотел доставить в царский дворец редкостные украшения, благовония для храма Луны, драгоценные ткани для царских жен. Не повезло бедняге. Видно, неумелый был у него корабельщик. Потонули они в первом же плавании. Осталась Рубатум вдовой с двумя близнецами.
      Увидев печаль в облике жреца, Игмилсин не решался спросить о чем-либо, хотя очень хотел узнать о судьбе детей Рубатум. Он поклонился, поднял на голову корзинку с табличками и, пятясь назад, покинул хранилище царских табличек.
      Сейчас, переписывая Гильгамеша, Игмилсин вспомнил этот необыкновенный разговор, такой сердечный и небывалый. Ведь прошло не меньше пятнадцати лет с тех пор, как он стал царским писцом и впервые увидел жреца Нанни. За все эти годы не было случая, чтобы Нанни улыбнулся или поговорил с ним попросту. Даст работу, пригрозит и, вселив чувство страха, приказывает переписать все без ошибки, быстро, красиво. "Но что делает великий Энки бог искусств и ремесел, - размышляет писец, - он дает молодому переписчику самый обыкновенный договор новобрачных, и этот список приданого Рубатум через много лет связывает его с грозным Нанни. Всегда суровый и неприступный жрец рассказал своему писцу о судьбе племянника. Рассказал с доверием и даже улыбнулся. "Энки дал мне ремесло, - подумал Игмилсин, Энки дал мне работу. Энки любит меня".
      Отложив свою палочку для письма, писец подходит к домашнему алтарю, где стоит изображение Энки, сделанное знакомым горшечником, кладет перед фигуркой несколько фиников и бормочет слова благодарности, а заодно и просьбу: "Помоги мне, добрый Энки! Помоги научить сына Сингамиля великому искусству писца".
      Ровно и красиво ложатся знаки, выдавленные палочкой на мокрой глине таблички. Солнце щедро посылает на землю свои горячие лучи. Под навесом жарко и душно, как в пустыне.
      "В эти часы, - думает Игмилсин, - пастух оставляет свое стадо и отлеживается в шатре, а я не могу отложить свою палочку, должен торопиться выполнить приказание Нанни. Ведь можно ошибиться в этой духоте! Не ошибись!"
      Писец разговаривает со своей правой рукой, просит ее быть старательной, снова перечитывает написанное. Его отвлекает от работы плач и стоны за калиткой. Он вскакивает, выходит на улицу и видит плачущего сына.
      - Сингамиль! Что случилось? - кричит писец, хватает мальчишку за плечи и рассматривает кровоподтеки на спине. - Получил по заслугам? Так тебе и надо! - Отец втаскивает Сингамиля во двор и начинает допрос: Почему ты здесь? Почему не в "доме табличек"?
      Писец протягивает руку к плетке. Размахивая ею, он разгоняет тучи мух, но Сингамиль знает, что плеть может опуститься на его плечи.
      Захлебываясь от слез, мальчик признается, что бежал из "дома табличек", бежал от побоев.
      - Не хочу учиться! Не пойду больше в "дом табличек", - бормочет мальчик сквозь слезы. - "Отец школы"* избил меня. За что? Я так старался, писал точно так, как велел уммиа...* "Отец школы" взял в руки мою табличку, посмотрел злыми глазами и швырнул на землю. "Ты, говорит, забыл про веревочку, не провел прямой линии, не смог сделать прямые строки, твое писание негодно..." Я взял в руки новую табличку, попросил у Абуни веревочку, разметил ровные строки и стал писать. Вдруг подошел уммиа и спросил: "Что ты знаешь о звездах? Скажи нам, что происходит на небе, когда восходят Стрела, Змея и Лев?" Я ответил: "Гула и Орел заходят". "Когда восходят Лук и Царь?" - спросил он снова. Я ответил: "Заходит Коза". Сердце у меня запрыгало, словно захотело выскочить, так я старался угодить учителю. Сказал все правильно и сел писать. А в это время Абуни спросил меня про щенка, который плакал, когда мы унесли его от матери. Я даже не успел ответить, как "владеющий хлыстом" обрушился на меня и вытолкал на улицу. "Сингамиль ленивец! Сингамиль бездельник!" - кричал он мне вслед. Он опозорил меня перед всеми учениками.
      _______________
      * "О т е ц ш к о л ы" - директор.
      * У м м и а - учитель.
      Мальчик говорил невнятно, сквозь слезы, но так складно все объяснил, что отец не мог не порадоваться за сына. Писец с трудом сдерживал улыбку, но счел нужным показать свою суровость. Он сказал:
      - Ты получил то, что тебе положено. За кривые строки писца не гладят по головке. Уммиа прав, ты бездельник. Но я не стану тебя наказывать. Я отложу плетку, однако скажу: стыдно плакать и жаловаться. Разве можно стать писцом, не получая оплеухи?
      Мальчик все еще всхлипывал, утирая слезы грязными руками, а его мать, Уммаки, не смея вмешиваться в разговор мужчин, молча прислушивалась, спрятавшись за плетеной изгородью, где мычала корова.
      - Ты мой птенчик глазастенький! Ты мой барашек курчавенький! шептала она. - Ты мой единственный сыночек, самый умный во всем Уре. Великий Шамаш, за что бьют моего сына? Пусть сгорит "дом табличек" вместе с уммиа!
      По ее темному морщинистому лицу текут слезы. Руки в навозе и невозможно утереть лицо. Да и нечем, длинная с потрепанной бахромой юбка так грязна, что ею не уймешь слез, а они текут ручьем и застилают глаза. Ей уже в тумане видится плачущий Сингамиль и муж с плеткой в руках. Она в тревоге, боится, что Игмилсин опустит плетку на хрупкие плечи сына, а сказать ничего нельзя. И ей тогда достанется от разгневанного мужа. Еще болит плечо от вчерашней оплеухи, а досталось ей за то, что она вступилась за сына, когда муж кричал на него и грозил бросить в реку, если он не остепенится.
      - Демоны забрали у нас трех сыновей, - шепчет бедная женщина, пощади младшего! Энки! Добрый бог, заступись за Сингамиля. Каждый день плач, каждый день побои!
      А разговор отца с сыном продолжается.
      - И меня так учили, - говорит писец. - Моя спина была в ранах. Было так больно, что я не мог лежать на спине. Моя голова была в шишках. Я терпел. Боясь наказания, я старался писать аккуратно. И ты должен научиться великому мастерству. Учись, пока я жив! Поверь мне, нет занятия более достойного. Писец - это глава всему. Труд писца почетный и благородный. Даже цари уважают писцов. Без них невозможно править страной. Вот почему я трачу свое достояние на твое учение. Знаешь ли ты, почему в "дом табличек" ходят сыновья богатых людей? Потому, что почетно быть писцом. А ты ленишься!
      "Отец хорошо со мной разговаривает, - подумал Сингамиль. - Он добрый, не стал хлестать плеткой, говорит разумные слова".
      - Ты можешь сказать: не хочу быть писцом, хочу быть пастухом, продолжал отец, - попробуй, проклянешь белый свет. Целыми днями будешь изнывать под знойным солнцем. То надо гнать этих тварей на водопой, то бежать за ними, чтобы не полезли на огород соседа, то не спать всю ночь, сторожить, чтобы волк не задрал. Ты думаешь, что скотина в безопасности в скотьем загоне? Волки снуют повсюду. А если злодей попортит несколько овец, то станешь ты рабом, не откупишься.
      - Я не буду пастухом, уж лучше стану я рыбаком, - пробормотал Сингамиль.
      - Пусть хранит тебя добрая богиня от такой напасти! Знаешь ли ты, какая жалкая доля у рыбака? Стоять тебе по пояс в воде знойными днями и темными ночами. Сколько ни добудешь рыбы, а все будет мало твоему хозяину. Он даст тебе лодку и снасти, а вытянет жилы, заставит работать без отдыха. Когда прикажет вязать сети, считая это занятие бездельем, твои руки еще больше устанут от плетения. Они будут изуродованы от постоянного пребывания в воде и таскания тяжестей. Ты видел руки рыбаков? Распухшие, красные, мозолистые.
      - Не буду я пастухом, не буду рыбаком, стану я печь ячменные лепешки. Хлебопек всегда поест досыта. - Сингамиль весело рассмеялся, довольный своей выдумкой.
      - Глупая твоя голова, - возразил отец. - Не поешь ты досыта, а будешь обожжен пламенем печи. Не только волосы опалишь на своей курчавой голове, но и бровей не останется. Руки не будут просыхать и покроются коркой. Некогда тебе будет смывать тесто. Оно окаменеет на твоих руках, замазанных по локоть. Одежда на тебе истлеет от постоянного пота, а где ты возьмешь новую одежду, бедный человек?
      - Я знаю, ты сейчас расскажешь мне, как трудно пахарю и садовнику, как много они платят за аренду земли, за воду, за вола. Я знаю, когда вол падет по моей вине, то не расплатишься с хозяином и станешь рабом. Я про все это читал в "доме табличек". Я все знаю. А писать лучше не умею. Уммиа велит писать ровно, красиво, без ошибок. Можно подумать, что мальчик, выйдя на белый свет, хватает мокрую глину, делает ровную, гладкую табличку для письма и пишет. Так не бывает!
      - Я бы мог отхлестать тебя за лень, за глупые речи! - воскликнул писец, с трудом сдерживая улыбку. - Но я проявлю терпение, лучше прочту тебе несколько строк. Помолчи, склони к моим словам уши, тебе будет великая польза.
      Отбросив плетку и взяв в руки табличку, Игмилсин стал читать:
      О все видавшем до края мира,
      О познавшем моря, перешедшем все горы,
      О врагов покорившем вместе с другом,
      О постигшем премудрость, о все проницавшем:
      Сокровенное видел он, тайное ведал,
      Принес нам весть о днях до потопа,
      В дальний путь ходил, но устал и вернулся,
      Рассказ о трудах на камне высек,
      Стеною обнес Урук огражденный,
      Светлый амбар Эанны священной.
      Осмотри стену, чьи зубцы, как из меди,
      Погляди на вал, что не знает подобья,
      Прикоснись к порогам, что там издревле,
      И вступи в Эанну, жилище Иштар.
      Даже будущий царь не построит такого,
      Поднимись и пройди по стенам Урука,
      Обозри основанье, кирпичи ощупай:
      Его кирпичи не обожжены ли,
      И заложены стены не семью ль мудрецами?
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Велик он более всех человеков...*
      _______________
      * Перевод И. Дьяконова.
      - Кто же он? - спрашивает мальчик.
      - Это Гильгамеш, на две трети бог, на одну - человек он. Жил Гильгамеш в Уруке, и не было никого его сильнее.
      - Расскажи о нем! - оживился Сингамиль. - Он убил льва?
      - Что для него лев? Он отважился пойти на злобного Хумбабу, стерегущего кедровый лес Ливана. Голос чудовища был подобен урагану. Земля сотрясалась, когда он в гневе рычал, оберегая кедры. Никто не отважился пойти в тот лес, а Гильгамеш не побоялся. Вместе со своим другом Энкиду он пошел на поиски Хумбабу. Он хотел изгнать из мира все, что есть злого. И он победил Хумбабу.
      - Об этом табличка? - спросил Сингамиль, рассматривая табличку в руках отца.
      - Это другое, здесь написано о великом потопе. Отважный Гильгамеш обо всем узнал у самого Утнапишти. Был такой человек, он стал подобен богу после потопа. Великий Шамаш благословил его и велел построить большой корабль, когда боги задумали затопить всю землю.
      - А где же мы были тогда? - спросил Сингамиль, явно заинтересованный рассказом отца.
      - Нас еще не было на свете, а наши предки - весь род Утнапишти: искусные мастера возводить стены, строить храмы, делать оружие и золотые украшения для царей - все были собраны на этот корабль. Туда же он пригнал животных, птиц и букашек, чтобы не осталась земля необитаемой после потопа. Еще погрузил он туда золото, серебро и всякое оружие, много всего поместилось на этом корабле. И засмолил его Утнапишти, чтобы вода не проникла в щели. Крепким был этот корабль. И пошли великие дожди, залили они всю землю, затопили белый свет. А корабль Утнапишти - крепкий, засмоленный - плыл по разлившейся реке. И не было видно земли. Вокруг одна вода.
      - И дома исчезли? - спросил Сингамиль. - И храмы затопило?
      - Все исчезло под водой. На седьмой день Утнапишти выпустил голубя, чтобы узнать - есть ли где сухая земля? Голубь вернулся на корабль - не было сухой земли, не было зеленой ветки, повсюду была вода. На следующий день Утнапишти выпустил ласточку, но и та вернулась, не найдя места, где присесть. Через несколько дней послал Утнапишти ворона, и тот не вернулся, видно, нашел сухое местечко, где вода спала. Так кончился великий потоп.
      - А что было дальше? Расскажи, - просил Сингамиль, - я люблю страшные сказки.
      - Не сказка это, а быль. Об этом написано в старинных табличках. Только не думай, что я стану тебе их читать. Научишься искусству писца, тогда и прочтешь. Ты бежал из "дома табличек", словно там пожар. Испугался палки. И не стыдно тебе? У дверей нашего дома двенадцать зарубок, я делал их каждый год, отмечая твое рождение. Тебе двенадцать лет, а ты плачешь, не хочешь учиться. Скольких трудов мне стоит твое учение! Я копил деньги, чтобы купить дорогое полотнище с каймой. Я не позволил сделать для себя праздничную одежду, отдал драгоценное полотнище уммиа. Его ноги прикрыты красивым одеянием, а у меня его нет.
      Уставившись в табличку, Сингамиль шептал прочитанные слова. Он давно уже не слушал наставлений отца. А когда отец умолк, мальчик громко повторил:
      - "...Снеси жилище, построй корабль..." - прочел вслух и радостно рассмеялся. - Они давно написаны, потемнели, обожжены, - сказал он с уважением. - Я таких еще никогда не видел.
      - Ты смышлен, когда дело не касается учения. Разглядел, что старые, обожженные. Эти таблички дороже золота. Хранитель табличек Нанни прячет их в царском хранилище. Да будет тебе известно: этим табличкам сто лет.
      Сингамиль с любопытством разглядывал табличку, положенную отцом на низкий, маленький стол, слепленный из глины.
      - Ты думаешь, мне дадут эти таблички, когда я стану писцом? - спросил Сингамиль.
      - Если унаследуешь мое место царского писца, тогда многое откроется твоим глазам. Все, что есть разумного на свете, записано на глиняных табличках. Там записаны тайны гадания, средства исцеления от тяжких недугов. Я видел список целебных трав. Их множество распознали жрецы и лекари. Только им ведомы эти тайны, на табличках они записаны. А еще я видел сообщения великих военачальников о покорении целых народов. Множество табличек заполнены именами пленников, перечислением увезенной добычи. Я прочел как-то донесение лазутчика, который проник за ворота осажденного города и забрался в крепость, охраняемую воинами. Он увидел подземные колодцы, тайные ходы под землей, увидел богатое оружие и припасы на случай длительной осады. Все тайное он узнал и сообщил повелителю. Чудесно это!
      Писец с увлечением поучал сына. И, видя, как загорелись глаза мальчика, понял, что поучение его принесет пользу.
      Вдруг Сингамиль вскочил и закричал:
      - Плачут! Причитают!.. Беда случилась! Побегу узнаю!
      Игмилсин, с тростниковой палочкой в руках, поспешил за сыном. По узкой извилистой улочке ремесленников, прыгая через кучи мусора, они вышли к крепостной стене и подошли к воротам, ведущим в храм Луны. Здесь толпились люди Ура. Мужчины, женщины, дети с плачем и причитанием царапали лица, валялись в пыли, выражая скорбь по великой жрице Нин-даде.
      - Заболела наша великая Нин-дада! - кричали они. - Восстань, прекрасная дочь Рим-Сина! Отпустите ее, демоны зла! Оставьте нам Нин-даду!
      - Что случилось? - спросил писец соседа Шигу. - О чем плачут люди Ура?
      - Заболела Нин-дада, великая жрица храма Луны. Говорят, будто сама на себя не похожа, вся пожелтела, язык почернел. Пойдем ближе к воротам, предложил Шига. - Все ждут жреца Урсина, царского лекаря.
      - Он уже спустился с небесного холма! Он несет с собой исцеление! кричали дети, бегущие впереди высокого бритоголового жреца.
      Все устремились к человеку в длинной полосатой юбке с бахромой и красной накидке. На волосатой груди болтались костяные амулеты. За ним шли служители храма. Они бережно несли целебные настойки, приготовленные в святилище храма бога Нанны. Сверкали на солнце бронзовые и серебряные сосуды. Толпа любопытных окружила Урсина и его помощников, не давая пройти к воротам.
      - Расступитесь! - кричал Урсин. - Я тороплюсь во дворец великой жрицы. Целебное питье спасет нашу повелительницу от тяжкого недуга. Обратитесь к богам с молитвами!
      - Посмотри, - говорил писец Шиге, - серебряный сосуд в руках Урсина опоясан змеями, в нем редкостное снадобье, привезенное из Дильмуна. Я читал в одной табличке, что только жрецы храма Шамаса умеют варить это снадобье. Привозят его в серебряном сосуде.
      - Пусть спасут Нин-даду, - ответил Шига, - она еще молода и верно служит богу Луны.
      Когда полосатая юбка скрылась за воротами храма, женщины кинулись к Игмилсину.
      - Скажи нам, мудрый писец, разве боги подвержены хворям? Разве великая жрица Нин-дада, дочь царя Рим-Сина, подобна простым человекам? Все знают, она своими руками кормит бога Луны.
      Игмилсин, польщенный всеобщим вниманием, не торопился с ответом. Да и трудно было ответить на вопрос, который вряд ли смог разрешить даже верховный жрец. Подумав, писец сказал:
      - Цари только наполовину боги, а наполовину - человеки. Увы, они подвержены хворям. Иначе, я думаю, были бы живы все цари Ура, жившие после потопа. Но они умерли...
      - Ты мудрый человек, - сказал старый гончар. - Однако мы можем продлить жизнь прекрасной Нин-дады молитвами и жертвоприношениями.
      ВЕЛИКАЯ ЖРИЦА БОЛЬНА
      Великая жрица храма Луны, царская дочь Нин-дада, лежала на своем роскошном ложе из драгоценного ливанского кедра, отделанном золотом. У изголовья стояли молоденькие жрицы-прислужницы с опахалами в руках. Легкий ветерок колыхал одежду повелительницы, сшитую из тончайшей ткани, доставленной из страны Марту*. По обе стороны ложа стояли служанки с золотыми чашами в руках. Они ждали, не пожелает ли госпожа испить прохладного целебного питья. Нин-дада стонала и выглядела очень больной. Пожелтевшее лицо похудело, желтыми были даже руки. Это пугало больную, вселяло страх. Уже второй день она страдала от боли в правом боку.
      _______________
      * С т р а н а М а р т у - Сирия.
      Две ночи и целый долгий день она терпела боли, прежде чем пришли лекари и заклинатели. В ту ночь, когда ей стало плохо, когда затуманилась голова и все тело словно плакало, был седьмой день месяца. Все люди Ура знали, что 7, 14, 19, 21, 28 дни месяца несчастливые, и лекарь не имеет права лечить больных в эти дни. Жрица терпела до рассвета восьмого дня, когда можно было позвать царского лекаря. Царский лекарь Урсин тотчас же прислал к больной своих заклинателей. Они принесли деревянные фигурки демона Ахазу и стали их сжигать у постели Нин-дады. Вокруг ложа жрицы стлался синий дым. Больная задыхалась, кашляла и обливалась слезами. Однако лекарь не услышал жалоб и стонов. Жрица верила в чудодейственную силу колдовства.
      - Болезнь внутренностей, болезнь сердца, колики, болезнь желчи, болезнь головы, злая проказа, воспаление почек, злое брюхо, зловещий сон! Будьте прокляты именем небес! Будьте прокляты именем земли! - взывал заклинатель, простирая руки к небесам. Кусочек синего неба был виден из отверстия в потолке. - Злая болезнь печени, лукавая болезнь желчи! Дух неба, закляни ее! Дух земли, закляни ее! - повторял жрец-заклинатель.
      Синий дым тянулся к отверстию в потолке. Глядя на догорающие фигурки демонов зла, жрец повторял свои заклинания, время от времени обращая свой взор к распростертой на ложе великой жрице. Про себя он подумал: "Всемогущая Нин-дада, дочь великого Рим-Сина, в большой опасности. Уж очень пожелтело ее лицо. Руки и плечи кажутся восковыми. Разве бог Луны не взял ее под свое покровительство?"
      - Восстань, Нин-дада! Будь здорова, дочь великого правителя Ларсы! Жрец сказал эти слова, вглядываясь в осунувшееся лицо великой жрицы. "Боюсь, она уже не дышит", - подумал жрец.
      Но вдруг больная застонала.
      - Великая госпожа, - сказал жрец, - само небо покровительствует тебе, ты очень скоро будешь здоровой. Я вижу, как светлеет кожа на твоем челе. Не печалься, наберись терпения, боль уйдет. Ты видела, мы сожгли множество фигурок демона Ахазу. Дым унес их с собой.
      Жрец сказал слова утешения, но с тревогой вглядывался в измученное лицо жрицы. Это был опытный заклинатель, он видел, что демоны зла уже сделали свое дурное дело и заклинания не помогут.
      Жреца сменил главный лекарь царского дома, Урсин. В руках он держал серебряный сосуд с редкостным зельем. Прежде чем напоить больную, он склонился к ее изголовью, прислушиваясь к неровному дыханию.
      - Беда случилась, - шептала Нин-дада. - Мне худо! Когда же выгонят злобных духов Ахазу? Тяжко мне!
      - Выпей, госпожа, целебное питье, - просил лекарь. - Все сделано для твоего исцеления. Царские гонцы посланы в Лагаш с целым стадом белых овец. Мы принесем щедрую жертву богине Бау. Милостивая богиня Бау, дарующая людям долголетие, принесет тебе исцеление на долгие годы. Помнишь, ты была еще маленьким прекрасным цветком, любимой дочерью правителя Ларсы, когда с тобой случилась беда, боли в животе не давали тебе покоя. Я исцелил тебя. Ты выросла, обрела силу и красоту, стала великой жрицей храма Луны. Потерпи!
      - Я помню, Урсин. Я всегда верила тебе. Твое искусство врачевания много раз приносило мне пользу. Почему же сейчас так скверно и страшно? Силы покидают меня. Не гневается ли бог Луны? За что? Я отдала для украшения храма все лучшее, чем владела. Золотые и серебряные кубки и блюда, прекрасное ожерелье с золотыми подвесками и зеленым камнем, браслеты и перстни. Все сокровища моего дворца я отдала богу. А сколько скота было пригнано в стойла храма! Сколько зерна и лучших в мире плодов доставляли в храм мои слуги! Я устала перечислять... За что гневается великий Нанна?
      Нин-дада умолкла, знаком потребовала чашу с питьем и хриплым голосом прошептала:
      - Великий Энлиль, в твоих руках таблица судеб всех людей, ты знаешь мою судьбу, помоги мне!
      Врачеватель увидел слезы на глазах Нин-дады. "Надо ее утешить", подумал он и сказал:
      - Великая госпожа, когда боги посылают нам испытание, мы должны проявить терпение. Поверь мне, целебные травы помогут тебе, как только уйдут из твоего чрева злые духи. А злые духи уйдут. Ты видела, как усердно сжигал демонов зла наш лучший заклинатель. Ты слышала, как громко он посылал свои заклинания и проклятия демону Ахазу. Потерпи немного!
      Царский лекарь еще долго увещевал больную. Когда она утихла, он подал ей еще одно целебное питье, приготовленное жрецом из Лагаша. Урсин надеялся на чудо, но опытным глазом врачевателя увидел приметы страшной болезни печени, которая неизменно вела к гибели. Урсин не мог понять, чем вызвано такое тяжелое состояние Нин-дады. Он спросил:
      - Великая госпожа, ты говорила мне, что терпела боли весь седьмой день этого месяца, зная, что в дурной день не следует вызывать врачевателя. Ты права. Поистине седьмой день - дурной. Однако скажи, не случилось ли что-либо необычное, что вызвало болезнь желчи? Я вспоминаю, что запах жареной баранины щекотал мне нос, когда я проходил мимо храма бога Луны в шестой день месяца. Был час вечерней трапезы бога. Твои помощницы могли принести тебе миску с бараниной от бога. Вспомни!
      - Так оно и было, - призналась Нин-дада. - Прежде чем отнести лучшие куски моему отцу, великому правителю Ларсы, мне дали самый румяный и жирный кусок, дали для исцеления, я была нездорова. Я съела этот кусок с превеликим удовольствием, потому что знаю - кусочек из трапезы бога приносит здоровье.
      - Тебе стало лучше? - спросил Урсин.
      - С того вечера горечь мучает меня, словно я проглотила отраву... Последние слова жрица пролепетала едва слышно. Боль мучила ее.
      Урсин подумал о том, что царская дочь неизлечима. Если желчь разольется и заполнит ее чрево, тогда не будет спасения. Никакие травы не помогут ей. А если так, то надо позаботиться о жилище вечности. Это жилище должно быть рядом с царскими могилами. Он подумал о том, что великий правитель Ларсы пожелает сделать усыпальницу возможно богаче, даст бесценные дары подземным духам и устроит небывалое прощание. Но как сообщить ему о тяжком недуге великой жрицы? Как объяснить ему, что лекари и заклинатели бессильны? Великий господин будет беспощаден и потребует смерти царского лекаря, который много лет помогал правителю Ларсы сохранять здоровье и силу. "Он не пожалеет меня, - подумал Урсин. Нин-дада - его любимая дочь. К тому же она великая жрица. Она своими руками кормит бога Луны. Нет, не может быть такого злодейства, Рим-Син ценит меня. Он знает, что Урсин - великий лекарь и великий знаток целебных трав. Не потому ли правитель Ларсы царствует уже более тридцати лет? Не было царя более удачливого и долговечного. Рим-Син был всегда здоров и потому успешно вел войны. Каждый поход давал ему несметные сокровища. Твоя магия помогала ему, Урсин. Не думай о смерти, думай о жизни. Рим-Син не убьет тебя, ты ему нужен. А может быть, царь выпросит спасение у великого Уту?* Правитель Ларсы приносит щедрые жертвы богу Солнца, он постоянно обращается к нему с молитвами. Задумал обновить храм..."
      _______________
      * У т у - бог Солнца.
      Стоя у ложа стонущей Нин-дады, Урсин старался вспомнить табличку, где были перечислены дары Уту для ежедневной трапезы: двадцать овец, один теленок, восемь волов, почти две тысячи сосудов ячменя, больше тысячи сосудов ячменной муки, столько же гороховой муки, столько же фиников, пятьдесят сосудов масла для стряпни и умащения. Кроме того, молоко, сыр, патока, чеснок, лук и всякие травы. "Сотни прислужников готовят эту трапезу, - подумал Урсин. - Бог доволен. Видя такую щедрость, великий Уту должен бы позаботиться о благополучии царской семьи. Если он отказал им в своем покровительстве, значит, правитель Ларсы не угодил богу".
      Дыхание больной было прерывистым, тревожным, словно вот-вот остановится. Урсин прислушивался и все думал о неизбежном. Он мысленно обращался к богу Луны, обещал ему многие щедрые жертвы, пусть только свершится чудо и восстанет великая жрица.
      Когда Нин-дада обратила к лекарю свои огромные печальные глаза, молящие о спасении, Урсин тут же сказал слова, которые считал глупыми и бессмысленными, но именно те слова, которые, как он думал, принесут больной надежду.
      - Хранитель табличек Нанни, - сказал Урсин, - готовит для певцов твое любимое сказание о Гильгамеше. Его переписывают на таблички. Старинное сказание будут петь для тебя под сладостные звуки арфы. Это принесет тебе утешение, и ты восстанешь, Нин-дада.
      - Мне не до пения, - простонала Нин-дада. - Злые демоны терзают мое нутро. Разве ты не видишь, меня одолел озноб. Я щелкаю зубами, мне трудно говорить. Я несчастна. Обрати свои молитвы к Энлилю*, повелителю богов. Пусть все предсказатели Ура займутся гаданием. А ты принеси мне чудодейственное питье.
      _______________
      * Э н л и л ь - бог, сотворивший мир.
      Урсин прислушивался к шепоту больной, но вскоре уже ничего не услышал, только видел, как шевелятся губы. Нин-дада что-то шептала совсем тихо. Жрица обратилась к богу, которому служила много лет и верила, что он любит ее.
      - Милостивый Нанна, не покидай меня! Чем я разгневала тебя? Может быть, ты недоволен вчерашней трапезой? Ты видел, я уже была больна, когда кормила тебя. Я заботилась о тебе с великим усердием. Я велела заколоть трех барашков для вечерней трапезы. Тебе доставили сладкое питье из подвалов дворца...
      Последние слова Урсин услышал и понял, о чем думает великая жрица.
      - Не терзайся сомнениями, прекрасная дочь Рим-Сина! Бог Луны видит твои заботы, он слышит твои мольбы. Еда бога была отличной. Тебе может это подтвердить твой отец, правитель Ларсы. Эта пища хороша и полезна. Бог доволен, Рим-Син доволен. На тебе благословение бога и правителя. Ты скоро поправишься и вернешься в свой храм.
      Лекарь занялся приготовлением целебного питья, предупредив жрицу, что оно будет спасительным.
      - Положи в ступку свежую грушу и растертый корень манны, - приказал он помощнику. - Смешай все это хорошенько, выложи в серебряный сосуд, залей пивом.
      Когда питье было готово, Урсин подал серебряный сосуд Нин-даде, которая стонала и жаловалась на демонов зла:
      - Моя печень вдвое увеличилась. Что будет со мной?
      - Все будет хорошо, великая госпожа, - уверял лекарь.
      Он потребовал у помощника порошок высушенной и растертой водяной змеи. Смешал его с размельченным корнем колючего кустарника наги, положил растение амамашумкаскал, подлил скипидар, все размешал и велел молоденькой жрице тщательно протереть этой мазью весь правый бок. Потом опухшую печень смазали маслом и повязали мягким шерстяным платком.
      - Уберите опахала, - приказал Урсин, - принесите теплый плащ, укройте госпожу. Ей нужно тепло, а вы заботитесь о прохладе.
      Когда больная, измученная болью и припарками, немного задремала, Урсин поспешил к себе, чтобы приготовить в своем святилище обещанное чудодейственное питье. Однако он не был уверен в его пользе. В смесь полагалось положить жидкий речной асфальт. А это могло повредить при болезни злой желчи. Царский лекарь никогда не сомневался в своем умении исцелять от многих недугов, но на этот раз он усомнился в своих возможностях.
      ЦАРСКИЙ ЛЕКАРЬ ОЗАБОЧЕН
      Вечерело, в храме бога Луны готовилась пища для трапезы бога. Во дворе храма, где был очаг, варилось мясо в бронзовом котле. Запах пряных трав вызывал аппетит у служителей храма. В час заката, когда солнце садилось и уходило за горизонт, в святилище внесли стол и поставили перед изображением бога. Жрица принесла воду для омовения рук, расставила сосуды с жидкой пищей и мясом, принесла кувшины с напитками, фрукты на золотом блюде. Помощница Нин-дады, знающая весь порядок священнодействия, брала в руки каждую миску с едой и водила ею у глаз божества, будучи уверенной, что бог ест глазами. Вблизи статуи бога стояли арфисты. Своей игрой они три раза в день участвовали в священнодействии. Курились благовония, они должны были заглушить запах еды. В храме пахло редкостными благовониями, а за пределами храма запахи вкусной еды вызывали у рабов острое чувство голода. Еда, побывавшая в святилище бога, никогда не доставалась простолюдинам, обслуживающим храм. А их были сотни.
      Кормление бога происходило в великой тайне. Только Нин-дада и юные жрицы, ее помощницы, видели, как ест бог Нанна. Только они знали, доволен ли бог трапезой. Только они заботились о том, чтобы еда, побывавшая в святилище, в свежем виде досталась великому правителю Рим-Сину. Эта благословенная еда должна была принести царю здоровье и благополучие на долгие годы. Великий правитель Ларсы славился своим здоровьем, успешными походами и долголетием. Он верил, что благостная пища со стола бога способствует его процветанию. Иначе как могло свершиться небывалое? На двадцать девятом году правления Ларсой он завоевал Исин. После этого успешного похода прошло уже несколько лет без столкновений с племенами кочевников пустыни, склонных к грабежам. Их набеги приносили много зла прежним правителям Ларсы. Поистине боги любят Рим-Сина.
      * * *
      В час вечерней трапезы бога Урсину полагалось доложить царю о благополучии царского дома. Он должен был узнать: в добром ли настроении царь, хорошо ли ему спалось после дневной трапезы, доволен ли он целебным питьем, которое было приготовлено в святилище для спокойного сна повелителя. Урсин знал, что верховный жрец Имликум заботливо охраняет божественного Рим-Сина, не допускает дурных вестей, правитель Ларсы не знает о болезни Нин-дады. Царский лекарь был озадачен, сказать ли ему о болезни дочери, но так, чтобы царь не узнал истины и подумал, что это легкое недомогание, не опасное для жизни. А может быть, скрыть? Умолчать? Но как можно умолчать, когда опасность так велика? Надо сказать царю правду, но обнадежить его.
      Низко склонившись перед владыкой, Урсин ждал вопросов, еще не зная, каков будет ответ.
      - Все ли здоровы в царском доме? - спросил правитель Ларсы. - Нет ли чумы и холеры среди рабов? Не слыхал ли жрец про падеж скота?
      - Все здоровы, - отвечал Урсин, - но...
      - Что значит - но?..
      Рим-Син посмотрел на жреца слишком строго. Взор его не сулил пощады. Урсин понимал, что ложь может принести еще большую кару. А вдруг свершится чудо и великая жрица выживет?
      - ...случилась беда, - продолжал царский лекарь, - заболела великая жрица храма Луны. Но ты не тревожься, божественный правитель Ларсы. Заклинатели уже позаботились. Нин-дада скоро будет здорова. Ей доставлено редкостное питье из Дильмуна, ей приготовлено целебное питье из многих трав. Они собраны в горах, в пустыне и на дне Евфрата. Помнишь, я исцелил тебя таким настоем?
      - Я верю, ты исцелишь мою дочь, - сказал Рим-Син, - ведь тебе хочется еще пожить на свете? Поспеши к ней. Прикажи жрецам храма Нанна принести богу щедрые жертвы.
      Царский лекарь поспешил покинуть покои правителя Ларсы. "Как бы не вернул меня и не потребовал сопровождать его к больной дочери, - подумал Урсин. - Лицо повелителя было сурово. Он не простит меня при дурном исходе. Он не вспомнит моей верной службы. Велит закопать живым вместе с юными жрицами, которые пойдут в священной процессии провожать свою госпожу в последний путь. Смерть великой жрицы повлечет за собой смерть многих людей. Но ты не должен быть среди них, Урсин".
      Жрец подумал и прижал руку к сердцу, чтобы унять его торопливый стук. Ноги подкашивались, и, казалось, силы оставляют его. "Еще утром я был совсем здоровым, - подумал жрец. - Страх забрался в мое чрево и точит его. Я хочу жить! Помоги мне, великий Энлиль, добрый мой покровитель, лучший из богов! Не дай мне погибнуть!
      Страх перед неизбежным несчастьем, мысль о том, что Нин-дада обречена и не будет ему спасения, не давали покоя. Он шел в святилище, где предстояло приготовить обещанное жрице питье, но очутился за пределами священной ограды. Урсин вдруг обратил внимание на воинов царской охраны. Сверкали в лучах заходящего солнца бронзовые топорики, а лица у них были словно каменные.
      - Не обязательно меня закопают живьем, - прошептал он, содрогнувшись, - можно лишиться жизни и у этих ворот. Здесь частенько вершится суд, здесь же и расправа с теми, кто не угоден владыке.
      Урсину показалось, что он слышит голос бога: "Иди к гавани!"
      - Ты велишь мне идти в сторону гавани, Энлиль? - шептал Урсин. - Я пойду, позволь мне обратиться к тебе со словами мудрого Шуруппака: "Небо далеко, земля драгоценна. Ничто не дорого, кроме сладостной жизни".
      Он шел мимо храма бога Луны Нанны, мимо большого двора для молящихся, мимо площади с Зиккуратом Этеменингуру. Он подумал: "Больше мне никогда не увидеть прекрасные статуи богов в золотых и серебряных украшениях. Не увидеть никогда! Или я умру, казненный у ворот святилища, или исчезну".
      - Как исчезну? - вдруг задал себе вопрос Урсин. - "Убегу!" - ответил голос внутри его. - Иначе почему мои ноги сами пошли в сторону гавани?
      Устремив свой взор к небу, царский лекарь обратился к великому Уту. Он не позволил себе громко прочесть молитву и просить бога о самом главном, самом важном, что было в его жизни. Он прошептал молитву, чтобы прохожий не услышал, а потом тихо спросил:
      - Как выжить, великий Уту? Ведь умирает Нин-дада. Желчь разлилась и смешалась с кровью. Отравлено прекрасное тело великой жрицы. Ты знаешь, милостивый и всесильный, как я хотел ее спасти! Но нет ей спасения. А я хочу жить! Я не хочу умереть!
      Словно в забытьи шел он к воротам, ведущим к гавани. Очнулся лишь тогда, когда оказался у причала. Он с удивлением увидел маленький корабль купца Набилишу. Мгновенно мелькнула мысль: "Попрошу Набилишу увезти меня на Дильмун. Скажу, что должен там закупить целебные травы для спасения Нин-дады. Все люди Ура знают, что больна великая жрица и царский лекарь призван спасти ей жизнь. Энлиль, мой покровитель, ты подсказал мне эту мысль. Я уговорю Набилишу отчалить дотемна. Здесь мое спасение!"
      На корабле готовились к плаванию. Был уложен груз кунжутного масла и ячменя. От купца Эйянацира была доставлена бронза для дильмунских оружейников. Усаживались на свои места гребцы.
      "Можно ли ждать большей милости?" - спросил сам себя Урсин. Он поспешил к владельцу судна и сказал ему, что сами боги покровительствуют великой жрице. Если корабль отчалит сейчас от гавани Ура, то они очень скоро прибудут в Дильмун. А ему, царскому лекарю, надо возможно быстрей вернуться в Ур с целебными травами для спасения великой жрицы.
      - Я слышал плач у ворот дворца, - сказал корабельщик. - Поистине тебе повезло. Мы отчаливаем немедля.
      - Я поспешил к тебе на корабль из царского дворца, - сказал Урсин. Слуги из дворца Рим-Сина видели твое судно и сказали мне, чтобы поторопился. Я не взял с собой ни одного слитка серебра. Дай мне кое-что в долг, когда вернемся, я расплачусь с тобой. Ведь дело идет о жизни великой жрицы! Нин-дада тяжко больна. Кто, кроме царского лекаря, может ее спасти?
      Корабельщику не хотелось давать в долг Урсину. О царском лекаре говорили, что он жаден и скаредность его надоела жрецам храма, где он священнодействовал со своими помощниками. Но отказать ему он не решился.
      - Я дам тебе два слитка, - предложил Набилишу, - а ты достань табличку, и мы запишем туда твой долг в присутствии свидетелей. Серебро любит счет и точность.
      - Ты не поверишь на слово царскому лекарю? - удивился Урсин, огорченный таким оборотом дела. - Есть ли в Уре более искусный врачеватель? Мне доверяет свою жизнь великий правитель Ларсы, а ты требуешь табличку за пустяковый долг!
      Урсин не хотел, чтобы у корабельщика оставались доказательства его бегства. Но и в Дильмун явиться без каких-либо средств к жизни тоже невозможно.
      - Кто не знает царского лекаря Урсина? - сказал Набилишу. - Но верить на слово рискованно. Даже таблички, написанные при свидетелях, не всегда помогают взыскать долг. Не был бы я купцом, если бы не умел считать и беречь свое добро. Вот скажу я тебе об одном деле. Все знают в Уре богатого купца Эйянацира. Он давно ведет торговлю с купцами Дильмуна. Они посылают Эйянациру медную руду, а взамен должны получать слитки меди для оружейников и ювелиров Дильмуна. Год назад я доставил в Ур медную руду и слитки серебра для оплаты. Эйянацир прославлен своим умением добывать медь из руды. У него множество рабов научены этому делу. Но вот прошел год, из Дильмуна шлют таблички с просьбами и заклинаниями скорее доставить медь, а наш купец молчит. Плату за медь получил, а обещание не выполнил. Последняя табличка была доставлена мною три месяца назад. Дильмунские купцы проклинали Эйянацира, называли мошенником. Они угрожали судом. Тогда купец Эйянацир послал им медные слитки. Они были дурного качества. Гонец из Дильмуна отказался от этих слитков и потребовал вернуть руду и серебро, отданное за обработку. Получилась ссора. Только не подумай, что Эйянацир вернул серебро. Дильмунские купцы просили меня быть свидетелем на суде.
      - Мы не равны с купцом Эйянациром, - ответил хмуро Урсин, глядя, как взялись за весла гребцы и как тронулось в путь камышовое суденышко. - Я дам тебе табличку, печать со мной, мое обязательство будет верным. Как только вернемся, я отдам тебе долг.
      Урсин смотрел на уходящий от него Ур и думал, что, быть может, никогда уже не увидит своего родного города. Не увидит сыновей. Не узнает их судьбу. Не оставит им наследства. Он с горечью думал о том, что пропадет целый сундук, наполненный слитками серебра, драгоценными бусами из сердолика и лазурита, пропадут золотые перстни и печатки - все, что накопилось за долгие годы. Он мысленно прощался со всем, что было дорого ему в Уре. А голос внутри его говорил: "Жизнь дороже всех сокровищ. Не жалей ни о чем. Благодари богов за спасение. Когда тебя начнет искать царская стража, она будет рыскать по городу, никому не придет в голову погнаться за корабликом купца Набилишу".
      Ночь спустилась на землю. В небе сверкали звезды. Было тихо, лишь всплеск воды под веслами нарушал покой. Урсин все стоял на корме и думал о несчастной Нин-даде. Жива ли она сейчас? Или тягостная болезнь сожгла ее? А может быть, боги смилостивятся и дадут ей здоровье? Урсин думал о гневе повелителя, который еще этой ночью может узнать, как велика беда. Как только узнает, так велит обыскать каждый дом. А если стражи дворца станут опрашивать рабов-грузчиков в гавани, что тогда будет? Полосатая с бахромой юбка царского лекаря была слишком заметна среди полуголых рабов. Надо бежать из Дильмуна. Нельзя оставаться ни дня. Урсин представил себе, как его разыскивает Набилишу, желая получить долг. Как корабельщик будет проклинать царского лекаря, а вернувшись в Ур, немедля отправится во дворец и подаст жалобу самому Рим-Сину. К этому времени уже весь город узнает о том, что исчез царский лекарь, что бросил без помощи царскую дочь и загубил ее.
      "Однако царские гонцы не найдут меня, - подумал Урсин. - Я буду жить, я не погибну, сопровождая Нин-даду в подземное царство".
      Он пошел к владельцу судна подписать долговую табличку при свидетелях и получить серебряные слитки.
      В ДОМЕ ПИСЦА
      Отец и сын шли вдоль глухих белых стен кривой улочки, где с трудом могли разойтись двое. На голове у отца был глиняный сосуд с ячменным зерном. На голове у сына - корзинка с финиками и луком. Они подошли к узкому дверному проему своего дома. Дверь открывалась внутрь. Здесь все было сделано по правилам священных предзнаменований. А там сказано: "...если дверь дома будет слишком широка, этот дом разрушат... если дверь открывается наружу, жена в этом доме будет проклятием для своего мужа". За дверью шла маленькая, мощенная кирпичом прихожая. В углу ее находился водосток и стоял сосуд с водой, чтобы каждый входящий в дом мог омыть ноги. Этим сосудом пользовались и гости, и хозяева. Сингамиль взял сосуд и полил на ноги отца, стоящего у водостока. Затем омыл свои ноги и вошел в прихожую через боковую дверь. Лицо его оставалось немытым, а голая спина была измазана глиной и синела следами колотушек. На косяках второй двери висели терракотовые маски бога Пазузу - амулеты против несущего лихорадку юго-западного ветра. Ступеньки в дверном проеме вели вниз, на центральный дворик. В предзнаменовании было написано: "...если двор лежит выше дома, хозяйка будет выше хозяина". Двор был вымощен кирпичами с небольшим наклоном в середине, где находилось отверстие водостока, ибо "...если вода собирается к середине двора, человек соберет большие богатства".
      Игмилсин верил в магическую силу этих предзнаменований. Когда Сингамиль стал учиться письму, он прежде всего вывел на дощечке эти слова... "Вот я вырасту, - сказал он матери, - тогда построю себе дом из обожженного кирпича, покрою стены белой краской, сделаю все по правилам священных предзнаменований". - "Я верю, сынок, ты сделаешь все по правилам, как делали наши деды и прадеды. Без этого не может быть благополучия в доме".
      Уммаки плела циновку из тростника и, ни о чем не ведая, тихо напевала песенку о белой козочке, когда отец с сыном вошли в дом. Игмилсин грозно посмотрел на жену и приказал немедля надеть рубище и предаться скорби по случаю болезни царской дочери.
      - Тяжко больна великая жрица Нин-дада, люди Ура плачут, а ты поешь!
      Уммаки, рыдая, распустила волосы и стала царапать лицо грязными ногтями.
      - Подай мне воду и мыльный корень, - приказал писец. - Дай праздничное одеяние, я умоюсь, переоденусь, подымусь на крышу, сделаю воскурение великому Уту. Попрошу исцеления царской дочери. Тоска проникла в утробу людей Ура. Все тревожатся. Злые духи пришли в жилище богов.
      Обливаясь слезами, Уммаки выполняла приказания мужа. Когда Игмилсин поднялся на крышу дома, она подала ему ароматные травы и уголек из очага. Завершив священнодействие, писец переоделся в потертую, измазанную глиной юбку, сшитую из шкуры молодого козленка, и пошел к соседу узнать новости. Рядом с домом писца стоял такой же небольшой дом царского ювелира, Син-Ирибима, искусного мастера делать замысловатые украшения для великой жрицы, для царских жен.
      - Был ли ты во дворце? - спросил писец.
      - Еще не был. Не знаю, что ждет меня. Больна великая жрица, кому нужен теперь золотой венок из листьев бука? Всего семь дней тому назад я получил слитки у хранителя сокровищ для золотого венка Нин-даде. Я посчитал себя счастливым, когда меня позвали во дворец к великой госпоже. Я шел не чуя ног, словно увижу самого бога Луны. Я умылся, надел свою праздничную юбку с бахромой и предстал перед ней. Я пал к ее ногам и долго не поднимал головы. Но вот я услышал ее голос, такой звонкий, певучий. Она велела встать и посмотреть на венок из живых цветов и зеленых листьев. Такой венок она пожелала иметь из чистого золота. Я поднял голову и был ослеплен сверканием ее одежды, богатством головного убора и украшений. Но еще больше меня поразила красота ее лица. Видел ли ты ее божественный лик, Игмилсин? Великий Наина одарил ее красотой, какой не бывает у смертных женщин. Она рассмеялась, когда я спросил: "Такой большой венок из чистого золота?" - "Не беспокойся, Син-Ирибим, - сказала она. - У нас хватит золота на сотни таких венков. Через двадцать дней ты принесешь мне это украшение и получишь награду". Я снова пал ниц. Прежде чем уйти, я посмотрел на ожерелье из золотых подвесок, сделанное мною три года назад. Я порадовался, она носит его, значит, понравилось. Думаешь, легко угодить великой жрице? Ведь она подобна богине. Каждый день разговаривает с богом Луны. Понять не могу, как могла заболеть дочь великого правителя Ларсы?
      - Не иначе как злобная Эрешкигаль открыла для нее врата преисподней, - промолвил Игмилсин, видя поникшее лицо ювелира. - Я сам читал в священных табличках, что в царстве мертвых у Эрешкигаль есть шестьсот подземных духов. Боюсь, она выпускает их на землю, чтобы принести зло людям. Что же ты решил, Син-Ирибим? Будешь делать золотой венок или подождешь, когда выздоровеет великая жрица?
      - Не пойти ли нам к Горе бога? - предложил ювелир. - Пусть жрец скажет. Не вольны мы сами решать такие великие дела. Я сделаю венок, потрачу золотые слитки, а вдруг...
      Ювелир побоялся сказать, что может случиться вдруг. После паузы он спросил:
      - А ты все еще переписываешь сказание о Гильгамеше? Думаешь, оно пригодится?
      - Переписываю, но кому нужны сейчас эти таблички? В душе повелителя тревога.
      Они пошли к Зиккурату, но не посмели подняться по священной лестнице, ведущей в прохладное помещение, где находился верховный жрец. Они долго стояли под палящим солнцем, пока жрец с посохом в руках не спустился вниз. Верховный жрец Имликум приказал ювелиру поспешить с работой, сказал, что золотой венок нужен госпоже.
      - А ты, Игмилсин, принеси мне все написанное, чтобы певцы могли подготовиться к пению перед Нин-дадой. Переписывай сказание день и ночь, приноси таблички каждый день. Певцы будут заучивать, мы должны угождать больной...
      - Должно быть, велика сила заклинателей, если они смогли изгнать злых демонов из утробы нашей повелительницы, - сказал Игмилсин ювелиру, когда они оказались на своей маленькой вонючей улочке. - Иначе не нужны были бы таблички для пения и золотой венок.
      - Мы ничего не знаем, только боги знают об этом, - сказал ювелир.
      * * *
      Уходя из дома, писец спрятал таблички в маленькой каморке. Сингамиль тотчас же проник в нее, взял первую попавшуюся табличку и стал читать. Сначала медленно, вникая в каждое слово, а потом быстрее. Когда он разобрался, то стал читать вслух звонко и красиво:
      Энкиду, младший мой брат, гонитель онагров горных, пантер пустыни,
      С кем мы все побеждали, поднимались в горы,
      Схвативши вместе, быка убили,
      Погубили Хумбабу, что жил в лесу кедровом,
      Друг мой, которого так любил я,
      С которым мы все труды делили,
      Энкиду, друг мой, которого так любил я,
      С которым мы все труды делили,
      Его постигла судьба человека...
      Уммаки слышала чтение сына за стеной, и слезы радости застлали ей глаза. Ее маленький курчавенький Сингамиль читает священные таблички. Какое счастье! Какая радость! Таким сыном можно гордиться. Есть ли еще такой мальчик в Уре? Уту великий, Уту всемогущий, даруй ему долгие годы!
      Сингамиль успел положить табличку на место, когда вернулся отец и приказал Уммаки приготовить ему много маленьких фитилей, поставить перед ним на ночь несколько глиняных светильников и масло в горшочке, чтобы всю ночь переписывать сказание.
      - Имликум приказал каждый день приносить переписанные таблички, надо торопиться!
      Увидев, как озабочен отец, Сингамиль не решился обратиться к нему с вопросом. А его очень занимала история Гильгамеша и Энкиду.
      "Если бы я быстро читал, я бы многое узнал о Гильгамеше", - подумал мальчик.
      Впервые он пожалел о том, что плохо учился. Все, что ему рассказал отец о сказании, все, что он сам прочел, - было так заманчиво.
      "Мне бы такого друга, как Гильгамеш, - подумал Сингамиль. - Они никогда не разлучались, всегда помогали друг другу, вместе радовались, вместе печалились. Это хорошо! Где найти такого друга, чтобы сидеть рядом в "доме табличек" и помогать?.. Вот избил меня уммиа, если бы друг подошел и выругал тихонько злодея, сразу бы стало легче. Кого же выбрать в друзья? В "доме табличек" много мальчиков. Надо подумать, кто из них добрый, кто умный. Ведь не полюбишь глупца? Не полюбишь злого? Может быть, обратить свой взор к сыну соседа. Но он хвастун. Всем рассказывает, будто его отец, Син-Ирибим, делает украшения для дочери великого правителя Ларсы. Будто сама Нин-дада позвала его во дворец и велела сделать дорогие украшения, а хранитель сокровищ дал ювелиру целые слитки золота. Вранье все это. К тому же он труслив, а Энкиду был сильным и храбрым. Гильгамеш был еще храбрей. Помнится, отец говорил, что он на две трети бог, на одну - человек. А я просто маленький человек, мне нужен хороший друг".
      - Не теряй времени, гони корову на пастбище, - приказал отец. Каждый день тебе напоминают об этом, а ты забываешь. Беспечный ты человек!
      Сингамиль пас корову за пределами городской стены. Он поспешил туда, не переставая размышлять по поводу прочитанной таблички. Мысли о друге так захватили его, что он не заметил, как корова ушла в камыши и завязла в болоте. Корова мычала, пытаясь выбраться из топи, а Сингамиль безуспешно толкал ее, напрягая последние силы.
      - Зачем ты забралась в это болото? - спрашивал Сингамиль корову. Вот когда посыпятся колотушки! Отец не простит мне моего упущения.
      В это время показался Абуни, сын Шиги, с белым осликом на поводу. Абуни учился в "доме табличек" и часто сидел рядом с Сингамилем.
      - Будь другом, - взмолился Сингамиль, - помоги мне вытолкнуть животное на сухое местечко. Не оставь в беде!
      У Абуни была небольшая плетка, которой он погонял своего ослика. Он стал хлестать корову, покрикивая и толкая ее. Наконец-то мальчикам удалось высвободить корову из болота. Сингамиль подогнал ее к воде, помыл и на привязи подвел к зеленеющей лужайке. Трава уже пожухла от зноя, но кое-где пробивались зеленые ростки.
      - Спасибо тебе, Абуни, ты хороший друг, - сказал Сингамиль.
      Он подумал о том, что во всем "доме табличек" нет мальчика лучше Абуни. Вот это настоящий друг. Охотно помог, никогда не хвастает, а ведь ему завидуют все мальчишки на его улице. Только у него есть белый ослик, который возит мешки с зерном. Отец Абуни торгует зерном, а сын ему помогает. Он привозит зерно с поля, где землепашцы сеют ячмень. Он развозит зерно соседям. Многие покупают сразу несколько мер ячменя для большой семьи.
      - Посидим рядышком, пока пасется скотина, - предложил Сингамиль. - Ты меня выручил. Не избежать бы мне плетки отца, а ведь утром мне досталось в "доме табличек", ты видел?
      - Всем достается! - рассмеялся Абуни. - Моя спина уже привыкла. Однако я просил отца, пусть заберет меня от злого уммиа, я бы помогал продавать ячмень, ходил бы за осликом. Он у меня послушный, хоть и упрям.
      - Я тоже просил отца забрать меня из "дома табличек", надоели мне колотушки. А когда узнал про старинное сказание о Гильгамеше, захотелось мне его прочесть. Сегодня я решил, что буду терпеть плетку уммиа, зато научусь читать таблички. А в них великие премудрости. Отец мне рассказал. Знаешь, я держал в руках обожженные старинные таблички, из царского хранилища.
      - Можно подумать, что старый жрец Нанни пускает в хранилище мальчишек, - усомнился Абуни. - Разве такое возможно?
      - Не был я в хранилище табличек, отец принес их домой. Он переписывает сказание для царских певцов, они будут петь под звуки арфы. Когда я узнал про это сказание, так мне захотелось его прочесть. Но я читаю медленно. Отец мне кое-что рассказал. А одну табличку я сам прочел.
      Сингамиль посмотрел на Абуни, не смеется ли? "Нет, не смеется, слушает внимательно. Скажу ему про дружбу. Из него получится хороший друг, нисколько не хуже Энкиду".
      - Хочешь, я расскажу про табличку о великой дружбе Гильгамеша с Энкиду?
      - Хочу!
      - Они очень дружили, они очень любили друг друга, они никогда не расставались. Они вместе пошли сражаться с чудовищем, вместе льва убили. Вот это были настоящие друзья! Мне бы такого друга найти, чтобы помогать друг другу, вместе радоваться, вместе печалиться.
      Сингамиль сказал сокровенное и смутился. Они сидели молча, каждый призадумался над этим удивительным словом - дружба.
      Абуни, всегда смешливый, вдруг стал серьезным. Ему тоже захотелось иметь друга, который не оставит в беде.
      - Давай помогать друг другу, - предложил он Сингамилю. - Будем рядом сидеть, когда побьют, утешим друг друга. Когда я забуду веревочку, ты подбросишь мне свою. Когда ты забудешь названия небесных светил, я подскажу тебе тихонько. Мне нравится такая дружба. Мы никому не скажем об этом, пусть у нас будет тайна.
      - Ты хорошо придумал, друг мой Абуни. Сидя рядом, мы не будем бояться колотушек. Дай мне клятву, что не уйдешь из "дома табличек". Я не уйду, пока не научусь хорошо читать и писать. Когда мы писали всякую чепуху, мне не хотелось угождать уммиа. А теперь, когда я узнал про великие дела Гильгамеша, я не буду лениться, я буду стараться. Мой отец очень умный человек, он говорил мне, что нет занятия лучше, чем работа писца. Он сказал, что надо терпеть колотушки и стараться быть прилежным. Когда я буду старательным, отец, возможно, прочтет мне таблички о Гильгамеше, тогда я обо всем тебе расскажу. Если хочешь, я завтра расскажу тебе о великом потопе. Произошло удивительное, даже поверить трудно. А отец говорит, что так было.
      - Узнай побольше, - предложил Абуни, - все запомни и расскажи мне. Не забудь, что завтра я должен узнать про потоп.
      Абуни погнал ослика, а Сингамиль - корову. Пройдя ворота, они расстались. Каждый поспешил на свою улицу.
      "Абуни самый лучший из всех мальчишек в "доме табличек", - подумал Сингамиль. - Он будет мне хорошим другом, а я буду ему помогать во всех делах. Он как-то жаловался, что в голове у него мешанина, все, что говорит уммиа, проходит мимо ушей. А я умею слушать, даже тогда, когда не хочется. Я буду ему рассказывать. Абуни умный, он записывает на табличку должников. А сколько их? Многие покупают зерно у Шиги. Надо его спросить, кого он записал вчера, когда мать притащила от Шиги большой кувшин зерна. Наверно, Игмилсина, ведь отец расплачивается за зерно. У матери нет ничего, кроме кувшина молока. Но мы его выпиваем. Интересно, что отдал отец за ячменное зерно? Должно быть, кунжутное масло. Жрец Нанни дал ему за переписку табличек".
      Сингамиль вдруг вспомнил, как тащил кувшин с кунжутным маслом из хранилища припасов царского дворца. Отец все тревожился, что сын уронит кувшин или прольет масло. Будто Сингамиль маленький.
      У самых дверей дома мальчик весело рассмеялся. Мысль о том, что отец считает его маленьким и несмышленым, развеселила его. Он пригнал корову под навес, дал ей воды, а в это время отец появился с плеткой и хлестнул его по спине.
      - Ур погружен в скорбь и печаль, а ты смеешься, негодник! Когда ты станешь понимать жизнь? Больна великая жрица храма Луны, а ты веселишься.
      Сингамиль заплакал, но не от скорби, а от обиды. Такой ему выпал сегодня хороший день. Он прочел табличку, он понял ценность дружбы, он обрел настоящего друга, а отец обращается с ним так же худо, как злобный уммиа.
      - Займись делом, - приказал Игмилсин. - Замеси глину, сделай таблички, подсуши их на солнце, чтобы я мог всю ночь переписывать священное сказание. Я должен торопиться, если не хочу быть изгнанным. Нанни лишит меня почетной должности. Стану я ничтожным.
      Сингамиль все понял и тут же поспешил в коровник, где была свалена глина. Он принес воды, замесил глину, достал старую табличку, аккуратно сделанную отцом. По размерам этой таблички он слепил двадцать штук ровно, аккуратно, красиво. Немного подержал их на солнце и отнес отцу.
      - Вот теперь я могу тебя похвалить, сынок. Посиди, посмотри, как старательно я переписываю это старинное сказание. Тебе будет польза. Смотри внимательно. Не зевай!
      - Отец, - попросил Сингамиль, - позволь мне прочесть хоть одну табличку. Я про себя прочту, не помешаю тебе. Боюсь, завтра ты все унесешь, и тогда не будет больше такой возможности. Кто знает, получится ли из меня хороший писец, такой, как ты?
      Отец молча протянул ему табличку, первую попавшуюся. Сингамиль, сидя у ног отца на глиняном полу, стал про себя читать:
      Ярая смерть не щадит человека:
      Разве навеки мы строим домы?
      Разве навеки мы ставим печати?
      Разве навеки делятся братья?
      Разве навеки ненависть в людях?
      Разве навеки река несет полые воды?
      Стрекозой навсегда ль обернется личинка?
      Взора, что вынес бы взоры Солнца,
      С давних времен еще не бывало:
      Спящий и мертвый друг с другом схожи
      Не смерти ли образ они являют?
      Человек ли владыка? Когда близок он к смерти,
      Ануннаки сбираются, великие боги,
      Мамет, создавшая судьбы, судьбу с ними вместе судит:
      Они определили смерть и жизнь,
      Смерти дня они ведать не дали*.
      _______________
      * Перевод И. Дьяконова.
      Сингамиль читал медленно, повторяя про себя каждое слово. Когда он вторично прочел эти строки, его вдруг обуял страх. Он подумал о том, что могут умереть его отец и мать, да и сам он может...
      Не сдерживая рыданий, мальчик подал отцу табличку и сказал тихо, сквозь слезы:
      - Страшная табличка, ох какая страшная! Это неправда, этого не может быть!
      Игмилсин посмотрел на табличку, горестно покачал головой, положил ее на место, погладил всклокоченную голову сына грязной рукой.
      - Не печалься, сынок. Таков удел человеков. Не думай об этом. Не скоро посетят нас злобные демоны. Мы еще молоды и в полной силе. Прости, сынок. Я не хотел тебя огорчать. Торопился, дал тебе в руки строки сказания, которые детям не стоит читать. Уж очень они печальны. Уж очень они тревожны. Однако каждый человек должен помнить, что он не бог, не навеки ему дана жизнь. Вот и должен он жить разумно, украшая землю себе на радость, не обижая других человеков, а помогая друг другу. Об этом здесь сказано. За мудрые слова и полюбился мне Гильгамеш. Ступай, Сингамиль. Я растревожен, а работа у меня большая.
      Сингамиль побежал к дому Шиги. С кем еще поговорить о том важном и таинственном, что поведала ему маленькая табличка? Конечно, с Абуни. Кто поймет его печаль? Кто поймет его тревогу? Друг Абуни все поймет. Сингамилю не терпелось скорее рассказать другу о великой тайне.
      Посреди двора сидел Шига и диктовал сыну список должников.
      - Не ошибись, Абуни, - говорил отец, - твоя ошибка мне в убыток. Ты записал Син-Ирибиму три кувшина ячменного зерна? Уммаки - два кувшина кунжутного семени?
      Абуни старательно выдавливал черточки на сырой глиняной дощечке. Потом утер пот с лица грязной рукой и спросил:
      - Еще много?
      - Сколько должников ты записал сегодня? - спросил Шига.
      - Десять, - ответил Абуни. - Я пойду. Меня ждет Сингамиль.
      - Ступайте к священным воротам, - приказал Шига, - послушайте, о чем говорят люди Ура. Помог ли царской дочери великий заклинатель? Я видел, он спешил во дворец Нин-дады.
      Абуни радостно вскочил и, стукнув Сингамиля в спину, вытолкнул его в дверь, ведущую на улицу.
      - Бежим к священным воротам, послушаем, о чем говорят люди Ура.
      Они бежали по своей узкой грязной улочке, обгоняя друг друга. Задыхаясь от бега, Сингамиль на ходу что-то говорил, но Абуни его не слушал. Тогда Сингамиль схватил его за руку, потащил к небольшому двору оружейника и, прижав к стене, сказал:
      - Ты не слушаешь меня, а я хочу рассказать тебе такое, чего не знает ни один мальчик в "доме табличек". Я прочел табличку из старинного сказания и узнал страшную тайну. О жизни и смерти я прочел. Мне открылась страшная тайна.
      Разинув рот, Абуни уставился на взволнованного Сингамиля, словно увидел чудовище.
      - Говори скорее о тайне, я люблю страшные истории.
      - Все мальчики любят страшные истории, - пробормотал Сингамиль и приготовился сказать о самом главном.
      Но Абуни помешал ему.
      - Ты говоришь о всех мальчиках Ура, словно ты уже уммиа, а ты пока еще ленивый ученик, - промолвил Абуни скороговоркой и отпрянул, боясь тумака.
      Но Сингамиль не обиделся. Он был полон своим открытием, ему хотелось поделиться с другом, и он стал рассказывать о прочитанном.
      - Знай, Абуни, мой друг, ярая смерть не щадит человека, только боги бессмертны, а человек должен умереть.
      - Ты хочешь сказать, что я умру? - Возмущенный Абуни толкнул Сингамиля изо всех сил, так, что тот полетел с пригорка.
      - Не сейчас! - закричал Сингамиль. - Послушай меня! - И он пересказал всю табличку, которая привела его в такое смятение. - Я рассказывал тебе о смерти Энкиду, - напомнил Сингамиль, - но Энкиду жил давно, я подумал, что тогда было иначе. Теперь я понял, что даже Гильгамеш не мог его спасти от смерти. Я заплакал, а отец сказал, что мы еще в силе и проживем долго-долго. Не печалься, Абуни.
      Абуни долго молчал. Потом сверкнул лукавыми глазами, схватил Сингамиля за плечи, приблизил свое лицо к самому носу Сингамиля и зашептал:
      - Мы все узнаем, мы все проверим. Я придумал такое... Вот сейчас мы пойдем к священным воротам храма Луны. Если мы увидим радостные лица людей Ура и узнаем, что Нин-дада выздоровела, - мы поверим, что она богиня. Демоны не возьмут в подземное царство богиню. Если великая жрица умрет, значит, она не богиня, тогда все узнают, что она обыкновенная женщина Ура.
      - Все говорят, что цари наполовину боги, я думаю, она не умрет, сказал Сингамиль и побежал вслед за Абуни.
      Всю дорогу они спорили о том, что казалось им самым удивительным и непостижимым, Абуни все повторял:
      - Нин-дада - самая обыкновенная женщина Ура!
      - Замолчи, замолчи! - умолял Сингамиль. - Знаешь ли ты, что скажет уммиа, когда услышит такие слова? Он может исхлестать тебя до крови. А если услышит такое жрец храма Луны, он велит закопать тебя живым.
      Абуни остановился в изумлении, и слезы потоком полились по его худому смуглому лицу.
      - Ты мне это сказал, за что же меня наказывать?
      - Ты мой друг, я поведал тебе великую тайну, а ты кричишь на всю улицу. Я о тебе беспокоюсь, - ответил Сингамиль.
      РИМ-СИН ТРЕВОЖИТСЯ
      Верховный жрец храма Уту Имликум пользовался большим доверием великого правителя Ларсы. Уже много лет царь считал его самым мудрым человеком Ура и потому всегда прислушивался к его советам. Имликум оберегал царя от дурного глаза, от болезней и злой магии, от дурных вестей и опасных встреч с людьми, недостойными внимания великого господина. Жрец Имликум присутствовал при всех жертвоприношениях и гаданиях, которые должны были помочь правильному решению. Идти ли войной на соседний город? Ждать ли нашествия голодных кочевников? Верить ли в дружбу с Хаммурапи? Говорят, он умен и коварен?
      Рим-Син был уверен, что ни один жрец в Уре не знает такого количества сказаний, гимнов богам и плачей. Никто лучше Имликума не может подсказать правильного решения при судебном разбирательстве.
      Плач у священной стены храма Нанна людей Ура встревожил верховного жреца. И хотя лекарь Урсин, которого он видел этим утром, успокоил и обещал быстрое выздоровление великой жрицы, Имликума не покидала тревога.
      Прежде чем пойти к Рим-Сину, чтобы обнадежить его и пообещать, что Нин-дада скоро выздоровеет, Имликум решил позаботиться о смене шкуры черного быка на медном тимпане заклинателя. Он был уверен в том, что обновленный тимпан в руках искусного заклинателя поможет исцелению великой жрицы.
      В священнодействии участвовали великие заклинатели и жрецы. Имликум прибыл вовремя. В святилище при храме привели черного быка. Человек с бронзовым топором в руках изловчился и одним ударом сразил могучего быка. Служители храма быстро освежевали священное животное, извлекли сердце и сожгли его. Заклинатель, стоя у туши, оплакивал быка и, обращаясь к собравшимся, говорил: "Боги совершили это, а не я". После сказанного жрецы обработали шкуру и натянули ее на медный тимпан. Теперь тимпан был готов для заклинаний и мог способствовать исцелению Нин-дады. Он отгонял злых духов и призывал к людям Ура добрых духов. Медный тимпан умел разговаривать с богами-покровителями.
      Конец дня завершился торжественным шествием с тушей быка на носилках. После ее захоронения Имликум поспешил во дворец с доброй вестью: заклинатель духов приступит к священнодействию и спасет великую жрицу.
      Рим-Син был хмур и суров. Болезнь дочери встревожила его. Он потребовал, чтобы верховный жрец сопровождал его во дворец Нин-дады.
      - Позволь мне ответить тебе, величайший из правителей, - обратился к повелителю Имликум. - Ты не должен являться в покои больной дочери. Злые духи могут обрушить на тебя неизлечимые хвори. Позволь мне сберечь твою драгоценную жизнь. Я сам навещу Нин-даду и сообщу тебе обо всем, что сделано для ее спасения. Я буду присутствовать при великом заклинании. Злые духи будут изгнаны, великая жрица вернется в свой храм, чтобы служить богу Нанна.
      - Я знаю, ты постоянно заботишься о моем благополучии, Имликум. Но душа моя в тревоге. Если бы знать, что предначертано богиней судьбы? Что уготовано моей дочери?
      - Мы все узнаем. Гадание на печени ягненка откроет нам истину.
      Сказав это, Имликум вдруг подумал, что гадание может показать и дурное. А дурное надо скрыть от великого правителя Ларсы. Его нельзя огорчать, его надо оберегать от дурных вестей. Он уже стар, огорчение может повредить его здоровью. А забот у него много. Надо ему сказать, что прибыли гонцы от Хаммурапи. Надо сообщить ему донесение лазутчика Аппайи. Сообщение лазутчика может огорчить великого господина. Надо принять гонцов, а с чем они пришли?
      Низко склонившись, Имликум обратился к Рим-Сину:
      - Вернулся наш лазутчик Аппайя. Он сообщил небывалое. Будто Хаммурапи написал таблички с законами, чтобы все люди Вавилона знали, что ждет их в наказание за всякие преступления. Будто все он предусмотрел и разъяснил. Люди говорят о его мудрости. И не только в Вавилоне. А воры и похитители детей и рабов убоялись казни.
      - Приведи мне Аппайю, - приказал Рим-Син. - Пусть все расскажет, ничего не утаит. А потом мы примем гонцов Хаммурапи. Что-то им нужно от меня?
      Беспокойство о дочери отошло и затмилось новой заботой: почему присланы гонцы из Вавилона? Последнее время Хаммурапи возвысился успешными походами. Все говорят о могуществе Вавилона. Все говорят о мудрости его правителя. "Мне это не угодно, - подумал Рим-Син. - Такие вести огорчают меня. Что скажет мне лазутчик? Сумел ли он выведать тайны? А может быть, ничего не увидел, кроме табличек с законами Хаммурапи. Будто нет в Ларсе законов справедливости. Плохо ему будет, если не сумел..."
      В это время Аппайя пал ниц перед разгневанным повелителем.
      Верховный жрец Имликум отошел в сторону и призадумался над тем, как уберечься от гнева божественного Рим-Сина, ведь он давно уже стал богом для людей Ура и, подобно Уту, получает щедрые жертвы. "Бог все может, подумал Имликум. - Разгневанное божество требует жертв. Ему мало зарезать ягненка или быка. Он жаждет смерти бедного человека".
      Верховный жрец вдруг вспомнил невинных, которые по приказанию Рим-Сина были казнены у ворот священной ограды Ура. "Это делалось по велению бога Уту", - подумал Имликум. Мысли его прервали слова лазутчика Аппайи.
      - Я все узнал! Я все разведал! - говорил лазутчик. - Маленький Вавилон становится большим. Хаммурапи строит дворцы и храмы. Написал законы справедливости, о них только и говорят люди Вавилона.
      - А чем отличаются его законы справедливости от наших? - спросил рассерженный Рим-Син.
      Похвала недавно взошедшему на престол Хаммурапи воспринималась им как оскорбление. Вот уже много лет он слышит от вельмож, от правителей других городов о своей мудрости, о бесстрашии, о великих завоеваниях, угодных богу Уту, богу Энлилю, богу Луны Нанна. Может ли правитель Вавилона соперничать с правителем Ларсы? Нет, не может!
      Аппайя долго вспоминал законы Ура, чтобы сравнить, но давалось ему это с трудом.
      - Их более трехсот в Вавилоне, - сказал он и в страхе обратил свой взор к повелителю. - Мне давали читать таблички Хаммурапи. Я помню, там написано: "Когда Мардук послал меня управлять народом и доставлять стране благополучие, я вложил правду и справедливость в уста страны, дал благоденствие народу..."
      - Хвастун! - воскликнул Рим-Син. - Можно подумать, что он один на всем белом свете умеет править своей страной. Постыдился бы так писать. А законы ты запомнил?
      - За грабеж, за клевету, за обман и убийство положено убить преступника. Если человек украдет имущество бога или дворца, его должно убить; и того, кто примет из его рук украденное, должно убить...
      Аппайя умолк и уткнулся лицом в мягкий ковер, покрывающий пол обширных покоев правителя Ларсы.
      - Твои законы лучше! - воскликнул Имликум. Он склонился перед великим. - Нам нет дела до законов Хаммурапи, - продолжал верховный жрец. - Нам нужна его покорность и смирение. Он всего три года правит Вавилоном, а ты, божественный Рим-Син, великий завоеватель Иссина, почти три десятилетия ведешь свою Ларсу по пути мудрости и справедливости. Нам нужно знать, много ли воинов в пределах Вавилона? Нам хочется знать, что задумал наш сосед? Он клялся в вечной дружбе, обещал согласие, так ли будет - нам не скажет наш лазутчик. Гадание скажет нам истину.
      - Воинов много, много! - воскликнул Аппайя. - О них забота большая, каждый получил надел земли. Каждый получает на прожитье.
      Рим-Син в гневе теребил свою бороду. Потеряв терпение, он обратился к Имликуму:
      - Кто послал в Вавилон этого бестолкового лазутчика? Он негоден! Пусть идет копать каналы для орошения, а получает за это самую малость. За такое донесение можно и головы лишиться. Не ты ли, Имликум, привел ко мне безмозглого Аппайю?
      - Великий господин, мой повелитель! Вместе с Аппайей отправился во владения Хаммурапи Абиятум, наш лучший лазутчик. Аппайя был дан ему в помощники. Он молод, грамотен, казался мне смышленым. Но случилась беда: Абиятум, желая выведать тайны дворца, забрался за священную ограду и был пойман. Он все рассчитал, но не мог предвидеть нового приказа Хаммурапи, который требовал обход воинов вокруг дворца непрерывно, круглые сутки. Его настигли. Он казнен.
      - Сейчас же зови военачальника! Пусть при мне решит, кого послать разведать тайны Вавилона. Гадание не может дать нам тех сведений, которые приносит лазутчик. Чем больше побед у Хаммурапи, тем больше опасность нашествия на Ларсу.
      - Твоя воля будет исполнена, великий правитель Ларсы. Я пришлю военачальника и тотчас пойду во дворец Нин-дады, проверю, что сделал Урсин.
      - Сейчас же пришли ко мне Урсина. Завтра мы пойдем навестить Нин-даду. Я надеюсь, она уже будет на ногах. Ступай, Имликум. Я озабочен. Военачальника пришли завтра.
      Склонившись в низком поклоне и пятясь назад к резной двери, Имликум прошел мимо воинов охраны в сверкающих медных шлемах, в ярко-красных шерстяных набедренниках с бронзовыми топорами в руках. Грозный вид воинов охраны дворца нередко пугал посетителей. Но стараниями Имликума немногие допускались к великому. Верховный жрец, стремясь убедить Рим-Сина в том, что благополучие царства в руках жрецов, постоянно запугивал правителя. Внушая страх перед дурным глазом или магией, жрец вытеснил вельмож и служителей и добился небывалого. Вся жизнь дворца и его владыки были в его ведении. Захочет - допустит в покои царя, а если посчитает, что иноземный гость может причинить вред дурным глазом, то велит вести переговоры письменно.
      Рим-Син настолько привык к советам Имликума, что редко принимал решение без участия верховного жреца. Правитель Ларсы всегда прислушивался к словам жрецов. Тысячи животных приносились в жертву при запросах богам. Внутренности животных изучались самыми знающими гадальщиками, и царь верил, что предсказание, сделанное во время жертвоприношения быка или овцы, - это ответ бога на запрос царя. Однако возвышение Вавилона тревожило правителя Ларсы, внушало страх перед возможным нашествием. Рим-Син не очень доверял Хаммурапи. И хотя печень ягненка говорила о благополучии Ларсы, Рим-Син велел отправить в Вавилон своих лазутчиков. Не подготовленный для этого дела Аппайя вызвал гнев повелителя. Имликум ждал гневного возгласа: "Казнить!" То, что Рим-Син не назначил высшей кары, было удивительным для верховного жреца. Над этим он сейчас призадумался. Вдруг его осенило. Хаммурапи установил в своей стране законность и порядок. Такого нет ни в одном соседнем царстве. Он объявил народу, что призван покончить со злом и насилием. Правитель Ларсы никогда не обращался к народу с такими словами. Может быть, под впечатлением услышанного, Рим-Син захотел показать, что способен простить неумелого лазутчика, даровать ему жизнь. А ведь десятки лет правления были отмечены бесчисленными казнями. Казнили за самую малость. Подумав об этом, Имликум решил сегодня же прочесть таблички с законами Рим-Сина, которые были известны только царю, переписчику и ему, верховному жрецу. "Не помню, чтобы Рим-Син писал законы в защиту бедного человека, обманутого богатым купцом или землевладельцем", - подумал Имликум и спросил себя: "Почему я думаю о законах Рим-Сина? Будто нет у меня других забот. Главная забота сделать еще одно заклинание в большом храме, чтобы спасти Нин-даду. Завтра повелитель пожелает увидеть свою дочь здоровой. Смог ли Урсин выполнить свое обещание?"
      Имликум поспешил во дворец великой жрицы храма Луны. Он увидел спящую Нин-даду и юных жриц, которые в растерянности сообщили ему, что Урсин исчез.
      - Обыскать весь город! - приказал своим помощникам Имликум. - Куда исчез царский лекарь? Поистине случилось небывалое. Кто же будет держать ответ перед Рим-Сином? Позвать ко мне слуг, которые искали Урсина!
      Не скрывая своей тревоги, Имликум покинул покои Нин-дады и поспешил в свое святилище, чтобы вместе с жрецами обсудить случившееся.
      - Что ты знаешь о болезни Нин-дады? - спросил Имликум у главного заклинателя, который все утро жег демонов Ахазу у постели больной.
      - Боюсь сказать правду, почитаемый Имликум. Нин-дада в большой опасности. Пока еще не помогли наши заклинания и моления. Ей худо. Не потому ли исчез Урсин? Мы искали его во всех больших и малых храмах, мы искали его в домах знати и нищеты. Не бросился ли он в реку от отчаяния?
      - Бесчестный трус! - воскликнул Имликум. - Ему доверено здоровье, ему доверена жизнь величайшего из правителей, а он постыдно бежал. Ищите его на земле и на воде. Пусть царь предаст его позорной казни.
      * * *
      За священной стеной Зиккурата было так же оживленно, как в дни великих праздников. Здесь собрались все знатные женщины Ура, жрицы храма Луны и храма Иштар, танцовщицы и арфистки, певицы и сказительницы. Пахло благовониями, звенели золотые браслеты на запястьях, когда, стараясь говорить тихо, размахивали руками и помогали выразить свои чувства жестами.
      Только что закончилось моление в нижнем храме Зиккурата, где стояли статуи Иштар, Нанны, богини Нингаль, Энки и Энлиля. У деревянных статуй, украшенных золотом, серебром и лазуритом, стояли приношения: фрукты на серебряных блюдах, пиво в фаянсовых кувшинах, покрытых глазурью, золотые украшения, подаренные богам богатыми женщинами.
      Зажигая благовония на алтаре, жрец Зиккурата говорил своим помощникам: "Они любят Нин-даду, приносят щедрые жертвы. Боги помогут верховной жрице!"
      Когда кончилось моление и толпа высыпала на площадь, жены царедворцев устремились во дворец Нин-дады. Каждой хотелось увидеть жрицу храма Луны и пожелать ей доброго здоровья. Но лекарь и заклинатели никого не пустили в покои больной. Они позволили стоять за дверью и ждать добрых вестей.
      Пока лекари и жрецы размышляли над тем, какое питье собирался приготовить Урсин, пока его помощники перебирали таблички с записями целебных трав, любимица Нин-дады, служанка Ланиша, извлекла из резного сундука новую полотняную тунику, недавно доставленную купцом Набилишу из Сирии, насыпала вокруг постели душистые травы и приготовила ароматное масло для притираний. Она ждала оклика госпожи, чтобы немедля освежить постель и одежду. У ложа больной было душно, пахло дымом сожженных фигурок демона Ахазу.
      Пока великая жрица спала, Ланиша присела на ковре у ее ложа. Она знала: госпожа позовет ее, как только проснется.
      "Никогда еще моя великая госпожа не была такой беспомощной и несчастной, - подумала Ланиша. - Всего третий день болезни, а узнать ее невозможно. Может быть, помогут заклинания, целебные травы не помогают. Может быть, Урсин принесет исцеление, но где он? Бедняжка мечется в жару. Что-то лепечет".
      - Не уходи, Ланиша! Не покидай меня, мне страшно. Мне приснилась Эрешкигаль в подземном царстве. Может быть, она зовет меня?
      Ланиша склонилась над ложем, велела убрать опахала, подала больной чашу с питьем и предложила освежить постель, но та отказалась.
      - Великая госпожа, все люди Ура обратились с молитвами к богам. Все знатные женщины Ура пришли в Зиккурат на большое моление. Их щедрые жертвы богам помогут тебе. Люди стоят за дверью, хотят посмотреть на свою великую жрицу храма Луны.
      - Не хочу никого видеть. Боюсь дурного глаза. Пусть уйдут, прошептала Нин-дада. - Дай успокоительное питье.
      На этот раз сон был долгим. Ей приснилось доброе лицо Нанна. Она хотела обратиться к нему с молением, но бог уплыл за розовое облако. Проснувшись, Нин-дада подумала, что надо обратиться к своему покровителю, но у нее не было сил для того, чтобы прийти в храм. Она решила обратиться к Нанна, когда бог покажется в темном небе.
      - Как я люблю тебя, прекрасная звезда, освещающая небо, когда солнце заходит, разгоняющая тьму ярким светом!.. - прошептала Нин-дада и тут же позвала Ланишу. Она пожелала надеть самые прекрасные одежды, потребовала украшения и благовония, чтобы предстать перед богом во всей своей красе.
      Жрицы и служанки подняли ложе своей жрицы и принесли его в сад. Было прохладно и благоуханно. Полная луна в темном небе словно ждала свою жрицу. Она освещала белые стены дворца и залила серебряным светом финиковые пальмы. Великая жрица пожелала остаться наедине с богом.
      Она простерла руки к небесам и тихим голосом запела:
      Царь, недостижимый в далеком небе,
      Син, недостижимый в далеком небе,
      Царь, любящий прямодушие, ненавидящий зло,
      Син, любящий прямодушие, ненавидящий зло,
      Уничтожь зло подобно змее...
      Нин-дада пристально вглядывалась в серебряное светило. Ей показалось, что луна улыбнулась и кивнула в знак согласия. "Все будет хорошо", подумала великая жрица и удивилась тому, что луна в этом вещем сне была точно такой же, но только более розовой. И облако было розовым. Это хороший признак. Важно, что облако не было черным и зловещим.
      - Ланиша, - позвала она свою любимицу, - позови девушек, отнесите меня в покои, я довольна встречей с моим покровителем - богом Сином. Он поможет мне.
      Покидая сад, Ланиша с завистью подумала о рабынях, поливающих цветы. С тех пор как она оказалась служанкой у великой жрицы, она стала еще более несчастной. Ей редко удавалось побыть со своей маленькой дочкой. А сердце болело, тревожилось о малютке. Они жили за крепостной стеной в хижине для рабынь царского дома. Старая бабка могла побить девочку, забывала покормить. Сколько раз Ланиша заставала свою любимицу в слезах. "Скорее бы вернули здоровье моей госпоже, - подумала Ланиша. - Я стану свободней и смогу позаботиться о моей сиротке. Великий Нанна, внемли нашим мольбам, пошли здоровье Нин-даде. Для себя я прошу немного, дай мне силы вырастить дочку. Может быть, она не оставит меня в старости. Пожалей меня, великий Нанна!"
      Ланиша тихонько подошла к ложу повелительницы, чтобы услышать дыхание. Ее встревожило чрезмерное спокойствие, неподвижность госпожи. Ланиша долго прислушивалась, но не услышала дыхания.
      Тогда она коснулась руки Нин-дады и с ужасом отпрянула. Рука была холодной. Ланиша бросилась к дверям и закричала:
      - Умерла великая жрица храма Луны! Не стало нашей повелительницы!
      И тотчас же к ложу умершей бросились с воплями и стенаниями толпившиеся у дверей: жрецы, лекари, слуги и жрицы. Верховный жрец Имликум вышел на площадь и сообщил людям Ура о великом плаче. Он пошел к правителю Ура Рим-Сину сообщить о великой скорби.
      Люди Ура пали ниц и стали взывать к богам. Они обращались к богине Эрешкигаль с мольбой - быть милостивой к сошедшей в подземное царство великой жрице храма Луны.
      Абуни ущипнул Сингамиля и шепнул ему на ухо:
      - Она обыкновенная женщина Ура, она не богиня.
      Сингамиль вспомнил строки из старинного сказания и прочел их другу:
      Боги, когда создавали человека,
      Смерть они определили человеку,
      Жизнь в своих руках удержали.
      - Пойдем домой, - предложил Абуни, - "дом табличек" будет закрыт. У нас много свободных дней впереди.
      * * *
      - Боги любят тебя, великий правитель Ларсы, - сказал Имликум, падая ниц перед Рим-Сином. - Они даровали тебе больше лет, чем твоей дочери. Скорбно мне сообщить тебе печальную весть. Но боги всесильны. Эрешкигаль увела Нин-даду в свое подземное царство. Великий плач в Уре.
      - Урсин загубил Нин-даду! - закричал правитель Ларсы. Вскочив со своего кресла, он заметался по комнате, ломая руки и проклиная лекарей Ларсы. - Он ответит за жизнь моей дочери! Он клялся, что все сделано для ее спасения, не признался в своей беспомощности. Мы могли вызвать лекарей из всех соседних городов, мы доверились царскому лекарю. Зачем? Он загубил великую жрицу храма Луны. Не будет ему пощады. Сегодня же казним его у священных ворот Ура.
      Опечаленный Рим-Син приказал немедля воздвигнуть усыпальницу для великой жрицы, приготовить множество драгоценных сосудов, ювелирных изделий и даров для богини Эрешкигаль, чтобы повелительница подземного царства оказала милость Нин-даде.
      - Объяви великий плач в Уре, - приказал Рим-Син. - Никого не пускай во дворец. Призови рабов из других городов Ларсы, пусть быстро и величаво воздвигнут усыпальницу для моей Нин-дады. Как могло случиться подобное? Умерла молодая красивая Нин-дада, а старый Рим-Син пережил ее. Уходи, Имликум! Оставь меня наедине со скорбью!
      Имликум молча слушал повелителя, опустив глаза долу и не смея шелохнуться. Когда он собрался уходить и склонился в низком поклоне, Рим-Син вдруг окликнул его и снова приказал найти Урсина, казнить его у священных ворот Зиккурата.
      ПРОЩАНИЕ
      У многочисленных жрецов, которые жили на Горе бога, было столько забот, сколько не бывало в самые большие праздники: в новый год, в дни священных жертвоприношений. Только они знали, как будет устроена усыпальница и что будет туда положено. Уже приготовлен обожженный кирпич, выкопана огромная яма, настолько большая, что в ней могли бы поместиться несколько домов ремесленников. Искусные мастера стали возводить кирпичный свод. Плотники украшали резьбой дверь из драгоценного кедра, доставленного из священных рощ Ливана. Во дворце уже отобраны золотые и серебряные сосуды, сшита одежда для великой жрицы. Музыканты из дворца Рим-Сина настраивали свои арфы, украшенные золотыми головами священных быков. Для молоденьких музыкантш были приготовлены небольшие лютни, украшенные золотом, серебром и лазуритом. Жрец, ведающий жертвоприношениями, отобрал в священном хлеве самых красивых коров, овец и коз для жертвоприношений. Было приказано пригнать на Гору бога белых ослов, чтобы отобрать самых породистых, призванных тащить тележки с утварью. Для возницы - молодого и статного - сшили парадную одежду из белой овечьей шкуры. Из хранилищ дворца было выдано много кусков тонкой шерсти красного цвета для женской одежды. Искусные портнихи украшали платья для парадного шествия женщин бусинами из золота, серебра и сердолика.
      Все ювелиры города были заняты изготовлением украшений для богатых женщин. Золотые серьги в форме полумесяца, головные уборы в виде золотых и серебряных венков, золотые гребни, украшенные цветками из лазурита и сердолика.
      Подготовка к торжественному прощанию потребовала многих дней. Люди Ура с великим усердием и преданностью трудились, стремясь угодить жрецам, которые лучше всех знали, что угодно богам и что угодно умершей.
      Когда Игмилсин отдал жрецу последние таблички сказания о Гильгамеше, ему тут же поручили сделать красивую надпись для печати. Никогда еще царский писец так тщательно не выводил каждый клинописный знак. "Нин-дада - великая жрица храма Луны", - было написано на печатке. Искусный резчик по камню вырезал сердоликовую печать.
      Царский ювелир Син-Ирибим рассказывал Игмилсину, что никогда в Уре не было изготовлено такое количество золотых украшений. "Я думаю, - говорил он переписчику, - что все богатые женщины Ура примут участие в священной процессии".
      Ночью на всех башнях храма бога Уту горели бесчисленные светильники. Люди, собравшиеся у Горы бога, молча прислушивались к молитвам жрецов, возносимым с вершины самой большой и красивой башни.
      А во дворце шли последние приготовления к прощанию. Нин-дада лежала на деревянных позолоченных носилках. Ее прислужницы - юные жрицы и рабыни - приодели ее так, как, бывало, одевали в дни новой луны. Весь день они были озабочены тем, как лучше сделать прическу и уложить золотой венок чрезмерно большой для маленькой головы Нин-дады. Одни предлагали позвать ювелира и переделать это роскошное царское украшение. Другие призадумались над тем, для чего великая жрица заказала такой большой венок из листьев бука и цветов. Женщина, которая постоянно причесывала царскую дочь, предложила парик. Она приказала отрезать длинные черные волосы у трех молоденьких рабынь и вскоре сделала большой красивый парик. На нем золотой венок выглядел особенно красивым и нарядным.
      Женщина, ведающая умащениями, очень искусно подкрасила брови, ресницы и веки, наложила румянец на пожелтевшие щеки, и тогда все женщины, толпившиеся у ложа своей госпожи, увидели, как красива была Нин-дада.
      Одежда великой жрицы была расшита тысячами золотых, серебряных и сердоликовых бусин. Их было так много, что они полностью закрыли тонкую шерстяную ткань кораллового цвета. Только на правом плече и можно было увидеть кусочек платья. Но и здесь были заколоты три длинные золотые булавки с головками из лазурита. Тут же лежали амулеты: три рыбки - одна из синего камня, а две из золота. Четвертый амулет - две сидящие золотые газели. В руках у жрицы был золотой кубок. А рядом, на ложе, сверкал множеством красок любимый царицей головной убор, какого не было ни у одной из ее предшественниц. Это была диадема, сплошь расшитая множеством крохотных лазуритовых бусинок. По синему фону шел ряд изящных золотых фигурок животных: оленей, газелей, быков и коз. Между фигурками были размещены гроздья гранатов по три плода, укрытых листьями и веточками с золотыми стебельками и плодами или стручками из золота и сердолика. В промежутках были нашиты золотые розетки, а внизу свешивались подвески в форме пальметок из крученой золотой проволоки.
      - Все готово в последний путь, - сказала распорядительница церемоний из храма Луны.
      Сотни светильников мигали, освещая золотистым светом просторные покои великой жрицы. Закончив хлопоты, женщины-жрицы, служанки, рабыни, стоя у ложа усопшей, молча дожидались утра. Они с нетерпением ждали последнего скорбного шествия в надежде, что потом долго будут свободны от привычных обязанностей. Прислуживать великой жрице, угождать царской дочери было почетно, но очень трудно.
      Вдруг распахнулись двери, и в тяжелой, гнетущей тишине послышались шаги. Впереди шел верховный жрец Имликум. Лысый, с белой бородой, в юбке из длинношерстного барана, он выглядел величаво. Его голая впалая грудь еще хранила следы царапин - признак скорби. Рядом шел повелитель Ларсы Рим-Син в траурной одежде, увешанной амулетами от дурного глаза и внезапной болезни. За ними шли певцы и певицы, сопровождаемые множеством арфистов и музыкантов с дудками и барабанами. Они выстроились вокруг ложа умершей и по знаку жреца запели:
      Боги, когда создавали человека,
      Смерть они определили человеку,
      Жизнь в своих руках удержали...
      ...В доме мрака, жилище Иркалы,
      В дом, откуда вошедший никогда не выходит,
      И путь, по которому не выйти обратно,
      В дом, где живущие лишаются света,
      Где их пища - прах и еда их глина,
      А одеты, как птицы, одеждою крыльев,
      И света не видят, но во тьме обитают,
      А засовы и двери покрыты пылью!..*
      _______________
      * Перевод И. Дьяконова.
      Все молча слушали, вникая в каждое слово. Когда игра арфистов сопровождала пение без игры дудочников и барабанщиков, каждое слово сказания проникало в душу. Но когда включались барабанщики, когда гремели дудки, слова сказания заглушались, и жрец делал знак музыкантам, чтобы играли тише. Особенно растрогало женщин пение заключительной части сказания:
      ...Кто сегодня из Земли барабан мой достанет?
      Кто барабанную палочку из преисподней достанет?..
      Гильгамеш, почему ты плачешь, почему печально сердце?
      пели девушки.
      Барабан твой я сегодня из Земли достану,
      Барабанную палочку из преисподней достану!
      продолжали юноши.
      Имликум, стоя у изголовья Нин-дады, не спускал глаз с лица великой жрицы, словно надеялся увидеть улыбку - знак благодарности за хорошее пение, задуманное мудрым жрецом.
      Уже светало, когда умолкли арфы и жрец позволил певцам и музыкантам передохнуть и подготовиться к скорбному шествию.
      Имликум, удостоенный чести идти рядом с великим правителем Ларсы, в сопровождении телохранителей и стражи проводил Рим-Сина во дворец. По обе стороны дороги шествий стояли люди Ура. По мере приближения божественного правителя они падали ниц и выражали свою скорбь горестными воплями. Когда свет факелов вырывал из тьмы израненные лица и простертые к небу руки, Имликум говорил Рим-Сину:
      - Люди Ура любили великую жрицу, их скорбь безгранична.
      * * *
      Сингамиль рано проснулся на своей жесткой циновке. Помня вчерашние слезы сына, заботливая Уммаки захотела побаловать любимца. Она дала ему большую глиняную чашу молока и кусок свежей ячменной лепешки.
      - Ешь, сынок, - сказала она ласково, - сегодня "дом табличек" закрыт. Плач в Уре. Умерла великая жрица храма Луны. Нет у нас больше нашей богини Нин-дады.
      - Не богиня она! - воскликнул Сингамиль. - Богини не умирают. Боги живут вечно. Я прочел в старинной табличке из царского дома. Царская дочь Нин-дада - обыкновенная женщина Ура.
      - Тише, сынок. Не говори таких слов. Услышит царский слуга или жрец беда будет. Нас могут убить, нас могут закопать живьем. Молчи, сынок! Пусть в табличке написано про это, а человек Ура не может сказать такое. Жрецы лучше нас знают про царей и богов. Молчи!
      Сингамиль посмотрел на мать, испуганную и печальную.
      - Об этом знают только трое, - прошептал он. - Первым прочел это отец. А когда я прочел табличку про смерть Энкиду, я узнал самое удивительное. Я узнал, что ярая смерть не щадит человека, а боги живут вечно. Я поведал об этом своему другу, сыну Шиги, Абуни.
      - Уту, великий, милосердный! - воскликнула Уммаки. - Как можно было сказать это мальчишке Абуни? Глупый мальчишка может сказать об этом каждому из должников Шиги. Я видела, он записывает долги на глиняной табличке. Какое зло нам причинили эти старинные обожженные таблички! Всхлипывая, Уммаки повторяла: - Великий Уту, пусть минует нас кара! Мой сын еще мал и глуп, прости ему прогрешение!
      - Не я придумал это, - пробормотал Сингамиль, разжевывая лепешку.
      Слезы матери заставили его призадуматься, не согрешил ли он, назвав Нин-даду обыкновенной женщиной. Нет, не согрешил. Так сказано в старинном сказании, а там все правда.
      - Абуни мой друг, - сказал Сингамиль. - Мы дружим, как Гильгамеш и Энкиду. Мы поклялись помогать друг другу и никогда не делать зла. Как же я мог не рассказать ему про табличку? А он сам понял и разгадал истину. Это великое дело. А ты плачешь.
      Уммаки смахнула слезы и внимательно посмотрела на своего любимца. "До чего же умен мой Сингамиль, - подумала она. - Во всем Уре нет такого умного мальчика. Так бы и любовалась им целыми днями, так бы и слушала его. А ведь он еще маленький. Уту, великий, дай ему счастливые годы! Пусть он станет самым богатым, самым знатным человеком Ура!"
      - Ступай, сынок, к реке, надо покормить корову, набрать немного травы на завтра. Говорят, будто великое прощание и шествие по дороге процессий начнется рано утром. Все мы пойдем к Горе бога прощаться с великой жрицей. Нарви побольше травы, голодная корова не даст молока.
      За высокими стенами Ура Сингамиль нашел небольшую поляну с пожелтевшей травой. Пока корова паслась, он рвал траву и складывал ее в ивовую корзинку. Ему было жаль, что Абуни не пригнал сюда своего белого ослика. Зато завтра они будут вместе. Абуни запряжет ослика в маленькую повозку, положит на нее мешок зерна и во время шествия, когда покажутся возницы с упряжкой ослов и быков, он покатит свою повозку рядом с ними, а Сингамиль прыгнет к нему в повозку, и они, сидя рядом на мешке зерна, поедут к усыпальнице. Они всё увидят. Посмотрят, какие сокровища выгружают возницы. Увидят драгоценные сосуды из золота и серебра, предназначенные богам подземного царства. А потом они погонят ослика домой. Вот когда мальчики в "доме табличек" разинут рты от удивления. Как они будут завидовать счастливцам, увидевшим небывалое! Ни один ученик в "доме табличек" не видел царских сокровищ. Может быть, увидят во время шествия, но там их не разглядишь.
      Сингамиль изнывал от нетерпения. Замысел, который Абуни обещал осуществить, показался ему даже более отчаянным, чем поход Гильгамеша и Энкиду в леса Ливана, где их мог убить страшный Хумбабу.
      * * *
      Все люди Ура с нетерпением ждали дня, когда состоится великое прощание с царской дочерью. Одни мечтали увидеть пышное шествие и роскошные одежды царедворцев, другие стремились показать себя в богатых золотых украшениях, третьи хотели лишь избавиться от хлопот. Это были ремесленники, которым пришлось трудиться в поте лица, чтобы угодить жрецам и царедворцам.
      Много хлопот было у служанок и рабынь Нин-дады. Ланиша сбилась с ног, выполняя бесчисленные поручения. Все это время она терзалась мыслью о маленькой дочке, которая показалась ей больной, когда она с ней прощалась несколько дней назад. Ей слышался голос малютки - казалось, что девочка зовет ее и плачет. "Что-то тяжело у меня на сердце, - подумала Ланиша, не избила ли ее бабка? Добрая богиня, сбереги мне маленькую, не дай ее в обиду! Не дай злобной старухе продать дочку. Добрая богиня, верни меня домой, я никому не нужна во дворце. Меня считали счастливой, когда я оказалась в покоях великой жрицы, но не было мне здесь счастья. Страхи одолели. Трудно угождать жрице, подобной самой богине".
      Размышления Ланиши прервала распорядительница церемоний. Она велела всем горничным, юным жрицам и рабыням приготовиться к великому прощанию. Она выдала каждой красное шерстяное платье и горсть серебряных или золотых бусин, чтобы украсить ворот и обшлага рукавов. Каждая получила серьги. Жрицы стали примерять золотые венки для волос, рабыни и горничные получили серебряные ленты. Всем было приказано умыться и тщательно расчесать волосы, как положено по большим праздникам.
      - Добрая богиня услышала мои мольбы, - сказала Ланиша подруге, когда они вышли за ворота дворца. - Наконец-то я побегу к моей дочке. Четыре дня не видела ее. Боюсь, не больна ли? Злая старуха не любит девочку. Была бы жива моя мать, я бы никогда не дала ребенка чужой старухе. Судьба моя тяжкая. Плохо быть рабыней.
      - Ты жива, и богиня поможет тебе вырастить дочку, - ответила подруга. - Не подумай, что у меня хорошая жизнь. Муж бьет меня нещадно. У меня не проходят синяки от побоев. Как только рассердится, так и жди колотушек. Я рада, что меня взяли во дворец прислужницей. Я всегда боюсь возвращаться домой, боюсь побоев. Муж мой любит крепкое пиво да еще примешивает туда травы, от которых дуреет. Беда, да и только! За что мне такое наказание? Побьет, а плакать не дает.
      - Я думаю, что из всех женщин на свете лучше всего живется жрицам. Никто над ними не властвует, - сказала Ланиша.
      Они поспешили к хижинам царских рабынь, чтобы ранним утром уже быть во дворце верховной жрицы.
      Всю ночь Ааниша пришивала серебряные бусины к вороту платья, украсила рукава. Рано утром она тщательно расчесала свои длинные красивые волосы, нацепила золотые серьги, подаренные ей отцом, когда она была маленькой и свободной. Надела красное платье и почувствовала, что она очень привлекательна. "Некому полюбоваться на меня, - вздохнула Ланиша и пошла прощаться со спящей дочкой. - Потерпи, маленькая! Скоро я вернусь и возьму тебя на руки, а ты улыбнешься мне и покажешь свои крошечные белые зубы".
      На площади Зиккурата толпился народ. Все жители Ура собрались здесь для участия в торжественной процессии. Как только вынесли деревянные с позолотой погребальные носилки, так в одно мгновение вся толпа закричала, заголосила.
      Люди опустились на колени и с рыданием рвали на себе одежду, царапали лица.
      Верховный жрец Имликум, с бритой головой, в белой шерстяной юбке, отделанной бахромой, увешанный амулетами, прикрытый алым плащом, обратился к сотням коленопреклоненных:
      - Мы поднялись на крышу перед великим Уту, свершили воскурение. Поставили жертву перед Уту, воздели руки. Зачем забрал у нас Нин-даду? Пусть берегут ее стражи ночи! Великий Уту, мы вопрошаем, зачем страданье ей послано было? Зачем не дал ты ей долгие годы?
      Дымились ароматные травы в курильницах, слышались стоны и рыдания. Ослепительно сверкало солнце и сияли в его лучах золотые и серебряные украшения на красных платьях женщин. Знатные женщины украсили свои прически золотыми венками в виде цветов и листьев бука, точно такими же, каким был венок Нин-дады. Разница была лишь в том, что венок великой жрицы был вдвое больше и тяжелее. Но кто мог осмелиться соперничать с повелительницей?
      К стране без возврата,
      к обширной земле
      ушла Нин-дада, дочь Рим-Сина.
      К обители мрака,
      жилищу Иркалы,
      откуда входящий никогда не выходит,
      ушла великая жрица храма Луны.
      - К стране без возврата ушла наша повелительница... - повторяли молящиеся.
      - Потушим курильницу, завершим молитву, - сказал верховный жрец Имликум.
      Повторяя эти слова, все поднялись и выстроились для торжественного шествия. Впереди Рим-Син рядом с Имликумом, за ними люди, несущие носилки с покойной, следом жрецы, музыканты, царедворцы, воины. Шли слуги богатых с дарами богине Эрешкигаль, повелительнице подземного царства. Они несли на головах дорогие сосуды, вазы с фруктами, блюда с жареной бараниной. Среди рабынь и служанок шла Ланиша. Она так торопилась, что забыла повязать голову серебряной лентой. Она зажала ее в кулак и все думала, как бы не забыть повязать голову, когда шествие приблизится к священной могиле. Там, в суете, когда каждый захочет пройти вперед, чтобы в последний раз увидеть великую жрицу, можно будет незаметно повязать. "Я простилась с тобой, прекрасная госпожа, - говорила себе Ланиша. - Я запомнила твою необыкновенную красоту и твои сверкающие одежды. Как мы ничтожны перед тобой!"
      Игмилсин, Уммаки и Сингамиль стояли в толпе простолюдинов и с восторгом рассматривали богатых людей Ура, которым посчастливилось участвовать в процессии и в прощании с дочерью правителя Ларсы. Они восхищались богатым убранством и одеждой знатных женщин.
      - Вот счастливцы, - говорила Уммаки жене пивовара, - посмотри, у них царские украшения и платья из тончайшей алой шерсти. Посмотри, как много женщин, молодых и красивых, завернуты в шерстяные покрывала, а в ушах сверкают серьги в виде полумесяца. Таких нарядных женщин я никогда не видела. Их не видно на улице, где ходим мы, простолюдинки.
      Прощание с великой жрицей превратилось в редкостное зрелище. Ювелиры, оружейники, ткачи и гончары видели, что и они причастны к этому зрелищу своим трудом. Каждый видел изделия своих рук и мог гордиться своим искусством.
      - Весь Ур видит мою работу, - говорил с гордостью ювелир Син-Ирибим. - Такое случается редко. Может быть, раз в жизни. Сколько я сделал прекрасных золотых украшений, но их прятали в сокровищнице царского дворца. Только царедворцы могли видеть мою работу, когда правитель Ларсы призывал их во дворец. А тут все видят. И твои кувшины видят, - обратился он к гончару, - и твои бронзовые шлемы на головах воинов, - говорил он меднику и оружейнику. - Как подумаю, что все это будет лежать в земле, так душа болит. Мастера трудились целые годы, чтобы сделать такую красивую работу. Посмотри, вот несут серебряные сосуды, как они искусно украшены! Это не перстень, не скоро сделаешь такую работу. И все пойдет в подземное царство!
      - В усыпальницу царя кладут еще больше сокровищ, - отвечал Игмилсин. - Я как-то писал перечень драгоценного оружия, сделанного для Рим-Сина. Сколько потрачено меди, золота и серебра! Как только умрет, уже готовы дары для злобной Эрешкигаль. Она требует великих жертв. Человек во власти богов! Таков наш удел!
      Сверкали на солнце позолоченные арфы, алели нарядные одежды. После отряда воинов показались возницы с поклажей на легких повозках. Сингамиль внимательно следил, не появится ли Абуни со своим белым осликом.
      "Как только увижу маленькую упряжку Абуни, так и прыгну к нему и сяду рядом на мешке ячменного зерна, - думал Сингамиль и глядел в нетерпении. Важно незаметно пробраться к нему, чтобы отец не увидел. Мать так увлечена зрелищем и разговорами с соседками, она не увидит. Но вот и Абуни".
      Сингамиль скрылся в толпе и поспешил к Абуни. Он не успел приблизиться к тележке с белым осликом, как почувствовал крепкую руку, схватившую его за плечо.
      - Куда ты полез? Глупая твоя голова! Куда тебя понесло? - услышал он голос отца.
      - Я к Абуни, видишь белого ослика? Мы вместе проберемся в усыпальницу великой жрицы. Мы все увидим и тебе расскажем, - бормотал Сингамиль, пытаясь вырваться из крепких рук отца.
      Но Игмилсин тащил его назад, а белый ослик с тележкой Абуни отдалялся.
      - Пусти, отец! Мой друг ждет меня. Мы договорились...
      - О чем договорились? В своем ли ты уме? Разве могут ничтожные мальчишки, несчастные оборвыши приблизиться к царской усыпальнице? И как вы могли придумать такое? Жрецы могут избить вас до смерти. Где Шига? Надо сказать, чтобы увел отсюда озорника. Я не вижу Шиги! Пропадет глупый мальчишка! Абуни! Абуни! Вернись, Абуни! - кричал писец.
      Но белый ослик Абуни уже затерялся среди повозок, влекомых белыми быками и ослами.
      - Мы вместе с ним придумали, - плакал Сингамиль. - Я обещал сесть в его повозку и вместе с другими возницами спуститься в усыпальницу. Мы хотели увидеть священнодействие. Мы дружим. Мы неразлучны. Я пойду за ним. Я побегу. Мы как Гильгамеш и Энкиду...
      Рыдания сотрясали Сингамиля. Он вырывался из рук отца, но писец был неумолим. Он тут же, в толпе, исколотил сына и потащил его к дому. Уммаки, ничего не понимая, бежала за ними. Сердце ее разрывалось от горя, но она не смела спросить мужа, за что он колотит сына. Бесправная женщина Ура не могла вмешиваться в дела своего господина.
      - "На две трети бог, на одну - человек он..." - помнишь ли ты эти строки, ленивец? Как ты смел говорить недозволенное - "мы как Гильгамеш и Энкиду"! - кричал писец, сопровождая свое нравоучение пинками.
      Теперь, когда они стояли у порога дома, Игмилсин дал волю своему гневу.
      - Я рассказал тебе о Гильгамеше в надежде, что ты станешь умнее, а получилось наоборот. Я старался, уммиа старался, а ты ничему не научился. Негодный мальчишка захотел дружить, подобно великому Гильгамешу, избравшему себе в друзья отважного Энкиду. Они были умны и бесстрашны. Их любили боги. А ты чего захотел? И зачем только я послал тебя в "дом табличек"? Зачем плачу за твое учение? Боги милостивые, я не поручаю ему даже сбор тростника для очага. Я велю Уммаки поить его свежим молоком. Все напрасно!
      - Что-то скверное случилось, - шептала Уммаки, не смея спросить.
      Ей было непонятно, за что наказан сын. Она видела рассерженного мужа, которого боялась и почитала, подобно тому как почитали верховного жреца. Она никогда ни о чем не просила мужа, не говорила ему о своих тревогах, а он не посвящал ее в свои дела. Даже язык у мужчин Ларсы был другим, не таким, как у женщин. Между собой женщины говорили на своем языке, не всегда понятном мужьям. Мужья были уверены, что женщины ничтожно глупы и никогда не поймут тех важных дел, которыми они занимаются.
      * * *
      Процессия двигалась вдоль широкой улицы, выложенной асфальтными плитами. По обе стороны дороги стояли в молчании люди Ура. Простолюдины знали, что никому из них нельзя приблизиться к священной усыпальнице. Только знатные люди Ура, царедворцы, воины и жрецы, могли проводить в последний путь великую жрицу. Присутствие Рим-Сина требовало особенно строгой охраны. Сотни воинов сопровождали процессию. Ремесленники, земледельцы, купцы в низком поклоне встречали идущих впереди шествия Рим-Сина и верховного жреца.
      Шига стоял среди ремесленников, соседей своего двора. Он внимательно рассматривал поклажу на повозках, везущих богатые дары подземным богам. Вдруг он увидел своего белого ослика и Абуни, сидящего на мешке зерна.
      - Или я сошел с ума, или Абуни обезумел! - закричал Шига и бросился к сыну, расталкивая толпу.
      Он пробрался к возницам, стащил Абуни с тележки и поволок его в сторону от дороги. Люди, глазеющие на процессию, не обратили внимания на продавца зерна. Они были увлечены небывалым зрелищем торжественного шествия. В то время когда Шига избивал своего непокорного сына, процессия уже приблизилась к усыпальнице.
      Под звуки арф, свистулек и барабанов, под скорбное пение юных жриц носилки с усопшей внесли под кирпичные своды, поставили на циновки среди светильников, драгоценных ваз и сосудов для благовоний. Три молоденькие девушки в золотых венках на распущенных волосах, нарядные и красивые, были посажены рядом с носилками. Каждой дали чашу с питьем, предупредив, что это поминальное питье, угодное подземным богам. Девушки гордились тем, что им доверили охранять великую госпожу. Им нравились нарядные платья, выданные распорядительницей церемоний для торжественного прощания с великой жрицей. Им сказали, что как только будут прочтены молитвы и жрец даст знак испить из поминальной чаши, они смогут подняться по пандусу и постоять рядом со знатными женщинами Ура, которые окружили гигантскую яму, расположившись поблизости от великого правителя Ларсы, верховного жреца Имликума, главного военачальника, дворцового глашатая и главного кравчего. Они будут свободны. Девушки были в восторге оттого, что окажутся рядом с такими знатными людьми Ура. Сидя рядом с носилками, они покорно испили из своих чаш. Действие питья было мгновенным. Девушки уснули, и все, кто стоял поблизости, видели, как по знаку жреца рабы стали засыпать землей усыпальницу с Нин-дадой и девушками у ее ног. Бросив в могилу печатку с именем великой жрицы, Имликум спустился по пандусу в гигантскую яму, приготовленную для поминальной трапезы. Сюда пришли юные жрицы, служанки и рабыни Нин-дады, воины ее охраны, возницы с повозками, груженными дарами людей Ура, музыканты. Они уселись на циновках вокруг большого бронзового котла, наполненного поминальным напитком. Молодой красивый виночерпий, недавно приведенный во дворец старым воином, наполнял чаши питьем, приготовленным прошлой ночью. Смешав настойки разных трав, известных как усыпляющие, жрецы стали гадать на печени ягненка, чтобы узнать, будет ли угодно великому Уту жертвоприношение людьми. Гадание показало, что жертвоприношение будет угодно богу Солнца, блюстителю справедливости.
      Тихо играли арфы, были слышны молитвы жрецов, когда Имликум поднялся и сказал, что настало время испить священный напиток в память великой госпожи, ушедшей в царство Эрешкигаль.
      Было душно и невыносимо жарко в открытой громадной яме. Хотелось скорее уйти. Все участники тризны с нетерпением ждали того мгновения, когда, испив священный напиток, можно будет подняться наверх и вернуться домой.
      Среди служанок великой жрицы сидела Ланиша. Она так и не успела повязать голову серебряной лентой. Прежде чем испить из чаши, она подумала, что пандус, по которому они спускались в эту яму, устланную циновками, очень близко от нее. Как только кончится священнодействие, она одна из первых выйдет отсюда. Она пригубила чашу.
      Последнее, что услышала Ланиша, - погребальную песнь. Ее пели юные жрицы под звуки арф.
      Пусть твой жизненный путь не исчезнет из памяти.
      Пусть имя твое называют в грядущие дни.
      Пусть грехи твоих домочадцев будут забыты, пусть долги
      твои будут прощены.
      Пусть произнесут страшное заклятье против демона, который
      поднял на тебя руку...
      Умолкла музыка, и Ланиша почувствовала, что засыпает.
      Имликум внимательно посмотрел на арфисток и увидел, что руки их застыли на струнах. Уснули воины, уснули возницы, сидя на повозках рядом с поклажей. С чашами в руках застыли женщины в своих красных платьях и золотых серьгах в форме полумесяца.
      По знаку Имликума жрецы внимательно осматривали уснувших. Они знали, что никто из них уже не проснется, щедрая жертва удалась.
      - Лица у всех спокойные, даже радостные, - сказал Имликум, - боги видят, как охотно ушли вслед за царской дочерью верные ей люди. Они были счастливы испить настой из священных трав. Старый воин, вон тот, он сидит справа от первой арфы, спросил меня об этом напитке, я сказал ему, что настой приготовлен из редкостных трав, дающих бодрость.
      Вдруг раздался трубный голос белого быка. Имликум вздрогнул.
      - Заколоть всех животных, стоящих в упряжке! - приказал он воинам охраны.
      Наступила тишина на долгие тысячелетия.
      Царь, вельможи, воины и знатные женщины Ура услышали слова верховного жреца:
      - ...боги, когда создавали человека, смерть они определили человеку, жизнь в своих руках удержали...
      Над участниками торжественного прощания, над теми, кто был принесен в жертву злобной богине Эрешкигаль, ослепительно сверкало солнце. Синело ясное небо Ура. И подобно редкостным цветам, алели платья рабынь, служанок и жриц Нин-дады. Блеск золотых украшений, драгоценных сосудов, перламутровых инкрустаций на арфах, спокойные позы сидящих с чашами в руках - все было торжественно и красиво: Это видел Рим-Син и все его приближенные. Они знали, Эрешкигаль достойно примет в свое царство великую жрицу храма Луны.
      - Мы оказали божеские почести твоей любимой дочери, великий правитель Ларсы, - сказал Имликум, обращаясь к своему повелителю. Он поднялся по пандусу, покрытому пестрыми циновками, за ним последовали жрецы, живущие на Горе бога.
      Сотни послушных рук засыпали землей гигантскую могилу, и вскоре образовался священный холм.
      БЕДА
      За высокими стенами Ура зеленели поля. Оросительные каналы приносили им влагу из Евфрата, поили вдоволь, щедро. Урожаи ячменя были высокими, землепашцы Ура кормили не только население города, но и соседние города.
      Среди землепашцев, прославленных своим умением возделывать хлебное поле, был Хайбани, с ним соперничал Гублатум, живущий по соседству. Каждый имел небольшой надел земли. Они постоянно собирали богатый урожай, растили овощи и славились своим трудолюбием. Потомственный землепашец, Хайбани придерживался строгих правил, которым учил его отец. Он заботился о сохранности каналов, внимательно следил за тем, чтобы его рабы вовремя затопляли поле и земля становилась бы в меру влажной, но вода не поднималась бы слишком высоко.
      Когда вода спадала, на поле выпускали волов с обвязанными копытами, чтобы они затоптали сорняки и выровняли поле. Вслед за волами на поле приходили рабы с мотыгами. Они должны были сровнять следы копыт, разбить молотком комья земли, трижды проборонить поле и разровнять граблями. Хайбани был строг и взыскателен, его поле постоянно ставили в пример нерадивым хозяевам. Сам он трудился на своем поле с рассвета до темноты. Не легко давались ему тяжелые звенящие колосья.
      На этот раз Хайбани сам устанавливал плуг, чтобы проложить глубокие борозды. Он знал: чем глубже борозда, тем выше вырастет колос. Семена он бросал на одинаковую глубину в два пальца.
      Можно было любоваться работой Хайбани. Соседи знали, что десять дней, предназначенных для посева, вся его семья и трое рабов не покидали поля ни днем, ни ночью.
      Но вот настал день, когда ростки пробились сквозь толщу земли. Радостно было на сердце земледельца. Он вознес молитвы богине Нинкилим и сделал первый полив поля. Ячмень зрел, зерна его наливались, суля богатый урожай. Сердце землепашца радовалось. Строго, по правилам дедов и прадедов, по правилам, записанным на глиняной табличке, поливали второй и третий раз. А когда Хайбани увидел на своем поле целое богатство, не поленился сделать полив и в четвертый раз.
      Уже близилось время уборки, оставалось несколько дней до полного созревания, когда пришел Шига договариваться о покупке зерна.
      - Доволен ли ты урожаем, Хайбани? - спрашивал Шига, обходя ячменное поле, радующее глаз тучными колосьями.
      - Я молился богине Нинкилим, я приносил жертвы богине зерна Ашнан. Как мы трудились! Как мы старались! Какие жертвы приносили! Сам ты имел поле, знаешь труд землепашца. Трое моих рабов были очень усердны. Волов я кормил сверх всякой меры, только бы делали свое дело. Когда повязали им копыта, чтобы сровнять поле, они так старательно топтали, что и молотка не понадобилось разбивать комья. Поле было ровное, гладкое, земля досыта пропиталась влагой. Вот и золотится веселое поле. Слышишь, колосья звенят, тяжелые, полные доброго зерна.
      Хайбани с гордостью простер руки к полю, словно обнимая его.
      - Земля наша кормилица, щедрая земля!
      - Я принес тебе задаток, - сказал Шига. - Как условились, одну мину серебра, остальное отдам, когда заберу зерно. Как только снимешь урожай, поторопись, приступай к молотьбе. Смотри, не давай ячменю склониться под собственной тяжестью, жалко и зернышко потерять.
      - Я не допущу потерь. Знаешь мое правило? Я хорошо кормлю жнеца, вязальщика и раба, который складывает снопы. Я знаю, от них многое зависит, чтобы сполна собрать зерно. Однако я собирался получить у тебя всю оплату вперед. Ведь я говорил тебе, что должен купить вола. Дай сразу две мины серебра, ты выручишь меня и первый получишь зерно моего урожая. Ведь не один ты, Шига, покупаешь у меня ячмень. Но к тебе у меня душа лежит. Не откажи, помоги мне.
      Они долго спорили, Шига согласился, зная, что через несколько дней уже получит свежее зерно и продаст его своим постоянным покупателям. Они пригласили в свидетели соседа Гублатума и трех других землепашцев, владеющих соседними участками. Шига поручил сыну Абуни приготовить долговую табличку, потребовал от Хайбани сделать отпечатки ногтей и отдал ему две мины серебра.
      Может быть, Шига и не стал бы так торопиться с получением зерна, но он обещал две корчаги хозяину "дома табличек" в уплату за целый год обучения Абуни. Мысль о том, что сын его будет грамотным и, может быть, станет служить в храме или во дворце правителя, заставляла бедного продавца зерна рисковать всем своим достоянием. Шига уже много лет покупал зерно у Хайбани, но никогда еще он не отдавал ему вперед так много серебра. В сущности, это стоимость зерна, которое он будет продавать до следующего урожая. Да и серебро взято в долг у Эйянацира. "Я поверил Хайбани, отдал чужое серебро взамен за эту табличку должника, а в следующий раз он поверит мне и поможет в трудную минуту", - говорил сам себе Шига, пряча табличку с отпечатками ногтей Хайбани в свой деревянный сундучок - самую большую драгоценность в его доме. Дерево было слишком дорого, и все предметы в его доме были сделаны из камыша: циновки, табуретки, корзины для хранения овощей. Деревянной была только дверь, полученная им в наследство от отца. Он перенес ее в свой дом, когда совсем разрушился старый дом его родителей.
      Покупая зерно у Шиги, Игмилсин спросил, скоро ли будет у него в продаже ячмень нового урожая и каков урожай у Хайбани.
      - Настолько хорош урожай, такое полноценное зерно, что я не утерпел и отдал ему вперед две мины серебра, - отвечал Шига. Он сказал и вдруг почувствовал, что тревожно у него на сердце.
      - У тебя было столько серебра в сундучке? - удивился Игмилсин, зная бедность своего соседа. Ведь Абуни был старшим, а за ним еще шестеро малышей - три девочки и три мальчика. Не легко всех прокормить. Игмилсин удивлялся тому, что бедный Шига все же умудрялся платить за сына в "доме табличек".
      - Пусто у меня в сундуке, - сказал с горечью Шига. - Не подумай, что я стал богаче. Я занял деньги у Эйянацира. А когда продам зерно нового урожая да еще получу от должников за зерно прошлого урожая, тогда и расплачусь. На этот раз у меня оказалось много должников. Ювелир, горшечник, хлебопек и оружейник - все задолжали, не спешат расплатиться. Однако они не получат зерно нового урожая, пока не вернут мне свои долги. Вот и расплачусь с Эйянациром. Я не люблю брать у него займов, он жаден и требует непомерного вознаграждения.
      - Будто я не знаю Эйянацира, - усмехнулся Игмилсин. - Весь Ур знает его умение копить и наживать добро. Но вот удивительно. Его жена, имея полное обеспечение и рабынь для услуг, не стала сидеть без дела. Она открыла ткацкую. Все ее рабыни, служанки и дочери сидят за пряжей, расчесывают шерсть, прядут, ткут и вышивают. Даже научились делать бахрому, а это дает им большую прибыль.
      - Боги дали Эйянациру великое умение делать полезные вещи, - сказал Шига, - вот он и копит богатство. Ведь он один на весь Ур научился превращать медь в слитки бронзы, а бронза нужна для главного военачальника, у него есть искусные мастера делать оружие. Рим-Син никого не боится, он знает, что оружие у него прекрасное. И все это Эйянацир.
      Шига вздохнул, снова подумал о своей оплошности, что не надо было отдавать деньги вперед за зерно. Не надо было брать в долг у богатого Эйянацира.
      Абуни был старшим и самым любимым в семье. Первенец был всегда здоровым и смышленым. Его мать, Нурамтум, часто вспоминала, как легко было с ним, когда он был маленьким. Никаких хлопот. Даже редко плакал. А теперь, когда у нее еще шестеро, хлопот хватает на все дни и даже ночи. Сколько надо циновок сплести для спанья! Сколько зерна перемолоть в своей ступе, чтобы всех накормить ячменной похлебкой, сколько надо перетащить охапок тростника, чтобы разжечь очаг и приготовить пищу для большой семьи. Сейчас их семеро, а могло быть и десятеро. Богиня Нинхурсаг - великая богиня-мать - забрала троих.
      Шига застал сына у хлева, где была свалена глина. Абуни старательно лепил таблички на завтрашний день. После долгих дней скорби, когда весь Ур был погружен в траур, настало время заниматься своими делами. Завтра предстояло идти в "дом табличек" и, сидя рядом с Сингамилем, внимательно слушать уммиа, аккуратно писать на табличке и все запоминать. Они условились учиться хорошо, чтобы суметь прочесть множество строк старинного сказания. Они еще не знали, удастся ли им раздобыть таблички, где записана история Гильгамеша. Но Сингамиль уверял, что уговорит отца принести домой эти прекрасные таблички, разумеется, в награду за похвалы учителя. А дождаться этих похвал очень трудно.
      - Старайся, Абуни, - сказал Шига. - Напиши домашнее задание, потом будет некогда, получим зерно и настанет горячая пора развозить его по домам наших покупателей. Настанет время собрать долги и расплачиваться с Эйянациром. А сейчас не задерживайся, ступай к царскому вознице, узнай, куда девался наш ослик. Натворил ты глупостей, теперь расхлебывай. Чтобы сегодня же ослик был в этом хлеву! Я-то думал, что учение прибавит тебе ума, но этого не случилось. И как ты мог сотворить такое - примазался к царским возницам со своим белым осликом да еще захотел посмотреть сокровища усыпальницы. Как вспомню твои проделки, так волосы дыбом поднимаются! Теперь я вижу, что мой Абуни дурак дураком!
      - Я не один задумал это, мы вместе с Сингамилем хотели пробраться в царскую усыпальницу. Мы хотели все увидеть и тебе рассказать. У меня вся спина в побоях, за что?
      - Ах, ты не знаешь, за что получил побои? Ты, видно, ничего не понимаешь и не видишь. Тебе бы ходить за плугом и мотыжить землю нашего маленького поля. Я его продал, а все, что получил за него, тратил на "дом табличек". Много ли ты знаешь бедных мальчиков, которые учатся в "доме табличек"? Только богатым туда дорога. Тебе бы таскать тростник для очага, а ты сидишь там с табличками да еще ленишься, а мать надрывается, таскает сухие стебли, сама ходит в колючие заросли. Ступай, сейчас же приведи нашего ослика!
      Абуни слушал отца молча, не подымая головы, старательно вымешивая глину. Он страшился расспросов отца. Он не знал, как ему ответить.
      - Ты что молчишь, бездельник! Или снова досталось тебе от "владеющего хлыстом" в "доме табличек"? Разве сегодня учились?
      - Сегодня меня не били. Уммиа отпустил нас. А потом было плохо...
      - Что значит "плохо"? Где плохо? Отвечай, пока не получил тумака!
      - Когда мы шли из "дома табличек", я попросил Сингамиля вместе со мной пойти к царскому вознице, который вел упряжку с белым быком. Мой ослик шел рядом, когда он вез дары в усыпальницу. Мы пошли, я хотел узнать, куда девался мой белый ослик?
      - И что же ты узнал?
      - Страшное узнал! Плачет жена возницы, плачут малые дети. Не вернулся домой возница. Остался в могиле возница.
      - Как так остался? Глупости говоришь, дурачина!
      - Жена возницы все узнала. Она обошла дома служанок и воинов, которые проводили в последний путь Нин-даду. Она обошла дома всех возчиков, которые вместе с ее мужем удостоились чести везти священные дары. Никто из них не вернулся домой. Остались в могиле рабыни, остались юные жрицы. Все, кто спустился в глубокую яму, где стоял котел с поминальным напитком. Как ты думаешь, отец, их живыми закопали? Почему они не вернулись?
      - Ты лучше подумай о том, что и сам мог остаться с ними, глупая, дурная голова! Ты мог погибнуть, а вместе с тобой могли погибнуть все мои надежды. Я учил тебя, чтобы вырастить достойного человека, знатного и богатого, а ты полез в могилу...
      - Хорошо, что ты успел меня вытащить из толпы. - Абуни улыбался, и это вывело из терпения Шигу.
      - Получай за все: за ослика, за твои выдумки, за все...
      Он стал его колотить с такой силой, что крики Абуни разнеслись по всей улице. Нурамтум не смела вмешиваться в дела мужчин, но слезы душили ее, страх мучил бедную женщину. Она подслушивала разговор мужчин и была в ужасе от того, что узнала.
      - Ты мог уйти в страну, откуда нет возврата, понимаешь ли ты это? кричал Шига.
      Сбежались соседи, стали расспрашивать, и все с удивлением узнали о гибели многих людей, которых жрецы завлекли в царскую усыпальницу и напоили ядовитым зельем.
      - Запомни на всю жизнь, - кричал Шига, - там, где власть царей, там, где власть жрецов, там - великие тайны! Не лезь туда, где тебе не положено быть. Тебя сберегла наша добрая богиня. Я никогда ее не называю по имени, но всегда чту и приношу ей дары. Вот она и сберегла тебя, Абуни.
      Шига устал от криков и от воплей сына. Его остановил возглас гончара: "Убьет мальчишку!" Шига и сам подумал, что может забить до смерти своего Абуни. Он оставил его в хлеву и пошел в дом, чтобы попросить у доброй богини благополучия, поблагодарить за спасение сына, за то, что Абуни уцелел, а погиб только ослик. Но как жалко молодых женщин, воинов и возчиков! Как жестоки боги!
      Нурамтум, обливаясь слезами, обмывала раны Абуни, утешала его и поила молоком.
      - Ты будешь здоровым, сынок, ты будешь счастливым, - говорила она тихо, чтобы не услышал Шига. Она знала, что сейчас ее забота о сыне может рассердить мужа. - Мальчику одиннадцать лет, скоро будет двенадцать. Он еще мало жил на свете, откуда ему знать, что хорошо, что плохо? - шептала Нурамтум. - Не плачь, сынок.
      * * *
      Сингамиль, расставшись с Абуни у дома царского возчика, не решался идти домой. Он знал, что отец непременно отколотит его, когда узнает о том, что произошло в усыпальнице великой жрицы. Мысль о том, что он, Сингамиль, мог быть среди погибших, а может быть заживо похороненных, потрясла его. Если бы не отец, не было бы на свете Сингамиля. Но он не скажет об этом отцу. Пусть отец узнает это от соседа. Невозможно самому признаться в своей глупости и снова дать повод для колотушек.
      Сингамиль пошел к колючим кустарникам, чтобы принести хворост для очага. Он редко это делал, а сейчас решил, что лучше не попадаться на глаза отцу. А еще захотелось помочь матери, которая умела его пожалеть. "Пусть знает, что у нее есть помощник", - решил Сингамиль.
      Уже вечерело, когда к очагу Уммаки была положена большая вязанка хвороста. Мать глазам своим не поверила.
      - Сынок, - воскликнула она, - у тебя доброе сердце! Как ты узнал, что я нездорова и нет у меня сил ходить в колючий кустарник. Ты много принес топлива, я теперь несколько дней не буду тратить времени на это трудное дело, самое нелюбимое. Я готова до полуночи стряпать, плести циновки, заниматься шитьем, но самое трудное для меня - добыча хвороста.
      - Я буду приносить, - пробормотал Сингамиль.
      Он поспешил на крышу дома, где лежала его циновка и где он спал. Это было лучшее место для размышлений обо всем непонятном и загадочном. Отец, видимо, еще не слышал о великой тайне, которая обсуждалась в каждом доме Ура. Он был занят составлением контрактов на торговые сделки богатых купцов Ура. В доме было тихо, никто не кричал, никто не бранился. Сингамиль уснул на тростниковой крыше.
      Друг мой, которого так любил я,
      С которым мы все труды делили,
      Сингамиль, друг мой, которого так любил я...
      "Кто говорит эти жалостливые слова? Неужто Абуни? Да, мой друг Абуни плачет надо мной. Слезы льет потоком, ломает руки, царапает лицо. Почему он плачет? Он меня оплакивает? Да, оплакивает мою гибель в усыпальнице Нин-дады".
      - Я погиб! - крикнул Сингамиль и проснулся.
      Он не сразу понял, где находится. Вокруг свистел горячий ветер, несший тучи песка. Все кругом кружилось, вертелось в полутьме. В воздухе носились куски полотна, вчера повешенного матерью для просушки, камышовый хлев был полностью разрушен, по земле катились корзины, связки фиников висевшие под крышей, невозможно было понять, что творится.
      Держась за дверной проем, Уммаки звала Сингамиля, и голос ее сливался с завыванием горячего ветра. Мигом спрыгнув на землю, Сингамиль стал подбирать вещи, но их выносило из дома, будто чья-то рука хватала все подряд. Отчаянно мычала корова, привязанная к бронзовому крючку, вделанному в глиняную стену хлева. Камышовая часть строения, крыша, двери из циновок - все унесло ветром. Отец с великим трудом втащил в дом деревянную дверь, боясь, что и она будет унесена ветром.
      Ветер носился по городу, подобно чудовищу. Он разрушал все, что было на пути. Уносил все, что можно было унести, словно собирался перетащить Ур в самое пекло пустыни. С криком и плачем метались люди вокруг своих жилищ, стараясь сберечь что-либо. Хайбани и вся его семья бежали к полю, пытаясь прикрыть глаза от кружившегося в воздухе горячего песка. То, что они увидели, потрясло их. Полные зерен колосья повалились. Созревший ячмень сломало, смяло и смешало с песком.
      - Все погибло, все пропало! - кричал Хайбани.
      С рыданиями бросились на землю дети. Жена Хайбани, пытаясь собрать зернышки с земли, то и дело валилась с ног.
      - Как я усердно мотыжила! Как разбивала комья земли тяжелым молотком, выравнивала поле и боронила! Все силы остались на этом поле. Как теперь жить? Чем кормить детей?
      - Беги домой, - кричал Хайбани, - надо спасти скот! Если убегут, ослепленные песком волы, если затеряются овцы, что еще будет?
      Дети Хайбани ползали по полю, пытаясь собрать полные зерен колосья. А Хайбани как безумный повторял:
      - Какое зерно погибло! Какое сокровище погибло!
      Долго еще мычали коровы, блеяли овцы, плакали дети. И над этим хаосом завывал ветер. Не осталось дома, в котором сохранилась бы камышовая крыша. Не осталось ни одного легкого тростникового строения. Поля с созревшим зерном были разорены. Когда ветер утих, люди Ура поняли, что их ждет голод.
      Жена Хайбани вместе с детьми притащила на свое поле глиняные корчаги, и все они стали горстями собирать по зернышку то, что осталось на поле среди сломанных и полегших колосьев.
      Уже на следующий день Шига потребовал у Хайбани две мины серебра, отданные за ячмень нового урожая.
      - Я принес тебе таблички с отпечатками твоих ногтей, верни мне мое серебро, ведь деньги эти взяты у Эйянацира, а вернуть мне нечего. Нечем мне торговать, не могу получить долгов, все стали нищими. Как будем жить? - говорил Шига, протягивая Хайбани глиняные таблички.
      - Я отдал деньги за волов, уплатил за зернохранилище, которое разнесло ветром, ничего у меня не осталось, - жаловался Хайбани. - Чем я могу расплатиться, когда погибло мое прекрасное поле? Если не умрем голодной смертью, я отдам тебе весь новый урожай, но когда это будет? В моем доме полно голодных ртов, а запасов нет. Ведь я ждал зерно хорошего урожая и отдавал в долг то, что у меня было. Что делать, Шига? Плохо нам. Пропадут люди Ура! - Хайбани плакал, клялся богами, что все вернет, когда созреет новый урожай.
      - Что я наделал? - закричал Шига. - Зачем я отдал тебе вперед все серебро? Чем я буду платить Эйянациру? Ведь он не станет ждать. Милостивая богиня, что мне делать? Я погиб! Он заберет в рабство моего Абуни. Я посылал Абуни в "дом табличек", я учил его, чтобы сделать писцом, грамотным и знатным человеком, а теперь он станет рабом Эйянацира. Лучше мне было умереть, чем дожить до такой беды!
      Весь Ур всполошился. Богатые поспешили в Дильмун, чтобы закупить зерно, бедные люди бродили по разоренным полям, собирая горсти зерна. Владеющие рощами финиковых пальм считались самыми счастливыми. Кое-кто из них продавал финики по цене, во много раз превышающей прежнюю цену. Игмилсин поспешил к жрецу Нанни в надежде получить достойную оплату за таблички сказания о Гильгамеше. Он собирался просить побольше зерна, масло кунжутное было у него в запасе. Однако Нанни дал ему зерна совсем немного, предложил фиников и несколько вязанок соломы, чтобы подкармливать корову.
      - Как я ничтожен! - промолвил Игмилсин, забирая жалкую подачку. Припасы царского дома так велики, что могли бы прокормить весь город, а меня обманули! Ты даешь мне самую малость, Нанни! Я так старался.
      Нанни ничего не ответил, только презрительно посмотрел на своего писца глубоко сидящими злыми глазами. На этот раз глаза Нанни не таили тайны, они открыто выражали его гнев. Ничтожный писец осмелился осуждать царского библиотекаря. Ничтожный писец забыл, что его благополучие зависит от Нанни. Захочет - даст работу, не захочет - выгонит. "Он знает, что не выгоню, - подумал Нанни. - Он грамотен и умен".
      Целыми днями Шига бродил по закоулкам окраины Ура, где жили бедные люди, задолжавшие ему за зерно прошлого урожая. Каждый из них пострадал от злого ветра пустыни. Каждый был озабочен, не зная, как прокормить семью. Только гончар и оружейник смогли с ним расплатиться. Но этого было мало. Страх перед Эйянациром лишил его покоя. Вся семья Шиги с тревогой ждала, что скажет богатый купец.
      Абуни, сидя рядом с Сингамилем в "доме табличек", то и дело откладывал свою тростниковую палочку и принимался рассказывать другу о беде, постигшей дом Шиги. Не успевал он сказать нескольких слов, как тут же возникал "владеющий хлыстом" и больно обжигал спину мальчика. Корчась от боли, Абуни принимался писать на своей примятой глиняной табличке. Сингамиль, видя, как озабочен его друг, зная, что примятая табличка будет брошена на землю и последуют удары хлыста, тихонько подсовывал Абуни новую табличку, где старательно были выведены первые строки, заданные уммиа. На этот раз Абуни избежал нового наказания. Сингамиль был счастлив, он доказал свою дружбу, помог бедному Абуни в трудную минуту.
      По дороге домой они долго обсуждали несчастье, постигшее дом Шиги. Абуни знал, что может стать рабом Эйянацира, и очень горевал. Сингамиль старался утешить друга.
      - Скажи мне, - спрашивал он Абуни, сумеешь ты написать долговое обязательство на глиняной табличке?
      - Сумею, - ответил Абуни. - Помнишь, мы писали под диктовку уммиа.
      - А сумеешь ты написать письмо должнику Эйянацира?
      - Вот этого не знаю. Боюсь, что не смогу.
      - Я тебе помогу! - воскликнул Сингамиль. - Я буду диктовать тебе долговые письма, а потом попрошу отца проверить - хорошо ли написано. Пока ты еще дома, мы тебя научим. Ты не пропадешь, Абуни. Грамотного мальчишку Эйянацир может взять с собой в Дильмун. А Дильмун - это блаженная страна. Я про это читал. Ты будешь у купца вроде переписчика, он не станет гонять тебя на копку канала или таскание тяжестей. У тебя будет занятие, как в "доме табличек".
      Сингамиль весело рассмеялся, а Абуни призадумался, стараясь себе представить жизнь в чужом доме в качестве переписчика. Бывало, что уммиа даже хвалил его за усердное письмо, но чаще его хлестали по спине. Кто же поправит ему ошибки? А если хозяин узнает про ошибки, то может избить сильнее "владеющего хлыстом". От этих мыслей становилось так горько, так печально, что мальчик, не сдерживая слез, всхлипывал.
      - Не плачь, - утешал его Сингамиль. - Помни, Гильгамеш никогда бы не оставил в беде своего друга Энкиду. И я не оставлю тебя в беде. Пойдем ко мне, мы спрячемся в хлеву и станем писать долговые таблички. Я поищу у отца испорченную табличку, мы станем ее переписывать. Не подумай, что она написана неграмотно, просто где-то неровная строка. Все будет хорошо, Абуни!
      - Я согласен. Пойду помолюсь нашей доброй богине, пусть еще подождет злобный Эйянацир, пусть даст мне дни для учения. Я буду очень стараться. Знаешь, Сингамиль, я придумал для своего спасения хорошую вещь. Ты мне поможешь, я знаю, ты не откажешь. Мы напишем несколько табличек долговых в виде письма должнику, в виде брачного контракта. Ты покажешь их отцу, мы исправим ошибки, потом я перепишу начисто и буду хранить. Если злобный Эйянацир не захочет подождать выплаты долга, если он уведет меня в рабство, я буду ему переписчиком. Ты прав, Сингамиль. Я должен стать переписчиком. Скоро мне исполнится двенадцать лет. Разве это мало для переписчика?
      - Вот и хорошо, я жду тебя в хлеву, - сказал Сингамиль и поспешил домой, чтобы скорее раздобыть нужную табличку.
      ЗАБОТЫ ПРАВИТЕЛЯ
      Смерть Нин-дады потрясла старого Рим-Сина.
      - Как это случилось? - спрашивал он Имликума. - Верховный жрец должен знать, почему от нас отвернулся наш бог Нанна? Может быть, мы ему плохо служили? Может быть, не воздавали должного - пожалели серебра и золота на украшения храма? Ты все должен знать, Имликум!
      - Нанна не оставил нас, - пробормотал Имликум, - стараясь собраться с мыслями и дать достойный ответ великому правителю Аарсы. - Нин-дада была очень заботлива, бог был доволен. Во всех несчастьях виноват Урсин. Он не сумел добыть редкостные целебные травы для исцеления царской дочери, а признаться побоялся. Когда увидел, что бедняжка в опасности, посчитал, что лучше всего бежать. Но куда он бежал, ума не приложу.
      - Пошли людей на поиски злодея в Аагаш, в Ниппур, в Дильмун! закричал в гневе Рим-Син, вскочил со своего позолоченного кресла и забегал по комнате. - Как ты не подумал, что мошенник, обманщик, наш враг мог сбежать на попутном корабле. Отправь толкового человека в гавань, пусть проверит каждое судно, пусть опросит каждого гребца. Корабельщик может скрыть истину, побоится, что узнают, как он способствовал бегству врага царского дома. Гнев мой велик! Когда Урсин будет найден, я пожелаю стоять у священной ограды, у места казни. Я не успокоюсь, пока не увижу голову Урсина, покатившуюся по пыльной дороге.
      - Он будет найден, - пообещал Имликум. - Сегодня же глашатаи царского дома сообщат людям Ура о большой награде тому, кто найдет Урсина.
      Имликум умолк. Он еще не решил, рассказать ли господину о тех ужасных бедах, которые постигли Ур после смерти великой жрицы. Его тревожили горестные вопли земледельцев, которые потеряли свое достояние и остались без зерна. Жрец подумал и сказал:
      - Велика твоя печаль, мой господин, только жизнь Ура не может остановиться. Ты должен сказать свое слово. Люди Ура бедствуют. Их ждет страшный голод. Запасы дворца велики, но мы не станем разорять царский дом. Мы хотим обратиться к царской казне. Скажи свое слово, и казначей выдаст серебро для закупки зерна в соседних царствах.
      - Надо узнать, много ли серебра в царской казне, - ответил Рим-Син.
      Имликум увидел недовольство на лице царя и растревожился. Последние дни он заметил, как часто подвержен гневу его господин. Он услышал много упреков и угроз. Однако было необходимо что-то сделать для людей, оставшихся без хлеба. Их много. Они могут повторить восстание, совершенное их далекими предками, людьми прежних времен. Тогда случилось небывалое. Жители Лагаша свергли своего правителя. Они потребовали разогнать царедворцев, которые занимались поборами, грабили бедный люд, требуя непомерные налоги. Они избрали себе нового правителя из другого рода, Урукагина, который пообещал восстановить законность. Люди Лагаша тогда добились желаемого. Они кричали на улицах: "Амарги! Амарги!"* Это слово очень любят простолюдины. Но оно опасно для правителей. Правители не любят, когда простолюдины употребляют это слово.
      _______________
      * А м а р г и - возвращение к начальному состоянию. Отмена долгов и налогов.
      - Почему люди Ура бедствуют? - спросил Рим-Син.
      - Великий господин, хочу рассказать тебе о несчастье, которое постигло людей Ура. В твоем дворце, где толстые стены предохраняют от солнца, от горячего ветра, от наводнения, когда злится священный Евфрат, не было слышно завывания злого ветра пустыни, который ворвался в Ур и понесся по полям земледельцев. Они вырастили богатый урожай и должны были приступить к жатве. Вихри горячего песка смешали зерно с землей, повалили тучные колосья, разорили дома и овчарни. Погибло много овец. Без пищи остались люди, нечего давать скоту. Мы должны помочь людям, так велит нам великий Уту, блюститель справедливости. Я прошелся по улицам Ура, увидел разоренные жилища без крыш, поваленные скотные дворы и толпы людей, которые с воплями и плачем обращаются к богам, выпрашивают спасение.
      - Тебе ли не знать о том, что у каждого человека своя судьба, отвечал хмуро Рим-Син. - У меня сейчас горестная судьба. Я потерял дочь. У людей Ура своя судьба - потеря достояния, а главное - хлеба. Шумерская пословица говорит: "Следуй своей судьбе". Мудрые люди придумали эту пословицу, они на себе испытали силу судьбы. Однако я поговорю с хранителем сокровищ, узнаю, есть ли у него в достаточном количестве серебряных сиклей. Я велю тогда дать кое-что для закупки зерна в Лагаше.
      - Великий господин... - промолвил Имликум, низко склонившись перед Рим-Сином, сидящим в своем позолоченном кресле из ливанского кедра. Царь в волнении теребил привязанную к подбородку бороду и часто поправлял парик, который сползал на правое ухо. Он явно не хотел слушать своего жреца, терял терпение. - Великий господин, завтра мы воздадим жертвы богу Энлилю. Он сотворил день, он сжалился над людьми, он способствует росту всех злаков на земле. Ему мы обязаны нашим благополучием. Он поможет нам в нашей беде. Я велю доставить в храм для Энлиля пятьсот сосудов зерна, двести овец, сто сосудов кунжутного масла, фиников, лука и чеснока. Я знаю, наши приношения помогут людям Ура побороть свои невзгоды.
      - Я это одобряю, - согласился Рим-Син. - А вот что нужно узнать. Мне известно, что в храме есть большие запасы зерна от общины на случай неурожая. Из этих запасов надо дать немного зерна пострадавшим. В первую очередь выдайте зерно для рабов, строящих храм; для рабов, которые делают обожженный кирпич; для тех, кто воздвигает стены и украшает их росписью. Дайте зерно царским оружейникам, гончарам и людям царской овчарни. Ремесленники Ура сами добудут себе еду. Они привыкли к зелени. Проживут!
      - Великий господин, я все понял. Скажи мне, что ответить гонцам Хаммурапи. Они желают тебя видеть, ждут.
      - Пусть ждут, - ответил Рим-Син и дал знак, что пора удалиться.
      В прохладных и высоких покоях владыки было пусто. Рим-Син всех выгнал. Только маленькая мартышка ковыляла по пестрой циновке, играя со связкой фиников. Вдруг она остановилась, присела у ног хозяина и уставилась в него черными бусинами своих глаз.
      - Прискорбно мне, - сказал правитель Ларсы, обращаясь к мартышке. Гнетут меня мысли о старости. Почему-то в голову приходят печальные строки из сказания о Гильгамеше, пропетые в час прощания с Нин-дадой.
      Только боги с солнцем пребудут вечно,
      А человек - сочтены его годы,
      Чтоб он ни делал - все ветер...
      Нет, не все ветер! Ларса велика и прекрасна, а я - правитель Ларсы, владеющий несметными сокровищами, землями, храмами и дворцами. Долгие годы боги покровительствовали мне. Они дарили меня здоровьем и победами. Почему же сейчас, когда ушла Нин-дада, Нанна отвернулся от меня? Почему пришла беда и принесла голод людям Ура? Всю ночь я не спал и мне слышалось: "Амарги! Амарги! Амарги!" Люди требовали отмены долгов и налогов, но разве их притесняют? Надо узнать, нет ли поборов в Уре? Ур прежних времен мог иметь много дурного, но ведь я все улучшил! Сколько было правителей! Сколько перемен! А лучших порядков не было!
      Рим-Син вдруг оглянулся и удивился, что говорит сам с собой и, кроме мартышки, никого нет в его покоях. Он ударил в медный тимпан и вызвал своего чтеца.
      - Я хочу услышать отцовское благословение, - сказал он чтецу. Прочти громко и выразительно, чтобы каждое слово проникло в мою душу.
      Эйараби, знающий на память тысячи строк премудростей, заклинаний и благословений, откашлялся и начал:
      От недруга твоего, который желает тебе зла, да спасет
      тебя бог твой Нанна!
      От нападающего на тебя да спасет тебя бог твой Нанна!
      Да пребудет с тобой расположение бога твоего.
      Да осенит тебя человечность, да проникнет она тебе в
      голову и в сердце.
      Да услышат тебя мудрецы города!
      Да будет имя твое прославлено в городе.
      Да назовет тебя бог твой счастливым именем,
      Да пребудет с тобой милость бога твоего Нанны
      И да пребудет с тобой благословение богини Нингаль!*
      _______________
      * Перевод с шумерского С. Крамера. Перевод на русский Ф. Мендельсона.
      "Это говорил мне мой отец, достойный завоеватель Ларсы, Кудурмабуг, благословляя меня на царство, - думал Рим-Син. - Он верил, он знал, что Нанна покровительствует мне. Но теперь бог Луны отвернулся от меня. Иначе почему мой Ур поглощен злым ветром пустыни? Почему горячий ветер размотал драгоценное зерно и оставил людей без хлеба? Чем угодить тебе, Нанна? Дарами ли? Молениями? А может быть, назначением новой жрицы? В самом деле. Не надо медлить. Я назначу к служению Нанна свою младшую дочь Ликуну".
      Решив вопрос, который больше всего его тревожил, Рим-Син тут же вызвал верховного жреца Имликума и приказал ему готовиться к великому событию, которое приблизит бога Луны к заботам о людях Ура.
      Рим-Син приказал вдвое увеличить приношения в храм Нанна, приказал людям Ура вознести молитвы богу Луны.
      Мысль о том, что Нанна разгневан и больше не желает заботиться о людях Ура мучила правителя Ларсы весь день и всю ночь. Утром Рим-Син вызвал жреца, ведающего строительством храмов, и приказал ему немедля пригнать рабов на строительство нового храма бога Луны. Он велел приготовить много обожженного кирпича, закупить ливанские кедры для отделки храма и дверей, посадить рабынь, чтобы ткали полосатые занавеси, которые должны скрывать священные фигуры богов в те часы дня, когда их кормят и умывают. Великий правитель Ларсы вызвал верховного жреца и сказал ему, что серебро из казны дворца будет истрачено на сооружение нового святилища, и потому он ничего не обещает для покупки зерна в соседнем царстве.
      - Нужно разумно распорядиться запасами зерна в храме Уту, запасами общины, а молитвами и жертвоприношениями мы выпросим добрый урожай, и люди воспрянут, - сказал Рим-Син.
      Уже через несколько дней рабы стали копать фундамент, а старший работник давал указания, где складывать обожженный кирпич. Голые, полуголодные носильщики кирпича таскали на голове доски, на которых были уложены только что вышедшие из печи кирпичи. Рабы-эламиты никогда не получали вдоволь еды, а с наступлением трудных дней, когда надсмотрщик получал зерна в обрез, они довольствовались горстью ячменя. Когда кончался долгий рабочий день, они раскладывали костер из сухого тростника и варили себе похлебку в глиняном горшке. Бывало, что женщины-рабыни, идя с водой к своему жалкому жилищу, могли собрать немного съедобной травы. Изредка надсмотрщик выдавал им головку чеснока. Это было большим лакомством. Каждый день можно было слышать разговор о "стране без возврата", о том, что "реку Хубур переходить приказано издревле". Речь шла об умерших от голода. После урагана, принесшего Уру много бед, прежде всего пострадали рабы. И хотя правитель Ларсы приказал хорошо кормить рабов на строительстве храма Луны, им давали очень мало еды, надсмотрщик отбирал для себя значительную часть ячменя и полбы и продавал тем, кто мог платить во много раз больше прежнего.
      * * *
      Шига горестно оплакивал свои неудачи. Если бы он имел сейчас то зерно, которое отдал в долг соседям всего лишь за день до урагана, он бы обогатился. А с ним случилось самое скверное. Он не только лишился запасов зерна, но и отдал вперед серебро, которое принадлежало Эйянациру, а это было самое дурное, что он мог сделать.
      Шига со страхом встречал каждый день. Он ждал прихода купца, он знал, что богатый купец не пожелает ждать и потребует немедленной выплаты. Он ничего не говорил жене, он знал, что жена поднимет великий плач и привлечет внимание всей улицы. А ему хотелось в тишине обдумать свои дела.
      Тем временем Абуни старательно переписывал долговые обязательства, письма, связанные с торговыми делами, расписки и другие таблички, которые могли понадобиться богатому купцу. Дни шли за днями, Абуни так старался, что даже заслужил похвалу Игмилсина. Царский писец, узнав о беде своего соседа Шиги, очень хотел ему помочь. Замысел Сингамиля показался писцу разумным. Он сам подобрал для Абуни нужные таблички и заставлял переписывать до тех пор, пока работа мальчика не заслужила похвалы. Абуни ничего не сказал отцу и потому очень удивил Шигу своим усердием. Впервые в жизни Абуни услышал от отца:
      - Из тебя получится хороший писец, Абуни. Я не жалею, что послал тебя в "дом табличек". Хорошо, что я всегда платил вперед хозяину "дома табличек". Ты еще можешь ходить целый месяц, а потом уже нечего будет отдать за учение. До нового урожая ты будешь мне помогать готовить землю, я договариваюсь в храме о сдаче ее мне в аренду. Несчастье заставило меня вернуться к прежнему занятию, я должен сам вырастить немного зерна.
      - Меня похвалил Игмилсин, - похвастал Абуни. - Он сказал, что я могу получить за свою работу немного еды, если посижу в гавани и подстерегу корабельщиков, когда они возвращаются из Дильмуна.
      - Иди, сынок, - согласился Шига. - Не трать время на пустяки, поработай в гавани, может, принесешь немного зерна, кунжутного масла или фиников. Все пригодится. Слышишь, малыши плачут, просят ячменной каши, а в амбаре пусто. Да и сам ты не очень сыт. Жалко мне тебя, сынок.
      - Я не голоден, - отвечал Абуни. - Знаешь, куда я ходил на рассвете? Я помогал хозяину финиковой рощи собирать финики, он мне кое-что дал за работу, я поел, а свою лепешку, оставленную мне матерью, отдал малышам.
      В гавань Абуни пошел вместе с Сингамилем. Они долго бродили по набережной, дожидаясь кого-либо из местных корабельщиков. И вот к закату солнца появилось маленькое суденышко Набилишу. Не успел хозяин судна выйти на берег, как Абуни и Сингамиль обратились к нему с предложением написать любую табличку грамотно и красиво, а цену назначили небольшую.
      - Мне нужно написать табличку с жалобой самому Рим-Сину, - сказал Набилишу, - такую табличку вам не написать. Для этого нужно великое умение.
      - А ты поручи нам эту работу, мы сделаем, если тебе понравится, ты уплатишь, а если будет плохо написано, тогда пойдешь к почтенному писцу. Что тебе стоит попробовать? - просил Сингамиль.
      Абуни молча ждал, волнуясь и желая во что бы то ни стало получить возможность показать себя умелым писцом.
      Они присели на сломанной лодке, и Набилишу рассказал им все, что произошло с Урсином. Он рассказал о том, как долго он его искал в Дильмуне, даже отложил возвращение в Ур, но не нашел и решил, что, если царский лекарь не вернулся в Ур, он обратится к самому Рим-Сину, чтобы рассудил. Тем более, что слитки серебра Урсин взял для того, чтобы купить редкостные целебные травы для лечения Нин-дады.
      - Его ищет царская стража! - закричали взволнованные мальчишки. - По городу ходил глашатай и говорил, что царем назначена большая награда для того, кто поможет найти Урсина, повинного в гибели Нин-дады.
      - Вот как, - обрадовался Набилишу, - теперь я знаю, о чем писать великому правителю Ларсы! Он поможет мне получить долг. Долговая табличка Урсина у меня. Царь еще даст кое-что в награду.
      Ведя разговор с мальчиками, корабельщик следил за работой гребцов, которые выгружали на берег все купленное Набилишу в Дильмуне.
      - Мы приготовим тебе табличку, обо всем напишем и принесем к завтрашнему утру. Только ни с кем не договаривайся, - просили мальчики.
      Корабельщик, благодарный за добрую весть, согласился ждать до утра.
      Абуни и Сингамиль долго спорили о том, как лучше рассказать о случившемся. Они десятки раз писали первые две строки, почтительно обращаясь к великому правителю Ларсы, но Сингамиль, который был единственным помощником Абуни, все отвергал. Уже вечерело, когда усталые мальчики обратились к Игмилсину, умоляя сказать, как положено писать царю и можно ли просить, чтобы царь взыскал с мошенника долг.
      - Я вижу, вы настоящие друзья, - сказал писец, выслушав сбивчивый рассказ о небывалом.
      Подумать только, речь идет о царском лекаре, который выманил у корабельщика два слитка серебра, выманил и скрылся.
      - Я помогу тебе, Абуни, - сказал Игмилсин. - Я составлю это письмо и подарю тебе, считай, что это помощь от твоего друга Сингамиля.
      - Мой отец самый благородный человек во всем Уре, - шепнул Сингамиль на ухо Абуни. - Скорее поблагодари его.
      Но Игмилсин был занят и благодарить его было неуместно, это почувствовал Абуни, когда увидел строки на глиняной табличке:
      "Царю великому, правителю Ларсы и Ура, Рим-Сину могучему, владыке моему скажи: говорит Набилишу - раб твой. Глашатай царского дома сказал нам, что божественный господин, любимый Уту, Нанна, Энлилем и Энки, - наш великий Рим-Син разыскивает злодея Урсина. Я знаю, где прячется Урсин. Я скажу моему господину. И еще попрошу великого господина заставить Урсина вернуть мне два слитка серебра. Обманщик и мошенник Урсин выманил мое серебро. Табличка с его печатью хранится у меня.
      В день полной луны я снарядил свое суденышко в Дильмун. Гребцы уже были готовы сесть за весла, когда на кораблик ко мне пришел царский лекарь Урсин. Он сказал, что торопится в Дильмун за целебными травами для спасения царской дочери. У него не было с собой ни серебра, ни золота, он попросил у меня в долг два слитка серебра для великой цели. Я дал ему взаймы два слитка. Долговую табличку заверили мои гребцы. Я искал Урсина, чтобы забрать его особой и получить в Уре свой долг. Но я его не нашел в Дильмуне, а в Уре я узнал, что мошенник скрылся. Теперь я понял, что злодей вовсе не собирался покупать целебные травы, а просто захотел меня обобрать. Я все сказал тебе, великий правитель Ларсы. Я знаю, ты пошлешь людей, которые найдут Урсина. Если его не найдут в Дильмуне, он будет найден на медных рудниках. Хитрая лисица пожелает найти себе укромное прибежище, чтобы сытно есть, затаившись в норе. Я осмелюсь просить моего великого господина, заставь негодяя вернуть мне долг. Если его постигнет великая кара, я хотел бы прежде получить то, что дано мне богом... Будь благополучен, великий Рим-Син..."
      Писец прочел мальчикам письмо и сказал, что для правителя Ларсы, Рим-Сина, письмо должно быть написано очень тщательно и красиво. Поэтому им не придется переписывать то, что он сейчас набросал. Он сам перепишет.
      - Пусть это будет подарком другу моего Сингамиля, - сказал он. - Я знаю, вы дружите, как Гильгамеш и Энкиду, а у больших друзей всегда должно быть желание прийти на помощь в трудную минуту. Мы это знаем из старинного сказания о Гильгамеше и еще из многих прекрасных сказаний. Я прочел их в царском хранилище.
      Игмилсин сказал и посмотрел на мальчиков. У Абуни были слезы на глазах. Это была самая большая благодарность Игмилсину, который хорошо помнил таблички о людях добрых и благородных.
      - Я говорил Абуни, - бормотал торопливо Сингамиль, - я сказал ему, что мой отец самый благородный человек во всем Уре.
      Утром письмо было доставлено Набилишу. Оно произвело необыкновенное впечатление. Мало того что оно было прекрасно написано, о чем корабельщик, не умеющий читать, узнал, когда Сингамиль ему прочел черновик. Удивительно было и то, что табличка была вложена в глиняный конверт, такой, какой обычно посылают в царский дворец.
      Набилишу не поскупился и выдал Абуни всего понемногу: сосуд ячменного зерна, немного кунжутного масла и довольно большую корзинку фиников. Мальчикам очень хотелось проводить Набилишу до ворот священной ограды, чтобы увидеть, как он войдет в ворота дворца. Но еще более сильным было желание скорее принести в дом припасы, которые на этот раз еще не были заработаны, а были получены в подарок от писца.
      - Задумали послание самому Рим-Сину! Чего только не придумают эти ученики "дома табличек"! Ведь не учит же этому уммиа? - кричал Шига, когда узнал, откуда припасы и как они получены. - Игмилсин - добрый человек, я давно это знаю, - говорил Шига. - Но время сейчас голодное, даже не знаю, можно ли взять все это. Ведь такое добро дорого стоит в наши трудные дни.
      - Это подарок моему другу Абуни. Ведь мы неразлучны, как Гильгамеш и Энкиду! - сказал не без гордости Сингамиль.
      Он был счастлив и радостен. Все получилось даже лучше, чем он мог предположить. Разве мог он думать, что отец сам все сделает и представит сыну соседа получить за работу. Такого еще не было на памяти Сингамиля.
      Вся семья Шиги собралась в маленьком дворе, огороженном глиняной стеной. Зерно, масло и финики стояли посреди двора, там, где все это оставили мальчики. Абуни и Сингамиль, гордые своей выдумкой, подробно рассказывали о разговоре с Набилишу, и Шига слушал их с великим вниманием. В это время послышались шаги, и в калитку вошел Эйянацир.
      - Хорошо живешь! - воскликнул он, оглядывая сосуд с зерном и все остальное. - Я пришел за долгом. После злого ветра пустыни все переменилось. Мне нужно серебро, отданное тебе в долг. Вот твоя табличка с отпечатками ногтей. Ты не забыл, Шига?
      - Как мог я забыть такой долг, взятый для закупки зерна? Я дни и ночи помню о нем. Но ты знаешь, Эйянацир, что нет у меня зерна для продажи, а серебро я отдал вперед, чтобы закупить у Хайбани ячмень всего урожая. Ураган сделал нас нищими и несчастными. Почтенный Эйянацир, я должен просить у тебя милости, подожди, пока не получу зерно нового урожая. Я выплачу тебе проценты, ты не прогадаешь. Но сегодня мне нечего тебе дать.
      - А разве нет у тебя припасов? Я вижу хорошие припасы передо мной. Продай зерно из своих амбаров и отдай мне долг.
      - Зачем бы я стал тебе врать, почтенный мой сосед? Ты давно меня знаешь. Я никогда никого не обманывал, потому и пользуюсь доверием людей. И сам многим доверяю. Поверишь ли, все, что у меня было в амбарах, я отдал в долг людям на моей улице, отдал, не ведая, что беда уже близко. Теперь мне никто ничего не может отдать. Люди в большой нужде, покупают зерно в пять раз дороже, да и купить скоро будет негде. Подожди, смилуйся!
      - В твоем доме достаток, почему я должен терпеть долги?
      Шига торопливо рассказал о подарке, о сыне, который составлял это трудное письмо, адресованное самому царю, рассказал об успехах Абуни, о том, что сын скоро будет верным помощником большой семье.
      - Если он так грамотен, - ответил Эйянацир, - то отдай его мне в заклад. Я не говорю - отдай в рабство. Я предлагаю тебе отдать мне сына, пусть у меня поработает до тех пор, пока ты не выплатишь мне долга. Он будет у меня писцом, если сумеет. А может оказаться, что он вовсе не так грамотен, чтобы составлять долговые письма и другие таблички, тогда мы найдем для него другую работу. Твой долг велик, такой заклад я требую только по доброте своей.
      Шига долго молчал. Его жена и дети с напряжением прислушивались к разговору, который был им не совсем понятен. А Сингамиль вместе с Абуни, скрывая слезы, ждали.
      - Позволь мне завтра утром прийти к тебе с ответом, - попросил Шига.
      Он боялся, что великий плач разразится в его доме и все соседи прибегут узнать причину. Он решил просить Эйянацира, чтобы он не ставил клейма и чтобы не считал Абуни рабом, а вроде бы взял на работу. И пусть никто не знает о рабстве, пусть думают люди, что сын уже сам может себя прокормить. Мысль эта приободрила Шигу. Он распростился с купцом так, будто никакого дурного разговора не было.
      Вернувшись домой, Сингамиль сказал отцу, что отныне будет очень усердно учиться, чтобы помогать Абуни. Он не сказал, что Абуни угрожает рабство, а только намекнул, что Шиге нечем платить и Абуни должен сам себя прокормить хоть малой работой. Он будет жить у Эйянацира.
      - Об этом я говорил с тобой много раз, - сказал Игмилсин. - Я отдал тебя в "дом табличек", чтобы ты стал ученым мужем, чтобы умел обо всем написать на глиняной табличке. Помогай Абуни, это только принесет тебе пользу. Если ты смышлен, то сможешь помочь другу. Ты можешь после учения приходить в дом Эйянацира, и где-либо во дворе или в скотьем загоне вы можете вместе переписывать таблички, которые могут пригодиться Абуни. Чем больше ты будешь занят перепиской табличек, тем больше пользы будет тебе потом. Нужно много трудиться, чтобы достичь великой цели.
      * * *
      Возвращаясь в свой дом, Эйянацир мысленно подсчитывал, сколько он тратит на переписку. Вспоминал писцов, которые выполняли его поручения. Оказалось, что иметь своего писца, даже не очень искусного, все равно выгодно.
      Когда Шига пришел к нему с просьбой не объявлять Абуни рабом и не ставить клейма, он согласился. Эйянацир много лет знал Шигу и был уверен в том, что долг будет уплачен. Просто ему не хотелось терять возможности немного поживиться на чужой беде. Эйянацир тем и славился в Уре.
      Условились. Через пять дней Шига приведет Абуни и даст ему наставление вести себя так, чтобы не пришлось поднимать плетки. Во всем быть послушным и не вздумать бежать. Иначе клеймо на лбу будет ему наказанием.
      * * *
      Напрасно Набилишу добивался возможности предстать перед самим Рим-Сином. Его не пускали. А корабельщик не хотел выдать своей тайны царедворцам. Он понимал, что, представ перед царем и сообщив ему местонахождение лекаря, убившего Нин-даду (в Уре все только и говорили об Урсине, как об убийце царской дочери), он может получить достойную награду. Даст ли ему такую награду кто-либо из царедворцев, он не знал.
      Пять дней Набилишу бродил вокруг ворот царского дворца. Он давно уже понял, что великий правитель Ларсы имеет такую охрану, что ни один простолюдин никогда не добирался до царских покоев и не имел чести пасть ниц перед божественным господином. Когда он столкнулся с верховным жрецом Имликумом, он вдруг решился обратиться к нему.
      Набилишу не стал говорить о случившемся в гавани накануне смерти Нин-дады. Он протянул жрецу глиняный конверт и попросил его тут же прочесть табличку, где сказано очень нужное слово для самого Рим-Сина.
      Имликум с любопытством вскрыл конверт и прочел донесение корабельщика. Он очень обрадовался сообщению. Набилишу видел это по выражению лица Имликума, которое при встрече было хмуро и сердито, а теперь как бы просияло.
      - Ты получишь свое серебро, похищенное грабителем Урсином. Невозможно называть его царским лекарем после всего случившегося. Ты хорошо сделал, что сообщил нам о бегстве Урсина в Дильмун. Я надеюсь, что воины царской стражи разыщут его и он будет казнен при всем народе Ура. А тебе будет царская награда, Набилишу. Но ты получишь ее лишь тогда, когда Урсин будет доставлен в Ур.
      Набилишу низко склонился перед верховным жрецом, радуясь, что царский казначей вернет ему два серебряных слитка, согласно долговой табличке. Имликум пообещал сейчас же распорядиться о возврате долга Урсина.
      - Царь узнает твое имя, - сказал Имликум, входя в ворота дворца. - Ты должен гордиться этим. Это великая честь для простого корабельщика.
      Жрец исчез за медными воротами, а корабельщик все еще стоял в низком поклоне.
      ПОИСКИ УРСИНА
      "Это донесение как нельзя кстати пришло в мои руки, - подумал Имликум, торопясь в покои своего повелителя. - Рим-Син слишком углубился в тоску. Утроба его плачет и не дает ему силы для великих дел. Он настолько поник, что ни о чем не желает слушать, а главное, слишком долго не пускает на свой порог гонцов Хаммурапи. Как бы не получилось ссоры между великими правителями. Да, да! Хаммурапи - великий правитель, хоть и совсем недавно возведен на трон своим богом Мардуком. Хаммурапи нужно уважать, нельзя пренебрегать его добрым отношением. Я сейчас же скажу об этом, как только мой господин немного оживится, узнав, что близко возмездие".
      - Мой великий господин, я принес тебе весть, которая доказывает, что наш могущественный бог Нанна не покинул нас и думает о нас всечасно.
      Рим-Син, завернутый в драгоценную полосатую ткань, украшенную золотой бахромой, Рим-Син, без бороды и без парика, был похож на богатого старика, а вовсе не на самого могущественного человека царства Ларсы. Он играл с мартышкой, подкидывая ей румяное ливанское яблоко. Слова верховного жреца не произвели никакого впечатления, и царь даже не повернул головы.
      - Нанна послал мне в утешение эту забавную, вертлявую и веселую мартышку, - сказал он наконец, когда Имликум осмелился подойти к повелителю совсем близко, тогда как ему полагалось стоять в ожидании до тех пор, пока Рим-Син сам не окликнет непрошеного гостя.
      В эти горестные дни даже Имликум, его главный советчик, имеющий право прийти когда угодно, и тот был нежеланным гостем.
      - В этом послании, - сказал Имликум, - указано местонахождение Урсина. С твоего повеления, я тотчас же пошлю лучших воинов царской стражи на поиски негодяя. Он в Дильмуне.
      - Повелеваю тотчас же отправить воинов в Дильмун. Как только он будет доставлен в Ур, сообщить мне немедля!
      - Великий господин, не хочешь ли ты принять гонцов Хаммурапи? Я напомню тебе, они ждут давно, с тех пор как случилось несчастье.
      - Я никогда не приму их! - крикнул в гневе Рим-Син. - Два слова "гонцы Хаммурапи" - напоминают мне о смерти моей дочери. Не в добрый час они пришли в мое царство. Я не хочу их видеть! Не они ли сглазили прекрасную Нин-даду, верховную жрицу храма Луны? Не от их ли дурного глаза произошли наши беды? Пока не было у нас гонцов злосчастного Хаммурапи, не было смертей, не было ураганов. А вместе с ними все дурное пришло в мой Ур. Гоните их прочь!
      Рим-Син в гневе швырнул яблоко в мартышку, но, услышав визжание своей любимицы, он поднял ее на руки и уселся на свое позолоченное кресло. Прижав мартышку к груди, великий правитель Ларсы спрятал свое лицо в ее золотистой шерсти.
      Имликум понял, что говорить больше не о чем. Он поспешил к начальнику стражи и распорядился немедля послать воинов в Дильмун. Теперь, когда стало ясно, что царский лекарь Урсин бежал, бежал в то время, когда царская дочь умирала и нуждалась в его помощи, Имликум предал его проклятию. Он приказал жрецам храма Уту забрать для даров богу все достояние лекаря. Забрать сундук с драгоценностями, которые будут угодны богу Солнца, забрать дорогую одежду и припасы еды, угнать в священный хлев всю живность со двора Урсина. В дом царского лекаря он приказал поселить рабов, строителей нового храма Нанна.
      В тот же день царский корабельщик снарядил небольшое судно для воинов царской стражи, с ними был послан старый жрец, из тех, кто решал сложные судебные дела при дворце. Шамашгамиль славился своим умом и находчивостью. Имликум относился к нему с большим доверием.
      - Выполнив задуманное, - сказал ему Имликум, - ты возрадуешь сердце Рим-Сина и заслужишь награду.
      Воины царской стражи были рады путешествию. Кто-то вспомнил, что первая женщина была создана из ребра бога Энки. Богиня, которая появилась для того, чтобы исцелить боль в ребре Энки, носила имя Нин-ти, что означает "госпожа ребра".
      В их разговор вмешался Шамашгамиль. Он предложил молодым воинам послушать священную табличку со старинным сказанием "Энки и Нинхурсаг". Они с радостью согласились.
      - Послушайте священные строки, - сказал жрец, - вы поймете, Дильмун блаженная страна. Урсин это знал и туда поспешил, но он позабыл о том, что боги не прощают злодейства.
      ...В Дильмуне ворон не каркает,
      Птица Иттидду не кричит,
      Лев не убивает,
      Волк не хватает ягненка,
      Дикая собака, пожирательница козлят, здесь не живет
      ...пожиратель зерна здесь не живет,
      Вдов здесь нет...
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Голубь не прячет голову,
      Нет таких, которые бы говорили: "У меня болят глаза".
      Нет таких, которые бы говорили: "У меня болит голова".
      Нет старухи, которая бы говорила: "Я стара".
      Нет старика, который бы говорил: "Я стар".
      ...........Певец не возносит жалоб,
      У стен города он не сетует и не плачет...*
      _______________
      * Перевод с шумерского С. Крамера. Перевод на русский Ф. Мендельсона.
      Шамашгамиль рассказал много любопытного о сказочной стране Дильмун. Он много раз бывал в ней по поручению Рим-Сина, сопровождая торговых агентов. Здесь покупали редкостные благовония для дворца и храмов Ура. Здесь заказывали царские одежды, каких не умели шить в Уре. Купцы Дильмуна торговали бронзовым с позолотой оружием, какого не имел ни один воин Ура. Оружейники Ларсы еще не научились изготовлять такие красивые, очень острые и украшенные золотом мечи.
      Когда корабельщик увидел дальний берег Дильмуна, он предупредил жреца. Шамашгамиль зарезал ягненка, вынул печень и устроил гадание. Он знал, как должна выглядеть печень ягненка при благоприятном ответе божества. Всякие отступления непременно сулили неудачу.
      К радости жреца, печень предсказала исполнение всего задуманного. Он спокойно и уверенно покинул кораблик, когда они причалили точно в тот вечерний час, как было обещано корабельщиком.
      Еще одно гадание, по полету птиц, должно было убедить Шамашгамиля в успехе задуманного. Он долго смотрел в небо, следя за полетом чаек. Когда стая птиц устремилась вправо и скрылась в туманной дали, жрец с облегчением вздохнул и повел свой отряд царских воинов на ночлег. В складских помещениях гавани всегда находилось место для купцов и ремесленников, которые прибывали по своим делам в поздний час.
      Утром жрец предложил воинам пройтись по узеньким улочкам вблизи торговых рядов, внимательно всматриваться в людей пожилого возраста, учитывая, что Урсин сменил одежду жреца на одеяние простолюдина. Сам он отправился на поиски лекарей: он подумал, что появление соперника, знающего сотни целебных трав, могло быть замечено местными гадальщиками и лекарями. Не мог же Урсин отказаться от своего занятия, которое могло принести ему полное обеспечение? Он мог получить за свои услуги вдоволь еды и одежду.
      Перед тем как сесть на корабль, Шамашгамиль повидал Набилишу и спросил, много ли вещей имел с собой Урсин. Он узнал, что у царского лекаря не было с собой даже полотнища, чтобы укрыться от ночной прохлады.
      "Ничего у него не было, кроме полосатой юбки, - сказал Набилишу. - Я помню, что удивился. Урсин не имел сандалий и пришел в гавань босиком. Я думаю, что мои серебряные слитки помогли ему купить все необходимое. Вряд ли можно будет встретить полуголого и босого Урсина".
      - Смотрите внимательно на людей, прикрытых полотнищем, - наставлял жрец молодых воинов.
      Сам он заводил знакомства с лекарями, узнал у них множество любопытных историй об искусных гадальщиках Дильмуна, но то, что больше всего занимало Шамашгамиля, оставалось тайной. Однако поймать беглеца он обязан, иначе гнев повелителя обрушится на его голову. Кто знает, что задумает рассерженный Рим-Син. Царедворцы боялись великого правителя Ларсы, когда видели его в гневе.
      Прошло много дней в напрасных поисках. Люди, присланные Рим-Сином, исходили все улицы и закоулки. Они уже познакомились с большим количеством жителей Дильмуна. Они полюбовались на зеленые сады, но не увидели той прекрасной жизни, о которой им читал на память старый жрец.
      У стен города толпились бездомные люди жалкой судьбы. Нищие просили подаяние у каждого, кто был в хорошем одеянии, считая его богатым человеком. Тут были и старухи, и малые дети совсем голые и голодные. Здесь бродили слепые, они обращались с мольбой к заклинателям, которые, как они думали, могли бы вернуть им зрение. Весь этот люд с криком и плачем нападал на незнакомых людей, ожидая чуда.
      - Шамашгамиль говорил совсем о другой жизни, - заметил молодой воин из стражи Рим-Сина. - Может быть, это была счастливая страна в давние времена, а теперь я вижу несчастных.
      - Послушай, - сказал с усмешкой другой воин, - ворон каркает на стене ограды. Посмотри, он сидит, не двигается с места, красуется перед нами. А в том сказании, я помню, говорится, что в Дильмуне ворон не каркает.
      Настал день, когда Шамашгамиль решил покинуть Дильмун и вместе с воинами царской стражи искать Урсина на медных рудниках. Владельцы рудников то и дело привозили руду на маленьких суденышках. С ними можно было добраться до рудников и посмотреть, нет ли там лекаря, который искусно исцеляет от многих болезней. Если есть такой лекарь, то не Урсин ли? Ведь корабельщик Набилишу писал о том, что долго искал Урсина в Дильмуне, и Шамашгамиль подумал, что он прячется на медных рудниках.
      Множество рабов были заняты добычей руды. Но были там и свободные люди среди надсмотрщиков, среди писцов, которые подсчитывали добычу и записывали на глиняных табличках, сколько руды было послано в разные города. Там ее превращали в слитки, затем в бронзу, которая шла на изготовление оружия. Шамашгамиль очень скоро узнал, где искать лекаря, о котором говорили, что он искусней всех лекарей Дильмуна. Этим очень гордился владелец большого рудника. Он, как рассказал жрецу из Ура местный писец, хорошо оплачивал труд лекаря серебром да еще давал пропитание.
      - Мы видели несчастных, покалеченных, которые благодарили богов за исцеление, - рассказывал местный писец.
      Он и привел Шамашгамиля к дому лекаря. Воины Рим-Сина связали руки Урсина, надели ошейник и повели к гавани, чтобы увезти в Ур. Царский лекарь не просил снисхождения, не предлагал своих сокровищ для выкупа. Он понимал, что дни его сочтены.
      - Ты оставил в муках жрицу храма Луны, не побоялся бога Нанна, укорял Шамашгамиль. - А ведь мог спасти царскую дочь. Тебе ведомы тайны сотен целебных трав, а ты не стал исцелять больную, бежал...
      - Не было ей спасения, - отвечал хмуро Урсин. - Я точно знал, что нет таких трав, которые могли бы вернуть ей жизненную силу. Я знал, что буду живым закопан вблизи усыпальницы. Я хотел жить. Тяжкая у меня судьба. Но лучше пусть казнят меня у священной ограды Ура, чем закопают живым.
      Шамашгамиль увидел слезы на иссохшем, старческом лице Урсина и пожалел его. "А что делать, когда судьба так несправедлива, - подумал Шамашгамиль, - как избежать того, что предначертано богами?"
      Когда царский лекарь был доставлен в Ур, за ним пошла толпа.
      - Нашли Урсина! Нашли Урсина! - кричали мальчишки, увидевшие старого лекаря под охраной царской стражи.
      Они побежали по улицам города, желая оповестить всех людей Ура. Каждый предвкушал увидеть казнь царского лекаря. Не часто можно было увидеть такое зрелище. Одно дело - увидеть казнь вора или убийцы, а другое дело - увидеть в ошейнике царского лекаря, человека, который каждый день лечил великого правителя Ларсы и пользовался доверием божественного Рим-Сина.
      АБУНИ В РАБСТВЕ
      Когда Шига привел сына к купцу Эйянациру в залог за свой долг, в тростниковой корзинке Абуни лежало несколько глиняных табличек, на которых были образцы тех записей, какие мог потребовать купец, ведя торговлю не только в Уре, но и с купцами соседних городов.
      - Ты не сделаешь клейма на моем Абуни, не пошлешь его на тяжкие работы, не будешь его хлестать плеткой, ты мне обещал, - сказал Шига со слезами в голосе. - Не забудь, что я несколько лет учил его в "доме табличек", тратил последнее, чтобы сын стал опорой семьи.
      - Все знаю, - ответил сухо Эйянацир. - Ты все твердишь одно и то же, а мне дело нужно. Будет усердным, его минует плеть. А за лень я не поглажу по головке.
      Шига покинул дом купца, взяв слово с Абуни, что он не будет лениться. Сын Шиги не плакал, не огорчался, выглядел веселым. Отцу даже показалось, что мальчик доволен. "Он глуп, не понимает, что случилось в нашем доме", подумал Шига.
      Отец не догадался о том, что любопытство побороло и страх, и унижение. Мальчишке было интересно посмотреть богатый дом, где сверкали в солнечных лучах две медные кровати. Абуни никогда не видел таких красивых кроватей, не видел медных кувшинов, бронзовых топориков и деревянных стульев.
      "Эйянацир богат и, наверно, жаден. Будет ли он меня кормить? - вдруг подумал Абуни. - Говорят, что все богатые люди очень скаредны. Но если не будет кормить, я не смогу писать. Даже вола кормят, когда приводят в поле пахать".
      - Займись делом, - приказал Эйянацир, обращаясь к Абуни. - Пойдем, я дам тебе два ящика, и ты разложишь в них долговые таблички, да так, чтобы потом не искать, а сразу вынуть, как только понадобится. В ящик с красной полосой сложи таблички должников в Уре, а в ящик с синей полосой сложи таблички должников из других городов Ларсы. Когда все сделаешь, возьми табличку сырой глины и запиши мне имена тех, кого я должен потревожить в ближайшие дни, потому что подходит день выплаты.
      - А разве уже подошел день выплаты за серебро, взятое моим отцом? вдруг спросил Абуни, догадавшийся, что, согласно записи, отец должен был вернуть свой долг спустя какое-то время после жатвы, после того когда Хайбани отдал бы ему зерно, а отец смог бы его продать и получить серебро от покупателей. Вот когда надо было вернуть долг.
      - Однако ты силен, размышляешь о том, что тебе неведомо, - сказал Эйянацир и тут же оттолкнул мальчика от ящиков и приказал внимательно посмотреть, как нужно укладывать таблички, чтобы не повредить. - Когда подрастешь, тогда поймешь, что золото и серебро, даже медь достаются великим трудом и умением. Если бы у меня не было умения считать и помнить о выгоде, я был бы таким же нищим, как твой отец. И больше не задавай глупых вопросов. Помни, ты не в "доме табличек", здесь нет уммиа, который учил тебя грамоте, а хлыстом я владею сам. Делай все хорошо и послушно!
      Абуни не заплакал, но подумал, что лучше бы ему не видеть этих медных кроватей и богатого купца Эйянацира. Он принялся за работу, стараясь ни о чем не думать, чтобы не ошибиться. Мальчик понял, что хозяин не простит ему даже малой оплошности.
      До самого вечера Абуни раскладывал таблички и составлял список должников. Страх перед хозяином заставлял его по нескольку раз переписывать список, сверять каждый знак, сделанный тростниковой палочкой. Мальчик проголодался, но не смел просить поесть. Он даже не знал, у кого можно просить еду. Жена Эйянацира, Пушукена, одетая в пестрое платье и увешанная золотыми украшениями, пугала его своим важным видом. К нему то и дело подходили маленькие дети хозяина, голые, пухленькие и веселые. Они все время что-то ели - кто лепешку, кто финики, а самый маленький сосал рыбий хвост. Абуни старался на них не смотреть, вид еды еще больше напоминал ему о голоде. Только в сумерках Пушукена позвала его и дала ячменной похлебки в глиняной миске. Абуни накинулся на эту еду и мигом очистил миску. Он вспомнил заботы своей матери и почувствовал себя одиноким и несчастным.
      Спал Абуни во дворе, вблизи кочегарки, где ютились рабы, выполняющие черную работу в литейной хозяина. Рано утром Абуни стал рассматривать устройство литейной. Он увидел три плавильных печи, похожие на громадные ульи. Они стояли на подставках из жженого кирпича и были совершенно черными. Три топки, устроенные в небольшом доме, вели к печам, где уже суетились литейщики. Старый опытный литейщик покрикивал на рабов, которые старательно делали все, что им было приказано. Абуни очень хотелось посмотреть, как плавится медь, но его позвал мальчик-раб и сунул ему миску с жидкой похлебкой. Не успел он поесть, как услышал голос Эйянацира:
      - Пошевеливайся, Абуни, скорее принимайся за дело. Прочти письма, полученные от моих заказчиков, и сегодня же напиши ответ. Твое место под этим навесом. Завтра соберешь тростник и сделаешь себе табуретку.
      "Изия придет к тебе за медью Иддинсина, покажи ему 15 слитков и пусть выберет шесть хороших, и ты отдай ему: сделай так, чтобы Иддинсин не огорчался..."
      Абуни много раз читал и перечитывал это письмо, а потом понял, что не может ответить на него, пока не спросит хозяина: отдал ли он шесть хороших слитков? Но хозяина не было дома, надо было заняться другими письмами. "Ох как это трудно! Может быть, легче таскать кирпичи", - подумал Абуни и почувствовал, что слезы душат его. Абуни вспомнил, как Хайбани рассказывал отцу о своих трех рабах, которые работают на его поле. Он рассказывал о своих заботах, как хорошо он их кормит, как дает им отдохнуть, чтобы они набрались сил. "А я уже на второй день потерял силы от плохой еды, подумал Абуни, - что же будет дальше? Я побегу ночью домой и расскажу отцу обо всем, скажу, что не могу так жить. Пусть лучше продаст меня в другой дом. Не могу я отвечать на эти письма, не могу так быстро писать, как велит господин. Плохо мне!"
      Тростниковый навес, под которым томился Абуни, примыкал к глухой стене в дальнем углу двора. Пользуясь тем, что его никто не видел, мальчик взобрался на крышу и посмотрел, куда выходит эта стена. Она примыкала к дому оружейника, сын которого учился в "доме табличек".
      - Я не пропаду! - воскликнул Абуни, спрыгнул вниз и рассмеялся. Он решил писать письмо своему соседу, сыну оружейника, Аннаби.
      Абуни забыл о всех своих горестях, воодушевленный мыслью, что можно вызвать Сингамиля. Друг ему поможет. Ведь он добыл хорошие таблички с деловыми письмами. Он заставил его переписывать, не ошибаться. Сингамиль, как Энкиду, поможет ему.
      Абуни быстро слепил свежую табличку, подсушил немного и стал писать:
      "Я твой сосед, Аннаби. Я переписчик у Эйянацира. Я очень занят, а мне нужен Сингамиль. Позови его и вели подойти к твоему дому и крикнуть меня, я буду ждать под навесом. А навес примыкает к стене рядом с твоим домом. И крыша твоя, будто моя".
      Положив свою табличку на крышу дома оружейника, Абуни снова принялся за чтение писем. Его очень встревожило угрожающее письмо Арбитурама: "Почему ты не дал меди Нигананне? К тому же скоро два года, как мы выплатили тебе серебром..."
      "Эйянацир хитрый и умный, - подумал Абуни, - а велит мне отвечать на такие письма. Откуда я знаю, что им сказать? Пусть продиктует мне ответ, а я напишу аккуратно и красиво".
      В конце дня Эйянацир нашел время ответить заказчикам, намерен ли он выдать обещанную им медь. Абуни все записал, потом составил несколько табличек. Писал он их три дня. Все это время мальчик забыл думать о еде, о доме, только с нетерпением ждал Сингамиля. Он был счастлив, что ему отведен уголок под этим навесом, где он может, при случае, встретить Сингамиля.
      А Сингамиль не шел по той простой причине, что письмо не сразу было ему передано. Его нашел на крыше оружейник и положил на своем сундучке, чтобы попросить сына прочесть неведомую табличку. Прошло несколько дней, прежде чем Аннаби прочел послание Абуни и тотчас же побежал к Сингамилю.
      - Мой друг ждет меня! - воскликнул Сингамиль, радуясь, что Абуни оказался соседом Аннаби. - Теперь ничего не стоит приходить в гости к другу и помогать ему.
      В тот же вечер Сингамиль прибежал к дому оружейника и вместе с Аннаби взобрался на крышу. Он увидел под навесом Абуни и радостно воскликнул:
      - Друг мой!
      Абуни показал свои таблички, написанные необыкновенно аккуратно. Сингамиль не нашел ошибок и похвалил за усердие. Потом они долго говорили о "доме табличек". Сингамиль рассказывал о небывалом. Уже несколько дней к нему не подходил "владеющий хлыстом", а уммиа на днях похвалил и сказал, что не узнает Сингамиля, так он старается.
      - Ты будешь царским писцом, - сказал с гордостью Абуни.
      - Этот навес тебе как дом, - сказал Сингамиль. - К тебе будут приходить отец с матерью, братья и сестры?
      - Да что ты, разве Эйянацир позволит! Он сказал, что никого не пустит в свой дом и пусть не вздумают ходить. А меня не выпускает за калитку. Сказал, что поставит клеймо на лбу, если ослушаюсь.
      - Я буду приходить к тебе в темноте и принесу все, что захочешь. Я пойду к твоему отцу и скажу, чтобы дали что-либо поесть, ты согласен?
      - Я согласен, - ответил сквозь слезы Абуни. - Я голоден с тех пор, как покинул свой дом. Мне дают ячменную похлебку два раза в день, но в ней плавает несколько зернышек. В животе у меня пусто, совсем пусто. Пусть пришлют мне лепешку. Принесешь?
      - Завтра принесу, - пообещал Сингамиль. - Я и дома попрошу немного фиников, отцу дали за Гильгамеша. Мы не голодаем, Нанни дал нам корчагу зерна. А в Уре много голодных. У делающих кирпичи умерли дети. А кирпичи для храма Нанна. Я видел, строят большой храм, богатый храм бога Луны. А младшая дочь Рим-Сина стала великой жрицей.
      После ухода Сингамиля Абуни еще долго вспоминал все то удивительное, что узнал от друга. Но какова была его радость, когда ночью, после второй стражи, вдруг появился отец с целой корзинкой еды. Он разбудил сына и сказал, что Сингамиль прибежал к ним ночью и рассказал о пустой похлебке.
      - Вот и пришлось поспешить, чтобы до зари вернуться домой. Не стоит ссориться с Эйянациром, лучше ему угождать и дождаться дня освобождения, советовал отец. - Ведь он запретил мне ходить в его дом и предупредил, что не позволит тебе ходить домой, надо подчиниться. Крыша оружейника поможет нам. Теперь мы не оставим тебя, сынок. Не печалься...
      Шли месяцы, созрел новый урожай, и Хайбани смог отдать часть своего долга хорошим зерном, Шига повеселел, собрал немного долгов от своих соседей и принес часть долга Эйянациру. Но это была лишь третья часть, и купец сказал, что не отпустит мальчишку.
      Эйянацир был доволен. Этот мальчишка, Абуни, справлялся с порученным ему делом. Теперь не надо было ходить к писцам, платить за каждую табличку, можно было часто посылать письма в другие города, когда не было времени поехать. Хозяйство у Эйянацира было большое. Помимо медеплавильной, он задумал устроить оружейную. У него было много забот с ткацкой, где трудилось два десятка женщин-рабынь. У него было большое стадо овец, которое давало шерсть для пряжи. Были ослы, он давал их внаем землепашцам и на этом наживался. При всех этих многочисленных заботах мальчишка-писец был нужен. Но хозяин никогда не показывал Абуни приветливого лица. Он всегда был строг, покрикивал, угрожал клеймом и ни разу за много месяцев не спросил мальчика, сыт ли он. Если бы отец и мать не приносили ему еду по ночам, Абуни мог бы совсем захиреть. Изредка и Сингамилю удавалось побаловать Абуни, а бывало, что Абуни мог угостить друга луковицей, пучком зелени или горстью зеленого гороха. Тогда они весело смеялись, и Абуни говорил, что ему очень нравится этот дом под навесом, где бывает немыслимо жарко в дневные часы, но так хорошо ночью, когда к нему приходит отец или мать.
      Однако было немало печальных дней, когда хозяин слишком строго взыскивал за какую-либо оплошность, а бывало, и стукнет по затылку. Но это было не так обидно, как обидно было быть постоянным пленником и не иметь права выйти за ворота. Спустя год Абуни казалось, что он всю жизнь провел в этом дворе, где коптила литейная и постоянная брань литейщика словно висела в воздухе. Зато и рабы не щадили своего хозяина. При случае они призывали немыслимые проклятья на его голову. Абуни казалось, что эти проклятья призовут злых духов и литейщик погибнет. Но он был жив.
      Много радостей приносила дружба с Сингамилем. Игмилсин выполнил свое обещание и принес долгожданные таблички с прекрасным сказанием о Гильгамеше. Сингамиль, который уже научился свободно читать, с увлечением принялся за дело. Ведь ему предстояло обо всем рассказать Абуни!
      - Как Гильгамеш узнал о всемирном потопе? - спрашивал Абуни, когда Сингамиль пришел к нему в лунную ночь рассказать о прочитанном.
      - Он долго разыскивал своего предка Утнапишти, - отвечал Сингамиль, спасшегося от потопа. Он был единственным из всех людей, кто обрел бессмертие. И вот Гильгамеш добрался до острова блаженных, где жил Утнапишти, узнал у него про корабль, искусно построенный и просмоленный, узнал о том, как уцелели на земле птицы и твари. Гильгамешу очень хотелось узнать о тайне бессмертия. Он долго уговаривал Утнапишти рассказать ему об этом. И он узнал о цветке вечной молодости, который очень трудно добыть.
      - Он добыл его? Скажи скорее, - просил Абуни.
      А Сингамиль не торопился. Он видел, с какой радостью встретил Абуни обещанный рассказ из старинного сказания. Сингамиль не мог принести с собой таблички, чтобы читать вместе с другом, он мог только рассказать о прочитанном, а это было совсем не просто.
      - Расскажи мне про цветок бессмертия, - просил Абуни. - Он нашел? Может быть, и мы найдем? Хорошо бы найти и угостить отца, мать, братьев и сестер, никто бы не умер. И жили бы мы вечно...
      - Даже царская дочь не получила цветка бессмертия, - прервал мечтания друга Сингамиль. - У царя тысячи рабов, он мог послать их куда угодно на поиски этого растения, но царь знает, что найти его невозможно. Люди забыли название, не знают, где искать. Ты думаешь, что он растет среди камышей? Только Утнапишти знал про этот цветок. Много дней и много ночей бродил храбрый Гильгамеш в поисках цветка бессмертия. Когда он нашел его, усталость одолела отважного. Он уснул на берегу реки, а змея утащила драгоценный цветок. Вот почему Гильгамеш умер, как все обыкновенные люди... Скоро наступит третья стража, - сказал Сингамиль и прыгнул на землю.
      Он побежал домой, чтобы улечься на крыше своего дома и поспать до тех пор, пока мать не растолкает его и не предложит ему кусок ячменной лепешки.
      "Беги, сынок, в "дом табличек", - скажет Уммаки, - не ленись, отец не любит ленивых, а прилежность очень ценит".
      Радость встреч с другом помогала Абуни переносить неволю. Он привык к окрикам хозяина и не обижался. Он научился писать долговые таблички не хуже самых искусных переписчиков. Мальчик знал, что отец уже вернул часть долга, и очень надеялся, что скоро вернется домой. Теперь он мечтал о "доме табличек", он вспоминал мальчишек, с которыми дрался, и думал о том, что любит их. Даже "владеющий хлыстом" казался ему теперь хорошим человеком. "Но теперь ему бы не пришлось меня хлестать, - думал Абуни. - Я научился хорошо писать. Пусть бы скорее созрел новый урожай, пусть бы Хайбани вернул долг, и отец смог бы расплатиться с Эйянациром. Вот кого я не люблю".
      И вдруг неожиданно Эйянацир приказал Абуни сложить в корзину долговые таблички, связанные с покупателями меди в Дильмуне. Он сказал, что берет с собой Абуни, сейчас они пойдут в гавань.
      Трудно передать радость Абуни. Но было и огорчение. Он не смог повидать отца, не смог проститься с Сингамилем. Однако он догадался бросить на крышу Аннаби письмо для Сингамиля. В нем он сообщил радостную весть, что едет в прекрасную страну на остров Дильмун.
      Как радостно было снова увидеть священную ограду Ура, Зиккурат, храм бога Луны, ворота гавани! Но там, где прежде толпились продавцы пива и зелени, где продавали лепешки и финики, сейчас стояли голодные люди. Абуни озирался по сторонам, не увидит ли отца, а может быть, Игмилсина. Тогда бы он с гордостью рассказал о предстоящем путешествии. Ведь ни один мальчик из "дома табличек" не бывал в Дильмуне. Когда он станет свободным, когда он вернется в свой родной Ур, он обо всем расскажет мальчикам. Но первым из них будет его друг Сингамиль. Он настоящий друг, как Гильгамеш, который дружил с Энкиду. "Никогда его не забуду, - думал Абуни. - Как хорошо было бы встретить его сейчас, как хочется поделиться своей радостью!"
      Эйянацир имел свое небольшое тростниковое суденышко. Абуни был в восторге, когда увидел гребцов, готовых взяться за весла. Ведь это было первое путешествие по реке Евфрат, путешествие к земле, где богиня-мать Нинхурсаг дала жизнь людям, вылепленным из глины. Сингамиль рассказал ему об этой прекрасной земле. Когда отец будет его искать, он узнает от Пушукены, что сын находится в Дильмуне. Это просто удивительно! Вот уже взялись за весла рабы Эйянацира. Сколько у него рабов! И в медеплавильной, и в ткацкой, он строит дом для оружейников. Должно быть, он богаче самого Рим-Сина?
      Кораблик поплыл. Счастливый Абуни не отводил глаз от Ура, от его города, который все отдалялся и казался ему необыкновенно большим и красивым. "Может быть, есть города побольше и красивей, - думал Абуни, но лучше Ура, наверно, нет".
      Во время путешествия Эйянацир ни разу не давал мальчику своих поручений, даже не разговаривал с ним. Абуни почувствовал себя свободным, будто он не принадлежит этому богатому и жадному купцу, будто он покинул Ур, чтобы увидеть другую страну. Мать нередко говорила ему, что он еще маленький, но ведь он уже настоящий переписчик, он увидит чужую землю, может быть, увидит цветущие сады. Сердце сладко замирало от этих мыслей. Все путешествие казалось радостным сном.
      В Дильмуне купца Эйянацира встретили люди, которые вели с ним торговлю, были тут и владельцы медных рудников. Они пригласили к себе Эйянацира, владелец дома предоставил ему медную кровать. Абуни с корзиной глиняных табличек устроился во дворе на потертой циновке, рядом с рабами-грузчиками.
      Не успел Абуни задремать, как услышал шорох. Он вскочил и увидел, что голый человек в набедренной повязке, всклокоченный, бородатый, копается в его корзинке.
      - Не трогай! - закричал Абуни. - Это долговые таблички моего хозяина, он меня убьет, если что-либо потеряется.
      - Мне нужна лепешка, - пробормотал неизвестный человек и вдруг стал выбрасывать таблички на землю.
      Абуни кинулся к нему, стал вырывать корзину и кричать:
      - Помогите, помогите!
      Люди проснулись, подошли, но не стали защищать мальчика. Услышав, что в корзине спрятаны лепешки, они тоже захотели поживиться.
      Абуни с плачем подбирал обломки табличек и складывал их на циновку.
      - Я сам выложу все на циновку, - предложил он, захлебываясь от слез. - Там нет лепешек, вы сами увидите.
      Какой-то дряхлый старик пожалел мальчика, вырвал корзину у голодного раба и предложил Абуни выложить все, что там было.
      Когда все улеглись, Абуни аккуратно сложил уцелевшие таблички, а разбитые оставил на циновке, чтобы на рассвете посмотреть, можно ли понять написанное, или надо переписать заново. Но для этого нужно много времени. Всю ночь он проплакал, страшась клейма на лбу и вечного рабства. Он был так несчастен, так убит горем и одинок, что, казалось, не выживет, не дождется утра. Так он и заснул над грудой разбитых табличек. Его растолкал сам Эйянацир. Он пнул его ногой и закричал:
      - Что ты наделал? Как ты мог? Кто тебя научил делать гадости хозяину, который тебе доверяет? Ах ты гадкий мальчишка! Захотел побыть в рабстве, в этом я тебе помогу!
      Он кричал, бранился, не останавливаясь и не давая несчастному мальчику и слово сказать.
      Когда он умолк, Абуни рассказал ему обо всем по порядку, ничего не утаивая. Но хозяин рассвирепел и не верил мальчику. Ему пришла в голову мысль о том, что должники подкупили Абуни в надежде, что разбитые таблички не будут признаны судом и долги не будут выплачены.
      Абуни стал разбирать обломки и складывать так, чтобы прочесть написанное. Когда ему удалось сложить несколько табличек, хозяин оставил его и приказал собрать все до одной, а те, которые будут неразборчивы, переписать.
      Целых две недели Абуни занимался перепиской разбитых табличек, а тем временем Эйянацир устраивал свои торговые сделки. Когда таблички были готовы, их предъявляли должникам вместе с разбитыми, где, к счастью, сохранились отпечатки ногтей. Эйянацир получил то, что ему причиталось, но гнев против Абуни не утих. Уезжая, он позвал хозяина гавани и предложил ему увести с собой глупого мальчишку. Он сказал, что не будет ставить клейма, не хочет обижать Шигу, но заставит Абуни поработать в гавани Дильмуна вместе с рабами.
      Абуни горько плакал, умолял забрать его в Ур и там дать самую трудную работу. Умолял дождаться выкупа, потому что отец очень старается собрать две мины серебра. Ничего не помогло.
      - Я взял в заклад ничтожного мальчишку, отдав твоему отцу две мины серебра. А знаешь ли ты, что тебя можно продать только за тридцать сиклей, да и кто купит тебя? Я был слишком мягок, пожалел Шигу. Поверил ему, что сын у него грамотный и толковый. Да, ты писал таблички, ты наловчился делать эту работу сносно, но разве можно тебя назвать толковым человеком? Не жалуйся! Отправляйся в гавань. А когда я получу долг от твоего отца, я велю тебя отпустить.
      Эйянацир сел на свой корабль, погрузив туда медную руду, купленную в Дильмуне. С собой он увез несколько слитков серебра, все, что отдали ему должники.
      Абуни увели в гавань, и он стал таскать тяжелые тюки шерсти, громадные свертки кожи и медную руду в корзинах. Потянулись бесконечно долгие дни и бессонные ночи. Мальчику казалось, что он никогда уже не увидит отца с матерью, братьев, сестер и друга Сингамиля. Он вспоминал строки из Гильгамеша, очень скорбные строки: "Ярая смерть не щадит человека..."
      "Разве мальчик - это человек?" - спрашивал сам себя Абуни и не находил ответа. Ему было так худо, что, казалось, смерть неизбежна. Помимо тяжкой работы, еще одна беда мучила Абуни: он всегда был голоден.
      МЫ СПАСЕМ ТЕБЯ, АБУНИ!
      Сын оружейника, Аннаби, был лакомкой. Когда Шига стал часто приходить к сыну и пользоваться крышей, где спал Аннаби, мальчик вздумал попросить в награду что-либо сладкое. Шига понял, что вместе с лепешками для Абуни он должен приносить финики для Аннаби. Ему было важно сохранить добрые отношения с лакомкой, было важно сохранить в тайне свидания с сыном. Он знал, что Эйянацир не позволит ублажать мальчишку, который стал почти что рабом. Целый год, до того дня, когда Эйянацир вздумал отправиться в Дильмун, все шло хорошо. Но вот случилось непредвиденное. Шита не застал сына на крыше тростникового навеса и узнал у Аннаби, что Абуни сопровождает хозяина в Дильмун. Шига чуть не заплакал от огорчения. Беда была в том, что никто не мог ему сказать, скоро ли вернется Эйянацир. Жена хозяина не знала о делах мужа и никогда не спрашивала. Шига к ней не обращался. Но кто знает о делах богатого купца? Прежде мог знать переписчик, который выполнял поручения купца, но теперь этим переписчиком был Абуни.
      На следующий день к Шиге пришел Сингамиль и радостно сообщил, что из гавани ушел корабль Эйянацира и увез хозяина вместе с Абуни.
      - Он самый счастливый мальчик из всего "дома табличек", - сказал Сингамиль. - Я так ему завидую. Он увидит блаженную страну, может быть, даже съест плоды из чудесного сада. Я ему рассказал про Дильмун. Мы вместе с ним мечтали побывать там. Вот и сбылось!
      - Беда, да и только! - воскликнул Шига. - Я вижу, от чтения табличек вы становитесь сумасшедшими. То вздумали забраться в усыпальницу великой жрицы - на верную гибель. Чудом вас спасли! А теперь захотели отправиться в Дильмун. Для вас все игра. А ведь такая игра может закончиться плохо. Сердце мое чует, что не будет добра. Эйянацир - коварный и жадный человек. Он не пожалеет мальчишку. Стоит Абуни оступиться, сделать не так, как задумал хозяин, и он жестоко накажет моего сына. Что мне делать? Пойду искать богатого человека, не согласится ли дать мне в долг мину серебра до нового урожая у Хайбани...
      - О чем плачет Шига? - спрашивал отца Сингамиль. - Абуни посчастливилось, он попал в прекрасный Дильмун, а отец горюет, ищет богатого человека, чтобы скорее выкупить сына. Он так тревожится, будто что-то дурное случилось.
      Игмилсин молча готовил таблички для письма. Очень осторожно и аккуратно протягивал веревочку поперек мокрой таблички, делал ровную линию, чтобы все строки были одинаковы. Он долго не отвечал сыну, потому что тревога Шиги была ему понятна. Двадцать лет писец Игмилсин был связан с царедворцами, нередко сталкивался с богатыми людьми Ура, владеющими большими стадами или сдающими в аренду землю. Он давно уже убедился в том, что среди людей знатных и богатых трудно встретить сочувствие в беде. Они только и заняты заботами о своей выгоде. Кроме того, Игмилсин по себе знал, что предчувствие всегда оправдано. Особенно это заметно, когда человека ждет беда. Что знает этот бедняга Абуни? Он говорил всем, что ему исполнилось четырнадцать лет, а в самом деле - только двенадцать. Он рослый и смышленый, но ведь еще мал. Мал, а уже почти раб. Шиге есть о чем горевать.
      - Я займу ему четверть мины серебра до нового урожая. Когда получит ячменное зерно от Хайбани, тогда и вернет, - сказал Игмилсин, обращаясь к Сингамилю.
      Не успел он оглянуться, как сына уже унесло, словно ветром. Он помчался к Шиге с доброй вестью.
      - Мы дружим, - сказал он Шиге. - Мы неразлучны. Мой отец пожалел нас. Вот и решил помочь в беде. Друга надо спасать - так написано в старинном сказании о Гильгамеше.
      - Как хорошо, что так написано в этом сказании! - Шига повеселел, заулыбался. - Четверть мины серебра ничтожно мало. Но если еще поискать, может быть, выручу сына. Только бы скорее они вернулись из этого прекрасного Дильмуна. И кто сказал, что там хорошо? Не нужна мне страна блаженства. Мне нужен сын!
      У Сингамиля появилась новая забота. Возвращаясь из "дома табличек", он заходил в гавань и высматривал корабль Эйянацира. Он представлял себе радость Абуни, когда они встретятся и можно будет рассказать друг другу обо всем, что произошло за этот месяц. Однако встретить корабль Сингамиль не смог. Эйянацир прибыл на рассвете, и когда мальчик, стоя на берегу, дождался корабельщика, он узнал, что Абуни оставлен в гавани Дильмуна грузчиком.
      "Значит, Шига был прав? Его предчувствие сбылось. Недаром он горевал. Все получилось так плохо, так худо". Сингамиль, думая об этом, побоялся пойти к Шиге. Он побежал домой, чтобы рассказать отцу о случившемся. Разве он мог думать, что прекрасный Дильмун загубит Абуни. "Бедный, как он там живет среди рабов, таская тяжести? Должно быть, это очень трудно. Да, да, это ужасно трудно. Абуни может погибнуть. Мы должны спасти тебя, Абуни!"
      В тот же день Шига узнал о возвращении Эйянацира без Абуни. Горе его было велико. В доме Шиги поднялся великий плач. Вся семья горевала, все молились домашнему богу-покровителю. Жена его, Нурамтум, решила устроить гадание и обрекла на это своего единственного ягненка.
      Тем временем Шига бегал по городу в поисках человека, который даст ему в долг немного серебра. Он понял, что нельзя доверять купцу Эйянациру, он может продать мальчишку работорговцу, который увезет его в страну Марту или на дальний остров. За что так гневается всемогущий Энки? Почему не помогает ему в беде великий Нанна? Разве недостаточно жертв принесено бедным человеком? Сейчас зарежут последнего ягненка, чтобы угодить богу Луны. "Смилостивись!" - просит бедный Шига. Он проходит мимо домов оружейников, гончаров, хлебопеков и пивоваров. Он знает, у них нечего ему дать. Как же быть? Надо спасать мальчишку. Бедный Абуни, краса и гордость семьи, он может свалиться под тяжелым грузом, кто ему поможет?
      "Что же получается, - подумал Шига, - кроме переписчика, никто не может мне занять немного серебра. Только писец мне поможет. Недаром я задумал сделать сына писцом. Пусть великий Энки пожалеет нас, пусть поможет сыну выйти на дорогу достойного писца".
      Игмилсин дал Шиге четверть мины серебра, получив от него долговую табличку, где пятеро соседей подписались свидетелями, оставив на мокрой глине отпечатки ногтей.
      - Остается добыть еще немного серебра, - сказал Шига, низко кланяясь Игмилсину. - Я так и не придумал, кто может мне помочь.
      - Я понимаю твою беду, - признался Игмилсин, - надо скорее забрать Абуни из Дильмуна. Он еще мал, жалко мальчишку. Он смышленый и старательный. Я видел его писание, поверь, будет толк.
      Шига улыбнулся. Похвала искусного писца была для него бальзамом. Но еще горше стала мысль о судьбе сына. И вдруг он решил, он придумал. Он нашел спасение для Абуни. Надо скорее все осуществить. Он побежал домой.
      - Нурамтум, - сказал он жене, - ты можешь спасти Абуни. Согласись! Пойдем к проклятому Эйянациру и предложим тебя в залог за мину и три четверти серебра. Я отдам ему то, что собрал и оставлю тебя в его ткацкой до тех пор, пока смогу вернуть весь долг. Купец не откажется от такой искусной ткачихи. Ты славишься на нашей улице. Согласись, Нурамтум.
      - Я согласна, - пролепетала Нурамтум сквозь слезы. - Я на все согласна, только не знаю, что будет с нашими малыми детишками? Кто же их накормит, кто принесет хворост, чтобы разложить огонь в очаге и сварить похлебку? Кто это сделает, Шига? А если детишки заболеют, кто добудет для них целебные травы, кто уложит их на мягком войлоке?
      Рыдания Нурамтум огласили маленький дворик Шиги и донеслись до соседей. Одна из них, молодая проворная Шатилия из дома напротив, прислушалась.
      - Я сам буду кормить детей, я сам буду добывать целебные травы, я сам буду таскать хворост для очага, иди в ткацкую, нет другого спасения! кричал Шига. - Надо спасать Абуни!
      Плач Нурамтум, плач маленьких детей, крики соседа - все это встревожило Шатилию. Она вышла за калитку и увидела, как двое обреченных покинули дом, оставив плачущих детей. Она вошла в дом Шиги, утерла слезы маленьким девочкам, приласкала самых младших мальчиков и позвала их с собой.
      - Пойдемте, дети, я угощу вас финиками и свежей лепешкой с чесноком. Не плачьте, отец скоро вернется. А пока поиграйте в моем дворе.
      - Хочу лепешку с чесноком, - попросила, всхлипывая, шестилетняя девочка в крошечной шерстяной юбчонке с запутанными курчавыми волосами.
      Шатилия прикрикнула на своих дочерей, которым было поручено перебрать полбу, а они, оставив миски с полбой, принялись плести косички.
      - У соседей беда, а вы тут бездельничаете! - прикрикнула Шатилия, дала пинка старшей и поспешила дать плачущим детям обещанные финики.
      Шига долго не возвращался домой. Оставив в ткацкой купца Нурамтум, отдав часть долга, он попросил согласия Эйянацира отпустить Абуни, не дожидаясь полной выплаты долга.
      - Принесешь еще один слиток серебра, оставишь мне Нурамтум в ткацкой, тогда я соглашусь подождать оставшийся долг под уплату двадцати процентов, - ответил Эйянацир.
      Всю дорогу домой мысли Шиги обращались к богу Энки. "Как случилось, спрашивал он Энки, - что моя щедрая жертва не помогла. Нурамтум отдала жрецу последнего ягненка, оставила малых детей без еды, пошла в качестве рабыни в ткацкую Эйянацира - все напрасно..."
      Шига шел домой с тяжелым сердцем, все думал о том, как ему управиться с хозяйством без жены, как накормить детей, когда успеть сходить за водой и хворостом. А ведь надо снова обойти дома должников, авось удастся получить хоть немного серебра. У дверей своего дома Шига увидел Шатилию.
      - Я взяла твоих детей, - сказала она соседу. - Пусть побудут у меня до возвращения Нурамтум. - Только зерна у меня мало, отсыпь мне в корчагу для детишек.
      Шига не находил слов благодарности. Случилось небывалое. Он даже не знал, что рядом живут такие хорошие люди. Муж Шатилии работает на строительстве храма. Он кладет кирпич, получает кое-что для пропитания семьи, на одежду не хватает. А Шатилия не побоялась взять к себе всю ораву.
      - Я отблагодарю тебя, соседушка, - сказал с поклоном Шига. - Я отдам тебе тонкого полотна, что хранит Нурамтум для подарка невестке. Когда еще женится мой Абуни, а ты выручила меня, избавила от таких забот, какие мне не одолеть.
      Прошел всего месяц, а для Нурамтум и Шиги он показался длиннее года. Нурамтум трудилась с рассвета до заката. То пряла пряжу, то сучила нить, то ткала шерстяные полотнища для мужской одежды. Хозяйка дома, Пушукена, постоянно видела слезы на глазах Нурамтум. К рабыням она была безжалостна. Но эта женщина чем-то растрогала ее. Может быть, своей покорностью несчастью. Пушукена позволила Нурамтум уйти в сумерках навестить детей. Когда Нурамтум увидела, как заботлива и добра к детям Шатилия, она бросилась к соседке со словами благодарности, поклялась, что всю жизнь будет ей помогать в хозяйстве и никогда не забудет ее доброты.
      Прошло еще шесть месяцев. Большая вода Евфрата принесла много ила и вдоволь напоила иссохшие поля землепашцев. Урожай выдался хороший. Все ждали дней жатвы. Шига понял, что скоро минует его тяжкая беда.
      В ГАВАНИ ДИЛЬМУНА
      Корабли разных стран, ближних и дальних городов, раскинутых вблизи Персидского залива, то и дело прибывали в гавань Дильмуна и выгружали доставленные в этот богатый город грузы. Из городов царства Ларсы часто прибывали тюки шерсти, хлебные злаки, кунжутное масло, вяленая рыба, готовые ткани. Из Дильмуна корабельщики увозили множество вещей, доставленных из дальних стран. Были тут и благовония для царских жен и жриц храма Луны, были драгоценные камни и горный хрусталь, сюда доставляли крепкое дерево для кораблей и слитки золота для украшений богам. Дильмун славился своими сладкими финиками.
      Уже много дней Абуни таскал тяжелые корзины с финиками, мешки с зерном, тюки шерсти. Кормили его два раза в день, но так скудно, что чувство голода никогда не покидало его. Он был самым юным среди грузчиков, худым и немощным. Рабы-грузчики жалели его и нередко помогали поднять тяжести, ему непосильные. А вот поделиться едой они не могли, слишком мало им доставалось от жадного хозяина.
      Абуни так уставал, что стал думать, не послали ли ему тяжелую болезнь демоны зла. От такой болезни умерла Нин-дада. Но если демоны решили его извести, надо искать спасения. И он вспомнил про цветок бессмертия. "Гильгамеш тоже искал цветок бессмертия, он умный, он знал, как спасти свою жизнь, как продлить свою жизнь", - размышлял Абуни. Бедный маленький грузчик решил во что бы то ни стало спуститься на дно моря и поискать этот удивительный цветок. Плохо, что неизвестно, как он выглядит. В море много морской травы, какая из многочисленных водорослей может ему помочь? Спросить некого. Да и страшно нырять глубоко. Надо вспомнить строки из прекрасной таблички, которую выучил на память Сингамиль. Он много раз читал, надо вспомнить. Утнапишти вещал Гильгамешу:
      Гильгамеш, ты ходил, уставал и трудился,
      Что ж мне дать тебе, в свою страну да вернешься?
      Я открою, Гильгамеш, сокровенное слово,
      И тайну цветка тебе расскажу я:
      Этот цветок - как тёрн на дне моря,
      Шипы его, как у розы, твою руку уколят.
      Если этот цветок твоя рука достанет,
      Будешь всегда ты молод*.
      _______________
      * Перевод И. Дьяконова.
      - Вспомнил, вспомнил прекрасную табличку! - закричал Абуни.
      И тут же призадумался над последними словами: "Будешь всегда ты молод". Я и так молод. Тут ведь не сказано, что будешь всегда ты сыт. Зачем же эта трава? Чтобы не умереть? Но я еще не умираю, я хочу есть. Стоит ли нырять на дно моря, ведь можно там остаться. Вот тогда непременно умрешь. Что бы такое придумать? А может быть, продырявить мешок и взять горсточку зерна? Если медленно жевать несколько зернышек, может быть, и насытишься. Нет, нельзя продырявливать мешок. Если хозяин поймает, пропадешь ты, Абуни. Изобьет да еще поставит клеймо на лбу. Что делать? Абуни почувствовал, как слезы полились градом. А утереть их было нельзя, он поддерживал обеими руками большую корзину фиников на голове. "Не плачь, - сказал себе Абуни, - ты еще жив. Подумай, может быть, тебе поможет умение делать записи. Подойди к писцу, он не всегда поспевает сделать записи полученных грузов. Если позволит ему помочь, то, может быть, накормит вяленой рыбой. Так хочется поесть досыта. Получить бы голову большой рыбы, хорошо бы ее обсосать обглодать".
      Размышляя о своем спасении, Абуни совсем не обращался мыслями к своему дому. Он думал только о том, как бы выжить и дотянуть до того счастливого дня, когда отец вернет долг Эйянациру и заберет его из-под власти купца.
      В час заката грузчики оставляли свою работу, и Абуни мог подойти к писцу и предложить ему свои услуги.
      В гавани Дильмуна был маленький зеленый оазис, где несколько финиковых пальм давали тень. Здесь сидел на тростниковой циновке старый человек, облысевший и худой.
      - Позволь мне посидеть рядом и посмотреть на твою работу, - попросил Абуни, низко склонившись перед писцом. - Я учился в "доме табличек" в прекрасном городе Уре, соскучился я о табличке и тростниковой палочке.
      - Почему ты здесь? - спросил старик и посмотрел на Абуни строго и сердито. - Учился в городе Уре, а таскаешь корзины в Дильмуне. Мне кажется, что ты самый молодой среди всех рабов-грузчиков.
      Абуни торопливо рассказал о своей беде, рассказал о своем отце, который обязательно вернет долг Эйянациру и заберет его домой.
      - Позволь мне посидеть рядом, а может быть, дашь мне сырую табличку, и я заполню ее красиво и аккуратно, - взмолился мальчик.
      Писец отложил в сторону недописанную табличку и пристально посмотрел на Абуни. Мальчик был худеньким, с впалыми щеками и печальными глазами. "Он похож на моего старшего внука, - подумал писец. - Только мой внук сыт и глаза у него веселые, а этот... бедняга".
      - Садись, я дам тебе табличку и скажу, что писать на ней. Твоя беда меня растревожила. Возьми ячменную лепешку, запей пивом из моего кувшина. Растревожил ты меня, малый. Надо тебе помочь. Садись поешь.
      Писец видел, с какой жадностью поедал сухую лепешку худенький мальчик-грузчик из рабов хозяина. Старик давно, очень давно трудился в гавани, ведя бесчисленные записи о прибывших товарах, о кораблях и корабельщиках, которые прибывали в Дильмун для торговых дел. Но впервые он видел такого юного грузчика. Он подумал о том, что мальчик может погибнуть от голода и непосильной работы. "Отец его тратил свое скудное достояние на учение в "доме табличек", надеясь вырастить толкового и грамотного писца. Я должен помочь мальчику".
      Поев и отдышавшись от приятной тяжести в желудке, Абуни принялся переписывать предложенную писцом табличку. Он писал медленно и так старательно, как, пожалуй, никогда еще не писал.
      - Вот не ожидал! - воскликнул писец, рассматривая запись, нет ли ошибок, не пропущено ли какое-либо слово. - Ступай к себе на ночлег, а завтра ранним утром приходи ко мне, я договорюсь с хозяином и возьму тебя в помощники. Тут накопилось много работы. Кроме меня, некому ее сделать.
      С тех пор как судьба занесла его в этот Дильмун, где его поджидали только одни беды и несчастья, Абуни впервые пришел на ночлег в добром настроении, с надеждой на лучшие дни.
      "Я проживу и без цветка бессмертия, - подумал Абуни и весело рассмеялся, укладываясь на жесткой циновке. - Благословен "дом табличек", умение писать спасет меня. Я молод и жив. Как хорошо, что я не спустился на дно морское, не искал таинственный цветок. Мог бы утонуть. Добрый Энки, не ты ли спас меня от гибели? Не ты ли вразумил меня? Однако плохо мальчику жить вдали от родного очага. Ой как плохо! Когда вернусь, больше никогда не покину дом своего отца. Я знаю, отец меня выкупит. Ведь я самый старший и самый умный в семье, где шесть ртов ждут пищи".
      С этими мыслями Абуни крепко уснул. Ему приснилась мать с глиняной чашей козьего молока в руках.
      Сон был долгим и сладким, Абуни мог проспать, но его разбудили пинком ноги в бок, и мальчик вскочил, тут же вспомнил писца и побежал к нему, радуясь новому дню и надеясь, что новый день не принесет ему тех страданий, которые заставляли его плакать по ночам. "Я сегодня сильный, подумал Абуни, - ячменная лепешка и глоток пива принесли мне силу. Какой добрый человек этот писец, а с виду такой злой и сердитый".
      С какой радостью Абуни взял в руки сырую табличку, с каким старанием сделал ровные линии, протянув веревочку! Как засветились весельем его глаза, когда писец сказал, что договорился с хозяином гавани и получил согласие взять к себе в помощники мальчишку.
      - Я буду очень старательным, - сказал Абуни, принимая от писца табличку для переписки и горсть фиников. - Ты не пожалеешь о том, что взял меня в помощники.
      Абуни оправдал доверие дильмунского писца. Он писал красиво и без ошибок. Может быть, потому, что с ним всегда была корзинка с табличками, приготовленными ему Сингамилем, где можно было найти образец расписки или торгового соглашения. Абуни был счастлив, он обрел покой и благополучие, какого не ожидал найти в чужом городе. Дильмунский писец оказался добрым и заботливым человеком. Он искренне хотел помочь бедному мальчику, попавшему в беду. Набайи, так звали писца, позволил Абуни спать на крыше своего дома. А главное, он кормил его щедро. У писца была роща финиковых пальм, и он, торгуя финиками, обменивал эти вкусные и сладкие плоды на ячменное зерно, чеснок, лук и горчицу. Частенько бывала и свежая рыба, которую в доме Набайи пекли на горячих углях. Абуни лакомился вкусной едой и вскоре стал здоровым и веселым мальчиком. Он был благодарен писцу за спасение и потому выполнял свою работу очень старательно.
      Как-то Абуни рассказал Набайи о цветке бессмертия и о том, как он собрался нырять на дно моря, чтобы разыскать это редкостное растение на ощупь, уколовшись шипами.
      - Если бы ты не забрал меня к себе, - признался Абуни, - я бы нырнул. Но боюсь, что не смог бы подняться и остался бы там. Сколько ни думаю об этом, каждый раз пугаюсь.
      - Энки надоумил тебя, мальчик, - ответил в задумчивости Набайи. Даже искусные ныряльщики гибнут на дне морском. И как тебе пришла в голову такая глупая мысль? Ты говоришь, что подражал Гильгамешу, но мудрый Гильгамеш искал этот цветок для всех людей священного Урука, а ты - для себя, от голода. Если помнишь о дружбе Гильгамеша с Энкиду, это хорошо. А если вздумаешь отправиться в дремучий лес Ливана, чтобы добыть священные кедры, пропадешь! Ты еще мал и несмышлен. Ты не должен сам ввязываться в дела великих правителей, божественных и отважных героев старинных сказаний. Даже отец твой не смог бы дать тебе правильный совет, не каждый уммиа знал бы, что сказать тебе о делах великих человеков. А ты задумал сам пойти стопами Гильгамеша.
      "Писец Набайи прав, - думал Абуни. - Я мог погибнуть на дне моря в поисках цветка бессмертия. Как хорошо, что этого не случилось. Когда вернусь домой, когда снова пойду в "дом табличек", тогда принесу щедрую жертву Энки, моему покровителю. Отец купит мне ягненка, и мы отнесем его жрецам в храм Энки".
      Время шло, и Абуни, зная, что началась уборка ячменя, стал ждать вестей от отца. Он написал ему письмо, объяснил, где живет и в каком месте сидит рядом с писцом Набайи. Получив разрешение сходить к причалу, чтобы поискать корабельщика, идущего в Ур, Абуни встретил знакомого Набилишу и радостно бросился к нему.
      - Возьми мое письмо для отца, - попросил Абуни, - пусть знает, где меня искать, когда получит долг от Хайбани и сможет меня выкупить.
      - А у меня письмо к хозяину гавани, - ответил с улыбкой Набилишу. Пойдем к нему. Это письмо он должен прочесть при тебе. Он неграмотен, и ты сам ему прочтешь.
      - От кого же письмо? Покажи скорее, - взмолился Абуни. - Я так и знал! - воскликнул он радостно, рассматривая глиняную табличку, где была подпись Эйянацира.
      Купец из Ура потребовал от хозяина гавани отпустить мальчика-раба, который был ему оставлен на время, до выкупа. "Отдай мальчишку корабельщику Набилишу, - писал Эйянацир. - Пусть он доставит его в Ур. Выкуп получен, мальчишка свободен".
      Они пошли к хозяину гавани, и тот велел вызвать писца Набайи, чтобы проверить, правильно ли прочел табличку мальчишка. Когда писец сказал, что Абуни правильно прочел письмо, хозяин гавани велел отпустить Абуни с корабельщиком.
      - Ты был мне хорошим помощником, - сказал на прощание Набайи, - я верю, ты станешь искусным писцом, принесешь радость своему отцу. Писец всему глава. Что бы делал хозяин гавани, не имея меня, не делая записей, что привозят в наш прекрасный город Дильмун и что увозят в богатые города на Тигре и Евфрате.
      Абуни долго благодарил писца Набайи за помощь, за спасение от голода.
      - Я никогда не забуду тебя, - говорил он и низко кланялся своему спасителю. - Когда я стану писцом в храме или в библиотеке правителя Ларсы, когда я стану человеком богатым и знатным, я приеду к тебе с подарками, добрый Набайи. И еще, я дам тебе слово, что всегда помогу другому, попавшему в беду. Я понял, что человек может погибнуть в беде, если никто не захочет ему помочь. Как хорошо, что Сингамиль прочел старинное сказание о Гильгамеше, я бы не имел друга, я бы не знал про великую дружбу Гильгамеша и Энкиду. Я бы не надеялся на спасение.
      Абуни сказал все хорошие слова, какие пришли ему в голову, когда он понял, что свободен. Но еще радостней было видеть, как гребцы на корабле Набилишу взялись за весла. Абуни понял, что близок счастливый час возвращения домой. После долгой разлуки он увидит отца с матерью, братьев и сестер, встретит, наконец, Сингамиля.
      * * *
      Прошло два года с того дня, когда горячий ветер пустыни принес голод людям Ура. После постигшего их несчастья землепашцы Ура еще усердней возделывали поля и получали богатый урожай. Когда Абуни вышел на знакомый берег Евфрата и увидел продавцов ячменных лепешек, пива и фиников, он понял, что в Уре уже нет голода. Отец его снова, как прежде, торгует зерном, потому и расплатился с Эйянациром. Абуни побежал домой веселый и счастливый. Теперь он гордился тем, что побывал в Дильмуне, что был помощником старого писца Набайи и многому научился.
      Мать встретила его слезами радости, братья и сестры окружили его и, перебивая друг друга, о чем-то спрашивали. А отец сделал небывалое, он обнял сына и прижал к груди, как делал это с грудным младенцем. Но Абуни не помнил себя грудным младенцем, и нежность отца растрогала его.
      - Мне уже скоро четырнадцать лет, - сказал он отцу, - я теперь умелый человек.
      - Ты вырос и стал красивым, - говорила мать, любуясь сыном. - Как давно мы не видели тебя, Абуни! Выпей молока, сынок. - И она подала дорогому гостю самую большую чашу молока и ячменную лепешку, которая была приготовлена с утра, в надежде, что счастливая встреча состоится сегодня.
      - Мы сказали Сингамилю о твоем возвращении, - вспомнил отец. - Он прибежит, как только освободится от "дома табличек". Сингамиль тревожился о тебе, даже выпросил у отца часть серебра для выплаты Эйянациру. Добрый Энки нам поможет, и мы скоро вернем ему долг.
      Сингамиль прибежал прежде, чем Абуни успел рассказать о Дильмуне. Теперь, когда рядом был друг, особенно хотелось рассказать обо всем пережитом. Его слушали с величайшим вниманием.
      - Бедняга, - сокрушалась мать, - сразу же попал в руки злодеев. Не пощадили мальчика, разбили таблички. Боже милостивый, где же справедливость? Как же трудно тебе было!..
      - Не мешай, - прервал ее отец. - Что теперь причитать? Абуни у нас уже большой, я вижу, он смышлен. Последнее отдам, пошлю его в "дом табличек".
      - Ты хотел искать цветок бессмертия, словно старец с седой головой! рассмеялся Сингамиль.
      - Тебе смешно, а я думал не выживу, так хотелось есть и негде было попросить. Рабы-грузчики постоянно голодны, но никто не решается раскрыть корзину с финиками. Хозяин может избить до смерти.
      - Однако тебе пригодилось умение писца, - сказал отец, когда Абуни уже устал рассказывать и признался, что ничего больше не помнит. - Я вижу, повсюду тебя спасало твое знание писца, - промолвил задумчиво Шига. Завтра же пойдешь в "дом табличек", станешь учиться со всей прилежностью!
      - Я буду ему помогать, - пообещал Сингамиль. - Я теперь читаю таблички так быстро и верно, что даже отец удивляется. Уммиа доволен. Он сказал отцу, что из меня получится царский писец.
      - Я тоже хочу стать царским писцом! - воскликнул Абуни. - Я хочу проникнуть в хранилище царских табличек и прочесть все старинные сказания, записанные давно-давно.
      - Ты жив, сынок, вот в чем моя радость, - сказала мать Абуни, Нурамтум. Она улыбалась сквозь слезы. - Мы тревожились о тебе, Абуни, но никто из нас не знал, как трудна твоя жизнь в Дильмуне. А ведь сказано нет земли прекрасней и красивей. Плохо живется бедному человеку.
      - Старый добрый писец Набайи часто говорил мне: "Священна страна Дильмун, непорочна страна Дильмун. Чиста страна Дильмун, священна страна Дильмун..."
      Сказав это, Абуни радостно рассмеялся и, глядя на Сингамиля, ждал, что скажет его ученый друг. Абуни был уверен в том, что друг намного обогнал его. Два года, проведенные в скитаниях, отдалили его от "дома табличек", а Сингамиль тем временем усердно учился. Абуни не ошибся. Сингамиль с важным видом заметил, что эти строки из старинного сказания "Энки и Нинхурсаг".
      Возможно, что это был самый счастливый день в семье Шиги. Сын радовался возвращению в родной дом, а родители радовались тому, что вернулся из рабства Абуни, который будет кормильцем семьи, когда закончит учение в "доме табличек". Теперь Шига был уверен, что надежды его сбудутся. Об этом он и сказал мальчикам. И чтобы утешить плачущую Нурамтум, Шига сказал:
      - Ты жалуешься на бедность, поистине плохо бедному человеку, мы это испытали. Но я помню слова моего отца, который возделывал небольшое поле ячменя. Он говорил: "Тот, у кого много серебра, может быть, и счастлив. Но тот, у кого нет совсем ничего, спит спокойно".
      - Я помню, - ответила Нурамтум, - твой отец был мудрым человеком, но как поверить в такое, ведь мы от бедности вовсе потеряли сон и покой... Душа изболелась, вот я и сказала.
      - Непристойно женщине говорить при мужчинах, - ответил Шига.
      ПРОЩАЙ, "ДОМ ТАБЛИЧЕК"!
      Возвращение в "дом табличек" и радовало, и тревожило Абуни. Он боялся уммиа, который, как он думал, непременно будет придираться и упрекать в лени. Он боялся товарищей, которые могут его дразнить и называть рабом Эйянацира. Он не знал, что ждет его. Единственный и неизменный его друг Сингамиль, конечно, защитит его в трудную минуту. Но поможет ли его доброе слово?
      Каково же было удивление Абуни, когда все ученики - старшие и совсем юные - встретили его как героя и наперебой спрашивали о священной земле Дильмун, где был рай. "А сейчас что там?" - спрашивали мальчики.
      Уммиа не бранил его, но предупредил, что в его возрасте ученики уже не тратят времени на глупые разговоры, не болтают во время занятий, а сидят смирно и очень старательно переписывают задание, потому что каждая красиво написанная табличка приближает ученика к желанной цели. Он покинет "дом табличек", получив похвалу "отца школы". Похвала очень нужна каждому, кто хочет получить хорошую работу. Усердному ученику может выпасть великое счастье, и он станет писцом в храме и будет возвышаться даже над безграмотными жрецами и гадальщиками. Он будет хозяином над рабами, а может быть, над пастухами или рыбаками, принадлежащими храму.
      Абуни еще не подумал, в какой храм ему хотелось бы попасть. Он вообще не думал о месте работы, он мечтал о том, чтобы переписывать самые древние, прекрасные сказания шумеров. А кому нужны эти сказания, он еще не подумал.
      Сейчас, сидя за своим маленьким глиняным столом с табличкой для записей, он ждал, что даст ему уммиа для переписки. Он даже загадал: если это будет сказание или песнопение, то ему выпадет удача, если же образец долгового письма, то не будет удачи.
      - Перепиши "Спор между Мотыгой и Плугом", - сказал уммиа и положил перед Абуни табличку с несколькими столбцами, исписанными мелкими знаками.
      "Удача это или неудача?" - спросил себя Абуни. Но как только прочел первые несколько строк, так понял, что это удача. Ведь отец его всю жизнь торгует зерном. Ему будет полезно узнать этот спор, записанный умным человеком в незапамятные времена. Очень хорошо, что ему досталась эта табличка. Абуни не стал даже делиться своими мыслями с Сингамилем. Он тут же принялся за работу.
      Вот смотри! Мотыга, носящая узел,
      Мотыга из шелковицы, зубья которой из кизила,
      Мотыга из тамариска, зубья которой из морского дерева.
      Мотыга с двумя зубьями, с четырьмя зубьями,
      Мотыга, сын бедного человека, опора человека в лохмотьях,
      Мотыга бросает вызов Плугу.
      И в споре мотыги с Плугом
      Мотыга говорит Плугу:
      "Когда воды хлынут через размытую плотину, ты не запружаешь ее,
      Ты не наполняешь корзин илом,
      Ты не наполняешь переметных сум глиной, ты не делаешь кирпич,
      Ты не кладешь фундамент, ты не строишь домов,
      Ты не укрепляешь шатающихся старых стен,
      Ты не прилаживаешь водосточных желобов на крышах
      достойных людей.
      Плуг, ты не содержишь улицы в порядке,
      Плуг, я приумножаю, что приумножаешь ты?
      Я расширяю, но что расширяешь ты?"
      Потом он писал ответ Плуга, из которого узнал много полезного.
      Я Плуг, сделанный могучей рукой, собранный могучей рукой,
      Я надзиратель Энлиля над полями.
      Я верный землепашец человечества...*
      _______________
      * Перевод с шумерского С. Крамера. Перевод на русский Ф. Мендельсона.
      По дороге домой Абуни говорил Сингамилю:
      - Никогда я не задумывался над тем, что видел множество раз. Сколько раз я видел, как пашут поле, как разрыхляют, как обрабатывают землю, чтобы получить хороший урожай, но теперь я буду смотреть на это совсем другими глазами. В самом деле, Плуг и Мотыга могут поспорить, и каждый из них докажет свою пользу. Я рад, что мне досталась эта табличка. Я расскажу о ней Хайбани. Я расскажу о ней отцу. Когда я был совсем маленьким, у нас было небольшое поле. Я помню. Мать брала меня с собой, когда мотыжила.
      - Чудак! - воскликнул Сингамиль. - Хайбани всю жизнь держит в руках и плуг, и мотыгу. Он хорошо знает, что они могут. Неужто ты думаешь, что отец твой не знает о пользе таких нужных вещей.
      - Набайи говорил мне, что всякое знание приносит пользу, - ответил в задумчивости Абуни. - И это знание пригодится. Вот посмотришь, пригодится, когда мы начнем заниматься перепиской, простившись с "домом табличек".
      * * *
      Они простились с "домом табличек" через два года. Первым ушел Сингамиль. Отец взял его к себе в помощники, в надежде, что настанет день, когда его сын станет самостоятельным писцом, уважаемым человеком.
      Потом пришла очередь Абуни. Отец "дома табличек", старый и суровый человек в полосатой юбке с красной бахромой, позвал его и сказал, что может предложить ему место у знакомого уммиа, имеющего небольшую группу учеников.
      - Ты будешь переписывать таблички с древними сказаниями, поучениями и законами справедливости. Будь старательным, не осрами меня. Ступай, вблизи набережной есть маленькая улочка горшечников. Там ты найдешь "дом табличек" Лу-Инанни. Когда начнешь работать, скажи отцу, что я жду его с дарами.
      Абуни поблагодарил и побежал не чуя ног. Прошло уже более трех месяцев с тех пор, когда Сингамиль покинул "дом табличек" и стал помощником у Игмилсина. Без друга было тоскливо и скучно. Он давно уже привык сидеть рядом с Сингамилем. И как бывало отрадно перекинуться шуткой, тихо посмеяться над пустяками. Не так уж много событий бывало в этом маленьком дворике, опоясанном глиняной стеной и уставленном скамьями из кирпичей и небольшими глиняными столиками. Здесь можно было положить сырую табличку для записи и готовую табличку, выданную уммиа. В "доме табличек" было запрещено смеяться и шутить, было запрещено плакать во весь голос, а новички, совсем "зелененькие", как их называли старшие, так часто вызывали гнев "владеющего хлыстом", что палка не отдыхала. Всхлипывая, малыши дрожащей рукой прижимали веревочку к мокрой глине таблички, чтобы приготовить ровные строки для письма. Те, которые уже умели владеть тростниковой палочкой, очень долго ошибались, небрежно выдавливая клинописные знаки. Глядя на них, Абуни вспоминал свое детство и точно такие же слезы и вздохи, обиду на всех тех, кто его обучал и так часто пользовался палкой или хлыстом.
      "У меня не хватит терпения обучать малышей, - подумал Абуни. - А переписывать таблички для занятий - самое лучшее, что можно придумать. Я буду сидеть в своем дворе и буду переписывать только прекрасные сказания и песнопения. Что еще может пожелать уммиа для "дома табличек"? Что ждет меня, добрый Энки? Только ты знаешь об этом".
      Вот и улица горшечников. Как только Абуни отворил калитку, он прежде всего увидел головы, склонившиеся над маленькими столиками. "Двенадцать мальчиков", - подсчитал Абуни и тут же подумал: "Двенадцать табличек по каждому предмету. Интересно, чему их обучают?"
      К нему подошел уммиа, совсем молодой, лет на пять старше самого Абуни. "У него уже свой "дом табличек", - подумал Абуни. - А ведь совсем еще молодой".
      - Тебя похвалил отец твоей школы, - сказал Лу-Инанни. - Хорошо ли ты знаешь четыре арифметических действия? Умеешь ли измерять поле? Умеешь ли делить имущество? Владеешь ли искусством пения и игры на лютне или свирели?
      - Нас этому учили, - ответил Абуни. - Но больше всего мы занимались переписыванием табличек. В тех табличках было много всяких премудростей. А еще многому меня жизнь научила.
      - Вот как? - удивился Лу-Инанни. - Ты так молод, когда же ты успел учиться у жизни?
      - Два года я был рабом у купца Эйянацира. Я жил в Дильмуне и помогал писцу Набайи, который принимает корабли и торговые грузы из дальних стран. Там я многому научился.
      - Я думаю, что твое умение принесет пользу моим ученикам. А начнешь ты с табличек. Перепиши "Спор между Мотыгой и Плугом". У меня двенадцать учеников, и каждый должен иметь перед собой образцово написанную табличку. Оплата будет невелика. У меня собрались дети небогатых родителей. Сыновья гончара, медника и ювелира. Есть сын ослепшего писца и сын ткача. Потом ты всех узнаешь. Они не очень усердны, и плетка их подгоняет. Тебе ли говорить о том, как учатся мальчишки-несмышленыши.
      Лу-Инанни дал Абуни несколько табличек, уложил их в небольшую тростниковую корзинку и поспешил к своим ученикам.
      "Вот и пригодился мне "Спор между Мотыгой и Плугом", - подумал Абуни, торопясь домой, чтобы обрадовать отца большой удачей. - Таблички, написанные два года назад, получили похвалу уммиа, а теперь я стал искусней, я напишу красивые таблички. Что скажет Сингамиль, когда узнает про мою работу? Одобрит ли? Конечно, одобрит! Ведь я только что оставил школу, а уже могу способствовать учению мальчиков. Я напишу таблички про Плуг и Мотыгу, а двенадцать мальчиков будут их долго переписывать и заучивать. И вот они подрастут, сами станут владеть полем, и как им пригодится это знание. Набайи был прав, он много раз говорил мне: "Знание идет от писца. Если бы писец не написал на табличках всякие премудрости, никто бы и не узнал о них. Если бы он не записал на мокрой глине старинные сказания, их бы позабыли и они были бы утеряны для нас, да и для всех, кто будет жить на нашей земле после нас". Так умно сказал Набайи.
      Шига был счастлив, когда узнал о том, что сын его начнет трудиться и помогать семье. Он был рад, что мальчику досталась такая благородная работа. Об этом он мечтал все годы, пока Абуни ходил в "дом табличек".
      - Мне дорого стоило твое учение, - сказал он сыну, - но я не жалею.
      - Я забыл сказать тебе, что "отец школы" ждет даров, - вспомнил Абуни. - Посылая меня к знакомому уммиа, он предупредил, велел напомнить тебе.
      - Ненасытен отец твоей школы! - сказал рассерженный Шига. - Я недавно щедро одарил хозяина "дома табличек", рассчитывал, что больше не будет забот об оплате. А вот снова расход. Даже не знаю, что ему нести? Недавно дал ему шерстяное полотнище, потом принес кунжутное масло, а с тобой, Абуни, послал лук, чеснок, горчицу и ногу барашка. Помнишь?
      - Придумай что-нибудь, отец. Ведь он нашел для меня работу. Без него я бы не знал, что молодой уммиа учит двенадцать мальчиков.
      * * *
      Как-то корабельщик Набилишу, вернувшись из Дильмуна, предложил Игмилсину купить несколько табличек со старинным сказанием об Этане, которого могучий орел поднял в небо.
      - Его дал мне старый писец, почти ослепший, - сказал Набилишу. - Он нуждался в еде, попросил ячменного зерна, кунжутного масла и немного овощей. Я пожалел старика. Кому он нужен в этом богатом шумном городе Дильмуне? Старик сказал мне, что этого сказания не знают в Уре и что я смогу продать таблички хорошему писцу. Купи, Игмилсин!
      Игмилсин никогда прежде не видел этих табличек и сразу же подумал, что перепишет их и продаст Нанни для царского хранилища. Он не стал торговаться, купил таблички и в тот же день усадил Сингамиля за работу.
      - Пиши красиво, помни, что эти таблички может взять в руки сам Рим-Син. Если он никогда не слыхал про полет Этаны, то обязательно захочет узнать. А тебе может выпасть великое счастье. Тебя могут взять в царское хранилище табличек в помощники Нанни. Я вижу, старик уже не все запоминает, я думаю, ему нужен молодой помощник, толковый и умелый.
      - Счастливый Этана! - сказал Сингамиль, когда прочел сказание. Никогда нам не увидеть того, что он увидел в небе. Как жалко, что никто не знает, где искать такого могучего орла. Как бы мне хотелось подняться в небо! Говорят, что далеко за морем есть великая страна Мелухха. Плыть туда надо много-много дней. А на крыльях орла можно было бы быстро пролететь над ней и сразу все увидеть.
      - Прочти внимательно, - предложил отец. - Орел так высоко поднялся в небо, что уже и земли не видно было. Исчезла земля, исчезло море. Вот как высоко поднялся орел. Я думаю, он попал в царство Уту.
      Спустя несколько дней Игмилсин предложил Нанни сказание об Этане.
      - Поверь мне, ты очень угодишь великому правителю Ларсы, - сказал он хранителю табличек. - Послушай, Нанни, о чем сказание. Этане уготована счастливая судьба, он должен стать властелином земного царства. Однако этого царства пока еще нет, его нужно раздобыть на небесах. Этана обращается к богу Солнца, к великому Уту. Он просит научить его, как добыть "траву жизни", как получить царство. Уту посылает Этану к орлу, могучий орел может поднять его в небо. Орел дружил со змеей. Долго дружил, а потом, забыв про дружбу, сожрал ее змеенышей. Змея решила отомстить ему за вероломство. Она спряталась в туше мертвого быка и тотчас же напала на орла, когда он спустился на тушу, чтобы полакомиться мясом. Змея схватила орла и бросила в глубокую яму, чтобы извести его голодом и жаждой. К этой яме Уту послал Этану. Орел был спасен и пообещал Этане доставить его на небо. Перед полетом он говорит Этане:
      Мой друг!
      Гони грусть со своего чела!
      Я хочу понести тебя
      На небеса Ану.
      Пусть на моей груди
      Покоится твоя грудь,
      На мои распростертые крылья
      Положи свои руки.
      К моим бокам прижмись своими боками.
      Там много сказано про полет Этаны, - продолжал Игмилсин, - но самое удивительное - рассказ о том, что увидел человек, поднявшись высоко в небо. Нам трудно это понять. Позволь я прочту тебе эти строки.
      Нанни кивнул в знак согласия, и писец продолжал читать строки сказания о полете Этаны.
      ...После двойного часа
      Стремительного полета
      Говорит орел ему,
      Этане:
      - Взгляни, мой друг,
      Какой стала земля,
      Взгляни на море
      В сторону горного кряжа.
      - Земля выглядит,
      Точно гора,
      Море уподобилось речному потоку.
      После двух двойных часов
      Стремительного полета
      Говорит орел ему,
      Этане:
      - Взгляни, мой друг,
      Какой стала земля.
      Земля выглядит,
      Как рощица.
      После трех двойных часов
      Стремительного полета.
      Говорит орел ему.
      Этане:
      - Взгляни, мой друг,
      Что стало с землей.
      Море стало
      Арыком садовника...
      Они долго летели, и земля становилась все меньше и меньше, - продолжал Игмилсин. - Долго они были в пути. И Этана услышал слова орла:
      - Взгляни, мой друг,
      Как земля совсем исчезла,
      И на далеком море
      Уже не отдохнул мой глаз...*
      _______________
      * Перевод с шумерского Л. Липина.
      - Оставь мне таблички с этим сказанием, - предложил Нанни, - я прочту их великому правителю Ларсы. Кто знает, может, случится, что бог Уту поможет Рим-Сину подняться в царство Ану. Боги многое могут.
      "О! - подумал Игмилсин. - Нанни разживется на этом деле. Что ему стоит потребовать за бесценные таблички пару волов, кусок плодородной земли, да мало ли что он возьмет за это из царского дома!"
      - Не поскупись, Нанни, - сказал писец, низко кланяясь. - Экое чудо может совершиться, если великий Рим-Син полетит в царство Ану. Дай мне за эти таблички трех овец, полотнище для одежды моего сына, немного кунжутного масла и меру фиников.
      - Ты сошел с ума! - закричал Нанни. - Ты обнаглел! Трех овец и еще столько всего, сколько мы не даем за целый месяц работы.
      - Но ведь таблички куплены, это не просто списанные в "доме табличек" или у знакомого писца. Не гневайся, Нанни, ты не прогадаешь.
      - Получишь все, о чем просил, кроме трех овец, - сказал Нанни.
      Игмилсин, прижимая к груди шерстяное полотнище с бахромой, поспешил к царскому складу, чтобы получить все обещанное Нанни.
      "Разве бывает так, чтобы желания бедного человека осуществились? спросил себя Игмилсин. - И как я мог подумать, что этот коварный царедворец пожалует мне трех овец за одно сказание. Все писцы, которым он дает работу, знают, как он наживается на их труде. Мы сидим, согнувшись, целыми днями, пишем старательно и красиво, а половина заработанного добра уходит в дом Нанни. Хорошо, дал полотнище из ткацкой царского дома. Красивое полотнище. Я сохраню его для Сингамиля, когда он выйдет в люди и сам начнет добывать себе пищу".
      А Нанни, желая угодить Рим-Сину, желая отвлечь его от дурных мыслей, поспешил к нему со сказанием об Этане.
      - Я узнал чудо из чудес, мой великий господин, мудрый правитель Ларсы!
      Склонившись в низком поклоне, Нанни протянул только что купленные таблички и предложил прочесть.
      - Ты говоришь, что могучий орел поднял в небо Этану? - спросил Рим-Син. - Почему же я не знаю об этом? Читай, я слушаю!
      Принимаясь за чтение, Нанни подумал, что предложит господину большое жертвоприношение Уту, большое гадание на печени вола, вот когда будет польза...
      Нанни умел хорошо читать и часто приходил в покои Рим-Сина со старинными сказаниями, которые царь любил слушать. На этот раз Нанни видел, что лицо господина становится все более хмурым. Что бы это значило?
      Нанни прочел сказание.
      Отложив таблички, он поклонился и молча посмотрел на сердитое лицо Рим-Сина.
      - Великий господин! - сказал Нанни. - Прикажи принести щедрую жертву богу Солнца Уту. Только он может помочь тебе подняться в небо. А гадальщики узнают, где искать могучего орла. Всякое сказание есть чистая истина об ушедшем. Я уверен, летал Этана в небо. И видел Этана то, чего никому из нас не довелось увидеть.
      - В своем ли ты уме, Нанни? Задумался ли ты над тем, что прочел сейчас? "На мои распростертые крылья положи свои руки..." Так ты прочел?
      - Так, - ответил Нанни. - Так сказано мудрым человеком, который записал на табличках это великое событие.
      - Событие великое, если оно состоялось когда-то... - Скрипучий голос Рим-Сина не сулил ничего хорошего. - Подумал ли ты о том, что надо иметь очень крепкие руки, чтобы удержаться в полете. Разве ты не видишь, как дрожат мои руки? Ты глупый человек, хранитель табличек, Нанни. Мне бы прогнать тебя, но откуда я знаю, каков будет новый хранитель? Иди, Нанни. Храни мои сокровища мудрости. Я не прогоню тебя.
      - Позволь сказать слово, - попросил Нанни. - Я всегда верил, что великий правитель Ларсы - непобедимый воин и мудрый судья всех живущих в городе Уре, самый сильный и отважный. Я хотел угодить моему великому господину.
      - Если хочешь угодить, найди немедля толкового писца и пошли в царство Хаммурапи, чтобы записал законы, изданные моим соседом. Мы сравним наши законы с теми, посмотрим, почему соседние царства взяли их для порядка.
      - Все будет сделано по-твоему, - сказал с поклоном Нанни и поспешил в свое хранилище, чтобы снова прочесть законы правителей Ларсы, увековеченные на маленьких глиняных табличках.
      В тот же день он вызвал Игмилсина. Нанни выругал его за сказание об Этане и спросил, кого бы послать в царство Хаммурапи.
      - Сингамиля! - предложил писец и, к своему удивлению, получил согласие.
      Шерстяное нарядное полотнище с каймой досталось Сингамилю, когда ему исполнилось двадцать лет.
      - Умойся мыльным корнем, расчеши свои волосы и надень эту праздничную одежду, - сказал Игмилсин сыну. - Мы пойдем в царское хранилище табличек. Сам Нанни приказал привести тебя.
      - Нанни знает меня? - удивился Сингамиль и радостно рассмеялся. - Я буду царским писцом! Я буду царским писцом! - закричал он на весь дом. Нанни велел мне прийти! Да правда ли это?
      - Велел прийти, - подтвердил Игмилсин. - Тебе выпало великое счастье. Энки покровительствует нам. Нанни хочет послать тебя в царское хранилище Хаммурапи. Ты отправишься в прекрасный город Вавилон. Говорят, он краше Ура, Урука и Лагаша. Тебе выпала великая честь. Сейчас пойдем и все узнаем. Только не пугайся его суровости. Как бы ни грозил, не бойся. Хорошую работу он умеет ценить.
      - Вавилон! Прекрасный город Вавилон! - шептал Сингамиль, следуя с отцом за ограду царского дворца. Там, позади парадного входа, была потайная дверь, ведущая в хранилище табличек.
      Нанни встретил их внимательным и строгим взглядом темных глаз. Он молча уставился на Сингамиля, словно пронзая его невидимыми лучами. Потом он подал Сингамилю табличку и велел прочесть вслух.
      - Мне нужно знать, умеешь ли ты быть внимательным при чтении? Если я пошлю тебя в Вавилон, то потребую переписать для нашего хранилища очень нужные нам таблички: нам нужны таблички с законами Хаммурапи, списки целебных трав, гадания и заклинания. Законы Хаммурапи недавно появились и стали известны правителям многих городов. Эти законы надо переписать очень внимательно и красиво. Их хочет прочесть сам великий правитель Ларсы. Так ли ты искусен, как думает твой отец? Сейчас проверим!
      Нанни взял с полки табличку с описанием Дильмуна и велел Сингамилю сейчас же переписать ее. На глиняном столике лежали влажные таблички для письма. Сингамиль принялся за дело. А Нанни тем временем договаривался с Игмилсином о новой большой работе. Правитель Ларсы пожелал иметь описание многочисленных целебных растений, которыми пользуются лекари. После смерти Нин-дады Рим-Син часто задумывался над тем, не была ли отравлена ядовитым зельем великая жрица бога Луны? Бегство Урсина вызывало недоверие. Заменивший его лекарь был обязан теперь подробно рассказывать о действии трав, которыми он намерен поддерживать здоровье стареющего Рим-Сина. Он должен был на себе испробовать действие питья. Новый лекарь присутствовал на казни Урсина - так повелел правитель. Рим-Сину казалось, что это обеспечит ему безупречное служение. С годами правителю Ларсы все чаще приходилось обращаться к жрецам, лекарям и гадальщикам. Болело сердце, болели глаза и ноги. Имея описание целебных трав, он каждый раз мог проверять, разумно ли поступил лекарь.
      Игмилсин был польщен этим поручением. Было очень почетно написать таблички, которые будет читать сам Рим-Син. Жрецы говорили, что Рим-Син умеет читать на шумерском и аккадском. Говорили, что в юности он любил заучивать на память старинные сказания. Теперь, на старости лет, он сам редко читал для забавы, больше приходилось читать донесения лазутчиков, отчеты по ведению хозяйства царского дома, донесения купцов, ведущих торговлю с приезжими купцами. Ведь они должны были отдавать правителю долю прибыли. Но и деловые таблички ему часто читали писцы.
      Игмилсин с волнением посматривал на сына. Справится ли он? Сумеет ли безупречно переписать порученное, сумеет ли угодить Нанни? Однако ему не пришлось дождаться решения грозного Нанни. Хранитель табличек велел ему уйти и оставить сына, не мешать ему заниматься делом. Встревоженный Игмилсин неохотно покинул хранилище табличек. Его нетерпение было так велико, что он готов был пригласить гадателя, чтобы услышать предсказание. Ведь может случиться так, что Нанни не понравится работа сына и он откажется от своего намерения.
      Игмилсин ничего не сказал Уммаки, она видела, что муж озабочен, а спросить не решалась. Она никогда ни о чем не спрашивала. Она знала, что мужья считают своих жен несмышлеными, даже глупыми, и не делятся с ними своими заботами, разве что потребуется участие жены. Уммаки знала, что Сингамиль пошел с отцом в царское хранилище табличек. Для того и приоделся Сингамиль в праздничную одежду, причесался и умылся. Чтобы помочь сыну, Уммаки обратилась с молитвой к домашнему богу. Положила горсть фиников у глиняной статуэтки и попросила благословения.
      Сингамиль вернулся таким радостным, счастливым, что отцу не пришлось спрашивать о решении Нанни.
      - Когда? - спросил он сына.
      - Сказал, что позовет меня, как только узнает о караване ослов, идущем в Вавилон. Он сказал, что в пути могут забрать злодеи, могут увести и продать в рабство. А с большим караваном не страшно.
      - Ты отправишься в царство Хаммурапи? - спросила мать. - Да сохрани тебя добрая богиня! Страшно мне за тебя, сынок!
      - Нечего страшиться, не плачь, не причитай! - прикрикнул Игмилсин. Сингамилю выпала большая удача. Сам Нанни предложил ему отправиться в прекрасный Вавилон.
      Игмилсин прикрикнул на жену, а сам подумал, что и ему будет тревожно. Впервые сын покинет свой дом. Не обидит ли кто? Не уведут ли злые люди? Надо заручиться письмом к хранителю табличек во дворце Хаммурапи. Пусть окажет милость.
      - Пойду к Нанни за письмом, - сказал Игмилсин, обращаясь к сыну.
      - Не ходи, он сам позовет. Он даст мне тридцать сиклей серебра. Нанни сказал: "Тебе двадцать лет, а я доверяю тебе стоимость хорошей рабыни. Вряд ли ты убежишь, зачем? За тебя в ответе отец. Игмилсин может стать рабом, если сын не вернется с корзиной готовых табличек. А раб не будет переписчиком, он станет месить глину знойными днями на солнцепеке, где хорошо сохнут кирпичи".
      - Я так и думал, что он припугнет тебя! - рассмеялся Игмилсин. - Он не понимает, что работа у нас почетная, что я жизнь свою отдал на то, чтобы сын мой стал писцом.
      - Я немножко дрожал, - признался Сингамиль, - а когда стал переписывать строки про Дильмун, мне стало так хорошо, ужасно захотелось все это запомнить. Когда пишешь, тогда уже не забудешь.
      - Вот и пиши старательно, запоминай, станешь ученым человеком, а ученый при царском дворе живет припеваючи.
      - Я запомнил, послушай строки из сказания об Энки и Нинхурсаг. Ты знаешь, дочь Энки, Нин-Сикилла, была богиней - покровительницей Дильмуна. Когда она обратилась к Энки с просьбой даровать Дильмуну воду, отец отвечает дочери:
      Пусть Уту (бог Солнца), пребывающий в небесах,
      Доставит тебе сладкую воду из земли, из подземных источников вод;
      Пусть наполнит водой твои обширные водохранилища;
      Чтобы город твой пил из них воду в достатке;
      Чтобы Дильмун пил из них воду в достатке;
      Пусть твои колодцы с горькой водой станут колодцами сладкой воды;
      Пусть пашни и поля твои отдают тебе свое зерно;
      Пусть твой город станет "домом кораблей" обитаемой земли.
      - Все правильно, сынок. Ты меня порадовал. Переписал грамотно, прочел и запомнил, я доволен тобой! Когда у тебя будет сын, когда он станет писцом и достигнет того, чего ты достиг, тогда ты поймешь, Сингамиль, что сегодня я был вознагражден за свои труды и заботы о тебе. Не напрасно я целыми годами твердил: учись, Сингамиль! Ты был ленив, как все дети, но сумел побороть свою лень. Воздадим хвалу великому Энки! Это он надоумил тебя, Сингамиль!
      Через несколько дней Сингамиль получил у Нанни тридцать сиклей серебра и отправился в Вавилон.
      Отец был весел, провожая сына, а мать горько плакала.
      В СТРАНЕ ХАММУРАПИ
      ..."Отец, я очень старательно переписываю законы Хаммурапи, великого правителя Вавилона, - писал Сингамиль Игмилсину. - Пока я писал, я каждый раз думал: какой умный Хаммурапи, как он все хорошо придумал на благо людей. И почему-то мне казалось, что эти законы справедливы. Но вот я оказался свидетелем того, как законы выполняются. И нутро мое наполнилось печалью. И я увидел злодейство. Подумай, можно ли считать справедливым такой случай.
      У человека тяжко заболела жена. Это был бедный горшечник, а надо было ему призвать гадальщика и погадать на печени овцы. Хотел он узнать, поправится ли жена, у него пятеро малых детей. Думал он, думал, пошел на пастбище, где паслось громадное стадо храмового хозяйства, и увел одну овцу. Пастухи поймали его с овцой и повели к судье. Судья присудил ему вернуть храму целое стадо - тридцать овец. Бедный человек стал просить судью простить его, забрать овцу и оставить его в покое. А судья требует тридцать овец и угрожает казнью. Человек бросился к ногам судьи, плакал, говорил, что вместе с ним погибнет больная жена и помрут с голоду малые дети, но судья не дрогнул.
      Я стоял в толпе и видел этого несчастного. Его повели к реке, чтобы узнать истину. Если всплывет, то может быть прощен. Но он утонул. Должно быть, гадание на печени показало бы великую беду. Так я думаю. Разве это справедливо? И зачем нужны законы Хаммурапи великому правителю Ларсы? Может быть, без этих законов будет меньше зла бедному человеку. Так я подумал, отец".
      Так писал Сингамиль своему отцу, отвечая на тревожное письмо Игмилсина. Прошло три месяца с тех пор, как Сингамиль очутился в Вавилоне и стал переписывать таблички с законами Хаммурапи. Он ни разу не сообщил о себе, потому что никого не знал и понятия не имел, с кем можно послать письмо. На этот раз отец прислал письмо с купцом, который часто бывает в Вавилоне. Теперь Сингамиль мог посылать письма домой.
      "Будь благополучен, отец. Пусть будет цела и невредима моя мать Уммаки, - писал в новом письме Сингамиль. - Я узнал здесь удивительное. В Вавилоне есть "дом табличек" для девочек. Они учатся писать, петь и играть на лютне. Мне говорили, что это дочери богатых людей, которые надеются на великие почести: они хотят сделать своих дочерей жрицами. А храмов в Вавилоне великое множество и места хватит для всех.
      И еще я узнал из закона Хаммурапи, что Эйянацир не смошенничал, взяв в залог Абуни, наоборот, он проявил милость. Закон говорит: "Если человек имеет на себе долг и он отдаст за серебро или отдаст в долговую кабалу свою жену, своего сына или свою дочь, они должны служить в доме их покупателя или заимодавца только три года; на четвертый год должно отпустить их на свободу".
      Выходит так, отец, что Эйянацир проявил милость, отпустив Абуни через два с половиной года, а мать его пробыла в ткацкой всего один год. Выходит так, что Эйянацир не самый жадный и злобный из всех богатых людей Ура.
      А еще я хочу сказать, отец, что надоело мне сидеть здесь в затворничестве и с рассвета до заката переписывать таблички. Нельзя ли мне вернуться домой? Я согласен делать любую работу. А дома готов сидеть за перепиской табличек даже ночью.
      А еще, отец, скажу тебе удивительное. Рядом со мной, в хранилище табличек, которые считаются священными, сидит раб из эламитов и переписывает для одного из храмов Мардука священные гимны. Этот раб принадлежит храму. Он говорит, что умение писать спасло его от бедствия. И вот он заслужил высочайшее доверие жреца и сидит рядом со мной, свободным человеком из великого царства Ларсы. Сидя в чужой стране, я еще больше возлюбил свой прекрасный Ур, а царство Ларсы считаю самым великим царством на земле.
      Будь благополучен, отец. И пусть Энлиль не оставит тебя и подсказывает тебе мудрые мысли".
      Сингамиль уже прожил в Вавилоне несколько месяцев. Он жил вблизи хранилища царских табличек. Ему не было надобности ходить по городу да и времени не хватало. Но вот он познакомился с переписчиком Надином, и тогда все изменилось. Он оставлял свою переписку еще при свете солнца и уходил с Надином посмотреть, как строится новый храм и насколько далеко протянулась широкая и высокая стена, которая оберегала вавилонян от нашествия. Когда Надин узнал, что Сингамиль сын писца, он очень обрадовался. Оказалось, что и он сын писца Балату. Надин предложил Сингамилю пойти посмотреть писцовую школу отца. Они пришли в тот час, когда ученики старательно переписывали заданный урок, а Балату вел разговор с одним из старших учеников, который собирался покинуть школу и искать работу.
      Видимо, поиски его не увенчались успехом, он пришел хмурый и, опустив глаза, сказал Балату, что его плохо учили и он теперь в затруднении, когда сам должен учить.
      "Ты уже зрелый мужчина, - ответил учитель, - и уже близок к старости. Однако, подобно старому ослу, тебя невозможно обучить чему-либо. Время твое прошло, как у иссохшего зерна... Но еще не поздно: если ты будешь учиться все время, днем и ночью, послушно и без надменности, если ты будешь слушаться товарищей и учителей, то ты еще можешь стать писцом".
      - Выходит так, что не каждый, кто провел несколько лет в "доме табличек", может стать искусным писцом? - спросил Надина Сингамиль. - Я думал, что усердие ученика и палка уммиа способствуют успеху. Так получилось у меня.
      - Да он с детства был подобен старому ослу, - ответил Надин. И весело рассмеялся. - Отец, - обратился он к Балату, - не можешь ли ты поручить нам переписать несколько учебников для твоей школы? Моему другу Сингамилю нужно немножко серебра. В богатом городе Вавилоне плохо без денег. А мне тоже плохо. Ведь все, добытое в хранилище царских табличек, я отдаю в дом. Да и платили мне зерном, пивом и финиками. Сам знаешь, не щедро платили.
      - Я подумаю, - отвечал отец. - Ты работаешь в хранилище Хаммурапи, твой друг прибыл из хранилища Рим-Сина - достойные доверия писцы. Пожалуй, я поручу вам переписать басни о животных. Мне они нужны в десяти экземплярах. Пять напишешь ты, пять сделает Сингамиль.
      С этими словами Балату подошел к небольшой деревянной полке, сделанной из попорченной двери, выбрал несколько глиняных табличек и подал их молодым людям.
      - Здесь около ста басен и пословиц о животных. Мои ученики должны их выучить на память. Написать их нужно очень аккуратно, красиво и правильно.
      - Мы согласны! - воскликнул Надин. Взял таблички и вместе с Сингамилем покинул "дом табличек".
      Было еще светло, и они отправились к дому Надина, расположились во дворе, вблизи домашнего алтаря, где стояло несколько изображений богов. Самым большим глиняным изображением было изваяние Мардука, верховного божества Вавилона.
      Под навесом, прикрытый циновками, стоял чан с мокрой глиной. Молодые люди быстро слепили себе таблички, примеряя размер к полученным табличкам, и вскоре сели за работу. Они расположились за довольно большим глиняным столом, который служил семье для трапезы. Надин взял первую попавшуюся табличку и отдал ее Сингамилю.
      "Осел плыл по реке; собака не отставала от него и приговаривала: "Когда же он вылезет на берег, чтобы его можно было съесть?"
      "Собака пришла на пир, однако, увидев оставшиеся кости, удалилась, сказав себе: "Там, куда я сейчас пойду, для меня найдется больше поживы".
      - Я с удовольствием пишу о собаках, - признался Сингамиль. - Забавно! А ты о чем, Надин?
      - Я люблю лошадей, хотя их у меня нет и не будет, слишком дорогое удовольствие. Послушай про лошадь. "Сбросив всадника, лошадь сказала: "Если всегда таскать на себе такой груз, можно и обессилеть!" А вот другая поговорка: "Ты потеешь, как лошадь, - это выходит всё, что ты выпил!"
      Сингамиль был доволен своим новым занятием. Он тут же, придя к себе на ночлег, написал отцу небольшое письмо, в котором рассказал о том, как хороший друг Надин помог ему получить работу. Она даст ему немножко денег. "Не подумай, отец, что я собираюсь копить серебро для будущей своей жизни, я просто хочу иной раз выпить немного пива на каруме. Бывает так жарко, что горло пересыхает, а вода затхлая, сам знаешь".
      На следующий день они снова собрались во дворе Надина и снова с удовольствием переписывали пословицы и поговорки о животных.
      Сингамиль со свойственным ему простодушием часто повторял:
      - Прекрасные поговорки, писать их одно удовольствие!
      - Я рад, что смог тебе доставить такое удовольствие, - отвечал Надин, усердно выводя красивые знаки клинописи.
      - А у меня есть друг, Абуни, - вдруг сообщил Сингамиль. - Мы с ним большие друзья, как Гильгамеш и Энкиду.
      - Это похвально! - ответил Надин. А сам подумал: "Зазнается... Он вообразил, что подобен великому правителю Урука Гильгамешу. Однако откуда взялся такой зазнайка? Я его проучу. Только сделаю это хитро, как лис. Я не выдам себя. Пусть думает, что он такой, такой..." - Послушай, - сказал Надин, - вот поговорка о муле: "О мул, кто тебя признает - твой отец или твоя мать?"
      - Смешная поговорка! - воскликнул Сингамиль. - Однако я устал, пойду, на сегодня хватит!
      - Только второй день сидишь за делом, а уже устал, - возмутился Надин. - Раз договорились, надо делом заниматься! Сто пословиц и поговорок пять раз - это все равно, что каждому написать по двести пятьдесят пословиц и поговорок. Посуди сам, сколько надо работать? А ты уже ленишься. Ты ведь хочешь заработать?
      - Посижу еще! - согласился Сингамиль.
      Он писал очень старательно и потому чувствовал усталость. Ведь переписка законов и табличек с гаданиями отнимала у него много сил. Он знал, что нельзя пропустить и слова, нельзя перепутать строки. Отец за него поручился, надо оправдать надежды. Зато потом, когда он вернется домой, все знакомые люди будут с уважением здороваться с ним. Каждый подумает: "Каков сын Игмилсина!"
      Прошло десять дней.
      - В Эриду есть дом музыки? - спросил как-то Сингамиль, записывая поговорку: "Весь Эриду процветает, но обезьяна из "большого дома музыки" роется в отбросах".
      - Я думаю, что в Эриду не кормят обезьян, - ответил Надин. - Знаешь ли ты забавную песенку про эту обезьяну?
      Ур - превосходный город бога Нанны,
      Эриду - процветающий город бога Энки,
      Но я сижу за дверьми "большого дома музыки",
      Я должна питаться отбросами, - не дай бог от этого умереть!
      Мне не достается ни крошки хлеба, мне не достается ни капли пива,
      Пришли мне гонца (с посылкой), да поскорее!
      Ты понял, Сингамиль, - это письмо к матери обезьяны. Бедняга просит спасения. Как тебе живется в чужом городе, Сингамиль, ты не просишь помощи у отца?
      - Ты сравниваешь меня с обезьяной? - Сингамиль вскочил, отбросив тростниковую палочку и уронив влажную табличку. - И почему я должен просить помощи у отца, когда хранитель царских табличек Нанни дал мне с собой тридцать сиклей серебра. У меня все есть, и я всем доволен.
      - Почему же ты пожелал подработать на переписке табличек? - Надин уже разговаривал не как друг, а как ведущий следствие.
      - "Почему? Почему"? - горячился Сингамиль. - Да потому, что захотел купить подарок моей матушке Уммаки. Она добрая женщина. Она любит меня больше всех на свете. Вот и потому!
      - Молодой человек покупает подарок матушке! - рассмеялся Надин. - А я-то думал, что ты хочешь гулять на каруме и пить пиво в кабаке. Не говори жалких слов про подарки. Я знаю, для чего молодой человек желает подрабатывать...
      "Об этом я писал отцу, - подумал Сингамиль. - Не стану же я признаваться, что коплю на подарок матушке".
      - А я хотел бы узнать, для чего ты стал меня дразнить? - Сингамиль впервые в жизни столкнулся с человеком, желающим его унизить, но не придумавшим должного повода. - Ты сам пригласил меня в "дом табличек" своего отца. Твой отец - хороший учитель, пожелал дать своим ученикам таблички с поговорками о животных. Я подумал, что это очень хороший учитель. Мне не давали этих поговорок, когда я учился. Я с радостью взялся за дело, хотя, могу признаться, уставал от целого дня работы в хранилище табличек. Я уже в пятнадцатый раз прихожу в твой дом и тружусь. Зачем ты говоришь мне глупости?
      - Я говорю глупости? - разъярился Надин. - Ты оскорбляешь меня в моем доме! Вот как!..
      Надин не успел досказать свою мысль, как Сингамиль вскочил, швырнул написанные им таблички и убежал.
      - Неблагодарный! - кричал ему вслед Надин.
      С этого дня началась ссора между двумя молодыми писцами, которые сидели рядом и вели записи, порученные им важными чиновниками. Приходя утром в хранилище табличек, обиженный Сингамиль не приветствовал больше Надина. А Надин сидел надутый как индюк и придумывал, как бы отомстить Сингамилю. Таблички с поговорками и пословицами о животных Надин отдал отцу, получил за них оплату, но Сингамилю ничего не дал. Он был доволен исходом своей затеи. Ему хотелось получить побольше серебра, он получил. А Сингамиль его теперь занимал только тем, что мог доставить возможность позабавиться. Надин с малых лет отличался хитростью и жестокостью. Он, единственный в школе отца, проявил жестокость в отношении домашней собачки. Он крепко привязал к ее хвосту большую вязанку хвороста и забавлялся тем, как собака лаяла, визжала, пыталась освободиться от немыслимой тяжести. Он смотрел на нее и радовался тому, что бедное животное обливается слезами. Мальчишки, которым это не показалось смешным, поглядев на скверную забаву, бросились к собачке, чтобы освободить ее, но Надин разгонял их розгами.
      Выйдя из возраста ученика, Надин, став переписчиком для школы своего отца, нередко находил себе такие же жестокие и злобные забавы. Он мог избить крошечного мальчугана, не пожелавшего выполнить его поручения. Он мог растоптать маленький огород соседа, а потом выражать ему сочувствие, сделав вид, что ему неизвестно, как это случилось. Отец, занятый своими учениками с рассвета до заката, ничего не замечал за своим сыном. Он считал его человеком честным и порядочным. Он замечал, что сын бывает чрезмерно оживлен, когда возвращается после прогулки по набережной, но не придавал этому значения. А Надин все больше привыкал к крепкому пиву и так приучил себя к питью, что и дня не мог обойтись без кружки хмельного напитка.
      Серебро, полученное у отца за переписку пословиц и поговорок, вскоре иссякло. Надин призадумался над тем, как ему раздобыть еще немного серебра, чтобы покупать себе вдоволь пива. Он помнил о том, что Сингамиль получил тридцать сиклей серебра, отправляясь в Вавилон. "Сингамиль истратил не больше десяти сиклей, - думал Надин, - остальное хранит для прожитья. Я ни разу не видел его у пивовара. Обходится, скряга. Не плохо было бы получить у него кое-что в долг, что ли? Но как это сделать?"
      Сингамиль жил на крыше небольшой лачужки, которая принадлежала рабу из Элама. Сидя рядом в хранилище табличек и ведя беседу в свободное время, Сингамиль подружился с эламитом и охотно принял его приглашение ночевать на крыше его дома. Свои деньги Сингамиль хранил за поясом своей повязки. Оставить их было негде, а доверить некому. Расходовал свои сикли Сингамиль очень осторожно. Он точно не знал, сколько времени потребуется на переписку законов, боялся, что останется нищим в чужой стране. После ссоры с Надином Сингамиль еще больше привязался к эламиту, который отличался приветливостью и доверчивостью.
      Как-то эламит пригласил Сингамиля пойти к реке искупаться. Они хорошо поплавали, поплескались и решили ходить на реку каждый свободный вечер. Надин встретил их после купания и очень приветливо раскланялся. Он похлопал Сингамиля по плечу и сказал, что не стоит ссориться из-за пустяков, и предложил вместе ходить на купание. Эламит был польщен предложением Надина. Прежде ему никогда не случалось общаться с Надином как с равным. Они условились пойти уже на следующий день.
      Берег был пуст, и каждый из них выбрал себе укромное место, где можно было оставить повязку и голышом прыгнуть в воду.
      Они долго плескались и веселились. Сингамиль совсем забыл свою обиду, а эламит просто сиял от радости, что приобрел друзей - свободных людей Вавилона. Он видел в городе тысячи рабов. Почти все они ходили с колодками и имели знак рабства на лбу. У него тоже был знак рабства, прикрытый маленькой войлочной шапочкой, но он был искусным писцом, и обращались с ним хорошо.
      "Мне выпало великое счастье, - думал Гамиль-Адад. - Сколько несчастных рабов таскают кирпичи, копают землю, воздвигают храмы до небес. В тяжких трудах они добывают себе хлеб, а дети их умирают от голода. Меня кормят и раз в году дают кусок шерсти для повязки. Разве это не счастье?"
      Они вышли на берег. И тут Надин предложил поплыть наперегонки.
      - Кто уплывет быстрее и дальше, тот получит в награду кружку пива. Отец дал мне кое-что на угощение.
      - Я думаю, отец уплатил тебе за таблички с поговорками и пословицами о животных, - сказал Сингамиль и посмотрел в глаза Надина, не смутится ли он.
      Но Надин рассмеялся и сказал то, что давно уже придумал: наше писание не принято, слишком поспешно мы писали. Отцу не понравилось. Да что об этом говорить, подумаешь, выучили на память поговорки, которые всегда могут пригодиться писцу! Если хотите пива, то бросайтесь в воду!
      Сингамилю очень хотелось помириться с Надином, слишком тоскливо было одному. Эламит был славным и добрым человеком, но он был рабом, об этом не следовало забывать.
      - Поплывем, - предложил Сингамиль и вместе с Гамиль-Ададом бросился в воду.
      Они поплыли и быстро отдалялись от берега. А тем временем Надин взял повязку Сингамиля, вытащил оттуда серебро, положил к себе за пояс и уселся на другом конце берега. Увидев, что эламит опередил Сингамиля, он радостно закричал:
      - Возвращайтесь, я жду вас! Гамиль-Адад победитель!
      Они вернулись, быстро собрались и пошли в гавань выпить пива, обещанного Надином.
      Гамиль-Адад был в восторге от щедрости Надина. Сингамиль удивился, когда и ему было предложено пиво, хотя обещано оно было только победителю. Они расстались с Надином в добром настроении. Сингамиль пообещал сделать угощение друзьям, когда закончит переписывание табличек и соберется в обратный путь. Он был уверен, что при его строгих расчетах, когда он не позволяет себе и лишней лепешки, у него останутся сикли. Возможно, даже на подарок матери. А для подарка он приглядел бронзовое зеркальце, украшенное незатейливой резьбой.
      - Я был сердит и недоволен поведением Надина, - признался Сингамиль, возвращаясь на ночлег вместе с эламитом. - Он обидел меня. К тому же я сделал работу, за которую не получил даже горсти фиников.
      И тогда эламит услышал историю с поговорками и пословицами о животных.
      - Я давно сижу рядом с Надином. Надо тебе сказать, что меня очень удивило его поведение сегодня. Так не бывало никогда прежде, - признался Гамиль-Адад. - Я подумал, что ему захотелось подражать тебе, а ты добрый человек, Сингамиль. И пусть тебе сопутствует удача.
      Укладываясь спать на жесткой циновке, Сингамиль, как всегда, пощупал свой двойной пояс, где были запрятаны его сикли. Пояс был пуст.
      - Гамиль-Адад! - закричал Сингамиль. - Я пропал. Исчезли мои сикли, данные мне на прожитие в Вавилоне. Нет у меня ничего, кроме пустого пояса. Как это случилось? Энлиль! Энки! Уту! Боги, помогите мне найти мое достояние!
      - Может быть, ты потерял на берегу? - спросил встревоженный эламит. Его обуял страх, не подозревает ли его свободный человек из Ура. - Пойдем на берег реки. Поищем!
      - Серебряные сикли были запрятаны за двойным поясом. Я не мог их выронить. Боюсь, что их вытащил Надин. Он один оставался на берегу, когда мы поплыли наперегонки. Это он придумал угощение на мои сикли. Что я буду делать? Как я буду жить? Как доберусь домой?
      - Ты потребуй у него, чтобы вернул. Ведь я уплыл вместе с тобой, а он один оставался на берегу. - Гамиль-Адад был огорчен не меньше самого Сингамиля. - Рано утром пойдем к нему. Ты пригрозишь негодному Надину судебным делом. Я буду свидетелем, хотя, боюсь, что свидетельство раба немногого стоит.
      Они не спали всю ночь. И на рассвете побежали к дому Надина. Они растолкали его, взобравшись на крышу дома, где он спал, и Сингамиль потребовал вернуть пропавшие сикли.
      - Я пожалуюсь судье, - пригрозил Сингамиль. - Ты поступил со мной бесчестно. Ты воспользовался моим доверием. Я сам рассказал тебе о том, что у меня есть серебро, данное мне на прожитье. И ты осмелился отобрать у меня последнее. Боги накажут тебя за злодейство.
      - А я позабочусь, чтобы наказали тебя за клевету! - воскликнул Надин. - Убирайтесь вон! Клеветник нашел в свидетели ничтожного раба. Знаешь ли ты законы Хаммурапи? Переписываешь, а ничего не запомнил. А ведь есть закон в мою защиту: "Если человек, у кого ничего не пропало, скажет: "У меня пропало нечто", и клятвенно покажет свой убыток, - так как он клятвенно показал в качестве своего убытка то, что у него не пропадало, он должен, к ущербу для себя, отдать то, на что он предъявил иск, в двойном размере".
      - Злодей! - закричал Сингамиль. - Откуда ты взялся? Зная, что у меня нет свидетелей и нет защитников, ты ограбил меня. Кроме тебя, никого не было на берегу. Ты отобрал у меня последнее.
      Отец Надина допивал овечье молоко, которое ему давала по утрам жена. Крики и перебранка привлекли его внимание. Он поднялся на крышу и строго спросил сына о причине ссоры.
      - Спросите у меня, - взмолился Сингамиль. - Надин отобрал у меня серебряные сикли, данные мне для прожитья. Хранитель царских табличек Нанни послал меня в Вавилон, чтобы переписать законы Хаммурапи, гадания, заклинания и другие таблички. Двадцать два сикля были спрятаны у меня за двойным поясом. Пока мы купались и плыли наперегонки, Надин вытащил мои сикли.
      - Этого не может быть! - закричал отец Надина. - Мой сын честный человек. Никогда за ним не водилось такого греха. Не выдумывай! Если ты растяпа и потерял свое достояние, то при чем здесь мой сын?
      - У меня есть свидетель, Гамиль-Адад был с нами на берегу. Больше никого не было. Надин дурной человек. Скажите, сколько он получил за переписку табличек с поговорками и пословицами о животных? Я переписывал пятнадцать вечеров подряд. Я переписал тридцать табличек.
      - Я дал ему десять сиклей, - ответил отец и строго посмотрел на Надина. - Сколько ты отдал Сингамилю? - спросил он сына.
      - Я еще не успел, - ответил Надин, не глядя на отца. - Я собирался ему отдать.
      - Как такое собирался? Сейчас же отдай! Сингамиль такой же сын писца, как и ты. Он равный тебе да еще попал в беду. А ты "собирался"! Сейчас же отдай ему пять сиклей серебра. Спускайся вниз, получишь плетку по заслугам. Уже вышел в люди. Трудишься, а ведешь себя как ничтожный мальчишка.
      Надин отдал Сингамилю пять сиклей серебра и тут же стал жаловаться отцу на клевету.
      - Я держу его в строгости, - сказал писец Сингамилю. - Я знаю, он никогда не воровал. Надо тебе воспользоваться одним законом Хаммурапи. Этот закон в защиту таких несчастных, которые не могут найти грабителя. Я помню этот закон. Его должен знать каждый. Ведь грабители могут встретиться каждому человеку. Закон говорит: "Если грабитель не будет схвачен, - ограбленный должен клятвенно показать перед богом все пропавшее у него, а община и рабианум (староста), на земле или в округе которых произведен грабеж, должны возместить ему, что у него пропало".
      - Меня никто не знает здесь, - сказал Сингамиль и горестно посмотрел на писца, который показался ему хорошим человеком. "И как же случилось, что у такого благородного человека вырос такой негодяй?" - подумал Сингамиль.
      Получив пять сиклей, Сингамиль вместе с эламитом поспешили в хранилище табличек. Он понял, что ему не вернуть пропажи. Единственный способ спасения - сидеть за перепиской все светлое время дня. А может быть, даже купить немного масла с фитильком, чтобы сидеть за перепиской и ночью.
      Обо всем этом Сингамиль рассказал эламиту. Теперь он понял, что Гамиль-Адад - единственный настоящий друг в этом чужом Вавилоне. Теперь у него одна мечта - скорее вернуться домой.
      - Не печалься, - сказал эламит, - я помогу тебе. Я буду вместе с тобой приходить сюда с восходом солнца, и будем трудиться до темной ночи. Масло с фитильком я тебе дам. Не так уж много осталось тебе переписывать. Пиши грамотно, а красоту наведешь дома. Что тебе стоит дома все переписать красиво, как положено для царского хранилища!
      - Я тебя никогда не забуду! - Сингамиль сказал это совсем тихо, глотая слезы. Все утро он сдерживал свое волнение. А теперь не выдержал.
      АБУНИ СТАЛ ХРАМОВЫМ ПИСЦОМ
      Абуни много трудился, а получал мало. Каждый раз, отдавая в "дом табличек" переписанные для уммиа сказания, песнопения, нравоучения, он думал о том, что годы, проведенные в учении, не дали ему заработка, какого ждал отец. Будь он просто помощником у отца, если бы просто развозил зерно покупателям, он получал бы больше.
      Об этом частенько задумывался Шига. Он гордился сыном, он уважал его за грамотность, за умение написать все что угодно. Поэтому он не укорял его. А когда встречал грамотного человека, обязательно рассказывал о достоинствах сына.
      Случилось Шиге доставить зерно писцу-надзирателю, ведущему хозяйство в храме Нанна. Он рассказал ему о сыне, погоревал, что грамотный, честный и старательный Абуни не может найти достойного занятия.
      - Пришли его ко мне, - предложил писец. - Хозяйство храма разрослось непомерно. Мы не успеваем все подсчитать, проверить и записать.
      - А велико ли хозяйство? - спросил Шига.
      - У нас семьсот ослов, около тысячи овец, сто коров, двести волов и тысяча пятьсот рабов. Наши поля, сады, огороды дают нам обильную пищу для бога. К тому же, по велению великого правителя Ларсы, после смерти Нин-дады мы затеяли большое дело - воздвигаем новый храм бога Луны. Сколько нужно грамотных писцов, чтобы все хозяйство было проверено. То и дело воруют овец. Уносят с гумна ячменное зерно, прячут ягнят. В моем хозяйстве десять писцов, но этого мало. Пастухи-охранники, всякая прислуга из наемных - все неграмотны. Записать ничего не могут. Вот и трудятся писцы. Если твой сын грамотен и честен, то работа будет хорошая. Только знай, я строг. Люблю порядок.
      - Я пришлю Абуни, - сказал Шига. - Ты будешь доволен. Мой сын очень честный человек, а грамотней его не сыщешь сейчас во всем Уре.
      Абуни умылся, надел новое полотнище, получил благословение отца и матери и пошел в храм Нанна. "Экая честь выпала мне, - думал Абуни, подходя к ограде храма. - Самое почетное место в Уре. А работа - одно удовольствие. Буду записывать, сколько собрано зерна, сколько получено за волов, взятых землепашцами для пахоты. Обязательно подгляжу в щелочку как кормят бога? Мне говорили, что он деревянный, как же он ест?"
      Надзиратель Аннабидуг встретил Абуни неприветливо. Грозно посмотрел на него и сказал:
      - Прежде всего проверь список живых работниц. Нам нужны люди на жатву ячменя, на сбор овощей и равнение земли руками. Нужны носильщики. Пригодятся мальчики и молодые женщины. У нас не так много мужчин. Пленные последнего похода взяты на воинскую службу. Их обучают метко стрелять из лука, владеть бронзовым топориком и кинжалом. Женщины-носильщики невыгодны, да что поделаешь?
      Абуни внимательно слушал хозяина, стараясь понять, что же он должен делать сейчас, сразу же после разговора. Аннабидуг был очень строг. Было страшно спросить что-либо лишний раз. Когда на глиняный стол были положены таблички с именами рабынь, тогда Абуни понял, что сейчас же пойдет в лагерь рабынь и проверит. Абуни пришел в храм на рассвете. Оставалось еще немного времени до начала работ на поле. Он попросил разрешения немедля отправиться к месту сбора рабынь, где обычно шла перекличка.
      - Сегодня ты сам проведешь перекличку! - приказал Аннабидуг. Ступай! Когда узнаешь число живых, подсчитаешь положенное им количество ячменя на ближайшие десять дней. Выдача должна быть завтра.
      По спискам женского лагеря вблизи поля числилось сто пять человек. Список был составлен пять месяцев назад. Сколько же рабынь пойдут сегодня на сбор урожая?
      У ворот лагеря он увидел небольшую группу полуголых женщин - худых и изможденных непосильной работой. Он принялся вызывать рабынь, называя каждую по имени: "Шадэа, Хуруд, Бираду, Арбиал - откликнулись. Таббау, Умма, Кали... Аннитум - молчание.
      - Где они? - спросил Абуни.
      - Умерли, - ответила Шадэа. - Твой список очень устарел. По этому списку пять месяцев назад нас было больше ста человек. Сейчас подсчитай...
      Абуни насчитал тридцать пять человек.
      - Семьдесят умерло? Как это может быть? - Абуни почувствовал холодный пот на лбу. "Кто же будет собирать урожай?" - Как это случилось? - спросил он женщин.
      - Нас вели сюда больше месяца по знойной пустыне, - ответила шустрая Шадэа. - Мы страдали от голода и жажды. Слабые не вынесли. Как только стали работать, так пришла к ним хворь.
      - Веди их на поле, - приказал Абуни охраннику. - Пойду в лагерь мужчин.
      "Возможно ли, что так недолговечны рабы?" - подумал Абуни и вспомнил свое рабство в Дильмуне. Если бы не писец Набайи, его бы давно не было на свете. Голодная жизнь коротка, ох как коротка!
      В лагере мужчин числилось четыреста восемьдесят рабов на пятый день прошлого месяца. За это время умерло двенадцать человек. Абуни старательно подсчитал количество ячменя для пропитания всех рабов храма и подал табличку Аннабидугу. Тот равнодушно посмотрел на список умерших и потребовал выяснить к следующему дню, сколько больных и малолетних в лагерях, чтобы не дать лишнего зерна. Ведь мальчишке полагается всего пятнадцать сила зерна на тридцать дней, а женщинам по сорок сила на тридцать дней (сила - мера зерна, примерно пятьсот шестьдесят граммов).
      - Призови на поле двести рабов-строителей, - приказал Аннабидуг. После сбора ячменя отправишь их обратно. Они там работают на кладке стен нового храма. Все запиши, ничего не упусти. Верховная жрица Ликуна хоть и молода, а расторопна. Все любит проверить, обо всем спрашивает. Нин-дада была старше ее по годам, но не так хозяйственна.
      Шли дни, и Абуни постигал сложное устройство храмового хозяйства, которое располагало громадными угодьями, большим количеством скота и рабов. Не сразу он постиг премудрости учета. Не раз выслушивал брань и укоры со стороны Аннабидуга. Но терпел. Ведь Шига так гордился своим сыном, ставшим писцом в прекрасном храме бога Луны. "Не каждому выпадет такая честь, - говорил он сыну. - Вот вернется твой друг из Вавилона и порадуется за тебя. Я помню, как он тебе помогал в трудное время. Он настоящий друг, каких мало в Уре. Мне не приходилось встречать таких людей. Бог Энлиль наградил его великими достоинствами". - "Я рад, ты не забыл моего Сингамиля", - промолвил с печалью в голосе Абуни. Ему сейчас очень недоставало Сингамиля. Некому было рассказать обо всем тревожном, что мучило его. Сейчас, когда он оказался во власти сурового и неприветливого Аннабидуга, он жалел о молодом уммиа, который так приветливо его принял и даже похвалил за таблички, переписанные для его учеников. "Спор между Мотыгой и Плугом" запомнился ему навсегда. Хорошее было время, хоть и плата за труд была ничтожная. Что же лучше? Может быть, лучше терпеть нужду и не мучиться так, как он мучается теперь, угождая храмовому надзирателю. Однако как много трудятся, как много всего добывают для бога Луны! Тысячи людей ему угождают, может быть, и он нам захочет угодить? Эта мысль очень понравилась Абуни. Как он раньше не подумал, что, угождая богу, он тем самым способствует своему благополучию. Скорее бы вернулся Сингамиль. Вот с кем он поговорит обо всем непонятном, обо всем печальном.
      Все эти дни, пока он знакомился со своими обязанностями храмового писца, он непрестанно думал о рабах, об их жестокой судьбе. Испытав участь раба, он уже не мог воспринимать рабство как нечто обычное. Ему повезло, он избавился от этого несчастья, он свободный человек. Он даже выбирает для себя занятие и хочет, чтобы оно было любимым и приятным. В сущности, ему повезло, он получил почетное занятие в самом большом храме. Другой бы посчитал это за счастье, а он недоволен. Почему?
      "Ты не должен так рассуждать, Абуни, - сказал он себе. - Разве ты забыл слова мудреца: "Будь верен своей судьбе". Твоя судьба - быть писцом в храме Нанна и вести учет работы рабов. Делай свое дело и забудь Эйянацира, грузчиков в Дильмуне, а помни старого писца Набайи. И еще помни, что можно помочь рабу, если очень захотеть. Ведь Набайи захотел и помог тебе. Вот о чем надо помнить, Абуни. Постарайся накормить больных рабынь, которым выдали только половину продовольствия, положенного работающей рабыне. Придумай, как помочь".
      Абуни усердно вникал в хозяйские дела храма. Он исправно выдавал надзирателю таблички с цифрами учета. Эти таблички говорили о том, что рабы так недолговечны, так мало живут в неволе, а ведь могут принести пользу прекрасному городу Уру и храму Нанна.
      И вот Абуни придумал, как помочь несчастным рабыням. Он сообщил Аннабидугу о больных рабынях, которые смогут поправиться, если показать их лекарю и дать им немного целебных трав. Надзиратель согласился вызвать лекаря и потребовал, чтобы сам лекарь сообщил о больных. Абуни поговорил с лекарем и спросил, может ли он сказать Аннабидугу, что лечение требует полного количества ячменя, какое положено работающей рабыне. Надо каждой выдать по двадцать сила на пятнадцать дней, дать немного настоек, и они быстро поправятся. Это куда выгодней, чем покупать рабов в других городах. Лекарь согласился с Абуни.
      - Ты разумно рассуждаешь, - сказал лекарь. - Ты молод, а понимаешь больше опытных писцов нашего храма. Поговорю с Аннабидугом, может быть, прислушается. Только сделай одно дело. Напиши на табличке, какова стоимость ячменя, который будет выдан больным, и какова стоимость рабынь, если их купят в Лагаше или Ниппуре.
      Абуни охотно все подсчитал и дал лекарю табличку, которая должна была помочь в переговорах с надзирателем. Лекарь был не очень сердобольным, но весьма ценил свое место в храме Нанна. Он понимал, что если совет молодого писца будет принят, то хозяин увидит великую пользу от знаний искусного лекаря. Возможно, что в награду будет выдано больше зерна и масла да еще свежие овощи в придачу.
      Аннабидуг встретил лекаря сердитым окликом. Выслушав подсчеты, сделанные Абуни, он закричал, что храм будет разорен при таких порядках. Что не останется хлеба для бога. Что будут голодными служанки великой жрицы. Но лекарь, который был грамотным, снова прочел записи на табличке и при этом напомнил, что во время пахоты волов кормят вдоволь, им дают поесть столько, сколько они хотят, только бы хорошо работали на поле.
      - Мы морим голодом рабов, вот почему они умирают, - сказал лекарь и в испуге посмотрел на хозяина.
      Аннабидуг прикинул предстоящие расходы, если не выживут сорок пять больных из полутораста рабынь только одного лагеря. А ведь храм имеет еще пять лагерей с рабами для всех своих нужд.
      - Пожалуй, ты прав, - сказал он лекарю и вернул ему табличку. - Ты молодец, подсчитал, прикинул, подумал. Я постараюсь прибавить тебе зерна при оплате в конце месяца. Ты прав, смерть рабов - в убыток хозяйству.
      Лекарь был очень доволен, но еще радостней был Абуни. Его нисколько не огорчило, что все придуманное им приписал себе лекарь. Важно было одно - он поможет бедным рабыням подняться на ноги. А если такой порядок станет обязательным, то не будет стольких смертей в лагере рабов храма Нанна. С малых лет он слышал о том, что Нанна добрый бог, что он не желает людям зла. Зачем же губить людей, стараясь сберечь для бога больше припасов?
      Уже прошла уборка урожая, прошла стрижка овец, уже на десятках табличек записаны припасы, полученные храмом от богатого урожая. Абуни все увереннее и смелее вел записи. Ячмень, выданный больным рабыням сверх обычного, настойки, приготовленные из трав, собранных самими больными, помогли поднять для работы сорок рабынь. Небывалое в хозяйстве храма. Больные, брошенные без присмотра, голодные, не имеющие помощи лекаря, почти всегда умирали.
      Когда Абуни сообщил надзирателю о том, как успешно вылечили сорок рабынь, Аннабидуг похвалил лекаря и сказал, что впредь прикажет постоянно выдавать больным все пропитание, положенное работающим.
      - Тогда прибавим мальчишкам, чтобы быстрее росли, - предложил Абуни и сам испугался своей смелости. - Я видел мальчишек на жатве, они очень ловки, - добавил Абуни. - Они могут работать наравне с женщинами, надо только их подкормить.
      - Я подумаю, - ответил надзиратель. - Надо подсчитать, во что это обойдется, не слишком ли велики траты.
      - Я подсчитал, - признался Абуни. - Это куда выгодней, чем покупать рабов. Хорошо бы их поставить на расширение финиковой рощи. Нужны новые посадки финиковой пальмы. Уже закончена новая пивоварня, и фиников потребуется вдвое больше.
      - Я думаю, это будет угодно великому Нанна, - ответил надзиратель. Однако не забудь отменить аренду финиковой рощи, оплаченную по нынешний месяц. Мы не будем продлевать этой аренды, отдадим урожай в пивоварню.
      - Эйараби подаст в суд! - воскликнул Абуни. - Вот пойдет тяжба на целый год! Продавец Эйараби уже пять лет снимает в аренду эту рощу. Он с большой семьей живет тем, что продает финики. Мы его не предупредили. Что же ему делать?
      - А нам какое дело? - Надзиратель нахмурился и строго посмотрел на Абуни. - Ты становишься на защиту каждого ничтожества, - сказал Аннабидуг. - Какое тебе дело до семьи Эйараби? Пусть сам думает. А мне нужно, чтобы новая пивоварня дала много пива. Мы продадим его в корчму на каруме, и бог Нанна получит большую выгоду.
      Пришлось Абуни вести судебное дело и звать свидетелей, чтобы отобрать финиковую рощу храма. Да еще прибавилось несколько дел против пастухов, которые украли десять овец и скрыли большой тюк шерсти. Эти судебные дела очень огорчали Абуни. Он знал, что кража в хозяйстве храма карается жестоко.
      Прошло семь месяцев с тех пор, как Абуни пришел в храм Нанна.
      - Аннабидуг тебя похвалил! - сказал с гордостью Шига. - Принесем жертву доброму Энки.
      ВОЗВРАЩЕНИЕ СИНГАМИЛЯ
      Долго горевал Сингамиль, вспоминая потерянное серебро. Закон о том, что клеветник должен отдать вдвое больше потерянного, а его могут назвать клеветником, заставил молчать. Надин перестал ходить в хранилище табличек, возможно, что Балату поручил ему другую работу. Теперь рядом с ним трудился только Гамиль-Адад, ставший ему добрым другом и помощником. Сделав положенную ему работу, эламит тут же принимался за переписку законов. Он делал это очень старательно. Сингамиль был спокоен, он знал, что не будет ошибок.
      Когда у Сингамиля оставался всего один сикль серебра и он знал, что нечего будет есть, ему довелось писать заключительную часть свода законов Хаммурапи.
      "Я - Хаммурапи, царь справедливый, которому Шамаш даровал постановления права. Мои слова превосходны, мои дела бесподобны, лишь для безумного пусты, а для мудрого сияют во славу.
      Если этот человек будет чтить мои слова, написанные на моей стеле, не отменит моего законодательства, не исказит моих слов, не изменит моего памятника, этот человек, как я, - справедливый царь. Да удлинит ему Шамаш жезл, пусть пасет он людей своих справедливо.
      Если же этот человек не будет чтить мои слова, написанные на моей стеле, позабудет мое проклятие, не побоится проклятия богов, отменит суд, что я судил, исказит мои слова, изменит мой памятник, выскоблит мое написанное имя и впишет свое или из страха перед этими проклятиями побудит другого, то будет ли это царь, или владыка, или правитель, или какой бы то ни было человек, носящий имя, - пусть великий Ану, отец богов, назвавший годы моего правления, лишит его царского блеска, сломает его жезл, проклянет его судьбу; Энлиль, владыка, судящий судьбы, повеления которого неотменимы, возвеличивающий мою царственность, да разожжет против него в его доме неподавимые смуты, мятежи, ведущие его к гибели"...*
      _______________
      * Перевод И. Дьяконова.
      "Хаммурапи оградил свои законы от враждебных и корыстных правителей, - подумал Сингамиль. - Кому нужны законы? Только правителям".
      Настал день прощания. В последний раз Сингамиль вместе с Гамиль-Ададом прошелся по улицам Вавилона. Он полюбовался крылатыми быками, грозно стоящими у входа во дворец повелителя. Долго стоял у Зиккурата, столь богато украшенного, что Зиккурат Ура показался ему убогим. Ему повезло. В этот час заката по главной широкой улице Вавилона пронеслась позолоченная колесница Хаммурапи. По обе стороны улицы стояли воины со сверкающими в лучах заходящего солнца бронзовыми щитами. В правой руке каждого воина - копье. Сингамиль обратил внимание на прекрасные сады, зеленеющие на крышах дворцов и храмов. У крепостной стены дворца он увидел рабов, которые крутили гигантское колесо, несущее кожаные мешки воды из бассейна для полива сада. Эламит объяснил Сингамилю, что колесо должно крутиться круглые сутки. И круглые сутки здесь трудятся рабы.
      - Среди них есть эламиты, - сказал Гамиль-Адад, - я как-то говорил с ними, они из знатных людей Элама, а вот их постигла несчастная судьба.
      На рассвете, когда Сингамилю предстояло встретиться с купцом из Ура, чтобы вместе с ним добраться до дома, Гамиль-Адад передал другу корзинку с едой.
      - Возьми с собой, - сказал он. - Это я накопил за последние дни. Тут немного лепешек и фиников. Тебе пригодится, я знаю, у тебя не осталось денег для пропитания.
      - Никогда тебя не забуду, мой добрый друг, Гамиль-Адад, - сказал Сингамиль, сдерживая подступившие слезы. - В беде лучше всего узнаешь друга. Я все эти дни думал о тебе. И знаешь, что я придумал? Я хочу открыть свой "дом табличек", хочу выкупить тебя, чтобы ты стал моим помощником. Я хочу, чтобы "отцом школы" был мой отец. Ты будешь "старшим братом"*, и у тебя будет одна забота - готовить таблички для учеников. Я буду учить мальчиков понимать прочитанное и запоминать все то, что они будут писать на своих табличках. Я кое-что придумал. Мои ученики обязательно выучат на память мое любимое сказание о Гильгамеше. Знаешь ли ты это сказание, Гамиль-Адад?
      _______________
      * "С т а р ш и й б р а т" - помощник учителя.
      - Нет, не знаю. Мне не доводилось его читать, и даже слышать не пришлось.
      - Если сумеешь, попроси у хранителя табличек это сказание, прочти его внимательно. Подумай о том, как прекрасна дружба и как много можно сделать, имея друга и помощника. Я поверил в дружбу, и теперь, чем старше я становлюсь, я все больше понимаю, что без дружбы не обойтись. Если ты одинок, то можешь погибнуть среди злых людей. А ведь злые люди есть. Часто мы их видим рядом. Вот сидел с нами рядом Надин. Мы думали, что сын писца - благородный человек. Ведь наука должна была его научить благородству. А он оказался настоящим злодеем. Если бы он не ограбил меня, я бы еще кое-что записал в этом хранилище. Я видел здесь много табличек, достойных того, чтобы их переписать для царского хранилища Рим-Сина. Но вот случилась беда, и не пришлось мне сделать задуманное.
      - Не огорчайся, Сингамиль. Ты скажешь мне, что привлекло тебя в этом хранилище табличек, я постараюсь переписать. А когда представится случай, я перешлю тебе.
      Гамиль-Адад проводил Сингамиля к гавани, где предстояло встретить купца из Ура. Они долго прощались, и Сингамиль запомнил печальные глаза эламита.
      "Я выкуплю его, и он станет моим "старшим братом", - думал Сингамиль, радуясь возвращению домой. Не так уж долго он отсутствовал, а ему казалось, что прошли годы с тех пор, как он покинул свой дом. "Теперь важно угодить Нанни, будет ли суровый Нанни доволен моей работой? А может быть, скажет, что я сделал ее небрежно. Ему не скажешь о том, что значительная часть работы была сделана с обидой в сердце и на пустой желудок. Ему не скажешь..."
      * * *
      Трудно передать радость Уммаки, когда в дом вошел запыленный, уставший и голодный Сингамиль.
      Ей показалось, что он так вырос, возмужал и стал настоящим мужчиной и уже нельзя броситься ему на шею. А можно лишь низко поклониться и, сдерживая слезы, сказать:
      - Как я рада, сыночек! Как мы ждали тебя! Каждый день делали подношение нашей доброй богине. Умойся скорее, сынок. Я покормлю тебя свежими лепешками и мясной похлебкой. На днях мы приносили жертву Энки, просили милости для тебя. Вот у нас и оказалась праздничная еда ко времени. Отец пошел к Нанни, скоро вернется. Какое счастье нам выпало, Сингамиль! Наш ученый сын вернулся из Вавилона. Во всем Уре нет такого события. Только у нас.
      - Вернулся! Переписал все законы Хаммурапи, недаром я говорил тебе: "Учись, Сингамиль!" - Отец с восторгом рассматривал таблички, исписанные рукой Сингамиля. - Хорошо владеешь тростниковой палочкой! - похвалил отец. - Я проверю, чтобы не было ни одной ошибки. Получив такую прекрасную работу, Нанни пожелает тебя сделать царским писцом. Да повыше меня. Ты будешь сидеть рядом с ним, в хранилище. Вот как обернулась к нам судьба!
      - Проверь таблички, отец. Я хочу, чтобы Нанни был доволен. Но я не хочу сидеть с ним рядом. Я задумал другое, отец. Я хочу иметь свой "дом табличек". Мы получим кое-что за мою работу, купим кирпич, расширим наш двор и поставим скамьи для учеников. Я задумал стать хорошим уммиа, чтобы мои ученики запомнили меня на всю жизнь. Я хочу научить их понимать наши старинные сказания, хочу, чтобы они узнали все, что можно, про небесные звезды, чтобы умели хорошо подсчитать свои барыши, когда станут хозяевами поля или оружейной. Я приготовлю для них таблички с рецептами, они очень нужны, когда человек болен, а заклинатель не может ему помочь своими заклинаниями. И еще я задумал, отец... боюсь сказать, а надо...
      - Что же ты задумал, Сингамиль? Разве мало того, что ты уже сказал?
      - Я хочу, чтобы Игмилсин стал "отцом школы", а "старшим братом" я хочу сделать моего друга, эламита Гамиль-Адада из Вавилона. Я расскажу тебе об этом хорошем человеке, и ты сам пожелаешь позвать его к нам. Только его надо выкупить. Он раб в хранилище табличек во дворце Хаммурапи.
      - Уту, великий и праведный, что задумал этот выдумщик! Или мой сын потерял разум? Где мы возьмем деньги для выкупа грамотного раба? И кто нам продаст грамотного писца из хранилища табличек Хаммурапи? И зачем тебе заниматься трудным и неблагодарным делом? Разве ты забыл свой "дом табличек"? Сколько раз ты хотел его оставить? Сколько раз проклинал тот день, когда я отвел тебя туда еще совсем несмышленым мальчишкой? Что ты придумал, Сингамиль? Я так радовался твоим успехам, я был рад, когда Нанни, такой суровый и неприступный, доверил тебе великое дело. Ведь законы Хаммурапи будет читать сам великий правитель Ларсы. А писал их ты, Сингамиль! Но самое удивительное, самое немыслимое - это твое желание сделать меня "отцом школы". Вот к чему я никогда не стремился и никогда не соглашусь на это.
      - Очень жаль, - промолвил Сингамиль. - Я представил себе "дом табличек" в нашем дворе, где будут учиться хорошие мальчики. Когда я думал об этом, я понял, что буду очень старательным, принесу пользу, меня будут ценить.
      - Какая тут польза? Одни потери! Нанни платил бы тебе больше. К тому же во дворце писцы в почете и часто получают что-либо в дар. Я вижу ты не стремишься умножить свое достояние. На что ты будешь жить и строить свой дом? Я уже приглядел тебе невесту с приданым, но его будет мало, если ты не станешь трудиться в царском хранилище табличек. Абуни стал писцом в храме Нанна, а тебе пристойно быть царским писцом.
      - Я рад, судьба к Абуни благосклонна, - сказал Сингамиль. - Я думаю, он доволен и ничего лучшего не желает. А я задумал другое и буду стараться достичь цели. Не сердись, отец. Старательный писец-учитель не будет голодным. Но кроме пропитания, он еще может заработать благодарность своих учеников. Я не очень благодарен своему уммиа, он плохо нас учил. Если бы я не читал таблички, которые ты переписывал для Нанни, я бы был так же бестолков, как и другие ученики нашего уммиа. Согласись со мной, отец. И давай покупать кирпичи. Мы с Абуни притащим их от кирпичника и сами станем класть стену и ставить скамьи.
      * * *
      Прошло несколько дней, прежде чем Нанни прочел таблички, доставленные Сингамилем. Он не спешил передать их во дворец жрецу Иликуму, который знает, когда можно их прочесть Рим-Сину, что следует читать, а что нужно пропустить. Нанни приказал переписать их красиво и без единой ошибки.
      И вот Имликум читает вступление к своду законов:
      "Когда славнейший Анум, царь Ануннаков, и Эллиль, владыка небес и земли, устанавливающий судьбы страны, вручили Мардуку, первородному сыну Эйи, главенство над всеми людьми, возвеличили его среди Игигов, назвали Вавилон его славным именем, возвысили его над четырьмя странами света и установили в нем вечное царствие, чьи основания прочны, подобно небесам и земле, тогда-то меня, Хаммурапи, правителя заботливого и богобоязненного, дабы справедливость в стране была установлена, дабы погубить беззаконных и злых, дабы сильный не притеснял слабого, дабы, подобно Шамашу, над черноголовыми я восходил и страну озарял, Анум и Эллиль, дабы плоть людей была ублаготворена, назвали по имени"*.
      _______________
      * Перевод И. Дьяконова.
      - Вот как! - воскликнул Имликум. - Хаммурапи возомнил, будто Вавилон - владыка над всеми да еще на вечные времена. Этого мы не покажем Рим-Сину. Это вызовет гнев владыки.
      Еще больше не понравилась Имликуму заключительная часть свода законов Хаммурапи, хотя он отлично понимал, что правитель, написавший такие нужные для его страны законы, должен оградить свое писание от злых сил. Мало ли кто может присвоить себе эту честь!
      Имликум понимал всю ценность этих законов, предусмотревших все стороны жизни царства Хаммурапи, да и не только царства Хаммурапи, но и многих царств. Верховный жрец Ура понимал, что законы Хаммурапи пригодятся царству Ларсы. Но он отлично знал, что владыка не потерпит похвалы по адресу Хаммурапи, который все больше возвышается и нисколько не считается с величием правителя Ларсы, победителя многих сражений, покорителя Исина. Не случайно отсчет дней в царстве Ларсы идет от дня покорения Исина.
      "Я скажу ему, что не так уж ценны эти законы, но мы должны их знать, - решил Имликум. - А что, если спросит, какие законы показались мне ценными? Кое-что прочту".
      Имликум предстал перед великим правителем Ларсы с корзиной табличек. Поставив корзину на пол, он пал ниц перед владыкой и спросил разрешения доложить.
      - Целая корзина табличек? - удивился Рим-Син. - Сколько же записано законов?
      - Триста! Многие из них повторяют наши законы, записанные в давно минувшие дни, - ответил Имликум.
      - Я так и думал! - Рим-Син потеребил привязанную к подбородку бороду и потребовал прочесть табличку, "где есть законы, нам неведомые".
      - Прочту закон о чародействе, - предложил жрец. - "Если человек бросит на человека подозрение в чародействе и не докажет этого, - тот, на кого брошено подозрение в чародействе, должен пойти к Реке и броситься в Реку. Если Река овладеет им, то обвинивший его может забрать его дом, а если Река этого человека очистит от обвинения и он останется невредим, того, кто бросил на него подозрение в чародействе, должно убить, а бросившийся в Реку получает дом своего обвинителя".
      - И мы бросали в Реку обвиняемого, и Река нам множество раз отвечала! - воскликнул Рим-Син. - Что там еще?
      - Я прочту о судьях, мне кажется, это полезные слова, - сказал Имликум. - "Если судья вынесет приговор, постановит решение, изготовит документ с печатью, а потом свой приговор изменит, этого судью должно изобличить в изменении приговора и он должен уплатить в 12-кратном размере иск, предъявленный в этом судебном деле, а также должен быть в совете свергнут со своего судейского кресла и не должен никогда вновь восседать с судьями на суде".
      - С этим я согласен! Мне помнится, мы не раз прощали судьям такие проделки. Я всегда думал, что это приносит вред нашему правосудию. Пусть этот закон утвердится в Уре.
      Рим-Син смотрел на Имликума беззлобно, даже снисходительно. Это воодушевило жреца. Он стал сам решать, какие статьи закона прочесть повелителю.
      "Если человек украдет имущество бога или дворца, - его должно убить; и того, кто примет из его рук украденное, должно убить".
      "Если в чьем-нибудь доме вспыхнет огонь и человек, пришедший тушить его, обратит свой взор на имущество домохозяина и возьмет себе что-нибудь из имущества домохозяина, этого человека должно бросить в этот огонь".
      - Мне помнится, - сказал Рим-Син, - мы бросали не в огонь, а в Реку. Пожалуй, огонь тут уместней. Такой закон может остановить грабежи во время пожара. А ведь пожары у нас часто бывают.
      - Здесь много законов о правах наследства, прочесть? - спросил Имликум.
      - Не надо! Сам решай, какие из этих законов для нас полезны. Я не стану читать триста законов Хаммурапи. Можно подумать, что боги наградили его умом превыше всех правителей земли. Не стану слушать его законов, и правосудие Вавилона не кажется мне лучшим в мире. Да и что такое Вавилон? Вот Ларса - великая страна, мудрая страна. Бог Луны Нанна покровительствует нам, мы еще покажем свою силу, свою мощь. Ведь показали при Исине?
      - Показали, великий господин! Я все понял. Я велю переписать на таблички нужные нам законы и прикажу судьям запомнить их на вечные времена, чтобы воцарился порядок в нашем царстве.
      Имликум сказал и вдруг понял, что слова его могут привести в ярость господина. Из этих слов можно понять, что нет порядка и справедливости в Ларсе. Какой правитель поверит в это? Уже много лет великий царь Рим-Син уверен в справедливом управлении и в незыблемом порядке. Он не хочет видеть злодейства, которое обуяло стяжателей, корыстолюбивых купцов и даже жрецов и заклинателей.
      Не дожидаясь замечаний Рим-Сина, Имликум тотчас же добавил:
      - Не подумай, великий повелитель, что в Ларсе творится беззаконие. На землях Тигра и Евфрата нет страны, где правитель так мудро и справедливо пасет свой народ во славу Уту, Энлиля, Энки и Нанна. Позволь удалиться, будь ты здрав, невредим и в полном благополучии.
      Имликум уполз, пятясь назад к резной деревянной двери, самой роскошной во всем царстве. Когда он обернулся, чтобы открыть дверь, навстречу ему кинулась рыжая мартышка, любимица Рим-Сина. Она мгновенно прыгнула на колени царя и неосторожным движением сорвала бороду, но не вызвала гнева своего хозяина. Это было единственное живое существо во всем царстве, которому многое прощалось.
      Покидая покои повелителя, верховный жрец проклинал тот час, когда ему пришла в голову мысль послать писца в Вавилон. "Лучше бы не говорить владыке о новых законах Хаммурапи, - думал Имликум, - не надо было разжигать его любопытства. Чем старше он становится, тем труднее ему угождать. Однако сегодня Рим-Син дал понять, что все самое разумное и прекрасное происходит только в его царстве. С каждым годом эта мысль становится все более навязчивой. Ему кажется, что правители всех соседних царств глупы и немощны, а вот он сильнее всех, умнее всех..."
      Имликум приказал Нанни посадить писцов за работу - переписать сто отобранных им законов для судей Ура, пусть судят по справедливости. Верховный жрец не похвалил писца, который переписал таблички в Вавилоне, и Нанни решил, что не возьмет на работу Сингамиля.
      Когда Игмилсин пришел договариваться о работе сына, Нанни встретил его враждебно, приказал взять таблички с законами и переписать по двадцать табличек каждого образца, чтобы выдать судьям. От Сингамиля он отказался. Нанни не только не похвалил молодого писца, но умудрился урезать плату. И получилось так, что Сингамиль получил за свои труды и тревоги немного зерна, масла и чеснока. Такой жалкой платы Игмилсин никогда не получал. Писец понял, что Нанни не угодил верховному жрецу, а тот не угодил самому Рим-Сину.
      Возвращаясь домой с обидой и разочарованием, Игмилсин подумал, что сын, пожалуй, прав. Чем угождать злобному Нанни, уж лучше открыть свой "дом табличек", и пусть люди узнают, как умен его сын, как овладел науками.
      - Покупай кирпич, - сказал он Сингамилю. - Зови Абуни, и принимайтесь за дело. Ты сам будешь "отцом школы", Абуни, если захочет, станет "старшим братом". Найдем человека, "владеющего хлыстом", и пойдем по городу собирать мальчиков.
      ОТКРОЮ "ДОМ ТАБЛИЧЕК"
      - Абуни, я открываю "дом табличек", хочешь быть "старшим братом"? Сингамиль встретился с другом после захода солнца, когда Абуни смог оставить свою работу в храме Нанна.
      Друзья уже рассказали друг другу обо всем случившемся с тех пор, как они расстались. Из рассказа Абуни Сингамиль понял, что друг доволен своей работой. Но он подумал, что узы дружбы обязывают Абуни посчитаться с желанием друга. А Сингамилю очень хотелось, чтобы в его "доме табличек" был Абуни.
      - Я помогу тебе таскать кирпичи, ставить скамьи, - отвечал Абуни, - а храм Нанна я не покину. Мне нравится быть храмовым писцом. Это почетно. К тому же в храме плата намного больше той, какую ты сможешь мне дать. Я знаю, учителя живут бедно, разве не помнишь, как попрошайничал наш "старший брат"?
      Абуни проговорил это быстро, опустив глаза, не глядя на Сингамиля и чувствуя себя неловко.
      - Ты отказываешься? - удивился Сингамиль. - Вот не ожидал. Я был уверен, что ты вместе со мной порадуешься. Когда неразлучные друзья делают одно хорошее дело, как делали это Гильгамеш и Энкиду, ведь это прекрасно! Отец и слушать не хотел о том, чтобы в нашем доме была школа. А теперь сам предложил мне купить кирпичи и подготовить двор, чтобы мои ученики разместились удобно и просторно, лучше, чем в нашей школе. Помнишь, как тесно мы сидели? Друг друга толкали, негде было положить запасную сырую табличку. У меня будет иначе. И учить я буду иначе. Когда подумаю о том, какие прекрасные сказания будут записывать мои ученики, так хочется скорее приняться за дело.
      - Я слушаю тебя, Сингамиль, и думаю, что хорошо было бы потрудиться нам рядом. Но покинуть храм Нанна я не могу. Отец мой рассердится и не простит. Ведь я отдаю в дом все, что получаю, а получаю я больше того, что имеет отец. Отец теперь рад тому, что учил меня. Мои братья и сестры всегда сыты. Мать радуется, когда я приношу много зерна, кунжутного масла, бывает достается и ягненок, тогда мать растит овечку и стрижет шерсть для покрывала отцу. Она и мне готовит шерстяное покрывало из собранной ею шерсти. Когда я стал взрослым, я понял, что Гильгамешу было многое доступно оттого, что он был правителем целого царства. А мы - ничтожны. Я всегда буду твоим другом, Сингамиль, но храм Нанна не покину.
      - Плохо получается, - признался Сингамиль. - Отец не хочет быть "отцом школы". Ты не хочешь стать "старшим братом". Мой друг эламит из Вавилона не может избавиться от рабства, чтобы вместе со мной учить мальчиков, готовить для них хорошие, умные таблички. Я один!
      - Ты найдешь для себя помощников, - утешал друга Абуни. - В Уре так много школ и так много грамотных писцов, обученных в этих школах. Ты найдешь помощников получше нас.
      Сингамиль понял, что Абуни ему верный друг, только судьба его - быть писцом в храме Нанна. Ведь сказано мудрецом: "Будь верен своей судьбе!"
      Абуни не оставил друга.
      Он помогал таскать кирпичи, клал скамьи, помог заказать соседу-гончару небольшие столики из глины.
      Когда все было готово для приема учеников, стали переписывать таблички.
      Настал день, когда в школу Сингамиля пришли первые ученики. Молодые помощники Сингамиля хорошо помнили свои дни, проведенные в школе. Они вели занятия точно так, как делали их отцы и деды, учителя маленьких шумеров. Маленьких мальчиков долго приучали лепить из мокрой глины табличку. Приучали делать аккуратные, ровные строки при помощи веревочки, а потом начали показывать клинописные знаки. Шести-семилетние мальчики с трудом постигали премудрость. Но как было сотни лет назад, а может быть и тысячи лет назад, "владеющий хлыстом" помогал постичь самое трудное. Сингамиль часто видел плачущих учеников, но слезы маленьких детей не вызывали у него жалости. Он знал, что так было и так будет всегда. Мальчики никогда не хотят сидеть смирно и покорно повторять за учителем надоевшие им слова. Они не умеют быстро и аккуратно сделать ровные линии на сырой табличке, чтобы потом красиво писать тростниковой палочкой. Он вспоминал свои обиды, желание покинуть школу и плетку отца, которая оставила следы побоев на его спине. С великим терпением отец повторял: "Учись, Сингамиль!" - вспоминал теперь бывший ученик "дома табличек". - В детстве трудно понять, что быть знающим человеком - великое счастье". А теперь я благославляю тот день, когда отец привел меня в "дом табличек".
      - Вот начнем списывать старинные сказания, и мои ученики не захотят бросить школу, - говорил Сингамиль отцу. - Я запомнил тот год, когда умерла великая жрица и ты переписывал сказание о Гильгамеше. Мне кажется, что это сказание заставило меня приняться за учение. Не плетка "владеющего хлыстом".
      - И то и другое! - рассмеялся Игмилсин.
      Отец был свидетелем занятий и удивлялся знаниям сына. Желание Сингамиля заинтересовать маленьких бездельников нравилось старому писцу. Бывало так, что сын рассказывал своим ученикам истории, каких не знал писец. И он ловил себя на мысли, что и сам охотно слушает сына.
      Если отец оценил способности Сингамиля потому, что за долгие годы работы приобрел знания, недоступные другим грамотным людям, то бедная неграмотная Уммаки постоянно, с неизменным восхищением прислушивалась к занятиям. Никогда прежде она с такой охотой не проводила время в хлеву. За тростниковой изгородью ее не было видно, но ей все было слышно.
      На третий год учения можно было дать ученикам, которые постарше таблички со старинным сказанием. Сингамиль выбрал сказание о правителе Урука Энмеркаре и правителе Аратты, дальней страны на севере от Урука.
      - Я расскажу вам, о чем сказание, - начал Сингамиль. - А потом каждый из вас получит табличку, которую будет переписывать очень внимательно и старательно... В давно прошедшие времена городом Уруком правил славный Энмеркар. Узнал он, что за семью горными хребтами есть богатая изобильная страна Аратта. И решил Энмеркар, сын бога Солнца Уту, подчинить себе Аратту. Он обратился к своей сестре, богине Инанне - всесильной шумерской богине любви и войны, - и попросил ее сделать так, чтобы жители Аратты принесли ему золото, серебро, лазурит и драгоценные камни, а также построили святилища и храмы...
      Однажды Инанна избрала в своем божественном сердце царя
      Инанна избрала в своем божественном сердце царя из страны Шуба,
      Избрала Энмеркара, сына Уту.
      К сестре своей, доброй владычице...
      К божественной Инанне обратился царь с мольбой:
      "О сестра моя Инанна! Сделай так, чтобы жители Аратты
      Искусно выделывали золото и серебро для Урука,
      Чтобы они приносили благородный лазурит, извлеченный из скал,
      Чтобы они приносили драгоценные камни и благородный лазурит;
      Пусть на священной земле Урука...
      Где стоит твой дом Аншан, в коем ты пребываешь,
      Пусть они построят...
      Священный Гипар*, который ты избрала своим жилищем,
      Пусть народ Аратты искусно украсит его изнутри.
      Тогда я сам вознесу в нем молитвы...
      Пусть Аратта подчинится Уруку,
      Пусть жители Аратты
      Принесут со своих высот горные камни
      И построят для меня большой храм, большое святилище,
      Воздвигнут для меня большое святилище, святилище богов,
      Заставят признать мои божественные законы в Куллабе..."*
      _______________
      * Г и п а р - святая святых храма.
      * Перевод с шумерского С. Крамера. Перевод на русский Ф. Мендельсона.
      Сингамиль читал и радовался тому, как спокойно и тихо ведут себя дети, как внимательно слушают.
      - Я не стану читать вам все сказание, - предупредил Сингамиль. - Вы сами все узнаете, когда будете переписывать. Скажу только, что это очень старинное сказание. Наши предки запомнили его и рассказывали своим детям, а мы рассказываем вам. И так еще долго, долго будет жить в памяти людей эта старинная история.
      Дети молча слушали, и Сингамиль предложил им приняться за дело.
      - Пишите, дети, я буду к вам подходить и проверять ваше писание.
      В конце дня, когда дети разошлись по домам и Уммаки стала кормить сына, она спросила:
      - Аратта подчинилась Уруку?
      - Где же ты сидела? Я тебя не видел. Я рад, что тебе захотелось узнать эту историю.
      - Я сидела в хлеву, - призналась смущенная Уммаки. - Непристойно мне сидеть рядом с мальчишками, а хочется послушать, о чем ты им рассказываешь, сынок.
      - И часто это бывает? - Сингамиль сиял от удовольствия. Он любил заботливую и добрую Уммаки, всегда безропотную и покорную, как и положено женщине Шумера.
      - Хотелось бы каждый день немножко послушать. Иной раз даже хочется повторять вместе с детишками. Но времени нет, сынок. Редко я позволяю себе такую радость. Как ты думаешь, почему девочек не посылают в "дом табличек"? Разве у них не хватает ума и памяти?
      - Не положено, - ответил Сингамиль, с видом человека, знающего свое превосходство.
      "Если матушка моя захотела узнать о победе Энмеркара и готова весь день сидеть в хлеву и слушать мои объяснения, то, надо думать, что мальчишки готовы будут дни и ночи переписывать это старинное сказание, чтобы узнать, кто кого победил, кто кого перехитрил".
      Так думал Сингамиль, когда на следующий день усадил учеников за переписку сказания. Он гордился тем, что придумал такую увлекательную работу для старших мальчиков. Он гордился тем, что не побоялся сделать то, чего не делал его учитель. Как он помнил, редко бывало так, что удавалось в школе переписывать строки, чем-то привлекательные. Чаще всего было тошно выполнять задание учителя.
      "Оттого мы и стремились бежать из "дома табличек", - думал Сингамиль. - У меня все будет иначе. И может быть, меня осудят старые учителя, искусные писцы, я буду учить по-своему. Мне кажется, что так можно скорее достичь цели".
      - Принимайтесь за работу, - приказал Сингамиль, когда были выданы таблички для списывания. - Постарайтесь запомнить каждую строку. Я буду спрашивать, каждый должен будет ответить, что было написано накануне. Помните, мальчики, лентяев настигнет "владеющий хлыстом". Пощады не будет. И меня били, когда я был ленив и неряшлив. Я плакал и старался писать лучше прежнего. И вы старайтесь. Ведь каждому хочется скорее узнать, чем кончилась перебранка двух великих правителей.
      Медленно продвигалась работа. Бывало, что за день писали несколько строк, а на следующий день мало кто мог сказать, вспомнить, что произошло.
      "Все повторяется, - думал Сингамиль. - Все происходит точно так, как было со мной и с Абуни. Наберись терпения, не унывай, Сингамиль".
      - Как называется сказание? - спрашивал Сингамиль у самого старшего, но не самого прилежного.
      - "Энмеркар и правитель Аратты", - отвечал ученик, с трепетом ожидая новых вопросов.
      Сингамиль запомнил, что первое чтение этого сказания произошло в первый день посева ячменя. Сейчас уже собран урожай, а конец сказания еще не известен ученикам. Занятия ведутся с раннего утра до заката, каждый день мальчишки сидят не разгибая спину, но дело двигается медленно. Чтобы научить несмышленых детишек грамоте, чтобы набить их головы премудростями, записанными на тысячах глиняных табличек, нужно великое терпение.
      - Тебе не надоело твое занятие? - спрашивал Абуни друга.
      - А тебе не надоело составлять списки рабов, пригнанных на поля храма Нанна? - отвечал вопросом Сингамиль. - Мое занятие более разнообразно. К тому же я вижу плоды своих трудов. У меня есть такие прилежные мальчики, каких не было в нашей школе. Они уже умеют хорошо прочесть написанное. Многое выучили на память. Отцу нравится моя школа. Он говорит, что во всем Уре нет лучшей школы.
      - Я вижу, ты любишь свое занятие, - промолвил Абуни и смущенно признался, что завидует другу и готов уйти из храма Нанна, если Сингамиль примет его в качестве "старшего брата".
      - В добрый час я прочел первые строки Гильгамеша, в добрый час мы стали друзьями, Абуни. Будем вместе учить мальчиков Ура. И пусть настанет день, когда в каждом доме нашего прекрасного города будут храниться глиняные таблички. Я давно уже понял, что у хорошего писца великая цель. Он помогает людям сохранить мудрые мысли, добрые советы и ценные установления. Без писца все разумное было бы забыто. Будем помнить об этом, Абуни. Будем верны своей судьбе!
      ДРЕВНЕЙШАЯ В МИРЕ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
      Послесловие
      Шумерская цивилизация - самая древняя на землях Месопотамии. Она дала начало расцвету великих культур Ассирии и Вавилона. Некоторые ученые даже считают, что и вся история человечества началась в Шумере. Этой идеи придерживается известный исследователь истории древнего Шумера, американский профессор С. Крамер. В своей книге "История начинается в Шумере" автор, изучивший тысячи глиняных табличек, найденных среди руин древних городов Месопотамии, пишет о первой в мире письменности, о первой в мире школе, о самом древнем своде законов, о самой древней фармакопее, о самой древней в мире художественной литературе.
      Профессор С. Крамер перевел множество шумерских текстов, отображающих все стороны культурной жизни древнего народа. Он объездил многие страны мира в поисках глиняных табличек, хранящихся во многих музеях Европы и Америки, Азии и Африки.
      Много лет профессор С. Крамер изучал древние города-государства шумеров. Он перевел с шумерского и аккадского молитвы и плачи, элегии и поэмы, заклинания и пословицы.
      Крупнейший специалист в области истории Востока, советский академик В. В. Струве писал: "С. Н. Крамеру, первому из всех исследователей, засияло полным светом солнце шумерской культуры. Он первый полностью осознал все то, что дал человечеству этот одаренный народ".
      Чтение глиняных табличек, написанных шумерскими писцами более четырех тысяч лет назад, требует не только знаний истории страны, ее культуры, знание литературы, искусства, экономики древнего царства. Нужны еще знания о соседних царствах и умение читать на многих забытых языках древних народов, которые имели культурные и торговые связи с шумерами. Ученые, занятые исследованием этой древней цивилизации, отлично знают, когда и где были сделаны археологические открытия и в каких странах хранятся в музеях глиняные таблички. И не обязательно целые таблички с четкими знаками клинописи, могут быть обломки табличек, кусочки, сохранившие одну или две строки. Все это представляет ценность для исследователей. С. Крамер сообщает в своей книге о том, как был прочитан один из документов, рассказавший о шумерском школьнике, о его горестях и радостях, каких, впрочем, было очень мало.
      Рассказ об одном шумерском школьнике, вероятно, написанный учителем на табличке и переписанный учениками, сохранился во множестве копий. Американские исследователи имели тринадцать неполных копий в Пенсильванском университете в Филадельфии, которые послужили материалом для чтения и перевода. Семь копий этого документа оказались в Музее Древнего Востока в Стамбуле, одна табличка - в Лувре. Повсюду были отдельные отрывки, сохранившиеся на обломках табличек. В 1909 году был опубликован первый фрагмент. После этого десятки лет велись поиски недостающих строк, чтение и переводы. И вот в наши дни опубликован весь рассказ шумерского учителя, который примечателен тем, что показывает школьника, во многом похожего на современного учащегося, который опаздывает на урок, пишет с ошибками, разговаривает на уроках и шалит в неположенное время. Сколько труда, терпения и увлеченности понадобилось ученым, чтобы осуществить перевод с шумерского небольшого документа! Однако труды эти оправданны. Они позволили ученым открыть человечеству кусочек истории одной из самых древних цивилизаций мира.
      Герои исторической повести "Учись, Сингамиль!" жили на землях Южной Месопотамии (нынешний Ирак) в одном из древнейших городов мира - Уре. Этот город был воздвигнут шумерами на берегу Евфрата в те далекие времена, когда еще не было Ассирии и Вавилона - великих царств Древнего Востока.
      Ученые считают, что шумеры появились у берегов Евфрата в IV тысячелетии до н. э. Перед ними была плоская равнина, сожженная солнцем Здесь не было камня и дерева, не было полезных ископаемых, только заросли тростника на болотах и неисчерпаемое количество глины.
      Скудность этой земли не испугала шумеров. Они создали сеть оросительных каналов и во время разлива реки направляли на поля и сады богатые илом воды. Возможно, что именно здесь изобрели мотыгу и плуг. А серп с деревянным основанием был снабжен кремниевым лезвием. Составленный в незапамятные времена "календарь земледельца", записанный на глиняных табличках, позволяет нам узнать, как четко, как разумно, со знанием дела велись работы земледельцами. Хорошее орошение позволяло снимать богатый урожай ячменя и более тридцати видов овощей и зелени. Здесь росли лук, чеснок, свекла, репа, морковь и многие другие овощи. Здесь собирали обильный урожай зерна, до 25 центнеров с гектара. Рощи финиковых пальм и плодовые сады принадлежали, главным образом, храмам и царским поместьям. В хозяйствах храмов громадное количество продуктов выдавалось жрецам для "кормления" богов. Богов обслуживала многочисленная челядь, искусные повара готовили пищу, которая в избытке доставалась жрецам. Ведь деревянные изображения богов не могли поглощать жареную баранину, пиво, приготовленное из фиников, и много всего другого. Но еда, постоявшая рядом с изваянием бога, становилась священной и, прежде всего, доставалась царю и вельможам.
      Глина была основным материалом для строительства домов, храмов и дворцов. Дерево ценилось очень дорого, его привозили из Ливана. Не каждый дом имел деревянную дверь. Но тот, кто смог приобрести это сокровище, хранил и берег свою дверь. Когда строился новый дом, дверь переносили, ее оставляли в наследство.
      Строители древнего Шумера умели воздвигать арки, сводчатые постройки и купола. Ступенчатые башни - зиккураты, воздвигаемые на возвышенности, были видны каждому, кто приближался к городу.
      Высушенный болотный тростник шел на сооружение хижин и загонов для скота. Шумеры изобрели колесо, повозки, гончарный круг, парусную лодку.
      Археологами найдено большое количество предметов, сделанных искусными ремесленниками из меди и бронзы. Откуда медь? - спросите вы. Из медных копий, расположенных на островах и берегах Персидского залива. Купцы доставляли эту медь в Дильмун (нынешний Бахрейн), здесь ее обогащали, делали сплав бронзы, прибавляя олово, бронза шла на изготовление сосудов для священнодействия в храмах, из нее делали ювелирные украшения, наконечники копий, мечи и другое оружие.
      В 1922 году английский археолог Леонард Вулли начал раскопки древнего Ура. Двенадцать зимних сезонов большая археологическая экспедиция Британского музея и музея Пенсильвании США вела раскопки, которые позволили проследить жизнь этого города на протяжении четырех тысяч лет. Были открыты целые улицы ремесленников, руины дворцов и храмов, царские захоронения. Был открыт Зиккурат - святилище в виде ступенчатой башни, которое в незапамятные времена называлось Горой бога.
      В нижнем храме совершались моления, здесь стояли статуи и эмблемы бога Луны, других богов и царей. Деревянные скульптуры богов были украшены золотом, серебром и лазуритом.
      Еще нарядней и более величаво выглядел Зиккурат - самое большое и красивое здание в городе. Трехъярусное сооружение было видно далеко за пределами города. Первый этаж - черного цвета, три прямые лестницы спереди и с боков вели по фасаду, как на небо, на верхний ярус. Площадь вокруг Зиккурата была окружена стеной, в которой были устроены хозяйственные помещения. Двор перед Зиккуратом имел площадь в четыре тысячи квадратных метров. Он вмещал тринадцать тысяч молящихся. Ученые предполагают, что в Уре было до ста тысяч жителей. В те далекие времена это был один из самых больших культурных центров Месопотамии.
      Под толстым слоем земли, среди руин небольших домов, археологи нашли множество различных предметов. Но больше всего и лучше всего рассказали о нравах, обычаях, верованиях, о мышлении людей древней Месопотамии глиняные таблички. Ученые узнали, что в Уре было много грамотных людей. И не только среди жрецов, писцов и богатых купцов, но и среди пастухов, рыбаков, оружейников.
      Вот уже более пятидесяти лет после открытия археолога Вулли ассириологи и востоковеды многих стран мира расшифровывают клинописные свидетельства древнейшей в мире цивилизации.
      Примечательны находки, сделанные Леонардом Вулли во время раскопок царских могил Ура.
      Изысканные ювелирные изделия из золота и серебра, лазурита и сердолика были найдены в гробнице. Очевидно, захороненную там женщину звали Шубад - так читается имя на сердоликовой печати, найденной в могиле. Возможно, она была царицей или верховной жрицей.
      Судя по многочисленным находкам предметов, доставленных в Ур из соседних царств, Ур имел обширные торговые связи с Ливаном, Дильмуном, Сирией, Египтом и городами-государствами Двуречья. Шла меновая торговля на хлеб, кунжутное масло, шерстяные ткани, которые ткали женщины Ура, получая шерсть от своих овец. Торговали тканями, украшенными цветной бахромой и пестрыми вышивками. В домах купцов, ремесленников и землепашцев найдены хозяйственные документы, контракты, письма, свидетельствующие о торговых сделках.
      Таблички поведали о многих сторонах жизни древнего народа. Дипломатическая переписка, юридические документы, договоры, счета, расписки, долговые обязательства, отчеты надсмотрщиков, ведающих лагерями военнопленных рабов, свадебные контракты.
      Любопытны таблички, переведенные советским академиком В. В. Струве. Они относятся к четвертому году правления царя Бурсина (2082 г. до н. э.). Это отчет надзирателя над отрядом рабов царского поместья.
      Здесь перечислены имена надзирателей, которые прислали рабов для уборки урожая. 443 работника на жатву ячменя, 185 работников на сбор овощей и сравнение земли рукой, 628 носильщиков и другие.
      В отчете о расходовании продуктов в лагере для военнопленных женщин перечислены имена рабынь и детей, которые работали в царских поместьях. Взрослым рабыням выдавали около 22 килограммов ячменя на месяц. Больше им ничего не полагалось. От непосильной работы и жестокого обращения рабы умирали. Здесь представлен список женщин в сто человек, а рядом с именами отметка - умерла.
      Археологические открытия на землях древней Месопотамии позволили ученым получить бесценные памятники материальной и духовной культуры.
      Почти пять тысяч лет назад сложились песни о Гильгамеше, легендарном царе, правителе Урука, отважном воине, бесстрашном путешественнике. Он показал пример дружбы и мужества. Его воспели за храбрость и мудрость.
      "Эпос о Гильгамеше" был записан на глиняных табличках по-шумерски, затем его перевели на аккадский язык, а позднее он стал достоянием хеттов и хурритов, которые записали полюбившуюся им поэму на своем языке.
      В этом древнем сказании, которое жило в памяти народа еще до появления письменности, размышление шумеров над вечными загадками жизни. Откуда взялся человек? Отчего человек умирает? Как найти растение, дарующее человеку бессмертие? И вот герой ищет этот цветок бессмертия и, найдя его с великими трудностями, теряет. Не потому ли, что шумеры не открыли тайну бессмертия?
      О дружбе, о преданности и верности задумываются герои сказания о Гильгамеше. Мыслители древнего Шумера хотят видеть своего правителя справедливым, умным и бесстрашным. Это сказание было написано около двух тысяч лет до "Илиады" и "Одиссеи" Гомера.
      Открытие этого ценного для науки литературного памятника принадлежит английскому ассириологу-самоучке Джорджу Смиту.
      Уже более ста лет ассириологи многих стран мира изучают и переводят этот литературный памятник Древнего Востока. Фрагменты этой поэмы были найдены археологами на ассирийском языке, на хеттском, хурритском, эламском, на шумерском и аккадском языках. Эта поэма была переведена на немецкий, французский, английский, голландский, датский, шведский, финский, итальянский и другие языки.
      Один из лучших переводов принадлежит советскому ассириологу - Игорю Михайловичу Дьяконову. Он сделал поэтический перевод близко к подлиннику и сохранил поэзию и музыку этого древнего произведения. Кроме того, перевод И. Дьяконова снабжен прекрасным комментарием. Не случайно Академия наук Ирака приняла решение перевести этот древний литературный памятник на арабский язык с русского.
      "Эпос о Гильгамеше" потребовал многих лет работы. Но необходимо обладать теми знаниями, тем опытом научной работы востоковеда и той увлеченностью, которые свойственны И. М. Дьяконову.
      Автор двухсот трудов, двадцати монографий, И. М. Дьяконов крупнейший филолог, историк и знаток Древнего Востока. Поэт и литературовед, он знает двенадцать мертвых языков и одиннадцать живых языков Европы и Америки. Шумерский, аккадский, эламский, хурритский, урартский, арамейский, древнееврейский, хеттский, угаритский, аморейский, латынь и греческий - многочисленные переводы с этих забытых языков помогли дополнить страницы древней истории Востока.
      Для того чтобы со всей тщательностью и серьезностью сделать перевод древнего эпоса, И. М. Дьяконов должен был прочесть не только клинописные тексты на многих перечисленных языках, он должен был хорошо знать переводы на европейские языки. Читая переводы на немецком, французском, английском, шведском, датском и других, ученый мог видеть достоинства и недостатки художественного перевода произведения, ценного для нас своей самобытностью.
      Советские ассириологи гордятся главой своей школы, которую И. М. Дьяконов создал вскоре после войны. Советская ассириология занимает почетное место в мировой ассириологии. И этим не в малой степени обязаны замечательному советскому ученому, который всю свою жизнь посвятил изучению древнейших цивилизаций Востока. Тысячи табличек, прочитанных И. М.Дьяконовым, многие из которых опубликованы, сделали ученого известным повсюду, где занимаются Древним Востоком.
      Ему было 14 лет, когда он, зная немецкий, английский, датский и норвежский языки, задумался над своим будущим. Читая книги о Древнем Востоке на многих европейских языках, он все больше убеждался в том, что его призвание - востоковедение. Его привлекала древняя цивилизация Египта, его увлекли сообщения об удивительных археологических открытиях в Месопотамии. Его интересовала великая цивилизация Древней Греции. Он задавал себе вопрос: откуда пришли эти знания к древним народам мира. Хотелось узнать, где родилась письменность?
      Игорю Михайловичу Дьяконову посчастливилось. Он стал учеником одного из блестящих ассириологов А. П. Рифтина, слушал лекции у знаменитого советского академика В. В. Струве, а затем они вместе работали в Ленинградском отделении Института Востоковедения АН СССР. К его услугам были глиняные таблички из библиотеки Ашшурбанипала, приобретенные более ста лет назад русскими востоковедами.
      Настало время, когда можно было самостоятельно заняться расшифровкой урартских клинописных табличек, найденных во время раскопок урартской крепости вблизи Еревана известным археологом Б. Б. Пиотровским.
      В ту пору Б. Б. Пиотровский, нынешний академик и директор ленинградского Эрмитажа, открыл для нас тайну древнего царства Урарту, которое существовало на землях Закавказья в VII веке до н. э. Откуда взялась письменность у народа урарту? Оказалось, что письменность урартов основана не только на ассирийской клинописи X - IX веков до н. э., Дьяконов обнаружил влияние традиций хеттско-хурритской канцелярии.
      Вскоре после второй мировой войны советские археологи вели раскопки столицы Парфянского царства Нисы, в южной Туркмении. Среди руин древнего города были извлечены тысячи глиняных черепков, которые были исписаны арамейским письмом и оказались хозяйственными документами большого архива. Они могли пролить свет на социально-экономический строй древней Парфии. Архив был прочитан И. М. Дьяконовым, переведен на русский язык, и для ученых открылась новая страница истории древней Туркмении.
      Как жили люди тысячи и тысячи лет назад, как начинались великие цивилизации, каковы были связи между ними? Чем сегодняшние люди обязаны им?
      Современные раскопки позволяют узнать о нашем далеком прошлом. И то, что мы обогащены знаниями о жизни далеких от нас по времени народов и государств, мы обязаны самоотверженной работе многих поколений ученых. Человек разумный появился на земле три с половиной миллиона лет назад. Когда же он впервые призадумался над величием окружающего его мира? Когда сумел постичь многие его тайны?