Будем жестокими

      - Успокойтесь, Поль, - ровным голосом сказал Фердинанд. - Давайте разберемся спокойно. Наше будущее во многом зависит от того, как будет организовано воспитание и обучение детей. Согласны?
      - Да.
      - Наша задача как раз и состоит в том, чтобы обеспечить детям получение добротного научного образования. Мы должны следить за тем, чтобы общество выполняло свои обязательства перед будущим. Вот и все. Никаких других задач наша практическая деятельность никогда перед собой не ставила и ставить не будет.
      - Как же вы будете решать... кого?
      - Примитивно, Кольцов! Вот к чему приводит ваше увлечение фантастикой! Почему вы решили, что мы будем убивать? Это не так. Странно, что я должен вам это объяснять. Существует несколько стратегий практической деятельности. Лично я сторонник теории разумного шантажа предполагается минирование историко-культурных достопримечательностей и выдвижение требований.
      - Иллюзии, мастер Фердинанд, иллюзии, - сказал молодой человек. Станут ли власти переживать из-за ваших бомбочек? У них собачки знаете какие есть? Они ваши бомбочки в два счета разыщут! Ваше предложение осуществимо только в том проблематичном случае, если в нашем распоряжении окажется установка нуль-т. Тогда можно будет минировать непосредственно перед взрывом, а самим сваливать. Вот так-то... Да, и минировать надо не памятнички, а городскую канализацию. Представьте себе - три миллиона граждан с горшочками в руках, - он дико захохотал.
      - О чем это вы, что за нуль-т? Это ведь понятие скорее литературное, чем научное.. Хорошо бы держаться поближе к реальности.
      - Реальность, мастер Фердинанд, в том и состоит, что нуль-т или уже реализована, или может быть реализована в ближайшем будущем.
      - Бред какой-то. Поясните.
      - Почему бред? Я лично знаю ребят, которые занимались нуль-т еще до Запрета и были близки к результату, очень близки...
      - Из наших?
      - Пожалуй, нет.
      - Если не из наших - забудьте. Мало ли чем они занимаются астрологией, например. Это не значит, что мы должны использовать в своей работе знаки Зодиака.
      - Но попробовать, попробовать-то надо.
      Поль не выдержал и отправился на кухню попить водички.
      Надо держать ушки на макушке, решил он. Эти люди никогда не болтают зря. Они рабы цели. И просто не способны к эмоциональным деформациям. И раз они говорят о нуль-т, значит, за этим что-то есть. Цели их меня волнуют мало. Хорошо бы они оставили меня в покое.
      Возвращаясь, Поль несколько задержался у двери и услышал:
      - Кажется, он клюнул.
      - Сделает, все сделает, ничем другим уже заниматься не сможет. Такой уж у него характер.
      Поль выждал пару минут, пока сошла краска с лица и вошел в комнату. Все присутствующие, как по команде, посмотрели на него.
      Это они обо мне говорили, понял он. Это я клюнул, это я сделаю все, что им надо. Мерзавцы.
      - Может чайку? - бодро предложил он, но согласия не получил. Встреча закончилась.
      Поль был взбешен.
      Эти мерзавцы собираются втравить меня в свои делишки, не спросив, кстати, согласен я или нет. И уверены, гады, что я уже "клюнул", по их терминологии, и буду делать то, что им надо по собственной инициативе, даже не подозревая о том, что меня примитивно используют. Мерзавцы.
      К Полю подошла Надежда и нежно прижалась к нему. Это уже был перебор.
      Она прекрасно знает всю подноготную происходящего. Ее роль в разыгранном спектакле была одной из важных. Она подставила меня. И лезть ко мне со своими нежностями сейчас, после того, как ее друзья превратили меня в куклу, марионетку, просто подло!
      - Надя, - спросил он. - Что здесь произошло? Расскажи мне.
      - Я так счастлива. Все получилось очень хорошо, и Фердинанд был доволен. Может быть потом эта встреча войдет в школьные учебники. Движение возрождается! Это прекрасно!
      - Подожди. Движение, там, выкобенивание, это я понимаю. Ты мне вот что расскажи, как нам теперь с тобой жить?
      - Как ты можешь спрашивать такое? Мы с тобой "солдаты науки" и не должны забывать об этом никогда. Наша жизнь и прогресс человечества разве здесь есть выбор? Да что с тобой, милый? Ты такой хороший, ты так прекрасно показал себя. Я горжусь тобой. Я люблю тебя, дурачок.
      От Надежды помощи ждать не приходится. Существуют ли вообще для этих людей понятия любви, нравственности, страстей. Мне иногда кажется, что они бы с удовольствием вывели какую-нибудь универсальную формулу, чтобы раз и навсегда покончить с субъективностью восприятия. Бедные, духовно бедные люди... Как бы там ни было, Подполье начало новую игру и отводит мне в ней какую-то важную роль, надо думать, незавидную.
      Вот за что не люблю этих хваленных интеллектуалов, так за то, что для них жизнь - некая разновидность игры. Они ведь не живут, не умеют жить, не желают жить, они набирают очки. Сделал что-то - получи очко в зачет. И у кого этих очков оказывается больше, тот, значит, более достойный. А более достойный человек, естественно, имеет право...
      "Он клюнул". Это про меня. Это я клюнул и должен что-то сделать для подполья. Что же? Что? Ну, во-первых, то, что сами они сделать не в состоянии, во-вторых, то, что для меня было бы в данной ситуации естественным, что я буду делать по собственной инициативе, потому что этот поступок должен представляться мне сейчас наиболее важным.
      Это, конечно, это...
      Поль неожиданно понял, что уже играет. Подполье выиграло первое очко - он играет! Что ж, 0:1.
      Свой мозг я отключить не могу. Выходит, любое мое движение будет приносить им выгоду. И самоустраниться, значит, проиграть... То есть, я могу не знать, что я проигрываю, но они-то будут знать, что выигрывают. А этого я не могу допустить ни за что. Хотя бы потому, что они используют меня против моей воли. Видит бог, не хотел я влезать в эту историю, но раз уж так получилось, проигрывать я не намерен. И я выиграю. Черт побери! Я должен выиграть. Если они ждут от меня естественных логичных поступков, я должен поступать нелогично и, тщательно взвесив свои шаги. Самым нелогичным сейчас было бы обратиться за помощью к Ленке. Так и сделаю.
      Узнав адрес Лены в справочной службе, Поль решил идти к ней сразу же. К чему, спрашивается, было откладывать.
      А в метро он неожиданно понял, что его "Фактор Х" дерьмо.
      Вот, оказывается, почему я забросил писать, внутренний цензор не позволяет мне подписывать дерьмо. Лестно.
      А писать "Фактор Х" надо не так.
      Может ли человек, подверженный смерти, достичь абсолютной власти? К примеру, с собственным телом обладающий социальной властью часто справиться не в состоянии. На биологию, как известно, запреты и амнистии не распространяются.
      А хочется приказать. Хочется жить вечно. Иметь все. Подчинить себе все.
      Владыка изнемогал. С тех пор, как он понял, что власть его ограничена безжалостным бегом времени, сон не приходил к нему. "Я умру. я умру, рано или поздно я умру", - повторял он себе с утра до вечера.
      Видеть своих приближенных было невыносимо. Они пресмыкаются, льстят, давят друг друга на его глазах, но в душе (душа! мерзкое слово!) надеются похоронить его!!! Они призывают червей, проклятых могильных червей! Они жаждут увидеть, как черви станут жрать его тело. Мерзкие, грязные людишки!
      Спрос рождает предложение. И вот рядом с Владыкой появился новый приближенный, обещавший решить проблему жизни и смерти за пару лет.
      - Достичь бессмертия не труднее, чем прыгнуть с 10 этажа и не разбиться, - излагал молодой нахал, а надо сказать, что таковым он без сомнения был, и его бесцветные глаза светились дьявольским светом.
      Он завораживал Владыку. "Врет, врет, подлец", - говорил тот себе, наблюдая, как молодой нахал пожирает заморскую телятину, запивая заморским же винцом. Но прогнать негодяя не было сил. А вдруг.. у него получится.
      В рекордные сроки отгрохали Институт бессмертия. И потекли денежки из государственной казны полноводной речкой.
      Сотрудники Института весьма своеобразно понимали смысл научной работы, быстро превратив ее в обычное распутство.
      - Почему пьянки? Почему оргии? - интересовался Владыка.
      - А как же, Хозяин, - удивлялся молодой нахал. - Как же без распутства бессмертия-то достичь? Процесс это сложный, нематериальный. Эманация любви обязательный катализатор для производства порошков бессмертия, Вы же порошки заказывали?
      Но были в Институте и серьезные люди, они не буянили в рабочее время и в связях, порочащих их, замечены не были... ОНТИ - отдел научно-технической информации, так называли это подразделение. С первой до последней минуты своего рабочего времени сотрудники ОНТИ выискивали во всех научных изданиях страны не только критику работ Института, но и любые упоминания о проведении сходных работ.
      Когда же такие публикации обнаруживались, сотрудники вставали и минутой молчания провожали последний день жизни неудачников.
      Вот это уже лучше! - с удовлетворением отметил Поль.
      Переступить порог Ленкиной квартиры оказалось непросто. Набравшись храбрости, Поль позвонил.
      Почему, собственно, я вспомнил о храбрости, удивился он. Какая-такая особенная храбрость понадобилась мне для посещения знакомой женщины?
      Но когда дверь начала открываться, его сердечко заныло.
      - Привет, Поль, - сказала Лена, как будто и не удивившись.
      - Проходи. Ничего квартирка, отметил Поль. Жить бы я здесь не смог, но выглядит все эффектно. В наследство от папочки Лене досталась потрясающее количество книг, и они завораживали Поля. Но жить в музее..
      Поль сел в кресло, расслабился. Лена молча принесла ему чашку крепкого кофе. Неловкость, если она и была, исчезла, ему было хорошо. Здесь можно было сидеть молча, не нужно было давать отчет - зачем пришел, почему пришел...
      - Я, Лена, немного посижу и пойду, - сказал Поль скорее по инерции, чем по необходимости. Что-то же надо было сказать.
      - Ты спешишь?
      - Нет, конечно.
      - Ну и сиди себе тебя никто не гонит. Хочешь, включу телевизор?
      - Не надо. Я, собственно, пришел, чтобы.. Не знаю, зачем я пришел.
      - Оправдываешься, что ли?
      - Да нет...
      - Я рада, что ты пришел.
      Было спокойно. Хотелось сидеть молча и ни о чем не думать. Только нельзя было. Вот это Поль уже хорошо усвоил - нельзя делать то, что хочется.
      Поль поднял глаза и тотчас отвел их. Смотреть на Лену было невыносимо. Что-то у нее сделалось с глазами, ее взгляд просверливал Поля насквозь. Раньше такого никогда не было. Казалось, что там, за зрачками, была Вечность. Человек, а в этот момент Поль почувствовал себя неким абстрактным человеком, был слишком мелок, чтобы без трепета общаться с Вечностью.
      - Что-то не верится, что ты больше не пишешь, - сказала Лена, как будто не ощутив его замешательства. - Помнишь, раньше сочинительство заменяло тебе существование. Даже когда тебе надо было спуститься вниз за газетой, ты разражался притчей. Неужели сейчас в тебе перестали бродить сюжеты?
      Поль задумался. Пожалуй, можно было рассказать о Владыке, только вряд ли Лене это интересно. И потом - ощутив близость Вечности, легче говорить о каких-нибудь пришельцах, чем о привычных земных проходимцах.
      Поль попробовал придумать что-нибудь про пришельцев. И сделать это оказалось не так уж и трудно.
      - Пожалуйста, - сказал он и рассказал свежую сагу. - На Землю прилетает пришелец с заданием Центра способствовать, по мере возможности, прогрессу местного населения. В первый же день Пришельца попытались ограбить подозрительные личности. Тот долго не понимает, что происходит и что от него нужно этим людям, а когда понимает - наказывает их, отшлепав по попам, поставив в угол и, доходчиво разъяснив на будущее, что ограбление не является шагом по пути прогресса.
      Ошарашенные бандиты, не привыкшие к подобному обращению, позволяют Пришельцу покинуть место конфликта, но вскоре в их разгоряченных головах рождаются планы мести.
      Тихая улочка, здесь поджидают бандиты ничего не подозревающего Пришельца, прогуливающегося перед сном. Далее, как в кино: две-три автоматные очереди, кровавые фонтанчики из исковерканной груди и тишина.
      Бандиты не знают, что ничего и никогда не смогут сделать Пришельцу, надежно защищенному от нападений способностью к матрицированию. Через пять минут развороченная грудь срастается и он, удрученный тем, что послужил причиной плохого поведения несчастных людей (ему показалось, что он недостаточно четко объяснил им, что грабежи и вооруженные нападения это плохо, не убедил) разыскивает бандитов и повторяет ритуал наказания.
      Бандиты вне себя от ярости. Покушения повторяются. Повторяются и наказания.
      Вскоре бандиты понимают, что столкнулись с внеземной мощью. Но продолжают составлять планы расправы один страшней другого. Впрочем, покушения заканчиваются лишь хлопками по попе, стоянием в углу и нравоучительными беседами.
      Для разработки основ борьбы с матрицированием привлекаются ученые с мировыми именами, но каждое покушение с неотвратимостью заканчивается стандартным наказанием.
      В конце концов, бандитам надоедают эти интеллектуальные забавы и покушения прекращаются. Жизнь входит в свою привычную колею, и они уже не считают зазорным после очередного ограбления или убийства получить от Внеземного Разума причитающиеся им наказания - хлопки по попе, стояние в углу и нравоучительную беседу...
      - А обманывал, говорил, что больше не пишешь. Такой текст у тебя любой издатель с руками оторвет. По-моему, получилась очень неплохая история о том, что самые благородные побуждения чаще всего безнравственны, если смысл происходящих событий ускользает от нас. Надо печатать.
      - Можно тебя попросить чашечку кофе?
      - Сейчас сделаю.
      А ведь действительно, непонимание - самый страшный враг нравственности, подумал Поль. Неужели это требует разъяснений? Если человек не понимает, чем вызваны его поступки, может ли он считаться порядочным? Вряд ли. Ведь он не в состоянии отвечать за них. Как там Лена спросила: "Вас обманули?". Откуда я знаю, обманули ли меня, если не понимаю, что же, собственно, происходит. Так сложились обстоятельства вот и все объяснение... Это не я, это обстоятельства.. Именно...
      Мной, оказывается, так легко управлять! И управляют. Разве за последние годы я сделал хоть что-нибудь сам, по своей воле? Не помню... Отказывался от всего подряд. Кокетничал этим... Обойдусь без науки, обойдусь без литературы... Где же была моя нравственность? Уж не подзадохнулась ли от моих попыток стать членом социума? Меня обманули? Конечно, если смогли отделить мою нравственность от моих поступков.
      Есть истины, которые знать страшно. Но страшней этой, по-моему, нет. Теперь я никогда не смогу жить беспечно. А ведь это было бы так здорово!
      Мама так часто повторяла мне, что безнравственность - самое гнусное в человеке. Жаль, что только сейчас я убеждаюсь в этом. Хорошо бы выяснить, кому же это выгодно - дурить людей. Запрет, разрешение, Амнистия. Кто за этим стоит?
      - Не скучаешь? - спросила Лена, пододвигая к Полю чашку.
      - Нет, - коротко ответил он, с удивлением обнаружив, что жить неожиданно стало необычайно интересно. Как можно скучать, столкнувшись с такой потрясающей тайной, не исключено, что более важной и не существует. Уж не о пресловутом ли смысле жизни идет речь? Неплохо получается. Совсем неплохо.
      Поль выпил кофе. Пора было уходить. Хорошенького понемножку. Он не знал, зачем пришел сюда, к Лене, но все получилось очень удачно, и теперь надо было обдумать, что делать дальше, да и успокоиться не мешало бы.
      - Знаешь, Лена, я пойду, - сказал он. - Спасибо.
      - Ну что ты... Приходи..
      - Думаю, что приду.
      Надежды дома не было, и Поля это устраивало. Первый шаг - поход к Лене - был явно успешным. По-крайней мере, выяснилось, что представления Поля о событиях последних дней, как о некоей интеллектуальной игре, оказались несостоятельными.
      Более того, удивительно красивая идея о безнравственности человека, не считающего нужным понять логику происходящих с ним событий, уничтожила саму возможность игры. Игры больше не было. Вряд ли можно засчитывать себе очки за аморальные поступки. А поскольку получается, что нравственные оценки явно выходят за рамки повседневной жизни, да, черт побери, нравственность вовсе не определяется повседневностью, как хотелось бы думать, приходится считаться, что самые благопристойные на вид поступки с вероятностью 50% могут оказаться подлыми. Это в лучшем случае, а на самом деле вероятность стать негодяем значительно больше, так как ситуация явно кем-то контролируется с таким расчетом, чтобы заставлять людей делать то, что нужно, а не то, что им хочется. А уж цель такой тщательной заботы распознать несложно - раз контролируют и делают это тайком, значит, ждут от людей безнравственных поступков, иначе к чему таинственность?
      Что же происходит? Рабы ли мы социального процесса? Или все-таки можем решать за себя сами? Выяснить это не трудно. Ничего принципиально сложного в решении подобных задач нет. Надо собрать нужные факты и должным образом их интерпретировать. Только и всего. Нормальная научная работа.
      Поль достал листок бумаги и выписал заслуживающие внимания факты.
      1. Пять лет тому назад был введен Запрет на проведение ряда исследовательских работ.
      2. Ученые были поставлены перед выбором: заниматься в новых институтах прикладными разработками, уйти в Подполье или найти себе менее кляузные занятия.
      3. А потом Запрет был отменен. Занятия наукой были вновь разрешены. Подполье было амнистировано.
      4. Были изменены принципы снабжения населения. Магазины были ликвидированы. Вместо них были созданы Распределительные пункты.. Пищевые наборы, доступные населению, были стандартизованы, но перебоев в поставках не было.
      5. Функционеры подполья вновь решили начать свою деятельность, рассчитывая заполучить в свое распоряжение нуль-т.
      Совершенно очевидно, что все эти факты каким-то образом связаны между собой и как-то характеризуют некий социальный Процесс, ограничивающий для нормальных людей возможность жить по-человечески, то есть отделяющий их поступки от нравственности.
      Поль ощутил радостное чувство продвижения к истине. Казалось, еще немного и..
      Наверное, даже этих данных было бы достаточно, чтобы Процесс был понят, но обольщаться не стоит. Надо работать, дальше собирать факты и разбираться, разбираться в Процессе.
      И следующий шаг ясен. Зайду-ка я к своему учителю - профессору Серебрякову. Старик должен многое знать...
      Только увидев перед собой дом профессора, Поль понял, что затеял опасное дело. С этой минуты он не только изучал Процесс, но и начинал бороться против него. Интуиция подсказывала ему, что борьба с властями или с подпольем - детские игрушки по сравнению с борьбой с Процессом. За столь безумное желание очень легко можно было схлопотать пульку в зоб.
      Поль остановился у витрины книжной лавки и, вспомнив спецкурс Хромого Калеба, огляделся. Ничего подозрительного заметить не удалось. Впрочем, нельзя было исключить и возможность непосредственного контроля за квартирой профессора. Но тут риск был неизбежен.
      Поль решительно направился к подъезду, повторяя про себя легенду прикрытия - пришел поговорить о Франке Семенове, незадачливом создателе вечного двигателя II рода, собираюсь написать о нем книжку. Ничего противозаконного в этом вроде бы не было.
      Ни черта они мне не сделают. Подумаешь, преступление - навестил своего старого учителя. В конце концов странно, что я не явился к нему сразу же после Амнистии.
      Звонок почему-то был вырван. Поль постучал и приготовился выпалить свою легенду, но все обошлось, дверь открыл сам профессор.
      Он постарел. Это было неожиданно. В течение долгих лет Серебряков был элегантен и блестящ, чем приводил студенток в экстаз. Занятия спортом и размеренная трезвая жизнь, казалось, должны были обеспечить ему долгую зрелость, но... он, видимо, попал в жуткую переделку, если так резко сдал.
      А я вовремя, понял Поль. Очень вовремя.
      - Поль? - торжественным голосом спросил профессор. - Ты?
      - Не ожидали?
      - А вот и ожидал, - в глазах профессора блеснули слезы. - Не просто ожидал - ждал.
      - Я не мог раньше. Так сложились обстоятельства. Вы, наверное, не знаете, я...
      - Да, да... Понимаю, обстоятельства...
      - Я не помешал?
      - Нет, конечно, нет. Я рад тебе.
      И Поль был рад, что пришел сюда. Он всегда любил Серебрякова и в лихие университетские годы проводил в этой квартире дни напролет. Тесные двойные - увлекательное дело, надо сказать!
      Черт побери! Здесь он впервые узнал, что такое наука! Не то абсурдное занятие расфасованных по должностям исполнителей, к которому готовят со школьной скамьи, а наука, как способ существования, как равноправный способ познания мира.
      Поль вспомнил свои недавние рассуждения о нравственности.
      Выходит, познание мира действительно чуть ли не главное содержание человеческой жизни - безграничное приближение к нравственности. И только пытаясь понять вселенский поток, захвативший человечество, можно считать себя порядочным человеком.
      - Ну, проходи, проходи. Прости, не знаю, как тебя теперь следует называть. Столько лет прошло...
      - Как обычно - Поль.
      Профессор смотрел на Поля с каким-то странным интересом и в этом было что-то неприятное, как будто он прекрасно понимал цель визита своего бывшего ученика и в душе удивлялся, что такая дубина стоеросовая, как Поль, оказался вдруг способным на...
      А вот это мы и постараемся выяснить, на что это я оказался способным. На что-то значительное, наверное, если Серебряков так волнуется. Я-то думал, что волноваться следует мне, но похоже, что профессор больше разбирается во всей этой истории. А волнуется больше тот, кто больше знает. Все правильно.
      - Ты по делу? Конечно, по делу. Вы, молодежь, сейчас никогда не ходите в гости без дела. Такие времена.
      - Пожалуй, да.
      - Обычные человеческие чувства больше вас не интересуют. Только дела... Что ж, не буду тебя задерживать, рассказывай, что у тебя случилось?
      - Не знаю, как и сказать... Вопрос у меня скорее философский, чем практический.
      - Философский? Впервые слышу от тебя это слово. Помнишь, для вас всех "заниматься философией" было созвучно грязному ругательству. Прости, но я не могу говорить с тобой о философии, не разобравшись, почему тебя вдруг стала занимать эта сторона нашей действительности. Мы давно не виделись, ты явно изменился. И я не знаю как. Я должен знать, с кем веду разговор.
      - Я - Поль Кольцов, без определенных занятий. Ничего другого о себе сказать не могу.
      - Я слышал о трех Кольцовых: научном сотруднике, писателе, террористе. Кто же передо мной?
      Поль вспомнил навязчивую идею о своей асоциальности и решил, что профессору следует говорить правду.
      - Никто, дорогой профессор. Просто никто, естественно, в социальном смысле - никто. Человек без определенных занятий. Спешу вас успокоить, с некоторых пор меня мало интересуют социальные проблемы. Я стараюсь не быть писателем или ученым в общеупотребительном смысле. И это мне удается.
      - Разве так бывает?
      - Конечно, мировоззрение и идеология разные вещи.
      - Что ж, поговорим о мировоззрении. Подожди, я приготовлю кофе. А может быть джина?
      - Нет, спасибо. Лучше кофе.
      - Хорошо.
      Поль с удовольствием устроился в своем любимом кресле у окна. Давным-давно, когда он бывал у профессора едва ли не чаще, чем на кафедре, (ну, когда он думал, что ничего интереснее тесных двойных на свете не бывает) в этом кресле прошли его лучшие деньки. С тех пор здесь мало что изменилось, лишь выросла коллекция шариковых ручек. Профессор неохотно расставался со своими привычками. Профессора - они такие! Кстати, нет ничего проще, чем написать рассказик о профессоре.
      Например, такой.
      Жил на свете профессор с мировым именем. Идеи, которые он периодически выдвигал, были столь заумны, что обалдевшие слушатели начинали понимать их лет через пять, не раньше.
      Администрация, впрочем, не любила его. Если идеи его становились понятными через пять лет, когда же, спрашивается, их можно внедрить?
      Экономика должна базироваться на законах экономики. А наука должна быть самоокупаемой. Кому, подумайте сами, нужен ученый, чьи идеи можно понять только через пять лет?
      Сначала у профессора отняли настольную лампу, а затем и из люстры вывернули лампочку - вроде бы пустяк, а все-таки экономия.
      На общем собрании коллектива поставили вопрос о его профессиональной пригодности. Если его идеи становятся понятными через пять лет, а деньги на пропитание он требует два раза в месяц, откуда их брать? Отнимать у работящих? Они, значит, будут работать, а он - болтать об идеях, которые и понять-то можно только через пять лет! Не воспитываем ли мы тем самым иждивенчество?
      А если он скажет что-то такое, что и через пять лет никто не поймет? Доверять? Но так можно дойти до абсурда. Предположим, ждем пять лет, а потом оказывается, что профессор был не прав. Или еще более вероятный случай - проходит четыре года м десять месяцев, а он заявляет, что то-то и то-то было неверным, а надо было заниматься тем-то и тем-то. Про второе, естественно, мы поймем через пять лет, а про первое сразу становится понятным - неправильно. Вернет ли профессор зарплату за четыре года десять месяцев назад? Ну и так далее...
      Конец у рассказа оптимистичный - профессор бросил свою завирательную науку и занялся общественно-полезным трудом - складывает коробочки для обуви. И счастлив, потому что теперь каждый может сразу увидеть результаты его труда...
      А что, забавно получилось.
      Профессор, наконец, справился с сервировкой стола и пригласил Поля. По стенке рядом с ним прыгал красноватый солнечный зайчик. От чашки, что ли?
      - Я слушаю тебя, Поль.
      - Я бы хотел узнать ваше мнение по довольно неожиданному вопросу. Видите ли, я решил написать популярную брошюрку о великих околонаучных заблуждениях. Для школьников. Ну, машина времени, вечный двигатель, нуль-т, что там еще?
      - Мультипликатор...
      - Во, вот... Может быть вы подскажите, к кому я могу обратиться за материалом, в библиотеку с таким не придешь.
      Совершенно неожиданно профессор заплакал.
      - Вот я и дождался. Ты пришел, мой мальчик. Это так мучительно ждать, придет ли кто-нибудь ко мне. И не знать - кто. Пришел ты. И я рад тебе. Честно говоря, я не думал, что ты сможешь. Я ждал Федора или Ника. Но пришел ты. Обычный, земной... Я рад тебе. Это справедливей, чем... Теперь я умру спокойно, видит бог...
      - Ну что вы, профессор.
      - Как хорошо, что пришел именно ты. Я ведь скоро умру, а ты не грусти - так должно быть. И не бросай из-за моей смерти дела. Понял? Не бойся их. Ничего они тебе не смогут сделать. Ничего.
      - Что сделать?
      - Не такие уж это заблуждения, мой мальчик. Нуль-т, например. Красноватый солнечный зайчик вдруг прыгнул профессору на лоб. Тихонько звякнуло стекло, и зайчик расплылся кровавым пятном. Тело профессора грузно сползло на пол.
      Лазерный прицел! Вот что это было!
      Поль мешком свалился на пол и на четвереньках подлез под стол. Красное пятнышко исчезло. Нельзя было терять ни минуты.
      Поль вскочил, бросил чашку с недопитым кофе в сумку, чтобы не оставлять отпечатков, и выскочил из квартиры.
      Законы конспирации требовали четких и решительных действий, но заставить себя подчиняться инструкции было столь же трудно, как и бессмысленно. Конечно, они прекрасно знали, кто был с профессором в комнате в момент выстрела.
      Но инстинкт победил. Как учили, Поль смешался с толпой на базарной площади, чтобы сбить со следа возможных преследователей, и устроил беготню по городу с бесконечными пересадками.
      Трамвай, автобус, метро, снова автобус.
      Ну и так далее.
      К дому он подошел уже затемно... И нисколько не удивился, что его ждали. Щелкнули наручники, и Поля втолкнули в машину.
      Особого волнения Поль не испытывал. Ночь на нарах он использовал по прямому назначению - как следует выспался. Опыт, пусть и небольшой, подсказывал ему, что надо воспользоваться моментом, ведь было неизвестно, когда ему удастся поспать в следующий раз. В чем его хотят обвинить было неясно, но главное он понял - амнистия для него закончилась.
      Утром Поля повели на допрос.
      Следователь оказался знакомый. Тот самый, что пытался пришить Полю дело об убийстве министра культуры.
      - Здравствуйте, Кольцов. Садитесь. Вижу, что узнали меня. И это хорошо. Нам легче будет найти общий язык. вы не будете видеть во мне лишь противника, а я не буду считать вас сознательным террористом со стажем, как считал бы любой наш работник, ознакомившийся с делом.
      Поль угрюмо молчал. Начало разговора ему не понравилось, было похоже, что сейчас ему припомнят все.
      - А я вспоминал о вас, - продолжал следователь. - Вы ведь, Кольцов, интересный человек. Ваше мышление нестандартно. Хорошо это и плохо? Я бы сказал - не рекомендовано. Во времена Запрета, во всяком случае, это было плохо. А сейчас - представляет интерес разве что для любителей, к которым я себя отношу. Нет, в самом деле, я бы с удовольствием встретился с вами не по долгу службы, так сказать, а в раскованной непринужденной обстановке. А что, думаю, это не так неправдоподобно, как может показаться на первый взгляд. Сейчас я вам задам ряд вопросов, и если ваши ответы можно будет признать удовлетворительными, отпущу. Вот тогда и можно будет пригласить вас к себе в особняк. Вы ведь не против философской беседы за чашечкой чая?
      Поль решил промолчать.
      - Я обожаю философские беседы, - продолжал следователь. - Кстати, вы знаете, что философия не является наукой, как кое-кто порой думает. Философия - это научное мировоззрение. Как вы относитесь к столь удивительному факту?
      Поль промолчал, и следователь неожиданно заорал:
      - Извольте отвечать!!!
      - Что я должен отвечать? Я в участке, а не на философском диспуте.
      - Отвечать!
      - Хорошо. Если вас так это интересует. Я никак к этому не отношусь.