Как я был «южнокорейским шпионом»

ВАЛЕНТИН МОИСЕЕВ
 
КАК Я БЫЛ «ЮЖНОКОРЕЙСКИМ ШПИОНОМ»

2004

 
      УДК [323.28+351.746.1](470)
      ББК 66.3(2Рос)6+67.401.212(2Рос)
      М74
 

Книга подготовлена при поддержке
 
проекта Московской Хельсинкской группы
 
«Мониторинг шпиономании в Российской Федерации»,
 
финансируемого Национальным фондом за демократию (NED)

 
       Моисеев, Валентин Иванович.
 
      Принужденный арестом и необоснованным обвинением в шпионаже сменить посольский особняк на тюремную камеру в «Лефортово», вечерний смокинг на арестантскую робу, российский дипломат и ученый-востоковед Валентин Моисеев рассказывает об этом пятилетнем эпизоде своей жизни, который он называет «позорным для страны и печальным для себя».
      Дело Моисеева является типичным в череде других «шпионских» дел, раздутых ФСБ в 90-е годы, и, прочитав эту книгу, читатель из первых рук получит представление о современных методах работы российских спецслужб, состоянии судебно-правовой системы и ситуации с правами человека в России.
 
      ISBN 5-98440-004-9 © Моисеев В. И., 2004
 

 
К читателю
 

 
      Когда в обществе разброд и шатания, когда идеологический стержень стерся в порошок, когда законы не работают, а законопослушность граждан и их уважение к закону приближается к нулю, обществу необходим враг. Желательно, чтобы этот враг был не просто зловещей тенью, простертой над национальным интересом, желательно, чтобы он был реальным, имел имя и фамилию, а главное – чтобы этих подлых наемников империализма было как можно больше. Созданием сонма врагов издавна занималось в России специальное ведомство с холодной головой и жарким сердцем, созданное Лениным и Дзержинским, и на протяжении всей советской истории периодически превращавшееся в фабрику, завод, синдикат по производству столь необходимых обществу врагов.
      Двадцать миллионов врагов революции, врагов народа, врагов советской власти прошли через эту фабрику в тридцатые и сороковые. Тогда врагом народа мог стать любой: от сталинского наркома до барышни, переспавшей с иностранцем, от колхозного шофера до члена Политбюро. Усилиями НКВД – КГБ, они плодились и размножались, прогрызая железный занавес, прорывая тоннели от Бомбея до Лондона, готовя теракты против еще не арестованных вождей, вели антисоветскую пропаганду, рассказывая анекдоты или подпевая зарубежным голосам.
      Ныне иначе: нет железного занавеса, былые глушилки превратились в мирные телевизионные мачты, миллионы неуполномоченных соотечественников ежегодно ездят за границу, выходят книги Солженицына и Сахарова, и, казалось бы, потребность во врагах должна была ослабнуть. Однако молох секретных служб никак не хочет умерить свои аппетиты, потому что функции его снова выходят за пределы прямых обязанностей ведомства по сохранению и охранению государственных тайн. Начиная с 1995 года спецслужбы заново озаботились повышением своего реноме. В их функции снова вошла обязанность по созданию в стране атмосферы подозрительности и взаимного недоверия. Именно на них возложена обязанность «разделять», с тем, чтобы те, кто их к этому призвал, могли бы «и властвовать». Фантом планового хозяйства, когда чем больше арестованных, тем лучше работают арестующие, когда чем больше врагов, тем авторитетнее охранители, вновь обретает плоть.
      Врагов снова стали создавать из подручного материала. Особенно подходящим материалом оказались люди по роду службы чаще других имеющие контакты с иностранцами: журналисты, ученые, дипломаты. Прошедшие и идущие процессы над назначенными «шпионами» Александром Никитиным, Григорием Пасько, Игорем Сутягиным, Валентином Даниловым. Анатолием Бабкиным и другими строятся на ничем не подтверждаемых предположениях и допущениях, в которых единственно доказанным являются контакты обвиняемых в государственной измене с иностранцами. Речь идет только о процессах крупных, шумных, хорошо известных в стране и в мире, но речь одновременно идет и о тенденции, которая на уровне рядовых исполнителей заново пробуждает в стране атмосферу страха.
      Демократия и страх – несовместимы. Не бывает демократии в стране, где спецслужбы действуют вне общественного контроля, где гражданам не обеспечено право на судебную защиту, а судебная власть выполняет обязанности полотера по приданию блеска шаткому фундаменту обвинений. Шпиономания – болезнь и призывами к сдерживанию ее она не лечится, даже если эти призывы раздаются с самой вершины властной пирамиды.
      У этой болезни есть конкретные носители и всякий раз, когда появляется возможность назвать их имена, описать симптомы и поставить диагноз, это не только право, но и обязанность каждого, прошедшего через такую мясорубку. Книга Валентина Моисеева, дипломата и ученого-востоковеда, рассказывает об одном из случаев этой болезни и написана с точки зрения горького опыта человека, назначенного «шпионом».
       Алексей Симонов,
       Фонд защиты гласности
 

Эрнст Черный,

 
       коалиция «Экология и права человека»
 
       Жене и дочери посвящается.
       Без их любви и любви к ним
       моя жизнь была бы бессмысленна.
 

 
Вступление
 

 
      Записки дались мне с трудом. Но не потому, что было трудно излагать материал и свои мысли. Это дело для меня привычное, хотя и в совершенно ином жанре. Крайне больно и неприятно было вновь перебирать в памяти и переносить на бумагу огульные и обидные обвинения. В который раз после множества судебных заседаний приводить, казалось бы, очевидные доводы, их опровергающие. Возвращаться к моральным и физическим переживаниям четырех с половиной лет злоключений и заключения. Вновь и вновь возмущаться абсурдностью случившегося и искать этому объяснение. Ощущать преднамеренность и безнаказанность допустивших все это и думать – доколе такое будет возможно в России.
      Несмотря на огромные перемены в стране, произошедшие после развала Советского Союза, национальный менталитет остается прежним. Заложенный традициями, воспитанием и образованием, он требует жизни не одного поколения, чтобы сложиться, и смены не одного поколения, чтобы измениться. Можно в одночасье изменить форму собственности, но никаким декретом невозможно заставить человека поутру думать иначе, чем вчера. Любая реформа имеет смысл и может привести к требуемому результату, если она затрагивает кадры. Недаром еще в Советском Союзе при становлении нового сервиса в сфере услуг, главным требованием к работникам было отсутствие опыта работы в этой области.
      Более того, время социальных перемен – самое благоприятное для авантюрных посредственностей для того, чтобы заявить о себе, сделать карьеру, получить звания, должности, деньги. Отсюда и урегулирование в Чечне не иначе как войной до победного конца, и разоблачение неожиданно наводнивших страну иностранных и местных шпионов.
      Если встать на позиции ФСБ, то страна, утерявшая и распродавшая, к сожалению, все что возможно, не производит ничего путного, кроме секретов, за которыми охотятся все: Зимбабве – в Африке, Эстония с Латвией и Норвегией – на западе, Корея с Японией и Китаем – на востоке, Турция – на юге. Не говоря уж о таких традиционных охотниках за нашими секретами, как США и Великобритания, опутавших Россию со всех сторон. Между региональными управлениями ФСБ даже идет соревнование, кто больше выявит «шпионов». Как заверил общественность при вступлении в должность начальника УФСБ по Приморскому краю генерал Жиляев, «управление всегда было в пятерке лучших в стране, и мы не собираемся уступать свои позиции»
       . Чем это заявление отличается от настойчивых призывов в Ленинградской области «искать агентов-нелегалов, заброшенных с Запада», в 80-е, о которых рассказывает отставной генерал КГБ Олег Калугин . Слова разные, страны разные, разрыв во времени 20 лет – а смысл тот же.
 
      Что же шпионы ищут в России, и как они ей «вредят»? С американцем Эдмондом Поупом все ясно: он легально пытался получить схему торпеды, которую Россия уже несколько лет поставляла на экспорт. А вот в Пензенской области все гораздо серьезнее: там в 2002 году был изобличен шпион, работавший аж на «голландскую разведку», что, наверное, страшно удивило Королевство Нидерланды, не знавшее о существовании таковой. Но еще раньше начальник местного УФСБ А. Гришин заявил, что «регион постоянно находится в поле зрения спецслужб США, Германии, Кореи, Китая, Израиля, которые пытаются заполучить государственные секреты и вытеснить с мировых рынков сбыта пензенских товаропроизводителей»
       . Тогда удивлялись пензенские производители, и тряслись от страха обанкротиться под их натиском международные магнаты.
 
      Иностранным агентам соответственно помогают российские граждане, которым предъявляют обвинение в государственной измене. Целая череда всем известных имен: Александр Никитин, Григорий Пасько, Валентин Данилов, Игорь Сутягин, Владимир Щуров, Владимир Сойфер, Анатолий Бабкин и автор этих записок – Валентин Моисеев. И сколько еще менее известных – их число измеряется десятками ежегодно. А что такое государственная измена? Это «своеобразная форма соучастия гражданина РФ во враждебной деятельности представителей иностранных государств и организаций против России»
       . Более того, согласно другому не менее авторитетному источнику, «если тайна передана иностранной организации, которая не проводит враждебной деятельности против России и не планирует ее проводить, то состава измены не будет» .
 
      Таким образом, получается, что тоталитарный Советский Союз все же был богаче на друзей, чем демократическая Россия, стремящаяся встать в ряды цивилизованных стран и официально заявляющая, что у нее нет врагов. В ментальном ведомственном смысле оценка и восприятие международного положения России как страны во враждебном окружении не изменились. Да и как они могли измениться, если каждый год 20 декабря мы слышим, что, отсчитывая свой путь с создания ВЧК, ФСБ гордится накопленным опытом и опирается на него. А что представляет этот опыт в поисках «врагов народа» и «шпионов» в России хорошо известно.
      По словам первого и единственного в начале 90-х председателя КГБ РСФСР Виктора Иваненко, «бывали такие случаи, когда вот: „Ты в отпуск не пойдешь, пока не заведешь дело по шпионажу… Ты не получишь благодарность, пока не проведешь пять профилактик“. Ну и, естественно, где-то люди нажимали на перо, где-то липовали откровенно. Был выявлен случай инспекторским управлением в особом отделе по Дальневосточному военному округу, когда начальник особого отдела и старший опер этого отдела выдумали шпионскую группу, выписали задание на проведение прослушивания, сами сели под эту технику и разыграли роли – один за агента, а другой за шпиона. На основании этой сводки они завели дело. Никто ж голоса не сравнивал. Человека фактически потом привлекли к уголовной ответственности»
       .
 
      Сегодня, как и прежде, общение гражданина России с иностранцем уже само по себе вызывает подозрение, а значит, небезопасно. Собственно, признание в подобного рода общении уже рассматривается как признание в совершении преступления. Выступая 14 апреля 2000 года в Госдуме, бывший тогда исполняющим обязанности президента РФ В. В. Путин заявил: «Если министр иностранных дел будет замечен в том, что он вне рамок своих служебных обязанностей поддерживает контакты с представителями иностранных государств, то он, так же как и любые другие члены правительства, депутаты Государственной думы, руководители фракций, так же как и все другие граждане Российской Федерации, будет подвергнут определенным процедурам в соответствии с уголовным законом. И должен сказать, что те последние мероприятия, которые проводятся в Федеральной службе безопасности, говорят нам о том, что это возможно»
       .
 
      Так что трижды подумайте, граждане России, прежде чем кому-то сказать «bonjour» или хотя бы «hi». Последние «мероприятия» ФСБ действительно говорят, что все возможно. Думаю, было бы неправильно воспринимать исключительно как шутку слова, произнесенные Путиным на коллегии ФСБ в декабре 1999 года: «Позвольте доложить, что прикомандированные вами к правительству сотрудники ФСБ с работой справляются»
       .
 
      Заявления заявлениями, но в правовом государстве судебная власть, давая четкое определение государственной измене и соблюдая законность, казалось бы, должна на своем уровне расставлять все по местам. Но ведь и там остались те же люди, вышедшие из социализма, с тем же мышлением и алгоритмом действий. Да и основы судопроизводства остались прежними. Только в середине 2002 года перестал действовать Уголовно-процессуальный кодекс, принятый еще в 1960 году, в период оголтелого социализма и накануне принятия Программы строительства коммунизма. Этот кодекс требовал разрешать дела в «соответствии с социалистическим правосознанием»
       , попросту говоря, как надо властям.
 
      О состоянии «независимого» органа надзора за соблюдением законности – прокуратуры – точно сказал прокурор кантона Женева Бернар Бартоса, сталкивавшийся с ней в своей работе, – лучше просто не скажешь: «Общее впечатление от российской прокуратуры таково: за последние 12 лет ничего не изменилось в плане независимости прокуроров»
       .
 
      Как повелось еще в годы советской власти, виновность человека определяется не судом и даже не прокуратурой и следствием, а властями. При Б. Н. Ельцине лишь на основании возбужденного против него дела Анатолий Собчак считался преступником, скрывающимся от правосудия за рубежом, при В. В. Путине же Собчак – учитель и наставник будущего президента, его доверенное лицо, уважаемый член общества. То же самое, но с точностью до наоборот, произошло с Б. А. Березовским.
      Человек, по воле властей попавший в систему «следствие – прокуратура – суд», становится беспомощным, поскольку сложившаяся в годы советской власти триада действует как единое целое – машина для репрессий. Это вдвойне верно, если следствие ведет ФСБ.
      Состояние правовой системы в России в 90-е годы прекрасно описал в своей книге бывший генеральный прокурор Юрий Скуратов
       . Он же как-то признал, что в России добиться справедливости правовыми методами невозможно . Правда, дошло это до него лишь тогда, когда вся машина беззакония, существенной частью которой он был, обрушилась на него самого. Будучи генеральным прокурором, он не замечал творящегося под его началом беззакония, был глух к обращениям моей жены – просто на них не отвечал.
 
      Другим враз прозревшим после увольнения и обвинения Генеральной прокуратурой в преступлениях стал бывший первый зампрокурора г. Москвы Юрий Синельников. В интервью «Московскому комсомольцу» он заявил: «Меня же фактически обвинили в совершении уголовного преступления. И я задаю вопрос – себе, народу, нашему президенту, парламенту: почему вот эту липу они написали на меня, человека с высокой должностью, который свободен, который может к президенту обратиться, к прессе? А что же они тогда делают с людьми, которые сидят в кутузке?»
      
 
      Неужели он не знал всего этого раньше? Неужели он не видел, что, как и во времена советской власти, законы и реальная жизнь у нас не пересекаются до сих пор?
      Утеряв первенство в области балета и космоса, Россия остается одним из лидеров в преследовании своих граждан. Если суды цивилизованных стран выносят 35-40% оправдательных приговоров по уголовным делам, то в России до введения суда присяжных – сотые доли одного процента. Как и советские, российские органы не ошибаются, и раскрываемость преступлений выше, чем в других странах. У трудолюбивых и старательных немцев около половины, а у наших – свыше двух третей! Как издавна повелось, суд, а точнее судья единолично – ведь нельзя же всерьез воспринимать сидящих рядом с судьей полуспящих старичков и старушек, метко прозванных «кивалами» – не разрешает дело, а утверждает уже принятое решение.
      Как и прежде, актуальны слова «Железного Феликса»: «Отсутствие у вас судимости – это не ваше достоинство, а наша недоработка». Он, кстати, если кто не заметил, остался единственным из революционеров, почитаемым на государственном уровне. А результаты его деятельности и деятельности его учеников, последователей и подчиненных хорошо известны – десятки миллионов загубленных жизней.
      Не будучи специалистом и не считая, что эти записки будут интересны только им, я, как правило, избегал юридической оценки тех или иных описываемых явлений или действий, апеллируя главным образом к здравому смыслу. При этом я исходил из того, что если толкование законов может отличаться нюансами, то здравый смысл – всегда здравый, а иначе его носители – общество, организация, человек – больны. Излишне говорить, что в здоровом обществе закон и действия, его воплощающие, не могут противоречить здравому смыслу. Если мои записки хоть в малейшей степени будут способствовать оздоровлению нашего общества, то я буду считать поставленную перед собой задачу выполненной.
      Прошу не воспринимать написанное как мемуары. Мемуары, на мой взгляд, – подведение жизненных итогов. А то, о чем я пишу, – эпизод, важный, преломляющий жизнь, но эпизод, позорный для страны и печальный для меня. Это попытка ответить на мучающие меня в течение более пяти лет вопросы, интервью самому себе. Мемуары, хотелось бы думать, еще впереди.
      Занимаясь этой работой, я не могу не высказать слова глубокой благодарности моим адвокатам – Юрию Петровичу Гервису, который все это тяжелое для меня время с самого начала был рядом со мной, а также Каринне Акоповне Москаленко, руководителю Центра содействия международной защите, Ксении Львовне Костроминой, сотруднику Центра, и Анатолию Юрьевичу Яблокову, которые вошли в дело уже после первого приговора. Они, каждый в отдельности и все вместе, дополняя друг друга, проделали огромную работу, без которой исход дела мог бы оказаться гораздо хуже. Не их недоработка, что окончательный приговор был обвинительным. Я полностью согласен со словами К. А. МоскАленко, сказанными ею по другому поводу в одном из телевизионных интервью в ноябре 2000 года, о том, что адвокату уголовное дело в России выиграть невозможно. Если в закрытом суде – это я уже говорю от себя – судья ничего не видит и не слышит, не хочет видеть и слышать, то перед таким судом были бы бессильны А. Ф. Кони и Ф. Н. Плевако вместе взятые.
      Особый, самый низкий поклон моей жене – Наталии Денисовой. Как она смогла вынести все выпавшее на ее долю, и не только вынести, но и кинуться в настоящий бой за меня, я до сих пор не представляю. Превозмогая нездоровье, охватившее ее после моего ареста, она нашла в себе силы освоить законодательство, писать полные любви и оптимизма письма, заботиться и поддерживать меня материально. Это был мой надежнейший тыл, без которого я бы просто не выжил.
      Рядом с женой была моя любимая дочь Надя, моя надежда. Ей тоже нелегко пришлось, когда отец был объявлен шпионом. Обстановка в МГИМО, где она, как и я когда-то, учила корейский язык и где я периодически выступал перед будущими кореистами с лекциями, резко изменилась, как будто бы в чем-то обвинили и ее. Нет, ее не выгнали, просто некоторые перестали здороваться и замечать.
      Будучи студенткой четвертого курса и далеко не дурнушкой, она зимой пришла ко мне в «Лефортово» в моем полушубке, купленном лет за пять до ее рождения. Она, улыбаясь, пыталась объяснить, что он ей вдруг понравился, но я-то знал, что просто ей больше нечего носить. Она все выдюжила, помогая мне и матери, подрабатывая и отдавая на меня все деньги, окончила институт. Но кореистику оставила, по всей видимости, навсегда. Фамилия не позволила ей после окончания вуза найти работу по специальности.
      Моей семье и мне помогли выжить и наши друзья, хоть и не многочисленные, но зато мы теперь точно знаем, что настоящие. В первую очередь, это семья Колмыковых – Марина, Сергей и так неожиданно и трагично погибший их сын Кирилл. Подаренный ими компьютер, на котором и набирались эти записки, – лишь малая, может быть, тысячная, доля того, чем они помогли и что сделали для нас. Это моя теща Анна Алексеевна и брат жены Володя, приютившие мою семью и поддерживающие ее, когда, чтобы выжить, пришлось сдавать нашу квартиру. Это Надежда Филипповна и Николай Михайлович Шубниковы, мнением которых я всегда дорожил особо. Николай Михайлович – бывший посол СССР в КНДР, старый кореист и мой добрый старший друг и долгие годы ангел-хранитель. Это Андрей Гулин, мой друг еще со времен последней командировки в Пхеньян. Именно он привез меня на своей машине из Торжка домой. Это Наталья Моргунова, подставившая плечо моей жене, когда она была на грани срыва в первые месяцы постигшей нашу семью трагедии. Это моя крестная мать и соседка Тамара Родионова, не оставлявшая вниманием жену и дочку. Это другая наша соседка Галя Максимова, на собственном горьком опыте познавшая, что такое наветы. Это Олег Швечков, мой близкий друг со студенческих лет. Это Людмила Марова, кричавшая в Верховном суде: «Держись, Валентин!» Это Алексей Сапоженков, хороший друг моей дочери. И, конечно, другие, которых я не упомянул, дабы не превращать записки в список, но которые не обидятся, поскольку это настоящие друзья.
      Сотрудников МИДа или других госучреждений среди них нет. Несмотря на мой более чем 25-летний стаж, даже журналистам не удалось найти в МИДе людей, кто бы был со мной просто хорошо знаком
       .
 
 

 
Как все началось
 

 

День первый для меня

 
      Этот вечер – 3 июля 1998 года, пятница – не предвещал ничего необычного, хотя прошедший день и нельзя было назвать обычным для отпуска, в котором я формально находился уже две недели. Он весь прошел на работе, поскольку на следующий день планировался дважды до этого уже откладывавшийся вылет в Сеул бывшего тогда заместителем председателя правительства О. Н. Сысуева. Этот визит должен был «компенсировать» отсутствие представителей российского руководства на состоявшейся в начале года инаугурации президента Южной Кореи Ким Дэ Чжуна, куда никто официально не пригашался, но присутствие на которой значимых иностранных представителей «приветствовалось».
      Отсутствие таковых от России вызвало, мягко говоря, непонимание у корейцев, придающих, как и все на Востоке, повышенное значение внешним знакам уважения и протоколу. Этого они не скрывали с учетом как претензий России на одну из ведущих ролей на Корейском полуострове, так и личности самого нового президента, его отношения к России, где он многократно бывал до своего президентства и даже защитил докторскую диссертацию в Дипломатической академии.
      Сысуев должен был также передать письмо Ельцина Ким Дэ Чжуну и в качестве председателя российской части комиссии по экономическому сотрудничеству обсудить в Сеуле текущие проблемы российско-южнокорейских отношений.
      Визит, таким образом, был весьма важен для двусторонних связей и для тех, кто ими непосредственно занимается, поскольку все претензии и недовольство корейцев выплескивались в первую очередь на МИД, на сотрудников его Первого департамента Азии, заместителем директора которого я работал последние два года, курируя наши связи с обоими корейскими государствами и Монголией.
      Мне предстояло сопровождать Сысуева и соответственно нужно было должным образом подготовиться к поездке. Уходя в отпуск, я знал, что его придется прервать на неделю.
      Просмотрев последнюю посольскую информацию из Сеула, обсудив некоторые детали визита с директором департамента моим однофамильцем Леонидом Моисеевым и заместителем министра Григорием Борисовичем Карасиным, я уложил в атташе-кейс приготовленные мне авиационный билет и паспорт с визой и собрался было уходить домой перечитывать документы, подготовленные, как обычно это делается, в департаменте к визиту. Документы – различные тематические и биографические справки, памятки к беседам, копия письма Ким Дэ Чжуну были уже дома. Я их забрал четыре дня назад, во время предыдущего прихода на работу.
      Звонок из секретариата Сысуева, однако, изменил все планы. Его помощник сообщил, что в связи с начавшимися волнениями шахтеров в Кузбассе Олег Николаевич вместо Сеула срочно вылетает в Кемерово и визит в Южную Корею опять откладывается. На меня была возложена неприятная миссия информировать об этом южнокорейское посольство в Москве и наше посольство в Сеуле, связавшись по телефону с моим партнером по решению всех вопросов российско-южнокорейских отношений советником посольства Республики Кореи Ким Иль Су и российским послом в РК Е. В. Афанасьевым.
      Домой я попал после всех переговоров и непростых объяснений только около семи вечера. И тут мне позвонил другой советник южнокорейского посольства, мой старый знакомый Чо Сон У. Поинтересовавшись, действительно ли в очередной раз отложен визит в Сеул столь долго ожидаемой делегации, он попросил разрешения заехать. Мы договорились, что он подъедет около восьми.
      Его интерес был понятен, учитывая метод работы корейцев, когда ответ на волнующий их вопрос настырно выясняется на всех уровнях. К тому же это была пятница, и кто-то официально встретиться с ними сможет только в понедельник, а отчитываться нужно немедленно (для трудоголиков-корейцев выходные – понятие относительное). Уверен, что подобный звонок раздался не только у меня дома.
      Посольство не могли не интересовать причины отмены согласованной поездки в Сысуева, тем более что встреча с делегацией была уже внесена в график работы президента. Нужно было в очередной раз оправдываться перед Центром, почему Россия – единственная из значимых для РК стран не оказала должного уважения новому президенту страны, почему она пренебрегает гостеприимством, как это укладывается в политику России на Корейском полуострове, не кроется ли за этим стремление Москвы отдать приоритет Пхеньяну.
      Как и ранее Ким Иль Су, я сказал Чо Сон У, что срыв поездки делегации никак не связан с нашей политикой в Корее и объясняется исключительно сложными внутренними проблемами.
      Выпив предложенного женой чаю и собираясь уходить, Чо Сон У обратил внимание на лежащие на журнальном столике, возле которого мы сидели, печатные листы под заголовком «Политика России на Корейском полуострове». Заинтересовавшись названием и коротко взглянув на текст, он вспомнил, что накануне в Институте международных экономических и политических исследований проходил очередной российско-корейский симпозиум на эту тему. От своих коллег, присутствовавших на симпозиуме, он слышал, что я выступил с довольно интересным, на их взгляд, докладом, с которым он бы хотел ознакомиться внимательно.
      Чо Сон У прекрасно знал этот институт, который раньше назывался Институт экономики мировой социалистической системы, и его сотрудников, занимавшихся в разные годы корейской проблематикой, в первую очередь руководителя Центра азиатских исследований, кореиста с большим стажем Марину Евгеньевну Тригубенко, часто встречался с ней и беседовал в институте и в неформальной обстановке.
      Прервав дипломатическую карьеру, начавшуюся сразу после окончания МГИМО в 1969 году, я работал в ИЭМСС в конце 70-х – начале 80-х годов младшим научным сотрудником, защитил там кандидатскую диссертацию по экономике КНДР, а в последние годы работал, уже в ИМЭПИ, старшим научным сотрудником по совместительству, поскольку никогда не оставлял научные исследования и вот-вот должен был защитить докторскую диссертацию. Как раз в тот день, 3 июля, в ИМЭПИ состоялось последнее перед летними отпусками заседание ученого совета, и, чтобы избежать ненужных проволочек в защите, я по договоренности с Мариной Евгеньевной факсом послал ей план своей докторской диссертации, в соответствии с которым меня должны были поставить в очередь на защиту.
      Российско-южнокорейские симпозиумы проходили здесь ежегодно начиная с 1989 года, когда в Москве только-только появились первые южнокорейцы, и в них помимо собственно сотрудников института в разные годы участвовали с российской стороны и представители практических организаций, в том числе МИДа – мой предшественник на посту заместителя директора Первого Департамента Азии Валерий Денисов, в разное время бывшие директорами департамента Евгений Афанасьев и Леонид Моисеев.
      Именно тезисы моего вчерашнего выступления на симпозиуме, которые я к неудовольствию жены, не успел положить на место, и лежали перед нами. Я с готовностью передал их Чо, попросив после прочтения высказать свое мнение и прокомментировать. Какой же автор откажется дать почитать свою работу, если к ней проявляется интерес? Для того она и пишется, чтобы ее читали. При этом я рекомендовал взять у Тригубенко текст на корейском языке, поскольку еще за неделю до симпозиума все тексты выступлений были переведены на корейский язык квалифицированным переводчиком, но Чо Сон У сказал, что язык оригинала ему интересней.
      Показал я Чо и недавно полученные из лаборатории фотографии, сделанные мною пару месяцев назад в Вашингтоне на мемориале американским солдатам, погибшим в Корейской войне. В Вашингтон я летал для бесед по корейским проблемам с заместителем помощника госсекретаря США Чарлзом Картманом и другими специалистами по Северо-Восточной Азии. На этой же пленке был заснят и традиционный выезд сотрудников МИДа с северокорейцами в Подмосковье для сбора папоротника. По моей просьбе на мой аппарат снимки делал сотрудник корейского отдела Андрей Подъелышев. Естественно, на всех фотографиях присутствовал я в окружении коллег. Фотографировали и другие, в том числе корейцы. Обычно мы потом обменивались наиболее удачными снимками.
      Эти фотографии привлекли внимание моего собеседника тем, что он в России не первый год, но и не предполагал, что подмосковный папоротник, как и дальневосточный, годен в пищу. Для своих нужд он, как и другие сотрудники посольства, привозил это лакомство национальной кухни из Кореи. Посмеявшись, что северокорейцы гораздо умнее в этом плане и что они гораздо лучше ориентируются в России, он попросил на время несколько фотографий. Видимо, хотел показать своим родным, что не нужно ввозить из Кореи то, что есть в изобилии рядом. Не усматривая в этом ничего предосудительного, я без колебаний дал ему несколько первых попавшихся под руку фотографий.
      Распрощавшись, наконец, и пожелав мне хорошего отдыха, Чо Сон У ушел.