КАРТИНА ПЕРВАЯ

Площадь в Дельфах. Посередине статуя Аполлона, бо­га-покровителя искусств, бога света и мщения, с дли­нными позолоченными волосами и кифарой в руках.

На земле у подножия н и щ и йс протянутой рукой, невдалеке скучающая г е т е р а.

Входят Э з о п и Х е р е й.

Х е р е й. Наконец-то, господин мой, мы добрались. Слав­ное местечко, нечего сказать! Стоило ли совершать такое трудное путешествие, чтобы в итоге увидеть статую бога, а у ее подножия нищего и гетеру, кото­рые, очевидно, скучают здесь с прошлых Пифийских игр? А где же толпы восторженных горожан, где горя­чие поклонники вашего литературного гения, где восторженные греческие девушки, жаждущие заполучить ав­тограф Эзопа и умереть от счастья прямо у его ног, ибо большей удачи им в жизни выпасть просто не мо­жет? Одним словом, мой господин, я не вижу здесь толпы ваших фанатов, и оттого этот город не вызыва­ет у меня большого доверия. Извините, господин Эзоп, но, по-моему, вас здесь не очень-то уважают.

Э з о п. Уважение, Херей, это такая субстанция, которой сегодня нет, а завтра появится столько, что мы не будем знать, в какой валюте ее лучше хранить: в гре­ческих талантах, индийских рупиях, или египетских динарах? Кроме того, не забывай, что от большой любви до большой ненависти бывает обычно всего один шаг. А потому выбирай всегда нечто среднее, и оста­нешься в итоге с головой на плечах, и с кошельком, в который никогда не стыдно залезть. Одним словом, Херей, выбирай середину.

Х е р е й. Так-то оно так, господин, но, помнится, на острове Самосе, где вы сначала были рабом, а потом, разгадав смысл чудесных знамений, сделались свобод­ным и знаменитым, вас почитали, как почитают богов. Помнится, самосцы вас даже не хотели от себя отпус­кать, и заучили наизусть все ваши басни, повторяя их к месту и не к месту с утра и до вечера. Тогда, господин Эзоп, вы не говорили о славе в том смысле, что ее не должно быть чересчур много.

Э з о п. Тогда, Херей, я был намного моложе и не таким изощрённым. Мне казалось, что выше литературы в мире нет ничего, разве что боги, снисходительно взирающие на меня с вершины Олимпа.

Х е р е й (продолжая). Да и потом, в Сирии, у царя Креза, который записал все ваши басни и издал вашу первую книгу, – вы еще, кстати, за этот бестселлер получи­ли всегреческую национальную премию, – ведь и там, в Сирии, вы не чурались ни славы, ни уважения. Что же с вами, господин, случилось теперь? Вы что, поте­ряли весь свой задор и весь свой эзоповский пыл?

Э з о п. Нет, Херей, я не потерял ничего; ни былого задора, ни своего эзоповского пыла, заставляющего меня высмеивать всякого, кто покажется мне подозрительно скучным, или, наоборот, подозрительно самоуверенным. Во мне по-прежнему кипит божественный огонь безжа­лостного сарказма. Я, Херей, все тот же Эзоп, которого уважает толпа, и, как огня, боятся власть предержащие, справедливо опасающиеся за свою чересчур благовидную репутацию. Просто, друг мой, мне на днях исполнилось пятьдесят, – мы с тобой, кстати, выпили за это в придорожной харчевне пару-другую кружек скверной местной кислятины; пятьдесят, друг мой, целых, черт возьми, пятьдесят, и эта более чем кру­глая дата усмиряет и мой эзоповский пыл, и мой че­ресчур пылкий сарказм баснописца. Одним словом, Херей, пришло время мне задуматься о душе.

X е р е й. Побойтесь богов, господин мой! вы что, собира­етесь умирать?

Э з о п. Нет, Херей, не собираюсь, но у меня такое пред­чувствие, что нельзя слишком долго высмеивать всех и вся, ничего за это не заплатив. В конце-концов придется платить, и, возможно, эта плата окажется непосильной даже для автора множества литературных бестселлеров.

Х е р е й. Ну хорошо, мой господин, хорошо, пятьдесят лет, – это действительно выдающаяся дата. Сам я до этих лет еще не дожил, но вполне допускаю, что она заставляет задуматься о душе. Однако при чем здесь эти Дельфы, в которые мы с таким трудом притащились? При чем здесь этот прославленный город, резиденция златокудрого Аполлона (отвешивает поклон неподвиж­ной статуе) , всех девяти божественных Муз и таинственной пифии, которая загробным голосом вещает мало­понятные вещи? Вам что, было мало других греческих городов? Вы что, в них не могли размышлять о своей душе баснописца?

Э з о п. Дельфы мне нужны для того, чтобы основать в них святилище Муз и установить в нем статую Мнемозины.

Х е р е й. Мнемозины, богини памяти?

Э з о п. Да, моей божественной покровительницы и вдохно­вителя моего эзоповского сарказма. А лучшего места для такого святилища, чем Дельфы, и придумать нель­зя. Пора, наконец, Херей, отдать дань богам, – тем самым богам, которые и диктовали мне все мои знаме­нитые басни. Я слишком долго высмеивал все, что видел и слышал, слишком долго накидывался на все, что шевелится, и должен теперь хоть немного обезопасить себя, посвятив святилище божественным Музам. Ведь это они вдохновляли меня на безумие творчества.

Х е р е й. Так-то оно так, господин, но, думается мне, посетив очередной город, вы вместо того, чтобы раз­мышлять о душе, начнете по привычке высмеивать от мала до велика всех его жителей. Кидаться, одним словом, на все, что шевелится, как кидается черес­чур пылкий юноша на первую попавшуюся гетеру, встре­тившуюся у него на пути. (С интересом осматривает стоящую невдалеке г е т е р у.)

Э з о п. Поживем, мой друг, – увидим, не стоит раньше срока предвосхищать события!

Во время всего этого разговора н и щ и й постоян­но меняет позу, протягивая вперед то одну руку, то другую, то обе вместе, а г е т е р а несколько раз проходит через сцену, покачивая бедрами и демонстри­руя все свои прелести.

Х е р е й ( Э з о п у) . Посмотрите, господин мой, на эту женщину, – она оказывает вам знаки внимания.

Э з о п. Скорее тебе, Херей, чем мне. Я слишком уродлив, чтобы получать знаки внимания от столь юных особ. Уродлив и стар. Впрочем, спроси, что ей нужно?

Х е р е й (обращаясь к г е т е р е) . Послушай, красотка, мой господин, – между прочим, известный писатель, – шлет тебе свой привет и желает здравствовать долгие годы. Не хочешь ли и ты отблагодарить его ответным посланием и сказать в свою очередь что-то приятное?

Г е т е р а (презрительно). Я? этому низкорослому горбу­ну? Этому старику с выпученным животом, похожей на котел головой, короткими руками и темной, как у ара­па, кожей? Да за кого ты принимаешь меня, негодник? Я, слава богам, еще не настолько упала, чтобы строить глазки такому калеке. Что я, старуха какая-ни­будь, или последняя деревенская шлюха? я, между про­чим, городская гетера, живу в Дельфах, и строила глазки не ему, а тебе.

Х е р е й (протестующе). Но я всего лишь слуга этого гос­подина! Он, как я уже говорил, известный писатель, и достоин куда как большего уважения, чем то, которое ты ему оказала!

Г е т е р а (с вызовом). А мне плевать, писатель он, или не писатель! Пусть он будет хоть жрец самого Аполло­на, я и тогда ни за что с ним не пойду, пусть он мне заплатит хоть десять драхм, хоть целую мину! Что я, совсем из ума выжила, чтобы взойти на ложе с подобным красавцем, будь он хоть трижды, хоть сто раз писателем? Да я, между прочим, и читать не умею, так что все эти достоинства для меня пустой звук. Мне важно то, что я вижу.

Х е р е й (назидательно). Послушай, красотка, не суди людей по одежке, суди по уму!

Г е т е р а. Да кто ты такой, чтобы заступаться за этого горбуна? Ты что, его близкий родственник?

Х е р е й. Я его раб, а по совместительству ученик, секретарь, слуга, и вообще доверенное лицо, посвященное в самые сокровенные тайны. Говорю тебе, это известный писатель, и его чтит вся Греция!

Г е т е р а (с интересом, немного смягчаясь) . Что, дейст­вительно, известный писатель? А как его звать?

Х е р е й. Звать его господином Эзопом, он родом из Фри­гии, и пишет басни на греческом языке, которыми вос­торгается вся Эллада.

Г е т е р а (еще больше смягчаясь) . А не мог бы ты рас­сказать мне одну из его басен? Страх как люблю слу­шать всякие занимательные истории. Особенно жалост­ливые, и со счастливым концом,

Х е р е й. Пожалуйста. Вот тебе история про лисицу и бар­са. Лисица и барс спорили, кто красивей. Барс на все лады хвастался своей испещренной шкурой, но лиса ему на это сказала: “Насколько же я красивее, раз у меня не тело испещренное, а душа изощренная!” Басня пока­зывает, что тонкость ума лучше, чем красота тела. Это, между прочим, к нашему разговору имеет непос­редственное отношение.

Г е т е р а (еще больше смягчившись). Ты так думаешь? А что, много он сочинил подобных историй?

Х е р е й. Достаточно, чтобы рассказывать их с утра и до вечера целый год. Да не хочешь ли послушать какую-нибудь из них в исполнении моего господина? Уверяю, он делает это гораздо лучше, чем я.

Г е т е р а. Пожалуй, хочу.

Х е р е й (обращаясь к Э з о п у) . Пожалуйста, господин Эзоп, расскажите этой юной особе что-нибудь трогательное, из ваших новых вещей. Если не трудно, то про ласточку и ворону. Мне эта басня кажется наиболее уместной в нынешнем разговоре.

Э з о п. Охотно, Херей, но сначала я хотел бы спросить, как зовут нашу очаровательную собеседницу,

Г е т е р а. Коринной. Меня зовут Коринной. Я здешняя ге­тера, и имею право работать у статуи Аполлона. Я, ме­жду прочим, девушка честная, и не прошу больше, чем требуется по закону. Пять драхм за ночь – это не сли­шком дорого, как вы считаете?

Э з о п. Что ты, Коринна, совсем не дорого. Если хочешь, я дам тебе десять драхм, и вовсе не за право про­вести с тобой ночь, а за возможность рассказывать тебе свои новые сказки. Или, как говорит мой друг Херей, басни, хоть слово это мне и не совсем по ду­де. А сейчас слушай обещанную историю про ласточку и ворону. Ласточка и ворона спорили, кто красивее. И ворона ласточке сказала: “Твоя красота цветет лишь весной, а мое тело и зиму выдерживает”. Так и мое уродство, Коринна, выдерживает злобу и ярость лю­дей. (Роется в карманах и вынимает оттуда деньги.) Вот тебе, дитя, десять драхм, и если захочешь, я буду давать тебе столько же за каждую новую басню, Не бойся, я не собираюсь с тобой спать, как осталь­ные, ты вполне устраиваешь меня в роли слушателя.

К о р и н н а (берет деньги). Но вы так вполне можете разориться. Я буду слушать вас с утра и до вечера.

Э з о п. Большего счастья я не мог бы пожелать себе даже в мечтах.

К о р и н н а (засовывает деньги за подвязку). В таком случае, до встречи, господин Эзоп, вы самый загадоч­ный человек из всех, кого мне довелось встречать!

Убегает.

Э з о п (задумчиво) . Чудесная девушка!

Х е р е й. Да, несомненно. Но это не помешает ей вытянуть из вас все до последней монетки.

Э з о п. Я был бы счастлив, если она это сделает.

Х е р е й (восхищенно) . Вы, господин Эзоп, действительно самый удивительный человек из всех, кого мне довелось видеть!

Н и щ и й, до этого пытавшийся привлечь к себе вни­мание жестами, не выдерживает, решается на отчаян­ный шаг, и цепляется за край хитона Э з о п а.

Н и щ и й. Господин, господин!

Э з о п. Чего ты хочешь? Впрочем (бьет себя кулаком по лбу) , о чем я говорю? встреча с этой юной гетерой совсем помутила мой разум! (Роется в карманах.) На вот, возьми, во славу Аполлона и его девяти Муз! (Кивок в сторону статуиАполлона.)

Н и щ и й. Премного благодарен, господин, я помолюсь Апо­ллону за ваше процветание и долголетие. (Берет день­ги.) Только, прошу вас, не делайте этого!

Э з о п (удивленно). Не делать чего?

Н и щ и й. Не посвящайте святилище Музам, мой господин, а тем более не устанавливайте там статую Мнемозины!

Э з о п (удивленно). Но почему, старый пройдоха? почему я не должен этого делать? Мнемозина – это моя пок­ровительница, она вдохновляет меня уже долгие годы.

Н и щ и й. Дельфы, мой господин, – это город светоносного Аполлона. Здесь все крутится вокруг его божественной милости. Здесь пророчествует пифия, вещающая от его имени страшные истины, здесь проводятся Пифийские игры, которым покровительствует бог света и музыки; здесь с его именем люди утром встают с постели, и вечером сладостно засыпают, воздав хвалу златокуд­рому божеству. Посвятите храм Аполлону, установите внутри его статую, и ваше творчество будет цвести еще многие и многие годы.

Э з о п (недовольно). Уж больно ты прыткий, старик, и не похож вовсе на грязного нищего!

Н и щ и й. Я нищий, господин, я всего лишь несчастный нищий. Несчастный и грязный, как изволили вы метко выразиться. Я знаю свое место, и этим местом вполне доволен (кивок в сторону статуи). Но и вам, господин Эзоп, не следует прыгать выше своей головы. Не гне­вите Аполлона, не посвящайте святилища Мнемозине, вспомните судьбу несчастного Марсия. Как бы и с ва­ми не произошло нечто подобное!

Х е р е й. Судьбу сатира Марсия? Того самого, с кого Апо­ллон живьем содрал кожу? Не приведи боги повторить кому-то его участь!

Э з о п. Уж не сам ли ты Аполлон, таинственный прорица­тель? в таком случае знай: тебе не запугать баснописца Эзопа! я верю лишь в свой божественный разум, который выше любых угроз и любых суеверий! Но, ско­рее всего, ты каркаешь просто так, от нечего делать, Я бы мог по этому случаю рассказать необходимую бас­ню, но уже темнеет, а нам нужно добраться до прилич­ной гостиницы. Прощай, старик, и если ты действитель­но Аполлон, то помни: меня не так-то легко запугать! (Уходит вместе с Х е р е е м.)

Н и щ и й. Прощай и ты, баснописец, и не сердись понап­расну на глупого старика!

Некоторое время молча смотрит вслед уходящему Э з о п у, потом проводит рукой по лицу, встряхивает волосами, и они рассыпаются по плечам великолепной золотой волной. Выпрямляется, и молча смотрит в зри­тельный зал. Теперь его лицо точь-в точь похоже на лицо статуи, стоящей посередине площади. Зловеще улы­бается, уходит в ту же сторону, куда и Э з о п.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Городской рынок.

Э з о п, Х е р е й, т о л п а д е л ь ф и й ц е в. Здесь же А п о л л о н и К о р и н н а.

Э з о п (прогуливаясь с Х е р е е м) . Обрати внимание, Херей, какие самодовольные лица у этих дельфийцев! Они полны напускного величия и так довольны собой, что с них вполне можно ваять скульптуры на тему глупости и дешевого чванства. Здесь не хватает велико­го Фидия, которому вместо божественной Афродиты надо было увековечить в мраморе эти тупые и нахальные морды. Но ничего, Херей, мы восполним эту образовавшуюся пустоту, мы займем место великого Фидия, и тоже увековечим, пускай и не в мраморе, всю под­лость и ложь этого города. Нашим камнем будет бу­мага, а вместо резца мы заострим гусиные перья, ко­торых, я это чувствую, придется купить несколько дюжин.

Х е р е й (испуганно, уворачиваясь от торговцев и покупателей). Побойтесь богов, госпо­дин Эзоп, чем вам досадили эти дельфийцы? Мы прие­хали сюда всего лишь вчера, и ни с кем, кроме хозяина гостиницы, решительно не встречались. Когда вы успели составить столь превратное мнение о горожа­нах?

Э з о п. Мне не требуется, Херей, много времени, чтобы составить мнение о нравах того или иного города. Я, друг мой, читаю по лицам. А лица здешних людей все до единого настолько гнусны, настолько испещрены следами пороков, что таким же – порочным и гнусным, – должен быть и сам город. Ну а, кроме того, у меня просто чешутся руки. Я, видишь ли, не могу сидеть без работы, и не сочинять басен на тему людского тщеславия и непотребства. Это, друг мой, у меня неч­то вроде болезни, и ничего поделать с собой я не могу. Осмеивать и записывать, осмеивать и записывать, – вот призвание всей моей жизни!

Х е р е й (испуганно). И вы что же, действительно ничего не можете с собой поделать?

Э з о п (сокрушенно, с долей притворства). Не могу. Хотел бы, да не получается, и в этом моя трагедия.

Х е р е й. Но, господин, в таком случае, вы можете нар­ваться на крупные неприятности. Что, если эти дельфийцы не столь просвещенные, как жители Афин или Коринфa, и воспринимают насмешку не так спокойно и не так добродушно?

Э з о п. Насмешку, Херей, вообще никто не воспринимает спокойно. Просто одни рядятся в шкуры овец, а дру­гие откровенно не прячут своей волчьей сущности. Во­лков, мой друг, бояться, – в лес не ходить! Кстати, на эту тему есть одна великолепная басня.

Х е р е й. Побойтесь Зевса, господин Эзоп, – хотя бы ме­ня, своего секретаря, не кормите своими великолеп­ными баснями!

Мимо проходят т о р г о в е ц ф и г а м и и р а з н о с ч и к в о д ы.

Т о р г о в е ц ф и г а м и. А вот сладкие фиги! а вот сладкие фиги!

Р а з н о с ч и к в о д ы. А вот вода из горного озера! а вот вода из горного озера!

Э з о п. Посмотри на этих двух местных ослов! они воображают, что несут дары в священных сосудах, и напус­кают на себя такой торжественный вид, что кажутся жрецами самого Аполлона. Рядом с ними сама пифия выглядит уличной девкой. Эй, приятель, почем твои фиги?

Т о р г о в е ц ф и г а м и. Четыре обола, мой господин.

Э з о п (приглядываясь к фигам). Четыре обола за такую несвежую дрянь? да они ведь давно прогнили и покры­лись червями! впрочем, твое лицо выглядит еще хуже: оно похоже на одну огромную фигу, упавшую с дерева, и раздавленную телегой. Где ты его хранишь по ночам? в корзинке с другими протухшими фигами? Впрочем, оно и понятно, – подобное идет к подобному, как и пове­лели бессмертные боги; фиги – к фигам, деньги – к деньгам, а дураки, торгующие фигами, – к дуракам! Впрочем, быть может, ты носишь фигу в кармане, и только прикидываешься несведущим простачком? Если так, то это было бы просто великолепно; три фиги в одной упряжке, влекомой одним несносным ослом! С чем я вас, господин хороший, и поздравляю! (Отвеши­вает т о р г о в ц у низкий поклон.)

Т о р г о в е ц ф и г а м и стоит, широко открыв рот, и не знает, что ответить.

Х е р е й (вполголоса). Господин, не дразните его, он мо­жет обидеться!

Э з о п (отмахиваясь от Х е р е я) . Пустое, Херей, пус­тое, он даже не понял, о чем я ему говорил! Такие болваны обижаются только в одном случае – если их обсчитывают на рынке. Впрочем, он сам кого хочешь обсчитает в два счета. Купи у него пару фиг, и он забудет все, о чем здесь говорилось. ( Р а з н о с ­ч и к у в о д ы.) А ты, приятель, почем продаешь свою хрустальную воду?

Р а з н о с ч и к в о д ы. По два обола, мой господин. Вода свежайшая, утолит жажду и вам, и вашему спут­нику. Попробуйте глоточек, если хотите; всего один глоточек, и выпьете до дна весь кувшин, не оставив ни капли.

Э з о п (принюхиваясь к кувшину) . Ба! да от твоей хрус­тальной воды разит не лучше, чем от лошадиной мочи! Ты что, решил меня отравить, подсовывая это неудобо­варимое пойло? Все вы, дельфийцы, как я погляжу, на одно лицо, никому из вас нельзя доверять: того и гляди, оставите без гроша доброго путешественника! вы и родную мать не постесняетесь обсчитать, как последнюю шлюху. Да и чего от вас ждать, если вмес­то лиц у вас печеные фиги, а вода воняет лошадиной мочей?! Нет, видимо, не остается мне иного выхода, как рассказать всей честной и благородной Элладе о ваших гнусных и отвратительных нравах!

Х е р е й (на ухо Э з о п у, вполголоса). Побойтесь бо­гов, господин, вы восстановите против нас весь город! Вы опять кидаетесь на все, что шевелится, вы опять трахаете всех без разбора!

Э з о п (также вполголоса). Пустое, Херей, пустое, это всего лишь торговцы на рынке, они привыкли к подоб­ному обращению.

Т о р г о в е ц ф и г а м и (неожиданно начинает вопить). Немыслимо, непостижимо! требую справедливости! Этот человек оскорбил не только меня, но и всех дру­гих торговцев на рынке! Никто не может назвать мои фиги гнилыми, да еще в придачу мое лицо, полученное в наследство от почтенных родителей!

Р а з н о с ч и к в о д ы. Эти иностранцы совсем обнаг­лели! Еще мой дед и отец торговали на рынке хруста­льной водой! Мы добываем ее с большими издержками из горного озера, которое находится рядом со святи­лищем Аполлона! Никто не смеет называть эту воду мочей, никто не смеет оскорблять светоносного бога!

Х е р е й (с опаской, оглядываясь по сторонам). Нам луч­ше побыстрее уйти отсюда, мой господин. Мне кажется, вы слишком сильно раздразнили гусей.

Э з о п. Пустое, Херей, пустое, – дразнить гусей – это моя специальность. Именно этим я и занимаюсь послед­ние тридцать лет. Если бы я, мой друг, не дразнил жирных гусей, скоро бы в Элладе жить было нельзя из-за их мерзкого жирного гогота.

Вокруг начинает собираться т о л п а т о р г о в ­ц е в, с интересом прислушивающихся к разгорающему­ся скандалу. То тут, то там мелькает лицо А п о л л о н а, который переходит от одного торгов­ца к другому, и что-то шепчет им на ухо. Здесь же К о р и н н а.

П р о д а в е ц п т и ц. Возмутительно, отвратительно! Какой-то заезжий горбатый урод сравнивает наши лица с гнилыми фигами!

С т а р у х а. Сам низенький, пучеглазый, и брюхо вспуче­но, а туда же – говорит, что мы провоняли мочой!

Г о л о с а в т о л п е. Мы честные дельфийцы, мы жите­ли священного города! не позволим наглому иностран­цу оскорблять наши нравы и наш образ жизни! Не поз­волим обезьяньему старосте смеяться над нами!

Х е р е й (выходя вперед, закрывая рукой Э з о п а) . По­стойте, граждане дельфийцы, постойте, никто не соби­рается оскорблять ваши обычаи; никто не собирается смеяться над вами; просто мой господин, известный в Элладе писатель и баснописец, выражается образно и несколько отстраненно. Что поделать, господа, таковы все писатели, и не стоит их за это судить слишком строго!

Г о л о с а в т о л п е. А нам плевать, писатель он, или нет! Мы требуем справедливости за фиги и за мочу!

Э з о п (выходя вперед, отстраняя Х е р е я) . Постой, Херей, постой, я не нуждаюсь в твоей благородной помо­щи. О чем ты им говоришь, о какой отстраненности и о каких писательских приемах? Да они сроду не слыхали таких слов, им привычней разговоры о репчатом луке да о ценах на помидоры или прошлогоднюю репу. Не надо метать перед ними бисер, не надо делать из мухи слона. Если их не трахать время от времени, они совсем обленятся, и, чего доброго, разучатся разговари­вать. (Обращаясь к т о л п е.) Вы, друзья мои, сво­им радением о справедливости и заботой о чистоте собственного лица заслуживаете, безусловно, самых высо­ких похвал. Тем более, что оскорбил вашу честь ка­кой-то ничтожный и гнусный старик. К тому же горба­тый, пучеглазый и низкорослый, почти что карлик, ос­мелившийся давать оценку вашему образу жизни.

Г о л о с а в т о л п е. Да, карлик, да, горбун, да, последний коротышка и плут! А еще в придачу дикообраз, горшок толстопузый и мешок наизнанку!

Э з о п. Все так, господа, все так, но послушайте по эту тему одну невинную басню. Зевс сотворил людей и при­казал Гермесу влить в них разум. Гермес сделал себе мерку и в каждого вливал поровну. Но получилось, что людей малого роста эта мерка наполнила до краев, и они стали разумными, а людям рослым питья на всех не хватило, а хватило разве что до колен, и они ока­зались глупее. Так и вы, господа дельфийцы, ростом, быть может, и вышли, но что касается разума и яснос­ти мысли, то здесь боги явно проявили халатность.

Т о р г о в е ц ф и г а м и. Он по-прежнему издевается над нами!

Р а з н о с ч и к в о д ы. Он оскорбляет наших богов!

Э з о п. Вовсе не так, господа, вовсе не так, тем более, что боги у нас с вами одни и те же, ведь все мы живем в Элладе, и дышим одним эллинским воздухом. Что же касается ваших мозгов, то не могу удержаться, и не процитировать еще одну басню. Лиса забралась в мастерскую лепщика и обшарила все, что там было. И тут ей попалась трагическая маска. Подняла ее лисица и сказала: “Какая голова, а мозгу в ней нет!” Так и вы, господа, телом, быть может, величественны, а душой неразумны, как ослы, или бараны!

П р о д а в е ц п т и ц. Он обозвал нас ослами!

С т а р у х а. Он сравнил нас с баранами!

Э з о п. Вовсе нет, господа, вовсе нет, вы, безусловно, гораздо разумнее, чем эти бессловесные и покорные твари. Хотя, как я до этого уже говорил, лица ваши настолько схожи с перезрелыми фигами, что вполне способны со временем превратиться в морды неразумных скотов. Все дело, очевидно, в вашей внутренней сущности, и вот на этот счет еще одна басня. Один человек незрячий умел про каждое животное, которое ему давали в руки, на ощупь угадать, что это такое. И вот однажды ему подложили волчонка; он его ощупал и сказал, раздумывая: “Не знаю, чей это детеныш – волка, лисицы, или еще какого подобного животного, – и одно только знаю: в овечье стадо его лучше не пус­кать”. Так и ваши, дельфийцы, дурные свойства видны по вашей мерзкой наружности.

Х е р е й (вполголоса). Ну, господин, вы перехлестнули через край! не стоило ворошить это осиное гнездо, теперь и до беды недалеко.

Э з о п (отмахиваясь от него). Вы, дельфийцы, все тунеядцы, вы живете за счет всей остальной Эллады, несущей дары к святилищу Аполлона. Вы питаетесь объедками с жертвенного алтаря, вы подобны падальщикам, кружащим вокруг пиршества львов. (Замечает А п о л л о н а в облике н и щ е г о.) Что, нищий, разве я не прав? Разве они не тунеядцы? разве они не питаются падалью?

А п о л л о н (ерничая и кривляясь). Все так, господин, все так, падальщики, еще какие падальщики! Сами жи­руют вокруг приношений светозарному Аполлону, а нам, нищим, даже крошки не могут подать. (Начинает вопить.) Подайте, господин хороший, несчастному нищему! подай­те, чего не жалко, во славу бессмертных богов!

Э з о п. Полно, полно, не строй из себя юродивого, ты не так прост, как кажешься с первого взгляда; твои глаза тебя выдают; на тебе обол, и помолись богам за здоровье Эзопа, оно ему, чувствую, еще пригодит­ся. (Бросает деньги.)

А п о л л о н (поднимая монету). Премного благодарен, го­сподин, премного благодарен! Громи, господин, этих трутней дельфийцев, не оставляй от них мокрого мес­та! (Поспешно смешивается с т о л п о й.)

Т о л п а. Святотатство, святотатство, он ставит нищего выше дельфийцев!

Э з о п. Это ли, друзья мои, святотатство? Не только ни­щие, но и гетеры, последние базарные шлюхи, отдаю­щиеся за обол первому встречному, выше, чем лучшие ваши граждане! (Вытаскивает за руку из толпы К о р и н н у.) Вот, смотрите, смотрите, это Коринна, гетера из Дельф. Я провозглашаю ее царицей вашего города, отныне вы должны ей поклоняться и оказы­вать необходимое уважение. На вот, милая, на (вынимает из кармана пригоршню монет, и сует ей в руки) , купи себе соответствующее одеяние и какой-нибудь трон; будешь сидеть посреди рыночной площади, и при­нимать почести от этих ослов; на большее они просто-напросто неспособны!

Т о л п а. Святотатство, святотатство! он провозгласил гетеру царицей города, он оскорбил нас до глубины души !

К о р и н н а берет деньги, вежливо приседает, го­ворит: “Благодарю, господин!”, и сразу же исчезает.

Т о л п а расступается и пропускает вперед А н т и ф о н т а и М е н е к р а т а.

А н т и ф о н т. Я Антифонт, а это Менекрат, мы оба чле­ны городского Ареопага. Кто вы такие и что здесь происходит?

Э з о п. Я Эзоп, литератор, прибыл в Дельфы по личному делу, а это Херей, мой секретарь.

М е н е к р а т. Дельфы – священный город, здесь нахо­дится оракул нашего покровителя Аполлона. Здесь все личное так или иначе подчинено общественной необхо­димости. Не могли бы вы конкретно сказать, в чем суть вашего личного дела?