За околицей деревни, куда увезла Матейку мать, немецкий мотоциклист расстрелял трех вышедших из лесу солдат. Солдаты, услышав мотор, бросились бежать назад, через выгон, к лесу. Мотоциклист, остановившись, срезал всех троих одной очередью и даже не стал смотреть, кого убил. Сдернул мотоцикл с места, выбросив струю пыли из-под заднего колеса, и пошел, рыча мотором, за пригорок, на восток. А солдаты и их винтовки остались на выгоне. Две винтовки забрали мужики, а третью утащил Матвей и, завернув в промасленное тряпье, закопал за сараем. За нее потом местный колхозный бригадир, удравший в лес и принявшийся собирать хлопцев покрепче да поухватистей, избавил мать Матвея от очередного побора. Бригадир, по старой привычке, установил норму: от кого сколько горелки, сколько яиц и сала каждую неделю.

В сорок втором, когда стали гнать в полицию и в Германию, Матвей сбежал в лес сам. И с того времени рассыпанное по земле, застрявшее, брошенное, забытое, спрятанное оружие стало его хлебом, заботой и профессией. В отряде считали, у него особый нюх – он находил сброшенные с мостов в реку пулеметы и запрятанные в подполе, среди картошки и яблок, гранаты. Он находил упавшие в лес самолеты, обшаривал обгорелые трупы в кабинах. Летчики были прибыльнее всего, особенно немецкие – пистолеты, часы, зажигалки и портсигары, карманные ножи и бритвы, обручальные кольца. Часы и кольца он оставлял себе, прятал в одному ему известных схронах. Часто неплохо перепадало и с танкистов, но в танки лазить было страшно – после взрыва и огня внутри оставалось липкое черное месиво, обломки костей вперемешку с горелым железом.

В сорок четвертом немцы покатились на запад и основательно засеяли землю еще раз. Сорок первый прокрутился назад, и теперь по лесам бродили уже не имперские окруженцы, а мышастая немецкая пехота, запуганная и голодная. Матвей к тому времени выучился неплохо стрелять, бил из винта навскидку, попадая в пятак с десяти шагов, и охотился сам, выслеживал. Но в отличие от большинства его сверстников не находил большого удовольствия в этом занятии. Опасность не пьянила, не ободряла, а всегда оставалась опасностью – тяжелой, давящей. Он предпочитал приходить после, когда из горелого выползали последние вялые, перистые завитки дыма, когда способные уползти уползали, а неспособные переставали стонать.

Бригадир, превратившийся из колхозного в партизанского, в вождя четырех сотен разномастных головорезов, не утруждал Матвея заданиями – часы и кольца делили поровну. Бригадир, как и Матвей, хотел не просто выжить, а жить, причем неплохо. В сорок пятом бригадиру дали орден, а в сорок шестом он сам отправился туда, куда отправлял раскулаченных в тридцать девятом. А Матвей остался и без труда отыскал бригадирские тайники. Но очень быстро выяснилось, что при имперской власти ни от золота, ни от оружия простому гражданину особенной пользы нет – первое было не продать, а второе сразу стало преступлением. И тогда Матвей, уже Матвей Иванович к тому времени, решил стать непростым гражданином.

Способ существовал, и довольно простой. Партизанское прошлое, пролетарское происхождение – отец работал путевым обходчиком – открывали много дверей. К тому же по представлению бригадира Матвея тоже наградили в сорок пятом – медалью «За отвагу». С ней Матвей отправился в Ленинград и поступил туда, где готовились непростые имперские граждане, облеченные властью действовать тайно и явно и отвечать только перед своим начальством. В пятьдесят втором он вернулся, влился в организацию, называвшуюся физиологическим словом «органы», благополучно пережил смерть Вождя империи, органы сильно взбудоражившую, и сделал быструю карьеру, но не совсем вверх, а, скорее, вбок.

К тому времени страсть к упрятанному в земле оружию завладела им целиком. В его кабинете на стене висели карты с заштрихованными кляксами, флажками, пометками, стояли пробирки с образцами почв, а в объемистом несгораемом шкафу хранились трофеи – и число их всё время прибывало. Его официальной специальностью была слежка за оружием, выяснение происхождения, сбор и хранение сведений. Профессионалом он был высочайшего класса, перспектив дальнейшего карьерного роста не имел. Работа эта считалась скучной и неперспективной, и потому молодые карьеристы его особо не тревожили. А неофициально он вспахивал страну, как весеннее поле, просеивал, возделывал, вскрывал. Он раз и навсегда уверился в том, что страна, сквозь которую столетиями туда и назад прокатывались войны, начинена оружием, улегшимся в землю, как кильки в томатный соус.

Конечно, железо распадалось, время и влага съедали оружие, но тем интереснее было искать места, способные его сохранить. Он стал специалистом по истории войн своей страны и уникальным, едва ли не единственным в мире экспертом по военным кладбищам. Более того, он перерос рамки чистого профессионализма, он стал художником, мастером, спортсменом, он искал уже не для того, чтобы продать, – пополняли его находки музеи или ведомственные склады, ему было уже неважно. Он искал единственно ради того, чтобы находить.

Он находил «мосинки» Первой мировой войны и фузеи Северной, находил кремневые гаковницы и сабли Потопа, находил пики ландскнехтов, находил мечи викингов. Он искал и не боялся, что источник иссякнет, работы хватило бы на две, на десять жизней. Можно было не торопиться, а смаковать, наслаждаться в полной мере каждой находкой. Уйдя на пенсию, он продолжал заниматься любимым делом, прежние коллеги позволяли – к его услугам прибегали всякий раз, когда возникали затруднения с определением оружия и слежкой за ним.

А потом империя тихо, почти без судорог скончалась – и Матвей Иванович вдруг обнаружил, что никому не нужен. За старыми стенами сидят новые люди с новыми заботами, а пенсии, той пенсии, которой в советское время хватило бы на зарплату трем докторам наук, не хватает на месячный провиант и оплату квартиры. Самое обидное, что пенсия по-прежнему оставалась выше трех докторских зарплат.

И тогда Матвей Иванович вспомнил прошлые навыки. Людей он собрал быстро – помогли служебные связи. Проблема была со связями другого рода, с тем миром, который мог платить за то, чего не имел сам. Еще большей проблемой стали конкуренты. С самодеятельными копателями справиться было несложно, достаточно выследить, где и что появляется на рынке, выяснить, кто и где откопал, и припугнуть копавших. Сложнее приходилось с теми, кто, как и Матвей Иванович, действовал под крышей. А крышу предоставляла каждая из постимперских охранок, бешено враждовавших между собой. У Матвея Ивановича был опыт, были верные, проверенные люди, были старые связи, была раскинувшаяся паутиной по стране сеть информаторов – а у охранок была власть и несметное количество юнцов, рвущихся к деньгам и чинам. Дешевого расходного материала.

Хуже всего была личная охранка отца нации, его «эскадрон смерти», привыкший к безнаказанности, не желавший договариваться ни с кем, начинавший стрелять по любому поводу и без повода. После стычки с «эскадрерос» пришлось перекочевать на окраину старого аэродрома в Балбасово, оставив мастерскую, компьютеры и почти целый немецкий «Шторх», выуженный из озера Палик.

Они явились рано поутру, на трех джипах с тонированными черно-глянцевыми стеклами, в упор расстреляли из «винторезов» охрану и начали чистить ангары. Спасла только местная милиция – ей платили много, и она честно отработала полученное, хотя и перетрусила отчаянно. В милицию «эскадрерос», угрюмые закамуфляженные молодчики в бронежилетах, стрелять не стали и позволили людям Матвея Ивановича уйти. Но захваченного не отдали. На Матвея Ивановича им было наплевать, приехали они именно за «Шторхом» и за арсеналом, скопленным за три года работы по болотам, озерам и глухим лесным урочищам. За большими, очень большими деньгами.

Старые винтовки, кресты и медали, машины, самолеты, танки, а в особенности танки немецкие, шли нарасхват. За выуженную из псковских болот «Пантеру-А» Матвей Иванович получил чек с шестизначной суммой. «Пантеру» вывезли в Эстонию под видом металлолома и отправили в Штаты на финском сухогрузе. Слухи про шестизначную цифру побежали, как крысы из-под ларька, и буквально через неделю трое сноровистых молодых людей из республиканского отдела по борьбе с терроризмом средь бела дня подогнали автокран и сняли с постамента немецкий десятитонный 38(t), памятник защитникам Могилева, ценой огромных потерь оставивших танкистов Гудериана на Буйничском поле.

Молодых людей поймали уже на российской границе вместе с танком, запиханным в большегрузную фуру. Танк вернули на место, а похитителей – отделу. Но не сразу. Одного из троих Матвей Иванович бил сам, немецкой же тростью, добротной, перехваченной стальными кольцами можжевеловой палкой с набалдашником из слоновой кости. Юнец рычал, грозил, плевался и плакал, а в конце, когда кожа со спины начала сползать чулком, стал тоненько, по-поросячьи взвизгивать. Он так и не понял, за что его били.

Отправив восвояси привезшую Диму троицу, Матвей Иванович немедля начал принимать меры. Он оповестил местную милицию, дал знать своим людям по окрестным деревням, чтобы немедленно сообщали обо всех подозрительных машинах, черных джипах с тонированными стеклами, например. Приказал вытащить наверх, на бункер, пулемет, немецкий «МГ-42», откопанный в партизанском тайнике. Вызвал к себе пятерых человек, работавших на переправе через Днепр у Копыси. Наконец, позвонил в Город и, выслушав короткий, сбивчивый рассказ о творящемся там, приказал выставить посты у обоих въездов на аэродром. После велел сварить кофе. За много лет он привык к кофе, как к хлебу, для него в самые трудные времена добывали настоящий йеменский мокко. Отхлебывая из крохотной, полупрозрачного фарфора чашки смолисто-черный взвар, принялся думать, что же делать с Димой.

Дима, уложив голову на руку, уже давно присвистывал и похрапывал, а старик пил кофе и смотрел на пистолет. Всё утыкалось именно в пистолет, серый, потертый, ношеный кусок стали. Если бы не пистолет, всё определилось бы сразу и просто. Самодеятельные горе-искатели попадались постоянно: и наивные студенты, начитавшиеся мемуаров, и угрюмые неудачники с лопатами, прослышавшие, сколько дают за немецкие ордена. Неудачники действовали поодиночке либо мелкими шайками и любили рыться в могилах. Их, отловив, били без пощады, ломали лопаты о спины и советовали, с целью сохранения остатков здоровья, больше никогда ничем подобным не заниматься.

Студенты организовывались в кружки и патриотические общества, совали нос во всякую щель, выбалтывали всё подряд первым встречным и с простодушной доверчивостью ожидали, что им все помогут, подвезут, накормят, покажут и поделятся. В общем, чаще всего им действительно помогали, показывали, подвозили и делились. Матвей Иванович тоже старался обходиться с ними помягче, даже когда им удавалось увести ценное из-под носа. Во-первых, конкуренции на рынке они не составляли и найденное не продавали. Во-вторых, и деревенский люд, и сам Матвей Иванович относились к ним, скорее, как к юродивым, полусумасшедшим. Ковыряясь в земле, добывая таблички и бумаги, откапывая кости и пуговицы, отыскивая имена, они с любовной бережностью добавляли кроху за крохой к войне, стараясь сделать ее тень, маячащую за спиной, еще больше. Некрофилы-энтузиасты. Подмастерья-гробовщики, они всю страну считали кладбищем. С восторгом рассказывали о находках, искали родственников, писали им, изощряясь в соболезнованиях, бередя старую боль. Матвей Иванович относился к ним с тихой брезгливостью.

Открытое, смышленое, симпатичное лицо, книжка в сумке, наивная болтовня про деда-танкиста – студент, гробокопатель-любитель. На все сто. Если бы не пистолет. Копаный – значит, скорее всего, чистый, нигде не засвеченный, не отслеженный. Такими обычно снабжают убийц. Значит, дед-танкист и танки в болоте под Копысью? Но ведь на Протасовском болоте ничего нет. И быть не может. Это болото – узкая, метров в триста полоса камыша с лужами-окнами вдоль речки, обмелевшей после мелиорации. Старая плотина с мостом посередине. Там и свинье не утопиться, не то что танку. У лейтенанта от жары зашкалило под черепной крышкой. Зато это болото всего в пяти километрах отсюда. Кто ж тебя ко мне послал, гражданин студент?..

Матвей Иванович вынул из рукояти магазин, один за другим выщелкнул патроны. Новенькие. Прошлогодние, судя по цифрам на донышках гильз. Тяжелые. Пожалуй, для пистолетных патронов даже слишком. Лакированные головки, витой узор – черно-белая спираль. Никогда такого раньше не видел. Кажется. Всё же что-то смутно знакомое. Матвей Иванович расставил патроны шеренгой. Пересчитал. Пересчитал еще раз. Быстро разобрал пистолет, понюхал ствол, посмотрел на свет – и тут же, вынув мобильник, набрал номер. Ему ответили: не стрелял. Нет, не успел. Совершенно точно.

Матвей Иванович положил мобильник. Посмотрел еще раз на поблескивающий лаком и полированной латунью рядок патронов. Наивный студент-убийца с копаным стволом, из которого недавно стреляли. И не потрудились сунуть новый патрон в обойму. Странный патрон, чересчур тяжелый, с полосатой пулей. Перед тем как идти стрелять в дядю танкокопателя, мальчишки-ликвидаторы решили потренироваться. Пострелять по мишеням. Бред.

Может, всё это нагромождение глупых случайностей? Вдруг появился с копаным пистолетом в сумке, ни с того ни с сего сочинил байку о танках на болоте. А пистолет, скажем, нашел. На огороде. Правда, клиническим идиотом он не кажется. Матвей Иванович вщелкнул патрон обратно в обойму. Вставил обойму на место. Что же со студентом делать? Проще всего, наверное, не бить и не расспрашивать, отвезти куда подальше да бросить. Послать толстяка – пускай завезет, скажем, в Могилев и высадит у рынка. Самый щадящий вариант: и овцы целы, и волки сыты. Все живы, здоровы, довольны. Можно подпоить слегка, пускай повеселится, с начальством объяснится, дыша перегаром. Ваня давеча принес первоклассный первачок. Сивухой разит – с ног валит. А пистолетик – утопить. Скажем, в том самом Протасовском болоте. Вместе с загадочными полосатыми патронами, похожими на американский сувенир времен запуска первых спутников, на ракету-носитель «Юпитер» на старте. Матвей Иванович вдруг сказал сам себе: «Стоп». «Юпитер», хотя такой же толстенький и короткий, был раскрашен совсем по-другому. В шахматную клетку. Спиральный узор был на других ракетах. Совсем других. И тут Матвей Иванович вспомнил то, о чем говорил в трубку, сбиваясь, его человек в Городе. О лобовом стекле президентского лимузина, выдерживавшем очередь из «Калашникова» в упор. И не выдержавшем выстрел из пистолета.

В углу ангара пирамидой лежали свежие доски. Матвей Иванович приказал взять дюжину трехсантиметровой толщины досок, сложить стопкой и приставить к стене. Отошел на три шага, поднял пистолет и выстрелил. Потом велел одну за другой снимать доски, отыскивая входные и выходные отверстия. После двенадцатой доски, проткнутой насквозь, словно бумажный лист шилом, приказал искать на полу, у стены. А Ваня сказал: незачем искать на полу, вот она, в стене – пуля на два пальца ушла в бетон.