Наконец помещения стали расти в высь и в ширь. Мы шагали через высокие залы, в которых гулко отдавались шорохи наших шагов и капающей воды. По стенам ползали светящиеся лавовыечервяки, со временем их стало так много, что мой немногословный провожатый погасил и убрал факел. Здесь уже ничто не напоминало о книжной культуре катакомб, это были пещеры, которых (уж не знаю по каким причинам) не касалась рука ни одного живого существа.
Еще через несколько минут мы вошли в черный грот с колоннами из сросшихся сталактитов и сталагмитов. Дождесвет и теперь шел молча, целеустремленно направляясь к каменному лесу, а возле него вдруг остановился. Достав факел, он поднял его повыше и всмотрелся в черноту, будто различил в ней какой-то звук. Затаив дыхание, я тоже прислушался. Там поджидает опасность? Но не успел я задать какой-либо вопрос, как Дождесвет достал из-под панциря большой железный ключ. Ключ он вставил в отверстие в одном из уходивших в темноту сталагмитов. Секунду спустя я услышал щелчок и звон цепей. Сверху из темноты к нам опустился чудовищных размеров белый череп. Он висел на толстых цепях и был так велик, что в нем легко уместился бы дом Фисто-мефеля Смайка. Это был череп великана, вероятно циклопа, поскольку глазница у него была только одна. С гулким стуком он приземлился на землю, и бряцанье цепей стихло.
— Что это? — недоуменно спросил я.
— Моя берлога в катакомбах, — отозвался Дождесвет. — Я его нашел, следовательно, он мой. Уходя, я подвешиваю его повыше, так как там уйма ценных вещей. Подожди тут! Я зажгу свет.
Дождесвет протиснулся в глазницу. Мне вспомнилось, что в своей книге он ни разу не упомянул о том, где отдыхает во время своих долгих вылазок в катакомбы. Неудивительно! Разумеется, каждый охотник держит свое убежище в тайне. Через несколько мгновений в черепе затеплился огонек свечи.
— Входи! — крикнул охотник за книгами.
Боязливо я забрался через необычный вход в жилище Дождес-вета. Охотник как раз втыкал факел в глиняный горшок, заполненный питательной жидкостью, чтобы покормить медузосвета. Внутренность черепа была обустроена как жилая комната и мастерская разом. Тут имелись грубый деревянный стол, стул, ложе из шкур, две полки со стеклянными сосудами и книгами. По стенам висело всевозможное оружие и части доспехов, а между ними штуковины, которые при рассеянном свете я не смог разглядеть точнее — равно как и содержимое стеклянных сосудов. Должен признаться, убежище Канифолия Дождесвета я представлял себе более изысканным. Кое-какие книги тут все-таки были. Разумеется, исключительно ценные, подумал я про себя. Алмаз, некогда служивший сердцем сфинхххху, поблескивал на столе.
— Тут внизу водятся великаны? — спросил я.
— Очень может быть, — ответил, садясь на стул, охотник. — Живьем я еще ни одного не видел, но если есть гигантские пещеры, гигантские черви и гигантские сфинххххи, почему бы не быть гигантским великанам?
Я тоже с удовольствием присел бы, но больше было не на что. — Вот теперь можно и сказать, — буркнул охотник за книгами. — Меня зовутне Канифолий Дождесвет.
— Что? — ошарашенно переспросил я.
— Я подумал, ты скорее пойдешь со мной, если я назовусь Канифолием Дождесветом. Все любят Канифолия Дождесвета. А меня никто. Мое настоящее имя Хоггно Палач.
Хоггно Палач? Это имя мне совсем не понравилось. Неужели я угодил в ловушку очередного охотника? Сердце у меня билось так, что грозило выпрыгнуть из груди, но я постарался не выдать своего смятения. Хоггно тем временем зажег вторую свечу на столе, и теперь я смог разглядеть почти все мелочи. Учитывая их серебряные и золотые накладки, книги на полках были колоссальной ценности — это было ясно даже такому профану, как я. Среди них я обнаружил и «Катакомбы Книгорода» Дождесвета.
Предметы, висевшие по стенам между оружием, оказались скальпами. В корзине лежали аккуратно отскобленные до бела кости и черепа. Рядом хранились медицинские пилы и скальпели. Одни стеклянные сосуды на полке были заполнены свернувшейся кровью и залитыми формалином органами, другие — живыми червями и личинками. Я видел сердца и мозги, законсервированные в разноцветных жидкостях. Отрезанные руки! Мне вспомнилась встреча с охотником на черном рынке. «Реликвии из Драконгора пользуются в Книгороде большим спросом», — сказал тогда он. Меня передернуло. Я попал в логово профессионального убийцы, возможно, даже маньяка. — Это псевдоним, — продолжал Хоггно. — А тебя как зовут?
— Хильде… гунст… Мифорез, — с трудом выдавил я. Язык у меня практически прилип к небу, во рту совсем пересохло.
— Тоже псевдоним?
— Нет, это мое настоящее имя.
— А звучит как псевдоним, — упорствовал охотник.
Я остерегся ему противоречить. Повисла неприятная пауза.
— Хочешь, немного побеседуем? — спросил вдруг Хоггно так громко, что я вздрогнул.
— Что?
— Поболтаем, — предложил охотник. — Можем же мы немного поговорить. Я уже год ни с кем не разговаривал. — Его голос упал до шепота. Наверное, он и правда утратил сноровку по части общения.
— А… — протянул я. — Конечно!
Я был готов ко всему, что помогло бы снять напряжение.
— Хорошо. Э… Какое у тебя любимое оружие? — спросил Хоггно.
— Что?
— Твое любимое оружие. М-да… похоже, язык у меня несколько заржавел. Может, сам хочешь задавать вопросы?
— Нет, нет, — поспешно ответил я. — У тебя прекрасно получается. Мое любимое оружие… э… топор. — Разумеется, я солгал. Я вообще оружия не жалую.
— Ага. А ты ко мне случаем не подлизываешься? — подозрительно спросил он.
На это я предпочел вообще не отвечать: сейчас нужно тщатель-, но взвешивать каждое слово.
— Извини, — сказал Хоггно. — Это было невежливо. Ты же просто пытаешься сделать мне приятное. Я год как… но про это я уже поминал.
Снова мучительная пауза.
— Ээээ… — издал Хоггно.
Я подался вперед.
— Ээээ…
— Да?
— Теперь я забыл, о чем хотел спросить.
— Может, ты хочешь что-нибудь про меня узнать? Профессию, откуда я родом и так далее.
Мне хотелось направить разговор в другое русло и как бы невзначай ввернуть, что я писатель. Это должно настроить его на дружеский лад. В конце концов он же живет за счет таких, как я.
— Хорошо. Какая у тебя профессия? — спросил Хоггно.
— Я писатель! — гордо козырнул я. — Из Драконгора! Моим крестным в литературе был Данцелот Слоготокарь.
— Живые писатели меня не интересуют, — фыркнул охотник. — На их книгах не заработаешь. Хороший писатель — мертвый писатель.
— Я еще ничего не опубликовал, — сник я.
— Тогда ты стоишь еще меньше. Да и вообще что ты тут делаешь, писатель без книг?
— Меня сюда затащили.
— Самая дурацкая отговорка, какую я слышал с тех пор, как оттяпал ноги Гульденбарту Мастеровому. Когда я застукал его на моей территории, он заявил, дескать у него компас сломался. Но хотя бы не соврал. Компас у него правда отказал.
Хоггно указал на компас с разбитым стеклом среди прочих трофеев у себя на поясе.
— Ты убил Гульденбарта Мастерового?
— Этого я не говорил. Я сказал, что оттяпал ему ноги. — Хоггно махнул на два сосуда, в каждом из которых плавало по ступне.
— Я не лгу, — сказал я. — Меня затащили в катакомбы. — Тут я углядел в углу кувшин с водой. — А нельзя мне немного попить? — Нет. Воды и так мало. Кто тебя затащил?
— Некто Смайк.
— Фистомефель Смайк?
— Ты его знаешь?
— Нуда. Каждый охотник за книгами знает Смайка. Хороший клиент. Все любят Смайка.
Я натянуто улыбнулся и, чтобы сменить тему, спросил:
— Ты прочел книгу Канифолия Дождесвета?
— Ну да. Каждый охотник ее читал. Во всяком случае, те, кто умеет. Я его не люблю, но у него есть чему поучиться. — Он ткнулпальцем в алмаз на столе. — Что внутри сфинхххха сидит алмаз, до такого еще надо додуматься.
— А что охотники имеют против Дождесвета? — спросил я для поддержания разговора.
Хоггно притворился, что не слышит.
— Что ты, собственно говоря, кто такой? Ящер? — спросил он.
— Э… дракон, — ответил я и почти кожей почувствовал оценивающий взгляд из-под маски Хоггно.
— Ну и? Каковы драконы на вкус? — То есть? — испугался я.
— Каковы вы, драконы, на вкус?
— Откуда мне знать? Я же не каннибал.
— А вот я каннибал.
— Что?
— Я всеядный, — объяснил Хоггно. — И уже целую вечность не пробовал свежатины. Только консервы и червей. — Он пренебрежительно кивнул на бутыли со свернувшейся кровью, внутренностями и копошащимися личинками. — И медузосветов. В последнее время я столько треклятых медузосветов сожрал, что сам могу в темноте светиться!
Я прикинул мои шансы на побег: не велики.
— В последнее время я тоже ел мало, — отозвался я. Может, мне удастся пробудить в нем сочувствие?
— По тебе не скажешь. Ты довольно упитанный.
— Ты не можешь меня съесть! Меня отравили. В моей кровеносной системе уйма яда.
— Тогда почему ты не мертв?
— Я… я… наверное, потому что яд только одурманивает.
— Это хорошо. И наркотиков тоже я давно не употреблял. — В голосе его не было ни тени иронии. Он имел в виду в точности то, что говорил.
У меня понемногу иссякали аргументы.
— У меня есть ценная рукопись, — сказал я. — Если отведешь меня наверх, я отдам ее тебе.
— Глупости, я просто возьму ее после того, как тебя съем, — отозвался Хоггно. — Так проще.
Больше мне ничего не шло в голову. — Хватит болтать, — сказал Хоггно. — Теперь я вспомнил, почему никогда этого не любил. Вечно тебе голову морочат.
Встав, он снял со стены топор и провел большим пальцем в латной перчатке по острию, раздался тонкий писк затачивания.
— Будет быстро и небольно, — пообещал он. — Ну, насчет небольно не уверен, но быстро — это я гарантирую. Я же не психопат, как Ронг-Конг Кома. Я убиваю, чтобы выжить, а не ради удовольствия. Я полностью тебя переработаю. Мясо и органы съем. Лапы законсервирую и сбагрю какому-нибудь дураку-туристу. Голову засушу и продам в антикварную лавку ужасок. Снимай одежду, чтобы ее не кровавить!
Меня прошиб пот. Как же мне выиграть время? Схватку я в любом случае проиграю: он при оружии и в броне, к тому же опытный боец.
— Можно мне хотя бы глоток воды перед тем, как ты меня убьешь? — взмолился я.
Хоггно задумался.
— Нет, — сказал он, наконец. — Поскольку ты сейчас умрешь, это было бы пустой растратой.
Внезапно пронесся ветер, от которого заколыхались язычки свечей и затанцевали по стенам тени. Обернувшись ко входу, Хоггно недоуменно хрюкнул.
— Это… — начал он и, поднимая топор, замолк на середине фразы.
Свечи вдруг погасли, стало совершенно темно, если не считать крохотных алых точек на месте догорающих фитилей. В темноте я услышал шелест, точно штормовой ветер перелистнул страницы большой книги. Потом лихорадочное пыхтение. Изрытая проклятия, Хоггно запустил куда-то топором. Пригнувшись, я опустился на корточки. Треск. Шорох, точно что-то разорвалось. Снова шелест бумаги. А потом тишина.
Некоторое время, дрожа от ужаса, с дико бьющимся сердцем, я сидел неподвижно. Наконец решился ощупью найти стол, нашарил спички и трясущимися руками зажег свечу. Со страхом огляделся.
Хоггно Палач лежал на полу — в двух частях. Его голова была отделена и вместе со шлемом поставлена возле туловища. В левойруке у него было зажато несколько клочков пропитанной кровью бумаги. Мне не хватило хладнокровия снять шлем и посмотреть, из какого народа происходил Хоггно. Задыхаясь от ужаса, я рухнул на стул.
Довольно долго я сухо рыгал, но наконец все же несколько успокоился. И, словно бы очнувшись от транса, схватил кувшин и выпил его до дна. Сняв с гвоздя в стене нож с отверстием в рукояти, я сунул его в карман плаща и взял из глиняного горшка факел. А после покинул это малоприятное место.
Кровавый след
Снаружи я в нерешительности остановился. В черепушке титана беспокойно мигал огонек свечи, свет лился из дыр на месте зубов, наделяя череп пугающим подобием жизни. Куда мне податься теперь? Туда, откуда мы пришли? Назад через лабиринт узких каменных лазов к сфинххххам и прочим тварям Негорода? Нет уж, спасибо!
Тогда куда? Во тьму, в неизвестное? В пещеры, полные еще более чудовищных опасностей? Ничего не скажешь, привлекательная альтернатива, словно выбираешь между обезглавливанием и повешением. Вытянув перед собой руку с факелом, я всмотрелся в черноту. Ух ты, а это еще что? У моих ног лежал клочок бумаги.
Я его поднял. Он очень походил на те, которые сжимал мертвый Хоггно, только крови на этом было немного. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он покрыт потускневшими значками. Это было какое-то неизвестное мне письмо, древние руны букваримиков или что-то подобное. И вон еще один! На некотором расстоянии от исполинского черепа лежал другой клочок. Подойдя ближе, я и его поднял — и увидел еще один, опять черезнесколько метров. Что это? След? След, оставленный убийцей Хоггно? И если да, случайность это или чей-то умысел? Не пойти ли мне по нему?
Что ж, у меня появился третий вариант. Теперь я мог выбирать между повешением, обезглавливанием и четвертованием. Но во мне затеплилась искорка надежды. Ведь может статься, убийца оставил след непреднамеренно, а тогда, сам о том не подозревая, он рано или поздно выведет меня к цивилизации. А если он сделал это сознательно, то вовсе не обязательно с дурными намерениями. Если он собирался меня прикончить, то без труда расправился бы со мной в жилище Хоггно.
И потому, повернувшись спиной к черепу с его ужасным содержимым, я пошел по следу из окровавленных клочков. А он повел меня сперва через лес сталагмитов, где обитала лишь мелкая и трусливая живность, которая, шурша и попискивая, разбегалась у меня из-под ног. С изматывающим постоянством вокруг капала вода — точь-в-точь изощренная пытка, но наконец я вышел в сухой, узкий туннель с гранитными стенами, который зигзагами вел наверх. Мне вспомнилась обезображенная обезьяна, поджидав-шая нас с Хоггно как раз в таком месте, и я спросил себя, что буду делать, встретив такую тварь в одиночку. Вероятно, не успею даже вовремя найти в кармане нож.
За туннелем меня ждало широкое поле щебня (вероятно, с обрушившегося свода пещеры), над собой я различал лишь черноту, в которой скандалили летучие мыши. Вокруг тоненьким голосом напевал ветер, прохладный невидимый поток, который долгое время дул мне в лицо. По каким-то шахтам он отыскал дорогу с поверхности, и я позавидовал ему и его тайному знанию, с помощью которого и я, наверное, смог бы отсюда выбраться.
Становилось все теплее, я вышел в угольную штольню. Подбирая один за другим клочки, я пытался разгадать письмена и, потерпев неудачу, рассовывал по многочисленным карманам плаща.
Некоторое время спустя мне надоело это собирательство. Поскольку тайнопись мне все равно не давалась, я решил оставлять обрывки, где лежат. Слишком долго я смотрел исключительно себе под ноги, чтобы не пропустить ни одного, и не обращал внимания на стены туннелей — тем большим было мое удивление и радость, когда я вдруг обнаружил, что они сложены из грубо отесанных камней. Эти ходы уже творение не природы, а рук (или лап?) разумных существ! Я вернулся к цивилизации, пусть и довольно примитивной. Впереди все еще белели клочки бумаги. Теперь они попадались реже, расстояния между ними все увеличивались… И наконец я наткнулся на первую книгу!
Она лежала на земле, прямо посреди пустого коридора. Страницы и переплет у нее истончились, и сразу стало ясно, что, коснись я ее, она тут же распадется в пыль. Поэтому я решил ее не трогать. На книге лежал окровавленный клочок, и что-то подсказало мне, что это последний и отныне мне придется отыскивать дорогу самому. Сев на пол, я привалился к стене, одновременно счастливый и несчастный, усталый и настороженный. Я выбрался. Но куда? Я сбежал из дикой части катакомб, со свалки Книго-рода. Но где же я очутился?
Я закрыл глаза. Всего минуточку отдохну. Не засыпать! Впрочем, последнее казалось маловероятным, так как перед глазами у меня тут же затанцевали кошмарные образы: страшные насекомые книжного моря, исполинский червь, сфинхххх, обезглавлен-ный Хоггно… Вздрогнув, я сел прямее и с ужасом обнаружил, что факел погас. Оказавшись в полнейшей темноте, я стал панически его нашаривать, но не мог найти. Неужели его кто-то забрал? Может, мой таинственный спутник? Как он провернул, чтобы я ничего не заметил? Пошарив еще, я наткнулся на книгу: под моими когтями она распалась в пыль, я почувствовал, как по руке поползли жирные личинки. А потом услышал вздох.
«Эххххххххххх…»
Я не один. Со мной в темноте есть еще что-то.
«Эххххххххххх…»
И оно приближается.
«Эххххххххххх…»
Еще ближе. Я вжался спиной в стену.
«Эххххххххххх…»
Неведомое было почти у меня перед носом, я чувствовал его дыхание, его запах — точно распахнули дверь в гигантский антикварный магазин, словно только что поднялась буря книжной пыли, и вот-вот в лицо мне полетит плесневелая вонь фолиантов… Дыхание Тень-Короля!
Кто-то заговорил, и я проснулся. Да, проснулся. Я открыл глаза, и вот он мой факел — не погас и не украден, а честно светит на древнюю книгу и лежащий на ней окровавленный клочок. Я всего на минутку задремал. Задремал, чтобы встретиться во сне с Тень-Королем.
Три поэта
И все-таки, мои дорогие друзья, я слышал какие-то голоса. Несомненно голоса. Или это были только обрывки сна? Заблудившееся эхо, шорохи лабиринта? Взяв факел, я, кряхтя, поднялся — и вот! — снова что-то различил. Звук исходил из следующего туннеля. Только я собрался пойти на него, как он упал до шепота, а потом и вовсе стих.
Зато я увидел… книги! Целый коридор, заваленный книгами: рваными и поеденными червями, но тем не менее настоящими книгами. Счастливый я брел, по колено увязая в бумажной пыли, которая казалась мне ценнее любой сокровищницы с алмазами… И вдруг опять он, шепоток из ответвляющегося прохода. Ха, да там как будто еще и отблеск света! Прикрыв полой плаща факел, я свернул в боковую штольню. Прилепившиеся к потолку медузосве-ты сеяли жутковатый свет, но при виде их я обрадовался так, будто увидел солнце. Еще тут стояли книжные шкафы, да конечно, это была источенная червяками и затянутая паутиной старая рухлядь, но в них было множество книг. Я понемногу возвращаюсь в мир порядка! Каким же я стал непритязательным, если несколько разваливающихся шкафов с плесневелой макулатурой готов считать цивилизацией. Подойдя к одному, я хотел уже выбрать книгу.
— Ну и?… — спросили вдруг такгромко и внятно, что я вздрогнул.
— Ну и?… На мой взгляд, это сущий китч! — ответил кто-то. — Слащавая ахинея.
— На твой взгляд все ахинея, если только не напечатано праза-монийскими рунами. Ты безнадежно отстал от жизни.
Голоса доносились из соседнего туннеля. Сразу два охотника за книгами? На всякий случай я достал из кармана нож.
— Ха-ха, вы только послушайте! — произнес третий голос. Я вжался в книжный шкаф. Даже три охотника? Я пропал!
— О чем в тиши ночей таинственно мечтаю, —
продолжал третий голос, —
О чем при свете дня всечасно помышляю,
То будет тайной всем, и даже ты, мой стих,
Ты, друг мой ветреный, услада дней моих…
— Чьих, чьих? — переспросил второй.
Любопытство взяло верх, окончательно победив страх. Я еще мог бы потихоньку улизнуть, но мне просто необходимо было знать, кто это говорит. Подняв повыше нож, я подкрался к входу в таинственный туннель. И, сделав глубокий вдох, осторожно заглянул. Тут тоже было полно шкафов, а между ними стояли по колено в бумаге три диковинные фигурки, про которые сразу можно было сказать, что это уж никак не охотники.
Кое в чем они походили друг на друга, хотя и отличались телосложением: один приземистый и толстенький, другой худой и скорее хилый, третий — совсем кроха. Общими у них был малый рост (тот, что повыше, едва доходил мне до бедра) и единственный глаз на длинной шее-«стебельке». Худой читал вслух из какой-то книги:
— Тебе не передам души своей мечтанья,
А то расскажешь ты, чей глас в ночном молчаньи
Мне слышится, чей лик я всюду нахожу,
Чьи очи светят мне, чье имя я твержу.
Коротышка швырнул книгу назад в пыль.
— И, на мой взгляд, тоже китч, — сказал он. — Гольго прав.
— А, по-моему, не так уж и глупо, — протянул самый маленький гном. — Это вы все придираетесь да умничаете.
От этих малышей мне явно ничего не грозило. Это были пещерные гномы или еще какой-нибудь безобидный карликовый народец. К тому же они как будто интересовались литературой. Что тут со мной может произойти ужасного?
Сделав шаг из укрытия, я приветственно поднял руку — и запоздало сообразил, что у меня в ней нож. В развевающемся плаще и с занесенным оружием, я, наверное, походил на подлого убийцу.
Гномы ужасно перепугались и бросились сперва друг к другу, потом юркнули в разные стороны и поспешили спрятаться за стопками книг на полу и бумаги в шкафах.
— Охотник! — воскликнул один.
— У него нож! — завопил другой.
— Он нас убьет! — застонал третий. Застыв на месте, я выронил нож.
— Я не охотник за книгами, — громко сказал я. — И никого не хочу убивать. Мне нужна ваша помощь.
— Ага. Для того и ножик!
— Я его бросил, — возразил я. — Я просто заблудился.
— Опасный с виду, — крикнул один гном. — Он ящер. И под плащом, наверное, еще какое-нибудь оружие прячет. Эти охотники способны на любые гадости.
— Я драконгорец, — объяснил я, — из Драконгора.
Уже второй раз мне пришлось это кому-то объяснять. Да уж, обитатели катакомб и правда не от мира сего.
Из-за стопки книг возник одинокий глаз и с любопытством уставился на меня.
— Ты из Драконгора?
— Это моя родина.
В щелке между двумя толстыми книгами на нижней полке блеснул еще один глаз.
— Спроси у него что-нибудь из драконгорской литературы! — воскликнул его владелец.
— Как называется важнейшее произведение Грифиуса Одак-ропаря?
— «Рыцарь Хемпель», — со вздохом ответил я. Гном циркнул зубами
.
— И какое там самое смешное место?
— Уффф… Даже не могу решить, — отозвался я. — Или то, где у рыцаря проваливаются очки в доспехи, или липограмматическая глава, в которой Одакропарь обходится без буквы «е». — Я поблагодарил судьбу за встречу с Кибитцером. И еще раз — бессовестно — неведомые силы за то, что ложь так легко срывается у меня с языка.
Над кипой бумаг точно цветок на стебельке возник огромный глаз на длинной шее, и третий гном продекламировал:
Вот курица. Ваш стол. И ваш уют.
Благополучья символ уникальный!
Вот суть: да воцарится благо тут,
Поскольку этих куриц подают
На ужин тут столь мило — пунктуально!
— Да, это уж точно драконгорец, — сказал один из гномов.
— Верно. Никто больше Одакропаря по доброй воле читать не станет. Кроме нас, конечно, — пискнул второй.
— «Хемпель» не так уж плох. Если продраться через главу про уход за наконечниками копий, то сюжет в общем-то закручивается лихо, — возразил третий.
— Меня зовут Хильдегунст Мифорез, — сказал я.
— Ничего мне не говорит.
— И мне тоже.
— Никогда такого имени не слышал.
— Неудивительно, — пристыженно ответил я. — Я еще ничего не опубликовал.
— И что ты делаешь в наших катакомбах, если не охотишься за книгами?
— Меня притащили сюда против воли. Я заблудился. И я только ищу выход.
— Эка невидаль! — фыркнул тот, что сидел за книгами в шкафу. — В катакомбах полно скелетов. Те, сверху, вечно сбрасывают в наше жизненное пространство всякую дрянь.
Выражение «всякую дрянь» я решил пропустить мимо ушей.
— Первый житель Драконгора, который стоит передо мной во плоти, — раздалось из-за стопки книг. — Я много читал о дракон-горцах, но живого никогда в глаза не видел.
Я попытался соответствовать такому историческому мгновению и разгладил плащ.
— Мы большие почитатели драконгорской литературы, — донеслось из-за кипы бумаги.
— Большая для меня честь. Теперь вы кое-что про меня знаете. Можно спросить, а вы кто?
Выступив на шаг из укрытия, толстенький торжественно продекламировал:
— Мелочный вопрос
В устах того, кто безразличен к слову,
Но к делу лишь относится всерьез
И смотрит в корень, в суть вещей, в основу.
Глупости какие! Как я могу быть безразличен к слову? Я же писатель!
— О чем это ты? — спросил я. — Разве нельзя просто сказать, как тебя зовут?
Толстенький рискнул сделать еще шажок.
— Я — часть той силы, что вечно хочет зла,
Но вечно совершает благо.
И почему это мне так знакомо? Постойте-ка! Это же цитата! Цитата из… из…
— Это цитата из Аиганна Гольго фон Фентвега! — воскликнул я.
Конечно же, из Фентвега — этого невыносимого старого пугала замонийской классики. Любимца критиков и грозы школьников. Это отрывок из «Философского камня», его самого знаменитого произведения. Десятилетиями Данцелот вдалбливал мне в голову строфы из него.
Толстенький теперь окончательно покинул свое укрытие. Кожа у него была цвета спелой оливки.
— Так и есть. Это мое имя.
— Твое имя? Ты Аиганн Гольго фон Фентвег?
— Так точно. Можешь называть меня Гольго, все так делают!
Я совсем запутался. Фентвег ведь уже девятьсот лет как мертв! Из-за книг на полке выбрался другой гном. Этот был светло-голубого цвета.
— А я Кипьярд Глендинг. Для друзей просто Кип.
Кипьярд Глендинг был одним из моих любимых писателей. Он написал «Мальчик из джунглей», чем уже, на мой взгляд, завоевал себе бессмертие. Но ведь Глендинг был очень даже жив, этот двухметрового роста кабанчиковый, насколько я знал, обосновался в Книтинге.
— Так, так, — пробормотал я. — Значит, ты Кипьярд Глендинг.
— Конечно! — воскликнул худощавый гном, сложил перед грудью ручки и театрально продекламировал:
— Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив.
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена, и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.
Странно: и впрямь Кипьярд Глендинг. Отрывок из его «Заповеди», если память меня не подводит. Правду сказать, мне больше нравятся его стихи о Востоке и Западе, но на вкус и цвет… Что за странные, однако, карапузы?
— А тебя как зовут? — спросил я третьего. — Ты тоже носишь имя великого писателя?
— Ну, не такое уж оно известное, — застенчиво сказал, выходя из-за кипы бумаги, самый маленький, нежно-розовый гном. — Меня зовут Данцелот Слоготокарь.
Я вздрогнул как от удара кнутом. Имя моего крестного прокатилось по туннелю эхом точно голос призрака.
— «Все мы порождение земли, — процитировал малыш, — в прошлом — пыль, в будущем — плесень. В извечном ритме мы безостановочно бредем, но что это — праздничное шествие жизни или погребальное шествие смерти?»
— Данцелот?… — ошарашенно переспросил я, словно он стоял передо мной вживе. Ведь я только что услышал прочитанный без единой запинки отрывок из его книги.
— Слоготокарь, — дополнил малыш. — Писатель из Дракон-гора. Собственно говоря, ты должен его знать, если ты оттуда…
— Прекрасно его знаю, — прервал я. — Но как так вышло, что ты носишь его имя?
— Мы все носим имена известных писателей! — гордо воскликнул Гольго.
— Я не совсем понимаю… Троица переглянулась.
— Сейчас? — спросил Гольго.
Остальные кивнули. Потом снова поглядели на меня и хором пропели:
— Спрячь свой ножик, спрячь свой меч, Им тебя не уберечь! Победит в конце концов Племя страшных книжнецов!
Я невольно отступил на шаг. Страшные книжнецы! Жрущие все без разбору циклопы лабиринта! После Тень-Короля — самые страшные обитатели катакомб. Конечно! У них же только один глаз! Циклопы! И сейчас троица этих одноглазых медленно надвигалась на меня.
— Не бойся! — сказал Гольго. — Мы ничего тебе не сделаем. Легко сказать! Да, конечно, для всеядных циклопов они ростом невелики, но ведь и скорпионы тоже маленькие.
— Это просто наша песенка для охотников за книгами, — объяснил Гольго. — Здесь, внизу, нужно поддерживать дурную репутацию, иначе тебя в два счета прикончат.
— Хорошо, — сказал я, все еще отступая. — Значит, вы страшные книжнецы. Но причем тут имена поэтов?
— Кажется, ребята, нам нужно начать сначала, — сказал Гольго. — Он как будто тугодум.
Остальные кивнули.
— Дело обстоит так, — начал снова Кипьярд. — Каждый книж-нец выучивает наизусть собрание сочинений одного большого писателя. Это цель нашей жизни. Мой еще пишет, поэтому я, так сказать, еще не закончен.
— В отличие от меня, — вставил Гольго. — Вот я завершен. Аиганн Гольго фон Фентвег умер девятьсот лет назад. И написал семьдесят два романа, больше трех тысяч стихотворений, четыреста пятьдесят пьес и вообще во всех литературных жанрах оставил по себе кое-что примечательное. Постоянно приходится освежать память. — Он жалостливо вздохнул.
— И я тоже все произведения своего знаю наизусть, — притихнув, сказал Данцелот.
— Невелика премудрость, — пренебрежительно отозвался Кипьярд. — Всего одна книга.
— Может, он еще что-нибудь напишет, — перешел в оборону Данцелот.
