Старый писатель не был "дурой", он знал о чем говорил, такая бесстрастность возмущала многих современных ему авторов, вызывала резкие нападки, а некоторые попросту завидовали его славе - "никогда большим писателем не был и не будет" [Михайловский], "средний писатель, временщик" [Скабичевский], "возвеличивание Чехова до Пушкина и Гоголя - низкий обман публики" [Ежов]. Но больнее всего Чехов переживал отношение к себе друзей и знакомых. Он вырос в "обыкновенной" среде, был своим, обыкновенным человеком, как все. Когда близкие наконец-то начали догадываться, "кто он такой", многие не поверили, отвернулись от него. Некоторые узнавали себя в чеховских персонажах и обижались. Конечно, Чехов брал своих героев из жизни - где же их еще брать? - но это узнавание было слишком буквальным. Его друг, прекрасный художник Левитан узнал себя в неудачливом художнике в одном из рассказов и чуть не вызвал Чехова на дуэль. Его хорошо воспринимали как домашнего врача, интересного собеседника, публикатора смешных рассказов - это было понятно, это нравилось. Юморист, беллетрист да. Писатель? Великий русский писатель? Кто, Чехов?! Гордость русской литературы?! Не смешите! Обывателю казалось, что человек, живущий по соседству, покупающий хлеб в той же булочной, участвующий в совместных кутежах - никак не может быть писателем. Писатели - это Пушкин, Гоголь, Толстой или, на худой конец, Боборыкин с его нескончаемыми романами, или даже Лейкин, живущий где-то далеко... пусть даже в Москве или в Петербурге. Кто видел Пушкина или Гоголя? Кто знаком с Боборыкиным или с Лейкиным? Никто. Писатель невидим, писатель недоступен, а Антошка Чехов какой же он писатель?
      "Таханрох" постоянно напоминал о себе. Чехов все прекрасно понимал и тяжело переносил глупые знаки внимания посторонних, зависть знакомых, охлаждение друзей. Иногда даже становился похожим на своего знаменитого Ионыча. Его изводили непрошенные визитеры.
      "Мне мешают! - сердился он. - Только сяду за письменный стол - лезут всякие рыла!"
      У кого-то на именинах первый тост подняли "за присутствующего среди нас классика русской литературы! Я не знал куда деться от стыда". В ресторане "Славянский базар" какой-то купец узнал Чехова, поперхнулся водкой и обрызгал свою даму. "Расстегай не дадут съесть спокойно!" Беллетрист Ежов: "Чехову платят по 40 копеек за строку! За что?!"
      Чехова обвиняли в равнодушии к событиям и общественным интересам того времени. Один из тогдашних, а ныне забытых, литературных критиков [Скабичевский] сказал, что "от своей беспринципности господин Чехов умрет пьяным под забором". Чехов, кажется, обиделся, а фраза стала литературной, исторической. Русская интеллигенция требовала от писателей, чтобы они вплотную занимались социальными вопросами. Чехов же в ответ говорил: дело писателя - показывать факты, а читатели пусть сами оценивают и решают, как тут быть. Он считал, что от художника нельзя требовать рецептов разрешения социальных вопросов. Для этого есть специалисты, писал он, вот пусть они и судят общество, предсказывают судьбы капитализма, дают рецепты от пьянства. Пусть каждый занимается своим делом. Это кажется справедливым. "ЛИТЕРАТУРА ЕСТЬ ОПИСЫВАНИЕ ЛЮДЕЙ, А НЕ ИДЕЙ", - эта фраза приписывается Чехову, хотя и не подтверждена документально. При всем том, что Чехов старается быть предельно объективным и описывать жизнь как можно правдивее, невозможно, читая его рассказы, не чувствовать, что жестокость и бескультурье, о которых он пишет, коррупция, нищета бедных и равнодушие богатых неизбежно приведут в конце концов к кровавой революции.
      С перерывами, уезжая и возвращаясь, Чехов прожил в Мелихове пять лет, и в целом это были счастливые годы. Он написал там лучшие свои рассказы, за которые ему уже платили по очень высокой ставке - 40 копеек за строчку, то есть почти шиллинг. Он принимал участие в местных делах, хлопотал о строительстве новой дороги, на свои деньги построил для крестьянских детей три школы. У него подолгу жил брат Александр, запойный пьяница, вместе с женой и детьми, приезжали знакомые, гостили, случалось, по нескольку дней; Чехов, правда, жаловался, что они мешают работать, но на самом деле уже не мог без всего этого жить.
      - Русские писатели любят, чтобы им мешали писать, - шутил он.
      Несмотря на постоянное плохое самочувствие, он был всегда бодр, дружелюбен, любил проказы и шутки. Иногда он уезжал "проветриться" в Москву или Петербург, где не обходилось без возлияний. Во время одной из таких увеселительных поездок, в 1897 году, у Чехова открылось сильнейшее горловое кровотечение, и его пришлось поместить в клинику. Несколько дней он висел между жизнью и смертью. До сих пор он отказывался верить, что болен туберкулезом, но теперь врачи сообщили ему, что у него поражены верхушки обоих легких и, если он не хочет умереть в самом ближайшем будущем, надо изменить образ жизни. Чехов вернулся в Мелихово, хотя и понимал, что оставаться там на зиму нельзя. Приходилось отказаться от врачебной деятельности. Он уехал в Европу - в Биарриц, потом в Ниццу, а оттуда перебрался в Ялту, в Крым. Доктора рекомендовали поселиться там постоянно, (с врачами ему не повезло, этот совет был крайне рискован, зимы в Ялте оказались похуже, чем в Москве), и на аванс, полученный от своего друга и издателя Суворина, Чехов строит себе в Крыму дачу. Он по-прежнему находится в самых стесненных финансовых обстоятельствах.
      Невозможность заниматься лечебной практикой явилась для Чехова большим ударом. Что он был за врач, я не знаю [Моэм сам был врачом]. После окончания университетского курса Чехов проработал в клинике не более трех месяцев, и методы лечения применял не особенно тонкие. Однако, как человек со здравым смыслом и даром сочувствия, он, предоставляя свободу природе больного, полагает Моэм, приносил не меньше пользы, чем иные высокообразованные медики. Он консультировал Толстого, хотя тот недолюбливал врачей; Пешкова-Горького, Левитана. Богатый опыт давал свои плоды. Есть основания думать, что медицинская школа вообще идет писателям на пользу. Приобретается бесценное знание человеческой природы. Медик знает о человеке все самое худшее и самое лучшее. Когда человек болен и испуган, он сбрасывает маску, которую привык носить здоровый. И врач видит людей такими, как они есть на самом деле - эгоистичными, жестокими, жадными, малодушными; но в то же время - храбрыми, самоотверженными, добрыми и благородными. И, преклоняясь перед их достоинствами, он прощает им недостатки.
      В Ялте Чехов скучал, однако здоровье его поначалу пошло на поправку. У меня [Моэма] не было до сих пор случая упомянуть, что помимо огромного количества рассказов Чехов написал к этому времени две или три пьесы, правда, не имевшие особенного успеха. Льву Толстому они не понравились, и при встрече с Чеховым он жарко зашептал ему на ухо:
      - Вам одному скажу, не обижайтесь: вы пишете пьесы даже хуже, чем Шекспир.
      Я бы затруднился придумать лучшую похвалу.
      На репетициях этих пьес Чехов познакомился с красивой молодой актрисой, которую звали Ольга Леонардовна Книппер. Он полюбил ее и в 1901 году, к неудовольствию женской половины своего семейства, которое он все это время содержал, женился. [Моэм несправедлив - Мария Чехова не была содержанкой, она добровольно посвятила свою жизнь брату, не вышла замуж за полюбившего ее Левитана, вела хозяйство, исполняла обязанности секретаря. Отношения с Ольгой у нее поначалу не сложились.] Ольга была творческой натурой; условились, что она по-прежнему будет играть в театре, и супруги бывали вместе, только когда Чехов приезжал в Москву, чтобы повидаться с ней, или же когда она бывала свободна от спектаклей и ненадолго ездила к нему в Ялту. Нормальную семейную жизнь наладить не удавалось. Даже в редкие периоды пребывания Чехова в Москве Ольга не могла уделить ему достаточно времени.
      Бунин вспоминал:
      "Часа в четыре, а иногда и совсем под утро
      возвращалась Ольга Леонардовна, пахнущая вином и духами:
      - Что же ты не спишь, дуся?.. Тебе вредно. А вы тут
      еще, Букишончик? Ну конечно, он с вами не скучал.
      Я быстро вставал и прощался".
      Сохранились письма Чехова к ней, нежные и трогательные. "Здравствуйте, последняя страница мой жизни!"
      Улучшение здоровья Чехова продолжалось недолго, вскоре ему стало совсем плохо. Он сильно кашлял, не мог спать. К то му же к его большому огорчению, у Ольги случился выкидыш. Настроение было паршивое. Ольга давно склоняла Чехова написать легкую комедию, этого, по ее мнению, требовала публика, и он в конце концов, главным образом, видимо, чтобы выполнить просьбу жены, приступил к работе над новой пьесой. Придумал название: "Вишневый сад" и обещал Ольге, что напишет для нее выигрышную роль.
      "Пишу только по четыре строки в день, - жаловался он, - но и от этого страдаю невыносимо".
      Пьесу он все же окончил, и она была поставлена в Москве в начале 1904 года. А в июне Чехов по совету лечащего врача отправляется в Германию на курорт Баденвейлер. Один молодой русский литератор так описывал свою встречу с Чеховым накануне его отъезда:
      "На диване, обложенный подушками, не то в пальто, не
      то в халате, с пледом на ногах, сидел тоненький, как будто
      маленький, человек с узкими плечами, с узким бескровным
      лицом - до того был худ, изнурен и неузнаваем Чехов.
      Никогда не поверил бы, что можно так измениться.
      А он протягивает слабую восковую руку, на которую
      страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не
      улыбающимися глазами и говорит:
      - Завтра уезжаю. Прощайте. Еду умирать.
      Он сказал другое, не это слово, более жесткое, чем
      "умирать", которое не хотелось бы сейчас повторить.
      - Умирать еду, - настоятельно говорил он.
      Поклонитесь от меня товарищам вашим... Скажите им, что я
      их помню и некоторых очень люблю... Пожелайте им от меня
      счастья и успехов. Больше мы уже не встретимся".
      Чехову было уже сорок четыре года. В Баденвейлере ему сделалось хуже. Вечером 1 июля, укладываясь в постель, он настоял на том, чтобы Ольга, весь день просидевшая с ним, пошла прогуляться в парк. Когда она вернулась, Чехов попросил ее спуститься в ресторан поужинать. Но она объяснила ему, что гонг еще не прозвонил. И тогда, чтобы скоротать время ожидания, он стал рассказывать жене смешную историю, описывая необычайно модный курорт, где много толстых банкиров, здоровых, любящих хорошо поесть англичан и американцев. В один прекрасный вечер в городок прибывает вагон с устрицами, и все они собираются в ресторане, предвкушая утонченный ужин, - а повар, оказывается, сбежал в этом самом вагоне, и никакого ужина не будет. Чехов описывал, какой удар, какое разочарование в жизни испытали эти избалованные люди. Один из них ушел к себе и застрелился. Рассказ получился очень смешной, и Ольга от души смеялась. После ужина она опять поднялась к нему - он спокойно спал.
      Но потом ему вдруг стало совсем плохо. Был вызван врач-немец, он делал что мог, безрезультатно, Чехов умирал. Он бредил, вспоминал о каком-то японском матросе, которого видел на Сахалине. Говорил с ним о железнодорожном вагоне с замороженными устрицами. Чехов не хотел, чтобы его тело перевозили в Москву в вагоне с устрицами, но матрос настаивал. Потом он очнулся и сказал этому матросу:
      - Я умираю.
      Но японский матрос оказался немцем. Врач-немец ничего не понял, хотя что уж тут понимать; пришлось перевести:
      - Ich sterbe.
      Потом Чехов попросил бокал шампанского, чтобы забыться, облегчить страдания. Шампанского не нашлось, немец, ни на что уже не надеясь, разрешил выпить водки, такой опасной для туберкулезников, - попросту, разрешил выпить отравы. Водки тоже не было, но у хозяина отеля нашлось немного чистого медицинского спирта. Ольга заплакала и налила мужу полную рюмку. Спирт неожиданно хорошо подействовал, пульс восстановился, японский матрос исчез, Чехов уснул. Случилось чудо, в ночь с 1 на 2 июля 1904 года произошел переломный момент в смертельной болезни. Утром дела пошли на поправку, врач-немец удивленно развел руками - этих русских не поймешь, а Чехов, очнувшись, слабо пошутил:
      - Что для русского здорово, для немца - смерть.
      Что же случилось в эту ночь? Чудесное исцеление или природное, но редчайшее совпадение множества случайных обстоятельств - целебный воздух Баденвейлера, рюмка чистого спирта, бестолковый врач-немец, видение японского матроса? Вот что еще поразительно: в эту же ночь на второе июля четвертого года в Москве умер от туберкулеза друг Чехова, молодой, но уже очень известный русский писатель Алексей Пешков-Горький, "bourevestnik revouluthii" [предвестник революции], как оценивали его современники. У них осталось впечатление, что КТО-ТО в ту ночь стоял перед трудным выбором, разменивал, сомневался - кого оставить, кого забрать, кто здесь нужнее: предвестник революции или земский врач?.. Мистика или совпадение?.. Алексей Пешков так и остался в истории русской литературы молодым романтическим писателем, преждевременно сошедшим в могилу на самом взлете, а Чехов остался жить.
      Вообще, чем вызвано столь трепетное отношение интеллигенции к личности Чехова? Безусловно, высочайшим писательским мастерством, - но не только. Я внимательно разглядывал его фотографии. В самом деле, "Чеховых было много". Вот сонный студент с одутловатым лицом, вот простой деревенский парень с голубыми глазами, вот хитрый богатырь, похожий на васнецовского Алешу Поповича, а вот замордованный пациентами земский врач. Поражает, что некоторые портреты молодого Чехова удивительно похожи на Иисуса Христа - худощавый молодой человек с высоким лбом, усами и бородкой, длинными волосами. В Чехове мы ощущаем какую-то высшую тайну, о его миссии в истории человечества ничего не говорилось, - наверное, потому, что слово "миссия" к Чехову мало подходит. Верил ли Чехов в Бога, в потусторонний мир? Кажется, нет. Не верил. Веру в Бога ему в детстве отбил религиозный отец. Но иногда сомневался. Иван Бунин вспоминал, что Чехов "много раз старательно, твердо говорил, что бессмертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме - сущий вздор. Но в другом настроении еще тверже говорил противоположное:
      "Ни в коем случае не можем мы исчезнуть после смерти. Бессмертие факт".
      Смерть, жизнь, бессмертие... Чехов вроде бы допускал возможность двух противоположных решений.
      День второго июля четвертого года навсегда остался в памяти Чехова. Им уже был написан "сюрреалистический" [Чехов посмеивался над литературоведческими терминами] рассказ "Черный монах", в котором главного героя преследует видение какого-то монаха, предвестника смерти. Подобным видением для самого Чехова стал японский матрос, маленький узкоглазый человек в тельняшке и в набедренной повязке, как у борцов "сумо", появлявшийся в дни обострения болезни, мучавший, пугавший его до конца жизни.
      3
      Кризис миновал. Осенью супруги смогли уехать в Италию, и Чехов почти безвыездно прожил на острове Капри десять лет, пока окончательно не выздоровел. Впрочем, от туберкулеза он никогда не излечился, но болезнь уже протекала в медленной, вялой форме.
      - Живем дальше, - вздохнул Чехов.
      Он в то время почти не писал ничего художественного - "устал, осточертело!" - [незаконченная пьеса без названия осталась в черновиках, чеховеды между собой называют ее "Платонов"], но вел дневник и впоследствии написал мемуарную книгу "Остров Капри" (явно перекликаясь с "Островом Сахалином") о российских эмигрантах, которые после русской революции 1905 года устремились зарубеж от преследования царских властей. Ольга Леонардовна не могла жить без театра, она опять вернулась в Москву на сцену, но Чехов, кажется уже не так сильно скучал, потому что на Капри в отсутствие Книппер появилась Лидия Мизинова. Любовник ее бросил, она окончательно разочаровалась в жизни, помышляла о самоубийстве, Чехов ее утешал как мог. Все-таки, эту деликатную тему нам не обойти и здесь, кажется, самое время кратко рассказать о его семейных отношениях.
      Лидия Мизинова была сокурсницей и ближайшей подругой Маши Чеховой по учительским курсам, Антон познакомился с ней еще в молодости. Возникла любовь. Что между ними было - было или не было - не наше собачье дело, как говорят русские. Лидия, красивая молодая женщина, хотела стать то ли актрисой, то ли учительницей, то ли революционеркой - т.е., она сама не знала, что хотела. Серьезный роман с Чеховым в молодости не удался, Лидия (Лика) требовала к себе постоянного внимания, но Чехов всегда был поглощен работой. "Здоровье я прозевал так же, как и вас", - сказал Чехов. Она узнала себя в легкомысленной героине рассказа "Попрыгунья" [в этой же героине себя узнали сразу несколько подруг Чехова], обиделась и уехала с новым любовником в Париж. Ольга Леонардовна, наоборот, прекрасно знала, что хотела, - она проводила время в Москве, на сцене. Она не умела вести хозяйство, не умела готовить. Некоторые советские биографы осуждают Ольгу Книппер за то, что она не сумела создать для Чехова нормального семейного счастья, но, повторяю, давать оценки в таких делах не наше собачье дело. Чехов сидел на Капри один, как когда-то в Ялте, питался отвратительно. Мария Павловна жила в Мелихово, изредка приезжая хозяйничать к брату. Кстати, Мария систематически уничтожала все письма, в которых бросалась хоть малейшая тень на семью. Правильно делала, молодец! В ее короткие наезды на Капри жизнь Чехова менялась к лучшему, он полнел, веселел, опять принимался за надоевшую пьесу. Но Маша уезжала, и на Капри появлялась потрепанная жизнью старая любовь - Лидия Мизинова. Ольга Книппер все знала, ревновала, но не подавала на развод. Так и жили, не выясняя отношений, три женщины в жизни Чехова: сестра, жена и любовница.
      К Чехову в гости постоянно приезжал цвет русской интеллигенции того времени: писатели Александр Куприн, Иван Бунин, Леонид Андреев, Викентий Вересаев; артисты Шаляпин и Комиссаржевская, политические деятели, нелегальные революционеры. Здесь Чехов однажды познакомился с Владимиром Ульяновым (Лениным), другом умершего Пешкова-Горького, и внес свой достойный вклад в ленинскую тему - в "лениниану", как называют этот род литературы в Советском Союзе. Нелестная запись в дневнике о личности Ленина, грядущего кровавого российского диктатора, о его горячности и нетерпимости к чужому мнению, явилась причиной того, что "Остров Капри" до сих пор не издан в Советском Союзе. Приводим эту важную запись полностью:
      "Был у меня Шаляпин с очень странным маленьким
      человечком по фамилии Ульянов (с рекомендацией ко мне еще
      от живого Горького). Жутковато было читать эту
      рекомендательную записку, похожую на послание с того
      света. Покойник нахваливает Ульянова. Этот Ульянов,
      оказывается, младший брат известного казненного
      народовольца, продолжает дело брата и создал свою
      марксистскую партию. Я пошутил, что "я тоже марксист,
      потому что тоже запродался Марксу" [Чехов в то время
      издавал свое собрание сочинений у скопидомного издателя
      Адольфа Маркса]. Он [Ульянов] умеет говорить только о
      политике, то и дело хочет что-то доказать, перебивает,
      подпрыгивает, размахивает руками, чуть не дули под нос
      тычет, переходит на крик... К тому же он очень маленького
      роста и картавит. К тому же почти лысый, а где не лысый,
      там рыжий. Голова его так огромна, что перевешивает,
      раскачивает, тянет вниз все остальное тело, - так и
      кажется, что он сейчас упадет и ударится головой о землю.
      При разговоре с ним (если это можно назвать разговором)
      мне приходилось нагибаться и смотреть под ноги на его
      лысину, а Ульянов задирал голову и становился на цыпочки.
      Я так и не понял, что он от меня хотел? Им всем [то есть,
      революционерам] нужны деньги на революцию, и они
      обхаживают тех прекраснодушных богатеев, вроде Шаляпина
      или Саввы Морозова, которые склонны поиграть в эти игры.
      Ульянов от Шаляпина не отходит, Шаляпин ему "деньги дает
      на партию". Покойный Пешков возил для Ульянова через
      границу прокламации в чемодане с двойным дном. Черт-те
      что! Чем он их так охмурил? Зовет босяков к власти? Всех
      людей он делит на "классы", как в гимназии, и уверен, что
      управлять другими должен "рабочий класс". Я сам босяк, у
      меня денег нет, но я все равно на это дело не дал бы ни
      гроша. Странно, фабрикант Морозов дает деньги на то, чтобы
      у него отобрали собственную фабрику, а разбогатевший босяк
      Шаляпин поет пролетариям "Марзельезы". Экстравагантность?
      Нет, глупость. Они же его и ограбят. О литературе Ульянов
      имеет какие-то странные понятия. Льва Толстого называет
      "зеркалом русской революции". Какое-то зеркало... Что-то
      отражает... Лужа тоже отражает. Медный чайник тоже
      отражает... Лев Толстой - чайник? Нет уж, господин
      Ульянов, но на чайник больше похожи вы!"
      Чехов и Ленин друг другу не понравились. Это имело свои отдаленные последствия. Мемуарную главу об Ульянове Чехов назвал "Чайник кипит!", а в конце жизни, вернулся к этой теме, написал и передал через Илью Эренбурга [который был ликвидирован за это органами НКВД] в Париж известнейшую [на Западе] повесть "Семья Гурьяновых", где в главном герое легко угадывается Ленин. Это была последняя художественная вещь Чехова, повесть о профессиональных революционерах, тема, к которой он в молодости не знал как подступиться или просто не имел никакого желания копаться в темных душах фанатиков. "В революцию уходят по-разному", - уклончиво говорил он. Антон Павлович писал повесть очень тяжело, повторяя манеру "Рассказа неизвестного человека"; в ней описывается крушение талантливой интеллигентной семьи, которая, после неожиданной смерти отца, директора провинциальной гимназии, как видно, "человека в футляре", державшего семью в руках, ушла в революцию. Покушение на царя, казнь старшего брата, отчуждение друзей и знакомых, бытовая неустроенность, скитания на чужбине, аресты, тюрьмы, ссылки - вот содержание этой повести. Чехов часто заканчивал свои рассказы "ничем", то есть, в его концовках не происходило никакого завершающего события; в "Семье Гурьяновых" главное событие все-таки произошло, цель жизни маленького человека была достигнута, он совершил босяцкую революцию во имя счастливого будущего всего человечества ценой гражданской войны, ценой жизни 15 [пятнадцати] миллионов тех же босяков, крестьян, мещан, рабочих, купцов, буржуа, интеллигентов, аристократов, и, наконец, самой царской семьи; для кого же он ее совершал? Этого маленького человека теперь называют большим, великим, гениальным человеком, а он, полупарализованный двумя инсультами, сидит в кресле-качалке, таращит глаза, пускает слюни и мочится под себя.
      Александр Куприн в своих воспоминаниях пишет:
      "Думается, Чехов никому не раскрывал своего сердца
      вполне. Но ко всем относился благодушно, безразлично в
      смысле дружбы и в то же время с большим, может быть,
      бессознательным интересом".
      И это удивительно глубокое замечание. Оно говорит о Чехове больше, чем все те факты его долгой биографии, которые я [Моэм] излагаю.
      В 1910 году умер Лев Толстой. Как говорится, "The King is dead, long live the King!" ["Король умер, да здравствует король!"] Чехова никто не короновал, не назначал и не выбирал, но этого и не требовалось, он естественным образом, по праву "наследного принца" возглавил русскую литературу. Авторитет Чехова был беспрекословен. "Как хорошо, что в русской литературе есть Лев Толстой! - говорил Чехов в молодости. - При нем никакая литературная шваль не смеет поднять голову". Теперь обязанности Льва Толстого перешли на Чехова, и по авторитету и по старшинству в свои пятьдесят лет Чехов был первым. Генетическая наследственная связь Чехова с Пушкиным, Гоголем, Лермонтовым, Достоевским, Толстым ни у кого не вызывала сомнений, но Чехова почти не знали на Западе. Дело в том, что в начале века его издательские дела крайне запутались, Чехов потерял права на свои произведения, попал в литературную кабалу.
      Мы уже упоминали об Адольфе Марксе. "Ничего себе сочетание имени и фамилии!" - подумает современный читатель. Да, для нас это сочетание кажется странным, с изрядной долей черного юмора, но следует помнить, что в начале века о Марксе знали мало, а имя Адольф еще не было скомпрометированно, было просто именем и не выглядело зловещим. Адольф Маркс, обрусевший немец, был известным российским издателем. Еще в 1901 году он выгодно для себя купил на корню все произведения Чехова и уселся на них, как собака на сене. Таким образом Чехов неожиданно попал в литературную крепостную зависимость, в марксистскую кабалу. Маркс волен был распоряжаться всем, что написал и напишет Чехов. Чехову советовали плюнуть и разорвать договор. Но ему было "неудобно", все-таки Маркс заплатил ему неплохие деньги, которые через два года были съедены инфляцией. Начался бойкот интеллигенцией марксова издательства даже без согласия Чехова. Маркс поздно почувствовал опасность и, хотя и отпустил раба на волю, но от банкротства это его уже не спасло. Чехова наконец-то толком перевели и прочитали на Западе. Эффект был потрясающим. Бернард Шоу написал "в русском стиле" пьесу "Дом, где разбиваются сердца", Кэтрин Мэнсфилд, почти неизвестная в России, находилась под сильнейшим влиянием Чехова, если бы не Чехов, ее рассказы оказались бы иными; я [Моэм] откровенно делал свои юношеские рассказы и пьесы "под Чехова". Моэм говорит, что Чехов открыл для него Россию лучше, чем Достоевский, и описывает, как в молодости с пылом взялся за изучение русского языка, чтобы читать Чехова в оригинале, но его усердия ненадолго хватило.
      Отношение друзей и знакомых тоже изменилось, они наконец признали его. Антон жил где-то далеко, на острове Капри - вполне подходящее место для великого русского писателя. Великий писатель не может бегать в соседнюю лавку за чаем, сахаром, колбасой и бутылкой водки.
      Моэм описывает, с каким интересом он читал сборник рассказов под названием "Писатели, современники Чехова" и не мог поначалу сообразить, чем же этот сборник интересен. Наконец понял. Удивительно: нельзя сказать, что рассказы Боборыкина, Лейкина, Щеглова, Потапенко и многих других написаны "хуже" чеховских. Все они были профессиональными писателями, использовали одни и те же слова русского языка. Они писали о той же российской действительности, брали те же сюжеты, описывали тех же персонажей - купцов, телеграфистов, учителей, крестьян, актеров, проституток, студентов, генералов, врачей. Почему же именно Чехов стал "Чеховым"? Моэм понял: все дело в "чуть-чуть". Чехов заканчивал рассказ там, где другие авторы писали еще одну фразу, еще один абзац, еще одну страницу. Они начинали рассказ с вводящей подготовительной фразы, пролога, вступления - Чехов вычеркивал. Это "чуть-чуть", говорит Моэм, и есть та самая решающая мера таланта, неподдающаяся анализу литературной критики.
      В 1913 году, за год до войны, Чехов получил Нобелевскую премию по литературе. Он не отказался от премии, как Лев Толстой, небольшую часть оставил себе, а 80 тысяч долларов решил пустить на строительство начальных школ в подмосковных деревнях. Чехов прекрасно понимал, что "львиную долю этой суммы растащат, разграбят чиновники, но хоть что-то останется!" До этого он уже построил три школы на свои деньги, имел опыт. Его женщины (Мария, Ольга и Лидия) были очень недовольны.
      Хотя Чехов имел постоянные и разнообразные связи с Россией, но экзотический Капри осточертел так, что он решил рискнуть здоровьем, вернуться. Вообще, русских трудно понять с их тоской по туберкулезной российской слякоти. В Петербург Антон Павлович приехал летом 1914 года, перед самой войной. Его встречали как национального героя. Хуже национального идола. Студенты несли его на руках к автомобилю, барышни бросали цветы ему и его женщинам - Ольге, Марии и Лике, не понимая кто из них кто для Чехова.
      Вскоре началась война с Германией. Деньги лежали в швейцарском банке, и это спасло их. Теперь было не до школ. Чехов принял абсолютно неожиданное решение: основал "Фонд Чехова" и пустил деньги... на партию! Это было весьма разумно, а неожиданность состояла в том, что Чехов никогда не был практичным человеком [если не считать первый московский год, когда он привел в дом жильцов по двадцать рублей с носа], он был простой тягловой лошадью, а уж просчитать такой хитроумный финансово-политический ход вряд ли смог самостоятельно. Интересно, кто это ему присоветовал? Распорядителем "Фонда Чехова" стал его племянник Михаил Чехов, единственный в семье практичный человек, который в молодости мечтал стать артистом, но после получения дядей Антоном Нобелевской премии пошел по финансовой части, уехал в Париж, потом в Швейцарию и через каких-то десять лет артистически преумножил капитал в десятки раз, сделав дядю мультимиллионером. Большевики пытались добраться до основных капиталов "Фонда" - но "...уюшки!" - ответил им Михаил Чехов.
      Итак, Чехов не успел вложить нобелевскую премию в школы, но ОТДАЛ ЕЕ НА ПАРТИЮ. Остров Сахалин и остров Капри не прошли для него даром. Чтобы спасти всех от обездоленных, надо было помочь самим обездоленным. Поразительно предвидение этого непрактичного человека: он начал скопом скупать крайних ультра-революционеров - в 1915 году в разгар войны он выделил 100 тысяч долларов - большие деньги по тем временам - на побег заграницу группы видных ссыльных-большевиков, среди которых были Свердлов, Розенфельд [Каменев], Джугашвили [Сталин] с условием прекращения ими политической деятельности. Они подписали это обязательство и вышли из игры, - кто удрал заграницу, кто растворился в российских просторах. Вмешательство в политику этого мягкого, деликатного, больного человека ничем не объяснимо. Или он к тому времени уже изменился? Программа помощи ссыльным и каторжным принесла успех, многие большевики и левые эсеры были куплены на корню, но повлияла ли эта акция на конкретное развитие политических событий? В 1915 году большевики ни на что уже не надеялись, сам Ленин безнадежно говорил, что "до революции мы уже не доживем, ее сделают наши правнуки лет через сто". Следует ли признать прямое воздействие Чехова на историю? Или его вмешательство в политику ограничилось простой заменой, равной нулю - "шило на мыло", ушли одни, пришли другие? Что было бы, если бы? Не в пример поверхностному Аверченко и злому Бунину, Чехов так мудро объяснил и высмеял Ленина, что авторитет "Ильича" был подорван даже в самой партии.