Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Каталина

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Моэм Сомерсет / Каталина - Чтение (стр. 1)
Автор: Моэм Сомерсет
Жанр: Зарубежная проза и поэзия

 

 


Моэм Сомерсет
Каталина

      Сомерсет Моэм
      Каталина
      1
      Для города Кастель Родригеса это был знаменательный день. Горожане, в лучших одеждах, поднялись с восходом солнца. С балконов мрачных старинных дворцов знати свисали богатые драпировки, на флагштоках лениво колыхались их родовые знамена. Наступил праздник успения, 15 августа. Солнце нещадно палило с безоблачного неба. Возбуждение царило в атмосфере. В этот день после многолетнего отсутствия прибывали два выдающихся человека, уроженцы города, и в их честь готовились торжества. Одним из этих людей был фра Бласко де Валеро, епископ Сеговии, другим - его брат дон Мануэль, прославленный полководец королевской армии. Их ожидало исполнение Te Deum [Te Deum (laudamus) - Тебя, бога (хвалим) (лат.), благодарственная молитва. - Примеч. перев.] в кафедральном соборе, затем банкет в ратуше, бой быков, а лишь падет ночь - фейерверки. С самого утра на главную площадь потянулись толпы людей. Здесь они оформлялись в процессию, которая должна была встретить знаменитых гостей на подступах к городу. Шествие возглавляли городские власти, за ними шли сановники церкви и, наконец, шеренга дворян. Толпы вдоль улиц следили за процессией и сдерживали свое нетерпение в ожидании того момента, когда оба брата в сопровождении этих важных господ войдут в город, а колокола всех церквей сольются в приветственную мелодию.
      В часовне церкви, примыкающей к монастырю кармелиток, перед образом святой девы горячо молилась девушка-калека. Наконец, опершись о костыль, она поднялась с колен и захромала к выходу. После прохлады и полумрака церкви яркий солнечный свет на мгновение ослепил ее. Она остановилась и оглядела пустую площадь. Закрытые жалюзи на окнах домов. Полная тишина. Все ушли встречать гостей, и не слышалось даже лая собак. Казалось, город вымер. Взгляд девушки остановился на двухэтажном домике, зажатом между другими домами, и она безнадежно вздохнула. Ее мать и дядя Доминго, живший вместе с ними, также ушли встречать епископа и обещали вернуться лишь после боя быков. Девушка почувствовала себя совершенно одинокой и глубоко несчастной. Домой идти не хотелось, она присела на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей от дверей церкви на площадь, мощенную каменными плитами, положила рядом костыль и заплакала. А затем, сокрушенная горем, неожиданно упала лицом вниз и разрыдалась. При этом она задела костыль, и тот загремел по узким и крутым ступенькам. Это было последней каплей. Теперь ей предстояло ползти вниз, волоча парализованную правую ногу, так как передвигаться без костыля она не могла. И девушка продолжала безутешно рыдать. Внезапно она услышала ласковый голос:
      - Почему ты плачешь, дитя? Вздрогнув, она удивленно подняла голову, так как не слышала приближающихся шагов. Рядом стояла женщина в длинном, до пят, синем плаще. Казалось, она только что появилась из церкви, но девушка сама вышла оттуда и знала, что, кроме нее, там никого не было. Незнакомка откинула капюшон, и девушка решила, что та действительно вышла из церкви, ведь женщинам запрещалось находиться в доме бога с непокрытой головой. Молодая, пожалуй, высоковатая для испанки, ни единой морщинки под темными глазами, гладкая, нежная кожа, волосы, разделенные посередине на прямой пробор, сзади перехваченные простой ленточкой. Тонкие черты лица и добрый взгляд. Девушка не смогла сразу решить, стоит рядом с ней крестьянка, жена местного фермера или благородная дама. Держалась она просто и в то же время с внушающим робость достоинством. Длинный плащ скрывал остальную одежду, но, когда женщина откинула капюшон, блеснуло что-то белое, и девушка догадалась, что это цвет ее платья.
      - Осуши слезы, дитя, и скажи, как тебя зовут?
      - Каталина.
      - А почему ты сидишь тут одна и плачешь, когда все ушли встречать епископа и его брата, капитана?
      - Я - калека и не могу далеко ходить, сеньора. И что мне делать среди веселых и здоровых людей?
      Женщина стояла чуть позади, и Каталине пришлось повернуться, чтобы говорить с ней.
      - Откуда вы пришли, сеньора? - спросила девушка, взглянув на резные двери. - Я не видела вас в церкви.
      Женщина улыбнулась в ответ так нежно, что горечь тут же покинула сердце Каталины.
      - Я видела тебя, дитя. Ты молилась.
      - Да, молилась, как молюсь днем и ночью пресвятой деве с тех пор, как со мной случилась беда, и прошу ее исцелить меня.
      - И ты думаешь, она в силах помочь тебе?
      - Да, если захочет.
      Что-то доброе и дружелюбное во взгляде незнакомки заставило Каталину поведать ей свою грустную историю. Это случилось на пасху, когда в город пригнали стадо быков для корриды. Впереди гарцевали на лошадях молодые дворяне. Неожиданно из стада вырвался бык и бросился в боковую улочку. В панике люди кинулись врассыпную. Одна из лошадей сбросила седока, бык приближался. Каталина бежала изо всех сил, но поскользнулась и упала. Увидев мчащегося к ней быка, она испуганно вскрикнула и лишилась чувств. Когда Каталина пришла в себя, ей сказали, что бык ударил ее копытами и пробежал дальше. Сначала казалось, что она отделалась лишь несколькими синяками, но спустя несколько дней Каталина стала жаловаться, что не может пошевелить ногой. Доктора осмотрели ее и нашли, что нога парализована. Ногу кололи иглами, но Каталина не чувствовала боли, ей пускали кровь, поили тошнотворными отварами, но ничего не помогало. Нога омертвела.
      - Но у тебя остались руки, - заметила женщина.
      - Слава богу, иначе мы бы умерли с голоду. Вы спросили меня, почему я плачу. Потому что, став калекой, я потеряла любовь моего возлюбленного.
      - Вероятно, он не любил тебя, если оставил в трудную минуту.
      - Он любил меня всем сердцем, и я любила его больше всего на свете. Но мы - бедные люди, сеньора. Диего Мартинес - сын портного и пойдет по стопам отца. Мы собирались пожениться, как только он закончит учебу. Но бедняк не может позволить себе жену, которая не будет ходить на рынок и вести домашнее хозяйство. И мужчины всего лишь мужчины. Никому не нужна жена на костылях, и теперь Педро Алварес предложил ему свою дочь Франческу. Она страшна, как смертный грех, но Педро Алварес богат, и Диего не мог отказаться.
      Каталина снова заплакала. Женщина понимающе кивнула. Издалека донеслись звуки фанфар, барабанный бой, и затем ударили все колокола. звуки фанфар, барабанный бои, и затем ударили все колокола.
      - Они вошли в город, епископ и его брат, капитан, - сказала Каталина. Как получилось, что вы оказались здесь, сеньора, вместо того, чтобы встречать дорогих гостей?
      - Мне не хотелось туда идти. Это показалось Каталине столь странным, что она недоверчиво взглянула на незнакомку.
      - Вы не живете в этом городе, сеньора?
      - Нет.
      - Я уже подумала об этом, так как никогда не видела вас раньше. Мне казалось, что знаю всех, кто живет здесь, хотя бы в лицо.
      Женщина не ответила. Каталина более внимательно всмотрелась в нее. Будь ее кожа чуть темнее, она могла бы сойти за мавританку. А может, она - новая христианка, из тех евреек, что предпочли крещение изгнанию из страны. Однако все знали, что они тайком продолжали отправлять еврейские ритуалы, мыли руки перед трапезой и после нее, постились на йом кипур и ели мясо по пятницам. Инквизиция не теряла бдительности, и считалось небезопасным поддерживать какие-либо отношения с крещеными маврами или новыми христианами. Кто знает, что они скажут под пыткой, попав в руки Святой палаты. Каталина стала лихорадочно вспоминать, не сказала ли она чего-нибудь крамольного, так как в Испании тех времен одно неосторожно брошенное слово являлось достаточной причиной для ареста, за которым следовали недели, месяцы, а то и годы тюрьмы и пыток, прежде чем немногим счастливчикам удавалось доказать свою невиновность. И Каталина решила, что лучше как можно быстрее расстаться с этой страшной незнакомкой.
      - Мне пора идти домой, сеньора, - сказала она и тут же с присущей ей вежливостью добавила: - Прошу меня простить за то, что я вас покидаю.
      Каталина взглянула на костыль, лежащий у подножия лестницы, и заколебалась, не решаясь попросить незнакомку принести его. Но та будто и не слышала слов девушки.
      - Хотела бы ты опять пользоваться обеими ногами, дитя мое, и снова ходить и бегать, как будто с тобой никогда ничего не случалось?
      Каталина побледнела. Этот вопрос открыл ей истину. Незнакомка - не новая христианка, а мавританка: мавры, хоть и крещеные, поддерживали связь с дьяволом и с помощью черной магии творили разные чудеса. Не так давно в городе разразилась эпидемия чумы, и арестованные мавры признались на дыбе, что это дело их рук. Их сожгли на костре. Каталина онемела от страха.
      - Ну, дитя?
      - Я бы отдала все, что у меня есть, а у меня ничего нет, чтобы выздороветь, но даже ради возвращения любви моего Диего я не поступлюсь моей бессмертной душой, так как это оскорбило бы нашу святую церковь. - И, не отрывая взгляда от незнакомки, Каталина перекрестилась.
      - Тогда я скажу тебе, как ты можешь излечиться. Сын Хуана Суареса де Валеро, который лучше всех служил богу, поможет тебе. Он возложит на тебя руки во имя отца, сына и святого духа, прикажет тебе бросить костыль и идти. Ты бросишь костыль и пойдешь.
      Каталина ждала совсем другого. Слова незнакомки удивили ее, но женщина говорила с такой спокойной убежденностью, что девушка сразу ей поверила. Обретя надежду, девушка не отрывала взгляда от незнакомки. Она собиралась с духом, прежде чем задать распиравшие ее вопросы. А потом глаза Каталины расширились от изумления, а рот слегка приоткрылся, так как незнакомка исчезла. Она не могла уйти в церковь, потому что Каталина не спускала с нее глаз, она даже не пошевелилась, а просто растаяла в прозрачном воздухе. Каталина громко вскрикнула, и слезы, но уже слезы радости, вновь покатились по ее щекам.
      - Это была пресвятая дева, - прошептала она. - Я говорила с ней, как могла бы говорить с матерью. Святая Мария, а я приняла ее за мавританку или даже новую христианку!
      Ее охватило желание рассказать кому-нибудь об этой чудесной встрече. Каталина сползла со ступенек, взяла костыль, поднялась и захромала к дому. Лишь у двери она вспомнила, что там никого нет. Войдя, Каталина вдруг почувствовала, что очень голодна. Она съела ломоть хлеба, несколько оливок и запила их стаканом вина. Потом ей захотелось спать. Она присела на кровать с твердой решимостью дождаться матери и дяди Доминго. Ей так хотелось рассказать им обо всем. Но глаза стали слипаться, и скоро Каталина спала крепким сном.
      2
      Если бы не несчастный случай, Каталина стала бы писаной красавицей. Шестнадцати лет, высокая для своего возраста, стройная, с миниатюрными руками и ногами, длинными, чуть ли не до колен, черными вьющимися волосами, с румянцем на смуглых щечках и алыми губками, из-под которых при улыбке показывались ровные белоснежные зубы, она, проходя по улицам, неизменно вызывала восхищенные взгляды мужчин. Полностью ее звали Мария де лос Долорес Каталина Орта и Перес. Ее отец, Педро Орта, вскоре после рождения дочери уплыл в Америку, рассчитывая быстро сколотить состояние, и с тех пор о нем больше не слышали. Его жена, Мария Перес, так и не знала, жив он или умер, но все еще надеялась, что Педро вернется с сундуком, набитым золотом, и обогатит их всех. Набожная женщина, она каждое утро молилась о его благополучии и сердилась, когда Доминго, ее брат, говорил, что Педро, если не умер, то завел себе индианку, а то двух или трех, и не собирается возвращаться к жене, потерявшей молодость и красоту.
      Дядя Доминго доставил немало огорчений своей набожной сестре, но Мария любила брата отчасти из христианского долга, а главным образом потому, что, несмотря на многочисленные недостатки Доминго, редко кто мог устоять перед его обаянием. Она не забывала брата в молитвах и льстила себя надеждой, что лишь благодаря их действенности, а вовсе не с возрастом, Доминго наконец-то остепенится. Их отец хотел, чтобы Доминго стал священником, и отправил его в семинарию Алькала де Энарес, где тот принял низший духовный сан и ему выбрили тонзуру. В одно время с Доминго в семинарии обучался и Бласко Суарес де Валеро, теперешний епископ Сеговии, которого в тот день торжественно встречали жители города. Мария Перес частенько тяжело вздыхала, думая о том, как разошлись пути двух семинаристов. Доминго был плохим учеником. С первых дней учебы у него начались неприятности, вызванные его упрямством, непокорностью и распущенностью, и ни увещевания, ни епитимьи, ни даже бичевание не могли его смирить. К тому же он любил выпить и, как следует набравшись, пел похабные песни, оскорблявшие слух его соучеников и учителей, обязанности которых состояли в том, чтобы привить молодым умам скромность и приличие. Ему не было и двадцати, когда он взял в наложницы рабыню-мавританку с ребенком, а лишь об этом стало известно, присоединился к труппе бродячих актеров. Два года он кочевал с ними из города в город, а потом неожиданно появился в отцовском доме.
      Доминго громогласно раскаялся в своих грехах и обещал исправиться. Вероятно, провидение не уготовило Доминго карьеры священнослужителя, и он сказал отцу, что поступит в университет и будет изучать право, если тот даст ему достаточно денег, чтобы не умереть с голоду. Отец очень хотел поверить, что его единственный сын образумился, и назначил ему ежемесячное пособие. Доминго уехал в Саламанку и провел там восемь лет, не слишком утруждая себя занятиями. Отец присылал сущие гроши, и Доминго пришлось жить в пансионе с другими студентами. По вечерам в тавернах он развлекал собутыльников страшными историями и никогда не оставался голодным. Бедность не мешала Доминго наслаждаться жизнью. Бойкий на язык, обходительный, умеющий спеть веселую песню, он был желанным гостем в любой компании. Два года, проведенные в бродячем театре, не сделали из него хорошего актера, но научили многому, в том числе выигрывать в карты и кости. Когда в университете появлялся новый студент, не испытывающий недостатка в средствах, Доминго не составляло труда быстро войти к нему в доверие. Он становился гидом и наставником новичка, водил его по всем злачным местам Саламанки, и редко случалось, чтобы новичок не стал гораздо беднее, приобретя такой жизненный опыт. Зрелые состоятельные вдовушки не оставляли без внимания красивую внешность Доминго, и он не считал зазорным удовлетворять за их счет свои насущные нужды в обмен на оказываемые им услуги.
      Еще будучи актером, Доминго испытывал потребность попробовать свои силы на драматургическом поприще. Он написал несколько комедий и с легкостью мог сложить хвалебный сонет или едкую эпиграмму. Последнее и послужило причиной свалившейся на него беды. Ректор университета выпустил декрет, ущемляющий права студентов, и через пару дней на столе в таверне нашли листок с непристойными, высмеивающими его куплетами. В мгновение ока десятки копий разошлись по всему университету. Прошел слух, что стихи написал Доминго Перес. Тот отрицал свою причастность, но с таким самодовольством, что оно выглядело убедительнее признания. Добрые друзья принесли стихи ректору и сказали, кто их написал. Оригинал к тому времени исчез, и Доминго не могли уличить по почерку, но ректор навел справки и пришел к выводу, что именно этот беспутный студент оскорбил его. Не имея прямых доказательств вины Доминго, ректор избрал хитрый путь, чтобы отомстить обидчику. Не составило труда узнать подробности скандала в семинарии Алькалы, да и в университете Доминго не слыл праведником. Нашлись свидетели, готовые подтвердить под присягой, что тот богохульствовал в их присутствии. Не украшало его и увлечение азартными играми, претившими добропорядочному католику. Полученные сведения ректор передал в руки инквизиции. Святая палата ничего не делала второпях. Сбор информации держался в строгом секрете, и обычно жертва ничего не подозревала до самого последнего момента.
      И вот поздно ночью, когда Доминго уже спал, в дверь постучали, и альгвасил арестовал юношу. Когда он оделся, его препроводили не в тюрьму он имел низший духовный сан, инквизиция же избегала скандалов, бросающих тень на святую церковь, а в монастырский карцер. Там, взаперти, без разрешения кого-либо видеть и что-либо читать, даже без свечи, которая разогнала бы темноту, он оставался несколько недель, а потом предстал перед трибуналом. Ему пришлось бы плохо, если б не одно счастливое обстоятельство. Незадолго до этого ректор, тщеславный и вспыльчивый человек, крепко поссорился с инквизиторами из-за вопроса о главенстве. Те прочли куплеты Доминго и нашли, что они во многом соответствуют действительности. Конечно, его преступления требовали возмездия, но Святая палата, решили инквизиторы, могла не только карать, но и миловать раскаявшегося грешника. Тем более что в случае с Доминго освобождение последнего явилось бы публичным оскорблением зарвавшегося ректора. Доминго признал свою вину и полностью раскаялся в содеянном. Его приговорили прослушать мессу и выслали из Саламанки.
      Столь близкое знакомство с инквизицией напугало Доминго, и он вообще уехал из Испании. Воевал наемником в Италии и несколько лет провел там, погрязнув в азартных играх, в пороке и пьянстве, сквернословя, когда ему не везло в картах или костях. Ему было уже сорок, когда он вернулся в родной город, как всегда, без гроша в кармане, с двумя или тремя шрамами, полученными в пьяных драках, и с ворохом воспоминаний.
      Отец и мать Доминго умерли, и остались лишь сестра, покинутая мужем, и племянница Каталина, красивая девочка девяти лет. Муж Марии прокутил ее приданое и не оставил ничего, кроме маленького домика, где она жила с дочерью. Мария содержала себя и дочь трудной работой, искусно вышивая золотом и серебром бархатные мантии с образами Иисуса Христа, девы Марии и разных святых, а также ризы, покрова и епитрахильи, используемые в церковных церемониях. Доминго достиг того возраста, когда бродячая жизнь, которую он вел двадцать лет, теряет свои прелести, и с радостью согласился на предложение сестры остаться у нее в доме. С тех пор прошло семь лет. Он не стал обузой для трудолюбивой Марии, так как неплохо зарабатывал тем, что писал письма для неграмотных, проповеди для священников, которые ленились или не могли сочинить их сами, и прошения для обращающихся в суд. Поднаторел он и в составлении генеалогического древа для тех, кто хотел письменного доказательства чистоты крови, то есть свидетельства, что по крайней мере в течение ста лет среди его предков не было ни мавров, ни евреев. Таким образом, маленькая семья могла бы ни в чем не нуждаться, если б Доминго перестал пить и играть в карты и кости. К тому же он много тратил на книги, покупая, в основном, томики стихов и пьесы, и снова начал сочинять сам. Его комедии нигде не ставились, но он довольствовался тем, что читал их собутыльникам в любимой таверне. Вернувшись к респектабельной жизни, Доминго вновь выбрил себе тонзуру, оберегавшую в те времена от многих бед, и носил скромные одежды, подобающие его сану.
      Он очень привязался к Каталине и с радостью наблюдал, как веселый, жизнерадостный ребенок превращается в красивую девушку. Доминго взял на себя ее образование и научил Каталину читать и писать. Доминго познакомил ее с догматами веры и, испытывая отцовскую гордость, присутствовал на первом причастии Каталины. Но главным в обучении было чтение стихов, а со временем - пьес драматургов, о которых говорила вся Испания. Больше других он восхищался Лопе де Вега, называя его гением всех времен, и до того, как из-за несчастного случая Каталина стала калекой, они частенько разыгрывали сцены из наиболее полюбившихся им пьес. Девушка обладала хорошей памятью и легко запоминала длинные отрывки. Доминго не забыл основ актерского искусства и учил ее двигаться и произносить текст, где сделать паузу, а где разразиться рыданиями. Доминго к тому времени превратился в иссохшего старичка с седыми волосами и морщинистым лицом, но, как и в молодости, гремел его голос и огнем горели глаза. И когда они с Каталиной исполняли перед Марией какую-нибудь сцену, место поседевшего, морщинистого, потрепанного жизнью пьянчужки занимал галантный кавалер, принц крови, пылкий любовник. Но Каталина стала калекой, и игра в театр закончилась. Несколько недель она провела в постели, пока местные хирурги пытались в меру своих скромных возможностей вдохнуть жизнь в парализованную ногу. Наконец, они признались, что ничем не могут помочь. Таково, мол, желание бога. Диего, ее возлюбленный, уже не приходил по вечерам, чтобы полюбезничать с ней через железную решетку, и скоро Мария принесла весть, что он собирается жениться на дочери Педро Алвареса. Доминго, чтобы отвлечь Каталину, продолжал читать ей пьесы, но теперь любовные сцены вызывали у девушки столь безутешные рыдания, что ему пришлось отказаться от этой затеи.
      3
      Каталина проспала несколько часов и проснулась, услышав, что мать суетится на кухне. Девушка схватила костыль и заковыляла к ней.
      - Где дядя Доминго? - спросила она, так как хотела, чтобы и он услышал ее рассказ.
      - В таверне, где же еще, - ответила Мария. - Но я не сомневаюсь, что он вернется к ужину.
      Обычно Мария готовила горячее один раз в день, на обед, но сегодня они ушли из дому рано утром, взяв с собой лишь краюху хлеба с горчицей, и она знала, что Доминго придет голодный. Поэтому она разожгла очаг, чтобы сварить суп. Каталина не могла больше ждать.
      - Мама, мне явилась святая дева.
      - Да, милая, - рассеянно ответила Мария. - Будь добра, почисти мне морковь и нарежь ее. - Она начала готовить суп.
      - Но, мама, послушай меня. Мне явилась святая дева. Она говорила со мной.
      - Не болтай ерунды, дитя. Когда я пришла, ты крепко спала, и я не стала тебя будить. Хороший сон - к счастью. Но, раз уж ты проснулась, помоги мне готовить ужин.
      - Это был не сон. Я говорила с ней до того, как легла спать.
      И Каталина рассказала о том, что с ней произошло. Красивая в молодости, с годами Мария Перес, как и большинство испанских женщин, очень располнела. Жизнь не баловала ее, двое детей, родившихся до Каталины, умерли в раннем возрасте, муж убежал в Америку, но она смиренно приняла случившееся как испытания ее веры. Будучи не только набожной, но и практичной, она предпочитала не плакать над убежавшим молоком, но находила утешение в работе, молитвах и заботе о дочери и непутевом брате. Рассказ Каталины испугал ее. Девушка приводила столь точные детали, что казалось, это невероятное событие действительно произошло. Мария никак не находила приемлемого объяснения. Правда, от долгой болезни и потери возлюбленного у Каталины могло помутиться в голове. Она молилась в церкви, а затем сидела на жарком солнце. И все привиделось ей с такой ясностью, что она уверовала в реальность встречи со святой девой.
      - Сын дона Хуана де Валеро, который лучше всех служил богу, - епископ Сеговии, - закончила Каталина.
      - Это точно, - кивнула Мария. - Он святой.
      - Дядя Доминго хорошо знал его в молодости. Он может отвести меня к нему.
      - Успокойся, дитя, дай мне подумать.
      Церковь не жаловала людей, объявлявших во всеуслышание, что они общались с Иисусом Христом или его матерью, пресвятой девой. Не так давно монах-францисканец наделал столько шума, излечивая больных с помощью сверхъестественных сил, что им заинтересовалась Святая палата. Монаха арестовали, и больше о нем не слышали. А в монастыре кармелиток, где подрабатывала Мария, одна из монашек заявила, что Илия, основатель ордена, явился ей в келье и проявил к ней исключительную благосклонность. Настоятельница взяла хлыст и била монахиню до тех пор, пока та не призналась, что выдумала историю, чтобы занять более важное положение в ордене. И, если церковь с такой подозрительностью относилась к словам монахов и монахинь, можно представить, как она отреагирует на историю Каталины. Мария испугалась.
      - Никому ничего не рассказывай, - предупредила она дочь, - даже дяде Доминго. Я поговорю с ним после ужина, и мы решим, что нам делать. А теперь, ради бога, почисти морковь, а то мы не успеем приготовить суп.
      Каталину не слишком устроило такое решение, но она не посмела перечить матери.
      Наконец появился Доминго, слегка выпивший и в прекрасном расположении духа. Он любил послушать себя и за ужином красноречиво описал Каталине все подробности торжественной встречи, тем самым предоставив удобную возможность объяснить читателю, почему город был охвачен такой суетой и волнениями.
      4
      Предки дона Хуана Суареса де Валеро, в отличие от значительной части испанской аристократии, не породнились с богатыми и влиятельными еврейскими семьями в те времена, когда Фердинанд и Изабелла еще не объединили Кастилию и Арагон. Но чистота крови была единственным богатством дона Хуана. Ему принадлежали несколько акров тощей земли в миле от города, около деревушки Валеро, название которой, чтобы отличать себя от других Суаресов, его прапрапрадед сделал второй частью фамилии. Дон Хуан был очень беден, и женитьба на дочери дворянина из Кастель Родригеса ненамного улучшила его благосостояние. Донья Виоланта десять лет подряд рожала детей своему господину, но только трое сыновей дожили до совершеннолетия. Их звали Бласко, Мануэль и Мартин.
      Бласко, самый старший, с детских лет выказывал необычайный ум и исключительную набожность, что и определило его судьбу. Бласко послали в семинарию Алькала де Энарес, а затем в университет. Он стал бакалавром гуманитарных наук и доктором теологии в столь раннем возрасте, что все прочили ему блестящее будущее на научном поприще. Тем неожиданней оказалось его желание присоединиться к ордену доминиканцев, чтобы, уйдя из мира, посвятить себя молитвам и размышлениям о смысле бытия. Друзья пытались отговорить Бласко, указывая на суровость орденского устава, с ночными службами, полным воздержанием от мясного, частыми бичеваниями, длительными постами, но не смогли сломить его решимость, и он стал монахом. Однако его многочисленные достоинства не могли остаться незамеченными, и, когда выяснилось, что кроме красивой внешности и большой учености, он обладает мощным и мелодичным голосом и даром яростного красноречия, ему предложили стать проповедником. Ибо еще святому Доминику, основателю ордена, папа римский Гонорий III повелел проповедью обращать еретиков в истинную веру, и с тех пор доминиканцы славились как миссионеры и проповедники. Однажды Бласко послали в его родной университет Алькала де Энарес. К тому времени он уже пользовался достаточной известностью, и послушать его пришел весь город. Со всей убедительностью он доказывал многочисленной пастве важность сохранения чистоты веры и необходимость полного истребления еретиков. Громоподобным голосом требовал он от мирян, если они помнят о бессмертии души и страшатся суровости Святой палаты, доносить о том, что может привести к греху или преступной ереси. Каждому из присутствующих он вменял в долг показывать на ближнего своего, сыну - на отца, жене - на мужа, и никакие родственные или иные связи не могли освободить истинного католика от борьбы со злом, представляющим собой опасность для государства и оскорбляющим церковь. После проповеди в местное отделение Святой палаты посыпались многочисленные доносы, в результате которых трех новых христиан, сознавшихся в том, что они срезали жир с мяса и меняли постельное белье по субботам, сожгли на площади, несколько десятков раскаявшихся приговорили к длительным срокам заключения с конфискацией имущества в пользу церкви, а многих других изгнали из города или оштрафовали на крупные суммы.
      Неистовость фра Бласко де Валеро произвела столь глубокое впечатление на ректора университета, что в скором времени его избрали профессором теологии. Бласко отказывался, говоря, что недостоин столь высокого поста, но руководство ордена приказало ему согласиться, и он подчинился. Новые обязанности он выполнял с обычной для себя добросовестностью, и, хотя для лекций ему предоставили самую большую аудиторию, места для всех желающих послушать его все равно не хватало. Репутация Бласко де Валеро росла с каждым днем, и в тридцать семь лет его назначили инквизитором Святой палаты в Валенсии.
      Этот пост он принял без колебаний. В процветающий морской порт регулярно заходили суда из Англии, Франции, Нидерландов. Среди их команд было немало протестантов, частенько пытавшихся тайком провезти в Испанию запрещенные книги, такие, как Библия на испанском языке или еретические сочинения Эразма Роттердамского. Кроме того, в Валенсии и ее окрестностях жило много морисков, крещеных арабов. В силу обстоятельств они приняли христианство, но все знали, что мориски лишь прикрывались истинной верой, а на самом деле жили по законам Аллаха. Они не ели свинину, ходили дома в запрещенных одеждах и отказывались употреблять в пищу мясо животных, умерших естественной смертью. Инквизиции, поддерживаемой королевской властью, уже удалось раздавить иудаизм, и, хотя на новых христиан еще подозрительно косились, Святая палата все реже и реже находила повод для привлечения их к суду. С морисками дело обстояло иначе. В отличие от испанцев, слишком ленивых, привыкших сорить деньгами и чересчур гордых, чтобы заниматься повседневными делами, мориски отличались трудолюбием, сосредоточили в своих руках не только сельское хозяйство, но и торговлю, и становились все богаче и богаче. К тому же, их женщины рожали много детей. И государственные мужи стали высказывать опасения, как бы все богатства страны не оказались в руках морисков, а их число не превзошло бы местное население. А потом они захватили бы власть, превратив испанцев в безропотных слуг. Недопустимость такого исхода требовала принятия решительных мер. В частности, предлагалось передать морисков в руки Святой палаты за их всем известные еретические воззрения и сжечь на кострах наиболее закоренелых язычников, чтобы остальные и не помышляли о господстве над Испанией. Рассматривалась также возможность высылки морисков из страны. Однако государство не хотело увеличивать мощь арабов по ту сторону Гибралтарского пролива, переправив к ним сотни тысяч трудолюбивых людей, и склонялось к тому, чтобы вывезти морисков в открытое море и затопить корабли.
      Эта проблема волновала и фра Бласко де Валеро. В одной из наиболее известных лекций, прочитанных в университете Алькала де Энарес, он предложил отправить морисков на Ньюфаундленд, предварительно кастрировав всех мужчин, чтобы они умерли там естественной смертью. Возможно, благодаря этой лекции он и получил пост инквизитора в таком важном для Испании городе, как Валенсия.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11