У него были короткие блестящие волосы и чисто выбритое красное лицо, пухлые руки с ямочками на суставах пальцев и короткие толстые ноги. Это был жизнерадостный человек, а его трагическое прошлое, казалось, должно было оставить на нем шрамы. Хотя ему было года тридцать четыре или тридцать пять, он выглядел значительно моложе. Узнав все это, особенно же о катастрофе, которая так резко разрушила его жизнь, я пообещал себе, что, когда вновь с ним увижусь, буду значительно внимательнее к нему. Очень любопытно наблюдать различные эмоциональные реакции у разных людей. Некоторые люди, пройдя грозные сражения, опасность неминуемой смерти и невообразимые ужасы, сохраняют свой дух незатронутым, в то время как для других дрожащая лунная дорожка на пустынном море или пение птицы в лесной чаще может явиться причиной потрясения столь сильного, что целиком переворачивает их жизнь. Свидетельствует ли это о силе или слабости, недостатке воображения или же неустойчивости характера? Я не знаю. Когда я вызвал в своем воображении сцену кораблекрушения, с пронзительными криками тонущих, со всем ее ужасом, а затем последовавшее тяжелейшее испытание — расследование, глубокое горе тех, кто потерял близких, и резкие высказывания газет в адрес капитана, которые ему пришлось прочитать, его стыд и позор, я вдруг с неприятным чувством вспомнил, как капитан Батлер в разговоре со мной с открытым бесстыдством распространялся о гавайских школьницах, об Йуэлен, районе красных фонарей, и о своих удачных авантюрах. Он охотно смеялся, а мне казалось, что после пережитого он никогда не должен был засмеяться вновь. Я вспомнил его красивые белые зубы — пожалуй, единственное, что его украшало. Он начал интересовать меня, и, думая о его веселой бесшабашности, я совершенно забыл о той истории, из-за которой я должен был с ним снова встретиться. Я хотел увидеть его скорее для того, чтобы разобраться в нем, понять, что он за человек.

Уинтер все устроил, и после обеда мы отправились к причалу. Нас уже ожидала корабельная шлюпка, и мы поплыли. Шхуна стояла на якоре по ту сторону гавани, неподалеку от волнолома. Мы пристали к шхуне, и я услышал звуки юкэлеле[13]. Мы вскарабкались по лестнице.

— Видимо, он у себя в каюте, — сказал Уинтер, идущий впереди.

Каюта была маленькая, грязная, с неприбранными постелями, у одной стены был закреплен стол, а вдоль всех стен шла широкая скамья, на которой спали, по всей вероятности, пассажиры, достаточно неблагоразумные, чтобы отправиться в путешествие на таком судне. От керосиновой лампы исходил мутноватый свет. Туземная девушка играла на юкэлеле, а Батлер полулежал, положив ей голову на плечо и обняв рукой за талию.

— Вы уж простите, что побеспокоили вас, капитан, — шутливо сказал Уинтер.

— Хорошо сделали, что пришли, — сказал Батлер, приподнимаясь и пожимая нам руки. — Чем могу быть полезен?

Сгущалась теплая ночь, через открытую дверь на почти совсем синем небе виднелись бесчисленные звезды. Капитан Батлер был в майке, обнажавшей его пухлые белые руки, и невероятно грязных штанах. Ноги его были босы, зато кудрявую голову украшала чрезвычайно старая и потерявшая какую-либо форму фетровая шляпа.

— Позвольте вас представить моей девушке. Разве она не первый сорт?

Мы пожали руку действительно очень хорошенькой девушке. Она была гораздо выше капитана, и даже «мамаше Хаббард», этому балахону, который миссионеры последнего поколения напялили на сопротивлявшихся туземок в интересах благопристойности, не удавалось скрыть красоту ее форм. Трудно было предположить, что с годами она может стать тучной, ибо сейчас она была полна грации и изящества. Ее шоколадная кожа была шелковисто-нежной, глаза — прекрасны. Ее густые и мягкие черные волосы обвивали голову тугой косой. Приветствуя нас, она была очаровательно естественна и обнажала в улыбке маленькие белые ровные зубы. Без всякого сомнения, она была необыкновенно привлекательной. И легко было видеть, что капитан был влюблен в нее по уши. Он не мог оторвать от нее глаз и все время норовил коснуться ее. Его было легко понять; странным казалось другое: девушка отвечала ему взаимностью. Ее глаза светились нежностью, и губы слегка приоткрывались, как будто она с трудом сдерживает вздох страсти. Это волновало. И даже немного трогало, и я ничего не мог поделать с этим ощущением. Какое чудо создало эту влюбленную пару? Я уже жалел, что Уинтер меня привел сюда. И мне стало казаться, что грязная каюта преобразилась и теперь представлялась самым подходящим и естественным местом, где могла проявиться вся чрезмерность страсти. Я думал, что никогда не забуду эту шхуну из гавани Гонолулу, стоящую под погрузкой среди других судов и, однако же, под этим огромным звездным небом столь далекую от всего мира. И я представлял этих возлюбленных плывущими вместе через пустынные просторы Тихого океана от одного зеленого холмистого острова к другому. Легкий ветер романтики нежно овеял мое лицо.

И все же Батлер был самым неподходящим человеком в мире для романтической истории, трудно было увидеть, чем он мог вызвать любовь. В той одежде, какая была сейчас на нем, он выглядел еще толще, чем всегда, а его круглые очки придавали его лицу вид жеманного херувима. Он больше напоминал пропившегося священника. Его речь была приправлена причудливыми американизмами, и именно поэтому, не в состоянии воспроизвести ее без утраты живости, я намереваюсь пересказать историю, которую несколько позже мне поведал Батлер, своими собственными словами. К тому же он не способен завершить фразу, не употребив при этом крепких выражений, и хотя они были вполне приличными и могли оскорбить разве что женское ухо, в напечатанном виде все же они выглядели бы грубовато. Капитан был веселым человеком, и, быть может, этим объясняется его успех в любовных делах; ибо женщины (большинство из них — легкомысленные создания) с трудом выносят мужчин, которые относятся к ним слишком серьезно, и редко оказывают сопротивление шуту, способному вызвать у них смех. Их чувство юмора примитивно. Диана Эфесская[14] всегда готова отбросить свое благоразумие ради красноносого комедианта, севшего на собственную шляпу. Я полагал, что капитан Батлер обладал шармом. Если бы я не знал трагической истории о кораблекрушении, я бы считал его самым беззаботным существом в мире.

Как только мы вошли, наш хозяин позвонил в колокольчик, и теперь появился кок-китаец, неся стаканы и несколько бутылок содовой. На столе уже стояла бутылка виски и пустой стакан капитана. Когда я увидел китайца, я буквально вздрогнул: никогда не встречал я более уродливого человека. Он был невысоким, но зато толстым и к тому же некрасиво хромал. Одет он был в куртку и штаны, некогда белые, а теперь невероятно грязные; копну из торчащих седых волос венчала старая твидовая охотничья шляпа. Она выглядела бы уморительно на голове любого китайца, здесь же она представлялась просто чудовищной. Его широкое квадратное лицо было плоским, как если бы его приплюснули мощным ударом кулака, и покрыто глубокими оспинами; но самым отвратительным в его облике была ярко выраженная заячья губа, которая никогда не оперировалась, так что она поднималась углом к самому носу, обнажая огромный желтый клык. Это было ужасно. Он пришел с сигаретой в углу рта, и это, не знаю почему, придавало его лицу дьявольское выражение.

Он разлил виски и откупорил бутылку содовой.

— Не пролей, Джон, — сказал капитан.

Тот ничего не ответил и подал стакан каждому из нас. Затем вышел.

— Вижу, вы загляделись на моего китайца, — сказал Батлер с усмешкой на жирном, лоснящемся лице.

— Не хотелось бы с ним встретиться темной ночью, — сказал я.

— Он на самом деле грубоват, — согласился капитан с каким-то странным удовлетворением. — Но у него есть прекрасное качество. Готов в этом поклясться перед всем миром: стоит на него взглянуть — и тебя тут же потянет на выпивку.

Мой взгляд упал на тыкву, висевшую на стене прямо над столом, и я стал ее разглядывать. Я давно охотился за старой тыквой, и эта была получше, чем я где-либо до сих пор встречал.

— Мне ее подарил вождь одного из островов, — сказал капитан, наблюдая за мной. — Я оказал ему услугу, а он захотел меня отблагодарить.

— Он это сделал лучшим образом, — заметил я.

Я раздумывал, как осторожнее предложить капитану Батлеру продать мне ее, ведь вряд ли у него мог быть запас таких тыкв. Вдруг, как бы прочитав мои мысли, он сказал:

— Я бы не продал ее и за десять тысяч долларов.

— Еще бы, — добавил Уинтер. — Это было бы преступлением.

— Почему? — удивился я.

— Это целая история, — ответил Уинтер. — Не так ли, капитан?

— Ну конечно.

— Хотелось бы услышать ее.

— Ночь еще слишком юная, — сказал капитан.

Ночь уже явно созрела, когда Батлер удовлетворил мое любопытство, а между тем мы выпили порядочно виски, пока он живописал свои похождения в стародавние времена в Сан-Франциско и Южных морях. Наконец девушка уснула. Она свернулась калачиком на скамье, положив лицо на смуглую руку, и ее грудь мягко поднималась и опускалась вместе с дыханием. Во сне она выглядела печальной, но полной мрачной красоты.

Он нашел ее на одном из островов архипелага, среди которых плавал на своей старой ветхой шхуне в поисках груза. Канаки не любят работать, и работящие китайцы и ловкие японцы прибрали торговлю в свои руки. У ее отца был клочок земли, на котором он выращивал бананы и таро, и лодка, на которой он выходил ловить рыбу. Он был каким-то дальним родственником помощника капитана и однажды пригласил Батлера в свой маленький невзрачный домик провести свободный вечер. Они взяли с собой бутылку виски и юкэлеле. Капитан не отличался застенчивостью и, когда увидел девушку, приударил за ней. Он бегло говорил на туземном наречии, ему не составило труда быстро преодолеть застенчивость девушки. Они провели вечер, танцуя и распевая песни, и кончилось тем, что оказались сидящими рядом, причем капитан обнимал ее за талию. Случилось так, что им пришлось задержаться на острове на несколько дней, и капитан, не любивший торопиться, не прилагал усилий, чтобы сократить время стоянки. Ему было весьма неплохо в маленькой уютной гавани, ну а впереди еще была долгая жизнь. По утрам и вечерам он плавал вокруг своего судна. На берегу была бакалейная лавка, где матросы могли опрокинуть стаканчик виски, и большую часть дня он проводил здесь за игрой в криббедж с хозяином-метисом. Вечером капитан со своим помощником отправлялся в дом, где жила красивая девушка, и они пели песни и рассказывали истории. Отец девушки сам предложил Батлеру взять ее с собой. Они по-дружески обсуждали дело, а девушка, прильнув к капитану, поощряла его пожатием руки и нежной улыбкой. Он уже полюбил ее, к тому же подумывал о семейном очаге. На море порой становится тоскливо, и как было бы славно иметь рядом с собой на этой старой посудине такое очаровательное маленькое создание. Посмотрев на дело практически, он обнаружил, что она могла бы и быть полезной, скажем, штопать ему носки и следить за бельем. Ему основательно надоело получать вещи, обращенные китайцем в лохмотья во время стирки, туземцы стирают гораздо лучше, а капитан, сходя на берег в Гонолулу, любил покрасоваться в элегантном полотняном костюме. Остановка была лишь за ценой. Отец хотел двести пятьдесят долларов, а капитан, не отличавшийся большим достатком, не мог тут же выложить такую сумму. Но он был широкой натурой, да и рядом было нежное лицо девушки, и не захотел торговаться. Он предложил дать сто пятьдесят долларов сразу же, а оставшуюся сотню через три месяца. Каждая сторона выдвигала свои доводы, и в этот вечер к соглашению не пришли, но капитан загорелся идеей и спать спокойно уже не мог. Снилась любимая девушка, и он пробуждался каждый раз от ощущения, будто к его губам прикасались ее мягкие чувственные губы. Наутро он себя проклинал за то, что, когда в последний раз был в Гонолулу, проиграл за ночь в покер столь нужные ему наличные. И если накануне ночью он был влюблен в девушку, то этим утром он обезумел от страсти.

— Слушай, Бэнанес, — сказал он помощнику, — я должен получить эту девушку. Ступай и скажи старику, что я принесу ему гроши сегодня вечером. Я считаю, что мы будем готовы отплыть на рассвете.

Мне непонятно, почему помощнику дали такое эксцентричное имя. Вообще-то его звали Уилер, но, хотя он носил эту английскую фамилию, в нем не было ни капли белой крови. Это был высокий, хорошо сложенный человек, правда, со склонностью к полноте, и с гораздо более темной кожей, чем обычно бывает у гавайцев. Он был далеко не молод, и его густые курчавые волосы уже поседели. На его верхние передние зубы были надеты золотые коронки. Он ими очень гордился. Он заметно косил, и это придавало его лицу некоторую угрюмость. Капитан, любивший хорошую шутку, находил в нем неистощимый источник для юмора и тем не менее сомневался, стоит ли смеяться над дефектом Бэнанеса, поскольку видел, что тот легко раним. Не в пример большинству туземцев Бэнанес был молчалив, и капитан Батлер мог бы его невзлюбить, если бы человек с таким добрым характером был способен невзлюбить кого-нибудь. Капитану нравилось находиться в море с теми, с кем можно поболтать, он был разговорчивым, общительным существом, и каково же ему было жить изо дня в день рядом с таким парнем, который никогда не раскрывает рта, — да впору только спиться! Чего он только ни делал, чтобы раскачать помощника! Он немилосердно вышучивал его — но что хорошего смеяться в одиночку, и капитан пришел к выводу, что ни пьяный, ни трезвый Бэнанес не был подходящей компанией для белого человека. Однако он был хорошим моряком, и капитан был достаточно практичен, чтобы знать цену помощника, которому можно доверять.

Ему нередко случалось во время плаванья вернуться с берега на корабль в таком виде, что он был годен лишь на то, чтобы свалиться на койку, и очень важно было знать, что он может там остаться, пока не проспится после попойки, ибо на Бэнанеса можно было положиться. Но парень он был необщительный, а было бы таким удовольствием с кем-нибудь поболтать. Так что девушка была очень кстати. Кроме того, он не стал бы так напиваться, сходя на берег, если бы знал, что здесь, на борту, когда он вернется, его будет ждать очаровательная малютка.

Он пошел к своему приятелю лавочнику и за джином с содовой попросил у него взаймы. Лавочнику порой может понадобиться какая-нибудь услуга от капитана, и поэтому после пятнадцатиминутного разговора вполголоса (вовсе незачем трубить на весь свет о своих делах) капитан набил карманы своих брюк пачками денег и той же ночью вернулся на корабль вместе с девушкой.

Все, к чему устремлялся в своих помыслах капитан Батлер, свершилось наяву. Пить он не бросил, но пьянствовать прекратил. Провести вечер с приятелями недурно, если две-три недели не появлялся в городе, но так же приятно было вернуться к своей малышке; он представлял, как он входит в свою каюту и застает ее сладко спящей, как склоняется над ней и она медленно раскрывает глаза и протягивает к нему руки: это было замечательно! Он понял, что выгодно употребил свои деньги и, будучи щедрым человеком, смог теперь делать девушке подарки: подарил ей гребни в серебряной оправе для ее длинных волос, золотую цепочку, искусственный рубин на палец. Все-таки здорово жить на свете!

Пролетел год, целый год, а она ему не надоела. Он был не из тех, кто копается в своих чувствах, но это было настолько удивительно, что привлекло его внимание. Должно быть, что-то чудесное заключалось в этой девушке. Капитан и без посторонней помощи мог сообразить, что привязался к девушке, чего никогда ранее с ним не случалось, и порой у него появлялась мысль, что вовсе неплохо было бы на ней жениться.

Однажды помощник не явился ни к обеду, ни к чаю. Во время обеда Батлер не обратил внимания на его отсутствие, но за чаем он спросил китайца-кока:

— Где помощник? Он не придет к чаю?

— Нет хотеть чай, — ответил кок.

— Не заболел ли он?

— Не знаю.

На следующий день Бэнанес вернулся, но был он более мрачным, чем когда-либо, и капитан поинтересовался у девушки, не знает ли она, в чем дело. Она улыбнулась и пожала своими прелестными плечами. Она рассказала капитану, что Бэнанес влюбился в нее и огорчен ее отказом. Капитан обладал хорошим чувством юмора и не был ревнивым; ему показалось невероятно смешным, что Бэнанес мог влюбиться. У мужчины, столь косоглазого, как он, слишком мало шансов на взаимность. Во время чая капитан весело его поддразнивал. Делая вид, что он говорит в воздух, так, чтобы у помощника не возникло уверенности, что он все знает, капитан нанес ему несколько чувственных ударов. Девушке, однако, все это не представлялось столь же смешным, и она вскоре попросила капитана прекратить шутки. Батлера удивила ее серьезность. Она пояснила, что он не знает ее народа. Когда в них возбуждается страсть, они способны на все. Она была слегка испугана. Для Батлера это было таким абсурдом, что он искренне расхохотался.

— Если он будет докучать тебе, ты только пригрози, что скажешь мне. Это отрезвит его.

— Я думаю, лучше выгнать его совсем.

— Ну это уж дудки. Я понимаю толк в моряках, и он моряк хороший. Но если он не оставит тебя в покое, я устрою ему хорошенькую взбучку, так, чтобы отбить охоту навсегда.

Может быть, девушка обладала мудростью, не свойственной ее полу. Она знала, что бесполезно спорить с мужчиной, если он уже для себя все решил, ибо это лишь увеличит его сопротивление, и приняла все как есть. И теперь на грязной шхуне, прокладывающей свой путь через спокойное море, меж цветущих островов, назревала мрачная, напряженная драма, о которой маленький толстый капитан и не подозревал. Сопротивление девушки так разожгло Бэнанеса, что он перестал быть человеком, он был полон одним слепым желанием. Его любовь к ней выражалась не в ласке или радости, но в какой-то мрачной и дикой ярости. Ее презрение сменилось ненавистью, и, когда он обращался к ней с мольбой, она отвечала с горькой и, резкой злобой. Но борьба шла невидимая, молчаливая, и когда капитан спросил ее немного позже, оставил ли Бэнанес ее в покое, девушка солгала.

Но однажды ночью, когда они стояли у Гонолулу, Батлер вернулся с берега как раз вовремя. Они отплывали на рассвете. Бэнанес на берегу наглотался туземной водки и был пьян. Капитан, налегая на весла, услышал звуки, поразившие его. Он вскарабкался по трапу. И увидел Бэнанеса, который старался взломать дверь каюты: он проклинал девушку, грозился ее убить, если она не впустит его.

— Ты что, черт возьми, вытворяешь! — закричал Батлер.

Помощник отпустил ручку двери, бросил на капитана взгляд, полный дикой ненависти, и, ни слова не говоря, хотел уйти.

— Постой. Так что ты собирался сделать с этой дверью?

Помощник все еще молчал. Он смотрел на капитана с мрачной бессмысленной яростью.

— Я отучу тебя от твоих дрянных штучек, грязный косоглазый ниггер, — сказал капитан.

Он был на добрый фут ниже помощника и не мог с ним потягаться, но он рассчитывал на поддержку туземной команды, и кроме того, у капитана был удобный кастет. Быть может, это не оружие, каким должен пользоваться джентльмен, но ведь капитан Батлер не был джентльменом. Не привык он и иметь дела с джентльменами. Прежде чем Бэнанес мог что-нибудь сообразить, правая рука капитана выстрелила, и кулак со стальным кольцом угодил ему прямо в челюсть. Он грохнулся, как бык под топором.

— Это ему урок, — сказал капитан.

Бэнанес не шевельнулся. Девушка отперла каюту и вышла.

— Он умер?

— Нет.

Он позвал пару матросов и приказал отнести помощника на его койку. Он с удовлетворением потер руки, и его круглые голубые глаза сверкнули за стеклами очков. Но девушка была странно молчалива. Она обвила капитана руками, как бы стараясь защитить его от незримой беды.

Прошло два или три дня, пока Бэнанес поднялся на ноги, и когда он вышел из своей каюты, можно было видеть, что лицо его распухло и все в ссадинах. Несмотря на темную кожу, синяки были хорошо заметны. Батлер заметил, как он осторожно пробирался вдоль палубы, и окликнул его. Помощник молча направился к нему.

— Послушай-ка, Бэнанес, — сказал капитан, закрепляя очки на вспотевшем носу — жара стояла страшная. — Я не собираюсь тебя выгонять за это, но ты теперь должен знать, что если я бью — я бью больно. Не забывай этого и прекрати заниматься грязными делишками.

Потом он протянул руку и озарил помощника добродушной светлой улыбкой, в которой таилось обаяние капитана. Помощник взял протянутую руку, и его распухшие губы расплылись в дьявольской ухмылке. По мнению капитана, инцидент был окончательно исчерпан, и, когда они втроем сидели за обедом, он опять стал подшучивать над появившимся Бэнанесом. Тот ел с трудом, и его распухшее лицо еще больше было перекошено от боли, так что производил он действительно весьма отталкивающее впечатление.

Этим вечером, когда капитан сидел на верхней палубе, покуривая трубку, его сотрясла дрожь.

— Не понимаю, чего это меня знобит в такую ночь, — пробормотал он. — Может, я подхватил лихорадку? Целый день какое-то недомогание было.

Перед сном он принял хинин, и на следующее утро ему стало лучше, хотя и чувствовал он себя слегка ослабевшим, как после порядочной попойки.

— Видимо, с печенью не в порядке, — подумал капитан и принял таблетку.

Его совсем покинул аппетит в тот день, а к вечеру ему стало и вовсе скверно. Он прибегнул еще к одному средству, какое знал, — выпить две-три стопки горячего виски, но и это не оказалось действенным, и, когда на следующее утро он глянул в зеркало, совсем не узнал себя.

— Если я не поправлюсь к нашему возвращению на Гонолулу, придется позвать доктора Дэнби. Он-то меня поднимет на ноги.

Он уже не мог есть. Во всем теле он ощущал чрезвычайную вялость. Спал он крепко, но пробуждался совсем не отдохнувшим, наоборот, он чувствовал странное изнурение. И этому маленькому энергичному человеку, которому и в голову не могло прийти валяться в постели, приходилось прилагать огромные усилия, чтобы подняться со своей койки. Через несколько дней он обнаружил, что не в силах преодолеть охватившую его слабость, и решил отлежаться.

— Бэнанес может присмотреть за судном, — сказал он. — Он теперь в норме.

Он про себя рассмеялся, вспомнив, как часто ему приходилось валяться безмолвным бревном в своей койке после ночной попойки с приятелями. Это было до того, как он обрел свою девушку. Он улыбнулся ей и пожал ее руку. Девушка была озадачена и встревожена. Он заметил, что она беспокоится за него, и старался ее утешить. За всю свою жизнь он не болел и дня, так что через неделю он будет в полном порядке.

— Я хочу, чтобы ты выгнал Бэнанеса, — сказала она. — Я чувствую, что он всему виной.

— Ну, подобной глупости я не сделаю, кто тогда поведет судно? Я понимаю толк в моряках, и он моряк хороший. — Его голубые глаза, теперь как бы выцветшие, с пожелтевшими белками, блеснули. — Уж не думаешь ли ты, малышка, что он пытался меня отравить?

Она не ответила, но, поговорив раза два с коком-китайцем, сама взяла на себя главную заботу о питании капитана. Но он ел очень мало, и ей с огромным трудом удавалось уговорить его выпить чашку супа раза два-три в день. Было очевидно, что он очень болен, он быстро терял в весе, его упитанная физиономия побледнела и осунулась. Он не испытывал никакой боли, но с каждым днем нарастала слабость и апатия. Слабость его изнуряла. Их плавание продолжалось на этот раз около четырех недель, и к приходу в Гонолулу капитан был не на шутку встревожен своим состоянием. Он не вставал с постели уже две недели и чувствовал себя слишком слабым, чтобы подняться и отправиться к доктору. Он послал ему письмо с просьбой прийти на судно. Врач осмотрел его, но никак не мог объяснить его состояние. Температура была нормальной.

— Послушайте, капитан, — сказал он. — Я буду с вами совершенно откровенным. Я не знаю, что с вами, обследование, которое я провел, не позволяет мне установить диагноз. Вы должны отправиться в больницу, так чтобы мы держали вас под наблюдением. Никаких органических нарушений у вас нет, в этом я уверен, и, я полагаю, несколько недель в больнице приведут вас в порядок.

— Я не собираюсь покидать мое судно.

Китайцы-владельцы были странноватые типы, сказал он; если он оставит судно из-за болезни, хозяин судна может выгнать его, а ему никак нельзя терять работу. Пока он остается здесь, он застрахован контрактом, да и помощник у него первоклассный. К тому же он не хочет расстаться с девушкой. Никто не пожелал бы лучшей сиделки; если кто и мог бы вытащить его из болезни, то это лишь она. Все люди смертны, и единственное, в чем он нуждается, — чтобы его оставили в покое. Он и слушать не желал увещеваний врача, и наконец доктор уступил.

— Я выпишу вам рецепт, — сказал он неуверенно, — и посмотрим, станет ли вам лучше. А пока лучше оставайтесь в постели.

— Об этом не стоит беспокоиться, док, — отвечал капитан. — Я чувствую себя не сильнее кошки.

Но он верил в рецепт доктора так же мало, как сам доктор, и, когда остался один, утешался тем, что поджег его своей сигарой. А развлечься чем-нибудь ему было необходимо, поскольку сигара ему казалась безвкусной, и он курил потому лишь, что хотел себя убедить, что не слишком-то он болен. Вечером несколько друзей, хозяев грузовых пароходов, прослышав, что он болен, пришли его навестить. Они обсуждали его состояние за бутылкой виски и ящиком филиппинских сигар. Один из них припомнил, как с его помощником приключилась подобная же странность и ни один врач в Соединенных Штатах не сумел его вылечить. И тут он прочитал в газете рекламу какого-то патентованного лекарства и подумал, что было бы невредно попробовать его. И окреп и выздоровел всего после двух бутылок этого средства. Но болезнь придала капитану Батлеру новую и странную прозорливость, и пока они говорили, он, казалось, читал их мысли. Они считали, что он умирает. И как только они ушли от него, капитану стало страшно.

Девушка увидела его беспомощность. И решила воспользоваться удобным случаем. Она убеждала его пригласить туземного лекаря, и он решительно отказывался, но теперь она буквально умоляла его. Он слушал с тревогой в глазах. Он колебался. Было очень странным, что доктор-американец не смог сказать, что с ним такое. Но он не хотел, чтобы она подумала, что он напуган. Если он позволит проклятому ниггеру прийти осмотреть себя, то лишь затем, чтобы успокоить ее. Он сказал ей, пусть поступает как хочет.

Туземный лекарь пришел на следующую ночь. Капитан лежал один, в полудреме, каюта освещалась смутным светом керосиновой лампы. Дверь мягко отворилась, и на цыпочках вошла девушка. Она оставила дверь открытой, и кто-то тихо проскользнул вслед за ней. Капитан улыбнулся этой таинственности, но он был таким слабым, что улыбка оказалась не больше, чем слабым мерцанием в его глазах. Лекарь был маленький старичок, очень худой и морщинистый, с совершенно лысой головой и обезьяньим лицом. Он смахивал на сучковатое и согнувшееся старое дерево. Он мало походил на человека, но его глаза были яркими, и в полутьме казалось, что они вспыхивают красноватым пламенем. На нем были грязные хлопчатобумажные штаны, дангари, а верхняя часть тела оставалась обнаженной. Он присел на корточки и минут десять смотрел на капитана. Затем ощупал ладони его рук и ступни ног. Девушка испуганными глазами следила за его действиями. Не было произнесено ни слова. Потом лекарь попросил дать какую-нибудь вещь из одежды капитана. Девушка протянула ему старую фетровую шляпу, которую капитан постоянно носил; лекарь, крепко держа шляпу обеими руками, опустился обратно на пол и, раскачиваясь назад и вперед, тихо забормотал какую-то тарабарщину.

Наконец он издал слабый вздох и выронил шляпу. Он извлек из кармана своих штанов старую трубку и зажег ее. Девушка приблизилась к нему и села рядом. Он что-то прошептал ей, и она сильно вздрогнула. Несколько минут они торопливо вполголоса говорили, а затем оба поднялись. Она дала ему денег и открыла дверь. Он выскользнул так же бесшумно, как и вошел. Девушка тут же вернулась к капитану и склонилась прямо к его уху:

— Это враг молится о твоей смерти.

— Не болтай чепухи, деточка, — раздраженно сказал капитан.

— Это правда. Истинная правда! Вот почему американский доктор не способен ничего сделать. А наши люди могут. Я видела, как они это делают. Я думала, что ты в безопасности, раз ты белый человек.

— У меня нет врага.

— А Бэнанес?

— С какой стати он будет молиться о моей смерти?

— Ты должен был его прогнать до того, как он начал вредить.

— Ну, я полагаю, если меня всего-навсего сглазил Бэнанес, то я через несколько дней поднимусь и ко мне вернется аппетит.

Она некоторое время молчала и пристально смотрела на капитана.

— Неужели ты не понимаешь, что умираешь? — наконец произнесла она.

То же самое думали и приходившие его навещать два шкипера, только они не говорили это вслух. Мурашки пробежали по бледному лицу капитана.

— Доктор говорит, что у меня нет ничего серьезного. Я должен только вылежаться и буду здоров.

Она приблизила свои губы к самому уху капитана, как бы опасаясь, что ее может подслушать воздух.

— Ты умираешь, умираешь, умираешь. Ты уйдешь вместе со старым месяцем.

— Ну, это еще неизвестно.

— Ты умрешь со старым месяцем, если Бэнанес не умрет прежде.

Он был не из робкого десятка и уже пришел в себя, ошарашенный на минуту смыслом ее слов, а в особенности той страстностью и таинственностью, с какими они были произнесены. Снова улыбка промелькнула в его глазах.

— Я думаю, у меня еще есть шанс, малышка.

— Остается двенадцать дней до новолуния.

Что-то в ее тоне насторожило его.

— Послушай, девочка моя, все это — чепуха. Я не верю ни одному твоему слову. Но я не хочу, чтобы ты проделывала свои обезьяньи трюки с Бэнанесом. Он не красавец, нет, но он первоклассный помощник.

Капитан мог бы сказать ей и больше, но он смертельно устал. Он внезапно почувствовал страшную слабость и впал в обморочное состояние. В это время суток он всегда чувствовал себя хуже. Он прикрыл глаза. Девушка с минуту продолжала за ним наблюдать, а потом выскользнула из каюты. Почти полная луна проложила серебристый путь через темное море. Она лила свой свет с безоблачного неба.