Эльвира и Джузеппина сидели в кухне на краешке стульев, словно не у себя, а в гостях у чужих людей, и робко смотрели на домовладельца.
      – Ну так что будем делать? – Голос Энрико Пессины звучал отрывисто и хрипло, точно карканье. – Собираетесь вы или нет вносить плату за жилье?
      – Конечно, мы заплатим, синьор Пессина. – Эльвира была напугана визитом домовладельца, и глаза ее выдавали. – Мы же всегда платили вовремя. – Она инстинктивно поднесла руки к ушным мочкам – золотые сережки, доставшиеся ей когда-то от матери и бабушки, были проданы, чтобы внести две последние платы.
      – Я знаю, что вы всегда платили, но уже три месяца я позволяю вам жить в своем доме в долг.
      Своей согбенной костлявой фигурой, локтями, упертыми в стол, Энрико Пессина походил на ворона: у него был длинный нос и маленькие черные глаза, в которых мерцали тусклые огоньки.
      – Мы честные люди. – Эльвира прижала руки к груди, чтобы это звучало еще убедительней.
      – Вот и отлично. Давайте, как честные люди, и разрешим этот вопрос.
      Он разговаривал с матерью, а сам все время косился в сторону дочери, этой худышки с шелковистыми волосами и соблазнительным личиком. А когда та отводила глаза, жадно шарил своим прилипчивым взглядом по ее фигурке, отмечая нежные контуры расцветающей женственности.
      – Через две недели мы погасим долг. Джузеппина скоро начнет работать. – Заметив неприятное внимание мужчины к Джузеппине, которая сидела неподвижно, с опущенными глазами, Эльвира стремилась побыстрее закончить разговор.
      – Две недели – это долго. – Пессина сдвинул назад замусоленную шляпу и приоткрыл свои чувственные губы в улыбке, показывая ряд острых зубов.
      – Но вы же богатый человек. Что вам стоит подождать еще немного?
      Эльвира видела, как соседи ходят по двору, бросая любопытные взгляды в сторону кухни.
      – Если бы это зависело от меня… – он сделал выразительный жест длинной костлявой рукой и встал.
      На нем был черный костюм из бумазеи, засаленный, как и его фетровая шляпа, которую он носил и зимой, и летом.
      – Я был бы рад пойти вам навстречу. Но один просит отсрочки, другой – в долг, деньги уходят, а долги остаются, – добавил он, не спуская глаз с Джузеппины.
      – Сколько времени вы нам даете? – взмолилась женщина.
      – Два дня, считая с сегодняшнего, – изрек он.
      – А если мы и вправду не сможем?
      – Тогда вмешается закон.
      – Боже мой! Боже мой! – прошептала Эльвира, закрыв лицо руками.
      Выселение – это означало не только быть выброшенными на улицу, но к тому же еще и позор.
      – Я могу поработать на вас, – сказала Джузеппина, с трудом выдавливая из себя слова. – Я поработаю на вас, а вы засчитаете наш долг за квартиру.
      От девичьего румянца, вспыхнувшего на ее лице, взгляд мужчины загорелся и кровь взволновалась.
      – Ну что ж, – ответил он, ухмыляясь. – Посмотрим, посмотрим…
      Эльвира вскинулась, как зверь, защищающий своего детеныша.
      – Нет! Этого не будет! – воскликнула она таким резким голосом, что Джузеппина вздрогнула.
      – Тогда выкладывайте деньги, – пожал плечами Пессина.
      – Сделаем все возможное.
      – Но постарайтесь сделать это за два дня. Если же передумаете относительно девушки… – И, оставив разговор незаконченным, он ушел, прикоснувшись рукой к своей засаленной шляпе.
      Эльвира подошла к дочери и обняла, словно желая защитить.
      – Но почему, мама? – спросила та.
      – Потому что твои ноги не для таких дорожек, – ответила Эльвира.
      Никто не знал ничего определенного про Энрико Пессину. Он жил один и не знался с друзьями и родственниками. Но ходили слухи, что он падок на женщин, особенно на молоденьких девушек. По вечерам, сидя на лавочке, старухи шептались о каких-то случаях, о матерях, которые сквозь пальцы смотрели на свидания своих дочек с Пессиной, после чего, по слухам, долг за квартиру он им прощал. Эльвира не слишком доверяла всем этим россказням и все же ни за что не решилась бы отпустить дочь к нему.
      Пришел Чезаре, веселый и улыбающийся, словно выиграл в лотерею.
      – Мама, – крикнул он, – я нашел работу.
      Он подошел к ведру и жадно выпил кружку воды.
      – Бог видит и бог провидит, – перекрестилась Эльвира.
      – Я встретил синьора Пессину; он случайно не заходил сюда?
      Парень уже уселся на свое место и с аппетитом жевал поленту с салом.
      – Он приходил именно к нам.
      Эльвира и Джузеппина начали наводить порядок в кухне.
      – Из-за квартирной платы? – спросил Чезаре с набитым ртом.
      – Мы задолжали ему за три месяца, – вздохнула мать.
      – Еще две недели, и мы выплатим, – с оптимизмом сказал Чезаре.
      – Он дал нам всего два дня.
      Слова матери охладили его энтузиазм.
      – Два дня? – Он положил ложку на почти пустую тарелку и уставился на мать.
      – А если мы не заплатим, он выкинет нас вон. – Эльвира сопроводила свои слова выразительным жестом руки.
      – Не может быть, – сказал он, отодвигая тарелку. – Куда же мы в таком случае пойдем?
      Эльвира хотела ответить, что бог видит и бог провидит, но промолчала, вздохнув. Два дня – слишком мало даже для всемогущего, чтобы наверняка им помочь.
      – Я сам схожу поговорить с ним, – сказал Чезаре решительно.
      – Ты? – Мать удивилась, потому что считала его еще ребенком.
      – Я. – Он был спокоен и решителен, опираясь руками о стол, и этой позой напоминал ей отца.
      – По сути, ты теперь глава семьи, – задумчиво сказала Эльвира.
      И в самом деле, после смерти отца парень очень повзрослел – в нем уже много было от настоящего мужчины.
      – Когда ты пойдешь? – спросила она.
      – Сейчас же, немедленно. – Чезаре поднялся и вышел.
      Мать и дочь поглядели друг на друга, и обе почувствовали, что у них есть защитник. Эльвира заправила было керосиновую лампу, но решила не зажигать ее. Керосин, пожалуй, надо экономить.

      – Проходи, садись.
      Энрико Пессина сидел за столом под окном и ел из миски фасоль со свининой. Хозяин тоже жил в бараке, одном из двух, которыми владел. Он занимал в нем квартирку с отдельным входом, но маленькую и запущенную, как часто бывает у старых холостяков.
      – Я не помешал? – Чезаре потерял часть своей уверенности и нервно теребил в руках шапку.
      – Мешать ты мне не мешаешь, – сказал хозяин, продолжая жадно поглощать еду. – Мне редко случается есть в компании. Люди говорят, что я ем, как волк. Кому какое дело? Я ем три раза в день и ем то, что хочу. Они же… Хочешь, присоединяйся, – пригласил он парня за стол.
      – Нет, синьор Пессина, спасибо. Я уже поел.
      В другом случае Чезаре почувствовал бы, как у него слюнки потекли от такого лакомого блюда, но в этот момент язык присох к небу.
      – Но не фасоль же со свининой, я думаю. Со двора доносились голоса и уличный шум.
      – Поленту, – признался он.
      – Когда-то я ее тоже немало поел. Бывает, и сейчас иной раз попробую, чтобы вспомнить прежние времена. – Он отложил ложку, налил большой стакан красного вина из запыленной бутылки, выпил большими глотками и прищелкнул языком. Потом вытер губы тыльной стороной руки и шумно рыгнул. – Ну, давай, возьми стакан там, над раковиной. Я угощаю – выпей со мной.
      Парень послушно подошел к раковине и взял стакан, по краю которого ползали мухи.
      – Спасибо, синьор Пессина, – сказал он, возвращаясь к столу, за которым ел хозяин.
      Тот налил ему на донышко немного вина, посмотрел испытующе на парня, подумал и долил еще чуток.
      – Садись и пей, – сказал он милостивым тоном. Чезаре сел и поднес стакан к губам. Вино было хорошее, густое и сразу, с первого же глотка, взбодрило.
      – Ну как, ничего? – Пессина глядел с удовлетворением человека, совершившего милосердный поступок и ожидающего благодарности за него.
      – Нормально, – согласился Чезаре, которому не хотелось слишком уж унижаться перед ним.
      – Так-так, – протянул Пессина, слегка недовольный. – Ну и что же, дружочек, привело тебя ко мне?
      – Я из-за платы. – Чезаре глотнул еще из стакана, но вино застревало у него в горле.
      – Ты принес деньги? – спросил тот без церемоний.
      – Я пришел сказать вам, что денег у нас нет.
      – Это мне уже сказала твоя мать.
      Пессина жадно продолжал насыщаться, словно не ел много дней.
      – Я знаю.
      Чезаре уже ненавидел его, но не за то, что он так отвратительно ел, а за то, что ломал комедию, в то время как все они по его милости могли очутиться на улице.
      – Как бы там ни было, я дал вам два дня времени. – Он играл с ним, как кошка с мышью.
      – У нас не будет денег и через два дня. За этот срок нам денег не достать.
      – А что я могу сделать? – Пессина подмигнул своими маленькими припухшими глазками грабителя и пригладил седоватые усы.
      – Подождите неделю. Максимум две недели. Разве это так много?
      – Ты думаешь, если бы я мог, я бы этого не сделал? – Он вытер рот рукавом пиджака.
      – Не знаю, – сказал Чезаре, хотя был убежден, что, если бы тот захотел, то мог бы ждать и два года. – Вы ведь богатый человек.
      Энрико Пессина тяжело откинулся на спинку стула, достал тосканскую сигару, неторопливо обнюхал ее и наконец сунул в рот.
      – Легко сказать, богат. Послушать, что про меня болтают, так здесь припрятаны мешки золотых монет, – сказал он, сладострастно посасывая дымящуюся сигару. – Хотя никто никогда их не видел. Грех, конечно, жаловаться на свою жизнь, и все-таки, ох… Говорят, что я занимаюсь ростовщичеством, плюют на землю, когда я прохожу, и отворачиваются в другую сторону. А потом сами же приходят ко мне и плачутся, чтобы дал хоть что-нибудь под залог. Я делаю свои дела. Я всегда возвращал заложенную вещь, когда мне отдавали долг. Но чего же они хотят? Чтобы я вечно одалживал бесплатно людям, которые никогда не возвращают долгов?
      Пессина вытащил из жилетного кармана серебряные часы с эмалевым циферблатом и римскими цифрами. На крышке была выгравирована фигура женщины в тунике, с развевающимися волосами и повязкой на глазах. Он нажал на кнопку, крышка открылась, и механизм начал вызванивать приятную мелодию. Пессина поглядел на эмалевый циферблат, потом на парня, ожидая выражения изумления, но Чезаре притворился равнодушным.
      – Но если человек не может… – возразил он. Он знал, в какой нищете живут эти люди, и не мог согласиться с хозяином.
      – Ну что ж, конечно, – кивнул Пессина, разочарованно убирая часы. – Самый честный человек на свете не может заплатить долг, если у него нет денег. Но на это есть закон. Закон божий и закон мирской. – Он продолжал курить свою тосканскую сигару, с видимым удовольствием попыхивая дымком. – Перед богом все мы равны, но в нашем мире, запомни это, за все надо платить. Я не могу дать тебе что-то, если ты не дашь мне чего-нибудь взамен.
      – Мы хотим заплатить. – Чезаре чувствовал глубокое отвращение к этому человеку, хотя и понимал, что зло было не в нем самом, а в каких-то несправедливых законах, по которым устроен сам мир. – Мы только просим отсрочки в две недели вместо двух дней. Какая вам разница?
      – Это обычные отговорки, – ответил хозяин, пристукнув по столу кулаком. – Две недели превращаются в два месяца, а два месяца – в год. Хватит! Три месяца вы живете у меня в долг. Не хотите платить – отправляйтесь на все четыре стороны. Мои дома должны приносить доход. И мои деньги должны приносить плоды. – Он сдунул пепел с сигары и отпил немного вина. – Если ты крут – тебя ненавидят, но зато уважают. А если добряк – тебя презирают, хотя все твоей добротой и пользуются. Когда богач одаривает бедняков, он в конце концов и сам становится оборванцем.
      – Только одну неделю. – Чезаре встал и с суровым видом ждал ответа.
      – То, что я сказал твоей матери, то повторю и тебе. Через два дня или вы заплатите, или я выгоню вас.
      Чезаре покраснел до корней волос.
      – Сколько мы вам точно должны? – спросил он.
      – За три месяца по восемь лир в месяц. Ровно двадцать четыре лиры.
      – Вы получите ваши деньги, – сказал Чезаре с уверенностью.
      – Вот это мужской разговор, – ухмыльнулся тот. – Для тебя ведь найти их – раз плюнуть.
      Чезаре вышел на вечернюю улицу, полную шумов и приглушенных голосов. Над головой сияло звездное небо. Далеко, со стороны центра, ехал, позванивая, электрический трамвай. В последнее Рождество отец повез его покататься по городу и потратил на это десять чентезимо. Из окна трамвая он видел в тот вечер залитые огнями улицы и площади центра, ярко освещенные подъезды театров, окна кафе и ресторанов, где сидели богатые синьоры, которые могли потратить эти двадцать четыре лиры за один только день.
      Сквозь освещенные окна домов он видел кругом безмятежную жизнь, которая не имела ничего общего с его тоской и отчаянием. Почему люди так равнодушны к бедам других? Он и сам много раз видел повозки, нагруженные чьими-то жалкими пожитками, катящие куда глаза глядят, и едва удостаивал их рассеянным взглядом.
      Итак, он должен был за два дня раздобыть двадцать четыре лиры. Но где и как? Попросить в долг – об этом нечего и думать. Сэкономить – требовалось время. Из глубины темной улицы донеслись печальные звуки шарманки и скрип тележных колес. Звуки приближались, становились все громче, пока в свете фонарей не показалась лошадь, идущая размеренным шагом и запряженная в крытый цыганский фургон. На звук шарманки сбегались дети, прохожие останавливались, с интересом оглядывая необычную процессию.
      Чезаре тоже подошел и увидел на передке этого дома на колесах хрупкую черноглазую девушку с темными волосами, которая держала за поводок огромного медведя в наморднике. Правил повозкой коренастый мужичище с большой черной бородой и длинными волосами, с продетой в ухе по-цыгански серьгой. Он остановил повозку и объявил, что на пьяцца Ветра через час состоится представление, где очаровательная Долорес будет увеселять почтеннейшую публику танцем дрессированного медведя. Девушка что-то сказала медведю, и косматый зверь, покачивая головой, поклонился, приветствуя публику. Колокольчики, привязанные к его ошейнику, весело зазвенели, и дети захлопали в ладоши, в то время как взрослые обменивались удивленными взглядами.
      Цыгане, медведь, шарманка – это были прекрасные развлечения. И Чезаре вместе с толпой зевак пошел за повозкой. Что толку копаться в своих бедах? Все равно сегодня ему не удастся их разрешить.

      …Стройная молодая цыганка в цветастой юбке, с монистами на шее шла ему навстречу. Огромный медведь в кожаном наморднике, переваливаясь на двух ногах, как человек, сопровождал ее. Зверь не рычал, а пел красивым баритоном какую-то оперную арию. Слева и справа нарядно одетые дамы и господа горстями бросали к ногам девушки и зверя золотые монеты. Чезаре жадно глядел на катившиеся в пыли золотые, но не решался нагнуться и взять. Девушка улыбнулась и ободряющим кивком предложила ему собрать их. Он тут же наклонился, но стоило дотронуться до первой монеты, как раздался звучный колокольный удар… Такой же удар последовал за второй монетой, потом за третьей…
      Чезаре проснулся, и горечь разочарования охватила его – тоскливое чувство, которое делало еще более тяжким начало этого дня. Достаточно одного золотого из тех, что он видел во сне, чтобы заплатить хозяину за квартиру. Но это было только во сне…
      Свет, проникавший сквозь закрытые жалюзи, был тусклым и холодным, значит, небо затянуто облаками, и днем будет дождь. Даже погода была пасмурной и ненастной, под стать его настроению.
      Чезаре угрюмо поднялся, умылся, позавтракал наскоро и заторопился к выходу, стремясь поскорее выйти из дому, прежде чем Риччо зайдет за ним. Обычно тот заходил за ним утром, чтобы вместе отправиться на работу, но сегодня он предпочел бы встретить приятеля уже на пути.
      – Счастливо, Чезаре… – шелестящий голос Джузеппины застиг его на пороге. Он вернулся, затворив приоткрытую дверь, и подошел к постели сестры.
      – Я думал, ты спишь, – сказал он.
      – Давно уже не сплю, – прошептала она, привставая. – Я слышала, как ты метался и бредил во сне. Приснилось что-нибудь плохое?..
      – Да, приснилось, – нехотя пробормотал он. – А ты спи. Еще рано.
      – Я выспалась, – сказала сестра и, заглянув ему в глаза, добавила материнским тоном: – Не беспокойся, Чезаре, все будет хорошо.
      – О чем это ты? – спросил он, хотя и сам прекрасно знал о чем.
      – О деньгах за квартиру. Не беспокойся о них. Джузеппина почти не спала, думая об этом всю ночь, и ей казалось, что выход найден.
      – Попробуй не беспокоиться, – вырвалось у него.
      – Как-нибудь устроится. Не думай больше о них.
      – Легко сказать, – проворчал он. – Устроится… Добавь, как мама еще, что господь бог все устроит. Ну, ладно, поспи немного, а мне пора уходить.
      Небо до самого горизонта было серым, когда он вышел на улицу, и черные тучи ползли с севера на юг. Риччо он увидел на дороге, тот радостным жестом приветствовал его. Одним прыжком приятель перемахнул через большую колдобину и оказался рядом с Чезаре.
      – Ты что такой мрачный? Любимый кот издох? – пошутил он, заметив, что друг невесело смотрит.
      – Угадал, – отрезал Чезаре и, не добавив больше ни слова, двинулся вперед по дороге.
      – Чудак ты все-таки, – пожал плечами Риччо и, обиженный, тоже замкнулся в себе. Всю жизнь они дружили, а до конца он так и не мог понять характера друга, простого и честного парня, но как будто таящего что-то глубоко в душе.
      Молча прошли они почти полпути. Тучи медленно сгущались и словно сразу наступали сумерки.
      – Я возвращаюсь, – вдруг остановился Чезаре. – Мне нужно обратно домой.
      – Да ты с ума сошел! – удивился Риччо, постукивая себя пальцем по лбу. – Какая муха тебя укусила?
      – Я возвращаюсь, – сказал Чезаре с решительным и мрачным лицом.
      – Но что я скажу в прачечной? Ты ведь потеряешь работу!
      – Ничего. Скажешь, что я по какой-то причине не смог. Выдумай по дороге причину.
      И, ничего не добавив больше, он действительно повернул назад.
      – Но какую же чертову причину я выдумаю? – заорал ему вслед Риччо.
      – Какую хочешь! – ответил Чезаре, стремительно удаляясь. – А можешь вообще никакой не выдумывать. – Просить он не любил.
      – Пошел ты к черту! – бледный от злости выругался Риччо, но приятель уже не слышал его.
      Да, Чезаре не колебался больше: он выполнит задуманное, раз уж он так решил, и деньги, чтобы уплатить за квартиру, он так или иначе достанет. Подходя к своему кварталу, он сделал большой крюк, чтобы избежать встречи с кем-нибудь из соседей или знакомых, и грязными улочками добрался до церкви Сан-Лоренцо. Он хорошо знал этот храм и его настоятеля дона Оресте, поскольку часто прислуживал здесь. В левом боковом нефе под изображением святого Лоренцо был специальный ящичек для подаяний, который вскрывался лишь раз в году, обычно в июле. К нему-то и направлялся сейчас Чезаре.
      В прошлом году, открыв этот ящик, дон Оресте насчитал в нем целых сто пятьдесят лир, а поскольку уже был конец июня, там должно быть достаточно денег. Чезаре отдавал себе отчет в святотатстве задуманного, но, в конце концов, другого выхода нет. Если господь бог всеведущ, он, конечно же, знает об этом и не накажет очень уж строго. Не мог же он, в самом деле, хотеть, чтобы всех их хозяин выбросил завтра на улицу. Это было бы жестоко с его стороны.
      Перешагнув, однако, порог маленькой церкви, Чезаре вдруг растерял свою уверенность, хотя и не собирался отступать. Если в этом и был грех, то он все равно его уже совершил в тот момент, когда принимал решение. Церковь была пуста, и проникавший в нее сквозь цветные витражи свет придавал ей особую величественность. Запах ладана, увядших цветов и свечей, тот особый церковный запах, который обычно действовал на него успокаивающе, на этот раз только усилил в его душе тревогу.
      Он встал на колени перед изображением святого Лоренцо, в ногах которого был этот ящичек, но, помедлив, обратился с молитвой не к нему, а напрямик к самому господу богу:
      – Господи, я совершаю нечестивое дело, но я возьму только, чтобы заплатить за квартиру. Сейчас эти деньги тебе не нужны, а нам они позарез нужны. Господи, я никогда не крал, не хочу и впредь этим заниматься – я просто на какое-то время беру у тебя в долг. Если ты одолжишь мне эти деньги, я верну их тебе с процентами. Честное слово, верну!.. Я принесу и положу их сюда, в этот же самый ящичек…
      Чезаре затаил дыхание и прислушался, дожидаясь ответа, но в церкви стояла полная тишина. «Молчание – знак согласия», – решил он и, оглядевшись, чтобы убедиться, что никто не следит за ним, торопливо взломал слабый запор на ящичке лезвием своего перочинного ножа. Быстро отсчитал монеты и монетки, взяв ровно двадцать четыре лиры, и тут же вышел из церкви вон. Он уходил с колотящимся сердцем, но уверенный, что договорился с господом богом и свое обязательство перед ним честно выполнит.
      Часы на колокольне показывали уже десять, и ему неудержимо хотелось припуститься бегом. Но он пересилил себя и ушел неторопливым шагом, чтобы не вызывать подозрений. До дому он добрался в половине одиннадцатого. Аугусто был занят тем, что наблюдал за младшими, которые, как и все малыши, все время норовили куда-нибудь спрятаться. Славный мальчик был этот Аугусто и усердно исполнял свои обязанности старшего брата.
      – Но почему ты не в школе? – спросил Чезаре обеспокоенный. – И где Джузеппина?
      – Она велела мне присмотреть за ними, – сказал тот, указывая на Анаклета и Серафину, которые лепили что-то из глины возле уличной водоколонки. – А сама ушла.
      – Куда?
      – Я не знаю, – ответил мальчик и, увидев побледневшее лицо старшего брата, перепугался. – Я не знаю, она не сказала.
      – В какую сторону она пошла?
      – Вон туда, – показал он худенькой своей рукой. Чезаре охватила тревога. Именно там жил хозяин, Энрико Пессина, и Джузеппина явно пошла к нему.
      Не говоря ни слова, он бросился к дому хозяина, но до цели не дошел. Он встретил сестру на полдороге, сидящую с поникшей головой под старым дубом. Сердце его сжалось в страшном предчувствии. Было заметно, что она много плакала, хотя сейчас ее глаза были жгуче сухи. Лицо горело, волосы разметались, ситцевое платье все измято.
      – Ты была у него? – спросил Чезаре.
      – Да, – не смея солгать, опустила глаза она.
      – Зачем ты это сделала? – Он чувствовал, как горло ему сдавила тугая петля.
      – Мне казалось, что другого выхода нет, – проговорила она чужим голосом. – Я не хотела, чтобы он выгнал нас на улицу.
      – Зачем ты это сделала? Почему не предупредила меня? Он не собирался укорять сестру, но сердце жгли ярость и обида.
      – Мне казалось, что другого выхода нет, – повторила девушка. – Хозяин сказал, что простит нам этот долг, и мы еще целых три месяца можем жить в нашей квартире.
      – Пойдем домой.
      Чезаре помог ей подняться, и они медленно пошли к дому. Джузеппина кусала губы, наклонив голову, слезы застилали ей глаза.
      – Вы никогда не простите меня? – спросила она дрогнувшим голосом.
      – Тут нечего прощать, – ответил Чезаре. – Виновата не ты.
      Его невидящие глаза горели ненавистью.
      – Мне казалось, что иного выхода нет. – Эту фразу она повторяла снова и снова.
      – Забудь об этом, словно этого никогда и не было, – сказал Чезаре. Он протянул руку к сестре и дотронулся до ее волос. – Ты забудешь все это.
      – Нет, – сказала она. – Я стану монахиней. Иначе не смогу жить.
      – Об этом мы еще поговорим. А сейчас обещай мне, что все это останется между нами.
      – Между нами?.. – Она подняла голову и посмотрела на него отчаянным взглядом.
      – Да. Тебя видел кто-нибудь?
      – Нет, не видел никто.
      – Об этом ничего не должна знать даже мать.
      Чезаре привел сестру домой и уложил в постель. Дома не было никого – младшие еще играли на улице.
      – Мне холодно, – бормотала Джузеппина, укрываясь одеялом. Она вся дрожала, как в лихорадке.
      – Это ничего, скоро пройдет, – утешал он. – Главное, чтобы мама ничего не заметила.
      – Я встану раньше, чем она вернется, – пообещала Джузеппина.
      – Хорошо, – сказал он. – А я ухожу, у меня есть дела. Выйдя из дома, Чезаре снова направился в церковь. Он шел привычным, знакомым путем, но мир вокруг в одно утро переменился. Это был иной мир, чем тот, в котором он жил до сих пор, – мир темный и враждебный, в котором торжествовало зло. Сердце его сжималось от отчаяния и горя, но страха он не ощущал. Он уже знал, как ему жить в этом мире, он был готов ко всему.
      Добравшись до церкви Сан-Лоренцо, он подошел к ящичку для пожертвований и положил все деньги на место, все до последнего чентезимо.
      – С тобой, господи, мы в расчете, – сказал он. – Осталось рассчитаться еще с этим дьяволом.
 
      – Ничего себе! Хорош помощничек! – набросилась на Чезаре хозяйка, едва он появился на пороге прачечной. – Ты где это шлялся полдня?
      – Мне было нужно. Но этого больше никогда не случится, – глядя ей в глаза, сказал он.
      – Ему нужно было!.. – Вдова все более распалялась, раздраженная холодным спокойствием этого парня, которое временами подавляло ее. – Завтра ты, может, вообще не явишься? Так сразу об этом скажи!
      – Этого больше никогда не случится, – упрямо повторил он. – Я могу приступить к работе?
      – Ты давно к ней должен был приступить. И знай, я не стану держать у себя шалопаев.
      Весь остаток дня до позднего вечера Чезаре работал как проклятый, обливаясь потом во влажной жаре и духоте. Но, толкая взад и вперед между котлами тележки с мокрым бельем, стискивая зубы от напряжения и усталости, он чувствовал, что работа все же отвлекает его. Она спасала от тоски и отчаяния.
      И все же мысли о случившемся с Джузеппиной не оставляли его. Даже ночью, когда, изнемогая от усталости, Чезаре наконец уснул, ему не удалось обрести успокоение. Кошмары мучили его всю ночь. То и дело он просыпался и прислушивался к легкому дыханию Джузеппины, которая скорее всего притворялась, что спит. Он чувствовал ее отчаяние.
      Это была тяжелая ночь, но, когда наступил новый день, на лице Чезаре не осталось и следов пережитого – оно было спокойным и сосредоточенным, как всегда. Боль ушла в глубь души. Она не давала забыть о случившемся и о тех счетах, который он должен был кое с кем свести. И откладывать это он не собирался.

      Газеты писали о войне, которая вот-вот перевернет весь мир, но Джузеппина не читала газет и не интересовалась политикой.