Капитан Бенедетто Казати сидел в кожаном кресле за письменным столом, заваленным папками, книгами и картами. Комната в доме, где расположился командный пункт, была хорошо прогрета. На другом столе, круглом, с резной крышкой, стояли бутылки с коньяком, анисовкой и еще какими-то винами, неизвестными Чезаре.
      – Я бы никогда тебя не узнал, – сказал офицер. – Сейчас ты похож на человека.
      – У меня было время привести себя в порядок, – лаконично ответил Чезаре. Он умолчал о том магическом воздействии, которое произвела в его взводе записка со штемпелем командного пункта. Ему не только дали возможность помыться и переодеться, заменив на новую ту грязную, превратившуюся в лохмотья форму, которая была на нем, но даже нашли место рядом с водителем в грузовике «ФИАТ 18-БЛ», чтобы он смог без промедления добраться сюда.
      – Садись, – пригласил его капитан, указав на один из двух стульев с высокими спинками, стоящих перед столом.
      Чезаре послушался, хотя и чувствовал некоторую неловкость, садясь в присутствии офицера.
      – Ты правильно сделал, что поверил моему слову. Надеюсь, ты это сознаешь?
      – Да, синьор капитан. – Он приготовился отвечать коротко и вежливо, не вступая в долгий разговор.
      – Сигарету? – подвинул ему Казати серебряный портсигар.
      – Если вы, синьор капитан, не имеете ничего против, – сказал он, – я бы предпочел свои.
      В этой комнате царил давно забытый покой, точно и не было войны. Оба неторопливо закурили, сделали по затяжке и одновременно выпустили дым.
      – Налей себе чего хочешь. А мне коньяк, стакан, надеюсь, не разобьешь, – улыбаясь, сказал офицер.
      – Мне приходилось работать в остериях. Там я имел дело со стаканами и напитками, – ответил Чезаре.
      Чезаре встал и разлил коньяк по бокалам. Они пили и разговаривали, словно знали друг друга давно, но парень главным образом слушал. Ему нравился этот капитан с приятными манерами и аристократической внешностью; нравился спокойный и мужественный тембр его голоса с немного тягучим грассирующим «р», его изящные руки с ухоженными ногтями, их мягкая, лишенная порывистости жестикуляция. Казати держал бокал из дорогого хрусталя, словно это было заурядное стекло, но даже обычное стекло в его руках казалось бы дорогим хрусталем. Его каштановые волосы, гладкие и тщательно расчесанные, оставляли открытым бледный лоб, а тонкий нос, светлые, почти рыжие усы и мягкие губы придавали лицу приятное выражение. На мизинце правой руки он носил золотое кольцо с выгравированным на нем дворянским гербом.
      – Я прочел твое личное дело, – сказал ему офицер. – Там написано, что ты круглый сирота, что у тебя есть сестра и трое младших братьев. Ты глава семьи. И несмотря на это, ты пошел на фронт. У тебя что, призвание быть героем?
      – Я с 99-го года. Меня призвали, и я пошел. Вот и все.
      – Похоже, что ты не все говоришь, – взглянул на него офицер внимательно.
      – Как бы то ни было, у меня нет этого, как вы сказали… призвания быть героем.
      – Однако дерзости у тебя хоть отбавляй. – Было что-то особенное в этом парне, неуловимое пока для него. – Но я, – продолжал он, – не могу передать военно-полевому суду восемнадцатилетнего сироту, главу семьи, у которого к тому же дерзость героя.
      – Я этого не забуду, – сказал Чезаре. Капитан кивнул и спросил:
      – Чем ты занимался в гражданской жизни?
      – Работал в большой прачечной.
      – Что именно ты делал там?
      – Все.
      – Все – это ничего, солдат.
      – Собирал заказы, организовывал работу, проверял качество, отдавал готовое.
      – Значит, ты заправлял этой прачечной?
      – Я делал все, что мог.
      – Образование?
      – Шесть классов начальной школы. – Он сказал это с едва заметной гордостью. Многие его сверстники были вообще неграмотными, другие одолели лишь самые первые классы и едва умели читать и писать.
      – Ты принят, – сказал капитан, вставая.
      – Как принят? – Чезаре видел в нем в этот момент некоего властителя, который возводил в рыцарское звание отличившегося подданного.
      – С этого момента ты мой денщик, – объявил тот.
      – Но мне было приказано вернуться в часть как можно скорее, – сказал Чезаре. – Значит, я должен явиться.
      – Все в порядке. Я уже оформил твой перевод. Денщик капитана Бенедетто Казати на командном пункте армии, вдали от передовой, от вшей, от грязи, от холода, от крови, от смерти, от вони окопов – в это трудно было сразу поверить.
      – Вы серьезно, синьор капитан?
      – Кажется, я не давал тебе повода считать меня шутником. – Казати снова был тем строгим офицером, что предстал перед ним в первый раз в траншее.
      – В таком случае я благодарю вас от всей души. – Чезаре поднялся, чувствуя, что с этого момента с фамильярностью покончено.
      – Ты мне не должен ничего. Мы с тобой квиты. Ты здесь потому, что, мне кажется, ты можешь быть мне полезен.
      Эта перемена в обращении офицера не удивила Чезаре. Но он так и не осмелился спросить, из тех ли этот офицер графов Казати, которые имели фамильную капеллу на кладбище Караваджо? За несколько дней перед тем, как отправиться на фронт, Чезаре Больдрани велел перевезти прах матери на это кладбище, так что ее бренные останки покоились теперь всего лишь в нескольких метрах от большой капеллы Казати.

      Смуглая девица с коротко остриженными черными волосами и жесткой челкой взглянула на него равнодушно.
      – Иди сюда, солдатик, – позвала она, едва сдерживая зевок и выскальзывая тем временем из пестрого шелкового халата, который упал у ее ног.
      С нарастающим вожделением Чезаре смотрел на ее круглые ляжки, тяжелую грудь, на это почти забытое женское тело.
      – Мне тоже раздеваться? – спросил он в замешательстве.
      – Снимай штаны, снимай портянки – и хватит, – ответила она со скучающим видом. – Мы сделаем все по-быстрому.
      Снаружи борделя стояла очередь, сюда доносился гомон и смех солдат.
      – Иди, хорошенький солдатик, – повторила она устало. – Давай, не робей. – У нее было пухлое бледное лицо, кроткие глаза без всякого выражения, чувственный рот и детский носик.
      Не испытывая к ней никакого чувства, но уже не в силах справиться с возбуждением, которое охватило его существо, Чезаре взгромоздился на женщину и, избегая ее покорных глаз, которые скучающе смотрели в сторону, быстро сделал свое дело.
      Не было радости в этом коротком, лишенном ласк и нежности совокуплении в военном борделе, и, покидая его, Чезаре лишь с омерзением сплюнул. Это был первый такой опыт в его жизни, и он решил никогда его больше не повторять.
      Он ждал у машины капитана Казати перед офицерским борделем, который отличался лишь ценой и меблировкой, но ритуал, чуть приукрашенный, был практически тот же и там.
      – Ну как, поразвлекался? – подходя к машине, мрачно спросил офицер.
      – Не слишком, синьор капитан. – Он чувствовал неловкость от всего происшедшего и вдобавок боялся подхватить дурную болезнь.
      – «Нет убежища для грешника, – процитировал скорее для себя самого офицер, – ибо совесть находит его везде».
      – Наверное, я никогда больше не пойду в бордель, синьор капитан, – сказал Чезаре.
      – Я тоже каждый раз это себе говорю, – покачал головой офицер.
      Чезаре открыл ему дверцу, захлопнул ее снаружи и, заняв за рулем свое место, завел мотор.
      За год военной жизни Чезаре выучился многим вещам: он водил машину и мотоцикл, научился грамотно писать и гладко излагать свои мысли, умел повиноваться, но при случае умел и командовать. Но главное, что он приобрел, – это знание того круга, к которому принадлежали офицеры, господа, усвоил их манеры и привычки. Он уже знал, как ведет себя и как одевается настоящий синьор, а не просто богач, над чем господа смеются и что они предпочитают, умел отличить хорошую книжку от банальной, по-настоящему изящную вещь от всего лишь броской. Все это копилось, откладывалось в его цепкой памяти, все это должно было ему пригодиться потом.
      – Прекрасная ночь, – откинувшись к спинке сиденья, заметил офицер.
      – Да, синьор капитан. Ночь изумительная. – Был октябрь, и холодный воздух был насыщен ароматом полей. Звезды равнодушно глядели с неба на людские безумства и преступления. Где-то вдали были слышны пушечные выстрелы, горизонт прорезали всполохи огня. Чезаре делал все возможное, чтобы избежать многочисленных рытвин и ухабов, которые попадались на дороге.
      – Есть известия из дому? – спросил Казати, взглянув на него.
      – Плохие, синьор капитан. – Накануне Джузеппина прислала ему очень печальное письмо.
      – Денежные проблемы? – Здесь Казати готов был помочь. Он питал настоящее уважение к этому парню с острым умом и прирожденным тактом, позволявшим тому, не будучи дерзким, держать себя с офицером на равной ноге.
      – Нет, синьор капитан, испанка. – Это была страшная эпидемия гриппа, охватившая всю страну. Медицина тут была практически бессильна – выживали лишь самые крепкие, умирало много стариков и детей.
      – Тогда я ничего не могу сделать для тебя.
      – Да, синьор капитан.
      – По моим сведениям, в Милане от нее умирает больше сотни человек в день. Это еще одна война.
      – Но нет оружия, чтобы защититься. Джузеппина писала ему, что в каждом доме, в каждом подъезде был траур, что мэр города издал приказ, запрещающий похоронные процессии, чтобы еще больше не распространять эпидемию и не сеять панику среди населения.
      – И твоей семьи это коснулось?
      Навстречу промчался грузовик, который едва не задел их.
      – Да, синьор капитан, – коротко ответил Чезаре, не отрывая глаз от дороги.
      – Тяжело?
      – Да, синьор. Двое младших умерли, – сказал Чезаре сдержанно. – А тот, которому десять лет, – в тяжелом состоянии.
      Капитан Казати знал, что Чезаре любил своих братьев, и понимал, что эта сдержанность идет не от его равнодушия.
      – И ты ничего не сказал? – упрекнул он.
      – А что изменилось бы, если я рассказал бы вам? Казати нечего было ответить. Опять этот парень ставил его в тупик. Что он за человек, этот молодой денщик: сумасшедший или философ?
      – Странный ты тип, – сказал он, покачав головой. – Может, выправить тебе отпуск домой? – Ему хотелось что-нибудь сделать для Чезаре.
      – Если бы это спасло моего брата, я бы пошел в Милан пешком.
      – Да, конечно, – проворчал офицер. – Ну, вот мы и приехали.
      Фары машины выхватили из темноты ограду и подъезд командного пункта. Часовой у входа взял на караул.
      – Какие будут приказания на завтра, синьор капитан?
      – Разбуди в семь.
      Для Казати оставалась загадкой душа Чезаре. Перед лицом неотвратимого юноша сохранял невозмутимость и спокойную серьезность мудреца. Казати хотел понять его.

      К билету в тысячу лир, который он взял с собой из дома, как талисман, и который перешел неразмененным из обмоток в красный сафьяновый бумажник, полученный за бутылку коньяка, добавились деньги Матильды и еще пятьсот лир, добытых самой разнообразной коммерцией. У Чезаре был талант доставать вещи, труднодоступные на фронте: от коньяка до медикаментов, от мундиров до авто. Деньги, которые он зарабатывал, вместе с теми, что взял с собой из дома, были всегда при нем; они давали чувство уверенности, и он предпочел бы скорее отправиться в путь без штанов, чем без денег в кармане. Он знал, что не сегодня-завтра провернет с ними дело, которое круто изменит весь его жизненный путь. Но на войне, по крайней мере до сего момента, он больше нуждался в своей фантазии, чем в деньгах.
      – Едем в Падую, – приказал капитан Казати.
      – Когда, синьор капитан? – спросил Чезаре, вставая навытяжку.
      – Сейчас же. Приготовь мне автомобиль. – Ему не было нужды объяснять своему денщику, что взять с собой в дорогу и какой выбрать маршрут, во всем этом Чезаре и без него отлично разбирался.
      – Слушаюсь, – четко по-военному ответил он, щелкнув каблуками.
      Падуя была хорошим местом для того, чтобы повидать людей, заняться коммерцией и немного поразвлечься. Правда, придется ехать весь день по разбитым дорогам, но Чезаре был отличный водитель и знал места, где можно передохнуть.
      Еще до вечера они добрались до отеля «Поста», самого комфортабельного в городе, в котором останавливались важные гости. Среди них и полковник Луиджи Феррари из Комитета по военной промышленности.
      Фирма «Казати и сын» производила велосипеды для армии, и полковник Луиджи Феррари обещал поддержать их в комиссариате, от которого зависел выгодный заказ. Чезаре знал, что в гражданской жизни полковник Феррари был инженером городской службы Милана, что означало для него многое: во-первых, земляк, а во-вторых, он решал вопросы, связанные со строительством домов в его городе.
      Офицер из Комитета по военной промышленности в первую очередь занимался своими прямыми обязанностями, но не мог не принимать во внимание и интересов связанных с ним людей. Это был видный мужчина лет за сорок, высокий и подтянутый, с аристократическими чертами лица и благородными манерами, но явно с пороками заядлого игрока. Последний представитель древнего и знатного рода, он промотал уже значительное состояние, ибо склонность к игре делала его легкой добычей всякого, кто умел воспользоваться этой слабостью. При этом он не переставал быть важной персоной, имеющей немалый вес в бюрократических сферах, и лишь те, кто был в курсе его проигрышей за карточным столом, могли заметить во взгляде полковника растерянность загнанного животного.
      Встреча между полковником Феррари и капитаном Бенедетто Казати внешне была сердечной. Они пожали друг другу руки и приступили к беседе прямо в холле гостиницы, где было очень многолюдно и оживленно. Чезаре уже немало перевидал военных чинов и всякого рода штатских боссов и научился по каким-то неуловимым признакам отличать кукол от кукловодов, чьи роли не всегда соответствовали их чинам. Все они были в безукоризненных мундирах и костюмах по последней моде.
      – Я рад, что вы приняли мое приглашение, капитан, – сказал полковник Феррари.
      – Мне пришлось провести в дороге весь день, чтобы успеть сюда вовремя. – За этими вежливыми словами скрывался явный упрек.
      Стоя в стороне, Чезаре терпеливо ждал приказаний, но в то же время прислушивался к беседе.
      Война, которая политикам и генералам представлялась недолгой, длилась уже много лет – война окопная, изматывающая, с короткими вспышками боевых действий, без всяких заметных перемен на фронте, но при этом со страшными потерями в войсках. Однако теперь, после сражения на Пьяве, позволившего войскам Антанты прочно закрепиться на Западном фронте, великая бойня, кажется, шла к концу.
      Перебросившись несколькими словами по поводу последних военных сводок, оба офицера направились в читальный зал с мягким светом ламп под зелеными абажурами и глубокими удобными креслами с бархатной обивкой. Чезаре последовал за ними на почтительном расстоянии. Его очень занимал предстоящий разговор, хоть он и не показывал вида.
      Капитан Казати жестом подозвал его.
      – Подожди меня где-нибудь в сторонке, – сказал он, – но будь под рукой. – Он всегда хотел, чтобы Чезаре был в пределах досягаемости. – А пока прикажи разобрать багаж.
      – Я уже сам этим занялся, синьор капитан, – ответил Чезаре.
      – Тем лучше. – Он подал ему знак удалиться.
      Чезаре безукоризненно четко, как и следовало по уставу, повернулся кругом и вышел, отметив тем не менее, что в глубине зала была дверь, ведущая в соседнее едва освещенное помещение. Выйдя в холл, он дважды свернул направо и оказался в темном помещении. Он уселся в маленькое кресло, притворился спящим на случай, если его застанут, и стал прислушиваться к беседе, слова которой доносились сюда довольно отчетливо.
      – Боюсь, что ничего больше не могу сделать для вас, полковник, – сказал капитан Казати.
      – Вы, кажется, забываете, что я очень много сделал для вашей семьи. И не только для вашей фабрики велосипедов.
      – Мой отец и я всегда испытывали к вам глубокую признательность, – ответил капитан.
      – Еще бы, черт побери! Без моей помощи фирма «Казати и сын» так не преуспела бы.
      – Полковник Феррари, вы вынуждаете меня напомнить, что наша фирма выплатила вам ни много ни мало пятьдесят тысяч лир.
      – Не так уж много. В конце концов, именно я содействовал расширению вашего предприятия, посвятив этому много времени и сил.
      – Полковник, вы преувеличиваете. Я не думаю, что отец пойдет на уступки. Война кончается, а с войной и поставки. А с поставками и наше сотрудничество.
      – Вы, друг мой, – прервал полковник, вновь обретя тон и уверенность важной персоны, – находитесь в плену своего патрицианского происхождения, не приобретя при этом ясного практического ума. Я игрок и, как все игроки, – раб компромисса. А компромисс сродни трусости, готовой опуститься до договора с самим дьяволом, в какой бы форме дьявол ни захотел его заключить.
      – Вот уже не один год моя семья покрывает ваши карточные долги, – напомнил ему капитан Казати.
      – Разве я отрицал это когда-нибудь? Я и сам знаю свои слабые места. Предприниматель всегда видит дальше других. Он тоже игрок, но без его пороков.
      Чезаре навострил уши и жадно вслушивался в разговор, стараясь запомнить слова и фразы, которые следовало обдумать.
      – Что же вы не претворили в жизнь свои теории на этот счет? – спросил его капитан Казати.
      – Я игрок. – В голосе полковника появилась особая нотка. – Игроки живут, лишь когда рискуют, и выигрывают, когда теряют. Боюсь, что это не совсем понятно для вас. Нужно самому испытать, что значит поставить на карту свою жизнь, чтобы понять это. Мечта о философском камне, который превращает металл в благородное золото. Величайший грех – жажда всемогущества. Это сродни исступлению великих мистиков. В тревожном и возвышенном мире игроков есть свои столпники и анахореты. Демон, который искушает тех и других. Есть те, кто спасается в чистоте, и те, кто погибает в грехе. Нередко поэтому итог жизни дворянина, посвятившего себя игре, подводит револьверный выстрел в висок. – Он был искренен, этот полковник, но собеседник не внял ему.
      – Это, конечно, красивые фразы, – согласился Казати, – но я не думаю, что их будет достаточно, чтобы убедить моего отца выслать вам еще полторы тысячи лир. После всего, что вам уже было выплачено, это покажется ему уж слишком.
      – Я не считался, когда позволил вам взглянуть на планы расширения строительства в Милане. Мне показалось тогда, что ваш отец готов на большее.
      – Мы на войне, полковник. И мы практичные люди.
      – Через два дня я должен заплатить карточный долг. Тысячу пятьсот лир. Если не заплачу – это бесчестье, позор. Без этой суммы я буду вынужден пустить себе пулю в лоб. – Его голос звучал униженно, покорно, как голос человека, готового на все.
      – Боюсь, вы меня неверно истолковали, – сказал капитан Казати. – Наш разговор окончен. – Он поднялся и попрощался, щелкнув каблуками по-военному.
      Чезаре вскочил со своего места вовремя, поскольку его начальник, взяв ключ у портье, уже направился вверх по лестнице. Он догонит его позднее, чтобы помочь ему переодеться для обычной встречи в кругу офицеров в борделе. А сейчас у него было дело поважней.
      Полковник Феррари вышел из читального зала. Бледный, но спокойный, уже решившись, возможно, привести в исполнение то, о чем он поведал своему собеседнику. Он направился к своему автомобилю, где его ждал водитель.
      – Синьор полковник, – окликнул его Чезаре.
      – Что такое, солдат? – с удивлением спросил тот, останавливаясь.
      – Вы потеряли вот это, синьор, – ответил Чезаре, протягивая ему скрученные банкноты: одну в тысячу лир и пять по сто.
      – Потерял? – спросил полковник, словно во сне, глядя на незнакомого солдата, который вкладывал ему в руку деньги, которые избавили бы его от бесчестья и, возможно, даже спасли его жизнь.
      – Они выпали из кармана вашей шинели, синьор. Полковник Феррари посмотрел на банкноты, посчитал их, оглядел парня, потом снова деньги.
      – Здесь все точно, – сказал он.
      – Я рад за вас, – сказал Чезаре, глядя ему прямо в лицо своими пронзительными голубыми глазами. – Беда, если б я их не заметил.
      Офицер медленно наклонил голову в знак согласия.
      – Но ты их заметил, – сказал он, узнав в нем денщика капитана Казати. – Как тебя зовут?
      – Рядовой Больдрани Чезаре. Милан.
      – Есть время совершать поступки и время вопрошать, почему они совершаются. Благодарю. – Он протянул руку, которую парень пожал, почувствовав в этом рукопожатии какую-то неожиданную силу. – Спасибо, солдат. Если когда-нибудь ты потеряешь деньги, надеюсь, тебе тоже встретится человек, готовый вернуть их.
      – Маловероятно, синьор, что я окажусь в подобной ситуации.
      – Могу я сделать что-нибудь для тебя? – К полковнику возвращалась утраченная было любезность и уверенность.
      – Запомните мое имя: Чезаре Больдрани. Я из Милана.
      Чезаре действовал инстинктивно, подобно игроку, делающему ставку наугад. И только когда рулетка остановится, станет ясно, был ли выигрышным этот номер.

      К тому времени, когда Чезаре Больдрани узнал, что капитан Бенедетто Казати и в самом деле из семьи тех самых графов Казати, которые имели капеллу на кладбище Караваджо, он уже научился не удивляться провидению судьбы. Все мы появились на свет благодаря счастливому случаю и многим обязаны случаю в своей жизни, хотя чаще ставим это в заслугу себе. Не по воле ли случая побеждают и в войне, казалось бы, уже проигранной?
      – Мы с тобой видели все, – сказал капитан Казати, – значит, скоро конец войне.
      Войска Антанты продвигались вперед на Западном фронте, Россия на Востоке истекала кровью в гражданской войне. Царь Николай и его семья были убиты восставшими, Москва объявлена новой столицей. Разрушение и смерть вошли в жизнь каждого, к ним привыкли, притерпелись, их уже почти не замечали.
      – Да, синьор капитан, – ответил Чезаре.
      Он сильно возмужал, взгляд его пронзительно голубых глаз стал еще тверже и загадочнее. Едва заметный белый шрам на щеке делал его особенно привлекательным. Этот след от пули был отметиной, точно смерть приласкала его и отступила.
      – Что ты собираешься делать после войны? – спросил его Казати.
      – Еще не знаю.
      Он убирал в его кабинете и сознательно медлил, чтобы продолжить начатый разговор.
      – Прежде всего, я думаю, мы устроим себе прекрасный отпуск, – потягиваясь, сказал капитан.
      Яркое зимнее солнце проникало в комнату, солнечные зайчики перебегали с мебели на стены, резвились на гладко окрашенном полу, радуя глаз.
      – Хорошо бы, синьор капитан. – Он умел быть молчаливым, не раздражая собеседника, а, наоборот, вызывая своим сдержанным участием на откровенный, доверительный разговор.
      – У тебя все еще на уме твоя прачечная? – спросил его Казати.
      – Иногда я о ней думаю, – ответил он.
      Матильда не переставала писать ему и присылала посылки, которые он получал, особенно с тех пор, как оказался при командном пункте и почта приходила регулярно. Она писала, что работы прибавилось, что нужно думать о покупке новых машин, и давала понять, что сердце ее истосковалось по нем и постель ее пуста.
      – Иногда я о ней думаю.
      Он и в самом деле думал о прачечной, думал о Матильде, но за этот год многое изменилось вокруг, и сам он изменился внутренне. Он видел в лицо смерть и обнаружил, что она не так страшна, как он себе раньше представлял, что она больше похожа на крепкий сон, чем на страшную муку.
      Он понял, что человек не боится сна, который есть отсутствие жизни: он боится лишь муки, которая предшествует ему. Относительно себя он уже твердо решил: когда придет его час, он вернется в небытие, из которого пришел, не делая из этого слишком большой трагедии.
      – А как твои живут, хорошо?
      – Сестра в порядке. А брат, как и младшие, умер. – Он говорил об этом, как простые люди говорят о неминуемых вещах, спокойно, почти бесчувственно. Для него это была лишь часть неизменного порядка вещей, включающего в себя и бренность человеческого существования, и переменчивость самой жизни.
      – Мы знаем друг друга уже давно, – заметил офицер, – но ты знаешь обо мне больше, чем я о тебе. Пожалуй, если бы ты захотел, то смог бы написать мою биографию, а я знаю о тебе лишь то, что прочитал в твоем личном деле. Кроме твоих привычек, разумеется.
      – Я никогда не был разговорчивым, – сказал Чезаре, отнюдь не вменяя себе это в вину.
      – Но у тебя наверняка есть планы на будущее.
      – У меня в голове все перепуталось.
      Он был искренен. Он много думал, стоит ли вернуться к прежней работе и прежним отношениям с Матильдой, но чем больше думал об этом, тем больше сознавал, что все это в прошлом. Будущее же должно быть совсем другим. Он не знал, будет ли оно хуже или лучше прошлого, но знал наверняка, что оно будет другим и, конечно же, не таким, как у его матери и отца, у людей его квартала. Возможно, он не станет владыкой Борнео, как предсказала старая Сибилия, но в этом таинственном будущем, которое предстояло еще прожить, которое манило его, он пока что не мог прочесть большего.
      – Не хотел бы ты поработать у меня?
      – Это предложение или просто вопрос? – поинтересовался, в свою очередь, Чезаре.
      – Ты молчун, но у тебя на все готов ответ, – сказал офицер, улыбаясь.
      – У меня был хороший учитель, – польстил ему Чезаре.
      – У которого ты перенял и искусство подхалимажа, – расхохотался тот.
      Графу Казати в самом деле нравилось общаться с этим парнем, который усваивал все на лету. Способность же вызывать доверие была у него от рождения.
      – Но все-таки не увиливай, ответь, согласен ли ты работать у меня?
      – Сочту за честь и сделаю все, что в моих силах, чтобы вы не сожалели о своем выборе, – ответил Чезаре с уверенностью.
      – И ты даже не спрашиваешь у меня, что за работу я тебе предлагаю?
      – Я уверен, что вы подберете ее мне по силам.
      – По правде говоря, я думал только о своих интересах, – Казати взглянул на него внимательно.
      – Это лучший способ, синьор капитан. Заботясь о своих интересах, иногда удается сделать что-то и для другого.
      – Недурно сказано, – произнес тот, потирая подбородок. – А кстати, – добавил он, – скоро день рождения генерала Паренти.
      – Уже готов текст вашей телеграммы, – уверил его Чезаре.
      – Вот как. Хорошо. – Денщик был почти совершенство.
      – Фирма тоже предупреждена. Они уже приготовили посылку с подарком, которая будет направлена в резиденцию генерала в Риме.
      – Вижу, ты помнишь обо всем, – сказал Казати небрежно.
      – Стараюсь, – ответил Чезаре, уже собираясь уходить.
      – Желаешь поразвлечься? – Он подумал о борделе, до которого падок каждый солдат, и сунул было руку в бумажник, но вспомнил, что хорошими чаевыми оплачивается работа слуги, усердие дворецкого или курьера, Чезаре же не принадлежал ни к одной из этих категорий.
      – Мне надо переделать много дел, синьор капитан, и с вашего разрешения я бы взял увольнительную, – сказал Чезаре, переставляя с места на место бутылку и сдувая пыль с книг.