В восемь часов утра по миланской окружной автостраде на большой скорости мчалась сине-белая патрульная «Пантера».
      – Скажи, – обратился сидящий за рулем полицейский к своему напарнику, – ты был когда-нибудь на телестудии?
      Микеле Д'Амико и Франческо Рута возвращались с ночного дежурства. На этот раз все обошлось без особых происшествий. Они были уже на полпути к комиссариату, когда поступил приказ ехать на студию «Интерканал», где произошло ограбление.
      – Эй, проснись! – крикнул Д'Амико. – Я, кажется, задал тебе вопрос.
      – Нечего орать, я не глухой, – рассердился Рута.
      – Так чего не отвечаешь?
      – Представил, как мы войдем в студию, а там полно красоток, да все аппетитненькие, грудастенькие…
      – Вечно у тебя одни бабы на уме, – с осуждением заметил Д'Амико.
      Ему было двадцать шесть лет. Родился он в маленькой горной деревушке на севере Сицилии, после школы закончил бухгалтерские курсы и поступил на службу в полицию. Благодаря диплому он получил место в канцелярии, однако перебирать бумажки оказалось скучным занятием, и Д'Амико попросился в оперативный отдел. Франческо Рута, с которым он работал в паре уже шесть месяцев, был моложе его на два года и в Милан приехал из Апулии.
      – Зато ты больно серьезный, – огрызнулся Рута, – прямо настоящий Нико делла Верандола!
      Д'Амико рассмеялся.
      – Благодарю тебя за комплимент, но этому мудрецу я и в подметки не гожусь, – ответил он, догадавшись, что Рута имеет в виду средневекового философа Пико делла Мирандолу.
      – Вот это ты верно говоришь, – с ехидной улыбкой заметил Рута. – Он небось не дал бы увести у себя из-под носа сумку с месячной зарплатой.
      – Заткнись, деревня! – рявкнул Д'Амико, вскипев от напоминания о своем недавнем позоре.
      – А сам-то ты кто? – сразу же нашелся Рута. – Окончил какие-то задрипанные курсы, а нос дерешь, будто у тебя университетский диплом в кармане.
      Д'Амико так резко нажал на тормоз, что оба чуть не стукнулись головами о лобовое стекло.
      – А ну вылезай, – сказал он побелевшими от злости губами и схватил Франческо за воротник кожаной форменной куртки. – Сейчас разберемся, что к чему.
      – Ты бы лучше следил за дорогой, – не обращая внимания на гнев Д'Амико, посоветовал Рута, – а то проскочим поворот на Бругерио. – Он явно был доволен, что ему удалось вывести напарника из себя.
      Д'Амико отличался вспыльчивым характером, но быстро остывал.
      Он отпустил ворот куртки и снова включил зажигание.
      Когда машина тронулась, Рута развернул на коленях дорожную карту и спросил:
      – Ты уверен, что мы едем правильно?
      – Ты же сам сказал, что нам нужно в Бругерио. Я думал, ты знаешь, как ехать, – проворчал Д'Амико и связался по радиотелефону с центральной диспетчерской.
      – Как, вы еще не на месте? – В голосе дежурного прозвучало недовольство.
      – Похоже, мы заблудились, – нехотя признался Д'Амико. – Где этот чертов «Интерканал»?
      – А сами-то вы где?
      – Мы на окружной автостраде перед поворотом на Бругерио.
      – Вы проскочили нужный поворот. Возвращайтесь назад и примерно через два километра увидите указатель, – объяснил дежурный.
      – Расскажи про этот «Интерканал», – взяв у напарника микрофон, включился в разговор Рута, – что-то я никогда не слышал о такой телестудии.
      – Она специализируется в основном на музыкальных и детских передачах, – сообщил диспетчер. – Транслирует свои программы через спутниковую связь в двадцать пять стран.
      – И кто же правит этим сказочным королевством? – поинтересовался Рута. – Тебе небось это известно?
      – Студия принадлежит весьма энергичному молодому предпринимателю по имени Франко Вассалли. Еще будут вопросы, Шерлок Холмс?
      – Вот он, этот проклятый указатель! – с облегчением сказал Д'Амико и спросил диспетчера: – Кстати, что там украли?
      – Дом Белоснежки, замок Лазурного принца и лес Красной Шапочки.
      – Ты нас разыгрываешь? – спросил Д'Амико.
      – Ничуть. Это чистая правда, – ответил диспетчер и добавил уже другим, бесстрастным голосом: – Все, ребята, конец связи.

      – Мама, хочешь еще шоколада? – спросил сын сидящую рядом с ним пожилую женщину.
      – Да, пожалуйста, – с детскими, немного капризными интонациями в голосе попросила женщина. – Знаешь, Помина подает шоколад только при тебе, а когда мы с ней вдвоем, она поит меня одним чаем. Ты представить себе не можешь, как он мне надоел!
      Мать с сыном завтракали на застекленной веранде красивой виллы в стиле модерн, выходящей фасадом на озеро Комо. Утреннее солнце, беспрепятственно проходя через прозрачную стену, золотило плетеные кресла и придавало особую прелесть светло-желтой полотняной скатерти с вышитыми гладью ромашками. В этом насыщенном светом утреннем воздухе все обретало какую-то праздничную неповторимость, поэтому седая благообразная синьора в небесно-голубом муслиновом платье с белоснежным пикейным воротничком больше походила на добрую сказочную фею, чем на обыкновенную старушку.
      Говоря, она то и дело с обожанием поглядывала на сына – красивого, элегантно одетого молодого мужчину. Он терпеливо и внимательно выслушал жалобы матери.
      – Сегодня я здесь, и ты можешь выпить столько шоколада, сколько захочешь, – ласково сказал он и, взяв серебряный английский, украшенный чеканкой кувшинчик, наполнил фарфоровую чашку матери ароматным дымящимся напитком.
      Пожилая женщина поднесла чашку к губам и, с наслаждением сделав несколько глотков, аккуратно поставила ее на блюдечко. Она с любовью посмотрела на сына и накрыла его руку своей старческой рукой.
      – Горячий шоколад – это самое лучшее, что есть на свете, – сказала она. – Мы должны благодарить за него Боженьку. Франко, какой же ты красавец! – Последнюю фразу она произнесла без всякой паузы и тем же восторженным тоном.
      Молодой мужчина и в самом деле был очень хорош собой: большие темные глаза с длинными пушистыми ресницами, чистый высокий лоб, прямой точеный нос и безупречно очерченные губы, выражающие решительность и упрямство. Его волевой подбородок мог показаться тяжеловатым, если бы не маленькая ямочка в центре, придававшая лицу особую привлекательность.
      – Я же твой сын, мамочка, и нет ничего удивительного, что ты считаешь меня лучше всех.
      Их уединение нарушила женщина средних лет. Это была уже упоминавшаяся домоправительница Помина.
      – Вас просят к телефону, – обратилась она к мужчине. – Это из вашего офиса в Бругерио.
      – Скажите, что меня нет, – быстро, не задумываясь, ответил он.
      – Кажется, что-то важное, – озабоченно проговорила Помина.
      – Для меня сейчас самое важное – наш с мамой завтрак, – с трудом сдерживая раздражение, ответил Франко Вассалли.
      Домоправительница наконец вышла, и сын снова остался наедине с матерью.
      – Как ты себя сегодня чувствуешь, мамочка? – заботливо спросил он.
      Старушка была так занята шоколадом, что, казалось, не расслышала вопроса. Лишь удостоверившись, что в чашке не осталось ни капли, она промокнула салфеткой губы и подняла глаза на сына.
      – Можно я встану из-за стола? – спросила она вдруг.
      – Почему ты меня спрашиваешь об этом? – удивился Франко. – Делай, что ты считаешь нужным.
      – Я задала тебе ясный вопрос и хочу получить на него ясный ответ, – неожиданно строго сказала пожилая синьора. – Ответь, можно или нельзя?
      – Конечно, можно, – подавив грустный вздох, ответил Франко. – Иди куда тебе нужно. – Ему больно было видеть, как мать с каждым днем все больше теряет разум.
      Старушка встала с плетеного кресла и легким уверенным шагом направилась к двери, ведущей в сад.
      – Разве ты не идешь со мной? – требовательно спросила она, обернувшись назад.
      Франко Вассалли, едва успевший развернуть утреннюю газету, быстро сложил ее и, встав, покорно двинулся за матерью.
      – Я хочу немного пройтись, – капризно сказала старушка и, распахнув застекленную дверь, стала спускаться по каменным ступеням.
      Дорожка, обрамленная подстриженными кустами лавровишни, привела их к большой клумбе, на которой цвели розы желто-оранжевых тонов, подобранные с большой тщательностью. Садовник, немолодой, загоревший мужчина, обрезал засохшие цветы.
      – Мама, я должен ехать, – тихо напомнил Франко.
      – Уже? – повернулась к нему старушка.
      – Прости, у меня дела.
      – Ты только приехал и уже уезжаешь, как же так? – недовольно спросила она.
      – Ты же знаешь, как я занят, у меня ни одной свободной минуты!
      – Не знаю и знать не хочу!
      Франко Вассалли вздохнул.
      – Завтра я опять приеду, – сказал он терпеливо.
      – Лжешь, – строго сказала мать, – я тебе не верю. Когда ты был маленьким, ты вечно хитрил, от тебя никогда нельзя было добиться правды.
      – Может быть, в детстве я и обманывал тебя, но теперь я изменился, и ты знаешь это. Кстати, ты не забыла, что завтра твой день рождения?
      Настроение женщины опять переменилось.
      – День рождения, – задумчиво протянула она и, повернувшись к сыну, взяла его под руку. – Сколько? Сколько мне исполнится?
      – Какая разница? – улыбнулся Франко.
      – Разница есть, потому я и спрашиваю. – В голосе пожилой женщины послышались властные нотки. – Скажи же, сколько мне завтра исполняется? Представь, я совершенно забыла, в каком году родилась! Больше того, я не помню и твоего дня рождения.
      Она закрыла лицо руками и тихо заплакала. Потом, как маленькая девочка, вытерла ладонями щеки и, задумавшись на секунду, вдруг просияла:
      – Вспомнила! Мне исполнится шестьдесят. Шестьдесят лет – это три раза по двадцать, верно? А тебе, сынок, сколько же сейчас?
      – Мне тридцать шесть, мама.
      – Значит, завтра мой день рождения, – с удовлетворением произнесла она. – А подарки? Что ты мне подаришь?
      – Потерпи до завтра, тебя ждет сюрприз. Я уверен, ты останешься довольна, – ласково ответил Франко Вассалли и погладил мать по щеке.
      – Значит, до завтра, – вдруг весело сказала старушка и, ничего не добавив, направилась к вилле.
      Франко смотрел вслед маленькой хрупкой женщине, удаляющейся от него мелкими уверенными шажками, и с грустью думал о том, что еще недавно она была любящей матерью, принимавшей близко к сердцу его дела, а теперь ее сознание постепенно погружается в темноту беспамятства, откуда нет возврата. Врачи сумели поставить диагноз, но вылечить мать они, к сожалению, не в силах.
      – Доброе утро, синьор Франко, – сказал садовник, подходя к Вассалли с большим кустом вербены в руках.
      – Доброе утро, Альдо. Куда это ты несешь куст?
      – Синьора распорядилась пересадить его за дом, – охотно начал объяснять садовник. – Сколько я ни втолковывал ей, что там слишком мало солнца, она не слушает. Загубим куст, как пить дать, загубим. А потом все равно с меня спросится, это точно. Трудно стало с вашей мамой, очень трудно.
      – Сочувствую тебе от всей души, – сказал Франко, но садовник в ответ лишь безнадежно махнул рукой.
      Взглянув на часы, Вассалли заторопился. Было уже полдесятого, он опаздывал на совещание, которое сам же назначил на десять часов в своем офисе на площади Миссори.
      Войдя в холл, он увидел Помину, толкавшую перед собой тележку с грязной посудой.
      – Передайте Тому, что пора ехать, – распорядился он.
      – Шофер ждет вас в машине, – ответила Помина.
      Франко хотел спросить, где мать и чем она сейчас занимается, но тут услышал из-за полуоткрытой двери ее высокий голос, напевающий знакомую колыбельную: «Баю-баю, баю-бай, спи, сыночек, засыпай». Сколько раз в детстве он засыпал под эту монотонную незатейливую песню!
      В искаженном сознании матери остались обрывки далеких воспоминаний, и она вновь и вновь мысленно возвращалась к собственному детству и детству своего сына, которого она баюкала перед сном, – ведь он так боялся темноты! Взрослый Франко ничем не напоминал ей ее маленького мальчика, и она, случалось, не узнавала его, особенно когда он заставал свою мать среди игрушек в комнате Виолетты.
      Виолетта была единственной дочерью состоятельного англичанина Алана Грея, бывшего владельца этой виллы, построенной в конце девятнадцатого века на высоком берегу озера Комо. Влюбленный в Италию, Грей приобрел ее для своей семьи и проводил здесь большую часть года, устраивая приемы и наслаждаясь красотой живописных окрестностей.
      В одиннадцать лет его любимая дочь, которую родители холили, как редкий цветок, заболела неизлечимой болезнью и умерла. Супруги Грей вернулись в Англию, так и не справившись со свалившимся на них горем. Вилла сохранилась в том виде, в каком хозяева оставили ее в начале пятидесятых, уезжая на родину с останками дочери.
      После кончины супругов Грей наследники пытались сдать или продать виллу, но из-за жестких условий завещания им долго не удавалось этого сделать: по распоряжению Алана Грея вилла должна была остаться точно такой же, какой она была при жизни Виолетты; ни одной вещи не разрешалось тронуть, особенно в детской, не говоря уже о перестройке или перепланировке здания. По этой причине вилла пустовала много лет, пока наконец Франко Вассалли не снял ее для свой матери, согласившейся соблюдать условия завещания.
      Франко открыл дверь в комнату Виолетты и застыл на пороге. Среди кукол с фарфоровыми лицами стояла его мать и, качая на руках самую большую из них, пела ей свою колыбельную. Заметив Франко, она прижала куклу к груди, словно боясь, что ее сейчас отнимут.
      – Я помешал тебе? – мягко спросил Франко.
      – Нет, папочка, что ты! – ответила старая женщина. – Я играю в дочки-матери, хочешь со мной поиграть? – И она вопросительно посмотрела на него своими светлыми глазами.
      – Начнем с того, что я не твой папа, – сказал Франко.
      – А кто же ты? – удивилась женщина.
      – Я твой сын. Помнишь меня?
      – Нет, не помню, но раз ты говоришь, значит, так оно и есть. Куда, ты сказал, тебе надо?
      – В Милан. Ты знаешь, у меня много работы. Но завтра я снова приеду и привезу тебе замечательный подарок.
      – Ты подаришь мне новую куклу? – с надеждой спросила пожилая синьора.
      – Кое-что получше, мамочка. Я уверен, тебе понравится мой подарок, – ласково ответил Франко.
      – Тогда езжай и завтра возвращайся. Я верю тебе, хотя ты с детства был неисправимым врунишкой. – И она еще крепче прижала к груди куклу.
      Франко поцеловал мать и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Пока он шел к выходу, ему была слышна колыбельная, которой его мать убаюкивала большую куклу с закрывающимися глазами.

      – Эй, Ровелли!
      Грубый окрик, в котором слышалась скрытая угроза, застал Джорджо врасплох. Точно получив неожиданно удар под дых, он замер посреди коридора ни жив ни мертв. Перед глазами все поплыло, в висках стучало.
      Началась большая перемена, из классов с шумом высыпали ученики. Одни бросились к буфету, где на длинном столе были приготовлены бутерброды и пакетики с напитками, другие, оставшись в коридоре, громко галдели.
      – Ну! – сказал парень, подходя к Джорджо и бесцеремонно хватая его за руку.
      Он был высокий, худой, со скуластым прыщавым лицом и длинными нечесаными волосами, закрывавшими лоб, и сальными прядями, спадавшими на плечи.
      – Привет, Филиппо, – с наигранным удивлением обернулся к парню Джорджо. – Какими судьбами? – Он хотел спрятать страх за шутливой иронией, но ему это плохо удалось.
      – За тобой должок, – проигнорировав вопрос, сказал Филиппо, который был старше Джорджо на два года и учился в выпускном классе лицея. – Или ты забыл?
      Тон его не сулил ничего хорошего, это было ясно, как Божий день.
      – Я верну, – пообещал Джорджо.
      – Когда? – Филиппо продолжал крепко держать его за руку.
      – Когда будут деньги, – с отчаянием сказал Джорджо.
      – Когда будут деньги… – явно издеваясь, повторил Филиппо. – Это не ответ. Ты должен точно сказать – отдам завтра, послезавтра, а лучше бы прямо сейчас: вот, мол, держи, спасибо, что выручил. По-моему, воспитанные мальчики именно так должны поступать, разве я не прав? Учти, – в его голосе снова зазвучала угроза, – если не отдашь деньги в ближайшее время, будешь иметь неприятности.
      Джорджо затравленно оглянулся по сторонам. Его одноклассники, стоя небольшими группами, смеялись, ругали учителей, обсуждали домашнее задание, спорили, договаривались о встречах после уроков. Они не обращали никакого внимания на Джорджо, прижавшегося к колонне и мечтавшего только об одном: спрятаться, исчезнуть, стать невидимым, лишь бы Филиппо не привел в исполнение свое грозное обещание.
      Филиппо Корсико, сын известного адвоката, был в лицее одним из самых неблагополучных учеников, и директор, зная, что от него всего можно ожидать, постоянно держал его в поле зрения.
      – Прости, – тихо сказал Джорджо. – Но ты старше, сильнее и умнее меня, поэтому должен быть снисходительным. – Не находя другого выхода, он решился пойти на унижение.
      Но на Филиппо не подействовал заискивающий тон должника. Не говоря ни слова, он схватил Джорджо за воротник и силой потащил по коридору.
      – Не вздумай пикнуть, – прошептал он. – И учти, если попробуешь меня обдурить и сбежать, от тебя останется мокрое место.
      Филиппо грубо толкнул его с лестницы, вызвав взрыв смеха у стоящих поблизости ребят – они решили, что этим двоим просто силы девать некуда.
      Следуя за Джорджо по пятам, Филиппо заставил его спуститься в подвал, провел по короткому коридору и, открыв дверь в проекционный зал, втолкнул в темноту.
      – Принимайте улов! – насмешливо произнес он, и Джорджо увидел сидящих на полу мальчишек.
      Первое, что он почувствовал, – это сладковатый удушливый запах.
      – Покурить хочешь? – спросил кто-то с противным смешком.
      – Не откажусь, – растерянно оглядываясь по сторонам, ответил Джорджо, и его слова потонули во всеобщем хохоте.
      Филиппо и тот не удержался от смеха. Он протянул Джорджо большую глиняную трубку, называемую курильщиками гашиша чилимом, и, весело подмигнув, сказал:
      – Кури на здоровье!
      Джорджо затянулся и почувствовал, как колючий дым дошел до самых легких, наполняя его тело блаженной невесомостью. Потом он прислонился головой к стене и перенесся в рай.
      – Имей в виду, эта затяжка – не премия за неуплату долга, наш договор остается в силе, – сказал Филиппо. Он, судя по всему, был вожаком компании и при каждом удобном случае старался это подчеркнуть.
      – Чертова жизнь! – пробормотал Джорджо. – Мать меня достала, совсем не дает денег.
      – Это твои проблемы, – заметил один из курильщиков, поднося к губам трубку.
      – А папаша что же? – спросил Филиппо, на которого тоже подействовал наркотик.
      – Папаши нет, – ответил Джорджо. – Был да сплыл.
      – Дерьмо они, эти отцы, – произнес кто-то из темноты. – Только и умеют, что мораль читать, а сами от блядей не вылезают.
      Один из парней расхохотался. Это был какой-то нервный смех, больше похожий на истерику.
      – А моя мать, – вступил в разговор еще один, – переспала со всеми, с кем только могла. Знаете, когда она трахается, то орет на весь дом, сил нет слушать. Зато меня все время учит хорошим манерам, считает, что я невоспитанный. Я не прошу у нее денег, просто залезаю в ее кошелек и беру сколько надо. А ты, маменькин сынок, – обратился он Джорджо, – небось и не догадывался, как можно добывать бабки?
      Джорджо не ответил. Его не воодушевляла идея воровать деньги из материнского кошелька. И его покоробил презрительный тон, каким здесь говорили о родителях. У его матери тоже есть любовник, его зовут Гермес, но и что из этого? Через несколько месяцев Гермес станет маминым мужем, они уже договорились пожениться. Он не может обвинить мать в плохом поведении, и к нему она относится, как и прежде. Конечно, Джорджо был не слишком доволен, что Гермес после свадьбы будет с ними жить, но здесь уж ничего не поделаешь.
      Джорджо протянул руку к чилиму и второй раз глубоко затянулся. На него снова накатилась волна счастья. Через некоторое время он впал в оцепенение, и в ушах все громче и настойчивей зазвучали ритмы его любимого тяжелого рока.
      Пересилив себя, он медленно поднялся с пола и вежливо произнес непослушным языком:
      – Спасибо за травку. Увидимся вечером.
      – Не забудь про должок, – напомнил Филиппо, – чтобы тридцать тысяч вернул, понял?
      – Послушай, – заискивающе сказал Джорджо, – если я пообещаю никогда больше не брать у тебя денег, ты простишь мне долг?
      – И не подумаю, – отрезал Филиппо.
      – Но у тебя полно денег, дались тебе эти тридцать тысяч лир?
      – Дело не в деньгах, а в принципе.
      – Принципы – тоже дерьмо, – медленно, старательно выговаривая слова, сказал Джорджо.
      – Твои принципы, может, и дерьмо, а мои – нет, – ответил Филиппо. – Мои принципы для меня священны, заруби это себе на носу! И пожалеешь, если не будешь уважать их!
      Джорджо знал, что Филиппо слов на ветер не бросает: если уж пригрозит, то угрозу свою обязательно выполнит. Медленно идя по опустевшему коридору, он думал о своем безвыходном положении.
      Перемена давно закончилась, все в классе уже были на своих местах. Джорджо надеялся проскользнуть незамеченным, но учительница литературы по фамилии Каццанига, повернувшись к нему, строго спросила:
      – Может быть, ты, Ровелли, пойдешь отвечать?
      – Простите, – ответил Джорджо, – но сегодня я не готов.
      – Тебе не кажется, что ты позоришь свою фамилию? Отец у тебя – журналист, мать – писательница, оба культурные, образованные люди, а ты? Посмотри, сколько ошибок в твоей последней контрольной! – И она помахала у него перед носом листком, испещренным красными пометками. – Ты делаешь грубейшие грамматические ошибки, Джорджо! Постыдись, третьеклассник, и тот бы написал лучше!
      Джорджо взял листок с контрольной и сел, не замечая насмешливых взглядов одноклассников. Его одурманенное сознание завертелось в черном водовороте, все глубже и глубже затягивая его в бездну одиночества. Отделенный от мира непроницаемой стеной, он не слышал больше насмешек товарищей и учительских нотаций, ему не было дела до вечно озабоченной матери, не в меру веселого отца, выдержанного, невозмутимого Гермеса.
      Но одна мысль продолжала мучить его, и мысль эта была о деньгах. Надо поскорей вернуть долг Филиппо Корсико и еще купить травки, ведь травка – самое лучшее, что есть на свете.

      Сначала повеяло знакомым одеколоном, потом Джулия почувствовала нежное прикосновение губ к своему лбу. Ужасно не хотелось просыпаться, и она, покрепче зажмурившись, зарылась головой в подушку.
      – Доброе утро, Джулия. Я ухожу, – точно издалека донесся шепот Гермеса. Пуховая подушка закрывала уши, и голос казался далеким и нереальным, будто из другого мира.
      – Сколько времени? – пробормотала она.
      – Половина восьмого, можешь еще поспать, – ответил Гермес. – Я бы сам с удовольствием повалялся лишний часок.
      Джулия услышала горестный вздох.
      – Зачем же ты тогда поднялся в такую рань? – не открывая глаз, спросила Джулия.
      – Ты же знаешь, мне надо в клинику. С самого утра операции, причем, как назло, сложные. Даже не знаю, когда освобожусь.
      Накануне они были в театре, потом ужинали в ресторане с друзьями, а когда поздно вечером Гермес проводил ее домой, она предложила ему остаться.
      Летом писательница Джулия де Бласко и известный хирург Гермес Корсини объявили о своей помолвке и намеревались пожениться через несколько месяцев. Им казалось, что называться женихом и невестой в их возрасте нелепо, и они часто иронизировали по этому поводу.
      Гермесу было сорок шесть лет, Джулии – сорок один. Они полюбили друг друга в ранней юности, но так получилось, жизнь надолго развела их в разные стороны. Случайно встретившись после двадцатипятилетней разлуки, оба поняли: это – судьба, и оставшиеся годы они должны прожить вместе.
      – Настоящая невеста встала бы пораньше и приготовила завтрак, – сонным голосом сказала Джулия. – У тебя еще есть время подумать, правильно ли ты выбрал себе спутницу жизни.
      Утренний свет, проникая через неплотно закрытые шторы, скупо освещал оклеенную светлыми обоями стену, на которой висело большое старинное распятие. В старом дереве давно поселился жук-точильщик, напоминавший время от времени о своем существовании. Под распятием висели миниатюры прошлого века с изображениями католических святых в одинаковых золоченых рамках. По обеим сторонам кровати стояли на тумбочках две фарфоровые лампы с розовыми абажурами.
      Джулия вынула из-под одеяла руку и притянула Гермеса к себе.
      – Боюсь, из меня никогда не получится образцовая жена, – прошептала она.
      – А как ведут себя образцовые жены? – с улыбкой спросил Гермес.
      – Они по утрам варят своим мужьям кофе и провожают на работу.
      – Ну, для этого есть Амбра, тем более что у нее кофе получается вкуснее, чем у тебя.
      – А мне что же тогда делать?
      – Спать вдоволь, – не переставая улыбаться, ответил Гермес. – Как твой лечащий врач, я не разрешаю тебе вставать раньше половины десятого.
      Девять месяцев назад Гермес сделал Джулии операцию, удалив ей опухоль молочной железы. После проведенного курса лучевой терапии Джулия стала быстрее уставать, медленнее работать.
      – Хорошо, профессор Корсини, я буду следовать вашим рекомендациям, а за это поцелуйте меня, пожалуйста.
      Гермес наклонился и поцеловал Джулию. Это был целомудренный поцелуй, полный нежности и бережной ласки. Джулии вдруг показалось, что время вернулось вспять, и она снова пятнадцатилетняя девочка, которую в первый раз в жизни поцеловал юноша, красивый, как греческий бог. Юношу зовут Гермес, он этим летом блестяще сдал экзамены на аттестат зрелости и готовится поступать в университет, а к ним пришел холодным воскресным утром, чтобы по просьбе отца срубить в саду засохшее дерево.
      – Sorry.
      Голос сына вернул ее из прошлого, и она открыла глаза. Джорджо, единственный сын Джулии и ее первого мужа, журналиста Лео Ровелли, увидев нежную сцену, застыл на пороге спальни.
      – Доброе утро, Джорджо, – радостно улыбнувшись, сказала Джулия и приподнялась с подушки, но мальчик резко повернулся к ней спиной и выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью.
      – Что это с ним? – удивленно спросил Гермес.
      – Он не ожидал увидеть тебя в моей спальне, – объяснила Джулия.
      – Пора бы ему привыкнуть, тем более что мы с ним до сих пор неплохо ладили, – несколько растерянно заметил Гермес.
      – Ладить с мужчиной и спокойно относиться к тому, как он обнимается с твоей матерью, – это разные вещи. Возможно, профессор, вам приходилось слышать о психоаналитике Фрейде? И об открытом им явлении, которое получило название эдипова комплекса?
      – Ну и дела! – упавшим голосом заключил Гермес. – Представляю, каково тебе сейчас.
      – Честно говоря, – призналась Джулия, – я в полном отчаянии. С Джорджо последнее время происходит что-то неладное.
      – Спущусь в кухню и попробую с ним поговорить.
      – Думаю, это лучше сделать мне самой, – возразила Джулия, – ты отправляйся в больницу, иначе опоздаешь. Теперь моя очередь командовать.
      – Как скажешь. – Гермес снова поцеловал ее и направился к двери. – Я позвоню, когда освобожусь.
      Когда Гермес ушел, мысли Джулии вернулись к тому, что мучило ее в последние дни. Как вернуть отношения с Джорджо в прежнее русло? У мальчика сейчас переходный возраст, он все излишне драматизирует, поэтому, возможно, страдает из-за того, что в ее жизни появился мужчина. В школе последнее время стал получать плохие оценки. За книгами сидит часами, а учителя им недовольны. Значит, не может сконцентрироваться, голова занята чем-то другим. Надо ему помочь, вот только как это сделать поделикатней, чтобы не обидеть его?
      В конце концов она решила, что лучше всего поговорить с Джорджо в непринужденной обстановке, где-нибудь вне дома. Она сегодня же встретит его у школы после занятий, и они отправятся вместе обедать. Возможно, уютная пиццерия подходящее место для разговора по душам.
      Погруженная в свои мысли, Джулия тем не менее слышала все, что происходило внизу: вот скрипнула калитка – это Амбра, ее домоправительница и верная подруга, выставила на улицу мешок с мусором. Потом хлопнула входная дверь – Гермес отправился в клинику. Что касается Джорджо, он давно, наверно, убежал, чтобы не опоздать на автобус. «Дорогой мальчик, – подумала она с нежностью о сыне, – у меня ведь нет никого дороже тебя».
      Джулия прошла в ванную, приняла горячий душ, а потом села перед зеркалом, чтобы, как она говорила в шутку, заняться утренней реставрацией. Она нанесла на лицо тон, слегка затенила веки, подкрасила тушью ресницы. Открыв шкаф, достала зеленые габардиновые брюки, светло-бежевый свитер из тонкой шелковистой пряжи и твидовый клетчатый пиджак коричневатых тонов. Одевшись, она снова подошла к зеркалу и увидела уверенную в себе женщину приятной наружности.
      Конечно, если приглядеться, в темных волосах уже начала серебриться седина, а вокруг глаз образовались тонкие морщинки. «Стареешь, Джулия, – сказала она себе со вздохом и тут же добавила: – Все стареют, годы ни для кого не делают исключения».
      Мысли ее переключились на последний роман, который со дня на день должен появиться в продаже. И хотя она не могла пожаловаться на невнимание читателей – ее книги пользовались неизменным успехом, – все равно каждый раз нервничала: как примет публика новую вещь? Будет ли она раскупаться?
      Внизу послышался звонок, через несколько минут хлопнула дверь, потом снова все стихло.
      Следующим летом ей стукнет уже сорок два. Критический возраст. Еще несколько лет, и… лучше не думать об этом. Но пока Гермес любит ее, ничего не страшно. И Лео, первому мужу, она до сих пор нравится. Правда, Гермес и Лео знают ее с юношеских лет, они могут просто не замечать, как она меняется с годами. Интересно, какой она кажется незнакомым мужчинам? Стареющая женщина похожа на закатное солнце: чем ниже к горизонту, тем великолепней краски. Почему она ни разу не использовала это сравнение в своих романах? Слишком уж красиво, попахивает безвкусицей, хотя и верно.
      – Какой кретин сказал, что самый трудный возраст – это половое созревание? – спросила Джулия вслух. – Разве стариться легче?
      – Труднее, – послышался ответ, и Джулия увидела свою верную Амбру, входящую в спальню с мрачным лицом.
      – Тебя что-то беспокоит? – участливо поинтересовалась Джулия.
      Не отвечая, Амбра открыла окно и принялась стелить постель. Она взбивала подушки с такой яростью, будто они были ее личными врагами.
      – Ответь же наконец, у тебя что-то не так? – снова обратилась к ней Джулия.
      – Все не так! – взорвалась Амбра. – С утра так разыгрался артроз, что еле доползла до твоего дома. Решила взвеситься – опять расстройство, два килограмма прибавила. И в довершение всего меня обокрали.
      Амбра села на кровать и закрыла лицо руками, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.
      – Амбра, не принимай это так близко к сердцу. – Джулия села рядом и обняла подругу за плечи. – Кто это мог сделать?
      – Даже не представляю! Ты слышала звонок в дверь?
      – Конечно, слышала. Кто это приходил?
      – Почтальон. Он принес бандероль. Мне надо было доплатить две тысячи за недостающие марки. Я взяла сумку, открыла и – о ужас!
      – Много было денег?
      – Нет, денег было мало, да их и не взяли. Пропало кое-что более ценное.
      – Что именно?
      – Мамина золотая цепочка – в ней сломался замочек, я как раз сегодня собиралась отнести ее в починку. Заодно и кольцо с аквамарином прихватила, помнишь, которое ты мне привезла из Бразилии? Собиралась его растянуть.
      – Ну ладно, эту потерю можно пережить, – постаралась успокоить Амбру Джулия.
      – А как пережить сам факт воровства? Мерзавец, который залез ко мне в сумку, в душу мне наплевал!
      – Эмоции эмоциями, а в полицию заявить надо, – решила Джулия. – Собирайся, пойдем в комиссариат.
      Разговор с Джорджо откладывался до лучших времен.
 
      В районном отделении было полно народу. Маленькие брат с сестрой пришли заявить о пропаже котенка. Женщина, у которой двое подростков на мотоцикле сорвали с плеча сумочку, пересказывала случившуюся с ней историю уже не первый раз. Даму благородного вида обчистила приходящая домработница. Пьяного мужчину задержали на улице за нарушение общественного порядка и непристойное поведение. Продавец гашиша, схваченный с поличным, сидел в наручниках и громко требовал адвоката.
      Полицейский, узнавший Джулию по фотографиям, сразу выделил ее из всей этой пестрой публики.
      – Присаживайтесь, синьора де Бласко, – засуетился он. – Сегодня у нас просто столпотворение, так что извините, придется вам немного подождать.
      Было шумно, вразнобой стучали пишущие машинки, в воздухе висел густой табачный дым.
      – Чем могу быть полезен? – вежливо спросил полицейский, когда до них наконец дошла очередь.
      – Меня обокрали, – ответила Амбра. – Вытащили из сумки золотую цепочку и золотое кольцо с аквамарином.
      – Где это произошло? – без особого интереса спросил полицейский.
      – Думаю, в автобусе, – сказала Амбра, – хотя я не сразу заметила. Пропажа обнаружилась, когда я уже была в доме синьоры. – И Амбра перевела взгляд на Джулию.
      – Я вас попрошу сделать письменное заявление и описать пропавшие драгоценности, – сказал полицейский. – Чтобы начать поиски, надо знать, что мы ищем.
      В его голосе не прозвучало большого энтузиазма: по опыту полицейский знал, что подобные кражи по большей части остаются нераскрытыми. Гораздо больше его интересовала спутница пострадавшей: он читал все книги известной писательницы де Бласко, а теперь вот представился случай познакомиться с ней лично. Выполнив свой профессиональный долг, он обратился к Джулии:
      – Представьте себе, синьора де Бласко, – с улыбкой сказал полицейский, – сегодня случилось событие, достойное вашего пера. Честное слово, оно так и просится в роман.
      – Да что вы говорите? – Джулия изобразила на лице любопытство. Сколько она уже слышала в жизни историй, «достойных ее пера»! – Расскажите, что же это за событие?
      – Сегодня утром, – понизив голос до шепота, доверительно сказал полицейский, – были украдены дом Белоснежки, замок Лазурного принца, лес Красной Шапочки и карусель из страны сказок.
      – Потрясающе! – растерянно сказала Джулия, начиная подозревать, что полицейский не в себе.
      – Это чистая правда, синьора де Бласко, я сам принимал телефонограмму.
      – Откуда же украдены все эти чудеса? – спросила Джулия. – Из детской книжки?
      – Эти чудеса, как вы их называете, украдены с одной из телестудий. Она находится в Бругерио и принадлежит человеку по имени Франко Вассалли. Студия «Интерканал», слышали о такой?
      – Никогда в жизни не слышала, – пожав плечами, ответила Джулия и встала. Эта странная беседа начала ей надоедать. К тому же она понимала, что больше им в участке делать нечего.
      Попрощавшись со словоохотливым блюстителем закона, женщины отправились домой.

      Полицейская машина остановилась перед шлагбаумом, преграждавшим въезд на территорию студии. Охранник, сидящий в стеклянной будке, над которой красовалась надпись «Интерканал», не торопился его поднять. Он сидел за столом, уставленным телефонными аппаратами и приборами селекторной связи, и, казалось, не замечал подъехавшую полицейскую машину.
      По ту сторону шлагбаума за стоянкой, забитой грузовиками и легковыми автомобилями самых разных марок, виднелось здание из затемненного стекла, а справа от него – два бетонных корпуса темно-красного цвета, вокруг которых сновали рабочие в комбинезонах и актеры в театральных костюмах.
      С любопытством глядя по сторонам, полицейские не заметили, как охранник покинул будку и подошел к их машине.
      – Вы по поводу ограбления склада? – спросил он, наклоняясь к открытому окну. Под синей курткой угадывались очертания кобуры.
      – Почему вы не открываете шлагбаум? – вопросом на вопрос ответил ему Рута, который на дух не переносил частных охранников.
      – Склад, который вам нужен, находится в другой стороне, – объяснил охранник и показал куда-то за стеклянное здание.
      – И как же прикажете туда проехать? – с издевкой в голосе спросил Рута.
      – Вам придется вернуться назад, свернуть направо, а через двести метров налево. Вы упретесь в ворота. Они открыты, поскольку там сейчас идет строительство нового здания телестудии. Минуете стройку и увидите склад. У ворот притормозите, вас там должны встречать.
      – «Направо, налево», – передразнил охранника Рута. – Тебе бы регулировщиком работать, а не в будке штаны протирать!
      Охранник промолчал, решив, видимо, не отвечать на выпады нервного полицейского.
      – А отсюда мы не можем к складу проехать? – вступил в разговор Д'Амико.
      – В принципе можете, но сейчас проезд заблокировал грузовик, вам его не объехать.
      – Его что, нельзя отогнать? – снова начал заводиться Рута.
      – Мне очень жаль, – демонстрируя завидную выдержку, продолжал объяснять охранник, – но там сейчас декорации грузят, они должны быть на съемках к определенному часу. Погрузку прерывать не положено.
      – Да, регулировщик из тебя получился бы просто высший класс! – Рута буквально кипел от злости. – Вежливый, дисциплинированный, а главное – инструкций не нарушаешь.
      – Комплимент от полицейского для меня большая честь. – В голосе охранника не было и намека на иронию. – Если вы последуете моему совету, то через минуту будете на месте, а если вам охота упражняться в остроумии, поищите себе кого-нибудь другого, у меня работа. – И он направился к будке.
      – Ладно, поехали, – сказал Д'Амико, – только зря время теряем.
      Вскоре они оказались на узкой, разбитой тяжелыми машинами дороге, над которой висело облако пыли. С одной стороны от нее высились горы вынутого грунта, с другой уже поднялся железобетонный каркас будущей студии. Желтый кран со скрежетом поднимал прутья арматуры, гудела бетономешалка, ревел компрессор. Шум стоял несусветный.
      «Пантера» остановилась у распахнутых ворот, и к ней сразу же подошли два служащих в синих комбинезонах.
      – Меня зовут Вальтер, – представился один из них, красивый молодой брюнет с широкими плечами. – Я директор склада, а это Карло. – Он указал на своего спутника.
      Полицейские вышли из машины.
      – Воры попали на склад этим путем? – спросил Д'Амико, разглядывая огромный ангар позади стройплощадки.
      – Сам не знаю, – ответил Вальтер. – Главный вход всегда под наблюдением, там круглосуточная охрана. Здесь ворота хоть и не запираются, но сторож несколько раз за ночь обходит всю территорию. Пойдемте, вам легче будет на месте разобраться.
      В ангар вела широкая крытая галерея со сводчатым потолком из прозрачного, похожего на стекло, материала.
      – Это поликарбонат, – заметив любопытные взгляды полицейских, объяснил Вальтер. – Он обладает светопроводностью стекла и вместе с тем сохраняет тепло. Вы не были на стадионе в Сан-Сиро? Там тоже поликарбонатное покрытие. Как видите, галерея достаточно просторна, сюда свободно въезжают грузовые машины и автокары. Вот диспетчерская, здесь регистрируются грузы. Дальше три складских отсека. Воры побывали во втором и третьем.
      Подойдя к железным дверям, он с усилием распахнул большие тяжелые створки, и полицейские очутились в просторном помещении, площадью не меньше пятисот квадратных метров. Окон здесь не было, склад освещался мощными лампами, укрепленными на верхних балках. Вдоль стен на металлических стеллажах хранились самые разнообразные предметы.
      Переходя от полки к полке, Рута и Д'Амико с любопытством разглядывали необходимый для съемок реквизит: настольные лампы, телефонные аппараты самых разных моделей, средневековые щиты и доспехи, всевозможные музыкальные инструменты, часы, сундуки, тарелки и канделябры, электрические плитки и кастрюли. Даже для чугунной ванны здесь нашлось место. Самый дальний от входа стеллаж оказался совершенно пустым.
      – Обратите внимание, – обратился к полицейским директор склада, – здесь хранились декорации к детским постановкам. Как раз вчера их привезли из студии после очередных съемок и в разобранном виде сложили на стеллажи. Сегодня утром, когда я, придя на работу, открыл склад, на полках уже ничего не было.
      – Ценные были вещи? – спросил Д'Амико.
      – Слово «вещи» не совсем точное, – ответил Вальтер. – Это были сложные конструкции, элементы декораций, которые разбирались и собирались по мере необходимости. Для их изготовления использовались самые различные материалы – дерево, фанера, древесно-стружечная плита, полистирол, плексиглас. Что-то из пропавшего действительно можно считать ценным. Например, деревянные лошади для карусели были выточены из массива вручную, очень тонкая работа, замок спроектировал знаменитый архитектор Сабелли, а лес – произведение театрального художника Альтамуры, настоящий шедевр. Но кому все это могло понадобиться и для чего, непонятно.
      Полицейские, увлеченные разговором, не заметили, как к ним подошел молодой человек с абсолютно седыми волосами. Оказалось, это ночной сторож, который дежурил накануне.
      – Вы ничего не слышали? – спросил его Д'Амико.
      – За ночь я как минимум дважды обхожу территорию, – начал объяснять сторож, – первый раз – в полночь, второй – около трех часов утра. Все было спокойно, ничего подозрительного я не заметил.
      – Позвольте, я покажу вам следующий отсек, откуда были украдены костюмы, – сказал Вальтер. – Эта часть склада более новая, ее пристроили год назад.
      Несмотря на невеселый повод, он был рад посетителям, потому что имел возможность похвастаться своим любимым детищем.
      Д'Амико и Рута вошли в помещение, как две капли воды похожее на предыдущее. Разница была лишь в том, что здесь хранилась одежда самых разных фасонов и эпох. Поднявшись по гулкой чугунной лестнице, они остановились перед пустым шкафом, и Вальтер торжественно произнес:
      – Здесь лежали комплекты костюмов трех самых любимых детских персонажей – Белоснежки, Золушки и Красной Шапочки. Как вы сами можете убедиться, их на месте нет.
      – Похоже, будто кто-то решил поставить детский спектакль, воспользовавшись вашим реквизитом, – заметил Рута, которого начала забавлять эта в прямом смысле игрушечная кража.
      – Вполне возможно, – согласился Вальтер. – На первый взгляд только сумасшедшему могло прийти в голову залезть на наш склад, но меня смущает осведомленность этого ненормального: похоже, он здесь отлично ориентировался.
      – У вора мог быть сообщник, – предположил Рута. – В одиночку трудно было все это вытащить.
      – Еще одна тонкость. – Вальтер на секунду задумался. – Дело в том, что сигнализация отключается при помощи магнитной ленты, и, если этого секрета не знать, завоет сирена. Никакого шума ночью не было, значит, вор воспользовался электронным ключом, которые есть лишь у немногих сотрудников.
      – Вор или сообщник вора, – продолжал настаивать на своей версии Рута. – Сообщник, который здесь работает. Он и помог осуществить кражу.
      – Надеюсь, вы в этом разберетесь, – сказал на прощание Вальтер, – но если хотите знать мое мнение, я убежден, это дело рук наших конкурентов. «Интерканал» у многих в печенках сидит, вот кто-то и решил нам насолить. Нет костюмов и декораций – срывается график передач, а, значит, телестудия несет огромные убытки.
      – Мне непонятно, – задумчиво произнес Д'Амико, – как можно было за каких-то два с половиной часа столько всего вынести?
      Они уже вышли на улицу, и Д'Амико не спеша направился к двум грузовикам, припаркованным у ворот.
      – Франческо, – вдруг позвал он напарника, – подойди-ка сюда.
      – Что ты нашел? – поворачиваясь к нему, спросил Рута.
      – Потрогай! – И Д'Амико положил руку на капот одного из грузовиков. – Мотор еще не остыл.
      – Кто сегодня утром ездил на этой машине? – спросил Рута ночного сторожа.
      – Никто не ездил, – с уверенностью ответил тот. – Оба грузовика появились здесь еще вчера, во всяком случае, когда я заступил на дежурство, они уже стояли.
      – Что ты об этом думаешь? – спросил Д'Амико Руту.
      – То же, что и ты. Кто-то умело открыл электронный замок, забрал все, что хотел, перенес в грузовик и вывез с территории, а потом вернулся и поставил машину на прежнее место. Пойдем, надо позвонить в комиссариат.

      Когда Джулия вернулась из квестуры, было уже почти два. Она прошла в кухню. Звук ее шагов громко разнесся по пустому дому. Джорджо заходил после школы, об этом свидетельствовали две пустые банки из-под кока-колы, крошки на столе и грязная посуда. Была записка, очень обрадовавшая Джулию:
       «Пошел к Фабио делать уроки, к ужину вернусь. Целую. Джорджо.
       P.S. Между прочим, получил четверку по истории».
      Джулия улыбнулась. Подумаешь, не убрал за собой тарелку и немного насорил, зато по истории хорошо ответил! Но, радуясь за сына, она не могла побороть беспокойства. Последнее время Джорджо стал молчаливым, замкнутым, иногда в его взгляде она читала раздражение, гнев, даже ярость. Так было и сегодня утром, когда он застал ее в объятиях Гермеса. В его взгляде была такая ненависть, что Джулия испугалась.
      Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, она стала прибираться в кухне. Зря она уговорила Амбру отправиться из квестуры прямо домой, вдвоем им было бы сейчас легче.
      Обедать не хотелось, и Джулия поднялась в кабинет. Она подумала о том, что ей грех жаловаться на судьбу: у нее есть друзья, близкие, она любит и любима, ее книги имеют успех у читателей. И все же для полного счастья чего-то не хватало, только чего – Джулия не могла понять.
      Она включила проигрыватель и, поставив пластинку модного певца и композитора Паоло Конте, взяла со стола сигнальный экземпляр своего последнего романа. В магазины он еще не поступил, но благодаря расклеенным по городу рекламным плакатам, о которых позаботился ее издатель, ей уже звонили из нескольких крупных газет – просили дать интервью.
      Каждый раз, держа в руках свою очередную новую книгу, Джулия волновалась, как в первый раз, боясь провала и разгромных отзывов критики. Да, странную профессию она себе выбрала! Уединившись за письменным столом в своем кабинете, она проживала несколько жизней сразу, перевоплощаясь в каждого из героев, а потом выносила на суд читателей итог своего мучительного труда и со страхом ждала приговора.
      «Кому все это нужно? – в отчаянии думала иногда Джулия. – Чего ради я мучаю себя?»
      Некоторое время назад она совсем пала духом и решила даже обратиться за помощью к психологу, но потом передумала. Боязнь заглянуть в неведомые тайники собственной души оказалась сильнее, чем желание обрести душевное равновесие. После операции ей пришлось регулярно ездить в клинику, и хотя посещение психолога для онкологических больных столь же обязательно, как ежеквартальные обследования, она ухитрилась его избежать.
      Джулия открыла первую страницу и прочла: «Посвящается моей матери, которая любила меня такой, какая я есть». Эта мягкая застенчивая женщина предпочла смерть непосильному грузу воспоминаний. Она ушла сознательно, оставив Джулию одну в этой безжалостной жизни. Если бы мать была рядом, она помогла бы Джулии справиться с ее трудностями.
      Зазвонил телефон.
      – Привет, дорогая! – Радостный голос Гермеса прервал ее грустные размышления.
      – Хоть один человеческий голос в этом необитаемом доме! – обрадовалась Джулия. – Гермес, мне так одиноко!
      – Сейчас я тебя развеселю.
      – Правда? – обрадовалась Джулия. – Тогда не тяни, говори скорей.
      – Достань заграничный паспорт и жди меня. Через полчаса я за тобой заеду, и мы помчимся на аэродром, чтобы успеть на лондонский рейс. Нам уже забронирован номер в отеле «Клэридж». Вернемся завтра к вечеру.
      – Гермес, объясни все толком. Я ничего не понимаю, – растерянно пробормотала Джулия.
      – Тут и понимать нечего, просто нам с тобой повезло. Один мой пациент, очень богатый и очень капризный, хочет, чтобы я его завтра непременно осмотрел. Разумеется, в его лондонском доме. Теперь ясно?
      – Теперь ясно, но только… – Джулия запнулась.
      – Что только?
      – Да ничего, просто я не уверена, стоит ли оставлять Джорджо одного. Я говорила тебе сегодня утром, что его поведение беспокоит меня последнее время. – Джулия разрывалась между Гермесом и Джорджо: с одной стороны – материнский долг, с другой – желание побыть вдвоем с любимым.
      – Джорджо – взрослый парень, – возразил Гермес. – А если ты беспокоишься о том, что ему придется ночевать одному в пустом доме, попроси Амбру приехать, думаю, она тебе не откажет.
      Предложение было и впрямь очень заманчивое. Побывать в Лондоне, побыть с Гермесом в «Клэридже», что могло быть прекраснее?
      – Уговорил, – согласилась она наконец. – К твоему приезду буду готова.
      – Заеду через полчаса, – пообещал Гермес. – До встречи, дорогая.
      Положив трубку, Джулия поспешила в спальню, волнуясь, как молодая девушка перед свиданием. Она сложила косметику, достала из комода белую шелковую рубашку с ручной вышивкой. Неожиданно в голове зазвучала старинная песенка, которую ей пел в детстве дедушка Убальдо:
 
Волшебство твоих девичьих грез,
Дальний берег, ночная прохлада,
Красота увядающих роз
И серебряный дождь звездопада.
 
      Дедушка был ее единственным настоящим другом. Это он научил ее ничего не бояться, он привил ей любовь к жизни, в которой отводил приключениям не последнюю роль. На секунду она увидела его веселые хитрые глаза, и ей даже показалось, что дед заговорщицки ей подмигивает.
      Уложив вещи в дорожную сумку, Джулия зашла в комнату Джорджо: надо было сообщить сыну, что она уезжает, а для этого требовалась его телефонная книжка. «Ну и беспорядок! – сердито подумала она, извлекая телефонную книжку из-под груды пластинок, – что тут можно найти?»
      Набрав номер Фабио, она представилась:
      – Говорит мама Джорджо Равелли, попроси его, пожалуйста, к телефону.
      На другом конце провода воцарилось странное молчание.
      – А Джорджо у меня нет, – растерянным голосом ответил мальчик.
      – Как нет? – удивилась Джулия. – Разве вы не собирались сегодня вместе заниматься?
      – Я его вообще сегодня не видел. Джорджо не был в школе.
      – Не знаешь, где он может быть?
      – Понятия не имею, – ответил Фабио, – я думал, он заболел.
      Джулия положила трубку, забыв даже попрощаться. Значит, Джорджо стал ей врать? Почему? Сердце сжалось от недоброго предчувствия. Где же он провел утро? Куда отправился после обеда?
      В поисках ответа она стала машинально открывать дверцы шкафа, выдвигать ящики, перекладывать пластинки и кассеты, заглядывать в шкатулки и коробочки, к которым Джорджо с детства питал слабость. Ей попадались огрызки карандашей, значки и старые монеты, фотографии рок-певцов, вырезанные из журналов, безрукие солдатики, сломанные фигурки игроков от настольного футбола, и вдруг среди этого обычного мальчишеского хлама она увидела золотую цепочку и кольцо с аквамарином.
      Несколько секунд Джулия бессмысленно разглядывала находку, а потом, почувствовав, что ноги не держат ее, опустилась на стул и горько заплакала.

      Садовник, орудуя лопаткой, выкапывал корни георгинов и большими заскорузлыми руками бережно очищал их от налипшей земли.
      – А теперь что ты будешь делать? – спросила пожилая синьора, внимательно следившая за действиями садовника.
      – Сложу их в ящик и уберу до весны в теплицу. Я каждый год это делаю.
      – Зачем?
      – Чтобы весной снова посадить, – терпеливо объяснил садовник. – В нашем климате их нельзя оставлять на зиму в земле, обязательно замерзнут. Прощайте тогда, георгины!
      – Неужели правда? – Синьору Вассалли поразила услышанная новость. Когда-то она, конечно, знала об этом, но теперь забыла и открывала мир заново, как ребенок. – Можно я буду тебе помогать?
      – Не надо, синьора, работа эта грязная и тяжелая, вы устанете. Если, не дай Бог, заболеете, отвечать придется мне.
      – Мы никому об этом не скажем, – продолжала уговаривать его старушка. – Пожалуйста, позволь, а то мне скучно.
      Садовник разогнулся и, промычав сначала что-то невнятное, хмуро сказал:
      – Извините, синьора Серена, но эта работа не для вас. Займитесь чем-нибудь другим. И больше не отвлекайте меня, прошу вас.
      Старушка обиженно надулась.
      – Ты старый противный дурак! – сердито сказала она. – Вот пожалуюсь Помине, она тебе задаст. – И, резко повернувшись, направилась к калитке.
      – Чтоб ты провалилась, чертова старуха, – проворчал себе под нос садовник, которому не хватало терпения беседовать с хозяйкой.
      Синьора Вассалли уже подходила к ограде, когда у калитки затормозила голубая «Альфа-Ромео». Левая дверца открылась, и из машины вышла стройная высокая молодая женщина с копной белокурых волос, загорелым лицом и приветливым взглядом.
      Старушка посмотрела на блондинку с любопытством, и та улыбнулась ей.
      – Добрый день, синьора, – сказала она таким дружеским тоном, будто знала Серену Вассалли всю свою жизнь.
      – Добрый день, милочка, – приветливо ответила старушка.
      – Вы не скажете, эта дорога ведет в Комо?
      Садовник, находившийся в нескольких метрах от калитки, услышав разговор, готов был уже пуститься в объяснения, но в последнюю секунду передумал. «Пусть лучше старуха с ней разбирается, – решил он, – какое-никакое, а занятие. Хоть меня ненадолго в покое оставит, а то ведь совсем работать не дает».
      – В Комо? – удивленно переспросила синьора Вассалли, выходя за калитку. – Господь с вами, милая, эта дорога на Милан.
      – Что вы говорите! – расстроенно сказала девушка. – Неужели мы заблудились? Как же нам теперь попасть в Комо?
      Синьора подошла к машине. Сидящий за рулем молодой человек в кожаной куртке даже не повернулся в ее сторону. Его лицо, наполовину закрытое темными очками, было бесстрастно. Бросив на него мимолетный взгляд, старушка снова обратилась к блондинке.
      – Я вам сейчас объясню, деточка, – ласково сказала она. – Мой сын, мой дорогой Франко только что уехал в Милан, а я там родилась, поэтому знаю город как свои пять пальцев. Конечно, я покажу вам дорогу, только подумайте хорошенько, прежде чем ехать в город. С вашей стороны это будет большой ошибкой.
      Загорелая блондинка немного помолчала, ожидая объяснений, но, поскольку они не последовали, осторожно спросила:
      – Почему ошибкой?
      – Потому что в городе плохо жить. Там шумно, много машин, воняет бензином. Ромашки, которые растут у нас перед верандой, там сразу же завянут. А про детей и говорить нечего, они в Милане вообще могут умереть. Вдохнут отравленного воздуха и начнут чахнут, чахнуть… Не зря же мой папа привез меня сюда, уж он-то заботится о моем здоровье!
      Девушка, не дослушав старую даму, направилась к машине, но синьора Вассалли, не отставая от нее ни на шаг, продолжала говорить.
      Садовник, опершись на лопату, внимательно слушал разговор и качал головой. «Девчонка думает, что разговор окончен. Черта с два! От старухи не так просто отвязаться». И на его лице появилась злорадная улыбка.
      В эту минуту блондинка открыла заднюю дверцу и жестом пригласила хозяйку виллы садиться. Потом села сама, «Альфа-Ромео» рванула с места и в одно мгновение скрылась из виду.
      Садовник успел почесать в затылке, прежде чем понял, что произошло. Через несколько мгновений, бросив лопату, он уже бежал к дому.
      – Помина, Помина! – кричал он во весь голос. – Хозяйку украли! – Помина выскочила на крыльцо. – Хозяйку увезли! Только что! – продолжал кричать садовник, взбегая по ступенькам.
      – Что ты такое несешь, Альдо? – недоверчиво уставилась на него Помина.
      – Немедленно звони в полицию! Боже мой, какой же я дурак! Из-под носа увели! Посадили в машину – и ищи теперь ветра в поле!
 
      Сидя в машине, синьора Вассалли продолжала оживленно болтать.
      – Я давно не была в Милане, – призналась она девушке. – Мой сын говорит, что поездка в машине может меня утомить. И врач так же считает. Я горжусь своим сыном, уважаю его, но немного побаиваюсь. Знаете, дорогая, иногда я путаю, сын он мне или отец. Говорят, у меня плохо с головой, и, наверно, это так и есть, потому что я все теперь забываю. Как вас зовут, радость моя?
      – Марисоль, – ответила блондинка и протянула старушке карамельку.
      – Большое спасибо, – обрадовалась та и снова задала вопрос: – А чем вы занимаетесь?
      – Ухаживаю за забывчивыми старушками, – с улыбкой ответила Марисоль и бросила на свою спутницу насмешливый взгляд.
      Водитель всю дорогу молчал. Въехав на площадь, он остановил машину, не говоря ни слова, вышел из нее и направился к ресторану «Фино-Морнаско». Марисоль пересела на его место, вырулила на автостраду и поехала в сторону Милана.
      – Марисоль, почему вы бросили меня? – захныкала старушка, оставшись одна на заднем сиденье.
      – Мы и так можем разговаривать, – успокоила ее девушка. – Говорите, я вас внимательно слушаю.
      Если бы кто-то мог видеть их со стороны, то наверняка подумал бы, что внучка везет куда-то свою бабушку, и вдвоем им совсем не скучно.

      Было семнадцатое, пятница – такое сочетание Франко Вассалли во всех отношениях считал для себя благоприятным. Владелец «Интерканала» обладал трезвым, расчетливым умом, однако это не мешало ему, как и многим из тех, кто занимается крупным бизнесом, быть суеверным и делить дни на удачные и неудачные. Число «семнадцать» он, в отличие от подавляющего большинства итальянцев, считал счастливым, так же как и «тяжелый день» пятницу.
      Когда Франко был еще ребенком, мать по пятницам всегда готовила рыбу. Соленая треска, тушенная с луком, помидорами и петрушкой, распространяла аппетитный запах, и Франко, сидя в кухне над латинским текстом комментариев Цезаря о галльской войне, известных под названием «De bello gallico», не столько вникал в донесения императорских лазутчиков или описания марш-бросков римских легионеров, сколько следил за материнскими действиями. Сигнал «К столу!» означал не только начало ужина, но и конец занятий, поэтому ожидание было томительным вдвойне.
      Но вот книги уже сложены аккуратной стопкой на краю белого мраморного стола, и они с мамой сидят друг против друга. Оба знают, что спокойную атмосферу этого ужина вдвоем никто не нарушит: отец, работающий таксистом, вернется домой за полночь, а старший брат, официант в ресторане, и того позже.
      Франко любовался тонким бледным лицом матери, на котором сияли большие ласковые глаза. Ему все в ней нравилось: и родинка на шее, и тихий голос, и сдержанность в словах, и легкая походка. Нравились скромные платья, купленные в магазине готовой одежды, цветок из органди, приколотый на груди, бархатная ленточка на шее, нарядный поясок, вышитый ее собственными руками. Но больше всего ему нравились ее духи – нежные и волнующие, как аромат цветущей липы июньским вечером.
      Мать с сыном проводили вдвоем много времени, и им всегда было хорошо вместе. Он делал уроки, она готовила, гладила, штопала. За ужином они почти не разговаривали, понимая друг друга без слов. Достаточно было одному лишь подумать о чем-нибудь, как другой подхватывал невысказанную мысль. Рассматривая серые прожилки на белой мраморной столешнице и вдыхая аппетитный запах тушившейся на плите трески, Франко мечтал, чтобы эти счастливые часы продолжались вечно. Ему не нужны были «те двое» – отец и брат; даже упоминание о них тут же разрушало волшебный дух счастья, царивший в кухне.
      Прошли годы, и многое с тех пор изменилось. Франко стал взрослым, отец и брат окончательно исчезли из его жизни, и только нежные отношения с матерью остались прежними. Их взаимопонимание было полным и счастливым до тех пор, пока Франко не обнаружил однажды, что мать начинает терять ясность ума.
      Он отвез ее на консультацию к специалисту, и тот диагностировал тяжелый неизлечимый недуг. Профессор сообщил Франко, что у его матери болезнь Альцгеймера, получившая свое название от фамилии австрийского врача, впервые описавшего ее в 1906 году. «Речь идет об одной из разновидностей слабоумия, вызываемого деструкцией коры большого мозга и образованием бляшек в лобовой доле, – объяснил профессор. – Вес мозга при этом заболевании резко уменьшается, умственная деятельность постепенно сходит на нет. Будьте готовы к тому, что у вашей матушки начнутся приступы агрессивности, даже жестокости».
      Однако, несмотря на мрачные прогнозы, болезнь пока не изменила мягкой и любящей натуры синьоры Вассалли, и Франко, жалея мать, как беспомощного ребенка, проводил с ней все свободное время. К своим тридцати шести годам он успел жениться, стать отцом двоих детей, развестись и узнать многих женщин, но ни одна не заняла в его сердце такого места, какое занимала мать.
      Итак, было семнадцатое, пятница, и Франко, оставив мать в ее нереальном мире, сел в машину и уехал с виллы, отражавшейся в темной воде озера Комо.
      В Милане на Туринской улице он велел шоферу остановиться. Ему нравилось иной раз очутиться среди людей на улице, пройтись по центру, разглядывая витрины, зайти в магазины, чтобы купить какую-нибудь книгу, пластинку или даже галстук, будучи заранее уверенным, что он никогда его не наденет.
      Франко вышел из машины, и за ним выпрыгнула красивая немецкая овчарка – верный пес по кличке Волк, следовавший за хозяином как тень.
      – Ты мой самый лучший друг! – тихо сказал Франко, и пес ответил ему благодарным взглядом.
      Перед рыбной лавкой в ванночке вымачивалась соленая треска, и Франко невольно остановился, охваченный воспоминаниями. На него пахнуло ароматами детства, он представил мать у плиты, услышал бульканье подливки в плотно закрытой кастрюле.
      – Вам сколько? – услышал Франко и, повернув голову, заметил продавца, опасливо косившегося на спокойно сидящего Волка. – Полкило достаточно?
      – Достаточно, – машинально ответил Франко, наблюдая, как продавец достает из ванночки рыбу и кладет в полиэтиленовый пакет.
      – Может быть, еще что-нибудь?
      – Нет, спасибо, благодарю вас. – Франко взял протянутый продавцом пакет с треской, заплатил и пошел дальше, сопровождаемый собакой.
      На углу он выбросил покупку в мусорный контейнер, стремясь освободиться от разрывающих сердце воспоминаний.
      На сегодняшнее утро у него была назначена только одна встреча, но она могла стать решающей в его судьбе. Речь шла о совещании совладельцев «Интерканала». Франко Вассалли являлся президентом телестудии с правом решающего голоса. Один из его компаньонов, француз Жорж Бертран, пытался лишить его этого права и прибрать «Интерканал» к своим рукам. Чтобы отбить атаку, Франко нужны были двенадцать миллиардов лир. И хотя в мире крупного бизнеса такая сумма считается более чем скромной, он рисковал потерять дело своей жизни, потому что в данный момент этих денег у него не было.
      Порыв ветра напомнил о приближении зимы, и Франко Вассалли, поежившись от холода, поглубже засунул руки в карманы дорогого английского пальто. Толпа людей, сошедших с трамвая, разъединила его с Волком, но Франко знал, что собака никогда не теряет его из виду, поэтому продолжал спокойно идти вперед. Пропустив людей, Волк догнал хозяина и уже через несколько секунд бежал рядом с ним.
      Неожиданно выглянувшее солнце осветило запруженную машинами улицу и ударило в зеркальные окна современного здания, прямолинейность которого нарушала гармонию окружающих построек конца прошлого века. Прикрыв рукой глаза от слепящего света, Франко поднял голову и нашел пять больших окон на последнем этаже, выходящих на улицу Миссори, за которыми несколько человек в эту минуту нетерпеливо отсчитывали время, сидя за большим длинным столом. На лице Франко появилась улыбка – улыбка человека, уверенного в своем обаянии.
      Встреча была назначена на десять, а президент телекомпании все еще прогуливался по улице, не спеша присоединиться к тем, кто собрался в зале заседаний на последнем этаже «Провеста», финансирующего «Интерканал». «Пусть подождут, – подумал Франко не без злорадства, – пусть немного понервничают. Им это не повредит».
      Он представил себе Магду, свою секретаршу, бесцветную, как бы лишенную возраста женщину, которую лишь в насмешку можно было назвать чувственным именем Магдалина. Наверное, поэтому никто никогда и не называл ее так. У Магды только глаза были хороши, но их скрывали очки с толстыми стеклами. Франко знал, что его секретарше тридцать два года, однако мог поспорить, что в восемнадцать она выглядела точно так же, да и в шестьдесят мало изменится, разве что на ее невозмутимом лице появится лишняя пара морщинок. Получая немаленькую зарплату, Магда могла себе позволить одеваться в ателье, шить обувь на заказ и покупать время от времени дорогие украшения. Но она придерживалась сдержанного английского стиля, считая, что сотрудница Франко Вассалли должна выглядеть респектабельно – положение, так сказать, обязывает.
      Франко мысленно перенесся в зал заседаний и увидел Магду, пытающуюся разыскать его по всем телефонам, и компаньонов, гадающих про себя, не расценивать ли опоздание их президента как объявление войны. Возможно, интуиция их не подводит, хотя к войне они его вынудили сами.
      – Ну что ж, – обратился он к собаке, – пора отправляться в львиное логово. Эти злые хищники собираются напасть, но у нас тоже есть зубы. Напомним им, что наши предки – волки. Мы должны выйти победителями из этой схватки.
      Портье предупредительно нажал кнопку, открывая перед ним дверь лифта. Поднявшись на последний этаж, Франко уверенной походкой двинулся по коридору, и женщины, которых он встречал по дороге, провожали восхищенными взглядами молодого уверенного в себе красавца. В финансовых кругах Франко Вассалли считался восходящей звездой, светская же хроника окрестила его «королем удачи и женских сердец».
      В приемной его ждала Магда. Солнечные лучи играли с экзотическими тропическими рыбками в большом аквариуме у левой стены, расцвечивая их и без того яркую окраску в фантастические тона. Бросив привычный взгляд на правую стену, где висела картина Гогена с девушками на морском берегу, Вассалли спросил:
      – Какие новости?
      – Плохие, – коротко ответила секретарша.
      – Что значит, плохие?
      – Обокрали склад на телестудии.
      Франко вопросительно поднял брови.
      – А если поточнее? – спросил он.
      – Украли декорации к детским постановкам.
      – Все? – демонстрируя завидное самообладание, спросил Франко.
      – Все, – со вздохом ответила Магда.
      – Что еще?
      – Они рвут и мечут. Никогда еще я их такими не видела, – понизив голос, доложила обстановку секретарша.
      – Ничего, сейчас мы их успокоим, – насмешливо сказал Вассалли и, наградив секретаршу улыбкой, открыл дверь в зал заседаний.
      Положение было не из легких, однако Франко Вассалли надеялся на выигрышную карту. Его ожидала жестокая борьба, но он не сомневался в победе, потому что верил в свою правоту, все рассчитал заранее, а главное, сегодня ведь семнадцатое, пятница – счастливый для него день.

      Джулия забралась с ногами в кресло. Сначала ей стало тепло и уютно, но уже через несколько минут к ней снова вернулось чувство беспокойства. Если бы она могла проникнуть в таинственный мир, в котором обитает ее сын, если бы могла разобраться в его возрастных проблемах!
      Гермес, заехав за Джулией несколько часов назад, так и не смог добиться от нее ответа, почему она передумала лететь с ним в Лондон.
      – У меня серьезная проблема с Джорджо, – только и сказала она, – придется тебе лететь одному.
      Видя, что Джулия сильно встревожена, Гермес понял: что-то стряслось. Из деликатности он не задал ни одного вопроса и уехал в аэропорт с тяжелым сердцем. Романтическое путешествие вдвоем, только что казавшееся таким заманчивым, превратилось в бессмысленную, утомительную поездку.
      Оставшись одна, Джулия спустилась в кухню, накрыла стол на двоих и в тарелку Джорджо положила кольцо и цепочку. Потом вернулась в кабинет, выключила телефон и принялась ждать. За несколько часов томительного ожидания она многое передумала, но найти мало-мальски приемлемое оправдание поступку сына так и не смогла.
      Внизу хлопнула дверь – Джорджо наконец вернулся. Джулия взглянула на часы: ровно семь.
      – Мама, ты где? Есть кто дома?
      В голосе сына Джулии послышалось отчаяние, и она готова уже была вскочить с кресла и броситься к нему навстречу, но удержалась. Джорджо распахнул дверь кабинета и, заметив в темноте мать, в удивлении остановился на пороге.
      – Здравствуй, Джорджо! – стараясь казаться спокойной, первой поздоровалась Джулия.
      – Что это ты сидишь в темноте? – настороженно спросил Джорджо.
      – Жду тебя.
      – Ужинать будем?
      – Как скажешь.
      – Сейчас руки вымою и спущусь, – с облегчением, как показалось Джулии, сказал Джорджо и направился к себе.
      – Жду тебя в кухне, – вслед ему крикнула Джулия.
      Когда Джорджо вошел в кухню, она уже сидела на своем обычном месте, подперев кулаками подбородок.
      – Садись, – сказала она, – нам надо поговорить.
      Увидев в своей тарелке кольцо и цепочку Амбры, Джорджо бросил на мать злой взгляд, а потом изо всех сил швырнул тарелку об стену. После этого, не говоря ни слова, он выбежал в прихожую и быстро стал одеваться.
      – Ты куда? – спросила Джулия, подходя к нему.
      – Ухожу. Не хочу больше жить в этом чертовом доме!
      У Джулии болезненно сжалось сердце. Джорджо был похож на затравленного зверька, который мечется, не находя пути к спасению.
      – Куда же ты пойдешь, дурачок? – Джулия схватила его за полу куртки.
      – Убери руки! – грубо крикнул он. – Никогда не смей ко мне прикасаться, слышишь?
      Он уже взялся за ручку двери, но Джулия удержала его.
      – Я не узнаю тебя, мальчик мой, – растерянно пробормотала она.
      – Я сам себя не узнаю, – беспомощно прошептал Джорджо и разрыдался.
      Джулия обняла сына и тоже заплакала.
      – Сам не знаю, как это получилось, – всхлипывая, оправдывался Джорджо. – Мне нужны деньги, а ты мне их не даешь.
      – Как не даю? – возразила Джулия. – А десять тысяч лир каждую субботу?
      – Разве это деньги? Только на сигареты нужно три тысячи в день.
      «Оказывается, он еще и курит. Час от часу не легче», – подумала Джулия.
      – Ты хочешь сказать, что выкуриваешь пачку в день?
      – Да, представь себе! – с вызовом ответил Джорджо.
      – В пятнадцать лет еще рано курить, – единственное, что нашлась сказать Джулия.
      – Совсем не рано. У нас почти все ребята курят и учителя многие тоже.
      – Почему ты скрыл от меня это?
      – Потому что ты стала бы мне читать нотации, – ответил Джорджо, – а я ими по горло сыт. Когда я с сигаретой, я чувствую себя сильным и взрослым.
      Никогда еще Джулия так остро не ощущала своей беспомощности. Если бы с ней рядом сейчас был мужчина, он помог бы ей разобраться в проблемах сына – ведь ему по собственному опыту знакомы трудности взросления! Но, как всегда в критические моменты жизни, Джулия оказалась одна, и ей самой предстояло разбираться во всем, искать выход, принимать решения. Иногда она просто приходила в отчаяние от ответственности, которую жизнь взвалила на ее плечи.
      Джулия увлекла сына в гостиную, усадила на диван, села рядом.
      – Давай разберемся во всем по порядку, – сказала она спокойным голосом. – Начнем…
      – С чего? – насторожился Джорджо.
      – Ну хотя бы с того, что ты сегодня прогулял школу. Так или нет?
      – Так, – со вздохом признался Джорджо.
      – Почему?
      – Я был на демонстрации, – не слишком уверенно ответил он.
      – Да, я понимаю, без тебя бы демонстрация не состоялась, – Джулия бросила на сына насмешливый взгляд.
      – Не надо, мама! – Джорджо знал, какой язвительной бывает мать, когда выходит из себя.
      – И тебе хватило совести написать в записке про занятия у Фабио и даже про четверку по истории! – Не в силах находиться на одном месте, Джулия встала и теперь смотрела на сына сверху вниз.
      – Если бы я пошел в школу, ничего хорошего бы не было. Я написал то, чего ты от меня ждешь. И чего я сам от себя жду, – добавил он, смущенно потупившись.
      – Ложь всегда открывается, – сказала Джулия. – Я хотела тебя найти и позвонила Фабио. Неужели ты не понимаешь, что врать унизительно! Где же ты был?
      – В парке с ребятами.
      – Что можно делать в парке столько времени?
      – Мы играли в футбол, курили. Но у меня было плохое настроение из-за всего этого.
      – И как же ты собирался распорядиться награбленным? – Не удержавшись, Джулия снова перешла на язвительный тон.
      – У нас есть один парень из выпускного класса, так вот он хорошие деньги дает за такие вещи.
      – Хорошие – это сколько?
      – Ну, тысяч десять может дать, а то и все пятнадцать. Но честное слово, мама, я бы не продал ему вещи Амбры, я сразу же понял, что поступил ужасно.
      Сердце у Джулии колотилось, хотя внешне она казалась спокойной. С большим трудом она сдержалась, чтобы не влепить сыну пощечину.
      – Какой молодец! Не продал бы! А что бы ты делал с украшениями бедной Амбры!
      – Когда я вернулся из парка, хотел положить их обратно в ее сумку, но Амбра ушла. А тебя дома не было… Я чувствую себя очень-очень виноватым, – со слезами в голосе произнес Джорджо.
      Невольно Джулия вспомнила свое детство. Они росли втроем – она, сестра Изабелла и брат Бенни – он теперь модный адвокат. Большой дружбы между ними не было, каждый жил сам по себе, но Джулия помнит, что ее всегда что-то мучило, она все принимала слишком близко к сердцу. Такой уж характер, ничего не поделаешь. Джорджо, похоже, в нее: незначительная проблема перерастает у него в трагедию, и он, теряясь, может совершить ошибку. Его бессмысленно наказывать. Угрызения совести для такого ранимого мальчика, как он, – страшнее любого наказания.
      – А ведь мы с Амброй были в комиссариате, – сказала Джулия после паузы. – Оставили заявление о краже.
      Джорджо посмотрел на нее с отчаянием.
      – Ты должен сам признаться Амбре. Другого выхода нет.
      – Ни за что! – в отчаянии крикнул мальчик. – Я лучше уйду из дома, спрячусь где-нибудь.
      – От своей совести не спрячешься.
      Джулия включила телефон и набрала номер Амбры.
      – Джорджо хочет что-то тебе сказать, – поздоровавшись, сообщила она.
      Джорджо долго не мог произнести ни слова.
      – Это я сделал, – с трудом выговорил он наконец, на глазах превращаясь в маленького беспомощного мальчика, подавленного своей безмерной виной.
      – Что ты сделал? – не поняла Амбра, любившая Джорджо, как родного сына.
      – Украл вещи из твоей сумки. Прости меня. – И он нажал на рычаг.
      Джулия почувствовала некоторое облегчение.
      – А теперь поговорим о твоем курении. Когда ты начал?
      – Прошлым летом. Ты тогда уехала отдыхать с Гермесом, и папы в городе не было. Никому я не был нужен.
      Джулия не поняла, пытался ли он обвинить их, родителей, или в самом деле пережил тогда душевную драму.
      – Ты разве не знаешь, что курить вредно? – понимая, что говорит совсем не то, что надо, спросила Джулия.
      Она вспомнила трудный разговор с отцом, когда, влюбившись в Лео, взрослого, женатого мужчину, объявила о своем намерении с ним жить. Отец желал ей добра, но его доводы до нее не доходили. «Опыт нельзя передать, – сказал тогда учитель латинского языка Витторио де Бласко, – его можно лишь выстрадать, набив себе шишек, что вы, молодые, и делаете. Когда-нибудь, лет через двадцать, ты вспомнишь мои слова и будешь горько плакать, потому что окажешься в такой же роли. Твой собственный ребенок останется глух к твоим увещеваниям, и ты поймешь всю меру моего отчаяния и моего бессилия». Да, прав оказался отец в своем пророчестве, Джулия только теперь это наконец поняла.
      Как помочь сыну? Как размотать этот клубок? Она сама постоянно мучается неразрешимыми вопросами, так, может быть, ее сомнения и страхи передаются Джорджо? Может быть, курение, плохая учеба – следствие ее собственного душевного надлома?
      – Что ты думаешь делать, Джорджо? – спросила она, едва сдерживая слезы.
      – Не знаю, – ответил он. – А ты сама? Ты что думаешь делать?
      – Тоже не знаю, мой мальчик, похоже, мы оба заблудились в тумане, – откровенно призналась Джулия. – По-моему, нам ничего не остается, как, взявшись за руки, побыстрее из него выбираться. Для начала найдем пиццерию, где готовят настоящую пиццу, согласен?
      – Согласен, но при одном условии: ты не будешь ругаться, что я курю.
      – Обещаю, – со вздохом сказала Джулия, решив про себя, что все проблемы одним махом не решишь.
      В пиццерии Джорджо достал из кармана пачку сигарет и с наигранной небрежностью закурил. Помня о своем обещании, Джулия промолчала, хотя сигарета в еще по-детски припухлых губах сына повергала ее в полное отчаяние.

      Сопровождаемый верным Волком, Франко Вассалли вошел в зал заседаний, убранство которого свидетельствовало о вкусах его владельцев – денежных ломбардских буржуа: стены обшиты панелями из светлого ореха, на длинном массивном столе бронзовые лампы под зелеными стеклянными абажурами. Единственное украшение этого помпезно-казенного помещения – женский портрет работы Джованни Больдини на противоположной от двери стене.
      Зал, как, впрочем, и все здание, принадлежал компании «Провест», которая за восемь лет своего существования достигла процветания. Не брезгуя в достижении целей никакими средствами, она превратилась в настоящего финансового кита, заставив считаться с собой и партнеров, и конкурентов.
      Официант, убиравший со стола кофейные чашки, заметил входящего в зал Вассалли и торопливо вышел.
      Подойдя к председательскому креслу во главе стола, Вассалли протянул руку к папке с документацией, которую держала Магда, и только после этого кивнул сидящим за столом. Он не стал извиняться за опоздание, словно хотел подчеркнуть свои хозяйские права.
      Среди собравшихся он заметил адвоката Марио Този, знающего как свои пять пальцев условия всех контрактов «Интерканала», и директора-распорядителя Андреа Конти. В присутствии обоих на очередном полугодовом собрании акционеров не было никакой необходимости.
      Справа сидел вице-президент телекомпании, банкир Жорж Бертран, держатель сорока процентов акций. Он немного напоминал Жана Габена, но ему не хватало обаяния и значительности великого актера. Когда-то у них с Вассалли были добрые, даже дружеские отношения, но теперь все изменилось.
      Напротив француза сидел английский издатель Алан Грей, родственник того Алана Грея, чью виллу Вассалли снимал для своей матери. Издатель был первым владельцем «Интерканала», и это ему принадлежала идея евровещания, но реализовать ее ему в одиночку не удалось: предприятие приносило одни убытки. Шестнадцатичасовой график передач non stop – спортивные программы с восьми утра до двенадцати ночи – смотрели всего двенадцать миллионов семей, а этого для процветания телеканала недостаточно. Алан Грей, хоть и был оптимистом по натуре, но в конце концов понял, что ему не справиться. Чтобы не потерять все, он решил найти компаньонов.
      На сегодняшний день у этого сдержанного голубоглазого господина средних лет оставалось пятнадцать процентов акций, да и теми он собирался поделиться с Бертраном, о чем тот и готовился известить собравшихся в зале акционеров.
      Франко Вассалли, однако, уже знал, какой ему готовят сюрприз, и решил нанести удар первым.
      – Мы собрались здесь, чтобы подвести итоги полугодия, – начал он небрежной скороговоркой, хотя прекрасно знал, что тайная цель сегодняшней встречи – расправа с ним, нынешним президентом компании. – Думаю, нет необходимости подробно останавливаться на всех пунктах финансового отчета, достаточно сказать, что под моим руководством «Интерканал» не только перестал быть убыточным, но уже приносит солидный доход. В этом году, например, чистая прибыль составила тридцать миллиардов лир.
      Сделав небольшую паузу, Вассалли улыбнулся своей неотразимой улыбкой и продолжал:
      – Я надеялся услышать если не аплодисменты, то, по крайней мере, похвалу в свой адрес. Да, я считаю исключительно своей заслугой превращение убыточной, отягощенной долгами телестудии в процветающую телекомпанию. Теперь она лакомый пирог, и кое-кому хочется откусить от этого пирога кусок побольше и пожирнее. Казалось, после напряженной работы можно перевести дух и обдумать следующие шаги, но у моего друга Бертрана иное мнение. С помощью Алана Грея он намерен отстранить меня от руководства.
      Франко говорил ровным суховатым голосом, будто продолжал отчитываться перед присутствующими о проделанной работе, однако его слова произвели эффект разорвавшейся бомбы.
      Бертран покраснел и метнул в президента взгляд, полный ненависти.
      – Ты ведешь себя как единоличный хозяин! – не владея собой, воскликнул он. – Ты не ставишь нас в известность о своих действиях. Прибыль – тридцать миллиардов, а кто видел эти деньги? Где обещанные дивиденды? Твои преобразования не вызывают у меня восторга, но ты плевать хотел на мое мнение! Хватит, я не намерен больше быть немым свидетелем твоих махинаций. Я обрел дар речи, и тебе придется со мной считаться!
      Когда Франко Вассалли согласился возглавить «Интерканал», он поставил Алану Грею условие, что будет осуществлять преобразования самостоятельно. За это он согласился взять в компаньоны Жоржа Бертрана и обещал, что через два года добьется процветания. Студия встала на ноги уже через год, правда это стоило немалых жертв: пришлось разорвать несколько обременительных контрактов, уволить половину сотрудников и внести изменения в сетку телевещания. Число зрителей подскочило до двадцати миллионов семей, а это дало возможность поднять тарифы на рекламу, которая приносила теперь на тридцать процентов больше прибыли. Но Франко Вассалли считал, что это не предел. У него были большие планы на будущее, и он не хотел, чтобы ему мешали.
      – Ты прав, твое мнение меня мало интересует, – ответил он своему французскому компаньону. – Я создаю самую крупную телевизионную компанию в Италии, и этот проект требует огромных затрат. Аренда спутников и зданий для телестудий влетает нам в кругленькую сумму, но все окупается рекламой. Если бы ты был более дальновидным, то понял бы, что игра стоит свеч. Но у тебя нет терпения, ты хочешь сразу получать дивиденды. Посмотри, как растет наша популярность! Мы заключили контракты с Англией, Францией, Италией, Бельгией и Германией, и это только начало. Так неужели ты думаешь, что я уступлю тебе место на капитанском мостике и позволю управлять этим кораблем, идущим по проложенному мною курсу?
      Франко посмотрел вниз, словно рассчитывая на поддержку своего верного пса, но Волк крепко спал, прислонившись головой к ножке стола.
      – А ты, Алан, – обратился он к издателю, – поступаешь еще хуже. Поддерживая Бертрана, ты роешь яму самому себе.
      Вступая в бой, Франко понимал, что силы не равны: у его компаньонов на двоих было пятьдесят пять процентов акций против его сорока пяти.
      – Мне очень жаль, Франко, – подал наконец голос Алан Грей. – Я ничего не имею лично против тебя, но сейчас я на стороне Бертрана.
      Франко не удивил такой ответ. Он знал, что дела в издательстве Грея идут хуже некуда: умный, интеллигентный, образованный англичанин был полностью лишен деловых качеств. Сейчас ему позарез нужны были деньги, и Бертран, выкупая у него часть акций, спасал его от краха.
      – Я могу предложить тебе шесть миллионов фунтов стерлингов, – сказал Франко Вассалли.
      – Это двенадцать миллиардов лир! – ужаснулся Андреа Конти.
      Жорж Бертран предлагал три миллиона фунтов стерлингов за восемь процентов акций, которые вкупе с его сорока процентами обеспечили бы ему главенствующее положение в «Интерканале».
      Зная об этом, Франко удвоил цену. – Ты блефуешь, – крикнул Бертран, – у тебя нет ни лиры наличных.
      – Через два дня ты получишь шесть миллионов, – не обратив внимания на реплику Бертрана, продолжал, обращаясь к англичанину, Франко. – Или, если тебя это устроит, двенадцать миллиардов лир.
      – Не верь ему, Алан, – срываясь с места, крикнул банкир, – нет у него ни единой лиры!
      – Это правда, – совершенно спокойно подтвердил Вассалли, – но правда также и то, что я всегда выполняю обещания. Итак, я обещаю тебе, Алан Грей, ты получишь всю сумму сполна.
      – К понедельнику деньги будут? – уточнил англичанин.
      – Будут, – твердо сказал Франко.
      Издатель довольно улыбнулся.
      – Я верю тебе, Франко. – И, повернувшись к Бертрану, произнес: – Прости, Бертран, но я предпочитаю принять предложение Франко, ведь он, а не ты возродил дело.
      Жорж Бертран еще пытался уговаривать Грея, но партия была разыграна, и ему ничего не оставалось, как признать свое поражение.
      Открылась дверь, и обычно невозмутимая Магда, на этот раз бледная и взволнованная, торопливо направилась через зал заседаний к своему патрону.
      – Я должна вам кое-что сказать, – зашептала она ему на ухо.
      Франко Вассалли посмотрел на нее удивленно.
      – Так говорите, к чему такая таинственность?
      – Это касается лично вас, – растерянно объяснила секретарша.
      – Все, что касается меня, касается и моих компаньонов, – твердо и громко заявил Франко Вассалли.
      Магда глубоко вздохнула и с отчаянием в голосе произнесла:
      – Вашу мать похитили.

      Кофе остывал, но Джулия, сидя за кухонным столом, рассеянно листала «Коррьере делла сера». Амбра, хлопоча по хозяйству, бросала на нее время от времени беспокойные взгляды, не узнавая старой подруги. За свою жизнь Джулия немало хлебнула горя, но ее не сломили ни измена мужа после рождения Джорджо, ни самоубийство матери, ни даже обнаруженная у нее опухоль. Сейчас же, спустившись к завтраку, она выглядела опустошенной и обессиленной.
      – Подогреть тебе кофе? – чтобы хоть как-то отвлечь Джулию от мрачных мыслей, заботливо спросила Амбра.
      Ответом ей было какое-то невразумительное бормотание.
      – Джулия, очнись! – взмолилась домоправительница. – В конце концов это было просто ребячество, могу дать голову на отсечение. Я уверена, Джорджо никогда больше такого не сделает.
      – Я бы тоже хотела так думать, – подняв глаза, задумчиво сказала Джулия. – Но Джорджо так изменился, по-моему, он в глубоком кризисе…
      – В пятнадцать лет многие переживают кризис и совершают массу глупостей, но у тебя нет оснований для беспокойства. Джорджо хороший мальчик, у него здоровая натура, все обойдется. Послушайся моего совета, не трогай его. Вот увидишь, он скоро придет в норму.
      – Дай-то Бог! – вздохнула Джулия. – Знаешь, мы вчера долго разговаривали с ним, и я поняла, ему очень трудно. Что-то мучает его, иначе он не выкуривал бы по пачке в день. А виновата во всем я. Я не смогла найти к нему подхода в самый трудный момент его жизни, когда моя помощь была ему просто необходима.
      – Не казнись ты так! У мальчика переходный возраст, незачем делать из мухи слона.
      – А курение? Целая пачка в день – это что, в порядке вещей?
      – Поговори с Лео, в конце концов, он же отец. Если Джорджо действительно запутался в своих проблемах, он как мужчина скорее поймет, в чем тут дело.
      – Может быть, ты права, а впрочем, не знаю. Отец из Лео никакой. Да и муж тоже. Все у него всегда хорошо, никаких проблем, живет, как живется.
      – А что тут плохого? – возразила Амбра. – Разве лучше все усложнять, как ты? Не обижайся, я знаю тебя шестнадцать лет и имею право высказать свое мнение. Так вот, ты всегда находишь причину для волнений. А ты смотри на вещи проще, не изводи себя по пустякам.
      Разволновавшись, Амбра загрохотала грязной посудой, составляя ее в мойку, потом принялась отщипывать листья от кочана салата.
      – Ой, совсем забыла! – вдруг спохватилась она. – Тебе же Гермес звонил из Лондона!
      – Когда?
      – Час назад, ты еще спала.
      – Надо было меня разбудить.
      – Гермес не велел, он считает, что сон для тебя самое главное. Просил передать, что прилетит после обеда, а вечером за тобой заедет. Я поняла, что вы где-то вместе ужинаете, так что почисти перышки и жди.
      Джулия только тяжело вздохнула.
      – Что тебе опять не так? Ужин вдвоем, интимная обстановка, зажженные свечи, разве это не здорово?
      – Ах, Амбра, я чувствую себя такой старой! – В голосе Джулии послышались слезы. – Иногда мне кажется, что я заблудилась и не могу найти дорогу. Почему я не такая, как моя золовка Сильвана или сестра Изабелла? Все им ясно и понятно, никаких проблем, никаких кризисов…
      – И никаких радостей, – докончила Амбра. – Ты известная писательница, ты имеешь успех.
      – Честное слово, я никогда к нему не стремилась.
      – Вот поэтому ты его и имеешь. Успехом Бог награждает, он отмечает человека еще при рождении. Я по тебе вижу, он нелегко дается, этот успех, причиняет боль, как кровоточащие стигматы, но все равно ты счастливая, очень счастливая, Джулия. Помнишь, мы познакомились с тобой, когда ты ждала Джорджо? – Амбра улыбнулась, вспоминая далекое время. – Врачи тебе велели лежать, чтобы не случился выкидыш, и ты начала писать. Твой живот рос, а ты сочиняла первый в своей жизни роман. Думаешь, я забыла, как тебе было трудно? Лео бросал тебя одну, говорил, едет в командировку, а сам проводил время в свое удовольствие, вечно вокруг него вились бабы… И все равно я тебе завидую.
      А Джулия в эту минуту завидовала Амбре и готова была поменяться с ней судьбой – так энергична, крепка душой и телом была ее верная домоправительница и подруга. Нет, дело не в судьбе, а в характере. Джулия поняла, что сама собой недовольна и никогда не была довольна. Не было в ее сердце покоя, постоянно мучили сомнения и страхи. А с недавнего времени еще добавилась и болезнь. Хотя Гермес после операции и курса радиотерапии заверил ее, что она здорова, Джулия почти физически чувствовала, что рак, поселившийся в ней, не покинул ее тела.
      Каждый раз после душа рассматривая себя в зеркале, она с тоской отмечала: прооперированная грудь стала меньше здоровой, сосок поднялся выше. Неужели жизнь кончена в сорок с небольшим? Иногда ее охватывало желание проверить, может ли она понравиться какому-нибудь мужчине, остались ли в ней еще очарование, женская привлекательность. Гермес в счет не шел, он всю жизнь видел в ней пятнадцатилетнюю девочку и не замечал, как она стареет.
      Ей захотелось, чтобы ее пожалели. Джулия вдруг вспомнила, как в юности частенько плакала на материнском плече, и слезы сами собой полились у нее из глаз. Амбра, увидев это, крепко обняла и прижала ее к себе.

      – Какая прелесть! – с восхищением воскликнула старая синьора и, осторожно ступая по извилистой тропинке, двинулась вперед, с любопытством оглядываясь по сторонам.
      Справа и слева от тропинки зеленела нежная травка, в которой, как выпавший снежок, проглядывали островки беленьких цветочков. Впереди, на фоне весеннего закатного неба, отливающего всеми тонами голубого и розового, поднималась стена могучих деревьев, покрытых свежей блестящей листвой, а перед ними стоял чудесный домик с зелеными ставнями, кружевными занавесками и горшками с красной геранью на подоконниках.
      – Он напоминает мне другой дом, – мечтательно сказала старушка, – в Кентербери. Там чудесно! А вы, Марисоль, бывали когда-нибудь в Кенте? Мой Франко там учился. Школа, если не ошибаюсь, называлась Королевским колледжем. Туда брали особо одаренных детей, не всех подряд. Правда, я уже не уверена, видела ли я такой домик воочию или на открытке. Иногда в моей голове все путается, одно помню, а другое нет. И все-таки я этот дом знаю, такое чудо никогда не забудешь.
      Старушка чувствовала себя великолепно на опушке весеннего леса, сделанного руками искусных мастеров. Ее глаза сияли от радости.
      – Вам нравится здесь? – спросила ее Марисоль, которая успела облачиться в халат медицинской сестры. Она сменила даже чулки и туфли и – вся в белом – была похожа на ангела.
      – Конечно, нравится, милая! – жмурясь от удовольствия, ответила старушка. – Вот бы папа сейчас на меня посмотрел! Вы знаете моего папу? Его зовут Франко, он настоящий красавец. Говорят, я на него похожа, – кокетливо добавила она.
      Марисоль улыбнулась, а старушка, внимательно посмотрев на нее, вдруг нахмурилась.
      – Куда вы меня привезли, Марисоль? – спросила она строго, с тревожными нотками в голосе.
      – В Страну сказок, – спокойно ответила девушка и, поддерживая синьору Вассалли под руку, повела ее дальше. – Разве вы не мечтали здесь побывать?
      Тропинка привела их к карусели. Деревянные лошадки, прикрепленные к вертящемуся помосту металлическими шестами, раскрашенными золотыми и синими полосками, уже оторвали от земли передние ноги, готовясь начать головокружительный бег. Старушка боком примостилась на одну из них, а Марисоль, убедившись, что ее подопечная сидит надежно, вскочила на другую. Карусель медленно пришла в движение, и синьора Вассалли под звуки карильона, повторяющего тему колыбельной Брамса, поехала по кругу, приветственно махая рукой неизвестно кому.
      Глядя на ее счастливое лицо, Марисоль засмеялась: ей тоже стало легко и весело, как бывает только в детстве.
      – Как хорошо, как прекрасно! – не уставала повторять старая дама, проезжая круг за кругом. – Сколько месяцев я об этом мечтала! Да не месяцев, лет. А папе стеснялась сказать, думала, он меня на смех поднимет. Спасибо, милая, что привезли меня сюда. – С этими словами она оперлась на руку девушки, помогавшей ей в эту минуту спуститься на землю. – Я ведь знаю, кто вы. А вы знаете, что я знаю?
      Марисоль опять засмеялась. Эта необыкновенная старая женщина с чистым, как у ребенка, мировосприятием все время ставила ее в тупик своими наивными и вместе с тем проницательными вопросами.
      – И кто же я, по-вашему? – с некоторой опаской спросила Марисоль.
      – Мой ангел-хранитель. Я сразу это поняла, когда ваша машина остановилась у калитки.
      Марисоль облегченно вздохнула и повела синьору Вассалли дальше, туда, где на фоне розового заката возвышался на одиноком зеленом холме старинный замок с башнями и зубчатыми стенами.
      – А там замок Лазурного принца, – сказала она.
      – Я именно так его себе и представляла, – любуясь замком, заметила старушка. – А где сейчас сам принц?
      – Он недавно ускакал на своем волшебном коне. Возможно, на охоту или освобождать Белоснежку.
      – Как странно, – прислушавшись, сказала синьора Вассалли, – здесь не слышно птичьих голосов. А ведь рядом с Белоснежкой и Лазурным принцем всегда птицы, бабочки, зверюшки. Птицы поют им свои песни, бабочки машут крыльями, белочки скачут с ветки на ветку. Может быть, это ненастоящая сказочная страна? – Она присела на деревянную скамейку и наклонилась за цветком. – И ромашка совсем не пахнет, – добавила она, поднося к носу цветок. – Марисоль, она же искусственная! Посмотрите, трава тоже искусственная, нас с вами обманули!
      Она подняла на свою спутницу растерянный взгляд, ее глаза стали наполняться слезами.
      – Ну и что ж, что искусственная, – бодро возразила Марисоль, – нам с вами все равно ведь нравится, правда?
      – Вы правы, ангел мой, – согласилась старушка, – нам здесь нравится, и все же даже ненастоящие цветы должны пахнуть. Когда-то я тоже любила фантазировать. Укачивая своего маленького сына, я представляла себе, что его отец самый настоящий принц. Он меня очень любил, но его семья была против нашего брака. Знаете, эти французские аристократы вечно кичатся своей голубой кровью и, как огня, боятся мезальянса. Но сердцу не прикажешь, сердце не признает условностей. Он был авиатор. Однажды он пролетел над моим домом низко-низко – хотел увидеть меня и нашего сыночка. Я назвала его Франко, чтобы намекнуть ему о его французском происхождении. Но больше самолет не прилетел. Я ждала день за днем, год за годом, но напрасно, наверное, принц женился на принцессе.
      – Вас можно часами слушать, вы так интересно рассказываете, – сказала Марисоль. – Но нам надо идти, время принимать лекарство.
      – Мы покидаем Страну сказок? – испугалась синьора Вассалли.
      – Нет, мы останемся здесь столько времени, сколько вы захотите, – уверила ее Марисоль и, открыв железную дверь, провела свою гостью по ослепительно белому коридору в большую комнату, сверкающую стеклом и металлом. Посреди этой ультрасовременной гостиной стоял накрытый стол: два прибора, блюдо с дыней и ветчиной, фрукты в высокой вазе, медовый торт и несколько флакончиков с лекарствами.
      – Там было лучше, – заметила старая дама.
      – А мы выпьем лекарства, пообедаем, а потом вернемся обратно, – успокоила ее Марисоль.
      – Где туалет?
      – Я покажу вам. – Марисоль проводила старушку в маленькую, сверкающую чистотой туалетную комнату и, закрыв за ней дверь, почти бегом вернулась в гостиную, отперла ключом ящик комода и достала радиотелефон. Выдвинув антенну, она поспешно набрала номер и сказала вполголоса:
      – Все в порядке. Она просто счастлива. Идея и в самом деле была отличная.
      Несколько секунд Марисоль слушала своего собеседника.
      – Хорошо, сделаю прямо сейчас.
      Когда синьора Вассалли вернулась из туалета, Марисоль уже поджидала ее с «Полароидом» в руках.
      – Я хочу сделать фотографию на память, – сказала она, – улыбнитесь, пожалуйста.
      Но старушка неожиданно рассердилась.
      – Ни за что! – сказала она, нахмурившись. – Думаете, я забыла, что сегодня мой день рождения? Ошибаетесь, милая, я все помню! Я помню, что мой сын обещал мне сюрприз, а сам обманул.
      – А если обещанный сюрприз – это и есть Страна сказок, по которой мы с вами только что гуляли? – спросила Марисоль, выбирая подходящий момент, чтобы нажать на кнопку фотоаппарата.
      – Действительно. – Синьора Вассалли задумалась. – Как же я об этом не догадалась? Ах, моя бедная голова, совсем плохо стала работать! – Неожиданно ее лицо озарилось улыбкой, и она с восторгом воскликнула: – Как прекрасно жить на свете!
      Фотография получилась хорошая: синьора Вассалли, стоя у изысканно накрытого стола, улыбается в объектив счастливой улыбкой.

      В Джорджтауне шел дождь. Из окна своего офиса Луи Фурнье видел лишь сплошную серую завесу, и его сердце сжимала тоска. Барабаня пальцами по столу, он вспоминал точно такой же дождливый день в Париже, когда от него ушла жена. Ее новый избранник был богат и мог обеспечить ее всем, в чем она нуждалась. Правда, жена назвала ему другую причину. Она сказала, что все дело в его мрачном, занудном характере, что она устала от его постоянной ипохондрии, что он сам не умеет радоваться жизни и отравляет жизнь ей. Что ж, возможно, она права. Ему не удалось сделать ее счастливой, потому что он действительно не знает, что такое счастье.
      Разошлись они без сцен, как цивилизованные люди, хотя тяжело было обоим. Вскоре Луи получил предложение от Жоржа Бертрана приехать сюда, на Каймановы острова, чтобы возглавить контору несколько сомнительного свойства.
      Когда начинался сезон дождей, Луи Фурнье впадал в депрессию. Он тосковал по Парижу, по жене, которую не переставал любить, по дому в Нейи-сюр-Сен, по комфортной жизни. Мечты юности о блестящей карьере не осуществились, к сорока годам он мало чего достиг в жизни. Предложение Бертрана он принял потому, что рассчитывал и сам обогатиться в этом безналоговом раю, где крутятся деньги со всего мира.
      Час назад ему позвонил из Италии Франко Вассалли и попросил шесть миллионов фунтов стерлингов. Кредит, сказал он, ему нужен срочно, чтобы заплатить выкуп за мать. На столе у Луи Фурнье лежали факсы с последними новостями из итальянских газет, и он уже знал о похищении Серены Вассалли.
      – Луи, – сказал Франко, – это вопрос жизни и смерти. Я должен иметь деньги самое позднее через два дня, иначе может случиться непоправимое.
      Лет пять назад их познакомил Бертран на каком-то приеме, и Франко сразу же его к себе расположил: обаятельный, уверенный в себе, как раз тот тип мужчины, который нравился Луи. В своих мечтах он всегда хотел быть именно таким. Но от также знал, что не был и никогда не будет таким, потому что не обладал «классом», знаком высшего качества, который был у итальянца.
      – Я должен прежде посоветоваться с Бертраном, – ответил Луи.
      Он был уверен, что его патрон не станет возражать, учитывая трагические обстоятельства своего компаньона по «Интерканалу», но шесть миллионов фунтов стерлингов – это шесть миллионов фунтов стерлингов, сумма немалая.
      – Не изображай из себя запуганного служаку, Луи, – сказал Вассалли, – и не говори мне, что ты извещаешь Бертрана о каждом своем шаге. Вышли деньги, а потом советуйся с кем хочешь.
      – На какой срок ты хочешь взять кредит?
      – На два месяца. К тридцатому декабря я долг верну, это тебя устроит?
      – Какие ты можешь дать гарантии?
      – Гарантии? – удивленно переспросил Франко. – Мое честное слово – вот тебе гарантия, разве мало?
      – Для меня достаточно, но для Жоржа…
      – Хорошо, возьми в залог моего «Лебедя».
      Франко имел в виду яхту, построенную на знаменитой финской верфи «Нортон», – настоящее сокровище.
      – Одной яхты мало, – возразил Луи. – Она покроет не больше трети всей суммы, ты сам это знаешь.
      – Тогда назови свои условия, а я уж решу, подходят они мне или нет, – сказал Франко.
      Луи несколько секунд молчал, обдумывая условия сделки.
      – Шесть процентов акций «Интерканала» и полмиллиона фунтов стерлингов за два месяца, – сказал он наконец, решив, что такие условия не должны вызвать возражений у Бертрана, да и Франко не посчитает их грабительскими.
      – Согласен, – ответил Вассалли. – Высылай деньги, а я подготовлю документацию на передачу акций.
      Луи после разговора с Франко сразу же начал разыскивать Бертрана, но того нигде не было. Отсутствие патрона не изменило его решения; он был убежден, что совершил выгодную сделку. С одной стороны, выручил Вассалли, тот теперь по гроб жизни будет считать себя обязанным, а с другой – заработал для Бертрана шесть процентов акций «Интерканала». Патрон проявляет к телекомпании особый интерес, он будет доволен. Может быть, даже в благодарность за хорошую работу вытащит его с этого Богом забытого острова, где он уже почти дошел до ручки. В какой-то момент в нем зашевелился червячок сомнения. А вдруг Вассалли не выполнит обещаний? Но Луи тут же отогнал эти мысли. Это невозможно, Франко благородный человек, он свое слово непременно сдержит.
      Луи посмотрел на часы. Одиннадцать утра, в Милане сейчас четыре. Он набрал номер офиса на площади Миссори.
      Магда, узнав его по голосу, поспешила предупредить:
      – Телефон прослушивается полицией из-за похищения синьоры Вассалли.
      – Ясно, – протянул Луи. – Какие у вас новости?
      – Ждем сообщения от похитителей, когда и куда отвезти выкуп. Сейчас у нас единственная забота – чтобы пресса не подняла шума.
      – Передайте синьору Вассалли, что я сочувствую ему всей душой и завтра приеду, чтобы оказать личную поддержку, – сказал Луи.
      Магда прекрасно поняла, что имел в виду находящийся в далекой Вест-Индии Луи Фурнье, и поторопилась в кабинет своего шефа.
      – Деньги будут завтра, – сообщила она.
      – Великолепно! – с облегчением воскликнул Франко и вдруг внимательно посмотрел на секретаршу. – Вы много работали последнее время, почему бы вам не уйти пораньше?
      – Вы разве обойдетесь без меня? – Магда вопросительно посмотрела на него через толстые стекла своих очков. – Мне кажется, что я могу вам понадобиться.
      – Поступайте, как считаете нужным, – ответил он, понимая, что верная секретарша не воспользуется его предложением. Поднявшись из-за стола, Франко жестом позвал собаку. – Пошли, Волк, тебе пора прогуляться.
      Выйдя из здания «Провеста», Вассалли направился к площади Кардузио. С центрального телеграфа он позвонил в Лондон и сказал три слова: «Все в порядке». Потом довольно улыбнулся и потрепал собаку.
      – Пока наши дела идут как нельзя лучше, дружок!
      Волк в ответ завилял хвостом. Они зашли в бар, где Вассалли выпил стакан сока, а собака получила горсточку чипсов.
      Идя по улице Данте, Франко Вассалли увидел в витрине большого книжного магазина портрет красивой женщины, перед которым лежало несколько десятков экземпляров какой-то книги. «Джулия де Бласко, – прочел он на обложке. – «Как ветер».
      Несколько минут он стоял неподвижно, разглядывая выразительное лицо со спокойным открытым взглядом. Оно напоминало ему другое женское лицо, с портрета девятнадцатого века, увиденного однажды в антикварной лавке.
      Вассалли вошел в магазин.
      – Удачный выбор, – похвалила его продавщица, выбивая чек.
      – Вы уже прочли? – поинтересовался Франко.
      – Нет еще, книги привезли только сегодня, но Джулия де Бласко хорошо пишет, я люблю ее романы.
      Поймав такси, Франко назвал номер своего дома на улице Боргонуово и откинулся на спинку сиденья. Вечером он ужинает у издателя Рибольди, но у него есть еще часа два, чтобы отдохнуть. На этот раз – в компании Джулии де Бласко.

      Издатель Джузеппе Рибольди жил неподалеку от музея «Брера» в старинном особняке на улице Фьери Кьяри, который еще не так давно был домом терпимости.
      – Здесь раньше помещался бордель, – любил шокировать издатель своих гостей, многие из которых слышали забавную историю не один раз. – Когда я купил этот особняк, в каждой комнате были зеркала и биде. Если бы эти стены умели говорить… – И он улыбался хитрой многозначительной улыбкой.
      Благодаря таланту модного архитектора и хорошему вкусу синьоры Рибольди публичный дом превратился в аристократический особняк с тремя гостиными на первом этаже, с большим, выходящим во внутренний двор, залом на втором и столовой, убранство которой по сравнению с остальным домом выглядело просто аскетичным.
      – В столовой не должно быть излишеств, – говорил хозяин, – они могут помешать оценить по достоинству талант моего повара.
      Джулия немного опоздала. Ее задержал разговор с Джорджо, вернее, монолог, потому что сын сидел молча, уйдя в себя, и она не была даже уверена, слышит ли он, о чем она говорит. Так и не достучавшись до его сознания, Джулия уехала из дома. На душе у нее было тяжело, но отказаться от ужина она не могла.
      – Вас все ждут, синьора де Бласко, – сказал старый слуга Рибольди, открывая перед Джулией дверь.
      Он помог ей снять черное кашемировое пальто, а потом несмело протянул книгу – ее последний роман.
      – Не напишете мне что-нибудь на память? – смущаясь, спросил он.
      Пока Джулия выполняла его просьбу, подбирая сердечные слова для старого Валерио, по широкой лестнице спустился могущественный Рибольди и заключил ее в объятия.
      – Наконец-то, моя дорогая Джулия! – И, улыбнувшись, добавил, намекая и на характер гостьи, и на название ее нового романа: – Сильная, как ветер.
      Ведя Джулию на второй этаж, издатель расточал ей щедрые комплименты, а в дверях гостиной эстафету у него перехватила «бессменная супруга», как он любил называть свою жену. Увешанная драгоценностями, точно статуя Мадонны в церкви, она была одета, как всегда, элегантно, хотя и не совсем по возрасту: юбка слишком короткая и узкая, каблуки слишком высокие.
      – Дорогая Джулия! – Синьора Рибольди подставила свою благоухающую косметикой щеку для поцелуя. – Я прочла роман не отрываясь. Прекрасно, просто прекрасно! Всплакнула, конечно. Я всегда проливаю слезы над твоими историями. – Она отступила на шаг, чтобы восхищенно оглядеть гостью. – Ты просто само совершенство! И платье изумительное. Кто тебе его сшил?
      На Джулии было черное узкое платье, которое она носила уже года два и не раз бывала в нем у Рибольди.
      – Этому платью сто лет, – ответила она, сразу же устав от сладкого щебетания хозяйки дома.
      Все взгляды присутствующих устремились на нее. В одних можно было прочесть симпатию и восхищение, а в других высокомерную насмешку: какой, мол, там талант, шустрая просто, умеет своего добиваться.
      Среди гостей Джулия увидела Франко Паолини – главного редактора популярного еженедельника «Опиньоне», в котором она двадцать лет назад делала первые шаги в качестве журналистки. Франко был ее крестным отцом на этом поприще, старым, испытанным другом. Его жена – француженка Пегги, хоть и жила в Италии давным-давно, продолжала одеваться по парижской моде и носила какие-то немыслимые шифоновые платья и шляпки.
      Со всех сторон раздавались приветствия и комплименты, но Джулия слушала рассеянно. В творчестве она достигла уже такого уровня, когда серьезная критика была для нее предпочтительней похвал. Полезный совет, тонкое замечание лишь помогали ей в работе, и хотя ее самолюбие подчас страдало, делу это было на пользу.
      Депутат Армандо Дзани обнял ее за плечи и ласково спросил на ухо:
      – Как живешь, девочка моя?
      – Когда тебя вижу – хорошо, – ответила она с улыбкой.
      Герой Сопротивления, Армандо Дзани познакомился в конце войны с Кармен, матерью Джулии. Их горячая любовь продолжалась всего несколько дней, потом Кармен вернулась к мужу и детям. Армандо всегда знал, что Джулия – его дочь, но заговорить об этом с ней долго не решался. Лишь в конце прошлой зимы, случайно встретившись на улице в Милане, они открылись друг другу, испытав огромное облегчение. Армандо Дзани, будучи депутатом парламента, жил в Риме, поэтому виделись они с Джулией от случая к случаю.
      – Ты чем-то взволнована, – сказал он, целуя дочери руку. – Что произошло?
      Джулия постаралась изобразить на своем лице беззаботную улыбку.
      – Будешь не в своей тарелке, когда твой роман уже на прилавках магазинов, а ты еще не знаешь, раскупается он или нет.
      Обоим хотелось поговорить по душам, но гостиная, наполненная людьми, была не слишком подходящим местом.
      – Вы монополизировали мою гостью, уважаемый депутат, – сказал, подходя к ним, хозяин дома, – а я хотел бы представить ей одного человека.
      И, взяв Джулию под локоть, он подвел ее к незнакомцу, который, стоя в стороне от всех, смотрел на нее с большим любопытством.
      Мужественный, с правильными чертами лица, волевым подбородком и холодными темными глазами, излучавшими ум, он показался ей похожим на бесстрашного кондотьера, у которого за плечами немало приключений.
      – Это звезда моего издательства, – представил Джулию Рибольди, – а это Франко Вассалли. – И он указал на незнакомца.
      Джулия подала руку. Вассалли поднес ее к губам.
      – Как поживаете? – задал он банальный вопрос и посмотрел на нее оценивающим взглядом.
      Джулии показалось, что он заметил все ее седые волосы и морщинки, и она, чтобы отвлечь нового знакомого от собственной персоны, сказала:
      – Я читала в газете о похищении вашей матери.
      – Надеюсь, скоро все благополучно разрешится, – спокойно ответил он. – Похитители уже вошли со мной в контакт; главное сейчас, чтобы пресса вела себя тихо.
      – Я слышала, что власти замораживают счета тех, у кого вымогают выкуп.
      – Я потребовал, чтобы мне не мешали. Никто не имеет права ставить под удар жизнь моей матери, я справлюсь без посторонней помощи.
      Поняв, что Вассалли не хочет говорить на эту тему, Джулия отошла к Эрминии Рибольди, и Валерио подал ей томатный сок.
      – Я привезла из поместья целую корзину белых, – похвалилась хозяйка дома, – и велела повару приготовить ризотто с грибами, как ты любишь.
      Джулия благодарно улыбнулась, хотя в эту минуту ее интересовало только одно: как Вассалли попал на сегодняшний ужин? Простое предположение, что у издателя и владельца телестудии могут быть общие интересы, не пришло ей в голову. Она вспомнила разговор в комиссариате о таинственной краже на складе «Интерканала» и подумала о странном совпадении, а может быть, даже о предопределенности этой встречи.
      – Джулия, – прервал ее размышления подошедший Рибольди, – знаешь, что хочет Вассалли? Он хочет сделать телесериал по твоему роману. Что скажешь на это?
      Джулия вопросительно посмотрела на Вассалли.
      – Сегодня я увидел в витрине магазина ваш портрет, – отвечая на немой вопрос, начал объяснять Франко. – И хотя я только начал читать роман, он мне уже нравится. Захватывающее чтение! Моя мама, когда еще могла читать, обожала именно такие книги.
      – Я считала, что деловые люди вроде вас читают только финансовые бюллетени и экономические разделы в газетах. Для меня также большая новость, что вы выпускаете телесериалы.
      – Я люблю театр, зрелище. Поэтому и купил телестудию. До сих пор мы показывали американскую продукцию, так называемые мыльные оперы, которые презирает критика и обожает зрительская аудитория. Но, читая ваш роман, я подумал, что настало время создавать свои, отечественные сериалы. «Как ветер» – прекрасный материал для национального сериала экстра-класса. – Он говорил искренне, так, во всяком случае, показалось Джулии.
      Словно ища совета, Джулия обвела глазами присутствующих. Армандо Дзани улыбнулся ей из дальнего угла зала, Рибольди подмигнул, «бессменная супруга» слегка кивнула. Даже Паолини и Пегги показывали всем своим видом, что идея им кажется заманчивой.
      – Я хотел бы приобрести права на экранизацию вашего романа, – продолжал Вассалли, – надеюсь, вы не откажете?
      – Я должна подумать, – ответила Джулия.
      Это было в ее характере. Что бы ни случалось – плохое или хорошее, – она реагировала не сразу, пытаясь прежде понять, а потом уж принимать решение.
      – Ради Бога, я не тороплю вас, – ответил Вассалли. – Пять минут вам хватит?
      Вассалли не шутил, и Джулия беспомощно посмотрела на Дзани.
      – С этими мультимиллионерами надо держать ухо востро, – негромко заметил депутат, однако его слова расслышали все.
      – Я поговорю со своим адвокатом Еленой Диониси, а потом дам ответ, – сказала наконец Джулия. – Пока ничего не могу обещать.
      Валерио объявил «кушать подано», и все направились в столовую. Место Джулии оказалось между Рибольди и Армандо Дзани, Франко Вассалли сел напротив и весь ужин не спускал с нее глаз. Этот пронзительный, жгучий взгляд смущал ее и мешал слушать застольный разговор. Если бы Гермес был сейчас рядом! Но его нет в Милане, он вернется только в конце недели.
      Джулия невольно взглянула на часы: к полуночи она должна быть дома, он обещал позвонить.
      – Устала? – по-своему понял ее жест Армандо, который уже решил про себя, что сначала завезет домой Джулию, а потом поедет в отель «Мандзони», где всегда останавливался во время приездов в Милан. Он чувствовал, что его дорогая девочка не в лучшей форме, ему хотелось поговорить с ней, выяснить причину ее беспокойства.
      – Все в порядке, Армандо, – успокоила его Джулия. – Просто я хочу пораньше вернуться домой.
      – Я провожу вас, – сказал Вассалли решительным тоном, и Джулия, хоть ей и хотелось побыть наедине с отцом, неожиданно для себя согласилась.
      После кофе они вышли на ночную улицу. Небо было усеяно звездами, в воздухе чувствовалось приближение холодов. Запахнувшись в пальто, Джулия спустилась со ступенек и увидела у подъезда «Роллс-Ройс». Шофер в синей форме открыл перед ней дверцу. Вассалли огляделся по сторонам и тихонько свистнул. Через секунду из темноты появилась большая немецкая овчарка. Ее мощный легкий бег был похож на полет большой птицы.
      – Молодец, Волк! – Вассалли погладил собаку по голове.
      В машине овчарка легла у ног хозяина на белый меховой коврик, а Джулия незаметно оглядела салон: красная кожа, натуральное дерево, радиотелефон и даже маленький телевизор!
      – На улицу Тьеполо! – приказал Вассалли.
      – Откуда вы знаете, где я живу? – удивилась Джулия.
      Франко не ответил. Сделав в воздухе какой-то неопределенный жест, он положил ей руку на плечо и застыл в полном молчании.
      «Что это должно означать? – растерянно подумала Джулия. – Он хочет смутить меня или ведет какую-то игру?» Замерев, она тоже не произнесла ни слова за всю поездку.
      Когда машина остановилась у калитки ее дома, шофер распахнул дверцу прежде, чем она успела взяться за ручку. Вассалли, выйдя следом за ней, повел ее под руку к дверям. Джулия вставила ключ, отперла замок и повернулась к нему, чтобы поблагодарить, но в последнюю минуту передумала и лишь улыбнулась. Когда она уже ступила на порог, Вассалли неожиданно притянул ее к себе и страстно поцеловал в губы.
      – Спокойной ночи, – сказал он и по-мальчишески озорно улыбнулся.
      Джулию это так поразило, что она даже не ответила. Она стояла и смотрела, как Франко Вассалли не спеша направляется к калитке, садится в машину. Потом, точно сбросив с себя наваждение, она вошла в дом, захлопнула за собой дверь, зажгла свет.
      – Что происходит, черт возьми? – спросила она себя, без сил прислоняясь к стене.
      Этот человек понравился ей. И ей понравилось, как он ее поцеловал.

      Джулия спала и улыбалась во сне. Ей снились пламенеющие на горизонте краски – то ли это были розы из песни дедушки Убальдо, то ли закатное солнце боролось в отчаянной схватке с наступающей темнотой. Косой луч, пронизавший густеющий к ночи воздух, вызвал тоскливую боль.
      Неожиданно она почувствовала подступающую к горлу тошноту. Первая мысль была о том, что неприятное ощущение ей приснилось, но потом поняла, что ей и в самом деле плохо. Джулия открыла глаза. Сердце учащенно билось, тело покрылось испариной, перед глазами плыли круги. Инстинктивно она схватилась за край простыни, как утопающий за соломинку. Что с ней могло случиться? Ложилась спать – чувствовала себя нормально, и вдруг такой жестокий приступ! Ей казалось, что никогда в жизни она не испытывала ничего похожего.
      Тошнота отступила столь же внезапно, как и появилась. Джулия боялась пошевелиться, ожидая следующего приступа. Мысли ее обратились к Гермесу, к молодым годам, когда она еще девочкой влюбилась в него с первого взгляда. Сколько тогда было страданий, слез, отчаяния, но и надежд тоже – молодых романтических надежд!
      Джулия зажгла лампу, взглянула на будильник: только три часа. Дом спал, погрузившись в глубокую тишину, и она чувствовала себя спокойно под его защитой. Как крепкое надежное судно, он продолжал держаться на плаву вопреки всем жизненным штормам.
      Сев на постели, она облокотилась о подушки и обвела взглядом спальню. В тусклом свете уличного фонаря линии узора на голубоватых обоях превращались в причудливые образы: в женский профиль, в смеющегося клоуна, в летний пейзаж. Вдруг Джулия явственно увидела перед собой смеющиеся глаза Вассалли и ощутила на губах его горячие губы.
      Закрыв лицо руками, словно защищаясь от грубого вторжения, она вызвала из далекой памяти другой поцелуй – застенчивый и нежный, как и ее тогдашний возраст – пятнадцать лет. Невольно она сравнила целомудренную бережность Гермеса с грубой настойчивостью Франко и удивилась, что его поцелуй не только не рассердил ее, но даже доставил удовольствие.
      Джулия почувствовала угрызения совести. Бедный Гермес! Если бы он видел, как чужой мужчина целует ее на пороге дома, что бы он подумал? Что вообще испытывает влюбленный мужчина, видя свою подругу в объятиях другого?
      Он позвонил, едва она успела снять пальто.
      – Привет, любовь моя! Как прошел ужин? – Его голос звучал мягко, спокойно, ласково.
      – Как обычно, ничего нового, – ответила Джулия, стараясь не выдать владевшего ею волнения.
      – Кто был? – задал новый вопрос Гермес.
      – Все те же. – Про Вассалли Джулия почему-то умолчала. – Когда ты приедешь?
      – Через пару дней. Позвоню утром, спокойной ночи. Я люблю тебя.
      – Я тебя тоже люблю, Гермес, спокойной ночи, – ответила Джулия и положила трубку.
      Поднявшись наверх, она сначала зашла к Джорджо. Он крепко спал, одежда была разбросана по полу. Стараясь не шуметь, Джулия собрала вещи, положила на стул. Она немного постояла, глядя на спящего сына, потом тихо вышла и закрыла за собой дверь. Прежде чем лечь, приняла снотворное, и вот теперь проснулась от приступа тошноты.
      Джулия встала с постели, прошла в ванную и выпила стакан воды. Глядя в зеркало на свои растрепанные волосы и сонное лицо, провела пальцем по губам, словно хотела найти след от поцелуя Вассалли. Потом скорчила рожу и показала себе язык.
      – Брось заниматься ерундой, Джулия, – сказала она вслух. – Взрослая женщина, а ведешь себя как девчонка. Ничего хорошего в этом типе нет.
      – В каком это типе нет ничего хорошего? – раздался у нее за спиной голос сына.
      Джулия даже вздрогнула от неожиданности.
      – Ты не спишь?
      – Вот проснулся. Сколько времени?
      – Три, – ответила Джулия и потрепала Джорджо по густым волосам.
      – Так что это все-таки за тип? – не отставал Джорджо.
      – Я разговаривала вслух? – спросила Джулия.
      – Да, ты разговаривала сама с собой о каком-то типе, в котором нет ничего хорошего.
      – Я не разговаривала, я думала вслух, а мысли – это очень личное, разве нет?
      – Твои, но не мои. Ты всегда хочешь знать, о чем я думаю, – резонно возразил Джорджо.
      – Признаю свою ошибку. – Джулия улыбнулась. – Но пойми, ты мой сын, я чувствую за тебя ответственность и хочу оградить от всех неприятностей. Я ведь вижу, что у тебя сейчас трудности.
      – А ты моя мать, и, сколько я тебя знаю, у тебя всегда трудности, но ты не хочешь, чтобы тебе помогали. Ладно, не будем об этом, спокойной ночи, – и он криво усмехнулся.
      – Спокойной ночи, мой мальчик, – прошептала она ему вслед.
      Едва Джулия вошла в спальню, как снова почувствовала тошноту, и еле успела добежать до ванной. Ее вырвало, и она в изнеможении присела на край ванны. Сердце заколотилось от страха. Похоже, болезнь не оставляет ее. Несмотря на заверения врачей, в том числе и Гермеса, она нездорова, это ясно. Недаром же ее заставляют каждые три месяца проходить полное обследование, сдавать анализы, делать маммографию. Если бы медики сами верили в то, что говорят ей, они бы оставили ее в покое.
      Стуча зубами от внезапно охватившего ее озноба, Джулия вернулась к себе и легла. Потушив свет, стараясь ни о чем не думать, она стала терпеливо ждать, когда придет сон.
 
      Как и всегда, Джулия проснулась от привычных шумов: хлопнула входная дверь, скрипнули ставни, которые открывала Амбра, в ванной комнате Джорджо зашумела вода. Джулия прислушалась к его тяжелым, совсем как у Лео, шагам. После душа он не зашел к ней поздороваться, а спустился вниз, на кухню.
      Решив, что пора вставать, Джулия резко спустила ноги. Она хотела увидеться с Джорджо до того, как он уйдет из дома. Она забыла о ночном приступе, и, когда тошнота внезапно вернулась, комната поплыла у нее перед глазами. Джулия бросилась со всех ног в ванную, и ее снова вырвало.
      Глядя в зеркало на свое бледное лицо, на темные круги под глазами, она снова почувствовала страх. Страх перед болезнью, которая никуда из нее не уходила, а лишь затаилась на время, поджидая своего часа.
      Когда зазвонил телефон, Джулия бросилась к нему с отчаянной надеждой. Конечно, это Гермес, он же обещал позвонить утром.
      – Гермес, мне плохо! – крикнула она в трубку.
      – Что с тобой? – испугался Гермес.
      Джулия рассказала ему все и с тревогой спросила:
      – Скажи честно, это опасно?
      – Скорее всего ничего страшного. Похоже на интоксикацию или на стресс. Последнее время ты так волнуешься за Джорджо, вот у тебя и сдали нервы. Успокойся и езжай в клинику к Пьерони. Я сейчас ему позвоню.
      Гермес говорил ласковые слова, старался ее успокоить, но ему это не удалось.
      Через полчаса Джулия уже была в кабинете профессора Пьерони, где ее встретила медсестра.
      – Профессор будет минут через сорок, синьора де Бласко, а пока он просил, чтобы мы с вами занялись анализами.
      – Проклятие, опять анализы! – рассердилась Джулия. – Сколько можно?
      – Без анализов невозможно поставить диагноз, – терпеливо сказала медсестра. – Надо проверить кровь и мочу. Профессор Корсини предполагает, что вы чем-то отравились.
      Действительно, почему она сама об этом не подумала? Грибы! Ведь вчера у Рибольди подавали на ужин ризотто с грибами.
      Она вся извелась в приемной профессора, пока ее принял наконец Пьерони.
      – Рад вас видеть, дорогая Джулия! – широко улыбаясь, сказал он.
      – Как мои дела? – дрожащим голосом спросила Джулия. – Вы что-то определили?
      – С вашими анализами все в порядке, хотя выглядите вы неважно.
      – Что же со мной такое, профессор? – В глазах Джулии застыл страх, она с трудом сдерживала слезы.
      – Ничего, абсолютно ничего. Вы здоровая женщина и скоро будете матерью.
      – Буду… кем?! – Джулия решила, что ослышалась.
      – Вы беременны, Джулия, для вас это новость?

      Ванна под золото была в форме морской раковины. Марта лежала в ароматной воде, вспененной струями гидромассажа. Подняв голову, она посмотрела через стеклянный потолок на черное, усеянное звездами небо.
      Ее теперь часто посещали мысли о смерти. Что там, за чертой, по другую сторону? Если бы это знать, можно было бы уйти не раздумывая, но тайна пугала, и Марта прекрасно понимала, что ей никогда не хватит мужества добровольно расстаться с жизнью.
      За свои сорок семь лет она пережила много взлетов и крушений. В том мире, который окружал ее, царил циничный расчет; там не было места ни верной любви, ни дружбе, ни спокойной, достойной уважения старости.
      Вилла, где сейчас проживала Марта, находилась в Антибе и принадлежала Джеймсу Кенделлу, модному специалисту в области пластической хирургии. Приглашенный им знаменитый французский архитектор обставил ее с таким размахом, какой могли позволить себе только фараоны. Сохранившиеся на стенах ванной комнаты фрески восемнадцатого века сочетались здесь с голубым мрамором, инкрустированным лазуритом и бирюзой; краны в форме крылатых драконов слепили глаза золотым блеском. Вся эта роскошь, поразившая когда-то воображение Марты, теперь приелась и не вызывала ничего, кроме скуки. Несмотря на взбалмошность, первая жена Гермеса Корсини не была дурой и с годами стала безошибочно отличать подделки от подлинников.
      Она протянула руку и налила себе немного шампанского из стоящей на краю ванны бутылки. Сделав глоток, с отвращением поморщилась. Шампанское было теплым, выдохшимся, неприятным на вкус. Марта подумала, что это даже хорошо – удивительно, как только печень ее еще цела после всего выпитого ею алкоголя.
      Поднявшись во весь рост в золотой раковине, Марта вышла из пенящейся воды, точно Афродита, и, накинув халат, устало ступая по мягкому ковру, подошла к большому овальному зеркалу. Сев напротив него в кресло, она подумала, что и сама стала как выдохшееся шампанское.
      Марта была дочерью медицинского светила Аттилио Монтини, который, после того, как она уехала за границу, оставил хирургию и жил теперь безвыездно на одной из своих загородных вилл. Ее бывший муж, Гермес Корсини, кажется, навсегда вычеркнул ее из своей жизни. Впрочем, это неудивительно: после грандиозного скандала, сопровождавшего их развод, воспоминания о жене вряд ли доставляют ему большое удовольствие. Даже дочь Теа – и та ее игнорирует.
      Что же касается Джеймса Кенделла, с которым они уже несколько месяцев жили вместе, – более бесцветной личности и представить себе было невозможно. Даже его миллиарды, заработанные на богатых клиентках, не могли компенсировать чувства невыносимой скуки, возникающей у Марты каждый раз, как только он открывал рот.
      Сегодня звезды и темное небо навевали почему-то много воспоминаний и невеселых мыслей. Марта подумала, что Джеймс уже должен был приехать из Парижа и, наверное, поджидает ее на борту «Наутилуса», своей великолепной яхты. Он, конечно, недоумевает, почему ее нет, ведь уже полночь, а завтра с утра они отправляются в круиз по Средиземному морю.
      Ничего страшного, она скажет, что была в Монте-Карло, играла в рулетку. Джеймс поверит. Он настолько самонадеян, что ему и в голову никогда не придет мысль о коварстве, обмане и, тем более, измене.
      Телефон в ванной тоже был в форме раковины. Марта собралась позвонить Джеймсу и наврать что-нибудь невероятное, хотя и вполне правдоподобное, но после некоторых колебаний передумала. Лжи в ее жизни и так было предостаточно, пора остановиться.
      Резко встав с кресла, Марта сбросила на пол купальный халат и обнаженной отправилась в спальню. Франко Вассалли, волей случая оказавшийся в тот вечер в ее постели, даже головы не поднял от книги, которую читал с большим увлечением. Марта оторопела. Она привыкла, что ее стройное гибкое тело – результат пластических операций, массажа и изнурительной гимнастики – вызывает у мужчин восторг, а не такую равнодушную реакцию. Неужели она становится непривлекательной?
      – Эй! – бросила она негромко, чтобы привлечь внимание Вассалли.
      – Простите, мадам, – шутливым тоном сказал он. – Мы разве знакомы?
      – Мерзавец! – взорвалась Марта. – Полчаса назад трахался со мной в этой постели, а теперь не узнает! Да как ты смеешь!
      Она схватилась за край простыни и резким движением стянула ее с Вассалли.
      – Зачем же так, графиня, – роняя на пол книгу, проворчал Франко, – я не хотел обидеть вашу светлость. Приношу свои глубочайшие извинения.
      Марта смягчилась. Мужчина, лежащий перед ней в постели, был молод, сексуален и сложен безупречно.
      – Дело в том, – начал объяснять он, поднимая книгу, – что впервые мне попалось нечто оригинальное. Это прекрасный роман. Во всех отношениях прекрасный.
      Марта успела спрятать свои острые коготки, но тут ее взгляд упал на обложку книги. Последнее время у нее начала развиваться дальнозоркость, и ей пришлось напрячь зрение, чтобы разобрать надпись.
      – «Как ветер», – медленно прочла она, – Джулия де Бласко.
      В ней поднялась ярость. Она схватила книгу и принялась с остервенением рвать ее на части.
      – Она шлюха, эта Джулия де Бласко, – кричала она. – Шлюха, а не писательница, поверь, уж я-то знаю! Она отняла у меня мужа, честь, доброе имя, я ее ненавижу!
      Разочарованная, стареющая, одинокая, Марта вымещала свои обиды на книге, точно перед ней была сама Джулия.
      – Успокойся, детка, не надо нервничать, – пытался утихомирить ее Франко, удивленный и заинтригованный столь бурной реакцией своей случайной партнерши.
      Подняв с пола шелковую простыню, он накинул ее на плечи обнаженной Марты. Он понимал, что за этим всплеском бешенства кроется какая-то личная тайна, и ему захотелось ее узнать. Марта между тем не успокаивалась. Она отшвырнула то, что осталось от книги, и попала в китайскую вазу. Ваза разлетелась на куски.
      – Вон из моего дома! – завизжала она, окончательно теряя над собой контроль.
      – Мне очень жаль, – спокойно сказал Франко, одеваясь, – у меня не было намерения ворошить твое прошлое.
      – Да что вы понимаете в наших женских делах, кобели паршивые! Вам только одно от нас надо.
      Марта вдруг сникла и, кутаясь в простыню, забралась с ногами на кровать.
      Франко, уже одетый, подошел к ней.
      – Я могу что-нибудь для тебя сделать?
      – Не оставляй меня одну, – жалобным голосом попросила она.
      Франко посмотрел на Марту с любопытством. За считанные часы их знакомства она успела несколько раз измениться до неузнаваемости: дама из высшего света оказалась в постели смелой, опытной любовницей, потом превратилась неожиданно в вульгарную бабу, а сейчас перед ним была жалкая, стареющая и одинокая женщина.
      – Думаю, мне пора убираться восвояси, – задумчиво заметил он. – У меня нет большого желания знакомиться с твоим мужем.
      – Он не муж, пока не муж, – объяснила Марта. – И сюда он не придет, потому что терпеть не может эту виллу. Сначала он был от нее без ума, но потом она стала его раздражать. Меня она тоже раздражает. А ведь эта безвкусица стоила баснословных денег!
      Марта встала и жестом драматической актрисы перекинула через плечо конец простыни.
      – Что у тебя произошло с Джулией де Бласко? – неожиданно спросил Франко, направляясь к двери.
      – Ты что, с луны свалился? – удивилась Марта. – Прошлой зимой все газеты только и писали о ней и моем бывшем муже.
      Они спустились со второго этажа и вошли в гостиную с широкими, обитыми шелком, диванами, с затянутыми старинным дамаском стенами, со столиками в мавританском стиле. Пол был выложен белым мрамором с вкраплениями перламутра.
      Марта подошла к столику, на котором стояли напитки, и взяла бутылку виски. Щедро плеснув себе в хрустальный стакан цилиндрической формы, она сделала несколько больших глотков и только после этого опустилась в мягкое кресло.
      – Она его любовница.
      – Ты хочешь сказать, что она отбила у тебя мужа? – уточнил Франко.
      – Ты что, и правда газет не читаешь? – удивилась Марта.
      – Читаю, но не светские сплетни.
      – И не криминальные новости. – Марта усмехнулась. – Моего бывшего мужа в прошлом году засадили в тюрьму. Обвинение было сфабриковано; как выяснилось, его оклеветал один безвестный хирург, он потом покончил с собой. В общем, грязное дело.
      Марта не сказала ни слова о собственной роли в этой истории.
      – Что касается писательницы, – продолжала Марта, – то она порядочная дрянь. Много лет назад я переспала с ее мужем, Лео Ровелли, слышал о таком?
      Франко нравилось, как пишет Ровелли, он относился с уважением к этому журналисту.
      – Думаю, она увела моего мужа из чувства мести, другого объяснения я просто не нахожу. Гермес Корсини не подарок, он невыносимо скучный. – Она подлила себе виски. – Знаешь, я пришла к заключению, что медики самые скучные мужчины на свете, просто невыносимо скучные. Что мой отец, что Гермес, что Джеймс… Они считают себя божествами, а на самом деле просто индюки надутые.
      Марта опьянела, язык плохо ее слушался.
      – Я хочу снять телефильм по роману Джулии де Бласко, – как бы между прочим обронил Франко.
      – Гип-гип-ура! – Марта подняла руку со стаканом и зло рассмеялась. – Синьора писательница станет теперь известной на весь мир.
      – Она не хочет, чтобы я снимал фильм.
      – Ну и дура, – безапелляционно заявила Марта. – А почему она не хочет?
      – Она сообщила мне через своего адвоката, что мое предложение ее не интересует.
      – А ты попробуй найти к ней подход, – предложила Марта с двусмысленной улыбкой.
      – Пробовал уже, – признался Франко, – но безрезультатно.
      – И что же это был за подход? – поинтересовалась Марта.
      – Я поцеловал ее.
      – Ты как маленький ребенок. – Марта была уже совсем пьяна. – Уложи ее в постель. Вот увидишь, ей понравится, потом сам не будешь знать, как от нее отвязаться.
      – Спасибо за совет, – сказал Франко и, поцеловав Марте руку, вышел.

      Жорж Бертран прочел факс от Фурнье и побелел от злости. Он нажал на клопку внутренней связи и еле слышно произнес:
      – Зайди ко мне, Пьер.
      Его помощник, молодой способный финансист Пьер Кортини, занимал соседний кабинет на первом этаже Коммерческого банка, расположенного в центре Парижа на бульваре Сен-Жермен.
      – Когда это пришло? – спросил Бертран вкрадчивым голосом, не предвещавшим молодому помощнику ничего хорошего, и помахал в воздухе посланием из далекого Джорджтауна.
      – Два дня назад, когда я летал в Токио.
      У Пьера Кортини было железное алиби. Банкир лично отправил его в Японию для налаживания контактов с одной весьма перспективной фирмой, а, значит, с него взятки гладки. Его хитрые корсиканские глаза смотрели чуть насмешливо, словно спрашивали: «А сам-то ты где был в это время, любезный Бертран?»
      Да, рыльце у банкира было в пушку. Каждый месяц он на несколько дней исчезал, становясь недосягаемым для своих подчиненных. Самое смешное, что все, включая его жену, отлично знали, где и с кем он уединяется, но делали вид, будто пребывают в полном неведении. Мадам Леклерк, в чьих объятиях проводил время Бертран, была женой одного высокопоставленного чиновника из министерства иностранных дел, который, в свою очередь, тоже делал вид, что ни о чем не догадывается.
      – Позвони на Кайманы. Когда найдешь Фурнье, соедини меня с ним, – приказал Бертран помощнику. – Я хочу, чтобы этот сукин сын рассказал лично мне, как обстоят дела.
      Как обстоят дела, было ясно из факса. И проблема тут не в шести миллионах фунтов стерлингов – в конце концов, для такого банкира, как он, это не сумма; главное – что его обвели вокруг пальца, выставили на посмешище.
      Пьер мысленно потирал руки. Он терпеть не мог своего шефа и злорадствовал, что нашелся хитрец, который его переиграл. Да не просто переиграл – уничтожил! «Молодец, Вассалли! – похвалил он про себя итальянского партнера Бертрана. – Так держать!»
      Между тем он дозвонился и соединил своего шефа с Фурнье.
      – Привет, Луи, – как ни в чем не бывало начал Жорж, – ты в мое отсутствие времени не терял, как я погляжу.
      Фурнье сразу понял, о чем идет речь.
      – Честное слово, я искал тебя где только возможно, но ты как сквозь землю провалился, – начал он оправдываться. – И тогда я подумал, что Франко – твой друг, к тому же у него такие ужасные обстоятельства, родную мать похитили, в общем, я решил дать ему кредит. Уверен, ты поступил бы так же. Да и риска никакого нет. Если Вассалли не вернет деньги в срок, твоя доля в «Интерканале» увеличится на шесть процентов. Ты будешь иметь больше, чем он, Жорж, разве плохо?
      – И долго ты думал, пока до такого додумался?
      – Мне не надо было долго думать, чтобы понять, какую выгоду сулит нам эта сделка.
      – Похоже, ты другим местом думал, Луи. Головы-то у тебя, оказывается, и нет.
      Только теперь до Луи дошло, что он влип в нехорошую историю.
      – Я не понимаю тебя, – растерянно пробормотал он.
      – Ты совершил непоправимую ошибку, Луи, – с отеческой нежностью сказал Бертран. – Твоя самостоятельность тебе дорого обойдется. Ты дал деньги под честное слово, а этого категорически нельзя делать. Статистика показывает, что обычно такие клиенты долги не возвращают.
      – Я хотел как лучше, ведь Франко – твой друг, – уже не так уверенно повторил Фурнье, холодея от страха.
      – Ты спутал дружбу с партнерством, Луи. У меня нет друзей. Да у тебя и самого их нет, разве не так? А теперь собирай манатки, и чтобы духу твоего больше не было в офисе! Ты уволен!
      Неожиданно для себя Луи Фурнье почувствовал облегчение.
      – Можешь мне не верить, – весело сказал он, – но я и сам уже подумывал убраться из этой проклятой дыры, только не знал, как это сделать. Ты меня просто выручил, Жорж, огромное спасибо!
      – До пошел ты! – крикнул Бертран, но опоздал: в трубке уже послышались частые гудки.
      Злость кипела в нем, и, чтобы успокоиться, он обвел взглядом свой огромный кабинет, защищенный от уличного шума двойными рамами. Здесь все выглядело надежно и солидно, как и должно быть в надежном и солидном банке. На стенах висели портреты тех, кто приумножал семейное богатство: дед, отец, дядя. Когда его сын, который сейчас учится банковскому делу на Уолл-стрит, сядет в это кресло, портрет Бертрана тоже украсит стену. А пока надо проверить, куда переместились его шесть миллионов фунтов стерлингов.
      Бертран достал из внутреннего кармана маленькую записную книжечку в синем кожаном переплете и, полистав ее, набрал сначала код Лондона, а затем нужный номер в Сити.
      – Привет, это Жорж, как дела? Нет, я не в Лондоне, я звоню из Парижа, – начал он с обычных вежливых фраз, но через минуту уже перешел к делу: – Мне нужна информация. Я интересуюсь поступлениями на счет Алана Грея, издателя. Нет, нет, только за последние четыре дня. Сумма в шесть миллионов фунтов стерлингов. Спасибо, я через час перезвоню.
      Бертран положил трубку и услышал, как тренькнул телефон в кабинете Пьера – тот тоже положил трубку.
      Пьеру не возбранялось слушать его переговоры, иногда это бывало даже необходимо, но сейчас помощнику не обязательно было подключаться. Впрочем, он сам виноват, надо было звонить не с параллельного аппарата, а с прямого. От охватившей его злости он совсем забыл об осторожности.
      Бертран никому не верил – ни Пьеру Кортини, ни мадам Леклерк. Любовнице даже больше, чем помощнику. Во время их последней встречи она была не в меру любопытна. Жорж понимал, что они оба занимаются одним и тем же – выуживают друг у друга политические, экономические и финансовые новости, которые потом используют в собственных интересах. Обманутому мужу тоже перепадала кое-какая информация, так что их треугольник можно было назвать взаимовыгодным.
      – Миланская встреча прошла удачно? – спросила его прекрасная Угетт, едва они перестали любить друг друга.
      Она пыталась поднять его утомленный член с помощью петли из жемчужного ожерелья.
      – В каком смысле удачно? – спросил он, натягивая на себя простыню, чтобы прекратить смущающие его любовные игры.
      – В прямом. Кто выиграл сражение за «Интерканал», ты или Вассалли?
      – Вассалли.
      – Он сильный, – сказала она с нотками восхищения в голосе.
      – Ничего, на всякого сильного находится более сильный, так будет и с Вассалли.
      – Что-то пока не нашелся, – усмехнулась Угетт, и Бертрану показалось, что она его дразнит.
      – Зато нашелся этот сукин сын Грей. Он снюхался с итальяшкой, а я оказался в стороне.
      – Значит, Вассалли по-прежнему возглавляет компанию, – задумчиво сказала Угетт.
      – Прибавив к своим сорока пяти процентам еще восемь, – со злостью добавил Бертран.
      – А где же он взял деньги на акции Грея? Ведь он, кажется, на мели?
      – Нашел, видно, или найдет в ближайшее время.
      – Значит, ты проиграл, бедняжка, – с сочувственным вздохом сказала она, но Бертран заметил в ее глазах злорадные огоньки.
      Он готов был поклясться, что его любовница радуется победе Вассалли. Почему? Что за этим скрывается? Если тут замешан ее муж, он устроит этому рогоносцу веселую жизнь!
      Сейчас, после истории с шестью миллионами, подозрения Бертрана усилились. Он стал вспоминать в подробностях разговор с любовницей, но тут зазвонил телефон.
      – Я кое-что выяснил, – сказал Бертрану его лондонский собеседник. – Эта сумма поступила из Милана через Женеву. Отправитель – «Икс красный».
      Для банкира это был удар ниже пояса: «Икс красный» принадлежал его собственному банку в Джорджтауне.
      – Благодарю за услугу, – стараясь не выдать своего отчаяния, сказал в трубку Бертран. – За мной цветы, те, что вы любите.
      Цветы – тоже был условный код, под ними подразумевались денежные купюры.
      Теперь все стало окончательно ясно: Вассалли купил акции у Грея на его, Бертрана, деньги. Этот кретин Фурнье выдал ему под честное слово шесть миллионов фунтов стерлингов якобы на выкуп похищенной матери. В результате банкир остался с носом – ни акций, ни денег.
      Кровь прилила к голове, застучала в висках. Бертран почувствовал острую боль в сердце. Если бы в эту минуту рядом оказался врач, он наверняка настоял бы на госпитализации банкира.

      – Изабелла, нам надо повидаться, – сказала Джулия по телефону своей сестре.
      – Что у тебя стряслось? – встревожилась Изабелла.
      – Просто хочу с тобой поговорить.
      – Понимаю, радость моя, отлично понимаю.
      Она, конечно, ничего не понимала, но всегда делала вид, будто все схватывает на лету и во всем разбирается. С годами Изабелла не становилась ни умней, ни отзывчивей, но Джулия, вопреки логике, любила ее все больше. Их связывали детство, семья, воспитание, у них было общее прошлое, а это много значит.
      – Так я приеду? – спросила Джулия.
      – Как, прямо сейчас? – В голосе сестры прозвучала растерянность. – У меня тут сумасшедший дом. Мои мальчишки привели кучу приятелей, и Альбериго звонил, что приедет обедать…
      – Ладно, Изабелла, не беспокойся, как-нибудь в другой раз, – сказала Джулия.
      По ее голосу Изабелла догадалась, что сестра расстроилась.
      – А что, если я сама к тебе приеду? – предложила она. – Буду через полчаса.
      – Но у тебя полон дом народу, и Альбериго будет недоволен, – запротестовала Джулия.
      – Ничего, перебьются, они меня совсем заездили. – Изабелла вдруг засмеялась. – Ты, кажется, говоришь в таких случаях «затуркали»? Сколько ты слов народных знаешь, я поражаюсь, вот что значит писательница!
      – А ты как думала? Твоя сестра – кладезь народной мудрости, крупнейший знаток фольклора! Значит, я жду тебя, – добавила она обычным тоном и положила трубку, чтобы остановить поток комплиментов, – восторги Изабеллы ее утомляли.
      Откинувшись на спинку кресла, Джулия тяжело вздохнула. Новость, которую она узнала от профессора Пьерони, поразила ее, как гром среди ясного неба. Может быть, надо было сначала самой все взвесить, а потом уже приглашать Изабеллу на совет, тем более что они сразу же начнут спорить? Впрочем, в споре рождается истина, это верно, хотя и банально. Изабелла ей сестра, родной человек, с кем же еще советоваться, как не с ней? А то, что у них отцы разные, так об этом только Джулия знает, Изабелла и не догадывается.
      Изабелла, конечно, заставила себя ждать. Одетая точно на званый обед, вся в золоте, она вошла в кабинет Джулии с огромным букетом алых роз, распространяя вокруг себя аромат «Опиума».
      – Ну зачем эти цветы! – поморщилась Джулия и обняла сестру вместе с ее протокольным букетом.
      – Да брось ты, глупенькая, я от души. Хотела выразить тебе свою сестринскую любовь. – Изабелла уселась в кресло напротив Джулии и положила руки на подлокотники. – Рассказывай, только все-все и с самого начала. Я – вся внимание.
      – Я жду ребенка, – тихо сказала Джулия.
      Рука сорокашестилетней Изабеллы инстинктивно потянулась к животу.
      – Ты слышала, что я сказала? – спросила Джулия.
      – Конечно, слышала. – Изабелла восприняла эту новость на удивление спокойно. – Тебе сорок два, твоему сыну пятнадцать, ты недавно перенесла операцию груди, у тебя это, как его? А теперь ты ждешь ребенка, верно?
      – Верно, только «этого» у меня больше нет, я здорова, – уверенным тоном сказала Джулия.
      – Конечно, нет, – согласилась Изабелла, – но ни один врач не может знать, как поведут себя твои гормоны в период беременности. А что говорит Гермес?
      – Он в Риме, приедет завтра. Пока он не знает. Я взяла слово с Пьерони, что он не скажет ему.
      – Решила сама сообщить ему благую весть? – с шутливой улыбкой предположила Изабелла. – Ты ведь меньше чем на главную роль никогда не согласишься, дорогая сестричка. А если Гермес сам спросит Пьерони?
      – Тот скажет, что у меня было обычное отравление, но не в этом дело. Я пока еще не знаю, радоваться мне или плакать.
      – Как я тебя понимаю! – Изабелла села на своего любимого конька. – Рожать в сорок два года не то, что в двадцать четыре! Но ты справишься, я верю в тебя. Счастье, что Гермес рядом – тебе есть, на кого опереться в трудную минуту. А вообще-то, Джулия, – она вдруг повеселела, – это здорово! Родить своего малыша, вместо того, чтобы внуков нянчить, снова почувствовать себя молодой…
      Знаешь, я тебе даже завидую. Ты хотела Гермеса – ты его получила, а теперь у вас будет общий ребенок. Я уж не говорю, какой эффект это произведет на твоих читателей. «Джулия де Бласко, у которой недавно вышел в свет новый роман, готовится произвести на свет ребенка». О дорогая моя Джулия!
      Она порывисто вскочила с кресла и со слезами на глазах обняла сестру.
      – Остановись, Изабелла, тебя уже заносит, – попыталась урезонить ее Джулия.
      Но Изабеллу было уже не остановить.
      – Нужно сообщить брату, – продолжала она. – Бенни будет просто в восторге. И надо обязательно отметить это событие. Организацию праздника беру на себя. Надо придумать что-нибудь грандиозное. Лео будем звать, как ты считаешь? Да, надо в деликатной форме все объяснить Джорджо. Он, конечно, сначала рассердится, первенцы все такие, будет мучиться ревностью, но ты должна набраться терпения. В конце концов, он уже почти мужчина; вот увидишь, он привяжется к малышу. А о приданом позволь уж тетушке позаботиться, для меня это будет большой радостью. Я уже предвкушаю, как буду готовить распашоночки для этого пупсика, надо их будет отдать вышить. Боже, что за прелесть! Представляешь, я только вчера видела у Мартинелли прелестную кроватку для новорожденного, завтра же поеду и куплю. Ах, Джулия, какая же ты счастливая!
      Она всплеснула руками, и на ее запястьях зазвенели браслеты.
      – Ну хватит, я попросила тебя приехать не для того, чтобы сюсюкать по поводу распашонок, – решительно остановила сестру Джулия. – Мне надо серьезно поговорить, чтобы принять решение.
      Изабелла сделала серьезное лицо.
      – Говори, я тебя слушаю.
      – Сначала насчет Гермеса. Если ты ему проговоришься, убью!
      Изабелла испуганно посмотрела на сестру.
      – Но почему?
      – Я Гермесу ни слова не сказала по телефону и не скажу, когда он вернется. Потому что я пока не знаю, хочу я оставить этого ребенка или нет.
      – Понятно, ведь с ребенком столько хлопот… – Изабелла уже была готова произнести еще один монолог, но Джулия ее перебила.
      – Не в этом дело, – взволнованно объяснила она, – проблема во мне. Я ни в чем не уверена, я сама не знаю, что мне надо, да и боюсь на себя брать ответственность за новую жизнь. Иногда я не понимаю, кто я – женщина или подопытный кролик. Обследования, анализы, пробы, то к одному врачу надо идти, то к другому – сил больше нет. А Гермес… да, он привязан ко мне, но можно привязаться и к пациентке, которую пытаешься вытащить из лап смерти. Ты правильно сказала насчет гормонов. С одной стороны, они помогают мне оставаться женщиной, но с другой – они спровоцировали мою болезнь, и за это я их ненавижу.
      А как разорваться между двумя детьми? Как поделить материнскую любовь, в которой старший нуждается не меньше, чем маленький? У Джорджо сейчас опасный возраст, ничего не стоит его упустить. Любовь к мужчине, к Гермесу, – она мне тоже нужна, и работа, мои романы… я просто не знаю, как все это совместить.
      Изабелла сочувственно смотрела на сестру.
      – Все говорят, что я в рубашке родилась, что я счастливая, а что это такое, счастье? Я все время мучаюсь, что-то сама себе доказываю, от самой себя защищаюсь. Я устала быть несчастной, Изабелла, я устала страдать! Мне хочется жить, радоваться жизни и не бояться смерти.
      Нервы Джулии не выдержали, и она разрыдалась, закрыв лицо руками. В эту минуту на пороге комнаты появился Джорджо. Он только что пришел из школы и не успел еще снять с плеча свой набитый учебниками рюкзак.
      – Что у вас тут происходит? – грубовато спросил он и с испугом посмотрел на тетку.
      – Ничего, дорогой, – мягко ответила племяннику Изабелла, выходя из кабинета и прикрывая за собой дверь. – Мамочка сейчас успокоится, не будем ей мешать. А ты мне пока расскажи, как ты поживаешь.

      Франко Вассалли разбудил свет, проникавший через щели закрытых ставень. Волк, терпеливо ждущий возле кровати пробуждения хозяина, вскочил на ноги и принялся в знак приветствия лизать ему лицо.
      – Доброе утро, приятель, – ласково сказал Франко, запуская пальцы в густую шерсть собаки.
      На будильнике было шесть тридцать утра. Вассалли легко поднялся, босиком подошел к окну и распахнул ставни.
      Мрачный свет пасмурного дня, проникнув в комнату, лишь придал густоты серым тонам клетчатого штофа на стенах и ковра на полу с таким же геометрическим рисунком. Красное шерстяное одеяло, казавшееся багровым на фоне белоснежных простыней, было единственным ярким пятном в комнате, обставленной дорого и со вкусом: заваленный книгами письменный стол и кресло, стоящее рядом, относились к эпохе Директории, изящный комод, над которым висела картина Больдини, – к эпохе Реставрации, широкая двуспальная кровать, хоть и не представляла художественной ценности, но выглядела удобной.
      Вассалли позвонил в колокольчик, и в комнату вошел слуга. Пока хозяин принимал душ, он готовил ему одежду.
      Квартирка в доме на улице Боргонуово, как и весь дом, состоящий из таких же небольших квартир гостиничного типа, принадлежал домовладельцу под вымышленной фамилией. Квартиросъемщиком значилась компания «Провест», а настоящее имя домовладельца было Вассалли. Подобная система обмана налоговых служб, когда все законно и незаконно одновременно, почти неуязвима. Расследование таких махинаций напоминает русскую матрешку или китайские шкатулки в шкатулках: открыл одну, а в ней еще одна, и еще, и еще.
      Завтрак, сервированный в столовой, состоял из стакана апельсинового сока, йогурта и большой чашки некрепкого кофе. На столе уже лежала кипа утренних газет, которые Вассалли равнодушно перелистал, не обнаружив ничего для себя интересного. Затем он позвонил в «Интерканал», чтобы уточнить новую сетку вещания: студия готовилась начать трансляцию на немецком и английском языках. Магда получила задание пригласить к одиннадцати часам выпускающих редакторов и директоров программ на экстренное совещание.
      В восемь они с Волком уже шли по улице Монтенаполеоне. Одна из самых оживленных миланских улиц в этот ранний час еще не проснулась: витрины магазинов были плотно задраены металлическими жалюзи. На перекрестке Волк привычно свернул на улицу Багутта и первым вбежал в подъезд жилого дома. Портье, поздоровавшись с Вассалли, предупредительно распахнул дверь лифта.
      – Девочки готовы, – с улыбкой сообщила грациозная мулатка в черном платье и белоснежном фартуке, когда двери лифта открылись в прихожей квартиры.
      Тут же, весело смеясь, появились две хорошенькие девочки-близняшки лет восьми в школьных передниках и с одинаковыми косичками. Волк бросился к ним, лая и радостно виляя хвостом.
      – Вероника, Вьоланте, девочки мои дорогие, – нежно сказал Вассалли, целуя каждую в щеку.
      – Скорей, скорей! – торопила девочек служанка, помогая им застегнуть куртки и надевая на спины ранцы. – Как вы думаете, синьор Вассалли, дать им зонт?
      – Нет, никакого зонта не надо! – хором запротестовали обе.
      – Они его обязательно забудут в школе, – поддержал дочек Вассалли, – да и дождя сейчас нет.
      В это время из глубины квартиры появилась высокая стройная блондинка в голубой шелковой пижаме. Ее свежее румяное лицо с тонкими чертами лица еще хранило следы сна. Подставив Вассалли щеку для поцелуя, она оглядела дочерей.
      – Слушайтесь папу! – сказала она им, а затем повернулась к сидящей в углу собаке: – А ты не лижи их и не хватай за руки!
      Они могли показаться счастливой семьей, однако такое впечатление было обманчивым: спокойная доброжелательность в отношениях между мужчиной и женщиной возникла не сразу, ей предшествовали мучительные годы совместной жизни.
      – Есть что новое в деле с матерью? – спросила она, когда Вассалли был уже в дверях лифта.
      – Пока все на стадии переговоров.
      – Беспокоишься?
      – Нет, – ответил он, – все складывается хорошо.
      – Вчера приходили два полицейских.
      – Что им было нужно?
      – А что бывает нужно полицейским? Что-нибудь пронюхать.
      – Такая уж у них работа, – вздохнул Вассалли.
      До самой школы на улице Спига девочки бежали бегом, стараясь перегнать собаку, которая была очень довольна веселой игрой. У дверей Вассалли поцеловал дочерей и подождал, пока они войдут в здание, а затем они с Волком двинулись обратно. На углу площади Сан-Бабила и Корсо Венеция он вошел в телефонную будку и едва закрыл за собой дверь, как телефон зазвонил. На третьем звонке Вассалли снял трубку.
      – Я слушаю, – негромко сказал он. – Да, когда вы скажете. – И после небольшой паузы добавил: – Если можно, лучше в пятницу, это для меня счастливый день.
      Франко повесил трубку на рычаг и вышел из кабины. На Корсо Витторио Эмануэле он зашел в книжный магазин, купил десять экземпляров последнего романа Джулии де Бласко и попросил доставить их немедленно в его офис на площади Миссори. Пройдя через Галерею дель Торо, снова очутился на улице Монтенаполеоне, где в это время уже начали открываться магазины. Постояв несколько минут перед витриной антикварной лавки Буччеллати, зашел внутрь.
      – Меня интересует кувшин, выставленный в витрине, – сказал он продавцу. – Тот, с опоясывающей гирляндой.
      Продавец достал кувшин и поставил его перед Вассалли.
      – Это уникальная вещь, – начал объяснять он. – Автор – француз, знаменитый Жан Батист де Лен, видите клеймо? 1732 год. Червленое серебро.
      – Будьте добры наполнить этот кувшин пунцовыми розами и отправить синьоре Джулии де Бласко. – Вассалли назвал адрес.
      – Записку оставить не желаете? – Продавец был в высшей степени предупредителен.
      – Да, конечно.
      Вассалли взял фирменную карточку магазина и быстрым почерком написал:
       «С искренним восхищением – Вассалли».
 
      – Мне нужно все знать о писательнице Джулии де Бласко, – сказал Франко Вассалли Магде, входя в офис. – Кто она, как и с кем живет, историю ее отношений с хирургом и так далее. – Ему не терпелось проверить рассказ Марты Монтини.
      – Я все выясню, – сказала секретарша, делая быстрые пометки в блокноте. – Ребята все здесь, они ждут в зале заседаний. Принесли десять экземпляров романа де Бласко, я раздала им, правильно?
      – Правильно, и еще позвоните адвокату Елене Диониси и договоритесь с ней о нашей встрече.
      Магда знала, что ее шеф уже получил от Диониси отказ на экранизацию романа Джулии де Бласко, но она знала также, что он не привык отступать и всегда добивается своего.
      Франко вошел в зал, где его уже поджидали телевизионщики.
      – Я хочу, чтобы вы все прочитали этот роман, – сказал он, – и чтобы он вам понравился. Он не может не понравиться, я уверен. Найдите лучшего сценариста, лучшего композитора, лучшего продюсера и лучшего режиссера. «Как ветер» должен стать первым итальянским сериалом «Интерканала».
      – А права на экранизацию у нас есть? – спросил один из директоров программ.
      – Пока нет, авторша капризничает, но мы ее уломаем. Считайте, что все формальности уже позади, и принимайтесь за работу.
      – А по какому из двух каналов его пускать? – спросил другой сотрудник. – На первом у нас детские передачи, на втором музыка…
      – Мы открываем третий канал, – ответил Вассалли. – Фильмы, телеспектакли, сериалы, сейчас я расскажу вам об этом подробнее.

      Было уже почти десять вечера, когда Гермес наконец приехал к Джулии.
      – Прости, любимая, – сказал он, входя в дом, – сегодня был совершенно сумасшедший день. Операции до четырех без перерыва, потом консультации, только-только освободился.
      Джулия помогла ему снять пальто.
      – Все в порядке, – сказала она холодным спокойным тоном. – Запеканка в духовке пересохла, ее можно смело выбрасывать, жаркое остыло, картошку уже в рот не возьмешь. Остаются фрукты и сыр. Если не очень привередничать, голод утолить можно.
      Они вошли в гостиную, где был накрыт стол к ужину.
      – Обо мне не беспокойся, – продолжала Джулия ледяным голосом, предвещавшим грозу, – я хоть и не ужинала, но в эту пору есть уже, конечно, не рискну, иначе глаз не сомкну ночью.
      Джулия после операции стала плохо спать. Бессонница нервировала ее, поэтому она не упускала возможности обвинить в ней кого-то другого – так ей было легче.
      – Что с тобой, Джулия? – Гермес обнял ее и прижал к себе. – Ты сердишься?
      Она резко освободилась и, повернувшись к нему спиной, направилась к креслу.
      – Я не просто сержусь, я в бешенстве! – откровенно призналась она, забиваясь в угол кресла и нервно теребя длинную нитку жемчуга на шее.
      – Любимая, я валюсь с ног от усталости, но я не мог не принять всех, кто пришел на консультацию. Это тяжелые больные, у них серьезные проблемы, ты ведь понимаешь это, правда?
      – Ну конечно, у всех проблемы! – Нервы Джулии не выдержали. – У моего сына, у тебя, у твоих пациентов! А я? У меня тоже проблемы, серьезные проблемы, и я не желаю больше слышать о чужих!
      Джулия со злостью посмотрела на Гермеса и, увидев, какое у него усталое лицо, замолчала. Ей стало стыдно за свою истерику. Гермес всю душу вкладывал в больных, исцеляя их подчас не столько хирургическими, сколько психотерапевтическими методами.
      – Прости меня, Гермес! – Она умоляюще взглянула на него. – Я сама не знаю, что говорю.
      Гермес сел рядом и нежно обнял ее.
      – Предлагаю кардинальное решение, – шепнул он. – Одеваемся и идем в тот маленький ресторанчик, который тебе так нравится. Ужин вдвоем, при свечах, согласна?
      – Нет, не получится, – помедлив, возразила она. – Я не могу сейчас уйти из дома.
      – Почему? – удивился Гермес. – Ты думаешь, я так устал, что не добреду до ресторана, чтобы поужинать с любимой женщиной?
      – Не в этом дело, просто Джорджо еще не вернулся, – объяснила Джулия дрожащим от волнения голосом. – Десять вечера, а его все нет.
      – Куда он пошел?
      – Последнее время он мне ничего не рассказывает. «Мама, я ушел» – вот все, что я от него слышу. Где он, с кем, чем занимается? Я в полном неведении.
      – Надо с ним построже. – Гермес озабоченно покачал головой. – Что это такое? Мальчишке пятнадцать лет, а он уходит и приходит, когда ему вздумается! Ты должна… – Он вдруг горько улыбнулся. – Прости, дорогая, я сам никудышный отец, а учу тебя, как воспитывать детей.
      – Все очень непросто. – Джулия попыталась улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. – Знаешь, Гермес, я вспоминаю свое детство. Родители нас ругали, наказывали, получить от них пощечину было в порядке вещей. Но мы, дети, любили и слушались их.
      – И твой сын, и моя дочь выросли в не очень благополучных семьях, – заметил Гермес. – Впрочем, я сам из неблагополучной семьи, но это не помешало мне добиться своей цели в жизни.
      На Гермеса нахлынули воспоминания. Он вспомнил жалкую квартиру на улице Беато Анджелико, в которой даже воздух был пропитан нищетой. Отец почти все время сидел в тюрьме за постоянные кражи, мать целыми днями гнула спину в чужих домах, а по вечерам топила тоску в стакане вина. Его братья и сестры, рождавшиеся один за другим неизвестно от кого, хотели есть, и мать надрывалась на тяжелой работе, чтобы кормить их хотя бы два раза в день. Да уж, более неблагополучной семьи представить себе нельзя, однако дети, включая Гермеса, любили и мать Катерину, и бедного Эрколе, которого считали своим отцом.
      – Наверное, время было другое, – задумчиво сказал он. – Мы были сильнее, потому что стремились выбиться из нищеты, а эти выросли в полном достатке, им не нужно бороться за свое существование.
      Джулия молча кивнула. Она тоже вспомнила отца, который давал частные уроки, чтобы свести концы с концами.
      Погрузившись каждый в свои воспоминания, оба забыли об ужине. Джулия решилась и уже готова была открыть Гермесу свою тайну.
      – Послушай, Гермес, – произнесла она тихо и торжественно.
      – Слушаю, дорогая. – Гермес притянул Джулию к себе и начал покрывать поцелуями ее лицо.
      Она вдруг почувствовала, что не готова к серьезному разговору, и спросила:
      – Что будем делать, если Джорджо не придет?
      – Надо подождать, еще не так поздно.
      В эту минуту они услышали, как открывается входная дверь.
      – Слава Богу, – облегченно вздохнула Джулия, – он пришел.
      Через секунду Джорджо заглянул в гостиную. Его лицо было бледным и слегка отечным.
      – Привет обоим! – сказал он со своей обычной напускной развязностью. – Поесть найдется? – Можно узнать, где ты был столько времени? – строго спросила Джулия.
      – Здесь, на площадке, – вполне искренне ответил он, – мяч гоняли. Если вопросов больше нет, я поем. Проголодался страшно.
      Он отвернулся от матери и вдруг застыл, заметив на столике позолоченный кувшин с великолепными розами.
      – А это еще что?
      Гермес тоже повернул голову.
      – Какая красота! – восхищенно сказал он, только сейчас заметив цветы в новом кувшине. – Откуда это?
      – Мой издатель подарил, – не моргнув глазом, соврала Джулия.

      – Итак, что ты решила с этим Вассалли? – спросила Елена Джулию.
      – Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, – не отвечая на вопрос, считала Джулия, изо всех сил крутя педали велотренажера.
      Разговор происходил в спортивном зале, куда Джулия пришла впервые после большого перерыва: сначала она прервала занятия из-за болезни, потом правила гранки романа, писала статьи, подтягивала Джорджо по латинскому и греческому.
      – Боюсь, уже никогда не войду в форму, – безнадежно вздохнула она, щупая свои ляжки. – Кисель, а не мускулы.
      – Джулия, ты можешь серьезно ответить? – снова спросила Елена.
      – Серьезно не могу, – сказала Джулия, слезая с велосипеда и переходя к другому тренажеру.
      – Ты меня выведешь из терпения! – крикнула во весь голос Елена, вырывая у Джулии гантели.
      В их сторону устремились любопытные взгляды.
      – Ладно, Елена, я тебя выслушаю, только чуть позже, – примирительно сказала Джулия. – Дай мне спокойно потренироваться.
      Она выбрала себе гантели по полтора килограмма, как ей велел Гермес, который не советовал слишком напрягаться. Неожиданно подступила тошнота, и Джулия, с грохотом отшвырнув гантели, бросилась в туалет, где ее вырвало съеденным завтраком. Если верить профессору Пьерони, у нее пятая неделя беременности. Можно ли ей заниматься гимнастикой, или надо ложиться в постель, как это было с Джорджо? Удастся ли ей выносить этого малыша и хочет ли она его вообще?
      Джулия вернулась в зал, вытирая лицо полотенцем.
      – Что с тобой? – взволнованно бросилась к ней Елена. – Ты нездорова?
      – Просто устала с непривычки, – бодрясь, ответила Джулия. – И потом у меня есть некоторые проблемы…
      – Скажи мне хотя бы об одной, – попросила Елена.
      – Пожалуйста. Например, Вассалли.
      – Это не твоя, а моя проблема. От тебя требуется сказать только «да» или «нет».
      Они продолжили разговор в душе.
      – Может быть, позже поговорим? – попросила подругу Джулия, начиная приходить в себя под горячей струей воды.
      – Мы сейчас должны все решить! – твердо заявила Елена. – Он вчера прислал новый проект контракта и обещает кучу денег за права на твой роман. По-моему, надо быть последней идиоткой, чтобы упустить такое выгодное предложение.
      – Мы совсем не знаем его, – пыталась стоять на своем Джулия. – А вдруг он весь роман перекроит так, что его узнать будет невозможно? Ведь я два года жизни на него положила!
      Выйдя из душа, подруги отправились в бар, чтобы продолжить разговор за чашкой чая. Обе закурили.
      – Когда писатель продает права на телевизионную постановку, фильм или сериал, он оставляет за собой право, если ему не понравится, убрать свою фамилию из титров. Тогда они напишут что-нибудь вроде «По мотивам романа…», – объясняла Елена. – Ты пишешь романы, а не фильмы ставишь, за чужую работу ты не отвечаешь. Но я не думаю, чтобы он сделал какую-то дрянь. Телесериал будет стоить ему много миллиардов, а он не похож на человека, который бросает на ветер деньги.
      – Ты-то откуда знаешь? – удивилась Джулия.
      – Что значит, откуда? Собрать о нем информацию входит в мои обязанности. Хочешь знать, что он собой представляет? Тогда слушай. Тридцать шесть лет. Отец, бывший таксист и алкоголик, давно куда-то сгинул вместе со своим старшим сыном, тоже пьяницей и дебоширом. Мать, как ты знаешь, сейчас в руках похитителей. Жена лесбиянка, у нее связь с твоей лучшей подругой Заирой Манодори. Две дочери-близняшки, с которыми он общается чуть ли не каждый день. Немецкая овчарка по кличке Волк, которая всегда следует за хозяином, точно его тень. Многочисленные связи с женщинами. Все старше его. Владелец финансовой компании «Провест», занимающейся главным образом жилищным бизнесом. Ему принадлежит контрольный пакет акций «Интерканала», который он приобрел почти даром и превратил в мощную телекомпанию. Сейчас он намерен создавать отечественные сериалы и решил начать с экранизации твоего романа. Если все получится, он намерен выйти с этим сериалом на европейский рынок, а может быть, даже и на американский.
      Джулия слушала Елену с широко открытыми глазами.
      – Как ты все это узнала? – удивленно спросила она.
      – Чтобы защищать твои интересы, я должна быть во всеоружии, – ответила Елена. – Ну что, проблема под названием Вассалли еще существует?
      – Существует, – тихо ответила Джулия и поднесла к губам чашку с чаем.
      – Но почему? Я отказываюсь тебя понимать.
      – Потому что он мне нравится. С того дня, когда я увидела его, я только о нем и думаю. Не просто думаю, меня к нему тянет.
      Елена Диониси смотрела на нее, не в силах произнести ни слова.

      Полицейский Рута обмакнул аппетитный корнет в чашку с капуччино и жадно откусил большой кусок. Его напарник Д'Амико, который в это время с завидным аристократизмом потягивал свежевыдавленный сок грейпфрута, неодобрительно посмотрел на кофейную дорожку, протянувшуюся по чистой стойке.
      Сейчас, в десять утра, бар опять приобрел свой обычный вид после утреннего нашествия рабочих и служащих, спешащих выпить перед работой свою чашечку кофе. Молодой официант заканчивал мытье пола, собирая в кучу бумажки, окурки и пакетики от сахара; хозяин старательно раскладывал по вазочкам булочки и пирожные, а его хорошенькая голубоглазая жена вынимала из посудомоечной машины еще горячие, сверкающие чистотой чашки.
      – Все, поехали? – видя, что Рута расправился наконец со своим корнетом, спросил Д'Амико.
      Они вышли под дождь и сели в «Пантеру». Д'Амико завел мотор, включил «дворники», и полицейская машина тронулась с места.
      – Что это ты сегодня такой молчаливый? – спросил Рута.
      – Я все думаю про кражу на «Интерканале». Там, по-моему, концы с концами не сходятся, – ответил Д'Амико.
      – Чувствуете запах жареного, инспектор Морс? – с иронией спросил Рута, называя напарника именем английского сыщика из популярного сериала.
      – Хватит меня подкалывать, я серьезно.
      – И я серьезно. Выкладывай свои соображения.
      – Какой смысл воровать декорации, которые никогда не удастся использовать? Зачем возвращать на место грузовик после перевозки краденого?
      – Да брось ты, в таком сумасшедшем городе, как Милан, чего только не происходит…
      – Нет, я думаю, все было продумано. Воры действовали по четкому плану, и даже сама нелепость кражи – часть этого плана.
      – Знали бы эти преступники, какие ты тут бухгалтерские расчеты ведешь! – насмешливо сказал Рута. – Им небось и в голову такое не приходило.
      – Математика действительно учит анализировать, – не заметив издевки, продолжал рассуждать вслух Д'Амико. – Прикидываешь и так, и сяк, в результате находишь решение. Вот смотри, с человеком по имени Вассалли в течение двух дней происходят странные истории. Сначала у него крадут декорации и реквизит. Неприятность, конечно, но пережить можно. Потом похищают мать, это уже не неприятность, а настоящее горе.
      – Она, кажется, маразматичка, – заметил Рута.
      – По словам персонала виллы, где старушка жила безвыездно, она была как малое дитя. Целыми днями играла в куклы, – объяснил напарнику Д'Амико.
      – Как ты это узнал? – поинтересовался Рута.
      – Заглянул тайком в дело, – с некоторым смущением признался Д'Амико.
      – Ну ты даешь! – Рута даже присвистнул от удивления.
      – Понимаешь, похоже, что кража сказочных декораций – дело рук тех же похитителей. Чтобы старушка не капризничала, они построили для нее что-то вроде Диснейленда, и если мы хотим найти похитителей, нам достаточно найти воров.
      За разговором полицейские не заметили, что попали в пробку и давно стоят, зажатые со всех сторон другими машинами.
      – Вассалли ничем не помогает следствию, – продолжал Д'Амико, трогаясь наконец с места. – Его номера телефонов прослушиваются, так он дважды связывался с преступниками из телефонов-автоматов. Один раз сам звонил с центрального телеграфа, другой – звонили ему в будку на Сан-Бабила.
      – Не удалось засечь, с каким номером он переговаривался? – с любопытством спросил Рута.
      – В деле записано, что не удалось.
      – Посмотри-ка, – вдруг совсем другим тоном воскликнул Рута, – вон там, за углом, марокканец с мальчишкой. Похоже, дозу ему толкает.
      Оба быстро выскочили из машины, но подросток уже стоял в одиночестве: африканца как ветром сдуло. Через несколько секунд от тротуара быстро отъехал грузовичок и затерялся в потоке машин.
      – Перехитрил нас, – с досадой заметил Д'Амико и повернулся к подростку.
      На вид это был старшеклассник. Чистенький, хорошо одетый, с тяжелым ранцем за спиной, он застыл перед полицейскими с выражением ужаса на лице.
      – Показывай, что у тебя в карманах, – строго сказал Рута.
      Подросток продолжал смотреть на них широко открытыми глазами и не шевелился, словно его парализовало.
      – Ты думаешь, мы с тобой шутки шутим? – сердито спросил Д'Амико. – А ну пошевеливайся!
      – Сами смотрите, – побелевшими губами прошептал подросток.
      – Очень нам надо прикасаться к твоим заразным шприцам, – сделав грозное лицо, сказал Рута, хотя прекрасно видел, что мальчишка не похож на тех, кто сидит на игле.
      Следуя инструкции, он натянул резиновые перчатки и начал не спеша осматривать содержимое ранца и карманов. В ранце среди книг, тетрадей и блокнотов он нашел помятую фотографию женщины (по-видимому, матери), два коробка спичек, пачку сигарет и чилим; в одном из карманов вместе с проездным автобусным билетом – пакетик с гашишем.
      – Джентльмен предпочитает курить, а не колоться, – криво усмехнувшись, заметил Д'Амико и взял в руки удостоверение личности подростка.
      – Джорджо Ровелли, – прочел он вслух, – родился в Милане, проживает на улице Тьеполо, дом номер… Что будем с ним делать, Франческо? – Последний вопрос относился к напарнику.
      – Сдадим в отделение и позвоним родителям. Они небось думают, что их отпрыск в школе уму-разуму набирается.

      Депутат Дзани сидел в ожидании Джулии в маленьком баре отеля «Мандзони» и просматривал бумаги. Когда он перелистывал очередную страницу, руки его слегка дрожали.
      – Здравствуй, Армандо, – ласково сказала Джулия, подходя к столику.
      Дзани поспешно встал и поцеловал дочери руку. Потом обнял и усадил рядом с собой.
      – Что-нибудь выпьешь? – спросил он и, смущенно показав на свой стакан с минеральной водой, добавил: – Я пас.
      – Нет, спасибо, расскажи лучше, как твои дела. – Джулия озабоченно взглянула на отца.
      Он позвонил час назад и сказал, что непременно хочет встретиться с ней до отъезда в Рим.
      – Все в порядке, – успокоил Дзани Джулию. – Рад тебя видеть, дорогая. Сейчас пойдем обедать в ресторан «Дон Лисандер», я уже заказал столик.
      – Мне показалось, что у тебя какое-то неотложное дело, – несколько удивленно заметила Джулия, – ты так срочно вызвал меня.
      – Есть одно дело, но о нем чуть позже, – улыбнулся Армандо.
      Не спеша они шли под руку по улице Мандзони, ловя на себе любопытные взгляды прохожих. Высокий, одетый с английской элегантностью пожилой мужчина и интересная сорокалетняя женщина были очень похожи, это сразу бросалось в глаза. Кое-кто узнавал в этой приятной паре известного политика и модную писательницу, часто появляющихся на телеэкране и на страницах журналов.
      – Когда ты уезжаешь? – спросила Джулия.
      – Завтра вечером, – ответил Дзани, – но перед отъездом у меня полно дел. Утром открываю международный медицинский конгресс, потом еду осматривать новую станцию очистки воды, а потом… забыл, что-то у меня еще было намечено, очень важное… совсем память отказывает. – Он горестно покачал головой и добавил: – Мы обедаем втроем, будет еще один человек.
      – Кто такой? – поинтересовалась Джулия. – Знаменитость какая-нибудь?
      – Нет, всего-навсего скромный нотариус.
      – Зачем ты его пригласил? – после некоторой паузы недоуменно спросила Джулия.
      – Видишь ли, дорогая, – сказал Армандо Дзани, – составление завещания – малоприятная процедура, тем более что я никогда не придавал значения собственности. Но время неумолимо, и рано или поздно я уйду к твоей матери и к своему другу Убальдо. Я ничего для тебя никогда не делал, я потерял много лет и теперь хочу оставить тебе кое-что. – Его голос предательски дрогнул, выдавая волнение.
      – Стоп! – прервала его Джулия. – Я и слышать не хочу ни о каком наследстве.
      – Именно для того, чтобы больше не возвращаться к этой теме, я решил при жизни подарить тебе свою римскую квартиру со всем, что в ней находится. Ты имеешь на нее все права. Сегодня за обедом в присутствии нотариуса я подпишу дарственную.
      – Беспокоитесь о накопленном добре, уважаемый депутат? – решив все обратить в шутку, нарочито весело спросила Джулия. – Живите лучше спокойно и не морочьте этим голову ни себе, ни мне.
      – Это мое решение, и тебе придется подчиниться. Не забывай, что я твой отец, а родителей надо слушаться.
      – Но у тебя есть еще двое детей, – напомнила Джулия.
      – Да, у меня двое законных детей, которые давно стали настоящими американцами и думать забыли о своем итальянском отце. К тому же у них денег куры не клюют.
      – Ты сумасшедший!
      – Я знаю, Джулия, ты не бедствуешь, твои романы имеют большой успех, и дом у тебя есть, но жизнь длинная, кто знает, что у нас впереди? Тебе еще надо вырастить сына, а на его отца надежды мало. Лео – блестящий журналист, но семьянин из него не получился. А у меня со здоровьем неважно. – Армандо Дзани украдкой вздохнул. – Надо поторопиться.
      – Что с тобой? – испугалась Джулия.
      – С почками не все в порядке. Ничего серьезного, пока во всяком случае, – успокоил он Джулию. – Да мне и грех жаловаться. Я прожил жизнь, как сам хотел, и главное, у меня есть любимая дочь, самая замечательная дочь на свете!
      – Ты поправишься, – уверенно сказала Джулия. – Я тоже была больна, но теперь, как видишь, уже поправилась. – Она ободряюще улыбнулась отцу.
      – Возможно, – задумчиво ответил Дзани.
      – Что я могу для тебя сделать?
      – Если бы ты даже была всемогущим Богом, я и то не попросил бы у тебя ни одного лишнего дня жизни. Все должно идти своим чередом. Единственное, что ты можешь для меня сделать, – это принять мой подарок и не мучить меня отказом.
      – Хорошо, – согласилась Джулия уже в дверях ресторана.
      – Здравствуйте, синьора де Бласко, здравствуйте, уважаемый депутат, – бросился к ним навстречу метрдотель.
      – Скажите, наш гость уже здесь? – спросил его Дзани.
      – Он ждет вас за столиком, – предупредительно ответил метрдотель, – позвольте, я провожу.
      Нотариус – чопорный и сухой, словно сошел со страниц английского романа девятнадцатого века. Едва Дзани представил его Джулии, как к ней подошел официант.
      – Вас просят к телефону, синьора де Бласко, – тихо сказал он.
      У Джулии все внутри оборвалось от дурного предчувствия, но она взяла себя в руки и направилась к телефону. Звонила Амбра.
      – Джулия, не волнуйся, ничего страшного не случилось, – начала домоправительница. – Джорджо в порядке, хотя и натворил глупостей.
      – Каких еще глупостей? Где он?
      – Он в отделении полиции. Тебе надо поехать туда и забрать его.

      Джулия остановила свой старенький «Мерседес» у самой калитки. Из дома вышла Амбра и направилась к машине.
      – Вылезай! – приказала Джулия.
      Джорджо не двинулся с места. Он выглядел измученным и расстроенным.
      – Я сказала, вылезай! – сердито повторила Джулия и, выйдя из машины, распахнула левую дверцу.
      – Не вылезу, – пробормотал Джорджо.
      – Слава Богу, вы приехали! – решила разрядить обстановку Амбра.
      – Помолчи, Амбра! – оборвала ее Джулия и, почти силой вытащив сына из машины, толкнула его к дому.
      Ее трясло, она с трудом сдерживала гнев. Призвав на помощь всю выдержку, Джулия овладела собой и предложила Джорджо подняться в его комнату. Предчувствуя тяжелый разговор, она решила проявить благородство и выбрала местом сражения комнату сына. Она думала, что на «своей территории» ему легче будет объясняться.
      Джорджо с размаху упал на постель и зарылся головой в подушку. Джулия села на стул и сложила на коленях дрожащие руки. Оба испытывали страх перед откровенным разговором. Как всегда, Джулии предстояло действовать в одиночку, быть за мать и за отца одновременно. А настоящий отец? Где он сейчас?
      – Пришло время поговорить начистоту, – начала она наконец.
      Джулия поспешно уехала из ресторана, не успев ничего объснить Армандо Дзани. В комиссариате с ней разговаривали в высшей степени вежливо, даже пытались успокоить. Двое полицейских, задержавших Джорджо на улице, были настроены миролюбиво и, видя, как она расстроена, как могли преуменьшали провинность сына.
      – Мы из него тут всю душу вытрясли, – сказал один из них, похожий на сицилийца, – парнишка не наркоман. Курить гашиш начал недавно, многие этим балуются. Не волнуйтесь вы так, синьора де Бласко, это еще не конец света.
      Конечно, не конец, но, возможно, начало конца.
      – Ты меня слышишь? – громко спросила Джулия.
      – Нет, – раздался приглушенный голос сына из-под подушки.
      – Сначала ты решил обокрасть Амбру…
      – Не вспоминай, мне и так стыдно!
      – …чтобы покупать не обычные сигареты, как ты мне сказал, а сигареты «с начинкой», так это, кажется, называется?
      – Какая еще начинка? Косяк это называется, запомни, косяк! А то говоришь, сама не знаешь что.
      – Да, не знаю и знать не хочу! Меня лишь интересует, когда ты начал этим заниматься и где добываешь деньги на наркотики.
      – Даже не подумаю тебе отвечать, ты все равно не поверишь.
      – А как я могу тебе верить, если ты все время врешь? Прогуливаешь школу, получаешь плохие отметки, куришь как паровоз и еще к этой отраве пристрастился! Друзей у тебя нет, спорт ты не признаешь, только и знаешь, что целые дни сидишь с наушниками и слушаешь так называемую музыку. Смотри, что у тебя творится! Здесь черт ногу сломит, это логово какое-то, а не комната. Если ты уходишь, то не говоришь куда, я жду тебя, волнуюсь, работать не могу… Джорджо, скажи, что с тобой происходит? Почему ты так изменился? Сегодня тебя задержали за покупку наркотика, завтра, если не одумаешься, можешь оказаться в тюрьме, и надолго. Ты хочешь себя погубить?
      У Джулии слезы выступили на глазах. Как спасти сына? Как объяснить ему, что наркотики – это самоубийство? Она молила в душе Бога, чтобы не было уже слишком поздно.
      – Что ты несешь, мама! – огрызнулся Джорджо. – Уши вянут тебя слушать. Почему ты из всего делаешь трагедию? Я сейчас плохо учусь, это правда, у меня спад, но скоро все наладится, уверяю тебя. Курение мне помогает расслабиться, только и всего. Выйду из кризиса и сразу брошу. А спорт мне действительно не нравится, вернее, не нравятся эти качки. Поигрывают своей мускулатурой, а в головах пустота.
      – Ладно, про спорт это я так, к слову, – примирительно сказала Джулия, – главное – твое курение.
      – А что курение? Ты сама куришь, и папа курит, и многие взрослые курят, хотя и понимают, что это вредно. А то, другое, если хочешь знать, даже безопасней. Шмалить лучше, чем курить табак, об этом один шестидесятник писал, Блюмир, кажется. Слышала о таком? Он считал, что марихуана безвредна. И шмаль безвредна, то есть гашиш, я тебе это как заядлый курильщик говорю.
      Джулия вспомнила, что в годы студенческих волнений действительно был такой молодежный лидер, за которым, как за апостолом, шли многие. Проповедь ненасилия сопровождалась массовым приобщением к марихуане и героину, а в результате – целое поколение наркоманов, загубленные жизни.
      – Что-что ты сказал? – До нее не сразу дошел смысл последних слов сына. – Заядлый курильщик…
      – …гашиша, – спокойно глядя в глаза матери, закончил фразу Джорджо и встал с постели.
      Джулия тоже поднялась. Самоуверенный тон сына вызвал у нее приступ безотчетной ярости, и она, размахнувшись, с силой ударила его по щеке. Впервые в жизни.
      Джорджо, на секунду растерявшись, вдруг тоже размахнулся и нанес матери удар в лицо такой силы, что она чуть не упала. Его глаза горели ненавистью, точно он сражался со злейшим врагом.
      Джулия не могла поверить, что сын осмелился поднять на нее руку. Оглушенная пощечиной, она подумала, что ей померещилось, но боль была настоящей, значит, этот кошмар – реальность, а не игра воображения.
      Признать свое поражение? Повернуться и уйти побежденной? Ни за что! Джулия собрала все свои силы и снова ударила Джорджо. Джорджо ответил ей тем же. Джулия влепила ему третью пощечину, и сын, уже не помня себя от ярости, отчаяния и детского бессилия, снова нанес ей удар в лицо. Последний удар был настолько силен, что Джулия, покачнувшись, не удержалась на ногах и упала. От боли, пронзившей ее, она вскрикнула, и только это протрезвило наконец Джорджо.

      – Мама, умоляю тебя, прости меня! – в отчаянии шептал он, склонившись над скорчившейся на полу Джулией.
      Джорджо был бледен и очень испуган. Он сам не понимал, почему на него вдруг накатилась такая безудержная ярость. Неловко гладя рыдающую мать по голове, подросток в отчаянии повторял:
      – Мама, прости, мама, мама…
      – Не прикасайся ко мне! – в ужасе отстраняясь от сына, крикнула Джулия.
      – Мамочка, прости, я не понимаю, как я посмел… не сердись, пожалуйста! – В его глазах стояли слезы. Он испытывал отчаяние, жалость к матери, стыд.
      – Ты убил нашу любовь, – дрожащим голосом сказала Джулия, – наши отношения уже никогда не смогут быть прежними.
      Она вдруг подумала о другом существе, которое зародилось в ней, и испугалась за него. Она вспомнила, как маленький Джорджо плакал в кинотеатре, когда на экране умирала мать олененка Бемби, смертельно раненная охотником. Что тогда испугало его больше: возможность потери матери или страх остаться без поддержки в чужом, враждебном мире, как Бемби, который тоже плакал не столько о матери, сколько о себе?
      Джулия с усилием приподнялась и встала на колени. Голова раскалывалась, ухо и скула болели, но все это было ничто по сравнению с душевной мукой.
      – Чем же я так перед тобой провинилась, чем заслужила такое обращение? – спросила она.
      – Ничем, мамочка, – смущенно сказал Джорджо. – Я один во всем виноват, но только это не я был, а кто-то другой, я не такой, честное слово. – Сын говорил искренне, Джулия понимала это.
      Силы оставили ее. Она закрыла лицо руками и заплакала навзрыд, как ребенок. Потом встала и, чувствуя себя разбитой и старой, с трудом добрела до кровати сына. Горло перехватил спазм, ее знобило, как при простуде. Джорджо, сев на стул рядом с кроватью, молчал.
      – Ты просишь не сердиться и простить тебя, – сказала Джулия. – Как же мне не простить тебя, ведь ты мой сын! А сердиться я могу только на себя. И все равно, что-то в наших отношениях нарушилось, никогда больше между нами не будет того, что было прежде.
      Она сделала паузу, надеясь что-то услышать в ответ от Джорджо, но сын молчал.
      – Теперь о материальном. С сегодняшнего дня ты не получишь от меня ни единой лиры. Я как мать не могу, не имею права подталкивать к гибели собственного сына. Еда, одежда, проездной, крыша над головой – все это у тебя будет. Но на наркотики денег от меня ты не дождешься. Это окончательное решение. Хочешь что-нибудь сказать?
      – Мне очень стыдно, мама, – с трудом выговорил Джорджо. – Хочу ли я что-нибудь сказать? Может быть, и хочу, но не знаю, с чего начать. Одно я только сейчас знаю твердо: подобное никогда в жизни не повторится, обещаю.
      Джулия подняла на сына глаза.
      – Мне тоже стыдно, Джорджо, – призналась она. – Ведь я спровоцировала приступ твоей ярости, и за это ты можешь меня ненавидеть.
      Они посмотрели друг на друга – оба измученные и несчастные.
      – Я не ненавижу тебя, мама. Иногда во мне поднимается какая-то злоба против других и против самого себя, и это меня пугает. В душе же я не изменился, я такой же, как был, и тебя люблю по-прежнему. – Его голос сорвался, и он заплакал навзрыд.

      Трехпалубный красавец «Наутилус» стоял на рейде в живописной гавани острова Родос и был похож на приводнившуюся на волнах белоснежную птицу. Казалось, сейчас он легко взмоет ввысь и скроется в синей дали.
      Марта, подплывая к яхте на моторной лодке, залюбовалась ее изящными линиями и подумала, что лучшего места для праздника и придумать было нельзя. Сегодня она с утра бродила по узким улочкам средневекового города, поднимающегося величественным амфитеатром над изогнутой береговой линией Эгейского моря. Заходя в ювелирные магазинчики и сувенирные лавки, она накупила кораллов, глиняных кувшинов, кружев, газет и журналов со всего света, а также позаботилась о подарках для гостей. Вечером каждый из приглашенных получит сувенир: маленькую золотую копию символа гавани Мандраки – оленя с олененком.
      Матрос выключил мотор, и лодка мягко коснулась борта яхты. Марта поднялась на палубу. Двое слуг меняли чехлы на шезлонгах и креслах, расставляли на столиках вазочки с цветами. Несмотря на то, что стоял октябрь, погода была райская.
      Марта на ходу сделала слугам несколько замечаний своим привычным командным тоном и вошла в просторную кают-компанию. Диваны и кресла были здесь цвета золотого песка, а деревянные стены – кремового оттенка. Марта придирчиво оглядела помещение и заметила, что некоторые серебряные безделушки потускнели. «Надо сказать, чтобы почистили», – подумала она, направляясь в свою каюту.
      Здесь преобладали оранжево-красные тона. Лишь покрывало на широченной кровати было молочного цвета, но на его светлом поле красовались вышитые вручную кораллы. Марта бросила на постель кипу только что купленных журналов и, заметив на столике роман «Как ветер», прочитанный ею за прошлую ночь, с остервенением разорвала его на части и бросила в мусорную корзину. После этого, словно избавившись таким образом от самой Джулии де Бласко, она со вздохом облегчения улеглась и взялась за телефон.
      – Ну что, моя драгоценная Теа, – обратилась она к дочери насмешливым тоном, – когда я тебя увижу?
      – Я вылетаю из Милана двухчасовым рейсом, – ответила Теа.
      – Прекрасно, – обрадовалась Марта. – На аэродроме тебя будет ждать машина, на ней доедешь до пристани, а там пересядешь на моторку.
      – А я думала, придется добираться вплавь, – весело бросила Теа.
      Но у Марты начисто отсутствовало чувство юмора. Ее обижали даже самые безобидные шутки.
      – Ты, как всегда, не можешь без колкостей, – фыркнула она в ответ.
      – Большой праздник намечается? – решив не обострять отношений, миролюбиво спросила Теа.
      – Да, поэтому я и хочу, чтобы ты приехала. Как у тебя, кстати, дела?
      – Хорошо, – ответила Теа.
      – Ты не слишком-то многословна. – В голосе Марты послышался укор.
      – Просто нечего рассказывать.
      – Как дела в манеже?
      – Лучше некуда. Учеников становится все больше, наше с Марчелло расписание забито до отказа, – с гордостью сказала Теа.
      – Сколько же у вас сейчас лошадей?
      – Четырнадцать.
      – Не слишком густо.
      – Согласна, но, если все будет хорошо, Марчелло надеется, что весной мы купим еще парочку и наймем еще одного инструктора.
      – Ты небось вся навозом провоняла, уже забыла, как французские духи пахнут, – не сдержавшись, уколола дочь Марта.
      – Мама, давай договоримся, оставь хотя бы на время свои шуточки, особенно в адрес Марчелло.
      – Обещаю. Я буду всем рекламировать ваше заведение, – пообещала Марта.
      – И этого делать не надо.
      – Ну как ты не понимаешь? Моя дочь живет с аристократом, да не просто с аристократом, а с последним отпрыском графов Бельграно, и имеет загородную школу верховой езды! Это просто шикарно, а ты не разрешаешь мне похвастаться! Кстати, почему ты не берешь Марчелло с собой?
      – Потому что у нас нет служащих, и Марчелло придется работать за двоих, пока я буду прохлаждаться на острове Родос.
      Теа, несмотря ни на что, любила мать и с радостью приняла ее предложение приехать, хотя догадывалась, что Марта ждет от нее последних светских сплетен и особенно подробностей о жизни отца с Джулией де Бласко.
      – Ну, вам видней, – заторопилась Марта, – целую, жду.
      Раздался деликатный стук в дверь, и в каюту вошла горничная.
      – Из ателье Заиры Манодори-Стампа прислали ваше новое платье, синьора, – сказала девушка. – По-моему, изумительное.
      Мелина была гречанкой. Перед Мартой она благоговела, как перед божеством, и безропотно сносила ее капризы и гнев. Случалось, что Марта и руку на нее поднимала, но служанка не роптала и прощала обожаемой хозяйке все.
      – Прекрасно. – Марта довольно улыбнулась и подумала, что сегодня вечером она должна блистать, как настоящая королева бала. На свое обручение с Кенделлом она пригласила пятьдесят избранных – сливки светского общества. Среди приглашенных были и знаменитые журналисты – Лиза Боннер из «Венити Фэр» и Гюнтер Патрик из «Таймс».
      Информация о сегодняшнем приеме появится во всех крупнейших газетах и журналах и наверняка попадется на глаза Гермесу. И, конечно же, будут фотографии. Пусть ее первый муж полюбуется, какую женщину он бросил ради своей писательницы! Марта ясно представила себе Гермеса, но тут же рядом с ним возникло и лицо Джулии, и Марту охватила ярость.
      – Убирайся, Мелина! – рявкнула она на девушку, и та поспешила исчезнуть с глаз разгневанной хозяйки.
      Марту переполняли ненависть и зависть к Джулии де Бласко. Всю ночь напролет она читала ее роман и не могла оторваться. Приходится признать, что чтение и в самом деле захватывающее: много событий, много действующих лиц, много тонкой авторской иронии.
      Среди главных героев Марта без труда узнала и Джулию, и Гермеса, и себя, причем, сколько ни придиралась, ничего оскорбительного в свой адрес не обнаружила. Персонажи романа не разделялись на положительных и отрицательных; у «хороших» было немало недостатков, у «плохих» – немало достоинств. Иногда у писательницы хромал стиль, и Марта злорадствовала, находя шероховатое место.
      «Как же я тебя ненавижу!» – подумала она про Джулию и вздохнула. Если бы не эта шлюха, строящая из себя святошу, Гермес никогда бы от нее не ушел, Марта в этом не сомневалась. Конечно, Гермес немногого стоит, дело не в нем, а в самом факте: она оказалась брошенной и, что самое обидное, вынуждена была покинуть Италию навсегда. Гермес обещал не раздувать скандала, в котором Марта сыграла зловещую роль, но потребовал от нее, чтобы она отправилась за границу.
      Издалека Марта ревниво следила за судьбой «этой выскочки», как она называла про себя Джулию, болезненно реагируя на ее творческие успехи и завидуя ей черной завистью: у счастливой соперницы жизнь била ключом, а ее собственное существование казалось Марте пустым и бессмысленным.
      Конечно, ей было глупо жаловаться. Будучи единственной дочерью медицинского светила, а потом женой крупнейшего хирурга, она имела все, что хотела. Теперь она и вовсе невеста известного на весь мир косметолога, который, точно настоящий волшебник, превращает старых уродок в юных красавиц. Его пациентки, женщины знаменитые и богатые, готовы были отдать целое состояние, лишь бы подольше оставаться молодыми и привлекательными.
      Марта рассеянно листала итальянскую газету и вдруг в разделе хроники увидела Джулию. Волна ярости вновь накатила на нее, потому что рядом с ненавистной Джулией стоял Франко Вассалли. У писательницы вид был усталый, даже измученный, и это немного порадовало Марту – не все, видно, гладко у этой хищницы, хоть она и пыжится из последних сил.
      «Писательница Джулия де Бласко и финансист Франко Вассалли на выставке Больдини в палаццо Реале, – прочла Марта подпись под фотографией. – Частный телевизионный канал, владельцем которого является Франко Вассалли, приступил к съемкам фильма по последнему бестселлеру миланской романистки».
      Марта улыбнулась. Неужели она дождалась наконец своего часа? Гермес, бросивший ее ради другой, теперь сам оказывается в ее роли! У Вассалли есть все – деньги, ум, напор, обаяние; ни одна женщина не устоит перед таким очаровательным соблазнителем.
      Марта поднялась с постели и подошла к зеркалу. «Представляешь, как обрадуется Гермес, когда узнает, что его «верная» подруга наставляет ему рога? – мысленно спросила она свое отражение. – Сегодня человек поверг в прах другого, а завтра сам валяется в грязи. Такова жизнь, ничего не поделаешь. А мне пора заняться собой. Сегодняшний прием должен произвести фурор».

      На выставке Джованни Больдини Джулия случайно встретила Франко Вассалли.
      Бродя по залам, она пыталась проникнуться прекрасным и, к сожалению, безвозвратно утерянным духом прошлого века, запечатленным талантливым художником на его картинах, но настоящее держало ее в своих тисках, не давая забыться. Джулии казалось, что она блуждает во мраке. Сколько ни старалась, она не могла разглядеть даже слабого проблеска света.
      Ей было очень трудно и одиноко. Излить душу Гермесу она не осмеливалась и решила посоветоваться с Лео, которого после долгих поисков нашла на другом краю света, в перуанских горах, куда газета отправила его за материалом об археологических раскопках.
      Когда Джулия дозвонилась ему, он очень удивился.
      – Как ты нашла меня в этом Богом забытом краю? – пораженный, спросил он свою бывшую жену.
      – Я везучая, – ответила Джулия.
      – И упорная, – добавил Лео.
      – Скажи, когда ты возвращаешься?
      – Понятия не имею, – со свойственной ему беспечностью сказал Лео. – Может быть, через неделю, а может быть, и через три. Как получится.
      – Лучше бы через неделю, – попросила Джулия. – Мне нужна твоя помощь, с Джорджо неладно.
      – Что ты имеешь в виду? – встревожился Лео.
      – Я имею в виду житейские проблемы.
      – А поконкретней нельзя?
      – Не по телефону, Лео. Приедешь, расскажу.
      – Ты ничего не преувеличиваешь? А то я тебя знаю, – все больше начиная тревожиться, допытывался Лео.
      – Нет, не преувеличиваю. То, что случилось, касается не только нашего сына, но и нас с тобой, его родителей.
      – Приеду как только смогу, – пообещал Лео.
      Вскоре после этого телефонного разговора Джулия получила приглашение на вернисаж и решила сходить, чтобы немного развеяться. Она заехала к своему парикмахеру, сделала прическу и даже купила для такого случая новое платье. Гермес предложил составить ей компанию, но она отказалась: ей хотелось побыть одной.
      Скользя рассеянным взглядом по картинам, Джулия вошла в небольшой зальчик, где был выставлен один-единственный портрет. Джулия остановилась, разглядывая хрупкую женщину, сидящую у распахнутого в сад окна. Ее черты были нежны и вместе с тем говорили о силе характера, взгляд мечтален и одновременно проницателен. Особую прелесть этой картине придавало сочетание женственных линий фигуры с пламенеющими красками цветущих за окном роз. Эти розы, заглядывающие в окно из сада, напоминали летний закат.
      Джулию охватили воспоминания. Она увидела дедушкин сад и просторы полей за оградой, самого дедушку Убальдо и с трудом удержала подступившие к горлу рыдания.
      – Как поживаете, синьора де Бласко? – раздался у нее за спиной мужской голос, и она, обернувшись, увидела Франко Вассалли.
      Вспышка фоторепортера запечатлела их в эту секунду: оба улыбаются вежливыми, чуть смущенными улыбками.
      – Прелесть, правда? – сказал Вассалли, разглядывая портрет.
      – Нет, это слово не годится, – возразила Джулия. – Портрет очень грустный, при взгляде на него щемит сердце.
      – Не думал, что когда-нибудь увижу его снова. – Вассалли поднес к губам ее руку.
      – Почему?
      – Он был выставлен в витрине антикварной лавки, и, когда я спустя несколько дней решил купить его, портрета уже не было.
      – Картины покупают и продают, – заметила Джулия. – Спасибо, что владельцы не держат их взаперти, а дают возможность нам, смертным, ими любоваться. Это самое главное.
      – Почему этот портрет наводит на вас грусть? – с любопытством спросил Вассалли.
      – Очень личные и очень давние воспоминания.
      Они вышли из палаццо Реале на вечернюю площадь и медленно двинулись по брусчатой мостовой в сопровождении Волка.
      – Мне этот портрет напоминает маму. – Вассалли вернулся к прерванной теме. – Она могла бы быть великолепной моделью для Больдини.
      – Как она? Что вам о ней известно? – спросила Джулия.
      – Мне прислали ее фотографии. Знаете, эти моментальные фотографии, сделанные «Полароидом»? Выглядит она спокойной. Чутье подсказывает мне, что с ней все в порядке. Мать всегда мужественно переносила удары судьбы, она сильная женщина. Я не перестаю ее восхищаться.
      Джулия почувствовала нежность и любовь в его голосе.
      – Да, надо быть очень мужественной, чтобы не сломаться под ударами судьбы, – думая о своем, задумчиво сказала Джулия.
      – Или наивной, как дитя, – добавил Вассалли. – Ничего не помнить.
      – Как бы я хотела ничего не помнить! – неожиданно для самой себя вырвалось у Джулии.
      Вассали удивленно остановился.
      – Скажите, какая вы, Джулия де Бласко? – тихо спросил он.
      – Ранимая, неуверенная в себе, колючая. И наверное, самое главное, мне трудно уживаться с самой собой. Я не нравлюсь себе, синьор Вассалли.
      – Это непростительно, – смеясь, сказал он. – Такая красивая, такая необыкновенная женщина, как вы, не может не нравиться.
      Они свернули на виа делле Оре, которая в этот вечерний час была почти пуста. Звук их шагов, усиленный эхом на этой безлюдной узкой улице, вызывал ощущение, будто они остались вдвоем в пустынном городе. Джулия вдруг резко повернулась к своему спутнику и, нахмурив брови, спросила:
      – Послушайте, а что вы хотите, кроме прав на мой роман?
      Он положил ей руки на плечи и заглянул в глаза своим пронзительным волнующим взглядом.
      – Я хочу тебя. – Он притянул ее к себе и поцеловал в губы долгим властным поцелуем.
      Джулия забыла в эту минуту и о Гермесе, который ее боготворил, и о ребенке, которого она носила в себе, и о неразрешимых проблемах с Джорджо. Больше всего на свете ей хотелось ответить словами: «Я тебя тоже», но запреты, живущие в ней с детства, были сильнее чувств, и не в ее силах было их нарушить.
      – Здесь мы попрощаемся, – твердо сказала она и, остановив такси, поспешно села в машину.

      Лео, поджидая Джулию, аккуратно разложил на тарелке нарезанный сыр и выпустил на горячую сковородку два яйца.
      – Я и не надеялась, что ты так скоро вернешься, – удивленно сказала Джулия, входя в кухню.
      – Когда властелин зовет, подданные бросают свои дела и торопятся на его зов, – торжественно произнес Лео, помешивая ножом яичницу.
      – Кто тебе открыл?
      – Амбра. Она только что ушла. А Джорджо где?
      – Курит в каком-нибудь укромном месте травку, я полагаю, – как о чем-то обыденном, сказала Джулия.
      – Курит травку? – непонимающе переспросил Лео.
      – Да, курит травку, косит, шмалит, не знаю, как еще это называется.
      – Называется что?
      – То, что делает наш сын, Лео. Джорджо – заядлый курильщик гашиша, так, во всяком случае, он сам мне заявил.
      Лео застыл с ножом в руке.
      – Джулия, ради Бога, объясни наконец что происходит? Ты хочешь сказать, что наш Джорджо, которому нет еще и шестнадцати, пристрастился к наркотикам? Может быть, он просто попробовал пару раз, как многие мальчишки в его возрасте?
      Лео, всю жизнь с успехом избегавший проблем, невольно старался приуменьшить серьезность происходящего.
      – Лео, я знаю, как ты относишься к наркотикам. Я тоже не приемлю эту отраву и готова принимать участие в любых акциях, направленных против «белой смерти», потому что не хочу, чтобы молодежь приучалась к наркотикам. Но сейчас речь не о многих, а об одном – нашем единственном сыне, ты понимаешь разницу?
      – Джорджо живет в своем времени. Это поколение считает, что в жизни все надо попробовать на себе. Он попробовал, и точка. Я уверен, что он больше не будет.
      – Две точки и открытые кавычки, потому что мальчик, который пробует это, уже автоматически попадает в группу риска.
      – Не преувеличивай. В Африке, например, после ужина гостям обязательно предложат покурить гашиш, как у нас – выпить рюмочку граппы.
      – Ты не хочешь понять, – Джулия с трудом сдерживалась, – что я сейчас не обсуждаю с тобой мировые проблемы наркомании, я говорю о нашем сыне. Речь идет не о сигарете с марихуаной, пущенной однажды по кругу среди мальчишек, а о привычке. У Джорджо есть мерзкое приспособление, этакий глиняный раструб, называемый чилимом, куда набивается смесь табака с пастой из гашиша, а затем вдыхается в легкие. Он курит эту гадость ежедневно, пойми же ты наконец, у него уже выработалась зависимость!
      Теперь Лео понял. Он застыл у плиты, глядя неподвижным, невидящим взглядом на сгоревшую яичницу. Потом выключил газ и обнял Джулию, которая наконец дала волю слезам.
      – Успокойся, дружок, – приговаривал он, гладя ее по спине, – прошу тебя, успокойся!
      Перешагнув через давние обиды, они с годами действительно стали добрыми друзьями. Хороший муж из Лео не получился, но, положа руку на сердце, и Джулия не была идеальной женой. Влюбившись в женатого мужчину, она пошла наперекор тогдашним устоям и переехала к нему жить. Семья из-за этого поступка порвала с ней всякие отношения.
      Спустя некоторое время они с Лео зарегистрировали брак, но сделали это скорее в угоду общественному мнению. Их совместная жизнь складывалась трудно: Джулия была слишком непримирима к слабостям мужа, не прощала ему даже малейших проступков, а измен и подавно. Разойдясь, они стали гораздо ближе друг другу, чем когда жили под одной крышей.
      – Я совсем дошла до ручки, – призналась Джулия, вытирая слезы.
      – Ты теперь не одна, вместе мы что-нибудь придумаем.
      – Очень на это надеюсь, Лео.
      – У меня в голове не укладывается. Неужели все действительно так ужасно? – спросил Лео.
      – А ты сам так не считаешь?
      – Считаю, конечно, если все обстоит именно так, как ты описываешь.
      Джулия хотела возразить, но Лео жестом ее остановил.
      – Я не обвиняю тебя в искажении фактов, дорогая, я говорю о другом. Мне трудно судить объективно – ведь ты его растила, не я. Наши отношения с Джорджо ни к чему нас обоих не обязывали, он воспринимал меня скорее как приятеля, чем как отца. Воспитывать его у меня никогда не хватало духу. Если говоришь ребенку «нет», он считает тебя занудой и деспотом, а мне всегда хотелось быть с ним на равных. Он вырос на твоих глазах, я ведь редко его вижу. – Лео замолчал, подбирая слова, и деликатно спросил: – Скажи, неужели ты ничего не замечала?
      – Уже несколько месяцев я вижу, что он не в своей тарелке: не может сосредоточиться на занятиях, раздражается по любому поводу, куда-то уходит…
      – Почему же ты мне ничего не говорила?
      – А что бы ты сделал, интересно? От тебя никогда никакого толку не было!
      – Откуда в тебе столько злости, Джулия? – сдерживая себя, миролюбиво спросил Лео, чувствуя в глубине души свою вину перед бывшей женой.
      – Нет у меня никакой злости. Ты спросил, я ответила то, что думаю.
      Лео запустил пальцы в свою густую шевелюру и растерянно пробормотал:
      – Не знаю, не знаю… А может, это такая форма протеста? Ответная реакция?
      – Ты хочешь во всем обвинить меня?
      – Джулия, ради всех святых, я никого ни в чем не обвиняю. Почему надо обязательно искать виноватых?
      – Потому что всегда кто-то виноват.
      – Я не собираюсь делать из тебя козла отпущения.
      – Какое благородство! – с сарказмом сказала Джулия. – Большое спасибо.
      – Джулия, я знаю, что все было на тебе… – смущенно начал Лео, но Джулия перебила его:
      – Да, на мне. Я изо всех сил старалась, чтобы Джорджо не чувствовал себя ущербным, брошенным, я за двоих тянула лямку – за мать и за отца, потому что настоящего отца у него нет и никогда не было. И не говори мне, что у тебя работа, командировки, газета, чушь все это! Когда человек хочет, он всегда найдет время. Но ты привык порхать по жизни, как мотылек, Лео, ты всегда был таким, еще до рождения Джорджо. Для тебя важнее женская юбка, чем семья, тебе интересно где угодно, только не дома. Признайся, разве у тебя хоть раз болела душа за нашего мальчика? – Джулия говорила убежденно, потому что была уверена в своей правоте.
      – Значит, я – козел отпущения, а ты чиста как ангел? – обиженно спросил Лео.
      Оба уже втягивались в бесконечную, мучительную ссору, совсем как в молодости, но Джулия заставила себя остановиться.
      – К чему эти взаимные обвинения? – устало спросила она. – Сейчас не о нас речь, а о нашем сыне. Хоть раз в жизни мы должны почувствовать свою ответственность перед ним, мы оба, и сделать все, чтобы он вернулся к нормальной жизни.
      – Кстати, что он будет есть, когда придет? – бросив взгляд на сгоревшую яичницу, спросил Лео.
      – Он съест все, что найдет в холодильнике, – ответила Джулия. – Такой неуемный аппетит – это первый признак начинающейся наркомании.
      – А ты не приготовишь ему что-нибудь горячее? Не дело есть всухомятку.
      – Типично мужская психология: я, дескать, занят, у меня работа, свои дела, а твое место на кухне, женщина, у плиты, на большее ты не способна.
      – Может быть, если бы ты была хорошей хозяйкой и заботливой матерью, мы сейчас не разговаривали бы о таких тяжелых проблемах, – с упреком сказал Лео.
      – Кто бы говорил, только не ты! – взвилась Джулия. – Забыл, почему я пошла работать в редакцию «Опиньоне»? Могу напомнить. У нас не было ни гроша, и ты долго уговаривал меня не отказываться от выгодного места. Слава Богу, что я материально независима, иначе на что бы мы с Джорджо жили? Я его растила одна, одевала, обувала, покупала игрушки. Ты хоть раз поинтересовался, легко ли мне одной? Нет, какое там! У тебя работа, у тебя вечные романы, тебе не до ребенка.
      – Оставь в покое мои романы, – выходя из себя, крикнул Лео. – Можно подумать, что ты ведешь жизнь монахини.
      – Ты смеешь упрекать меня за то, что у меня есть Гермес? – Джулия чуть не задохнулась от возмущения.
      – Не пытайся убедить меня, что в твоей жизни только и были мы с Гермесом.
      – Тебя это не касается, потому что ты бабник, юбочник и донжуан!
      – Между прочим, – сказал Лео после небольшой паузы, – ребенка хотела ты, а не я.
      – Верно, поэтому ты ни при чем. Ты решил стать для Джорджо великодушным другом, зато я, в силу своей ответственности, заменила ему отца. Но это не моя роль; более естественно, если бы я была для него нежной и ласковой матерью.
      – Нежной и ласковой матерью? – с иронией повторил Лео. – И какой смысл ты вкладываешь в это идиллическое понятие? Ты же танк, а не слабая женщина, твоей одержимости могли бы позавидовать даже исламские фундаменталисты! Если у тебя сын, значит, он должен быть самым красивым, самым умным, самым благородным. Все должны им восхищаться, ставить его в пример. Ты дала ему жизнь, а взамен стала распоряжаться его мыслями, чувствами, всей его жизнью. Как заправский диктатор, ты насаждаешь свою волю, ты задавила его!
      – Ах, вот оно что, задавила! – яростно защищалась Джулия. – Почему же ты не боролся за своего сына? Не вырвал его из рук матери-тирана? Ты наблюдал за происходящим издали, ни во что не вмешиваясь, потому что ты слабак, а сейчас в тебе говорит одна только ревность.
      – Слабак? Ревность? Это что-то новенькое! – Лео сорвался на крик. – Почему ты раньше во мне этого не замечала?
      – Очень жаль, что не замечала. Если бы я поняла это раньше, я бы вела себя иначе с тобой, и, возможно, мы бы не разошлись, а наш сын рос бы в полноценной семье. Я не должна была воспринимать всерьез твои выходки, потому что ты сам так и остался ребенком. Ты потому и детей не хотел заводить. Избалованный ребенок не может быть хорошим отцом.
      – Ты тоже была почти девчонкой, когда мы поженились.
      – Но жизнь сделала меня взрослой. Ты же взвалил на мои плечи всю ответственность, а сам продолжал жить в собственное удовольствие. Но все кончается, кончилось и твое затянувшееся безоблачное детство. Речь идет о жизни твоего единственного сына, я жду от тебя решения.
      – Джулия, я не узнаю тебя, – растерянно пробормотал Лео. – Что ты хочешь?
      – Я хочу спасти Джорджо, если только это еще возможно.
      – Зачем ты меня так пугаешь? – Лео сник, в его глазах застыла растерянность.
      – Я тебе еще не все рассказала, – уже немного успокоившись, тихо сказала Джулия и поставила под струю воды почерневшую сковородку.
      Лео взял в руки ее лицо и заглянул в измученные глаза.
      – Что еще, дорогая?
      – Джорджо избил меня. В его глазах была ненависть ко мне, я это видела. Ты прав, я всю жизнь подавляла его, и он наконец взбунтовался. В этой сцене не он был виноват, а я, только я.
      Лео заметил под слоем макияжа темное пятно – такой синяк мог образоваться только от сильного удара.
      – Чем же ты виновата?
      – Тем, что спровоцировала этот приступ злости, разбудила в нем зверя. Лео, поговори с ним, попроси его простить меня!
      Силы оставили Джулию, и она заплакала.
      Лео нежно прижал к себе свою бывшую жену. Он понимал, что она сама не своя от горя, и его задача – помочь ей вернуть душевное равновесие и вытащить из пропасти сына.

      Жорж Бертран влетел в кабинет Пьера Кортини, как разъяренный бык.
      – Хочу голову Франко Вассалли, – прорычал он.
      – Только и всего? – с усмешкой спросил Пьер.
      – Как можно скорей, понял? – Глаза банкира сверкали бешенством.
      Пьер спустил очки на кончик носа и посмотрел на патрона снизу вверх. В его взгляде мелькнуло насмешливое презрение.
      – Единственное, что я могу, – сказал он таким тоном, точно доктор надоедливому пациенту, – это связаться с Вассалли и попытаться найти какое-то компромиссное решение.
      – На третьей линии синьор Вассалли, он хочет поговорить с вами, синьор Бертран, – раздался в эту минуту из селектора голос секретарши.
      – Легок на помине! – воскликнул Пьер. – Кто будет с ним разговаривать, ты или я?
      – Сейчас я его прижму к стенке, – воинственно произнес Бертран, – а ты на всякий случай запиши наш разговор на магнитофон.
      Пьер нажал какие-то кнопки, и Бертран начал разговор.
      – Привет, – сказал он как можно более непринужденно, однако голос его не послушался и прозвучал холодно и зло.
      – Чем я заслужил твое недовольство? – искусно изображая удивление, спросил Франко. – По-моему, ты ко мне несправедлив, тем более что войну объявил ты, а не я. Разве ты забыл, дорогой Жорж, что неделю назад хотел отнять у меня «Интерканал»?
      – Зато ты нарушил правила игры, – парировал Бертран.
      – Я же не обобрал тебя до нитки, – возразил Франко. – Обратиться в трудную минуту за помощью к солидному банкиру – это вполне по правилам.
      – Что ты надумал? – У Бертрана появилась надежда, что еще удастся договориться.
      – Скажу при встрече. Знаешь, лишняя осторожность никогда не помешает. Телефоны прослушиваются, разговоры записываются на пленку. Чем меньше информации, тем спокойней. Иногда одно необдуманное слово может поставить под удар и самую выгодную сделку. Я так вообще сейчас под колпаком у полиции. Из-за похищения матери.
      – Надеюсь, ты скоро расплатишься с похитителями, – не сдержался Бертран. – Всегда найдутся друзья, готовые помочь.
      – Мои счета заблокированы по распоряжению городских властей. Денежные операции временно приостановлены. Это ужасно, – словно рассчитывая на сочувствие побежденного врага, сказал итальянец.
      – Ничего, ты найдешь выход, – усмехнувшись, заметил француз, у которого еще хватило сил на иронию.
      – Надеюсь, – как ни в чем не бывало вздохнул Вассалли.
      – Теперь у тебя часть доли Грея. Он небось на седьмом небе от счастья. Еще бы! Нежданно-негаданно на него пролился золотой дождь.
      – Я тоже доволен.
      – Послушай, ты зачем позвонил? – Бертран снова начал свирепеть. – Должна же быть какая-то причина. Ты ничего не делаешь просто так.
      – У меня есть деловое предложение. Очень выгодное.
      – В настоящий момент я не принимаю предложений, даже выгодных.
      – Тебе неинтересно узнать суть дела? – с наигранным удивлением спросил Вассалли. – Это на тебя не похоже. Жаль, что ты отказываешься, тем более что речь идет о каких-то шести миллионах фунтов стерлингов, причем риск нулевой.
      – Давай ближе к делу!
      Вассалли понял, что банкир попался на удочку, и небрежно продолжал:
      – Это совсем новый проект.
      – Из какой области? – с любопытством спросил Бертран.
      – Из области кино. Слышал про братьев Люмьер? Я решил основать центр кинопродукции.
      – Почему бы тебе не заехать ко мне? – с трудом сдерживая нетерпение, предложил Бертран. – Заодно и поболтаем.
      – Что ж, можно, – как бы нехотя согласился Вассалли. – Если позволишь, я возьму с собой Луи Фурнье. Он парень с головой, к тому же надежный друг, помог мне в трудную минуту, а я добро не забываю.
      Бертран, не говоря ни слова, бросил трубку. В нем клокотала злость, еще слово – и он бы не сдержался.

      Джулия, доехав до замка, свернула на север и вскоре уже была в предместье Модены. Справа и слева от виа Эмилия поднимались большие и маленькие производственные строения, до неузнаваемости изменившие чудный равнинный пейзаж ее детства.
      Время от времени попадались доживающие свой век крестьянские кирпичные дома, она узнала пару старых остерий, в которые ходила когда-то с дедушкой Убальдо. Большинство таких заведений давно разорились, уступив место дорогим ресторанам, а эти оставались на плаву благодаря туристам – их в сезон полно по всей Италии. И длинные ряды тутовника остались. Джулия вспомнила сочные ягоды, которыми любила лакомиться в детстве.
      За поворотом открылась каменная арка, в центре свода которой по-прежнему красовался герб маркизов Манодори-Стампа. Кованые ворота сверкали свежей черной краской, как и в тот жаркий летний день, когда дедушка привез ее сюда и она с удивлением узнала, что Заира стала женой хозяйского сына. Сегодня она владелица самого известного в Италии дома моды. А когда-то жила в бедной семье по соседству от дедушки, и десятилетняя Джулия, впервые увидев ее тридцать лет назад, буквально влюбилась в пышногрудую молодую девушку. Заира показалась тогда ей, маленькой девочке, воплощением женственности, эталоном красоты. Она мечтала когда-нибудь тоже стать такой.
      Остановив машину, Джулия вышла и приблизилась к воротам. Они оказались закрытыми, но за ними, правее аллеи, ведущей к особняку, Джулия услышала голоса и, повернув голову, увидела бассейн, которого прежде не было. «Глупо было считать, что за тридцать лет ничего не изменилось», – усмехнувшись, подумала Джулия и вернулась к машине.
      Вот она и на месте, но узнать здесь ничего нельзя. Дома вокруг перестроены, окружавшие их некогда обширные усадьбы разбиты на маленькие участки, и на каждом стоит по коттеджу. Заира осуществила свой план, о котором рассказывала ей после смерти деда: превратила эту окраину Модены в зону отдыха. И только одно строение архитектор по просьбе Заиры оставил в нетронутом виде – дом Убальдо Милковича.
      Когда Джулия приезжала сюда в последний раз, ей только исполнилось восемнадцать, и она была тогда влюблена в Лео Ровелли. Родители отправили ее разобрать дедушкины вещи, потому что она всегда была его любимицей. Надо было освободить дом, потому что вскоре после смерти Убальдо Милковича они получили уведомление, что срок аренды истек. Мать Джулии Кармен не хотела возобновлять контракт и послала Джулию в Модену, чтобы та отказалась от дальнейшей аренды дома. Занимаясь в конторе по найму оформлением бумаг, Джулия случайно узнала, что все окрестные дома принадлежат теперь маркизе Манодори-Стампа.
      – Я купила горсточку воспоминаний, – сказала тогда Заира, которая хоть и стала маркизой, не хотела забывать своего полного лишений прошлого.
      Заира уговорила Джулию продлить аренду и назначила чисто символическую плату, которую Джулия исправно платит по сей день. И хотя она с тех пор ни разу сюда не возвращалась, для нее было важно знать, что дом существует, и в нем живет память о счастливом детстве и горячо любимом дедушке Убальдо.
      Сейчас, переживая тяжелый момент в жизни, она решила приехать сюда, чтобы побыть одной и разобраться в себе. Побросав в дорожную сумку самое необходимое, Джулия села в машину и помчалась в Модену, надеясь, что встреча со старым домом поможет ей найти верные решения.
      Джулия позвонила в начищенный до блеска латунный колокольчик, и в ответ раздался собачий лай. Потом из соседнего нового дома выбежал красивый ирландский сеттер, а за ним вышла черноволосая грациозная девочка с большими миндалевидными глазами и, приветливо улыбаясь, поспешила к калитке.
      – Ты кто? – улыбнувшись в ответ, спросила Джулия.
      – Тихо, Тоби! – прикрикнула девочка на собаку и после этого ответила Джулии: – Я дочь сторожа, Заира. Вы кого-нибудь ищете?
      – Я хочу пройти в дом Убальдо Милковича.
      – Командира Филина! – нисколько не удивившись, сказала девочка. – Здесь все о нем знают. Вы были с ним знакомы?
      – Я его внучка, – ответила Джулия.
      – Значит, вы писательница, – заключила девочка и, придерживая сеттера за ошейник, открыла калитку. – Входите, пожалуйста, а я пока поставлю вашу машину в гараж.
      – Почему тебя зовут Заирой? – спросила Джулия, когда машина уже стояла в гараже.
      – Потому что так зовут маркизу Манодори-Стампа. Мои родители говорят, что это имя приносит удачу. К тому же маркиза – моя крестная.
      Джулии пришлось повозиться с замком. Последний раз она открывала эту дверь еще до рождения дочери сторожа.
      – Маркизу все знают, ее ателье лучшее из всех, – с гордостью сказала девочка. – Вы с ней давно знакомы?
      – Мне было столько же, сколько сейчас тебе, когда мы подружились.
      Замок наконец открылся.
      – Тогда она еще не была маркизой. – Девочке хотелось похвастаться своей осведомленностью.
      – Верно, не была. Она была дочерью сторожа, как и ты, – рассеянно сказала Джулия, окидывая взглядом темную кухню.
      – Может, вам помочь, синьора? Здесь все в пыли. Мама иногда проветривает дом, но пыль не стирает. Здесь ничего нельзя трогать, маркиза сказала, чтобы все оставалось в том виде, как было при жизни командира Филина.
      Сняв с веревки у камина тряпку, девочка протерла обеденный стол.
      – Спасибо тебе. – Джулия взяла у нее из рук тряпку. – Но нет смысла наводить здесь чистоту. Я приехала ненадолго. Побуду немного и уеду. Ты можешь идти. Если мне что-нибудь понадобится, я тебя позову. Мне хочется побыть одной, договорились?
      Джулия поцеловала маленькую Заиру в щеку и, когда та вышла, бесшумно закрыв за собой дверь, распахнула окна. В углу висело дедушкино охотничье ружье, на полочке стояли книги ее детства – Сальгари и Рафаэль Сабатини; лежали дневники, которые она вела каждое лето. В буфете были расставлены знакомые тарелки, чашки и кружки. Из этой, самой большой, дедушка Убальдо по утрам пил кофе с молоком. В специальном шкафчике она нашла то, что когда-то было аптечкой – банки с засохшими мазями, пустые склянки из-под лекарств. Нашла Джулия и бритвенные принадлежности. В этот алюминиевый стаканчик дедушка наливал горячую воду, а эту плошку он ставил сверху, чтобы мыльная пена, которую он тщательно взбивал кисточкой, была теплой. И опасную бритву с перламутровой ручкой Джулия вспомнила. Она поблескивала в руках дедушки тускловатым блеском, когда он водил ею по своим щекам.
      Джулия поднялась наверх и стала осторожно снимать с кровати газеты, которыми сама же укрыла ее, уезжая. Здесь, на этой кровати, она стала женщиной. Ее первым мужчиной был Лео Ровелли – уже тогда известный журналист, будущий муж и отец ее сына.
      Открыв платяной шкаф, она потрогала костюмы, провела рукой по задубевшей плащ-накидке партизанских лет, которую дед берег как зеницу ока. Внизу аккуратно стояли ее детские туфельки. Джулия закрыла дверцы шкафа и снова спустилась в кухню.
      В нежилом доме было холодно. У камина она увидела сложенные дрова и разожгла огонь. Когда пламя разгорелось, Джулия придвинула к камину стул, села и прикрыла глаза. Впервые за много дней она почувствовала облегчение, словно из сердца вынули занозу, доставлявшую нестерпимую боль и днем, и ночью.

      – Никогда ничего подобного не видела! Самый жалкий прием из всех, на каких я бывала. Лангусты как резина, мороженое подтаяло, кофе холодный. Эти греческие музыканты играют кто во что горазд, а про танцовщиц и говорить нечего – глухая провинция. Послушай, Заира, какого черта ты меня сюда притащила?
      Дорина Вассалли накинула на плечи шаль и поднялась на верхнюю палубу, чтобы быть подальше от всей этой веселящейся внизу публики.
      – Что ты изображаешь из себя принцессу? – укоризненно спросила Заира. – Разве ты не знаешь, что эти приемы похожи друг на друга? Хозяева и гости демонстрируют себя, свои сногсшибательные наряды и драгоценности, а журналисты запасаются материалом для газет и журналов, которые потом с завистью читает обыватель.
      – А мне-то зачем все это?
      – Не скажи. Если тебя пригласили, значит, ты «IN», а если пригласить забыли – «OUT». Каждый хочет оказаться среди избранных. Кроме всего прочего, для Марты это повод похвастаться великолепной яхтой и дать понять бывшему мужу Гермесу Корсини, что она в полном порядке. – Говоря, Заира нежно гладила подругу.
      – Давай уедем отсюда, – капризно попросила Дорина, – мне до смерти скучно.
      – Ты не хочешь попробовать торт и услышать об объявлении помолвки хозяйки бала со знаменитым хирургом? – глядя на Дорину смеющимися глазами, спросила Заира. – Марта нам этого никогда не простит. Не забывай, что она одна из самых выгодных моих клиенток, так что ради бизнеса можно и потерпеть лишний час.
      – Значит, ты здесь из корыстных соображений?
      – Да, моя наивная девочка, – сказала Заира театральным тоном, – я прилетела сюда исключительно из меркантильных интересов, потому что не хочу потерять Марту.
      – Она так тебе нравится? – ревниво спросила Дорина.
      – Бесспорно, она красивая женщина, – уклончиво ответила Заира.
      – Я спросила, нравится ли она тебе, – не отступала Дорина.
      – Мне нравишься ты. – И Заира обняла подругу.
      – Но в десятку самых элегантных женщин мира ты включила ее, а не меня.
      – Тоже бизнес, – улыбнулась Заира. – Реклама для стилиста даже важнее удачной коллекции.
      – Давай сбежим отсюда, – томно прошептала Дорина, – я хочу побыть с тобой вдвоем.
      – Ты думаешь, я не хочу? Но потерпи немножко, прошу тебя, – лаская, уговаривала ее Заира, – у нас вся ночь впереди.
      Дорине было хорошо с маркизой. Чувственная Заира открыла ей совсем другую любовь, в которой было столько неизъяснимой нежности, что бывшая жена финансиста чувствовала себя по-настоящему счастливой. Они уже несколько лет были постоянной парой, и Дорина Вассалли все больше привязывалась к своей подруге, сумевшей дать ей то, чего не мог дать мужчина, даже такой, как Франко.
      Снизу слышалась музыка, временами раздавались взрывы аплодисментов. Заира прижала к себе Дорину и стала целовать ее со всевозрастающей страстью. Невольной свидетельницей этой сцены оказалась Теа, которая поднялась на верхнюю палубу, чтобы хоть немного побыть одной. Ей тоже было неуютно на этом балу, и она уже скучала по Марчелло и по лошадям. Увидев двух целующихся женщин, она готова была сквозь землю провалиться от стыда и предпочла вернуться обратно.
      На столе в центре кают-компании возвышалась громада трехъярусного торта, покрытого белой глазурью. На самом верху красовались два золотых сердца, пронзенные стрелой. Под одним сердцем было написано «Марта», под другим – «Джеймс».
      «Какая безвкусица!» – с презрением подумала Тея и перевела взгляд на мать, которая в этот вечер выглядела блистательно в прямом смысле этого слова: на ней было расшитое жемчугом платье из золотой парчи; великолепные золотистые волосы украшали нити из жемчугов, соединенных между собой тонкими золотыми звеньями. Казалось, Марта сошла с полотна эпохи Возрождения. Заира Манодори вложила в этот наряд всю свою фантазию, в результате чего получился настоящий шедевр: и идея, и ее воплощение были безупречны.
      Джеймс Кенделл, стоя рядом с невестой, выглядел каким-то отстраненным, даже слегка рассеянным. Время от времени он подносил руку ко лбу, словно хотел сбросить с себя странное оцепенение, мешавшее ему воспринимать происходящее.
      – Минуточку внимания, – произнес он, заставив себя наконец сосредоточиться, – мне хотелось бы сказать несколько слов. Прежде всего я благодарю всех, кто оказал нам честь и приехал на нашу помолвку.
      Его голос звучал устало и невыразительно, но Марта не обратила на это внимания. Оглядев гостей, она отыскала глазами дочку и сделала ей знак рукой, чтобы та подошла. Теа лишь улыбнулась ей в ответ и покачала головой.
      – Я благодарен судьбе за то, – продолжал между тем Джеймс Кенделл, – что она послала мне Марту. Я уже не раз был женат и чувствовал себя самым несчастным среди мужей. Встретив Марту, я словно заново родился. Теперь я самый счастливый среди обрученных, да простится мне этот нехитрый каламбур. В вашем присутствии, дорогие гости, я прошу эту удивительную женщину стать моей женой и продлить мое счастье на долгие годы.
      Пока звучали аплодисменты, Марта что-то шепнула жениху на ухо, и тот, подняв руку, добавил:
      – Еще два слова. В такой торжественный момент мы оба хотели бы видеть рядом с нами дочь моей невесты, очаровательную особу по имени Теа.
      Теа залилась краской. Первым ее порывом было спрятаться за спины гостей, но Марта, догадавшись об этом, сказала громким, требовательным голосом:
      – Иди же, дорогая, к нам, встань рядом со своей мамой!
      Опустив глаза, Теа нехотя двинулась в центр зала, понимая, что такое внимание к ней – вовсе не проявление материнской любви, а обыкновенная показуха. Она-то знала, как бездушна была к ней всегда мать, как мало внимания ей уделяла.
      Фоторепортеры запечатлели нежную сцену, гости выразили свое восхищение семейной идиллией.
      – Первый кусок торта моей дочери, – во всеуслышание заявила Марта, – что ты стоишь с каменным лицом? – Это она сказала уже шепотом. – Улыбнись же наконец, можно подумать, что ты на похоронах!
      Пока Марта старалась добиться своего от дочери, Джеймс Кенделл закрыл глаза, голова его склонилась набок, и он пошатнулся.
      – Только без дурацких выходок! – продолжая лучезарно улыбаться, процедила шепотом Марта, скосив глаза на жениха, который любил иногда на людях выкинуть какую-нибудь шутку.
      – Мне нехорошо, – только и успел ответить Джеймс Кенделл и как подкошенный рухнул на пол.
      В зале воцарилась напряженная тишина, и было слышно, как щелкали фотоаппараты, направленные на распростертое на полу тело и на склонившуюся над ним женщину.
      – Не будь идиотом, вставай, – со злостью шептала Марта, тряся неподвижного жениха за плечо, – ты же весь праздник испортишь!
      Подоспевшие стюарды унесли хозяина яхты в его каюту, Марта же продолжала улыбаться как ни в чем не бывало.
      – Простое недомогание, – успокаивала она гостей. – Последнее время Джеймс столько работал! Неудивительно, что произошел срыв. Веселитесь, прошу вас, а я отлучусь ненадолго, узнаю, как он там.
      Словно разъяренная фурия, ворвалась она в каюту Джеймса и застала там трех его коллег, растерянно переговаривающихся между собой приглушенными голосами.
      – Что за шутки он устраивает? – громко спросила она с порога. – Пусть немедленно поднимается к гостям!
      Ответом ей было молчание. Потом один из врачей подошел к ней и, не говоря ни слова, обнял за плечи.
      – Что… все это значит? – холодея от страха, спросила Марта.
      – Нам очень жаль, но Джеймс умер.
      Марта уставилась на говорящего непонимающим взглядом, потом сбросила с плеча его руку и спросила:
      – Обручение, значит, сорвалось? – Не получив ответа, она заплакала и пробормотала сквозь душившие ее рыдания: – Почему я такая несчастная?

      Утро выдалось тяжелым – одна операция следовала за другой, ни минуты передышки. Гермес и вся операционная бригада от усталости валились с ног. Наконец, поручив ассистенту накладывать последние швы, Гермес покинул операционную.
      Он прошел в раздевалку, скинул все с себя, помылся и переоделся. После этого спустился в отделение лучевой терапии к профессору Пьерони. Здесь, в бункере, находилась кобальтовая пушка, на которой онкологические больные проходили курс радиооблучения.
      Тяжелая железная дверь оказалась закрытой – видимо, старый профессор уже закончил работу.
      Гермес поднялся в лифте на третий этаж, надеясь застать Пьерони в его кабинете. Он не мог уйти домой, не поговорив со своим старшим коллегой о здоровье Джулии, внушавшем ему последнее время серьезные опасения.
      С недавних пор Джулия изменилась. Она нервничала, выглядела измученной, у нее пропал сон. Конечно, сын доставляет ей много хлопот, но его проблемы не могут быть единственной причиной такого состояния, Гермес был в этом уверен.
      Что-то еще произошло с Джулией, причем Гермес точно помнил, когда все это началось: в ночь после ужина у издателя Рибольди, когда она отравилась грибами.
      – Все нормально, – сказал ему тогда по телефону Пьерони, – не волнуйся.
      Но с каждым днем Гермесу все меньше верилось в это «нормально». Пьерони его обманул, это ясно, но почему? Одно дело – обманывать больного для его же блага, другое – вводить в заблуждение своего коллегу. Ведь они оба борются за жизнь своих пациентов, оба ежедневно радуются победам и приходят в отчаяние от поражений, между ними не может быть недомолвок.
      Джулия отдалилась от него, даже стала избегать близости. При встречах была чужой, замкнутой, холодной. А вчера и вовсе уехала, оставив такую записку:
       «Мне нужно некоторое время побыть одной. Надеюсь, ты поймешь меня и наберешься терпения.
       Люблю. Джулия».
      Куда она уехала? С кем? Надолго ли? Амбра, к которой Гермес обратился за ответом, изображала полное неведение.
      – Я знаю одно, – сокрушенно вздохнув, начала она, – Джорджо очень ее огорчает. На днях они ругались в голос, скандал был ужасный. Потом приехал синьор Ровелли и увез мальчика, а на следующий день Джулия собрала дорожную сумку и тоже уехала. Поверьте, больше я ничего не знаю.
      Гермес по-прежнему считал, что за всеми переменами в Джулии стоит что-то другое.
      – Скажи, Амбра, как Джулия себя чувствует? Может быть, у нее неважно со здоровьем?
      – Сказать, что с ней все в полном порядке, я не могу, – задумчиво ответила Амбра. – Она очень побледнела, почти ничего не ест. Но я же не врач, что я знаю? Обычно она со мной откровенна, а сейчас молчит, слова из нее не вытянешь… Как-то на днях приезжала ее сестра, синьора Изабелла. Они долго разговаривали в кабинете, потом Джулия плакала.
      Гермес бросился к Изабелле.
      – Ни о чем меня не спрашивай, – предупреждая вопрос Гермеса, поторопилась заявить Изабелла. – Я ничего тебе не могу сказать.
      – Не можешь почему?
      – Дала честное слово молчать, – торжественно поднося руку к сердцу, объяснила Изабелла.
      Гермес пытался всеми возможными способами вытянуть из нее хоть какую-то информацию, но тщетно: Изабелла не проговорилась.
      Отчаявшись узнать что-либо, Гермес решился даже позвонить Ровелли в газету, но там ему сказали, что журналист в отпуске.
      На Гермеса вдруг накатилась ревность, он почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Все ясно: она уехала со своим первым мужем.
      Он вспомнил, что и с ним такое было. Когда дочь несколько месяцев назад попала в автокатастрофу, он готов был ради сохранения ее душевного равновесия вернуться к Марте. Может быть, с Джулией происходит что-то похожее? Теа чувствовала себя одинокой, ей хотелось соединить родителей, вернуть семью. Разве не может быть, что и Джорджо хочет того же?
      Гермес был в полной растерянности, его мучили сомнения, любовь, ревность. Мысль, что он может потерять любимую женщину, была для него нестерпима. Он ничего не понимал, но одно знал точно: все изменилось с того самого утра, когда Джулия вернулась от профессора Пьерони.
      Кивнув на ходу секретарше, он вошел в кабинет.
      – Прошу, профессор Корсини, рад вас видеть, – с шутливой официальностью приветствовал Пьерони своего коллегу.
      Гермес вплотную подошел к письменному столу.
      – Я хочу знать, что с Джулией, – требовательно сказал он.
      Пьерони посмотрел на него серьезно и одновременно чуть насмешливо.
      – Почему бы тебе ее саму об этом не спросить? – делая вид, что не замечает взвинченного состояния Гермеса, спросил в свою очередь Пьерони. – По моей части у нее все в полном порядке, а если тебя что-то еще беспокоит, поговори с ней сам.
      – Я не могу этого сделать, она уехала.
      – Существуют телефоны.
      – Не знаю, куда звонить.
      – Успокойся, Джулия здорова, а приступы тошноты – это из другой области.
      Гермеса вдруг осенило.
      – Она беременна?!
      – Запомни, я тебе ничего не говорил, ты сам до этого додумался, – хитро улыбаясь, заметил старый профессор.
      – Она взяла с тебя слово молчать, так или нет?
      – Можешь говорить, что хочешь, но от меня ты ничего не добьешься.
      – Но почему она скрывает это от меня? – почти с отчаянием воскликнул Гермес.
      – Я могу тебе повторить еще раз: ее здоровье не внушает ни малейших опасений, остальное – не мое дело.
      – Это все? – спросил Гермес, направляясь к двери.
      – Все, мой дорогой, больше мне нечего тебе сказать. – И он, поднявшись из-за стола, проводил хирурга до двери.
      Гермес, сияя от счастья, направился к лифту. Ему казалось, что он не идет – летит. Впервые в жизни он почувствовал себя отцом, отцом своего будущего ребенка. Да, у него уже есть дочь, но из-за сложных отношений с Мартой он не смог реализовать своих отцовских чувств, и его это мучает.
      Надо найти Джулию во что бы то ни стало.

      – Большой оригинал был ваш дедушка, но человек значительный. Как говорится, самостоятельный, – сказал Артемио Дзоболи, возясь с проводкой в кухне.
      Отец маленькой Заиры, несмотря на молодой возраст, знал немало историй из жизни легендарного командира Сопротивления Филина. С годами эти истории обрастали фантастическими подробностями и стали больше походить на легенды.
      – Когда Убальдо Милкович умер, я был совсем мальчишкой, – продолжал Артемио. – Это ведь в Милане случилось, если не ошибаюсь?
      – В Милане, – подтвердила Джулия и улыбнулась.
      – Говорят, он умер в объятиях какой-то знаменитой артистки, – с нескрываемым восхищением заметил отец Заиры.
      – Возможно, – уклончиво ответила Джулия, решив не разочаровывать молодого человека.
      На самом деле ее дедушка умер в объятиях директрисы лицея, в котором работал отец. Какая разница, в конце концов? Если им больше нравится актриса, пусть будет актриса.
      Артемио говорил и говорил, рассказывая то, что сохранилось в памяти здешних жителей, а Джулия думала о том, что за все надо платить. Если хочешь, чтобы у тебя горела лампа, имей терпение выслушивать болтовню электрика.
      – Ну вот, можете пользоваться, – сказал Артемио, включая свет. – Все в порядке. Еще надо что-нибудь поправить?
      – Спасибо, больше ничего не надо, – ответила Джулия, со вздохом облегчения закрывая за ним дверь.
      Она подошла к книжной полке и достала одну из толстых тетрадей, исписанных полудетским почерком. Это был дневник, который она вела здесь, в Модене, во время летних каникул.
       «Сегодня мне исполнилось пятнадцать лет, – прочитала Джулия. – Я ненавижу весь мир и только Гермеса люблю больше жизни».
      Почерк был аккуратный, ровный, видимо, она очень старалась.
      Мысли ее вернулись к дневнику Джорджо, который она нашла в комнате сына после его отъезда с Лео и привезла сюда. Перечитывая по нескольку раз каждую страницу, она поняла, что мальчик ее бесконечно несчастлив.
      Ей захотелось сравнить записи сына со своими в том же возрасте, чтобы попытаться понять мысли и чувства пятнадцатилетнего подростка. Но чем больше она думала о своем и его переходном возрасте, тем больше ощущала разницу между собой и сыном.
      У Джорджо не было главного – уверенности в себе, поэтому он чувствовал себя неприкаянным в окружающем мире. Она не смогла воспитать его сильным, способным бороться за свою жизнь. А если она упустила одного ребенка, какое она имеет право давать жизнь другому? Джулия всегда боялась за Джорджо, и этот страх передался ему и сделал его слабым и беззащитным. Лео на прощание сказал ей: «Я приведу его в порядок». Но что он может сделать, если совсем не знает Джорджо? Как он преодолеет тягу сына к наркотикам?
      Джулия очень надеялась, что до наркотической зависимости еще не дошло, а речь может идти пока только о возрастном психологическом срыве. Куря свой мерзкий чилим, Джорджо хотел доказать всем, и себе в первую очередь, какой он сильный.
      – Дедушка, – спросила она вслух, глядя на фотографию Убальдо Милковича, – как бы ты поступил на моем месте?
      Ей показалось, что дед улыбнулся ей из серебряной рамки.
      – Надо смотреть правде в глаза. – Джулия могла поклясться, что слышит теплый, до боли родной голос деда. – Тот, кто старается спрятаться от проблем, только откладывает их решение.
      Она не понимала, слышится ли ей голос Убальдо, или это она сама рассуждает вслух.
      – В мире исчезли ясные ориентиры, нравственные ценности. Для теперешнего поколения все это высокопарная чушь. Я потерпела полное фиаско как мать. Могу ли я родить еще одного ребенка? Имею ли право брать на себя такую ответственность? И еще, дедушка, меня поцеловал один человек. Я позволила ему, хотя совершенно его не знаю.
      Этот воображаемый диалог продолжался до сумерек. Держа перед собой фотографию, Джулия пыталась найти луч света, путеводную нить, чтобы выйти из пугающей ее тьмы страхов и сомнений. Вдруг ее мысли прервал громкий стук в дверь.
      – Откройте, синьора Джулия, – услышала она голос маленькой Заиры, – откройте скорей.
      – Что случилось? – испугалась Джулия, выскакивая на порог.
      – Вам звонят из Милана.
      Джулия со всех ног бросилась в сторожку. Только Амбра знала, где она находится.
      – Джорджо? – крикнула она, схватив трубку.
      – Нет, депутат Дзани, – ответила Амбра. – Он в клинике «Нигуарда». Кажется, дело плохо. Поезжай туда немедленно.

      Сообщение о роскошном приеме на борту «Наутилуса» и о его неожиданном трагическом финале поместили все газеты. Фотографы запечатлели момент помолвки Марты Монтини с известным специалистом в области пластической хирургии Джеймсом Кенделлом и драматическую сцену, разыгравшуюся буквально через секунду: новоиспеченная невеста горестно склонилась над бездыханным телом своего жениха, сраженного сердечным ударом.
      В самолете на пути в Италию Марта листала газеты и рыдала. Рыдала о несостоявшейся свадьбе, о несъеденном трехъярусном торте, о своей несчастливой судьбе.
      Сидя рядом с матерью в салоне первого класса, Теа ловила время от времени любопытные взгляды пассажиров.
      – Мама, пожалуйста, перестань, люди смотрят, – тихо попросила она.
      – Ну и пусть смотрят, – сердито ответила Марта. – Плевать я хотела на этих болванов. Никто не может понять, как мне тяжело!
      – Я понимаю твое горе, мамочка, но зачем выставлять его напоказ?
      – Какое горе? Меня надули, в очередной раз надули! – Марта повернула к дочери возбужденное лицо. – Адвокаты этого сукиного сына Джеймса до нитки меня обобрали, ни гроша не оставили! Все досталось прежним женам и детям. Вилла в Антибе, квартира в Нью-Йорке, клиника в Лос-Анджелесе, яхта, деньги – все им, а мне шиш с маслом! Восемь месяцев изо дня в день, из ночи в ночь я терпела этого самовлюбленного зануду и в результате осталась с носом.
      – Я думала, ты его любишь, – растерянно сказала Теа.
      – Люблю? Ну конечно, я была без ума от него. Разве можно не любить денежный мешок?
      – Твой цинизм просто чудовищен, – не сдержалась Теа.
      – Я говорю то, что думаю. Можешь называть это цинизмом. Но лучше уж быть циничной, чем ханжой.
      Теа видела, что мать все такая же, как и прежде, но она жалела ее. Когда после скоропостижной смерти Кенделла она рыдала у нее на плече, такая одинокая и беспомощная, Теа позвонила отцу.
      – Папа, – сказала она, – я хочу взять маму к себе.
      – Конечно, поступай, как считаешь нужным, – ответил ей Гермес, – но будь начеку. Ты свою мать хорошо знаешь, ей всякое может прийти в голову. Хотя после такого удара она, возможно, изменится…
      Марчелло встретил их в аэропорту. Марта едва удостоила его кивком. Ей никогда не нравился этот голодранец с громкой фамилией, и в свое время она сделала все, чтобы разъединить их с Теодолиндой. Сейчас, конечно, если она будет здесь жить, придется держать себя в руках. Она могла бы устроиться и отдельно от дочери, но не хотела конфликта с Гермесом и отцом, которым дала слово никогда не возвращаться в Италию. Сейчас ее пугала перспектива одинокой жизни за границей, и она готова была на все, лишь бы остаться на родине.
      Мать с дочерью сели в «Лендровер» графа Марчелло Бельграно и отправились в небольшое имение неподалеку от Кассано д'Адда.
 
      «Фонтекьяра» – так называлось имение Теодолинды Корсини и Марчелло Бельграно ди Селе. На двух гектарах земли расположились большой крестьянский дом, две конюшни – одна, большая, для лошадей, другая, поменьше, для пони, – манеж.
      – Добро пожаловать в наше поместье, – сказал Марчелло, помогая Марте выйти из машины.
      – Хочешь посмотреть, как мы устроились? – спросила Теа, которая очень гордилась своей собственностью.
      – Почему здесь никого нет? – удивилась Марта, ожидавшая увидеть слуг, конюхов и инструкторов по верховой езде.
      – А мы с Марчелло?
      – Не смеши меня. Кто здесь работает?
      – Марчелло и я.
      – Я не верю тебе.
      – Придется поверить, – улыбаясь, сказала Теа.
      – Ты хочешь сказать, что это огромное хозяйство – манеж, дом, лошади, пони – держится на вас двоих?
      – Именно это мы и хотим сказать, – вступил в разговор Марчелло. – Пока нам не по карману нанимать помощников.
      – А на что все это куплено? – обратилась к дочери Марта, которую всегда интересовала материальная сторона вещей. – Неужели ты истратила все, что положил на твой счет дедушка?
      – Дедушкины деньги я не трогала, – объяснила Теа. – С покупкой лошадей отец помог, а на остальное мы взяли кредит в банке.
      – В этих банках семь шкур сдирают, – неодобрительно заметила Марта.
      – «Фонтекьяра» приносит доход, мы начали уже погашать кредит, – успокоила Марту Теа. – Летом много учеников, занятия с девяти утра до девяти вечера почти без перерыва. Зимой меньше желающих, к семи мы уже свободны.
      Разговаривая, они дошли до конюшни, и Марчелло подвел Марту к стойлам.
      – Здесь у нас немецкие полукровки, – как заправский экскурсовод, начал рассказывать он. – Это Ганновер, это Ольштайнер, а это Гортензия. – Он ласково погладил лошадь с раздутыми боками и пояснил: – Через несколько дней должна ожеребиться.
      Гнедая кобыла, словно понимая, о чем идет речь, одарила их нежным взглядом.
      – Посмотрите, – продолжал Марчелло, – между стойлами не глухие перегородки, а металлическая сетка. Дело в том, что у лошадей, как и у нас, есть потребность в общении. Чистокровных мы держим в этом отсеке. Смотрите, какие красавцы! Здесь четыре ирландца и два арабских скакуна, Кацима и Кадим.
      – Интересно, очень интересно, – приговаривала Марта, разглядывая лошадей. – А кто же их чистит, кормит, навоз выносит?
      – Сколько же можно объяснять, мама, что мы все делаем сами, – начиная терять терпение, сказала Теа. – Мы – это Марчелло и я. Встаем в шесть утра и крутимся до десяти вечера.
      Марта не узнавала свою дочь. Хрупкая, изнеженная девочка работала по четырнадцать часов в день и говорила об этом, как о чем-то само собой разумеющемся. От прежней неприспособленности и следа не осталось, Теа повзрослела и держится теперь независимо.
      – А что вы делаете вечерами? – продолжила Марта свой допрос. – Ездите развлекаться?
      – Вечерами мы занимаемся бухгалтерией, – ответила Теа. – Доходы, траты, счета, ссуды… До ночи так устанешь, что только и мечтаешь лечь в постель.
      – Но это невозможно! – возмутилась Марта. – Надо срочно что-то предпринять. Я не могу допустить, чтобы моя единственная дочь гнула спину, как рабыня.
      – Но нам нравится наша работа. Мы ведь работаем на себя, а не на чужого дядю. Как говорят англичане, тот не раб, у которого есть лошадь. А у нас их даже четырнадцать. – И Теа рассмеялась.
      – И вы на них работаете с утра до ночи, – не сдавалась Марта.
      – Тебе трудно понять, мама, ты всегда жила иначе, но поверь мне на слово, я никогда не чувствовала себя такой счастливой, как теперь, – глядя в глаза матери, призналась Теа.
      Марчелло отошел к машине за чемоданами, и Марта, воспользовавшись его отсутствием, спросила:
      – Если ты стала такой самостоятельной, он-то тебе зачем? Какой от него толк?
      – Вопрос из той же серии. Мы любим друг друга, нам хорошо вместе, разве этого мало?
      В отношении нищего графа Бельграно ди Селе Марта придерживалась прежнего мнения: благородство крови не мешало ему самым неблагородным образом использовать Теодолинду в корыстных интересах и спокойно жить за ее счет. Но дочь, похоже, совсем потеряла голову, и вырвать ее из рук этого проходимца будет нелегко.
      – Отнеси мои чемоданы в дом, – хозяйским тоном приказала она Марчелло, который с трудом тащил их от машины.
      – Будет исполнено, сударыня, – с подчеркнутой иронией ответил граф.
      – Прошу тебя, Марчелло! – шепнула ему Теа. – Мама только приехала, а ты уже не можешь сдержаться.
      Переступив порог дома, Марта огляделась по сторонам. Большая комната была почти пуста и скорее напоминала сарай, чем гостиную.
      – Здесь не лучше, чем в конюшне, – заметила Марта. – Надо заняться обстановкой.
      – Ничего не надо, мама, – решительно возразила Теа. – Нам с Марчелло нравится и так, а ты постепенно привыкнешь.
      – Как угодно, дорогая, лишь бы вам нравилось. Где здесь телефон?
      Теа показала матери телефонный аппарат и попросила:
      – Пользуйся им только по необходимости. Не обижайся, просто у нас все рассчитано до последнего чентезимо, а ты, я знаю, деньги считать не привыкла.
      Марта удивленно посмотрела на дочь. Такой она ее не знала.
      – Я не для того тебя растила, чтобы ты жила в конюшне, – горячо сказала она. – Неужели ты хочешь похоронить себя в этой глуши? Ну ничего, я наведу здесь порядок.
      – У нас все в порядке, мама, не беспокойся, – как можно спокойнее ответила Теа. – Ты занимайся лучше собой.
      Проводив взглядом дочь, Марта покачала головой и сняла трубку. Просьбу Теа она пропустила мимо ушей, ее первый звонок был в Нью-Йорк.
      – Это говорит Марта Монтини, – представилась она. – Могу я поговорить с адвокатом Мартином Ньютоном? Мистер Ньютон? Я намерена оспорить завещание Джеймса Кенделла, да-да, я подаю в суд.
 
      Теа нашла Марчелло в конюшне. Они обнялись и долго стояли, тесно прижавшись друг к другу.
      – Я соскучился, – признался он.
      – Я тоже соскучилась, – сказала она. – На празднике было ужасно.
      – Зная твою мамочку, могу себе представить. Как мы с ней будем жить? Думаю, нам долго не выдержать.
      – Как жили, так и будем жить, а на ее выходки не станем обращать внимания.
      – Я боюсь, Теа.
      – Чего ты боишься?
      – Однажды она уже пыталась нас с тобой разлучить, – сказал Марчелло, крепче прижимая к себе подругу.
      – Пусть только попробует еще раз! Теперь у нее это уже не получится. Мы стали сильными, вдвоем справимся, – успокоила его Теа.
      – И все-таки зря ты ее привезла.
      – Она моя мать. С ней случилось несчастье. Разве ты не поступил бы так же на моем месте?
      Теа была уверена в своих силах, но она не предполагала, что у матери уже созрел план, как разлучить ее с Марчелло.

      Джулия мчалась по шоссе на предельной скорости. Из-за тумана видимость была плохая, и она вела свой «Мерседес» почти вслепую. В обступавшей ее темноте Джулии чудилась враждебность, словно по обеим сторонам дороги притаились злобные великаны, готовые с ней расправиться. Она летела прямо на них, но в ее решимости было больше отчаяния, чем отваги. Чутье подсказывало ей, что отец умирает, и ей хотелось повернуть назад, словно, двигаясь в обратном направлении, она могла отвести от него смерть.
      Сразу после разговора с Амброй Джулия позвонила Гермесу.
      – Наконец-то! – с облегчением воскликнул он, услышав родной голос.
      – Армандо Дзани очень плохо, – даже не поздоровавшись, быстро сказала Джулия. – Он в госпитале «Нигуарда». Я доберусь туда только через несколько часов. Прошу тебя, поезжай к нему и помоги! – Джулия не сомневалась, что Гермес сделает все возможное, чтобы вытащить из лап смерти дорогого ей человека.
      Только к полуночи Джулия добралась до «Нигуарды». Она остановила машину на пустой темной площадке перед огромной миланской клиникой и бегом побежала к зданию, на которое указывала стрелка с надписью «Приемный покой».
      – Синьор Армандо Дзани, – задыхаясь, с трудом выговорила она и умоляющим взглядом посмотрела на толстяка, который сидел за стеклянной перегородкой и невозмутимо курил.
      Толстяк не спеша просмотрел списки.
      – Вы ему родственница? – спросил он.
      – Я его дочь, – не задумываясь, ответила Джулия.
      – Пятый корпус, второй этаж, палата восемнадцать.
      Джулия выбежала из приемного покоя. Редкие тусклые фонари едва освещали территорию клиники. Из больших окон больничных корпусов, построенных во времена фашизма, лился голубоватый свет, вызывая в памяти образы из фантастических книг. Ни души. Ни звука. Точно на какой-то безжизненной планете.
      Джулия медленно пошла по дорожке. Она так летела сюда из Модены, а теперь хотела оттянуть момент встречи с судьбой, которая – она это ясно чувствовала – уже распорядилась жизнью ее отца, и изменить ничего нельзя.
      Несмотря на теплое пальто, она дрожала. Эхо ее шагов казалось оглушительным в этой темной безлюдной пустыне. Джулии стало страшно.
      Одного отца, Витторио де Бласко, которого она по праву тоже считала отцом, Джулия уже потеряла. Это было давно, ей тогда было всего двадцать лет. Сейчас ее ждет еще одна потеря.
      Погруженная в грустные мысли, Джулия вошла под своды галереи, где было совершенно темно. Вдруг она споткнулась обо что-то мягкое и едва не упала. С трудом удержав равновесие, она оглянулась, стараясь понять, что попало ей под ноги, и разглядела на каменном полу фигуру в бесформенных одеждах. Странное человеческое существо подняло голову и угрожающе зарычало, вперив в Джулию горящий ненавистью и безумием взгляд.
      Джулия похолодела. Она слышала или читала в газете, что на территориях больших больниц живут бродяги и наркоманы. Не помня себя от страха, она понеслась по длинной галерее, добежала до нужного корпуса, распахнула дверь, влетела в грязный вестибюль и нажала кнопку лифта.
      – Шлюха! – услышала она за своей спиной и, обернувшись, увидела спившуюся женщину, которая протягивала к ней иссохшую грязную руку.
      Не дожидаясь, пока придет лифт, Джулия побежала наверх по лестнице, но алкоголичка, хрипло ругаясь, с неожиданной прытью припустила за ней. Перепрыгивая через ступеньку, чтобы оторваться от преследования, Джулия с ужасом думала: «Куда я попала? На другую планету? Это больница или павильон ужасов в луна-парке?»
      Наконец она распахнула дверь в коридор и, увидев на посту медицинскую сестру, немного успокоилась. Здесь было чище, хотя вокруг переполненной пепельницы валялись окурки. На Джулию пахнуло лекарствами, болезнями и безнадежностью; ее сердце тоскливо сжалось. Дверь в одну из палат была открыта, туда поспешно входили люди в белых халатах.
      Подойдя ближе, она услышала стоны и постепенно стала разбирать слова. Этот обессиленный страданием голос принадлежал ее отцу Армандо Дзани.
      – Помоги мне, Гермес… Я задыхаюсь… Воздух… почему нет воздуха…
      Джулия застыла на пороге. Отец лежал напротив двери, весь опутанный трубками; его затуманенные болью глаза смотрели прямо на нее.
      – Джулия, – прошептал Армандо, – ты пришла.
      Гермес, склонившийся над больным вместе с другими врачами, заметив Джулию, подошел к ней и, решительно взяв за плечо, вывел в коридор.
      – Он мучается, Джулия, тебе не надо это видеть.
      Из палаты снова послышались стоны, и Джулия рванулась туда.
      – Но он зовет меня, Гермес! – взмолилась она. – Мой отец зовет меня, я должна быть с ним. – Невольно она открыла тайну своих отношений с депутатом Дзани.
      – Ты только прибавишь ему мучений своим присутствием, – твердо сказал Гермес и почти силой усадил Джулию на лавку. – Я пока не понял причину этого приступа, но одно знаю точно: если мы не предпримем срочных мер, он умрет у нас на руках. – С этими словами он вернулся в палату.
      Джулия послушно осталась сидеть в коридоре, пытаясь справиться с нервной дрожью, охватившей ее. К ней подошла медсестра со стаканом воды и какой-то таблеткой.
      – Профессор Корсини велел вам выпить это, – сказала она, протягивая Джулии успокоительное.
      Джулия помотала головой. В успокоительном она не нуждалась. Рядом мучился от боли ее родной отец, и ей казалось, что она не имеет права облегчать свои страдания, когда рядом умирает дорогой ей человек.
      Снова появился Гермес.
      – Мы перевозим его в отделение экстренной хирургии. Ему может помочь только срочная операция, – объяснил он Джулии.
      Последнее, что запомнилось Джулии, была копна растрепанных седых волос на каталке – лицо отца закрывала кислородная маска.
      «Скорая помощь», куда поместили Армандо Дзани, умчалась во тьму, Джулия с Гермесом на машине последовали за ней. Когда они вбежали в вестибюль отделения экстренной хирургии, навстречу им шагнул человек в белом халате.
      – Все кончено, – тихо сказал он. – Депутат скончался по дороге.
      Джулия вдруг ясно представила себе Армандо, каким он был в ее детстве – мужественным красивым человеком, с решительным и вместе с тем мягким взглядом бездонных темных глаз. Именно таким захотелось ей запомнить отца на всю оставшуюся жизнь.
      – Хотите его увидеть? – спросил врач.
      – Отвези меня домой, Гермес, – попросила она, направляясь к дверям. То, чем стал теперь Армандо Дзани, она видеть не хотела.

      Джулию разбудил голос Гермеса, говорящего по телефону. Она с трудом открыла глаза и увидела, что лежит в гостиной на диване, куда в изнеможении присела после возвращения из клиники. Гермес накрыл ее пледом, когда она уснула.
      Из кухни слышались привычные утренние звуки – значит, Амбра уже была там и хлопотала по хозяйству. Гермес закончил разговор, из которого она не поняла ни слова, и присел на край дивана.
      – Как ты? – озабоченно спросил он.
      – Ты совсем не спал, – глядя на его измученное лицо, заключила Джулия.
      – В Риме уже знают о случившемся, – сообщил Гермес. – Сегодня было сообщение в утренних новостях. Похороны будут торжественными. Изабелла и Бенни тоже уже знают, они звонили, пока ты спала.
      – Я никого не хочу видеть, и я не хочу открывать тайну наших с Армандо отношений.
      – Конечно, дорогая, поступай так, как находишь нужным. От меня, во всяком случае, об этом никто не узнает.
      – Но слухи распространяются быстро. Если они уже знают о смерти, то знают и о том, что я вчера была в клинике. Эти репортеры до всего докапываются.
      – Не беспокойся об этом. Все знают, что депутат парламента был близким другом вашей семьи, что он сражался в горах с твоим дедом. Твоя любовь к нему вполне естественна.
      Гермес ласково погладил ее по голове.
      – Еще звонил нотариус из Рима. Он сообщил, что сын и дочь Армандо прилетят из Америки на похороны. И просил о встрече с тобой.
      – Я знаю, о чем пойдет речь. Как я ни сопротивлялась, отец поступил-таки по-своему.
      Появилась Амбра с подносом, на котором стояла чашка кофе.
      – Я искренне сочувствую, Джулия, – сказала она. – Что я могу для тебя сделать?
      – Ты уже сделала, – с наслаждением отпивая из чашки горячий кофе, ответила Джулия.
      – Уж кто-кто, а я-то знаю, что значит потерять близкого человека, – сказала Амбра. – Никому не пожелаю пережить такое…
      Ее прервал телефонный звонок. Это был Лео. Джулия, едва владея собой, схватила трубку. Выслушав его, она решительно сказала:
      – Ни в коем случае. Оставайтесь с Джорджо там, где вы есть, незачем вам срываться с места. Скорее всего хоронить его будут в Риме официально. Если так, я тоже не поеду.
      Попрощавшись с Лео, Джулия положила трубку и вышла в сад. Гермес последовал за ней. Он вспомнил, что вот в таком же саду холодным летним днем зародилось их чувство.
      – Джулия, как ты? – спросил он, видя, что его любимая смотрит перед собой остановившимся взглядом.
      – Хочу отнести последнюю розу из сада отцу и попрощаться с ним, пока вороны не расклевали память о нем, – тихо сказала Джулия, срывая цветок, который уже начал сворачивать свои лепестки под напором холодов. – Розы тоже умирают, как и люди.
      – О чем ты? – удивился Гермес.
      – Мне жаль отца, себя, нас…
      – Ты устала. Пойдем в дом, а то, не дай Бог, простудишься.
      Но Джулия не чувствовала холода и не слышала того, что сказал ей Гермес. Глядя на увядающую розу, она оплакивала своего отца, в которого когда-то влюбилась ее мать и которого считал своим лучшим другом дедушка Убальдо. Теперь Армандо ушел к ним навсегда.
      У входа в небольшую больничную капеллу толпились любопытные. Когда Джулия под руку с Гермесом подошла ко входу, дружно защелкали фотоаппараты. У гроба стоял почетный караул – солидные люди, коллеги Армандо Дзани. Среди присутствующих были брат и сестра Джулии с семьями. Изабелла, плача, обняла Джулию.
      – Мы знаем, как ты была к нему привязана, это невосполнимая утрата, мужайся, дорогая, – со свойственной ей высокопарностью сказала она сестре.
      Джулия с Гермесом прошли в первый ряд и сели. Молодой священник, исполняя положенный ритуал, произносил евангельские тексты. После слов «Верящий в Сына имеет жизнь вечную» священник говорил о самом Армандо Дзани:
      – Нравственная позиция этого человека, занимавшего высокое положение в политике, была кристально чиста и безупречна. Он поднимал свой карающий меч против коррупционеров и преступников, как и положено истинному христианину. Здесь я вижу близких друзей брата Армандо, они скорбят о тяжелой потере, и Господь на небесах скорбит вместе с нами.
      Внутри Джулии начало расти возмущение. Какое право имеет этот человек, в глаза не видавший при жизни ее отца, разглагольствовать о его достоинствах? Она пришла сюда, чтобы тихо проститься с Армандо, а не участвовать в публичном спектакле. Кто додумался устроить такую показуху?
      Оглядевшись по сторонам, Джулия увидела довольное лицо сестры и догадалась: Изабелла! Кому бы еще взбрело в голову организовать подобное «мероприятие»!
      Джулия с трудом сдерживалась, чтобы не вскочить и не заставить замолчать служителя церкви. Какое он имеет право выходить за рамки традиционного обряда и переходить на личности! Только она, Джулия, знала Армандо Дзани по-настоящему и имела право о нем судить!
      Да, он был мужественным, бесстрашным, кристально чистым, но одновременно и слабым, грешным человеком. Она видела, как он страдал перед смертью, видела, как боль отнимала у него волю, силы, жизнь. Может быть, потом она напишет о нем правду.
      Горько вздохнув, Джулия подошла к гробу и положила на крышку осеннюю розу из своего сада, которая уже начала умирать.

      Магда заперла на ключ все ящики и направилась в туалет. Встав перед зеркалом, она расчесала волосы и провела помадой по губам. Взгляд ее был рассеян. Она беспокоилась о здоровье своей любимой собачки по кличке Лилли, которой отдавала нерастраченный запас материнской любви, и досадовала, что Франко Вассалли игнорирует ее как женщину. Лилли второй день отказывалась от еды, а босс ходил мрачный и, что ее особенно пугало, обращался с ней по-человечески. Сегодня он даже преподнес ей шоколадные конфеты – факт просто невероятный.
      Честно говоря, Магда сомневалась, что боссу удастся осуществить все, что он задумал, и в первую очередь – вырвать из рук похитителей мать, которую он буквально боготворил. Страшно подумать, что с ним произойдет, если эта история не закончится благополучно!
      Было уже девять вечера, впереди суббота и воскресенье, целых два свободных дня, которые она посвятит Лилли, если, конечно, шеф не загрузит ее внеурочной работой.
      Магда подошла к кабинету и постучала.
      – Войдите! – услышала она знакомый голос и, открыв дверь, остановилась на пороге.
      Франко Вассалли был в кабинете не один. Напротив него сидел адвокат Марио Този.
      – Я пойду, если больше не нужна, – сказала секретарша.
      – Да, конечно, – ответил Вассалли. – До понедельника.
      В эту минуту зазвонил телефон, и Магда привычно сняла трубку.
      – Одну минуточку, – сказала она и повернулась к шефу. – Звонит привратник, говорит, к вам какая-то синьора по имени Антонелла. Уверяет, что вы ей назначили.
      – Пусть поднимется, я ее жду, – распорядился Вассалли. – Проводите ее в мой кабинет и можете после этого идти.
 
      Женщина, назвавшаяся синьорой Антонеллой, была чем-то средним между каратисткой и торговкой с рыбного рынка: приземистая, мускулистая, с маленькими зоркими глазками, светлыми крашеными волосами, мощными руками. В белом пальто, плотно облегавшем ее мужеподобную фигуру, она вошла в приемную, пыхтя сигаретой, вставленной в длинный черный мундштук.
      Для Магды незапланированный визит незнакомки стал большой неожиданностью. Выходит, напрасно она считала, что в курсе всех дел своего босса, что-то, оказывается, он от нее скрывает. Последнее время у нее за спиной происходят какие-то темные дела, она это сердцем чувствует, возможно, синьора Антонелла имеет к ним какое-то отношение.
      Ничем не выдав своей обиды, Магда проводила странную посетительницу в кабинет шефа и отправилась домой.
 
      Франко Вассалли, расположившись за письменным столом своего кабинета в здании «Провеста», внимательно читал то, что принесла ему посетительница. Сверху на каждом машинописном листке стоял штамп: «Антонелла Роги. Служба информации».
      Дочитав последнюю страницу, Франко Вассалли поднял глаза. Синьора Антонелла стояла напротив него и, дымя своей сигаретой, терпеливо ждала.
      – Это все? – спросил Вассалли, встретив ее цепкий пронизывающий взгляд.
      – Это ответы на те вопросы, которые вы мне задали, – ответила женщина с характерной латиноамериканской интонацией.
      – Если я правильно понял, мне не мешало бы знать и еще кое-что?
      – Я ичерпывающе ответила на все ваши вопросы, – повторила синьора Антонелла. – Дополнительные сведения добыть не так-то просто, трудно предсказать, на что способны такие типы. Или, – она помедлила, – вы лучше их знаете, чем я?
      – Я хорошо их знаю, – подтвердил Франко Вассалли.
      – Вы уверены, что не следует поставить в известность полицию? – спросила синьора Антонелла.
      – Уверен, – твердо ответил Франко. – Это мое личное дело. Никакого вмешательства извне. Я справлюсь сам.
      – В таком случае я сделаю все, от меня зависящее, чтобы помочь вам в этом деле, можете на меня рассчитывать. – Не попрощавшись, синьора Антонелла направилась к двери.
      Франко поднялся из-за стола, открыл вмурованный в стену небольшой сейф, достал из него толстую пачку стотысячных банкнот и протянул посетительнице.
      – Это преждевременно, – ответила та, делая в воздухе отстраняющий жест.
      – Другого ответа я от вас и не ожидал, – улыбнувшись, заметил Франко. – Рассчитаемся после завершения нашей операции.
      – Всегда к вашим услугам, – ответила синьора Антонелла и вышла из кабинета, прикрыв за собой дверь.
      Франко Вассалли сложил листки, зашел в примыкавшую к кабинету туалетную комнату и сжег их над унитазом. Вернувшись к столу, он набрал телефон своей квартиры на виа Боргонуово.
      – Сегодня я не приду ночевать, – сказал он слуге.
      Открыв потайную дверь, замаскированную книжными стеллажами, Вассалли очутился в маленькой, но комфортабельной спальне. Раздевшись, он лег, потушил свет и прошептал:
      – Мама, не думай, что я тебя бросил. Все идет как надо, наберись терпения. – Он закрыл глаза, и слезы выступили у него из-под ресниц.

      Джулия лежала на больничной кушетке, сосредоточенно глядя в белый потолок, а Гермес, склонившись над ней, с внимательным видом, сантиметр за сантиметром ощупывал ее оперированную грудь.
      – Теперь заложи руки за голову, – распорядился он. – Так, молодец, а теперь…
      Джулия безропотно выполняла все указания своего «лечащего врача», чуткие пальцы которого, обследовав подмышечную впадину, переместились к ключице и двинулись выше, к шее.
      – Теперь сядь, – сказал Гермес.
      Джулия инстинктивно поправила комбинацию, чтобы прикрыть грудь, и только после этого села, уставившись теперь на потертый линолеум – смотреть на себя она избегала до сих пор.
      – Все хорошо, – сказал наконец Гермес. – Можешь одеваться.
      Джулия с чувством облегчения поспешила за ширму, а Гермес присел на кушетку, готовясь начать разговор о том, что волновало сейчас их обоих.
      – Значит, у нас может быть ребенок, – начал он, когда Джулия, уже одетая, вышла из-за ширмы. – Если ты, конечно, хочешь, чтобы он родился.
      – Скажи, как может отразиться на мне беременность? – спросила Джулия. – Я хочу знать всю правду, какой бы жестокой она ни была.
      – Правда состоит в том, что беременность ничем не грозит твоему здоровью. С этой стороны проблем нет.
      – Докажи.
      – Раньше считали, что женщинам, которые оперировались по поводу рака молочной железы, рожать противопоказано. Материнство, дескать, способно вызвать рецидив болезни. В качестве аргумента называли рост прогестерона и активизацию гормональных процессов, так сказать, факторы риска. Но в жизни эта гипотеза не нашла научного подтверждения. Больше того, в литературе описано много случаев, подтверждающих прямо противоположное. Я отношусь к тем, кто считает, что беременность и материнство только помогают женщинам изжить в себе страх перед болезнью, укрепляют волю к жизни.
      – У меня нет воли к жизни, – призналась Джулия.
      – Пока нет, – с ударением на первом слове поправил ее Гермес. – Но ты не одна, нас двое. Я всегда буду рядом. Пока жив.
      – Я знаю, что могу на тебя рассчитывать, но на себя… на себя я не очень-то полагаюсь.
      – Значит, ты поэтому ничего мне не сказала? И Пьерони велела молчать?
      Джулия утвердительно кивнула.
      – Мне очень жаль, – сказала она после некоторой паузы, – что ты узнал об этом не от меня и в такой неподходящий момент.
      – Узнать, что будешь отцом, радостно в любой момент, – возразил Гермес, – для меня по крайней мере.
      – Не дави на меня, Гермес, прошу тебя!
      – Я не давлю, просто сказал, что рад.
      – Пойми, я еще не знаю, станешь ли ты отцом, потому что не решила, могу ли я стать матерью.
      – Дорогая, скажи мне, что тебя останавливает.
      – Я с ужасом думаю о бесконечных анализах и обследованиях, из-за которых я не буду вылезать из этой клиники.
      – Анализы и обследования обязательны для всех беременных женщин, – возразил Гермес. – Это долг каждой будущей матери, заботящейся о здоровье своего ребенка. Перенесенная тобой операция в данном случае роли не играет. Подумай, все женщины через это проходят. У тебя все в порядке, Джулия, уверяю тебя! – И Гермес нежно обнял ее.
      – Утешаешь? – недоверчиво спросила она.
      – Констатирую факты.
      – Сомневаюсь. Я чувствую себя загнанной в угол, прижатой к стенке, называй, как хочешь. Тобой, беременностью, притаившейся во мне болезнью, проблемами сына, собственной мнительностью и своим характером.
      – Малыш благотворно воздействует на тебя, откроет перед тобой мир любви, излечит от страхов, – убежденно произнес Гермес.
      Джулия посмотрела на него с сомнением.
      – Откуда у тебя такая уверенность? – спросила она.
      – Я знаю это как врач и просто как человек с жизненным опытом. Кроме того, не буду скрывать, мне очень хочется, чтобы этот ребенок родился.
      – Значит, если он не родится, вся ответственность ложится на меня? – напряженно выпрямилась Джулия. – Ко всем моим проблемам добавится еще и чувство вины перед ним и перед тобой. Радужная перспектива!
      – Джулия, у тебя еще есть время на размышления, – сказал Гермес, глядя ей в глаза. – Окончательное решение должна принять ты одна. Каким бы оно ни было, я буду с тобой. – И, снимая халат, добавил: – Пойдем, я отвезу тебя домой.
      В машине Джулия забилась в угол сиденья и сидела молча, погрузившись в свои мысли. В ней вдруг поднялось раздражение против Гермеса, такого безупречного, безгрешного, всегда правого – прямо ангела во плоти.
      – Скажи, – с сарказмом спросила она, – ты хоть раз в жизни в чем-нибудь сомневался? Или ты всегда знаешь, как надо поступить?
      – Пока ты рядом со мной – всегда, – спокойно ответил Гермес. – Ты придаешь мне сил и уверенности.
      – Еще одна моральная нагрузка для меня!
      Гермесу казалось, что он понимает состояние Джулии. Она хотела сама разобраться в себе, без посторонней помощи, потому и спряталась в доме деда. Неожиданная смерть отца усугубила ее депрессию. Сейчас для нее самое лучшее – отвлечься, сменить обстановку.
      – На следующей неделе я лечу в Нью-Йорк, – сказал он. – На пятнадцать дней. Давно обещал провести консультации в Колумбийском университете, да все никак не мог вырваться. Поедем вместе?
      – Я предпочла бы остаться дома, – искренне призналась Джулия и, увидев, как изменилось лицо Гермеса, спросила: – Тебя это расстроит?
      – Очень. Но твое решение для меня закон, потому что я люблю тебя и очень боюсь потерять.
      – Спасибо! – ответила Джулия и нежно коснулась его руки.
      – Уверен, что к моему возвращению ты примешь решение. Самостоятельное и взвешенное. И надеюсь, – Гермес на секунду запнулся, – если я хоть что-то для тебя значу, наш ребенок появится на свет.

      Серое неподвижное море терялось в нежной дымке, плавно переходя в небо. На берегу было безлюдно и тихо.
      Лео сел на одну из перевернутых лодок и оглянулся: Джорджо, отстав от него не несколько шагов, лениво бросал в воду камешки.
      Отец и сын провели вместе уже несколько дней, но как Лео ни старался вызвать Джорджо на откровенный разговор, мальчик упорно отмалчивался.
      – Джорджо! – окликнул его Лео. – Чем бы ты хотел сегодня заняться?
      Сын в ответ лишь скорчил гримасу, выражавшую бесконечную скуку.
      Лео вынул из кармана ветровки пачку сигарет, закурил. Поймав жадный взгляд Джорджо, протянул ему пачку:
      – Хочешь?
      Джорджо недоверчиво взглянул на него, но, сообразив, что отец не шутит, подошел и взял сигарету. Лео сам начал курить еще в гимназии и, как курильщик со стажем, прекрасно понимал, насколько трудно перебороть эту вредную привычку. Ему, например, так и не удалось.
      Джорджо зажег сигарету и жадно затянулся. У Лео сжалось сердце. Одно дело – курить самому, и совсем другое – смотреть, как на твоих глазах вдыхает в себя отраву сын-подросток. Наверное, впервые в жизни Лео было так трудно, как в эти дни, когда он остался наедине с Джорджо, таким чужим и таким далеким.
      Маленький домик на Адриатике, куда он привез сына, принадлежал Лавинии, его нынешней подруге. В эту осеннюю пору здесь было безлюдно и тихо, и Лео надеялся, что уединенная жизнь на море, прогулки по пустынному пляжу благотворно повлияют на сына.
      Лавинию он оставил в Милане, чтобы она не мешала «восстановительному процессу», который на первый взгляд показался ему совсем не сложным делом. Однако за три прошедших дня Лео не смог ничего добиться и уже начал сомневаться в своем педагогическом успехе.
      – Если бы я хоть знал, что тебя привлекает в жизни… – задумчиво сказал Лео, глядя, как сын затягивается сигаретой.
      – Мне хочется курить не только табак, а кое-что другое, – откровенно заявил Джорджо. – Это другое и привлекает меня в жизни больше всего.
      Докурив сигарету до фильтра, он сел рядом с Лео на перевернутую днищем вверх лодку.
      – Я отказываюсь тебя понимать, – со вздохом признался Лео.
      – А ты попытайся! – как-то странно усмехнувшись, сказал Джорджо. – Давай купим гашиш и покурим с тобой вдвоем. Уверен, тебе понравится.
      – Да будет тебе известно, у меня есть в этом деле опыт. Я знаю, и что такое марихуана, и что такое твой поганый чилим. Интереса ради я все это попробовал в жизни, но только не в твоем возрасте, а будучи уже взрослым человеком.
      – И что же? Тебе не понравилось? – с интересом спросил Джорджо.
      – Я предпочитаю женщин. Секс – занятие гораздо более интересное, потому что приносит реальную, живую радость. Это тебе не наркотический дурман. Раньше тебе ведь тоже девочки нравились, и они, помнится, за тобой бегали. Почему ты потерял к ним интерес?
      – Ну их, – с напускным презрением ответил Джорджо. – От них никакого толку. Еще сопли вытирать не научились, а уже пытаются учить тебя уму-разуму.
      – А может быть, им просто не нравятся парни, которые строят из себя идиотов, травятся зельем и выпендриваются перед ними, как индюки?
      – Что-то ты загнул, папаша, – развязно заметил Джорджо.
      – Загнул? Да нет, скажу тебе больше: девушкам не нравятся сосунки, которые пытаются выдавать себя за суперменов, а на деле оказываются последними слабаками.
      – Что с тобой разговаривать! – Джорджо с досады поддел ногой окурок. – Я слабак, потому что, видите ли, курю зелье, а в вашем буржуазном представлении это страшная гадость.
      – Ты слабак не потому, что куришь, – возразил Лео, – а потому что бросил учиться.
      – Если хочешь знать, мне глубоко наплевать на латынь и греческий. Как, впрочем, и на грамматику с математикой.
      – Твой дед, учитель де Бласко, был другого мнения, – напомнил Лео. – Он придавал большое значение образованию своих детей.
      – И что в результате получилось? Тетя Изабелла – дура набитая, дядя Бенни тоже, хотя и корчит из себя умника, а мать вообще тронутая, совсем на своих романах свихнулась.
      – Хорошего же ты мнения о родственниках, – с осуждением заметил Лео, в глубине души согласный с мнением сына. – Интересно, что ты обо мне думаешь?
      – Ты такой же, как они, – заявил Джорджо. – Я не выбирал семью, в которой родиться. Вы между собой воюете, а мне что делать? Загнали меня в мышеловку, а теперь все чего-то требуете.
      – Все, значит, хороши! – Слова сына задели Лео за живое. – Ты никого не пощадил.
      – Почему никого? Думаю, мой прадедушка Убальдо был стоящий мужик. И бабушка Кармен была хорошая, я немного ее помню. – В его глазах появилась нежность, и он продолжал: – Она была ласковая и никогда не ругалась.
      – Неужели ты ее помнишь, Джорджо? – искренне удивился Лео. – Когда она умерла, тебе едва исполнилось два года!
      – И все-таки я ее помню, – с уверенностью сказал Джорджо. – Может быть, это самые дорогие для меня воспоминания. Это было на таком же пляже, как этот. Тогда я видел ее в последний раз. Я отлично помню тот день. Бабушка Кармен посадила меня под зонт и сказала: «Будь хорошим мальчиком, Джорджо, никуда отсюда не уходи, я иду купаться». Я видел, как она медленно направилась к морю и вошла в воду. Я следил за ней долго, пока она не превратилась в маленькую точку. А потом точка исчезла…
      Джорджо замолчал, взгляд его был рассеян. Интересно, действительно ли тот трагический день, когда мать Джулии покончила с собой, запечатлелся в памяти мальчика, или разговоры взрослых, которые он слышал в детстве, обрели с годами реальность воспоминаний? Лео, задумавшись над рассказом сына, склонялся к первому – уж очень точно Джорджо описал сцену на берегу. Если она так врезалась в его детскую память, значит, он пережил тогда душевную драму, оставившую неизгладимый след в его психике.
      – Ты никогда не задумывался, почему твоя бабушка ушла из жизни? – спросил Лео.
      – Нет, никогда, – ответил Джорджо. – А разве человек не волен поступать так, как он хочет? Во всем?
      Они поднялись с лодки и не спеша пошли вдоль берега по влажному утрамбованному песку.
      – Думаю, волен, – задумчиво ответил отец на вопрос сына. – Твоя бабушка чувствовала себя, по-моему, глубоко несчастной, и смерть в какой-то момент показалась ей меньшим из зол.
      – А мне, – перебил его Джорджо, – идея самоубийства не нравится. Это не выход.
      – Я тоже так считаю, – поддержал сына Лео. – Иногда нужно просто запастись терпением. Немного подождать – и все образуется.
      – Вот чего я терпеть не могу, так это ждать, – воскликнул Джорджо.
      – Тогда живи полноценной жизнью.
      – Я и так живу.
      – Ты это серьезно? – Лео начал раздражаться. – Школу забросил, на близких плюешь, бездельничаешь, в полицию попал за покупку гашиша… и это ты называешь полноценной жизнью? Ошибаешься, Джорджо! По такой дорожке ты быстро скатишься в пропасть. Скажи, – чувствуя, что не находит веских аргументов, спросил он, – вы с мамой говорили на эту тему?
      Джорджо отрицательно покачал головой.
      – Почему?
      – Потому что она меня не понимает. Если бы я заговорил с ней о чем-нибудь подобном, она сказала бы, что я дурью мучаюсь.
      – Вообще-то так оно и есть, – согласился Лео, понимая, что педагогические способности его равны нулю. – Твоя мать не любит пустых разглагольствований…
      – Папа, мне это место уже осточертело, – вдруг заявил Джорджо, решительно положив конец только что наметившемуся взаимопониманию. – Я хочу уехать отсюда.
      – Куда? – спросил Лео, не ожидавший такого поворота.
      – Не знаю. Почему бы тебе не дать мне денег? Я поехал бы куда-нибудь один. К примеру, в Амстердам. Мы были там прошлым летом всего две недели, из-за переэкзаменовки пришлось вернуться в Милан раньше времени. Вот туда я с радостью бы съездил еще разок. Просто райское место!
      – Для наркоманов! – не удержался от язвительной реплики Лео.
      – Ты же видишь, у меня нет наркотической зависимости! Мы с тобой три дня здесь, и я не лезу на стену без гашиша.
      – Слава Богу! Но в Амстердаме ты можешь опять сорваться.
      – Ничего страшного, потом опять завяжу, – уверенно возразил Джорджо. – Я знаю, вы все хотите, чтобы я учился, но можете забыть о школе, в нее я больше не вернусь. – И верно, зачем тебе учиться? – Больше всего Лео хотелось в эту минуту закатить сыну оплеуху. – Ты вправе решать сам. Но не забывай, бросив школу, ты должен устроиться на работу.
      – Это еще зачем? – скривился Джорджо. – Мне нет необходимости зарабатывать себе на жизнь.
      – Кто это сказал? – растерялся Лео.
      – Закон, вот кто! До восемнадцати лет вы с мамой обязаны меня кормить, – заявил Джорджо, глядя на отца невинным взглядом.
      Цинизм сына лишил Лео дара речи. Надавать бы ему как следует за его наглость, а не разводить тут душещипательные беседы.
      – Знаешь что, Джорджо, – сказал он побелевшими губами, глядя в лицо сыну, – ты меня достал. Мое терпение лопнуло. Я обещал твоей матери, что выведу тебя из кризиса, что ты вернешься домой нормальным, хорошим мальчиком, каким всегда был. Но сейчас я понимаю, что не смогу выполнить обещания. Зачем ей нужен неисправимый негодяй? Чтобы мучить ее?
      – И что же ты намерен делать? – издевательски улыбаясь, спросил Джорджо.
      – В интернат тебя упеку!
      – Ах так! Что еще может сделать слабак вроде тебя? До чего же ты мне противен! Противен, противен, противен! Никуда ты меня не упечешь, потому что мне плевать на всех вас!
      С этими словами Джорджо бросился бежать прочь от отца и скоро скрылся из виду.

      – Завтра я уезжаю, Джулия, – напомнил Гермес, когда они после ужина сидели вдвоем у нее в кабинете. – Ты уверена, что хочешь остаться одна в Милане?
      Он взял ее руку и нежно погладил.
      – Это единственное, в чем я твердо уверена.
      – Что произошло, Джулия? Я просто не узнаю тебя последнее время. Какая кошка между нами пробежала?
      Гермес понимал всю бессмысленность этого разговора. Будучи врачом, он знал: почти все женщины, перенесшие подобную операцию, испытывают в дальнейшем психологические трудности, но ему не хотелось верить, что подобное происходит с Джулией, – ведь его любимая не такая, как все.
      – Ничего не произошло, – ответила Джулия. – Я, во всяком случае, на это надеюсь. Ты тот мужчина, о котором я мечтала долгие годы. Я люблю тебя всем сердцем, и это правда. Я благодарна тебе за свою первую любовь, за свои наивные романтические чувства, за счастье, которое ты подарил мне потом, в зрелости.
      – Так в чем же тогда дело?
      – Со мной что-то не так. Я не могу объяснить это словами, потому что и сама до конца не понимаю свое состояние. Вдруг появилось желание нравиться мужчинам, не только тебе, – призналась она, отводя глаза в сторону.
      – И как его зовут? – резко спросил Гермес.
      – Кого? – Джулия изобразила на лице удивление.
      – Того, другого. Кому ты хочешь нравиться.
      – Это просто фантазии, – соврала Джулия, думая о Франко Вассалли.
      – Абстрактное, значит, желание, – стараясь сохранить спокойствие, заметил Гермес.
      – Говорю тебе, мне трудно объяснить свое состояние, – продолжала Джулия. – Мне все всегда казалось четким и ясным, а сейчас мои прежние незыблемые нравственные принципы потеряли надо мной власть. Что это, в сущности, такое, моральный кодекс? Условности, которым мы всю жизнь подчиняем свои чувства. Не знаю, может быть, я напрасно так прямолинейна с тобой, но это правда. Я слишком дорожу тобой, чтобы врать.
      – Эта правда слишком откровенна, любовь моя, у меня от нее голова идет кругом. Что касается твоих чувств, я не верю, что они возникли на пустом месте. Дыма без огня не бывает, – добавил он после небольшой паузы с горькой усмешкой. – Твое желание нравиться вполне естественно для женщины, но в данном случае, я убежден, был повод. Какая-то встреча, импульс, искра, удар молнии.
      – Много ты понимаешь! – попыталась отшутиться Джулия.
      – Ничего я не понимаю, – грустно ответил Гермес, – и никогда не чувствовал себя таким ничтожеством, как сейчас.
      – Не называй себя ничтожеством! – горячо воскликнула Джулия.
      – Почему? – Гермес встал с кресла и посмотрел на нее сверху вниз. – Ты беременна и до сих пор сомневаешься, оставлять ребенка или нет. Нашего ребенка. Ты говоришь, что любишь меня, а сама мечтаешь о любви других мужчин. Что мне прикажешь делать? Чего ты, собственно, хочешь?
      – Я хочу, чтобы ты завтра летел в Америку, как и планировал.
      – И оставил тебя здесь одну в таком настроении?
      – Ты не должен из-за меня менять своих планов.
      – А может быть, я и возвращаться уже не должен? Ты так, наверное, думаешь?
      – А ты думаешь, что лучше бы я тебе соврала, так?
      – Возможно, это было бы разумнее с твоей стороны. Взвесила бы все, а потом бы и сказала.
      – Поставила бы тебя перед свершившимся фактом? – уточнила Джулия.
      – Да. А так ты заставляешь меня испытывать муки ревности.
      – Ты слишком самоуверен, чтобы мучиться ревностью.
      – Тем не менее я мучаюсь, – признался Гермес, который чувствовал себя намного слабее в этом жонглировании словами. – Впервые в жизни. Скажи, кто он?
      – Честное слово, я не понимаю, о ком ты говоришь, – соврала Джулия во второй раз.
      Может, она и вправду ведет себя как глупая девчонка и из пальца высасывает проблемы? Может, все гораздо проще?
      – Я говорю о том, кто пробудил в тебе все эти волнения, сомнения, желание, наконец, – не давая ей передышки, продолжал наступать Гермес.
      – Сколько женщин ты прооперировал за свою жизнь? – вместо ответа стала допытываться Джулия. – Сколько историй болезни ты держишь в памяти? Сколько жалоб на свою судьбу ты выслушал?
      – Много, очень много. Некоторые из моих пациенток после операции изменили своим мужьям, некоторые сделали бы это, если бы представилась такая возможность. Тебя ведь это интересует?
      – Я не изменила тебе, во всяком случае, пока, – сказала Джулия, понимая, что ранит Гермеса своей прямотой. – Но я такая же женщина, как и остальные твои пациентки. Почему же им простительно переживать душевные потрясения после такой операции, а мне – нет?
      – Потому что ты моя женщина, – резко, почти грубо притягивая к себе Джулию, сказал Гермес.
      – А ты мой мужчина, Гермес, черт тебя побери! И я не хочу тебя потерять. Но я не могу жить и чувствовать так, как хочется тебе, это выше моих сил. – И она расплакалась.
      – Но почему я обречен любить тебя? – сжимая ее в объятиях, прошептал он. – Почему меня угораздило связать жизнь с такой непредсказуемой женщиной, как ты? Скажи, у тебя кто-нибудь есть? Нет, лучше не говори, я не вынесу этого.
      – У меня никого нет, Гермес, – твердо сказала Джулия, невольно вспомнив поцелуи Франко Вассалли, от которых у нее кружилась голова. – Никого, любимый. – И в эту минуту она искренне верила, что так оно и есть.
      – Я верю тебе, но все равно ревную, – сказал Гермес, пытаясь через силу улыбнуться.
      – У тебя нет оснований для ревности, – заверила его Джулия, вытирая слезы.
      Этот разговор снял камень с души Джулии, она почувствовала себя легко и свободно, словно заново родилась. Обнявшись, они поднялись наверх, в спальню. Впервые за много месяцев они любили друг друга с пылкой горячностью, забыв обо всем на свете.
      Когда они, счастливые и обессиленные, вынырнули из обжигающих глубин своей сумасшедшей страсти, зазвонил телефон. Это был Лео.
      – Я звоню из Римини, – сказал он. – Джорджо сбежал от меня. Я целый день искал его, но безрезультатно. Пришлось сообщить в полицию.

      Небольшая столовая в квартире Дорины Вассалли на улице Багутта выглядела прелестно. Стены украшала роспись с цветочными мотивами голубых и бледно-желтых тонов. Стеклянную столешницу обеденного стола поддерживали две колонны из розового мрамора с капителями коринфского ордера, декорированными листьями аканта. Резной узор на стульях повторял точно такой же узор на длинном невысоком буфете, заставленном кубками и вазами из старинного цветного мурановского стекла. В убранстве этой комнаты, как, впрочем, и всей квартиры, без труда можно было угадать вкус Заиры.
      В комнату с супницей в руках вошла служанка-филиппинка, и воздух наполнился аппетитным ароматом белых грибов.
      Франко занял место во главе стола напротив Дорины, близняшки и Заира сели по правую руку от него. Настоящий семейный обед.
      – Папа, – обратилась к нему Вероника, более живая и бойкая, чем сестра, – когда ты заплатишь выкуп за бабушку?
      – Когда будет на то воля властей и похитителей, – туманно ответил Франко.
      Девочки не питали к синьоре Вассалли особой любви. Они видели ее всего несколько раз в жизни, однако у них успело сложиться впечатление, что бабушка Серена очень странная, совсем не такая, как все остальные знакомые им старые синьоры. Во-первых, она играла в куклы и даже старалась отнять у близняшек их игрушки, во-вторых, она называла кукол своими дочками, а их, Веронику и Вьоланте, куклами. Однажды бабушка даже полезла в драку с внучками, после чего Франко решил положить конец этим встречам. Близняшки, однако, бабушку помнили и, не понимая, что она больна, втихомолку смеялись над ней, называя выжившей из ума старухой.
      Однажды они случайно услышали разговор матери с Заирой, и он врезался им в память. Заира сказала тогда: «Зря он держит ее одну в большом доме, лучше бы поместил в клинику». А их мать ответила: «Он влюблен в нее, что ты от него хочешь!»
      Эти пойманные на лету фразы озадачили девочек. Мало того, что у их мамы с тетей, как они привыкли называть Заиру, непонятные отношения, но еще и папа влюблен в бабушку, словно она его невеста. В семьях их подруг ничего подобного не было. Там мамы спали в одной постели с папами, а не с чужими женщинами, там бабушки не играли в куклы, и в них не были влюблены их собственные сыновья.
      – Вероника, не приставай к папе, – одернула дочку Дорина, – дай ему спокойно пообедать.
      – Папа, можно мне еще немного грибов? – задала следующий вопрос Вероника, которая в тех редких случаях, когда отец с ними обедал, считала его главным за столом.
      – Все-таки странно, что похитители так долго не подают о себе знать, – задумчиво сказала Заира. – После того как они выставили свое первое требование, прошло уже много времени.
      – Да, это очень настораживает, – согласилась Дорина, – хотя всякое бывает. Иногда преступники держат свою жертву месяцами, а то и годами.
      Обе вопросительно посмотрели на Франко, ожидая, что он скажет, но тот невозмутимо продолжал есть, словно не заметил направленных на него взглядов.
      – Тебе тоже положить? – обратился он к Вьоланте.
      Протягивая отцу тарелку, Вьоланте неожиданно сказала:
      – Какой бардак! Правда, папа?
      – Ты слышишь, как выражаются твои дочери? – обрадовавшись, что можно сменить тему, обратилась к Франко Дорина.
      – Что ты имела в виду? – спросил Вассалли девочку, не обратив внимания на выпад своей бывшей жены.
      – Разве ты сам не говорил, что это не дом, а бардак?
      Франко вспомнил вдруг, как во время бурной сцены с Дориной употребил однажды это слово. Значит, дочка, которой было в ту пору лет пять, слышала их разговор и запомнила его.
      Франко тогда вернулся из деловой поездки раньше времени. Девочек дома не было, они гуляли с няней. Зайдя в ванную комнату, он увидел купающихся вместе Заиру и Дорину. Две красивые обнаженные женщины – зрелище приятное для глаз мужчины, но только не для мужа одной из них.
      – Прошу прощения, – вежливо улыбнувшись, сказал Франко и медленно закрыл дверь ванной комнаты.
      Не задерживаясь ни на минуту, он покинул квартиру и уехал к матери, где провел бессонную ночь, размышляя о своем браке, который дал трещину уже давно, сразу после рождения дочек. Дорина постоянно уклонялась от выполнения своих супружеских обязанностей, придумывая разные отговорки.
      В воскресенье утром Франко вернулся, чтобы забрать свои вещи – больше он не собирался здесь оставаться.
      – Я даже рада, что ты наконец все знаешь, – сказала ему Дорина. – Это упрощает дело.
      – Не ожидал, что ты изменяешь мне с женщиной, – холодно ответил ей Франко.
      – Она дает мне то, на что не способен ни один мужчина, – попыталась объяснить Дорина.
      – Почему ты в этом так уверена?
      – Я уже больше года посещаю психоаналитика, ты даже и не догадывался об этом. Он помог мне разобраться в себе.
      – Это он тебе посоветовал спать с так называемой маркизой, которая старше тебя на двадцать лет?
      – Я лесбиянка, и с Заирой мне хорошо. А ты, Франко, лучше разберись в своих отношениях с матерью. Мне кажется, тебе тоже не мешает обратиться к специалисту.
      – Но эта законодательница мод потаскуха и извращенка, на ней пробы негде ставить! – срываясь на крик, воскликнул Франко.
      – Ты лучше посмотри на себя! Разве ты нормальный? Спишь с женщинами, а во сне шепчешь имя своей матери!
      Франко не сдержался и ударил жену по лицу.
      – Вон отсюда! – крикнула ему Дорина, распахивая дверь. – Собирай свои манатки и выметайся из дома.
      – Я затем и пришел, чтобы забрать вещи. Только не называй этот бардак домом.
      Дорина, отстояв перед мужем свое право на любовь к женщине, почувствовала облегчение. Франко покинул дом с тяжелым чувством, боясь признаться даже себе, что в упреках жены есть доля правды.
      Теперь ясно, что маленькая Вьоланте слышала их бурный разговор в спальне.
      – Мало ли что я говорил, – ласково обратился он к дочери, – не надо придавать этому значения.
      – А вот мама говорит, – вступила в разговор Вероника, – что ты влюблен в бабушку.
      За столом воцарилось напряженное молчание.
      – Сама подумай, разве сын может быть влюблен в свою мать? – после небольшой паузы спросил Франко.
      – Дочери могут быть влюблены в отца, – уверенно заметила Вьоланте. – Мы с Вероникой в тебя влюблены, потому что ты очень красивый и сильный. Но бабушка старая и немного не в себе, по-моему, в нее нельзя влюбиться.
      – Вы путаете любовь и влюбленность, это совершенно разные вещи, – как можно спокойнее объяснил Франко.
      – Когда я вырасту, то выйду за тебя замуж, – заявила Вьоланте. – Вероника тоже хочет за тебя выйти.
      – Когда вы вырастете, я стану стареньким и глупеньким, как бабушка.
      Девочки прыснули со смеху, а Франко, бросив на Дорину выразительный взгляд, заметил:
      – Надо думать, что говорить в присутствии детей.
      Не желая больше участвовать в семейном обеде, он поднялся из-за стола и, сославшись на срочные дела, ушел.
      Дома его ждал запечатанный конверт с адресом, но без марок. Франко его распечатал. Внутри не оказалось ничего, однако смысл этого бессловесного послания ему был ясен.
      Франко сунул конверт в карман и снова вышел на улицу. На углу виа Монте ди Пьета он зашел в табачную лавку, опустил в автомат монету в двести лир и набрал номер.
      – Пришло второе письмо, – сказал он в трубку. – Я еду. Надеюсь, скоро все закончится.

      С двенадцати до двух в занятиях школы верховой езды наступал перерыв: за два часа нужно было накормить лошадей и поесть самим. О послеобеденном отдыхе не могло быть и речи. Со дня на день должна была ожеребиться Гортензия; ветеринар сказал, что ждать осталось дня два. Заехав в «Фонтекьяру», он осмотрел кобылу и велел немедленно его известить, как только начнутся роды.
      – Звоните в любое время дня и ночи, я сразу же приеду, – сказал он на прощание.
      Марчелло и Теа направились в дом, чтобы перекусить на скорую руку.
      – Где твоя мать? – спросил Марчелло, не видя Марты на ее привычном месте около телефона.
      – Может быть, уже отчалила, – предположила Теа.
      – Еще не отчалила, но собираюсь сделать это, – услышали молодые люди голос Марты, которая в эту минуту спускалась с лестницы.
      – Это шутка, мама, – смутившись, сказала Теа.
      – А я, напротив, говорю серьезно. Марчелло, – характерным командным тоном обратилась она к графу, – поднимись за моим чемоданом! А ты, дорогая, вызови мне такси.
      Молодые люди, незаметно перемигнувшись, бросились выполнять распоряжение Марты.
      – Покидаешь нас насовсем? – с плохо скрытой надеждой спросила Теа, подходя к телефону.
      – Нет, на время, – ответила Марта. – Мне надо слетать в Нью-Йорк.
      – Значит, мы не успеем соскучиться по твоей фантастической стряпне?
      – Имей в виду, о моих кулинарных способностях знаете только вы, я никогда и никому не готовила, – рассмеялась Марта.
      – Мы очень тронуты, – вступил в разговор Марчелло, спускаясь с лестницы с тяжеленным чемоданом.
      – Почему бы тебе не прокатиться со мной? – обратилась Марта к дочери. – Передохнуть пару дней и тебе не помешает.
      – Великолепная идея! Бросить все на одного Марчелло, и особенно сейчас, когда Гортензия должна ожеребиться! Мама, неужели ты так и не поняла, что у нас много работы?
      – Я поняла, что вам нужны как минимум два конюха, но у вас нет денег, чтобы позволить себе такую роскошь.
      Скривив губы в иронической улыбке, Марчелло вышел на улицу, а Марта неожиданно спросила дочь:
      – Ты часто видишься с отцом?
      – Не слишком, он очень занят. Да и для меня, если честно, поездка в Милан – целое путешествие.
      – А как там его писательница?
      – Папа и Джулия любят друг друга, – уверенно сказала Теа.
      – Это не мешает вашей хваленой Джулии путаться с Франко Вассалли, – зло усмехнувшись, бросила Марта.
      – До чего же ты любишь сплетни, мама! – с укором заметила Теа.
      – Если бы ты увидела этого Вассалли, ты бы сама в него влюбилась. Мужчина что надо, можешь мне поверить.
      – Джулия любит папу, – с еще большей уверенностью повторила Теа. – Скоро они поженятся. И вообще, хватит об этом, вон подъехало твое такси.
      – Жизнь непредсказуема, новый день – новые сюрпризы, – философски заметила Марта, выходя из дома.
      Садясь в такси, она улыбнулась Марчелло ослепительной улыбкой и послала стоящей на пороге дочери воздушный поцелуй.
      Ее мысли были уже далеко. Фантазии перенесли Марту в сверкающий мир светских приемов, вдали от которых она начала скучать. Нет, прозябание в глуши – это не для нее, так и зачахнуть можно. Вспышки фотокамер, репортеры, высшее общество – вот настоящая жизнь!

      – Ах ты, шатун бездомный! – набросился на Джорджо крестьянин, который чуть не проткнул его вилами, поддевая пук соломы. – А ну, вон из хлева!
      Джорджо вмиг проснулся и уставился на крестьянина круглыми от ужаса глазами.
      Он забрел в этот сарай несколько часов назад и заснул как убитый, забыв об усталости и голоде. Ему снился кошмарный сон. Будто он голым едет в автобусе, и все на него глазеют. Вскочив на ноги с бьющимся сердцем, Джорджо понял, что реальность страшнее только что виденного сна.
      – Вот отсюда! – наступая на мальчика с вилами наперевес, повторил крестьянин.
      Он был огромный, как шкаф, и сильный, как буйвол, такому не составило бы труда расправиться с щуплым подростком. Джорджо прикинул, что ему никак не обойти этого силача, занявшего весь дверной проем, и он инстинктивно поднял руки в знак своей беспомощности.
      Крестьянин расценил этот жест как угрожающий и рассвирепел еще больше. В деревне покоя не было от бродяг и наркоманов, среди которых попадались не только безобидные воришки, но и очень опасные типы. Как раз на днях два таких проходимца, угрожая женщине шприцем, отобрали у нее кошелек с деньгами и сорвали с шеи золотую цепочку. Полиция их поймала, но местных жителей это не успокоило. Здесь считали, что каждый наркоман болен СПИДом, а каждый африканец, живущий в Италии на птичьих правах, – потенциальный убийца.
      – Пожалуйста, позвольте мне уйти, – взмолился Джорджо. – Я ничего плохого не сделал.
      Во дворе рвалась с цепи собака, захлебываясь злобным лаем. Джорджо заметил ее еще раньше, когда пробирался сюда. Убежав от отца, он долго блуждал по каким-то проселкам, пока не увидел вдалеке одиноко стоящий крестьянский дом. Решив, что в доме никого нет, он вошел во двор, где рядом с трактором стояла повозка, а вокруг гуляли куры. Неожиданно залаяла собака, и Джорджо спрятался за трактор. Из дома вышла женщина. Она огляделась по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, прикрикнула на собаку. Когда она ушла, Джорджо забрался в хлев – благо ворота не были заперты – и, упав на душистую солому, моментально заснул.
      Сейчас, внезапно разбуженный, он не понимал, ни где находится, ни который сейчас час. За дверью было темно, но сообразить, утро на дворе или вечер, Джорджо спросонья не мог.
      – Пожалуйста, позвольте мне уйти, – сделал он новую попытку. – Даю слово, я не преступник.
      Крестьянин посмотрел на подростка недоверчиво: грязный, измученный, глаза бегают… такой за дозу зелья и родную мать прирежет! Тем не менее он нехотя посторонился, освобождая небольшой проход, и Джорджо, осторожно протиснувшись между ним и дверным косяком, бросился в темноту навстречу свободе. Вслед ему неслись грубые проклятия и злобный собачий лай.
      Джорджо бежал не разбирая дороги, спотыкаясь о замерзшие комья земли и дрожа всем телом от холода и страха. Встреча с полицией приводила его в ужас, он до сих пор не мог забыть, как два карабинера накинулись тогда на него в Милане и нашли в кармане дозу гашиша. Возвращение домой к матери пугало его не меньше: еще один разговор по душам он просто не выдержит. Почему так всегда бывает, если уж попадешь в черную полосу, то ей ни конца, ни края не видно?
      Наконец вдалеке он увидел движущиеся огни, значит, там шоссе, можно будет спросить у кого-нибудь, где он находится. Джорджо бежал из последних сил, задыхаясь и кашляя. Болела грудь – результат курения сигарет и гашиша. Вдруг он оступился, не заметив в темноте небольшой канавки, и упал.
      Сначала Джорджо не почувствовал боли, но, когда попытался подняться, понял, что наступить на ногу не может. Беспомощный и несчастный, один в темном холодном поле, Джорджо решил, что наступил его конец. Упав лицом вниз на ледяную землю, он заплакал.
      Через некоторое время Джорджо взял себя в руки и, призывая на помощь мать, собрав остатки воли, смог кое-как подняться на ноги. Надо было во что бы то ни стало добраться до шоссе.
      Хромая, он вышел на обочину и стал голосовать, но машины проносились мимо, даже не притормозив.
      – Остановись же, умоляю! – в отчаянии кричал Джорджо, размазывая по грязному лицу слезы.
      Наконец один грузовик остановился. Водитель, высунувшись в окошко, несколько секунд разглядывал его в свете фар.
      – Похоже, сегодня не самый удачный день в твоей жизни, парень, – предположил он.
      – Верно, – ответил Джорджо, с мольбой глядя на водителя, показавшегося ему человеком симпатичным.
      – Видок у тебя еще тот. Куда тебе надо?
      – В Милан, – несмело ответил Джорджо.
      – Залезай! – Водитель открыл правую дверцу.
      Поврежденная нога не слушалась, каждое движение доставляло нестерпимую боль. После нескольких неудачных попыток подняться по высоким ступенькам Джорджо сдался.
      – Нет, не могу, – признался он.
      Шофер протянул руку и втащил его в теплую кабину. Усевшись, Джорджо расшнуровал кроссовку на больной ноге и увидел, что нога распухла и почернела.
      – Может, у тебя перелом, – предположил водитель. – Куда это ты так спешил? Из дома, что ли, сбежал?
      – Да, – признался Джорджо.
      Спокойный голос водителя располагал к доверию.
      – Что же у тебя за проблемы?
      – Всякие, – неопределенно ответил Джорджо.
      – Из тебя и слова не вытянешь.
      Некоторое время они ехали молча.
      – Где мы сейчас? – спросил Джорджо.
      – Недалеко от Модены. Часа через два будем в Милане. Ты хоть знаешь, куда едешь?
      Нет, Джорджо этого не знал. Он хотел есть, пить, спать, хотел, чтобы перестала болеть нога, чтобы рядом оказалась мама, но какая-то неведомая сила удерживала его от возвращения домой. Он так ясно представил себе лицо матери, аромат ее духов, ее уверенный ясный голос, что почувствовал приступ злобы. Испытывая к ней бесконечную любовь и нежность, он одновременно чувствовал, что она подавляет его, повергает в отчаяние, лишает уверенности в жизни.
      Можно было бы отправиться к Амбре или попросить пристанища у тети Изабеллы или у дяди Бенни, но Джорджо стыдно было посвящать их в свои неприятности. С одной стороны, ему было наплевать, что они о нем подумают, но, будучи болезненно самолюбивым, он не хотел, чтобы его поучали, воспитывали или, что еще ужаснее, – жалели.
      – В Модене жил мой родственник Убальдо Милкович, – вдруг сказал Джорджо. – Мне он приходится прадедушкой. Он воевал с нацистами, партизанил в горах. У него здесь дом, только теперь в нем никто не живет.
      – Отвезти тебя туда? – спросил шофер.
      – Нет, все-таки я поеду в Милан.
      – Решил вернуться домой?
      Джорджо кивнул, хотя не принял еще окончательного решения. Водитель молча протянул ему термос и пластиковый стаканчик. Налив себе сладкого горячего кофе, мальчик с наслаждением сделал глоток.
      – Когда ты последний раз ел?
      – Не помню, – признался Джорджо.
      Шофер протянул ему бутерброд с ветчиной.
      – Почему вы так добры ко мне? – смутился Джорджо.
      – Моей дочери сейчас было бы столько же, сколько тебе, – начал рассказывать шофер. – Она была красавица и такая смешливая… Потом ее мать ушла от меня к другому, бросила нас, а у меня, сам видишь, работа такая, что я сутками не бываю дома. Вот она и попала в плохую компанию. Ее нашли в туалете одного бара, она умерла, даже шприц из руки вынуть не успела. Когда я увидел ее на кафельном полу, она была все такая же красивая, только больше не улыбалась. Ее Кьярой звали. – И мужчина надолго замолчал.
      У Джорджо мороз прошел по коже.
      – Я не колюсь, – нарушил он тягостную тишину, наступившую в кабине.
      Водитель кивнул в знак того, что верит ему.
      – Я везу груз во Францию, – объяснил он мальчику. – Как ты доберешься до окружной автострады с такой ногой?
      – Попрошу кого-нибудь меня подвезти.
      – А деньги у тебя есть?
      – Отец все отобрал, до последней лиры, – с обидой сказал Джорджо, – и даже сигарет не оставил.
      – Правильно сделал, – с уверенностью заметил шофер. – Деньги до добра не доводят и сигареты тоже. Может, будь я с дочерью построже, она была бы сейчас жива.
      Джорджо с этим был не согласен, но промолчал. Рассказ отца, потерявшего из-за наркотиков единственную дочь, произвел на него сильное впечатление.
      Проехав Лоди, шофер припарковал машину у придорожного бара и помог мальчику выйти из машины. Подведя его к телефону-автомату, дал монету. Джорджо начал набирать домашний номер, но остановился и нажал на рычаг. После некоторого раздумья набрал другой и сказал:
      – Извини, что так поздно, но мне нужна помощь, и я подумал о тебе.

      Было уже за полночь, когда позвонил Лео.
      – Джорджо видели за городом в районе Форли, – сообщил он Джулии.
      – Что он там делал? – испуганно спросила она.
      – Забрался в хлев и спал на соломе. Его обнаружил хозяин, когда пришел задать корм лошади. Он и позвонил в полицию. Сейчас мы по крайней мере знаем, что Джорджо жив и находится где-то поблизости.
      – А сам ты где?
      – Я в полицейском участке. Его уже ищут.
      – Думаешь, они его найдут? – с замиранием сердца спросила Джулия.
      – Уверяют, что найдут.
      – Он не мог ведь далеко убежать, верно? – с надеждой спросила Джулия.
      Она не находила себе места после неожиданного звонка Лео и металась по дому, не обращая внимания на попытки Гермеса успокоить ее.
      – Может, он блуждает сейчас где-то в темноте, а может, проголосовал на автомагистрали и его подобрала какая-нибудь машина, – предположил Лео.
      – А вдруг он вернулся в тот дом на побережье, где вы жили, а тебя там нет?
      – Не беспокойся, я предупредил соседей. Если он вернется туда, они сообщат в полицию. Но почему-то я думаю, что он уже на пути в Милан.
      – Держи меня в курсе, – попросила Джулия, – я с ума схожу от беспокойства.
      – Потерпи немного. Вот увидишь, Джорджо скоро найдется. – В трубке послышались гудки.
      Джулия обессиленно откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Гермес нежно погладил ее по руке. Как бы ему хотелось хоть чем-то облегчить ее страдания.
      – Вот увидишь, он скоро будет дома, здоровый и невредимый, – постарался он ее успокоить.
      – Надеюсь. – Джулия с благодарностью посмотрела на Гермеса. – Хорошо, что ты со мной рядом. Ты понимаешь меня, ведь тебе все это знакомо.
      – Ты имеешь в виду Теодолинду?
      – Именно. Слава Богу, что она справилась со своими проблемами.
      – Джорджо тоже справится, я в этом не сомневаюсь, хотя, как ты могла убедиться, даже взрослому человеку трудно принять верное решение, а для подростка выбор иногда превращается в неразрешимую проблему. Молодым еще труднее, чем нам.
      Джулия порывисто притянула к себе Гермеса.
      – Скажи, что все кончится благополучно! – попросила она.
      – До утра все разрешится самым счастливым образом, – пообещал Гермес, не кривя душой: Джорджо казался ему не очень уравновешенным, но добрым и порядочным мальчиком. Такой не наделает глупостей.
      Джулия немного успокоилась, возможно, подействовал транквилизатор, который Гермес заставил ее принять, но через некоторое время снова заволновалась:
      – Я поеду туда! Мне надо быть поближе к сыну.
      – Как ты хочешь, дорогая. Я могу тебя отвезти, но подумай – что, если Джорджо сейчас на пути домой? Он придет, и никого нет. А вдруг он позвонит с дороги?
      – Он не придет, Гермес, и не позвонит. У меня дурное предчувствие. Как только я могла сделать такую глупость! Зачем доверила его Лео?
      – Хватит об этом, Джулия, теперь бесполезно себя упрекать. Наберись терпения и жди. Все будет хорошо.
      Джулия затихла в кресле, следя невидящим взглядом за стрелками на циферблате часов. В комнате воцарилось тяжелое молчание.
      В два часа ночи телефон снова зазвонил. Испытывая одновременно страх и надежду, Джулия схватила трубку.
      – Джулия, это Теа. Звонил Джорджо, он едет ко мне, – сказала она без всяких предисловий.
      – Как к тебе? Почему к тебе? – Джулия не верила своим ушам.
      – Он позвонил из телефона-автомата несколько минут назад. Марчелло уже за ним выехал.
      – Куда?
      – Джорджо ждет его у придорожного бара на выезде из Лоди.
      – Я сейчас же к тебе выезжаю, – сказала Джулия. – Вместе с твоим отцом.
      – Он у тебя? – спросила Теа. – Дай мне его на минуточку.
      Джулия передала трубку Гермесу и разразилась слезами облегчения.
      – Папа, Джорджо сказал, что подвернул ногу, а может быть, даже сломал. Он говорит, лодыжка у него распухла и вся черная, что делать?
      – Это уж предоставь решать мне, – сказал дочери Гермес. – Мы сейчас же выезжаем.
      Нажав на рычаг, он протянул трубку Джулии.
      – Позвони Лео, пусть дает отбой полицейским.

      Франко Вассалли надел на Волка намордник.
      – Прости, дружок, но без этой штуки нас с тобой никуда не пустят, – извинился он перед собакой.
      Когда они садились в такси, шофер недовольно посмотрел на овчарку, но, увидев, что она в наморднике, как того требуют правила, лишь сердито крякнул.
      – На Центральный вокзал! – сказал Франко.
      Войдя с помпезное, хотя и не лишенное величественной красоты здание вокзала, он первым делом накупил газет, после чего встал в очередь к кассе.
      – Санта-Маргерита-Лигуре, – сказал он в окошко. – Два билета второго класса.
      В вечернее время пассажиров всегда было мало. Войдя в пустое купе, Франко расположился у окна и снял с Волка намордник. Собака улеглась в ногах хозяина, почти спрятавшись под сиденье.
      Когда поезд медленно тронулся, Франко, бросив взгляд в грязное окно, по которому застучали капли дождя, открыл газету. Он пытался вникнуть в смысл того, что читал, однако волнение из-за предстоящей встречи было настолько сильным, что он не мог сосредоточиться. В конце концов он свернул газету, бросил ее на сиденье рядом с остальными и, устроившись поудобней, принялся думать о Джулии.
      «Ты будешь моей, – прошептал он, – потому что сама этого хочешь».
      В последние дни, наполненные ожиданием, страхами и волнением, он читал и перечитывал роман «Как ветер», и ему показалось, что он хорошо узнал писательницу де Бласко. Он был уверен, что, рассказывая о своих героях, Джулия рассказывала о самой себе, и в каждой фразе открывала читателю свой внутренний мир.
      Франко Джулия представлялась натурой сложной, противоречивой. Целеустремленность и воля сочетались в ее характере с женской мягкостью, слабостью, ранимостью. И что особенно привлекало Франко, Джулия была искренна во всем – никакой игры, никакой фальши. Такой женщины он не встречал еще в своей жизни. Не считая, разумеется, матери.
      Он был единственным пассажиром, кто сошел в Санта-Маргерита. Часы показывали начало первого, в вестибюле вокзала не было ни души. Холодный воздух, напоенный запахами близкого моря, успокаивающе подействовал на Франко, и он, перейдя пустую площадь, уверенно свернул на круто поднимающуюся вверх улицу. Он и с закрытыми глазами нашел бы старый дом своего деда, где в детстве провел не одно лето.
      Мысленно Франко представил себе этот дом и огромную комнату на нижнем этаже. Один угол занимала старинная каменная раковина, в которой мать стирала белье, мыла посуду и купала его и Джузеппе. Рядом была дровяная печь, на ней готовилась пища для всего семейства. Здесь же стояли два топчана, на которых спали они с братом. На втором этаже было еще две комнаты. Одна – дедушкина, другая – отца с матерью. Обычно их семья проводила в этой развалюхе август, и это был самый несчастный для Франко месяц.
      Иногда среди ночи он просыпался от мучительных стонов матери и звериного рычания отца. Он был совсем маленький и понимал только одно: отец причиняет маме боль, заставляет ее силой делать то, что она делать не хочет. Потом мама спускалась вниз и, глотая слезы, ложилась в его постель. Он сжимался в комочек, чтобы освободить маме больше пространства, и замирал, слушая ее всхлипывания. Сердце его разрывалось от жалости и бессилия.
      – Я убью его, мама, вырасту и убью.
      – Никогда не говори таких вещей, – пугалась мать. – Он все-таки твой отец.
      Как и в детстве, Франко почувствовал ненависть к отцу и с трудом подавил волну поднявшегося в нем гнева.
      Вот и старый источник. Отсюда наверх ведет крутая каменистая тропинка. За тридцать лет ничего не изменилось.
      Франко подождал, пока Волк напьется, и уверенно стал подниматься по тропинке. Вскоре за поворотом показался дом, в котором светилось одно-единственное окно на первом этаже. Перед домом стояла старая «Ланчиа». «Боже, какое убожество!» – невольно ужаснулся Франко.
      – Волк, жди меня здесь, – приказал он собаке. – Место!
      Овчарка послушно легла и положила морду на передние лапы, а Франко подошел к двери и повернул ручку.
      За столом, на котором стояла початая бутылка вина, сидел мужчина. Он посмотрел на вошедшего мутным взглядом и протер покрасневшие слезящиеся глаза. Франко огляделся. В печке потрескивали дрова, с потолка свисали гирлянды чеснока и лука.
      – Здравствуй, отец, – сказал он, переступая через порог.
      Мужчина не ответил. Казалось, появление сына не было для него неожиданностью. Повернув голову, он приказал:
      – А ты марш наверх!
      Только сейчас Франко разглядел в углу женщину со светлыми, явно крашеными волосами. Она полулежала на диване, красный халат был распахнут, и Франко заметил, что у нее красивое тело.
      Женщина не спеша спустила на пол длинные стройные ноги, сунула их в шлепанцы на меху и, лениво поднявшись, направилась к лестнице. Франко приблизился к столу и сел перед отцом.
      – Вот и привелось встретиться! – произнес мужчина заплетающимся языком.
      – Где Джузеппе? – спросил Франко.
      – С каких это пор ты стал интересоваться своим братом? – пьяно ухмыльнулся мужчина.
      – С тех самых, как он похитил маму. – Франко тоже попытался улыбнуться.
      По лицу мужчины разлилась бледность, рука, держащая стакан, дрогнула, и вино расплескалось по столу.
      – О чем это ты говоришь? – неискренне удивился он.
      – Ты делал все, чтобы я тебя возненавидел, и своего добился. Ты даже не можешь себе представить, как я тебя ненавижу. Еще в детстве я мечтал убить тебя за то, что ты мучил маму. Я и сейчас мечтаю, чтобы ты сгинул навсегда.
      Мужчина рассвирепел. Он схватил со стола кухонный нож и, вскочив на ноги, замахнулся на сына. Его лицо перекосилось от злости.
      – Катись откуда пришел, – прохрипел он, – а то я сам порешу тебя на этом самом месте.
      Франко не пошевельнулся, только еле слышно присвистнул. И в ту же минуту полуоткрытая дверь распахнулась настежь. Волк, как вихрь, влетел в комнату и, бросившись на обидчика своего хозяина, свалил его с ног.
      – А теперь признавайся, где вы держите маму, – глядя на отца сверху вниз, потребовал Франко.
      – Убери сначала свою проклятую собаку, – боясь пошевелиться, взмолился Вассалли-старший, – тогда и поговорим.

      Ночное патрулирование прошло без всяких происшествий, пора было возвращаться в отделение.
      – Может, заскочим в Бругерио? – спросил Рута напарника, сосредоточенно следившего за дорогой.
      – Это вопрос или предложение? – бросив на Руту иронический взгляд, спросил Д'Амико.
      – Понимай как хочешь.
      – Я бы хотел выбросить эту историю из головы, – признался сицилиец.
      – А она теперь не дает мне покоя, – сказал Рута. – Даже во сне снится.
      Они уже несколько раз побывали на складе «Интерканала», откуда были украдены декорации и сценические костюмы, до тонкостей изучили работу телестудии, переговорили с десятками людей. Директор склада Вальтер встречал их уже как добрых знакомых. Он проникся к симпатичным полицейским таким доверием, что даже разоткровенничался о своих сердечных делах. Оказалось, что недавно он познакомился с очаровательной девушкой, которая сначала проявляла к нему явную симпатию, а потом вдруг внезапно исчезла.
      – Ее звали Марисоль, – грустно вздохнув, рассказал Вальтер. – Настоящая красавица – стройная загорелая блондинка. Я в нее без памяти влюбился. Мне казалось, что и я ей нравлюсь, но в один прекрасный день Марисоль покинула меня безо всяких объяснений, даже «до свидания» забыла сказать. Чудно, правда?
      Машина уже въехала на территорию складов, когда Рута вдруг воскликнул:
      – Слушай! Как это я раньше не догадался? Девчонка-то скорее всего была связана с похитителями.
      – Какая девчонка? – не понял Д'Амико.
      – Марисоль, про которую рассказывал Вальтер.
      – С чего ты взял?
      – Чтобы проникнуть в складские помещения, нужно иметь магнитную карту, без нее замок не открыть. Сам знаешь, подделать такую штуку невозможно. Вот Марисоль и принялась охмурять Вальтера, чтобы выкрасть у него карту. Пока он хлопал ушами, она изучила расположение склада, запомнила, что где лежит, рассчитала время. Естественно, после осуществления задуманного несчастный директор сразу же перестал ее интересовать.
      Полицейские вышли из машины и увидели сторожа, совершавшего очередной обход. Помахав им издали, тот крикнул:
      – Я гляжу, вы нас не забываете. Если немного подождете, угощу вас кофе.
      – Спасибо, нам пора возвращаться, – крикнул в ответ Рута и тоже помахал рукой. – Мы просто заехали узнать, все ли в порядке.
      – Все в порядке, ситуация под контролем, – улыбнулся сторож.
      Едва Д'Амико с Рутой сели в свою «Пантеру», на темном проселке справа от них мелькнули автомобильные огни. Приглядевшись, полицейские заметили три легковые машины.
      – Куда это они навострились в такое время? – удивился Д'Амико. – Спорю на пиво, тут что-то не чисто.
      – Похоже на то, – согласился Рута. – Выключай фары и давай за ними.
      Машины, миновав поле, остановились перед стеной высоких тополей; «Пантера», следовавшая за ними на значительном расстоянии, свернула на обочину и тоже остановилась. Д'Амико и Рута с трудом разглядели неясные тени: несколько человек, выйдя из машин, направились к низкому, едва заметному в темноте строению.
      – Может, сообщить в центральную? – прошептал Д'Амико.
      – Может, ты лучше помолчишь? – сердито одернул напарника Рута.
      – Что ты задумал?
      – Сначала сами разберемся, в чем тут дело, а потом будем поднимать шум.
      Д'Амико не одобрял самодеятельности, но на этот раз возражать не стал и молча последовал за напарником. Прячась за деревьями, они почти вплотную приблизились к трем автомобилям, пассажиры которых словно сквозь землю провалились.
      – Микеле, – тихо сказал Рута, – тебе не обязательно идти за мной по пятам, вернись лучше к машине. Боюсь, мы попали с тобой в серьезный переплет.
      – Нечего меня учить, я сам знаю, что делать, – беззлобно огрызнулся Д'Амико и, пригнувшись, бесшумно двинулся к автомобилям.
      Он осторожно посветил фонариком на номера, которые показались ему подозрительно новенькими, и постарался их запомнить.
      – Пойду свяжусь с центральной, – сказал он Руте. – Если номера не фальшивые, нам назовут имена владельцев. Сообщить про наши подозрения?
      – Пока не надо, – посоветовал Рута. – Нечего раньше времени панику поднимать.
      – Скоро вернусь.
      Прошло десять томительных минут, прежде чем Д'Амико вернулся к своему напарнику.
      – Ну что? – нетерпеливо спросил Рута.
      – Антонелла Роги, – передал Д'Амико полученную в центральной информацию. – Частное сыскное агентство.
      Рута еле удержался от смеха.
      – Прямо как в кино! – Он покачал головой. – Хитрые частные сыщики и болваны полицейские! Постой, я это имя уже слышал. Антонелла Роги мелочевкой заниматься не станет, здесь наверняка пахнет жареным.
      Напарники, не сговариваясь, посмотрели в сторону постройки, из которой не доносилось ни звука.
      – Давай подойдем ближе, – предложил Д'Амико, которого начало увлекать опасное приключение.
      – Надеешься на хороший улов? – хитро подмигнув, спросил Рута.
      – Кто знает… – неопределенно ответил сицилиец.
      – Роги, между прочим, специализируется на киднеппинге и, надо признать, в этом она просто ас. Помнишь крупного промышленника из Брессо? Она нас тогда обскакала, первая его нашла.
      – А теперь скорее всего вызволяет старушку Серену Вассалли? – догадался Д'Амико.
      Рута вдруг стал серьезным.
      – Микеле, давай сделаем так, – предложил он. – Ты возвращаешься к машине, а я пытаюсь разнюхать, что происходит в этом бараке. Если случится что-то из ряда вон выходящее, я посигналю фонариком. Тогда вызывай подмогу.
      Д'Амико бесшумно исчез, словно растворился в темноте, а Рута стал пробираться к постройке, которая напоминала собой цех или складское помещение. Неожиданно из-за облаков появилась луна, стало немного светлее. Испугавшись, что его могут заметить, полицейский замер на месте и прислушался. Ему показалось, что из здания доносится лай собаки. «Померещилось, – решил он, – откуда тут собака?»
      От волнения нестерпимо хотелось пить. Рута все бы отдал сейчас за кружку холодного пива. Облизав пересохшие губы, он вздохнул и приготовился терпеливо ждать. Ему было не по себе, однако профессиональный интерес пересиливал чувство страха.

      Гермес внимательно осмотрел распухшую ногу, наложил шину и, отойдя на шаг от Джорджо, полюбовался своей работой.
      – Неплохо получилось, – сказал он, – до утра продержишься. А после рентгена хирург скажет, что делать.
      Джорджо лежал на широкой кровати в той самой комнате, которую еще накануне занимала Марта.
      – Мне уже совсем не больно, – поспешил он обрадовать Гермеса, – вот только пальцами трудно шевелить.
      – А ты и не шевели, лежи спокойно, – и Гермес подложил ему под ногу подушку. – Думаю, перелома нет, обычное растяжение. Теа, – обратился он к дочери, – принеси лед.
      – Сейчас, – с готовностью ответила Теа и бросилась к двери.
      Гермес посмотрел ей вслед. Давно ли дочка чувствовала себя несчастной, одинокой и никому не нужной? А сейчас ее не узнать: взрослая разумная молодая женщина, которая нашла свою дорогу в жизни. Он перевел взгляд на Джорджо, потом на Джулию. Оба выглядели измученными, под глазами залегли темные тени.
      – Почему бы тебе не остаться здесь до утра? – спросил он Джулию. – Хоть немного поспишь.
      – Отличная идея, профессор, – поддержал его Джорджо, виновато поглядывая на мать.
      – Ты тоже устал сегодня, – сказала Джулия, обнимая Гермеса.
      – Я привычный к ночному бдению, – улыбнулся Гермес. – К тому же времени выспаться у меня и в самолете будет предостаточно.
      – Не передумал лететь? – осторожно спросила Джулия.
      – Нет.
      – Я провожу тебя до машины.
      – Я сам найду дорогу. А ты ложись и спи, – не терпящим возражений тоном сказал Гермес.
      Теа принесла наполненную льдом грелку, и Гермес приложил ее к лодыжке Джорджо. Потом заботливо поправил одеяло и наклонился к Джулии, чтобы поцеловать ее на прощание.
      – Когда ты вернешься?
      – Когда это будет нужно тебе и мне, – ответил Гермес и погасил свет.
      Он не успел еще выйти из комнаты, как Джорджо и Джулия заснули крепким сном.
      – Сварить кофе? – спросила Теа, когда отец вошел в гостиную и устало опустился в кресло.
      – Да, свари, пожалуйста. Кстати, почему я не вижу Марчелло?
      – Марчелло на посту, – ответила Теа и, встретив непонимающий взгляд отца, объяснила: – У нас вот-вот кобыла должна ожеребиться, вот Марчелло и дежурит около нее.
      – А ветеринару нельзя позвонить?
      – Мы позвоним ему, когда придет срок, главное – не пропустить момент. А может, ты нам поможешь?
      – Не хватает мне еще у лошадей принимать роды! – засмеялся Гермес.
      Теа вдруг переменила тему.
      – Почему ты не берешь Джулию с собой в Америку? – спросила она, подавая отцу чашечку дымящегося ароматного кофе.
      – Сама видишь, у Джулии сейчас проблемы с Джорджо, она не хочет оставлять его надолго одного.
      – А у тебя? – спросила Теа, вспомнив разговор с матерью о Джулии.
      – Что у меня? – не понял Гермес.
      – У тебя нет проблем с Джулией? Между вами все хорошо?
      – Когда я вернусь из Америки, мы сразу же поженимся, – считая, что удовлетворил любопытство дочери, сказал Гермес.
      – Папа, ты счастлив?
      – Хорошенький вопрос, нечего сказать! Много ты знаешь людей, которые могут ответить «да» на твой вопрос?
      – Не юли, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, – настаивала на своем Теа.
      – У нас с Джулией все хорошо. Тебя именно это интересует?
      – Я рада за тебя, папа!
      Допив кофе, Гермес поднялся и, взяв в свои теплые большие руки лицо дочери, заглянул ей в глаза.
      – Как у тебя дела с твоим пареньком?
      – Ты тоже хочешь узнать, счастлива ли я? – спросила Теа.
      Гермес утвердительно кивнул.
      – Я спокойна, папа, и мне кажется, что после всего пережитого это не так уж мало. К тому же мне нравится работа с лошадьми, такая жизнь как раз по мне. Я не говорила тебе, что хочу учиться дальше?
      – Решила стать врачом? – с надеждой спросил Гермес.
      – Ветеринаром. Я все лето помогала доктору Спадари, он многому меня научил.
      – Ты в меня пошла, такая же двужильная. Я, чтобы заработать на учебу, когда-то рубил туши в мясной лавке, – засмеялся Гермес.
      Теа обняла его.
      – Я очень тебя люблю, папа, – призналась она. – Ты даже не представляешь, скольким я тебе в жизни обязана!
      – Спасибо, девочка моя, я рад, что ты считаешь меня не самым плохим отцом.
      Когда они вышли на улицу, уже светало.
      – Теа! – послышался от конюшен взволнованный голос Марчелло. – Срочно звони ветеринару, у Гортензии, кажется, начинается.
      – До свидания, папа, – бросила она на ходу отцу, поспешно направляясь к конюшне.
      Теа решила, что лучше пусть Марчелло идет звонить, а она подежурит возле Гортензии, – ведь за лето она приняла не меньше дюжины жеребят, так что кое-какой опыт у нее имеется. Радуясь рождению каждого малыша, Теа старалась не думать о том, что сама никогда не познает счастья материнства: после аборта, который заставила ее сделать мать, она навсегда лишилась возможности иметь детей.

      Когда Теа вбежала в стойло, Гортензия тяжело дышала и била передними копытами.
      – Ты моя хорошая! – Теа ласково погладила лошадь по спине. – Не волнуйся и соберись с силами. Нам с тобой надо помочь малышу появиться на свет.
      Гортензия дрожала всем телом, и Теа накинула на нее попону, продолжая ласково разговаривать с ней.
      – Не успеет взойти солнце, как твой малыш благополучно родится, обещаю тебе.
      Гортензия, словно поверив своей хозяйке, успокоилась, но через минуту опять начала волноваться.
      Лошади в соседних стойлах притихли, как будто понимали важность происходящего.
      – Ты моя хорошая, ты моя дорогая! – приговаривала Теа, недоумевая, почему так долго не возвращается Марчелло. Ей хотелось за ним сбегать, но она боялась оставить Гортензию без присмотра.
      Наконец Марчелло вернулся. Но вид у него был растерянный.
      – Дозвонился? – бросилась к нему Теа.
      – Доктора Спадари нигде нет. – Марчелло развел руками. – Что же нам делать?
      – Мы с тобой это уже проходили, не паникуй! – прикрикнула на него Теа. – Обычно животные справляются сами, мы должны только помочь.
      На Марчелло ее слова произвели отрезвляющее впечатление.
      – Принеси стерильные перчатки, – сказал он. – Для себя и для меня.
      Когда Теа вернулась с перчатками, Марчелло надел их и осторожно засунул руку в горячее нутро кобылы.
      – Ну как там, все в порядке? – нетерпеливо спросила Теа.
      – Жеребенка надо повернуть головкой вперед. Он лежит неправильно, – испуганно сообщил Марчелло. – Час от часу не легче! Иди сюда, мне одному не справиться.
      Гортензия была совсем мокрая, и Теа набросила на нее еще одну попону. С такой ситуацией молодой женщине не довелось еще встречаться ни разу, и она перепугалась. Марчелло же, напротив, однажды помогал ветеринару при подобных родах и запомнил, что тот делал.
      – У тебя рука поменьше, – сказал он Теодолинде, – делай, что я тебе скажу. Сначала осторожно вправь внутрь копытце. Видишь, оно уже показалось? Потом нащупай головку и поверни малыша. Давай же, иначе мы потеряем обоих.
      Гортензия смотрела на них темными влажными глазами, раздумывать было некогда. Теа, действуя с большой осторожностью, убрала внутрь черное копытце. «Одно дело сделано», – подбодрила она себя. Потом стала на ощупь искать головку. Марчелло в это время вводил в вену лошади физраствор.
      – Ну, скоро? – спросил он.
      – Я нащупала мордочку, а дальше что делать?
      – Продвинь руку поглубже и доберись до шеи, – подсказал Марчелло.
      – Есть! – обрадовалась Теа.
      – Теперь быстро тяни на себя!
      – Не получается. – Теа готова была заплакать от бессилия.
      – Постарайся, пожалуйста, и следи, чтобы пуповина не закрутилась вокруг шеи, иначе он задохнется. Побыстрей, Теа, Гортензия уже на пределе, у нее может не выдержать сердце.
      – Нет, ничего не выходит!
      – Пусти, я сам!
      – Нет, я начала, я и закончу! – Самолюбие не позволяло ей сдаться.
      Вдруг на ее лице появилось радостное выражение.
      – Кажется, пошло… Да, я поворачиваю его!
      – Выводи головку!
      Через несколько секунд показалась черная влажная мордочка, потом грудь, и жеребенок наконец вышел. Теа и Марчелло смотрели на него счастливыми, полными слез глазами, а Гортензия тут же принялась его вылизывать. Марчелло осторожно обтер кобылу чистой губкой и помог ей подняться на ноги.
      – Ты тоже поднимайся, Черное Копытце, – невольно окрестив жеребенка, сказала Теа и поставила новорожденного на нетвердые разъезжающиеся ножки. Жеребенок тут же потянулся к материнскому животу и, найдя сосок, зачмокал.
      – Он прелесть! – с восхищением сказал Марчелло. – Крепенький малыш!
      – Глазам своим не верю! – с восторгом прошептала Теа. – Просто чудо какое-то!
      – И это чудо совершила ты. – Марчелло нежно посмотрел на Теодолинду. – Я тобой горжусь.
      – Сколько же сейчас времени? – спросила Теа.
      – Девять часов, – услышали они сзади женский голос и, разом обернувшись, увидели Джулию.
      Она стояла у них за спиной с повлажневшими от умиления глазами, ее лицо было озарено счастливой улыбкой.
      – Я все видела, – призналась она молодым людям. – Это действительно чудо.
      Убедившись, что с кобылой и новорожденным жеребенком все в порядке, они вместе вернулись в дом, и Джулия поднялась наверх к Джорджо. Он уже проснулся.
      – Думаю, я должна открыть тебе одну тайну, – прямо с порога сказала Джулия, садясь на край кровати.
      – Какую тайну? – Джорджо насторожился.
      – У тебя родится братик. Или сестричка. В общем, я жду ребенка.
      Давно она не чувствовала себя так хорошо и покойно, как в эту минуту. Признавшись сыну, она положила конец своим сомнениям, и на душе стало легко от принятого решения. Из памяти не выходила Гортензия, нежно облизывающая мокрого, беспомощного жеребенка.
      – Когда он родится? – поинтересовался Джорджо, спокойно восприняв сообщение матери.
      – Летом, – ответила Джулия. – Если будет девочка, я назову ее Кармен, в честь твоей бабушки.

      – Знаешь, куда ехать? – спросил Франко сожительницу Вассалли-старшего, когда та открыла дверцу старой «Ланчии».
      Женщина молча кивнула. Она успела переодеться в черные кожаные брюки и замшевую куртку красного цвета, усыпанную золотыми клепками. Когда она садилась за руль, Франко уловил знакомый с детства запах, запах пудры «Коти», и у него перед глазам возникла мать: сидя перед туалетом, она открывает пудреницу и нежно проводит по лицу розовой пуховкой.
      Они с отцом сели сзади. Волк лег у них в ногах. Старик Вассалли время от времени бросал на сына взгляды, полные ненависти. Младший из его отпрысков с самого детства был ему чужим – уж слишком он был не похож на него самого. То ли дело старший, Джованни! Уж он-то точно ему родной, роднее не бывает.
      Машина сорвалась с места и на большой скорости понеслась к автостраде. Сонная на первый взгляд женщина вела машину уверенно, как опытный водитель. Сидя рядом с отцом, Франко невольно вспоминал детство.
      Отец ездил тогда на машине зеленого цвета, на капоте которой красовались золоченые фигурки Мадонны и святых мучеников. Таксист Марио Вассалли был известной личностью в Милане, своего рода туристической достопримечательностью, о нем даже один раз написали в газете. Как-то после воскресной мессы в соборе его (и их с мамой тоже) благословил кардинал. Франко запомнился коленопреклоненный отец, целующий массивный перстень на руке важного прелата. Его лицо было по-настоящему счастливым в эту минуту: он гордился оказанной ему честью и предвкушал, как будут поздравлять его, сгорая в душе от зависти, товарищи по работе.
      – И такому человеку я обязан жизнью, – не замечая, что говорит вслух, пробормотал Франко.
      – Верно, ты обязан мне жизнью, – расслышав слова сына, с усмешкой сказал Вассалли-старший. – А жизнь чего-то да стоит. Денег у тебя куры не клюют, так что придется тебе со мной поделиться. Заплати, а то плохо будет.
      – Платить придется тебе, дорогой папочка, – пригрозил Франко. – Вы с Джузеппе ответите за похищение мамы.
      – Черта с два! – рассмеялся Марио Вассалли и показал сыну нос. – Как ты докажешь? Или хочешь на весь свет раструбить о своих семейных делах? Ты будешь молчать как миленький и заплатишь нам двенадцать миллиардов откупного. А то смотри, мы с Джузеппе свяжемся с журналистами, и все узнают, в какой нищете прозябает отец богача Франко Вассалли. Скандальчик получится первый сорт.
      – Ты сядешь в тюрьму. Похищение с целью получения выкупа карается законом.
      – Гони деньги, а уж я как-нибудь о себе позабочусь.
      «Ланчиа» тем временем уже ехала по окружной и через несколько километров перед указателем «Бругерио» свернула на боковое шоссе. Машина на скорости пронеслась мимо телестудии Франко Вассалли и съехали на проселочную дорогу. Вскоре показалось новое, еще не достроенное здание, которое Франко намеревался со временем использовать под дополнительный склад.
      Когда блондинка заглушила мотор, Франко повернулся к отцу.
      – Иди и скажи моему брату, чтобы открыл, – строго приказал он, – да смотри, без глупостей. Если хоть один волос упадет с головы матери, я убью вас с Джузеппе собственными руками.
      Выйдя из машины первым, он заметил мелькнувшие у здания тени и довольно улыбнулся: пока все шло по плану. Почувствовав себя более уверенно, Франко заставил старика подойти к железной двери и постучать условным знаком. Марио Вассалли ударил сначала трижды, потом подождал и ударил еще два раза. Открылось смотровое окошко, и Франко, который спрятался за стеной, узнал голос брата.
      – Ты? – удивился Джузеппе. – Чего это вдруг?
      – Открой, есть новости, – хрипло сказал старик.
      Послышалось позвякивание замков, потом дверь приоткрылась. Дальше все произошло очень быстро. Десять дюжих молодцов набросились на похитителей, не дав им даже рта раскрыть от удивления.
      Франко распахнул дверь настежь и вошел внутрь.
      – Отлично сработано! – раздался рядом голос с характерным латиноамериканским акцентом, и Франко увидел Антонеллу Роги.
      – Я и не сомневался, что все пройдет хорошо, – ответил Франко.
      – Смотрите, какие декорации они тут понастроили!
      Франко огляделся по сторонам и остолбенел.
      – Вот, значит, для чего была совершена кража на студии, – догадался он. – А что? Неплохо придумано. Уверен, моя мать не скучала в этом сказочном мирке. Кого я должен благодарить за столь деликатную заботу о синьоре Вассалли?
      – Марисоль, – ответила Антонелла. – Это была ее идея построить для вашей мамы сказочное королевство. Может, мои слова покажутся вам кощунственными, но вы действительно должны быть ей благодарны.
      – Конечно, я уверен, что маме здесь понравилось.
      – Ничего подобного! – услышал Франко недовольный голос матери и быстро обернулся.
      Синьора Вассалли стояла перед ним в белой ночной рубашке до пят и была похожа на маленькую девочку.
      – Мамочка, как ты? – радостно обнял ее Франко.
      – Здесь все ненастоящее, ты знал об этом?
      – Нет, не знал, но я тебе верю, – счастливо улыбаясь, ответил Франко.
      – Цветы искусственные, небо нарисованное, замок Лазурного принца есть, а самого его я так и не видела, – капризно продолжала синьора Вассалли. – Нет, я ждала от тебя не такого подарка ко дню рождения.
      – Прости, следующий раз придумаю что-нибудь получше. – Франко бережно обнял мать за плечи и повел к выходу.
      – Подожди! – Серена Вассалли вдруг резко остановилась. – Я не уйду отсюда без Марисоль. Она такая милая, добрая, красивая и, главное, настоящая. Она мне очень-очень нравится.
      Франко беспомощно обернулся. Жена его старшего брата Марисоль стояла между двумя агентами Антонеллы Роги и смотрела на него ясным взглядом своих удивительно красивых глаз.

      – А теперь расскажите, синьора Роги, как вам удалось провернуть это дельце, – с издевкой в голосе попросил Микеле Д'Амико.
      Антонелла вставила сигарету в мундштук, закурила и выпустила облако дыма в лицо полицейского. Лицо ее выражало презрение.
      – Не собираюсь я вам ничего рассказывать, – с вызовом заявила она. – Мое агентство существует на легальных основаниях, а я существую на средства моих клиентов, дела которых храню в тайне.
      – Боюсь, начальнику полиции не понравится, если его поднимут с постели в столь ранний час, – решил припугнуть ее Д'Амико. – Разбудив человека ни свет ни заря, можно себе и врага нажить.
      – Вот и поберегите свою шкуру, – посоветовала Антонелла, выпуская очередное облако табачного дыма.
      Совет был разумный. У Руты с Д'Амико рыльце тоже было в пушку. Они обязаны были сразу же сообщить в центральную о происходящем, но их остановило то, что в деле был замешан такой человек, как Вассалли. С этими шишками лучше не связываться, никогда не угадаешь, как прореагирует начальство. Может, к примеру, за излишнее рвение сослать в какой-нибудь Богом забытый городок, сколько уже было таких случаев! Д'Амико знал, что инициативный полицейский редко делает карьеру.
      – Что притих, Микеле? – спросил Рута, который все это время беседовал с Франко Вассалли возле домика Красной Шапочки.
      – Надо позвонить в комиссариат.
      – И что сказать?
      – Сказать, что синьора Серена Вассалли освобождена и находится в добром здравии.
      – А где похитители?
      – Похитителей и след простыл, – смущенно развел руками Д'Амико, – хотя пять минут назад я видел их собственными глазами. – Простите, – вмешался в разговор Франко, – но я только что объяснил вашему коллеге, что намереваюсь сам сообщить начальнику полиции о положении дел. Буквально через несколько часов он уже будет знать об освобождении моей матери. Вы же, как, впрочем, и я, опоздали. Когда я вошел в это помещение, с моей матерью находились медицинская сестра и охранник – оба сотрудники синьоры Роги. Вы же появились здесь и того позже. Похитители к этому времени успели сбежать, так что и выкупа-то не пришлось платить. Как вы понимаете, мне нет никакого резона вас обманывать. Я сам был бы рад увидеть этих подонков за решеткой.
      Д'Амико с сомнением покачал головой.
      – Я думал, такое бывает только в Палермо, – заметил он.
      – В каком смысле? – Франко изобразил на своем лице удивление.
      – В арифметическом. Оказывается, не в одной Сицилии дважды два равняется пяти.
      Антонелла Роги, молча слушавшая разговор, весело хмыкнула.
      К ним подошла Серена Вассалли, уже одетая в пушистый белый халат.
      – Я хочу домой, Франко, – требовательно обратилась она к сыну.
      Сын заботливо обнял ее за плечи.
      – Я за тем и приехал, чтобы забрать тебя отсюда, – нежно сказал он и повел мать к выходу.
      – Возьми с собой и Марисоль, – попросила старушка шепотом.
      – Она уже в машине.
      Когда автомобили, подняв на дороге пыль, отъехали, полицейские медленно направились к своей «Пантере».
      – Не думал, что ты такой пугливый, – сказал Д'Амико. – Стоило этому денежному мешку намекнуть на свои высокие связи, ты сразу сдрейфил.
      – Не говори, самому противно. Он меня словно загипнотизировал.
      – Но ведь я сам видел, как люди Роги увели тех двоих, старика и второго, помоложе. И ты видел, не отпирайся. Куда они подевались?
      – Пусть начальство разбирается, наше дело маленькое, – ответил Рута, садясь в машину.
 
      – Вот уж не думал, что придется возвращаться на эти вонючие острова, – сказал Луи Фурнье.
      Он стоял рядом с Франко Вассалли перед зданием обслуживания на окружной автодороге.
      – Через сорок восемь часов ты сможешь навсегда забыть о Джорджтауне и Каймановых островах, даю тебе слово, – заверил его Франко, – но это дело мне некому доверить, кроме тебя. Согласен, хуже места на земле трудно сыскать, но что ты предлагаешь? Отдать отца и брата в руки полиции? Убить? Пусть уж лучше доживают свой век там.
      – И не сомневайся даже, ты все правильно решил, – поспешил согласиться Луи Фурнье.
      – Роги со своими ребятами довезут вас до аэропорта. Твоя задача – доставить их в Джорджтаун и передать с рук на руки тому французу, с которым я обо всем уже договорился. Он поможет им сориентироваться на новом месте.
      – А блондинка, что была с твоим отцом, она не полетит? – поинтересовался Луи.
      – Она агент Роги, чуть ли не лучший ее кадр. Когда я заподозрил в похищении своих дорогих родственничков, она здорово нам помогла.
      – А вторая, жена твоего брата?
      – Думаю, она будет только рада освободиться от своего мужа и пожить на прекрасной вилле, ухаживая за моей матерью.
      Пожав на прощание руку Фурнье, Франко направился к машине. Когда он сел за руль и посмотрел в зеркало, то увидел, что его мать дремлет на заднем сиденье, склонив голову на плечо Марисоль.

      Джулия приехала в «Фонтекьяру» вместе с Лео и привезла одежду для Джорджо. Остановив свой «Мерседес» перед домом, она увидела в манеже Марчелло. Он, не отрываясь от занятий, помахал рукой в знак приветствия. Из конюшни вышла Теа, ведя за собой Гортензию. Черное Копытце весело бежал следом за матерью.
      – Правда, очаровательная парочка? – вырвалось у Джулии.
      – Такая картина всегда трогает, – согласился Лео. – Мать и дитя – это самый прекрасный, самый поэтичный образ. Вспоминаю вас с Джорджо в первые месяцы. Вы были с ним одно целое, и я чувствовал себя рядом с вами лишним, даже ревновал. Мне казалось, что я вам мешаю, что мое присутствие вам в тягость.
      Джулия посмотрела на него удивленно. Она и не думала, что ее бывший муж испытывал такие чувства. Может быть, ее вина, что Лео тогда изменил ей? Впрочем, Лео и до рождения Джорджо не хранил ей верность, не пропускал ни одну женщину.
      – Я жду ребенка, – призналась она.
      Лео застыл на месте.
      – Ты шутишь? Рожать в твоем возрасте?
      – Не так уж я и стара, чтобы снова стать матерью, нечего меня в пенсионерки записывать.
      – Ребенок от Гермеса? – с детской непосредственностью спросил Лео.
      Джулия кивнула.
      – Поздравляю! – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Лео и поцеловал бывшую жену в лоб.
      – Я здесь, – услышали они из кухни голос сына, едва переступили порог дома.
      Джорджо, стоя у плиты, мешал какое-то варево в огромном чане.
      – Прошу меня извинить, но я сейчас не могу оторваться, – сказал он родителям, – иначе все пригорит.
      И, продолжая мешать, подставил матери щеку для поцелуя.
      – Что это? – поморщившись, спросил Лео и заглянул в чан.
      – Льняное семя, ячмень и овес, – охотно объяснил Джорджо. – Скоро будет готово, варится уже четыре часа.
      Он достал большой пакет и всыпал в чан отруби.
      – Для вкуса, – сообщил Джорджо с видом знатока. – Как приправа для супа.
      – Мы тебе привезли одежду, – сказала Джуля. – Переоденься, и поедем домой.
      Джорджо уменьшил под чаном огонь и, прыгая на одной ноге, – вторая была у него в гипсе, – добрался до гостиной и остановился у окна. Глядя на манеж, где ученики Марчелло старательно выполняли упражнения, он сказал, не поворачивая головы:
      – Я хочу здесь остаться.
      Джулия и Лео растерянно переглянулись.
      – Объясни, что значит – остаться? – спросил Лео. – Ты хочешь здесь жить?
      – Мне хорошо здесь, папа. – Джорджо, наконец, повернулся к родителям. – Я занимаюсь делом, чувствую себя полезным. Не то что в школе, где вбивают в голову всякую никому не нужную чушь.
      – Хорошенькое признание для интеллигентного мальчика, – заметила Джулия.
      – Если вы беспокоитесь насчет наркотиков, то с этим я завязал. Но в школу я все равно не вернусь, во всяком случае, сейчас.
      – Джорджо! – бросив беспомощный взгляд на Джулию, строго сказал Лео. – Не делай глупостей! Ты должен вернуться домой и продолжать учебу.
      – В школу я не хочу. Я не говорю, что собираюсь всю жизнь готовить лошадям пойло, но пока это занятие как раз по мне.
      – Теа и Марчелло знают о твоем решении? – поинтересовалась Джулия. – Они согласны?
      – Они будут рады, если я останусь. Лишние руки им пригодятся.
      – Джулия, твое мнение? – Лео посмотрел на бывшую жену.
      Джулия вспомнила кошмар последних месяцев, озлобленное состояние сына, вызов в полицию, свои страхи. Снова, как и всегда, последнее слово оставалось за ней.
      – Хорошо, Джорджо, – со вздохом сказала она. – Оставайся, пока не надоешь Теодолинде и Марчелло.
      – Спасибо, мамочка, – обрадовался Джорджо, – мне здесь так нравится! Знаешь, кстати, скоро в «Фонтекьяру» приедет съемочная группа с телевидения, она будет снимать сериал по твоему последнему роману.
      – Тебе, конечно, просто необходимо при этом присутствовать, – со свойственной ей иронией поддела Джулия сына. – Теперь уже ясно, что год ты потеряешь. Ну что ж, может, скорее за ум возьмешься.
      Она вспомнила сообщение в газете о том, что мать Франко Вассалли освобождена. Значит, он снова обрел мать, а она – сына.
      – Считай, что ты получил материнское благословение, – сказала она и обняла Джорджо.
      Глядя на них со стороны, Лео с неожиданной для себя грустью понял, что оба, мать и сын, в эту минуту счастливы. А себя он вновь почувствовал лишним.

      На углу Пятой авеню и Сорок четвертой улицы Гермес остановился около фургончика, чтобы купить хот-дог. Продавец протянул ему сандвич с горячей сосиской, и он стал с аппетитом есть его на ходу, лавируя между прохожими.
      Утро Гермес провел с профессором Шнайдером, которого знал с тех самых пор, когда еще стажировался в Колумбийском университете. Давний приятель, конечно, постарел, но это не помешало ему уйти от жены ради женщины на двадцать лет моложе себя.
      – Мы прекрасно живем, – с гордостью рассказывал он сегодня Гермесу. – У нас три собаки и две кошки. Джудит не слишком хозяйственная, но характер у нее легкий; уверен, она тебе понравится. Что касается ужина, разогревать консервы она умеет, так что голодным тебя не оставим.
      Проходя мимо ювелирного магазина Тиффани, Гермес увидел в витрине занятную брошь в виде стрекозы. Крылья у нее были из изумрудов, глаза – два красных рубина. «Джулии такая вещица может понравиться», – подумал Гермес и зашел в магазин.
      Расплатившись кредитной карточкой, он положил в карман коробочку с брошью и посмотрел на часы. До отеля «Пьер» отсюда десять минут пешком. Он успеет еще перед ужином побегать в Центральном парке – в такую прохладную погоду бег трусцой очень бодрит.
      Гермес шел быстрым шагом, обгоняя прохожих, и уже собрался обойти нагруженную покупками даму в меховом манто, как вдруг узнал в ней свою бывшую жену.
      – Гермес! – радостно воскликнула Марта. – Какими судьбами?
      – Пути Господни неисповедимы, – ответил Гермес.
      Он вспомнил, что год назад на этой же Пятой авеню столкнулся с Джулией, которую не видел двадцать пять лет. Случайность? Нет, судьба. В этом не было никаких сомнений.
      – Не скажу, что мечтал о встрече с тобой, – откровенно признался Гермес.
      – Брось! Пора забыть старую вражду. В конце концов, мы с тобой прожили вместе немало лет, можем по крайней мере держаться в дружеских рамках. – И она посмотрела на него ласковым, чуть грустным взглядом, который не мог обмануть Гермеса.
      – Больше всего на свете я хочу забыть наше с тобой общее прошлое.
      – Неужели оно было таким плохим? – округляя глаза, спросила Марта.
      – Оно было ужасным. Прости, но я тороплюсь. Будь здорова!
      – Гермес, поверь, я стала совсем другой, – многозначительно произнесла Марта и, попытавшись остановить Гермеса, уронила несколько свертков.
      – Что-то не верится, – буркнул Гермес, наклоняясь, чтобы собрать пакеты. – От тебя всегда одни неприятности.
      – Я же тебя ни о чем не спрашиваю. Встретились, поболтали, что в этом особенного? В конце концов, у нас общая дочь, мы не совсем чужие друг другу. Может, ты боишься меня?
      – С чего это я должен тебя бояться? – спросил Гермес и, не желая выглядеть трусом в глазах бывшей жены, предложил: – Могу проводить.
      – Я живу неподалеку, – начала объяснять Марта. – Первая жена моего умершего жениха хочет отнять у меня квартиру, так что я здесь как бы на птичьих правах. Ты ведь знаешь, что мой жених умер во время обручения?
      – Знаю, – мрачно ответил Гермес.
      – Кстати, спасибо, что позволил Теодолинде приютить меня на время, ты очень великодушен, – чуть насмешливо добавила она.
      Они вошли в подъезд большого дома, и портье поспешил к ним навстречу, беря у Марты пакеты. Гермес протянул ему и те, что держал в руках.
      – Разве ты не поднимешься? – прикинувшись расстроенной, спросила она. – Ужина не обещаю, но приготовить вкусный бутерброд могу.
      – Спасибо, я действительно тороплюсь, – сухо ответил Гермес.
      – Мне здесь так одиноко, поднимись хоть на две минуты.
      – Марта, – впервые обратившись к бывшей жене по имени, сказал Гермес, – чем меньше мы будем общаться, тем лучше для нас обоих.
      – Как ты жесток! – Марта попыталась выдавить из себя слезы. – Ты буквально окатываешь меня презрением, но почему? Что я такого сделала?
      Гермес почувствовал угрызения совести:
      – Прости, я не хотел тебя обидеть.
      – Тогда пойдем и выкурим трубку мира, – с надеждой предложила Марта.
      – Курение опасно для здоровья.
      – Тогда выпьем. Выпьем за нашу дочь.
      Гермесу не хватило мужества сказать «нет», и он поднялся в квартиру. Огромная гостиная с необъятными диванами, лаковой мебелью, пальмами в кадках и бухарскими коврами вызвала у него чувство отвращения. Невольно он вспомнил уютный дом на улице Тьеполо, и его неудержимо потянуло к Джулии.
      Марта подкатила столик с шампанским, печеньем и крупной черешней – такой красивой, что ее можно было принять за муляж.
      – Эта встреча для меня настоящий подарок, – заворковала Марта. – Я тебе очень благодарна за участие…
      Гермес смотрел на нее и спрашивал себя, как он мог влюбиться когда-то в такую жеманную, неискреннюю женщину? Каждый жест, каждое слово – сплошная фальшь. Не может быть, чтобы она заманила его сюда просто от скуки, что-то у нее наверняка на уме.
      – За нашу дочь, – сказал Гермес и поднял бокал с шампанским.
      – За твою Джулию, – с ангельской улыбкой поправила его Марта.
      – С чего это вдруг? – насторожился Гермес.
      – Но она ведь твоя пассия, разве не так?
      – Мои дела больше тебя не касаются.
      – Согласна, но ты мне не чужой, Гермес, я не могу за тебя не беспокоиться, особенно зная, как ты наивен.
      – Что ты такое говоришь?
      – Уехав из Милана, ты освободил дорогу Франко Вассалли, который уже давно положил глаз на твою подругу. Я его немного знаю, такой ни перед чем не остановится и своего добьется.
      – Я ждал, что ты скажешь мне какую-нибудь пакость, – вставая, сказал Гермес. – Я ее услышал, теперь могу идти.
      – Просто у меня имеется кое-какой жизненный опыт, и я хочу тебя предостеречь.
      – Сколько же в тебе яда! – не сдержался Гермес, выходя из квартиры.
      Марта его хорошо изучила за годы совместной жизни, она знала, как сделать ему больно.
      Гермес шел по улице, кипя от негодования, и пальцы его сжимали в кармане футляр с брошью, купленной в подарок Джулии.

      Джулия проснулась вся в поту: только что во сне она неистово отдавалась мужчине, который любил ее так, как еще никто и никогда не любил. Дрожа от неудовлетворенного желания, Джулия встала с постели и направилась в ванную. После душа она тщательно вытерлась, намазалась жидким увлажняющим кремом и, накинув махровый халат, вернулась в спальню.
      Несколько секунд она внимательно разглядывала себя в зеркало, отмечая появление первых признаков беременности: начали наливаться груди, заметно потемнели ободки вокруг сосков. Крошечный шрам не портил оперированную грудь, он был почти незаметен. Джулия не испытывала смущения из-за неожиданного эротического сна и неутихающего волнения в крови. Да, она беременна, но ее тело хочет ласк, оно томится в ожидании любви, предвестниками которой стали два поцелуя Франко Вассалли.
      Джулия надела белые шелковые трусики, тонкие чулки, кружевной пояс. Выбрала самый открытый бюстгальтер, защелкнула на шее замочек жемчужного ожерелья. После этого, присев к туалетному столику, занялась лицом.
      В длинной юбке с разрезом выше колен, в тонком шерстяном пуловере, облегающем грудь, в черных лакированных туфлях на низком каблуке, Джулия была похожа на юную девушку.
      – Не теряй головы, будущая мамаша, – сказала она вслух, бросая на себя последний взгляд в зеркало и снимая телефонную трубку.
      Набрав номер своего адвоката, она представилась секретарше.
      – Одну минуточку, синьора де Бласко, сейчас соединю с синьорой Диониси.
      – Думаю, и вы мне можете помочь, я просто хотела узнать телефон Франко Вассалли. – Джулии не хотелось объяснять Елене, зачем ей понадобился телефон владельца «Интерканала».
      Секретарша дала несколько номеров, и Джулия набрала первый из них.
      – Пожалуйста, доктора Вассалли, – попросила Джулия.
      – Как мне ему доложить? – спросила Магда.
      – Скажите, что его спрашивает Джулия де Бласко.
      Голос Магды смягчился.
      – У него сейчас совещание. Впрочем, подождите немного.
      Прошло несколько минут, и вот наконец в трубке раздался знакомый теплый голос:
      – Привет, Джулия.
      – Мы могли бы увидеться?
      – Когда?
      – Прямо сейчас.
      – Где?
      – У ворот Публичного сада на виа Палестро, – предложила Джулия, сама не зная, почему.
      – Уже выхожу, – сказал Вассалли и положил трубку.
      Спустившись вниз, Джулия бросила на ходу Амбре, занимавшейся уборкой в гостиной:
      – Я ушла.
      – Когда вернешься? – спросила Амбра.
      – Не знаю, – рассеянно ответила Джулия.
      – Одевайся теплей, сегодня холодно.
      Джулия сняла с вешалки меховой жакет и вышла из дома.
 
      Франко уже ждал ее у решетки сада. Волк сидел у его ног.
      – Какой неожиданный подарок! – сказал Вассалли, идя к ней навстречу.
      – Какой ты молодой! – сказала Джулия, всматриваясь в его лицо.
      – Это упрек?
      Они вошли в сад. Яркая осенняя листва, покрывавшая дорожку, шуршала у них под ногами. Статуи провожали их невидящими глазами.
      – Когда ты улыбаешься, ты становишься совсем как девочка, – сказал он.
      – Я хочу тебя.
      Вокруг шумели дети, игравшие под надзором своим мам.
      Франко знал, что нравится женщинам, и многие давали ему понять, что хотят лечь с ним в постель, но ни одна и них не выражала свои желания так прямо и естественно, как это сделала Джулия, в откровенности которой не было ни капли вульгарности.
      Он молча притянул ее к себе, прижался к ее напряженному, как натянутая стрела, телу, чувствуя его зов. Джулии показалось, что еще секунда, и он бросит ее на пестрый ковер из осенних листьев и овладеет ею на виду у слепых статуй, маленьких детей и их мамаш под холодным и равнодушным ноябрьским небом. Но Франко вдруг взял ее под руку и повел в сторону виллы Реале – роскошного некогда жилища средневековых миланских аристократов.
      Теперь центральную часть дворца занимала картинная галерея, а правое крыло муниципалитет использовал для регистрации браков и других торжественных случаев.
      Воспользовавшись тем, что два сторожа горячо о чем-то спорили, Франко с Джулией незаметно проскользнули мимо них и поднялись по мраморной лестнице. Франко, уверенно ведя Джулию через роскошные покои, отворил одну их дверей, и они очутились в спальне, посреди которой стояла огромная старинная кровать с балдахином.
      Затворив дверь, Франко запер ее на ключ.
      Джулия торопливо скинула на пол меховой жакет, сняла юбку, туфли и распахнула парчовый полог. Франко крепко обнял ее и, покрывая поцелуями, повалил на кровать.
      Впервые за сорок два года своей жизни Джулия испытала подлинную страсть, к которой не примешивались сентиментальные чувства. Это был просто секс, но секс восхитительный. Как в недавнем сне, лучше, чем во сне, она поднялась в сладкие неведомые ей прежде пределы и после долгого счастливого оргазма возвратилась на землю, вздрагивая от восторженных воспоминаний о только что познанном блаженстве.

      «Фонтекьяру» оккупировали телевизионщики. Повсюду стояли фургоны, грузовики, легковые машины, ящики с реквизитом, под ногами тянулись кабели, слышались громкие голоса. Актеры, администраторы, электрики и операторы, гримеры и костюмеры толпами ходили по имению, чувствовали себя как дома, не обращая на хозяев никакого внимания.
      – Когда же закончится этот кошмар? – в отчаянии воскликнул Марчелло, глядя в окна на царящую перед домом суету.
      – Можно подумать, что ты с луны свалился, – раздраженно заметила Теа. – Сам знаешь, съемки продлятся не меньше недели.
      Досадуя, что пришлось отменить большую часть уроков и жалея лошадей, которые все сильнее нервничали в непривычной обстановке, Марчелло готов был во всем обвинить подругу.
      – Неужели это было так необходимо? – с упреком спросил он.
      Разговор происходил за завтраком. Джорджо, как заправская хозяйка, накрыл на стол, подал мед и горячие гренки.
      – Простите, что вмешиваюсь в вашу любезную беседу, – как всегда, насмешливо сказал он, – но мне все это нравится. Скорее бы начались съемки! Я жду не дождусь, когда на площадке наступит наконец тишина и первый раз крикнут: «Мотор!»
      Теа и Марчелло пропустили слова Джорджо мимо ушей.
      – Я спрашиваю, неужели было так уж необходимо впускать в имение эту дикую орду? – словно провоцируя скандал, снова спросил Марчелло.
      – Нет, нет и нет! – выходя из себя, крикнула Теа. – Это не было необходимо. Тебе известно, что никто нас не вынуждал, мы просто согласились на очень выгодное предложение. Нечего строить из себя невинную жертву! За каждый день съемок нам так много платят, что мы сможем купить пару чистокровных скакунов. Неужели трудно немного потерпеть?
      – С вашего позволения, я откланяюсь, – снова прервал их Джорджо. – Мне настоятельно требуется сходить в конюшню. – В его обязанности входило трижды в день менять соломенные подстилки в стойлах, что он и делал с большой аккуратностью. – Можете меня не провожать, я сам найду дорогу.
      Джорджо вышел, деликатно закрыв за собой дверь, а молодые люди, не обратив на него никакого внимания, продолжали ссориться.
      – Все началось с приезда твоей матери, – заявил Марчелло. – До нее мы жили спокойно.
      – Моя мать уже уехала. Может быть, теперь Джорджо во всем будешь обвинять?
      – Не надо, не передергивай!
      – Если он тебе мешает, скажи ему, чтобы уезжал, это будет очень красиво.
      Теа резко встала из-за стола, надела старую куртку, в которой занималась грязной работой, и направилась к двери. Она не могла больше вынести этого занудства. Если Марчелло раскапризничался, ему бесполезно что-то доказывать – все равно не поймет.
      – Ты сейчас вылитая Марта, – небрежно заметил Марчелло, стараясь побольнее обидеть Теодолинду. Он прекрасно знал, что она ненавидит, когда ее с кем-то сравнивают, а уж тем более – с матерью.
      – Лучше бы ты этого не говорил, – с угрозой в голосе сказала она. – Запомни, меня зовут Теа, и точка!
      – Я всегда говорю то, что думаю.
      – Почему же в таком случае ты молчал, когда я вела переговоры с директором картины, когда обсуждала с ним условия, когда подписывала бумаги? Смелости не хватило отказаться от прибыльного предложения?
      – Я же видел, что ты просто голову потеряла из-за этих паршивых денег.
      – Ах так, они паршивые?! – взорвалась Теа. – Конечно, тебя не касаются ни счета, ни кредиты, ни выплаты по процентам. Этой грязной работой ведь я занимаюсь.
      – Ты хочешь сказать, что я ничего не делаю? Нет, правильно говорится, что яблоко от яблони недалеко падает. Дочь Марты Корсини только и может, что считать деньги, как кассовый аппарат. А для меня деньги – ничто. Я никогда их не имел, не имею и иметь не буду, но, хоть я и беден, я не позволю, чтобы об меня вытирали ноги! Все, я уезжаю, теперь ты в «Фонтекьяре» полновластная хозяйка.
      С этими словами он вышел из дома и направился к своей машине. Теа бросилась за ним.
      – Прости меня, Марчелло, я не хотела тебя обидеть, – в отчаянии кричала она ему вслед. – Вернись, пожалуйста!
      Но Марчелло решительно и несколько театрально сел в машину и, включив зажигание, сорвался с места.
      Теа вернулась в дом и, прислонившись к дверному косяку, разрыдалась.
      – Дура, какая же я дура! – ругала она себя. – Как я теперь буду здесь одна?
      Марчелло начал первый, к тому же сравнил ее с матерью, вот она и вышла из себя. Его тоже можно понять. Он так много сделал для нее, когда она была в кризисе. Это он предложил купить имение, завести лошадей, это он заставил ее поверить в себя, нашел ей занятие по душе. Неужели одно неосторожное слово способно разрушить союз, казавшийся им обоим таким прочным?
      Теа побежала в конюшню. Джорджо как раз выводил на манеж оседланную Кациму: несколько уроков молодым людям все-таки удалось сохранить.
      – Пусти! – Теа оттолкнула Джорджо и вскочила в седло, собираясь отправиться в погоню за уехавшим Марчелло. Она рассчитывала, что, если поскачет напрямик и срежет угол, успеет перехватить его перед выездом на шоссе.
      Она натянула удила, но лошадь, вдруг испугавшись, взбрыкнула, и Теа, перелетев через ее голову, упала на землю и потеряла сознание.
 
      Когда она очнулась, то увидела склонившегося над ней незнакомца с голубыми глазами и светлыми волосами до плеч. Заметив, что Теа открыла глаза, он спросил ее по-английски:
      – Как ты?
      Теа подумала, что голубоглазый блондин ей снится. Откуда взялся здесь этот красавец, похожий на сказочного принца?
      Словно для того, чтобы доказать свою материальность, молодой человек попросил расступиться сбежавшийся народ и, подняв Теа на руки, понес ее в дом. Она закрыла глаза и, вдыхая незнакомый пряный запах одеколона, прижалась к незнакомцу. Ей хотелось, чтобы эти сильные руки никогда ее не отпускали.

      Его звали Род Уард. Ему было двадцать шесть лет, он выглядел как атлет, улыбался неотразимой улыбкой и исполнял в сериале по роману Джулии де Бласко главную мужскую роль. Теа влюбилась в него без памяти. Когда они ненароком встречались, у нее начинали дрожать колени и срывался голос.
      – Он тебе нравится? – спросил Джорджо, сидя на перекладине ограждения манежа.
      – Ничего парень, – неопределенно ответила Теа и опустила глаза.
      Невдалеке от них готовили площадку для съемок очередного эпизода, а Род сидел на ступеньках фургона и слушал наставления режиссера. Время от времени он поворачивал голову и смотрел на Теодолинду.
      – Кацима и Кадим застоялись, надо бы их погонять, – сказала Теа. – Марчелло нет уже четыре дня.
      – На меня не рассчитывай, – испугался Джорджо, вспомнив головокружительный полет Теодолинды, по счастливой случайности закончившийся благополучно. – Эти скакуны слишком норовисты.
      – А я тебя и не имела в виду. Просто сказала, что надо бы на них покататься, да некому.
      – Почему некому? – раздался голос Рода. – Перед вами профессиональный ковбой. Прежде чем стать актером, я объезжал лошадей на ранчо в Колорадо. Сейчас у меня два часа свободных, могу вам помочь.
      – Спасибо за любезность, но сейчас у нас по расписанию кормежка. Лошади привыкли к определенному режиму.
      – Что ж, могу и вечером их погонять, когда съемочный день закончится.
      – От Марчелло есть известия? – спросил Джорджо, когда Род отошел.
      – Он вернулся в Милан, в свою мансарду.
      – Как думаешь, он приедет обратно?
      – Приедет, если я брошусь перед ним на колени и попрошу прощения. А вернуться и самому извиниться ему гордость не позволяет.
      – Ты ведь съездишь за ним, правда? Разве можно расходиться из-за какой-то дурацкой ссоры?
      Джорджо даже подумать не мог, что он потеряет такое надежное убежище, едва успев его обрести.
      – Не волнуйся, я съезжу. Но я не хочу, чтобы он думал, будто я не могу без него обойтись. У меня тоже есть гордость.
      – Но ведь тебе без Марчелло действительно не обойтись. Здесь столько работы, что без него не справиться.
      – Верно, но я все равно ему этого не скажу.
      – Мне все равно, что ты ему скажешь, главное – возвращайтесь вместе, – тяжело вздохнул Джорджо. – Я уже устал от того, что все вокруг расходятся. Я с вами мало прожил, но привязался к обоим и не хочу, чтобы из-за какого-то киношного ковбоя развалилась такая хорошая пара. – Да я с ним так, просто кокетничаю, – успокоила Джорджо Теа, – мне ведь всего восемнадцать лет!
      – Марчелло это не понравится, – очень серьезно сказал Джорджо.
      – Подумаешь! – презрительно фыркнула Теа. – В конце концов, я не его собственность.
      Она немного слукавила, сказав, что просто кокетничала с американцем. Род ей нравился, очень нравился. Он пробудил в ней волнение, которого она никогда прежде не испытывала. С Марчелло ей было хорошо и покойно, а при одной только мысли о Роде начинало стучать в висках. Что с ней происходило – Теа и сама толком не понимала.
 
      К вечеру «Фонтекьяра» затихла. Съемочный день закончился, все, кроме Рода, отправились ночевать в гостиницу. Когда американец вошел в конюшню, Теа и Джорджо чистили лошадей.
      Джорджо, хоть и не имел опыта в любовных делах, сразу догадался, что Кадим и Кацима для Рода были лишь предлогом. Намерения этого слащавого соблазнителя не оставляли у него никаких сомнений. Не зная, куда деваться от охватившего его смущения, Джорджо опустил глаза и тихо сказал:
      – Пойду готовить ужин.
      В эту минуту он очень сочувствовал Марчелло, который, сидя в своей миланской мансарде, даже и не догадывался о грозящей ему опасности.
      – Сейчас я приду, – вдогонку ему крикнула Теа.
      – Нет, ты останешься, – удерживая ее за руку, шепнул Род. – Уже четыре дня ты играешь со мной в прятки, а теперь попалась, птичка.
      Теа попыталась освободиться, но он крепко обнял ее и поцеловал в губы. От поцелуя у нее закружилась голова, однако она сказала с вызовом:
      – Оставь меня, у тебя на лице написано, что ты обманщик.
      – Молчи! – И Род, покрывая лицо Теа поцелуями, потянул ее к копне соломы.
      – Не надо, – протестовала Теа, – я тебя совсем не знаю.
      – Ничего и не надо знать. Мы вдвоем, этого достаточно. – Его рука проникла под майку и сжала ее грудь.
      Теа вспомнила мать, которая предпочитала знакомиться с мужчинами сразу в постели, и ее передернуло от отвращения. Нет, она не хочет быть на нее похожей, не хочет терять достоинство, не хочет терять Марчелло!
      Придя в себя, словно от холодного душа, она вскочила и крикнула:
      – Да, ты мне нравишься, я хочу тебя, но ни за что этого не сделаю!
      – Почему, дурочка! Если чего-то хочешь, зачем отказываться?
      – Так уж я глупо устроена, не умею предавать. Может, слышал такое слово – «верность»?
      – Как же, как же, конечно, слышал! – насмешливо сказал Род. – И про платоническую любовь слышал. Но мы-то с тобой знаем, что это бредни.
      Он тоже встал с соломы и снова обнял Теа, но почувствовал, что она холодна, как лед.
      – Мы с тобой мыслим по-разному, – отстраняясь, сказала Теа. – Пусти меня, я должна идти.
      Род растерялся. Впервые в жизни его отвергала женщина. Он не мог в это поверить.
      – Брось ломаться, – еще до конца не осознавая своего поражения, сказал он, – иди ко мне.
      – Послушай, ты не понимаешь, – попыталась объяснить ему Теа, – я не могу. Для тебя переспать с женщиной – в порядке вещей, ты завтра же обо мне забудешь. А я вернусь к своему другу и, обнимая его, буду мучиться из-за своей измены.
      – После меня ты ни о ком больше не будешь думать, – нахально заявил Род. – Таких, как я, больше нет на свете.
      – Да таких на каждом углу! Тоже мне, индивидуальность! Если хочешь знать, Марчелло я всем в жизни обязана, а ты? Что ты можешь мне предложить?
      – Незабываемую ночь, – ответил актер. – Разве мало?
      – Ночь, даже незабываемая, ничто по сравнению с целой жизнью, – уверенно сказала Теа и вышла из конюшни.

      Яхта, стоявшая на причале в Рапалло, называлась «Серена». На ней развевался английский флаг, и два матроса тоже были англичанами.
      – Снимаемся с якоря, – сказал Франко Вассалли старшему из матросов. – Курс на Гибралтар через Минорку.
      Матрос хоть и остался невозмутимым, но в душе очень удивился. Во-первых, в ноябре хозяин никогда не появлялся на яхте, а во-вторых, и это самое главное, никогда не привозил с собой женщин.
      – Пойдем в каюту, – сказал Франко Джулии.
      Покинув виллу Реале, они прилетели сюда, чтобы спрятаться от всего мира.
      Каюта располагалась на корме. Войдя в нее, Джулия увидела двуспальную кровать, покрытую накидкой из золотистой норки, и легла, лаская рукой нежный мех.
      – Кажется, я сошла с ума, – прошептала она. – Бросилась к тебе очертя голову, как влюбленная двадцатилетняя девчонка. Что со мной происходит?
      – Не копайся в себе и не думай ни о чем, – сказал Франко, ложась рядом с ней. – Все и так ясно.
      – Что тебе ясно?
      – Мы оба хотим, чтобы это сказочное приключение никогда не кончалось.
      – Но я сбежала из дома без ничего, – засмеялась Джулия, – мне даже переодеться не во что.
      – Мне тоже, но об этом не беспокойся. Зайдем в какой-нибудь порт и купим себе одежду.
      – И еще мне надо срочно позвонить Амбре. Я не хочу, чтобы меня разыскивали с полицией.
      – Не надо звонить, – мягко, но твердо прошептал Франко, нежно касаясь губами ее щеки. – Я боюсь.
      – Чего? – удивилась Джулия.
      – Боюсь, что волшебство потеряет силу, что мы вдруг проснемся и поймем, что все это нам приснилось.
      – Сны иногда сбываются, – сказала Джулия, мысленно покраснев за столь банальную фразу.
      – Будем надеяться. Сейчас для меня нет ничего реальнее, чем нежная кожа под моими пальцами, – со стоном наслаждения прошептал Франко, лаская ее грудь. – Как она прекрасна, Джулия, я не хочу, чтобы другие мужчины к ней прикасались.
      Страх, живший в Джулии со дня операции, неожиданно исчез. Она, изогнувшись, как кошка, вся подалась навстречу ласке, трепеща в предвкушении чуда.
 
      В Портофино они сошли на берег, и пока Франко что-то покупал себе в магазине, Джулия поспешно бросилась к телефону-автомату.
      – Амбра, не волнуйся, со мной все в порядке! – торопливо сказала она. – Вернусь через несколько дней. Не забудь предупредить Джорджо.
      Она была сейчас совершенно спокойна за сына. Рядом с Теа и Марчелло он преобразился.
      – Джулия, ради Бога, – взмолилась Амбра, – скажи, где ты? Что опять за таинственное исчезновение?
      – Прошу тебя, Амбра, не допытывайся. Даю честное слово, что у меня все хорошо.
      – Гермес уже три раза звонил из Нью-Йорка! – В голосе Амбры послышался укор. – Что мне ему говорить?
      Для Джулии сейчас не существовало никого, кроме Франко, и она не хотела возвращаться на землю из своего волшебного мира.
      – Все, Амбра, пока, – скороговоркой сказала она и быстро повесила трубку, потому что увидела в дверях магазина Франко.
      – Кому ты звонила? – спросил он.
      – Я хотела, но передумала, – слегка смутившись, ответила Джулия. – Решила не выдавать никому нашей тайны.
      – Правильно сделала, – сказал Франко, не сомневаясь, что Джулия соврала.
      Он обнял ее за плечи, и они пошли на пустынную пристань, залитую светом фонарей и полной луны.

      Гермес попрощался с Амброй и положил под телефонный аппарат пять долларов. Ему нравился этот американский обычай расплачиваться в гостях за телефонные разговоры. Можно, по крайней мере, спокойно звонить, не испытывая угрызений совести перед хозяевами. Возможно, Шнайдер будет шуметь, если заметит деньги, но у него, как понял Гермес, с финансами сейчас неважно. Мало того, что бывшей жене приходится отстегивать крупные суммы, он еще должен оплачивать его звонки в Италию.
      Гермес звонил из спальни и, положив трубку, огляделся. Комната соответствовала характерам ее владельцев: книги по медицине, плюшевые зверюшки, деревянное распятие и звезда Давида. На стенах пара акварелей, на книжных полках коллекция трубок и фарфоровые статуэтки, под стеклом хрустальные бокалы, на столике у кровати – бусы из дешевых камней.
      Хайни и Джудит принадлежали к разным поколениям, однако их сердца бьются в унисон, это заметно. Даже в этих не вяжущихся между собой предметах есть какая-то гармония. Словно два человека из разных миров, Хайни и Джудит внимательно всматриваются друг в друга, и это стремление понять делает их отношения особенно близкими.
      Гермес сидел на краю кровати, а одна из собак Джудит примостилась у его ног.
      Размышляя об отношениях своих американских друзей, Гермес испытывал невольную зависть. У них с Джулией с некоторых пор взаимопонимание исчезло. И хотя во многом психическое состояние Джулии объяснялось перенесенной болезнью и операцией, Гермесу от этого было не легче.
      Он вспомнил наивную романтическую девочку, в которую влюбился на заре жизни. Теперешняя Джулия на нее совсем не похожа. Она независима и ревностно охраняет свое право на свободу. Все свои проблемы считает нужным решать сама, в том числе и сексуальные.
      Наверное, она только и ждала его отлета в Америку, чтобы тоже покинуть дом и отправиться – нет, на этот раз не в Модену, а куда-нибудь в другое место, где надеется обрести потерянную уверенность в своей женской привлекательности.
      Даже в мыслях Гермес боялся называть все своими именами, предпочитая отгонять от себя подозрения в измене. Но ревность все равно мучила его, он страдал от собственного бессилия. «Выходит, из нас двоих я сейчас нуждаюсь в защите», – подумал он, возвращаясь в гостиную, где Хайни и Джудит заканчивали какую-то сложную конструкцию из детских пластмассовых кубиков. Собаки с кошками блаженствовали на единственном диване, слушая вместе с хозяевами Девятую симфонию Бетховена, которая гремела из мощных стереодинамиков.
      – Почему у тебя такое мрачное лицо? Что-то случилось? – спросила Джудит, поднимая на Гермеса глаза от конструктора.
      Гермес не имел обыкновения делиться с кем бы то ни было своими проблемами, но сегодня ему хотелось открыть душу старому другу. Если бы не присутствие женщины, которую он едва знал, он бы разоткровенничался.
      – Кажется, мы собирались на какой-то праздник, – уклоняясь от ответа, напомнил Гермес.
      – Действительно, почему бы вам не сходить, тем более что это рядом? – почувствовав, что друзьям хочется поговорить, предложила Джудит.
      – А ты разве не пойдешь с нами? – удивился Хайни.
      – Нет, мне что-то не хочется.
      Когда они вышли на улицу, Хайни первым прервал молчание.
      – Опять не застал? – спросил он.
      Гермес уже успел рассказать ему об осложнившихся в последнее время отношениях с Джулией и о том, что его лекции в Колумбийском университете стали хорошим предлогом, чтобы дать ей время на размышление.
      – Опять, – вздохнул Гермес.
      – Ничего, все наладится, – успокоил его Хайни. – Забудь на время о ней. Сейчас придем к моей приятельнице, она, кстати, довольно известная художница, выпьем, потанцуем с хорошенькими женщинами… Вот увидишь, настроение сразу улучшится.
      – Я боюсь потерять Джулию, – признался Гермес, – боюсь, что кто-нибудь уведет ее от меня.
      – Я думал, что ты современный мужчина, ученый, а ты ведешь себя как Отелло.
      – Ведь может случиться, что я надоел ей, и она нашла себе другого? – Гермес имел в виду Вассалли, про которого говорила ему Марта.
      – Такое, конечно, в жизни случается, не ты первый, не ты последний, – спокойно ответил американец. – Но, по-моему, дело в тебе, а не в ней. Ты ревнив, как черт, а это только осложняет жизнь. Возьми нас. Джудит молода, привлекательна, у нее много друзей, и она часто ходит куда-то без меня. Я не только не ревную ее и не подозреваю в изменах, а доверяю все больше и больше. Знаешь, я не настолько самоуверен, чтобы считать, будто могу заменить ей всех и вся.
      – Ты советуешь мне вести себя так же с Джулией?
      – Я ничего тебе не советую, просто рассказываю про нас. Нельзя переносить чужой опыт на свою жизнь, каждый человек должен сам построить отношения с любимыми, исходя из собственных обстоятельств.
      Резкий порыв ветра закружил в воздухе первые снежинки, но Гермес не чувствовал холода. Его лицо горело, как при лихорадке.
      – Глупость, конечно, но я почему-то жду, что она приедет сюда, – признался он приятелю.
      – Перестань себя изводить. Если тебе совсем невмоготу, слетай завтра сам в Милан, а пока расслабься. – С этими словами он открыл перед Гермесом дверь, и они вошли в холл.
      Праздник проходил на третьем этаже, оттуда слышались ритмы ламбады, взрывы хохота, громкие голоса. Гермес пожалел, что пришел, но было уже поздно: они входили в квартиру, где веселье шло полным ходом. Гермес сразу попал в гущу пестрой толпы гостей, которые, несмотря на тесноту и шум, чувствовали себя очень непринужденно.
      – Профессор Корсини! – раздался нежный, как звон колокольчика, женский голос, и Гермес удивленно обернулся.
      Перед ним стояла молодая улыбающаяся девушка, и он пытался вспомнить, где и когда видел это чистое лицо с удивительно красивой матовой кожей и изящным вздернутым носиком, это богатство пламенеющих рыжих волос, эту точеную фигуру.
      – Я Валентина, – подсказала девушка, – Валентина Ригетти. Вспомнили?
      Гермес вспомнил. Она работала в его клинике, занималась хирургической дерматологией.
      – Как же, как же, – галантно целуя ей руку, сказал он. – Вы специализируетесь по коррегирующей хирургии.
      – Вот уж никак не ожидала встретить вас на таком богемном сборище, – шутливо заметила она, подавая ему бокал с белым игристым вином.
      Он посмотрел на нее с любопытством. В клинике доктор Ригетти производила совсем другое впечатление.
      – Я знаю, о чем вы подумали, – засмеялась она. – В клинике я хожу в очках и волосы прячу под шапочку. Это мой, так сказать, профессиональный имидж. Но когда я не на работе, то меняю очки на контактные линзы, надеваю туфли на высоких каблуках и распускаю волосы.
      – Вы очаровательны, – сказал Гермес.
      – Что?
      Вокруг шум был несусветный, и она не расслышала.
      – Я сказал, что вы самая очаровательная из всех дерматологов. Кстати, нельзя ли найти местечко потише? Здесь просто невозможно разговаривать.
      – Пойдемте, – сказала Валентина и повела его через толпу танцующих.
      Гермес заметил своего приятеля в обнимку с какой-то негритянкой. Тот хитро ему подмигнул.
      По узкой винтовой лестнице они поднялись в мансарду со стеклянным потолком. Здесь было холодно, зато тихо.
      – Вы знаете, профессор, в Нью-Йорке звезды почему-то ближе, чем в Милане. Кажется, что их можно достать рукой.
      – Как вы очутились в Нью-Йорке? – не поддержав романтическую тему, спросил в свою очередь Гермес.
      – Конгресс косметологов, – ответила она, – а точнее – повод немного развлечься. А вы здесь какими судьбами?
      – Лекции в Колумбийском университете. Знаете, когда вы со мной поздоровались, я уже собирался улизнуть с этого безумного праздника.
      – Я рада, что вы остались, – просто сказала она.
      Гермес улыбнулся и положил руку ей на плечо. Потом нежно погладил по щеке.
      – Пойду принесу чего-нибудь выпить, – сказал он и неожиданно добавил уже на «ты»: – Жди меня и никуда отсюда не уходи.
      Он спустился в шумную квартиру, пробрался между танцующими парами и вышел на улицу. Поймав такси, назвал свою гостиницу.
      Ему представился случай отвлечься от тяжелых мыслей: молодая красивая женщина проявила к нему явную благосклонность. Но чем больше он хотел забыться, тем нестерпимее становилась тоска по Джулии. Она была нужна ему как воздух.
      Когда Гермес поднялся к себе, на телефонном аппарате пульсировал красный огонек.
      – Есть для меня сообщения? – спросил он телефонистку.
      – Вам звонят, включаю линию.
      – Джулия! – нетерпеливо крикнул он в трубку.
      – Нет, это я, Марта, – раздалось знакомое воркование.
      – Что ты еще хочешь? – почти грубо воскликнул Гермес.
      – Всего-навсего выразить тебе свое искреннее сочувствие.
      – По поводу чего? – начиная нервничать, спросил он.
      – По поводу… Ты готов выслушать правду, даже если она окажется горькой?
      Гермес уже понял, что Марта готовится нанести ему смертельный удар. Он хотел бросить трубку, но что-то удержало его.
      – О чем ты говоришь? – стараясь придать голосу твердость, спросил он.
      – Не притворяйся, что не знаешь, о чем речь.
      – Но я действительно не знаю.
      – Никак не решу, стоит говорить или нет, – желая продлить его мучения, задумчиво сказала она. – Впрочем, лучше тебе все узнать от меня, чем от чужих людей. Твоя писательница сейчас плывет с Вассалли на его яхте по Средиземному морю. Вдвоем, разумеется.

      Сон, в котором она была счастливой, беззаботной девочкой, внезапно оборвался. Джулия почувствовала, что ее сковывает холод, к горлу подступила тошнота. Открыв глаза, она несколько секунд вглядывалась в темноту, стараясь вспомнить, где она находится. Завывание ветра за стеной и сильная качка вернули ей чувство реальности. Поняв, что ее мутит из-за шторма, Джулия успокоилась.
      Рядом мужской голос произносил с детскими просительными интонациями неразборчивые фразы, и только одно слово, повторяющееся снова и снова, можно было разобрать, – это было слово «мама». Джулия не сразу поняла, что это Франко разговаривает во сне.
      Повернув голову, она посмотрела на электронные часы. На них было 3.00. Ветер и шум волн усиливались, яхта взлетала вверх и падала вниз, вызывая под ложечкой неприятное ощущение пустоты.
      Франко снова произнес «мама», и Джулия подумала, что похищение Серены Вассалли оставило кровоточащую рану в его сердце. «Мать и сын – одно целое, – заключила она. – Даже взрослый мужчина неразрывно связан с матерью невидимой пуповиной».
      Невольно она стала думать о Джорджо, но без прежнего беспокойства. Кажется, период бунта у него прошел, все самое худшее позади. И хотя он еще не выбрался на верную дорогу, Джулия уже не сомневалась, что он на пути к ней. Впервые за многие месяцы она не боялась за его будущее, что же касается их отношений, они наладятся. Просто ей надо привыкнуть к тому, что Джорджо больше не ребенок, а значит, и обращаться с ним она должна как со взрослым – уважительно и деликатно. Конечно, это трудно, ведь для матери сын всегда остается беззащитным маленьким мальчиком.
      Она представила Джорджо спящим в далекой «Фонтекьяре», и ей захотелось перенестись туда, чтобы тихо войти в комнату и прислушаться к его дыханию. Желание было невыполнимо, и сердце ее сжалось от щемящей тоски по сыну.
      Франко беспокойно заворочался во сне и протянул к ней руку, словно ища защиты.
      – Ты здесь, мама? – спросил он сонным голосом.
      Джулия смутилась и не ответила. Нащупав в темноте кнопку выключателя, она зажгла лампу.
      – Ты почему не спишь? – спросил Франко, открывая глаза.
      – Ты разговаривал во сне, вот я и проснулась, – ответила Джулия.
      – Прости.
      – Ты звал свою мать, – как бы между прочим сказала она.
      – Наверно, никак не успокоюсь после пережитого. Сны ведь вещь таинственная, у нас нет над ними власти. Когда я был ребенком, – начал он вспоминать после небольшой паузы, – мне казалось, что мама – моя невеста. Я всем так и говорил. Мне так нравилось проводить время с ней, что я не играл со сверстниками. Подростком я тоже ходил за ней хвостом, а товарищи завидовали мне, думали, что у меня появилась девушка.
      Джулия слушала Франко и все больше терялась. Она не ожидала подобного признания от такого уверенного в себе мужчины, как Франко Вассалли.
      – Пойду поищу что-нибудь выпить, – сказала она и, накинув халат, вышла из каюты.
      Порыв ветра чуть не сбил ее с ног, ей пришлось крепко ухватиться за поручни. Держась за них, она дошла до рубки и поднялась в нее. Старший из матросов склонился над картой и делал в ней какие-то пометки.
      – Где мы сейчас находимся? – спросила Джулия.
      – В Лионском заливе, – охотно ответил матрос. – Идем со скоростью семнадцать узлов в час. Если все будет благополучно, через два дня будем в Гибралтаре.
      – Ясно, – сказала Джулия, – а теперь скажите, когда я смогу сойти на берег?
      – Я же говорю, через два дня. – Матрос улыбнулся белозубой улыбкой. – Можно, конечно, повернуть назад, тогда утром мы снова подойдем к Майорке, но хозяин мне ничего не говорил об изменении курса.
      – Просьба дамы равносильна приказу, – раздался у них за спиной голос Франко, и матрос, вытянувшись, отдал ему честь.
      Они перешли в кают-компанию, и Франко достал из бара бутылку выдержанного виски.
      – Тебе налить? – спросил он Джулию.
      – Предпочитаю стакан воды, – ответила она.
      – Почему ты решила прервать нашу поездку? Что-то не так? Скажи что.
      – Просто соскучилась по дому. – Джулия взяла стакан с водой и, опустившись на диван, сделала несколько глотков.
      – Неужели так сильно соскучилась?
      – Да, поэтому прошу тебя высадить меня в ближайшем порту.
      Франко смотрел на нее непонимающим взглядом.
      – Мы же решили исчезнуть на восемь дней, а плаваем пока только два. Почему ты вдруг передумала?
      Забившись в угол дивана, Джулия спрашивала себя, что занесло ее в Лионский залив? Каким образом она очутилась на этой роскошной яхте с мужчиной, которого едва знает? Что заставило ее изменить Гермесу – единственному, кого она любила и любит, отцу ее будущего ребенка?
 
      В памяти всплыла сцена из далекого прошлого: она, еще подросток, приехала на каникулы в Модену, и они с дедом ужинали за столом в его большой кухне. Солнце клонилось к закату, стремительные ласточки рассекали за окном неподвижный горячий воздух. Издалека доносились детские голоса, собачий лай и музыка.
      – Что это ты сегодня такая задумчивая? – спросил дедушка Убальдо.
      – Я не задумчивая.
      Дед неодобрительно покачал головой:
      – Давай выкладывай, я же вижу, что ты хочешь мне что-то рассказать.
      – Откуда ты знаешь?
      – По глазам читаю.
      – Я видела Джильду.
      – Ну и что из этого?
      – Она занималась любовью с карабинером за сгоревшим домом.
      Джулия натолкнулась на них случайно и невольно замерла, испытывая любопытство и отвращение одновременно. Платье на Джильде задралось, оголив белый округлившийся живот, и карабинер ритмично опускался на него, словно стараясь вдавить в землю.
      – Сочувствую, – сказал дед, – совсем не обязательно в твоем возрасте видеть такое. Впрочем, не придавай этому большого значения.
      Дедушка при своем неуживчивом, вспыльчивом характере был человеком терпимым. Возможно, зная за собою немало грехов, он рассчитывал и на терпимость Всевышнего, когда предстанет перед ним, завершив земную жизнь.
      – Но Джильда беременна! – воскликнула Джулия. – Я не представляю, как можно этим заниматься в таком положении.
      Она залилась краской от смущения, потому что тема была деликатная, и ни с кем, кроме деда, Джулия не осмелилась бы ее обсуждать.
      – Ну, может, это и не очень хорошо… – неуверенно протянул дед.
      – Карабинер ведь ей даже и не муж.
      – Беременная женщина – тоже женщина. А ты мала еще, чтобы судить других. Что до Джильды, она любит всех мужчин без разбору. Кроме собственного мужа, разумеется.
      – Мама говорит, что женщина, которая носит ребенка, – святая, – горячо сказала Джулия, но дедушка ничего не ответил на это.
 
      Дедушка Убальдо правильно тогда сказал: «Ты еще мала, чтобы судить других». Теперь она выросла, и с ней случилось то же, что и с Джильдой. Франко, конечно, нельзя сравнивать с карабинером, и живота у нее пока нет, но она-то знает, что ждет ребенка! Джулия вдруг почувствовала к этому маленькому беззащитному существу безграничную любовь и нежность.
      – Я не могу ждать конца плавания, – твердо сказала она Франко. – Не могу, а главное, не желаю. У меня есть мужчина, я хочу к нему.
      Франко горько улыбнулся.
      – Он уже был у тебя, когда ты мне позвонила в офис и назначила свидание, он был у тебя, когда ты стонала от страсти в моих объятиях.
      Джулия не считала нужным ни извиняться перед ним, ни оправдываться. Наваждение прошло, осталась лишь усталость.
      – Я хочу домой, – только и сказала она.
      – К Гермесу?
      – Да.
      – Ты его любишь?
      – Да.
      – Но и я тебя люблю.
      – Я совсем тебя не знаю. Ты нравишься мне, это правда, но с Гермесом у меня на всю жизнь.
      Франко сел с нею рядом и в отчаянии закрыл лицо руками.
      – Я из-за тебя потерял голову, я привез тебя на яхту, где никогда не было ни одной женщины. Как только я увидел тебя в первый раз, я понял, что ты особенная. Есть женщины и красивее, но ты… ты околдовала меня своей непредсказуемостью, своей тайной.
      Он на минуту замолчал, потом отнял руки от лица и, посмотрев на нее странным помутневшим взглядом, продолжал:
      – Я хотел бы стать маленьким… вот таким, – Франко расставил большой и указательный пальцы, – чтобы войти в тебя, в твое лоно. Я хотел бы стать твоим сыном.
      У Джулии мороз пошел по коже.
      – Ты отвезешь меня домой? – как можно спокойнее спросила она.
      – Конечно, мы утром уже будем в Минорке, не беспокойся. Может быть, вернемся в постель и проведем оставшиеся часы вместе?
      Но Джулия была уже далеко и от Франко, и от морского путешествия, и от скоропалительного романа. Она думала о Гермесе, о Джорджо, об Амбре и о своем будущем ребенке, которого любила с каждой минутой все больше и больше.

      Проведя добрую четверть часа под стеклянной крышей, через которую в мансарду заглядывали звезды, насмотревшись на непонятные картины, развешанные по стенам, Валентина Ригетти продрогла до костей и решила отправиться на поиски Гермеса.
      Недоумевая, почему он сбежал от нее, как вор, она спустилась вниз, но Гермеса не обнаружила. Ее спутник отплясывал ламбаду с какой-то смуглой сухопарой девицей, и Валентина крикнула ему:
      – Я ухожу. Увидимся завтра.
      – Нет, я с тобой, – сказал молодой человек и, бросив свою партнершу прямо посреди танца, стал протискиваться к Валентине.
      – Как хочешь, но сначала мне надо найти свою шубу.
      Одежда гостей была свалена на кровать художницы, и, увидев гору из пальто, шуб и плащей, Валентина растерялась.
      – Попробуй найди здесь что-нибудь, – вздохнула она, перебирая вещи.
      К ней подошла чернокожая служанка и спросила:
      – Вы Валентина Ригетти?
      – Да, а что случилось?
      – Вам звонят, телефон в кухне.
      В кухне царил страшный беспорядок. Везде громоздились стаканы, пустые бутылки, грязные тарелки. Телефонный аппарат стоял на блюде с недоеденными бутербродами, трубка была измазана кетчупом.
      – Кто это?
      – Гермес.
      – Не знаю такого.
      – Не сердись, просто я не мог больше находиться в этом бедламе. Приезжай лучше ко мне что-нибудь выпить.
      – К тебе – это куда?
      – В отель «Пьер», номер четыреста шесть.
      Валентина вернулась в спальню, где ее приятель, продолжая поиски, раскидывал в разные стороны чужие пальто и шубы. Поймав одну на лету, Валентина набросила ее на плечи.
      – Слава Богу! – с облегчением вздохнул молодой человек. – Наконец-то нашлась.
      – Это не моя, – рассмеялась Валентина, – но размер мне подходит, да и мех красивый. Прости, я спешу. – И она, помахав обескураженному приятелю, тут же исчезла.
      Для Валентины Ригетти, как и для всех представительниц слабого пола, работающих в клинике, Гермес Корсини был настоящим божеством. Втайне вздыхая о нем, все его коллеги-женщины знали, что он недосягаем, потому что влюблен в свою писательницу Джулию де Бласко и на других просто не смотрит. Валентине льстило, что профессор проявил к ней интерес, и она, не раздумывая, приняла его приглашение.
      Когда она постучала в дверь гостиничного номера, ее сердце готово было выпрыгнуть из груди.
      – Не опоздала? – спросила она, входя в уютную гостиную, обставленную в европейском стиле.
      – Напротив, ты очень пунктуальна, – ответил Гермес, помогая ей снять меховое манто.
      Гермес подвел ее к столику, на котором стояли ведерко с шампанским, фрукты, бокалы и сандвичи с семгой, украшенные листьями зеленого салата.
      – С чего начнем? – тряхнув копной своих великолепных волос, спросила Валентина и взглянула на Гермеса с вызовом – она знала, что очень привлекательна в эту минуту.
      – Начнем с того, на чем остановились, – улыбаясь, ответил Гермес и подал ей бокал шампанского.
      Валентина посмотрела на Гермеса, и ей показалось, что его глаза затуманены желанием.
      – За нас, – сказала она и поднесла бокал к губам.
      – За нас, – рассеянно повторил Гермес и добавил: – Здесь есть кое-какая еда.
      – Будем есть до или после? – откровенно спросила она.
      – После, – ответил Гермес и увлек ее в спальню.
      Несмотря на внешнюю раскованность и богатый любовный опыт, Валентина, как и все женщины, в душе мечтала, что рано или поздно встретит мужчину своей жизни. Она не знала, почему неприступный профессор Корсини вдруг обратил на нее внимание, но ей было приятно, что это произошло. Конечно, она отдавала себе отчет, что скорее всего их отношения не будут иметь продолжения, но сейчас это не имело для нее значения.
      Гермес опрокинул ее на кровать прямо в платье и овладел ею быстро, грубо, без ласк, без единого поцелуя. Все кончилось почти молниеносно, и Валентина, чувствуя себя униженной и обманутой, была на грани истерики.
 
      Джулия вышла из такси и направилась к дверям гостиницы «Пьер». Она добиралась до Нью-Йорка целый день, пересаживаясь с самолета на самолет, и, достигнув наконец цели, почувствовала себя счастливой.
      Она подошла к стойке и спросила:
      – В каком номере остановился мистер Корсини?
      Портье, итальянец по происхождению, узнав в ней по акценту соотечественницу, обрадовался возможности поболтать на родном языке, но Джулия, перекинувшись с ним несколькими фразами о погоде, вежливо дала понять, что беседа закончена.
      – Сеньор Корсини у себя в номере, – сказал портье, заглядывая в ячейку для ключей. – Как о вас доложить? – И он поднес руку к трубке.
      – Я его жена, – соврала Джулия. – Но, пожалуйста, не звоните, мне хочется его удивить.
      – Вы рисковая женщина, – с восхищением сказал портье. – Номер вашего мужа – четыреста шесть. Желаю удачи.
      Джулия поднялась на четвертый этаж и постучала. Никто не ответил, и она, повернув дверную ручку, вошла в гостиную. На столике, накрытом белоснежной скатертью, стояли фрукты, два бокала, шампанское, будто Гермес ждал ее приезда. Она бросила в кресло свой жакет, направилась в спальню и от удивления застыла на пороге: Гермес лежал в кровати с рыжеволосой женщиной.
      – Нет! – воскликнула она, закрывая руками лицо и отступая назад.
      – Джулия! – прошептал потрясенный Гермес и вскочил с постели.
      У Джулии начался нервный смех, который перешел в настоящую истерику. Она смеялась и смеялась, не в силах остановиться. Валентина сжалась в комок, оцепенев от ужаса.
      Постепенно приступ истерики начал проходить. Джулия, не сказав ни слова, направилась к двери. Когда она, тихо затворив за собой дверь, вышла в коридор, из глаз ее потекли слезы. Она уткнулась в стену и громко разрыдалась. Валентина, выскользнув из номера, испуганно взглянула на ее вздрагивающие плечи.
      Сильные, ласковые руки обняли Джулию и повернули от стены. Гермес заглянул ей в глаза.
      – А чего ты ждала? – с горечью спросил он. – Рассчитывала увидеть убитого горем человека, который, зная, что его обманули, готов все простить и умолять о прощении?
      – Не прикасайся ко мне, – всхлипывая, сказала она.
      Гермес прижал ее к себе, баюкая как ребенка.
      – Прости меня, Джулия, – шепнул он ей на ухо.
      Джулия не понимала, на каком она свете. Почему Гермес просит у нее прощения, а не она у него? Что происходит? Ей казалось, что она погружается в пучину, идет ко дну, и у нее нет сил, чтобы выплыть на поверхность.
      – Почему? – прошептала она одними губами. – Почему?..

      Марта Корсини облачилась в шелковую ночную рубашку кремового цвета с кружевными манжетами и кружевным воротничком и взглянула на себя в зеркало. Школьница, да и только! А ведь ей скоро пятьдесят. Откинув край одеяла, она скользнула в постель, которую почти год делила с Джеймсом Кенделлом.
      Да, она допустила напростительную ошибку. Решила, что хирург-косметолог – беспроигрышная карта, все на нее поставила, а в результате осталась ни с чем. Как же он ее подвел, как подвел! Составил бы сначала завещание, а уж потом бы умирал себе на здоровье. Теперь эту квартиру на Парк-авеню у нее могут забрать в любую минуту, спасибо хоть дети Джеймса пока проявляют деликатность и не гонят ее на улицу. Конечно, Марта не совсем нищая, кое-что у нее есть, но такой женщине, как она, просто необходимо иметь собственную квартиру в Нью-Йорке.
      Одно успокаивает: не только ей сейчас плохо, некоторым еще хуже. Вспомнив о Гермесе, Марта невольно улыбнулась: вот кому сейчас не позавидуешь! Когда она позвонила ему, чтобы сообщить о бегстве Джулии с Франко Вассалли, то заранее потирала руки: муки ревности, которые испытает ее бывший муж, – хоть маленькое, но все-таки утешение.
      Марта сняла трубку и набрала номер Заиры Манодори. Ей не терпелось узнать новости из первых рук, ведь Заира живет с Дориной Вассалли, а значит, должна знать о любовных делишках Франко.
      – Ты все еще в Нью-Йорке? – спросила Заира.
      – Да, пока в Нью-Йорке, но собираюсь на открытие сезона в «Ла Скала». Как там мое платье?
      – Не волнуйся, седьмого декабря ты будешь в новом платье, и все репортеры будут снимать только тебя.
      – Что нового в Милане? – приближаясь к интересующей ее теме, спросила Марта невинным голосом.
      – Собор с площади исчез.
      – Врушка! – рассмеялась Марта. – Расскажи мне лучше про Франко Вассалли.
      – Он вернулся раньше времени, сегодня забегал к Дорине повидать дочек. Близняшки такие занятные и…
      – Мне нет никакого дела до этих близняшек, Заира, и ты это знаешь, – бесцеремонно оборвала ее Марта. – Не томи, рассказывай поскорее, почему он вернулся раньше времени?
      – Джулия дала ему от ворот поворот, – не без злорадства сообщила Заира.
      Для Марты это был настоящий удар.
      – Она отвергла Вассалли? Быть того не может! – В голосе Марты послышались трагические нотки, будто Джулия не оправдала ее лучших надежд.
      – Судя по подавленному виду Франко, это именно так.
      – А может, у него на работе осложнения? – с надеждой спросила Марта.
      – Нет, я уверена, он переживает из-за сердечных дел. Джулия сошла с яхты в Минорке, а оттуда сразу же полетела в Нью-Йорк. Не исключено, что вы там встретитесь. Марта случайно встретила на улице Гермеса, но ей совсем не хотелось столкнуться нос к носу со своей извечной соперницей.
      – Что тебе еще известно? – поинтересовалась она.
      – Да больше ничего, собственно говоря, – нарочито равнодушно ответила Заира. – Из Франко слова не вытянешь, Джулия тоже не из тех, кто много болтает, так что ничем не могу тебя больше порадовать.
      – И не надейся, что я посочувствую твоей подруге, – с неожиданной злостью крикнула в трубку Марта. – Эта хваленая писательница – шлюха, на ней пробы негде ставить.
      – Будь здорова, Марта, – заторопилась Заира. – Жду тебя в конце месяца на последнюю примерку.
      – Договорились, – сердито ответила Марта и нажала на рычаг, забыв даже сказать «до свидания».
      Она зарылась головой в подушку и от жалости к себе горько заплакала. Джулия с Гермесом, небось, уже вместе, воркуют, как голубки. Гермес, конечно, все уже простил этой потаскухе, он ведь тряпка, а не мужчина. А она одна в этой дорогой квартире, откуда ее могут вышвырнуть каждую минуту, ей не на кого в жизни опереться.
      Всхлипывая, Марта открыла коробку шоколадных конфет, забыв, что сладкое вредно для фигуры.
      Конфеты были вкусные, и Марта почувствовала себя лучше. Вздохнув, она достала записную книжку и нашла телефон Франко Вассалли.
      – Я Марта Корсини, – сказала она слуге, который подошел к телефону. – Могу я поговорить с синьором Вассалли?
      Через несколько секунд она услышала в трубке бесстрастный голос Франко.
      – Нет желания выплакаться на дружеском плече? – спросила Марта. – Может быть, поужинаешь со старой приятельницей? – Я лечу в Париж, – коротко ответил он.
      – Тогда завтра в девять вечера в ресторане «Тур д'Аржан», – не терпящим возражений тоном сказала Марта.
      – Ты потрясающая женщина, – засмеялся Франко.
      – И настойчивая. Завтра ты будешь меня развлекать.
      – Что, в самом деле прилетишь?
      – Конечно.
      Наутро у нее была назначена встреча с адвокатом Мартином Ньютоном, но если она сразу же после этого отправится на аэродром, то успеет на парижский рейс и в девять вечера сможет поужинать с Франко.
      Марта положила на рычаг телефонную трубку, приняла снотворное и заснула крепким спокойным сном.

      Гермес привел Джулию из коридора в номер и усадил на диван.
      – Какая ты красивая, – шепнул он, прижимая ее к себе, – еще красивее, чем прежде.
      – Гермес, ты мой единственный мужчина, один на всю жизнь.
      – Ты специально прилетела сюда, чтобы это сказать?
      Джулия молча кивнула.
      – Помнишь нашу первую встречу? – спросил вдруг Гермес.
      – Конечно. Ты пришел к нам спилить засохшее дерево в благодарность за уроки, которые бесплатно давал тебе мой отец.
      – Незабвенный учитель латинского и греческого Витторио де Бласко, – подтвердил Гермес.
      – Я влюбилась в тебя с первого взгляда, сраженная твоей красотой, – чуть насмешливо сказала Джулия.
      – Я тебя понимаю, – поддержал игру Гермес.
      – Потом я пригласила тебя в дом выпить кофе, – продолжала вспоминать Джулия.
      – Точно. У тебя еще тогда была сильная простуда. Слезились глаза, нос покраснел.
      – Потом ты поцеловал меня. Это был первый в моей жизни поцелуй. – Джулия провела рукой по лицу. – И почему только я позволила тебе уехать в эту Америку? Гермес, послушай, я постараюсь тебе все объяснить. Мне казалось, я потеряла после операции свою женскую привлекательность, и ты не бросаешь меня только из жалости, терпишь, как терпят назойливых пациенток. Но теперь я знаю, что это не так. Клянусь, я люблю тебя и только тебя, мне не нужны другие мужчины.
      – Я знаю, Джулия.
      – Нет, ничего ты не знаешь! Ты не знаешь, что я натворила за те дни, пока мы были врозь.
      – Не знаю и не хочу знать, – искренне сказал он.
      – Но я обязана тебе все рассказать, между нами не должно быть и тени лжи.
      – Я ничего не хочу знать, – твердо повторил Гермес и встал с дивана.
      – Тогда пошли спать. Я валюсь с ног от усталости.
      – Я закажу тебе номер, – сказал он, направляясь к телефону.
      – Какой номер? – растерялась Джулия. – Я буду спать здесь, с тобой.
      – Джулия! – с болью сказал Гермес, глядя ей прямо в глаза. – Я не могу с тобой спать.
      – Ты шутишь?
      – Я никогда не шучу о таких серьезных вещах, ты меня знаешь.
      – Тогда что это значит?
      – Это значит, что между нами все кончено, так я решил.
      – Ревнуешь к Вассалли? – заглядывая Гермесу в глаза, спросила Джулия. – Наказываешь меня?
      Гермес нежно взял в ладони ее лицо.
      – Я наказываю себя, любимая, – тихо сказал он, – потому что знаю, каково это – потерять такую женщину, как ты. Тем не менее я своего решения не изменю. После случившегося мы не сможем больше быть вместе.
      Джулию охватило отчаяние.
      – Я не верю тебе! – закричала она. – Ты любишь меня, я знаю, а когда любят, хотят быть вместе. Я ношу под сердцем твоего ребенка, нашего ребенка, ты забыл об этом?
      – Ребенок, которого ты носишь под сердцем, твой и только твой, ты мне это уже доказала. Он мог быть и моим тоже, но ты с самого начала предъявила на него исключительные права. Ты ведь всегда все решаешь сама и судьбу этого ребенка решила тоже. Мое отношение к нему тебя мало интересовало.
      Они стояли друг против друга, оба несчастные и растерянные.
      – Я люблю тебя, Гермес, – прошептала Джулия.
      – Я тоже тебя люблю, но говорю «все, конец».
      Джулия взяла с кресла свой жакет и, не сказав больше ни слова, вышла.

      «Конкорд» поднялся в воздух и взял курс на Париж. Марта, устроившись в кресле поудобнее, закрыла глаза. Летать она не боялась; в самолете ее мысли всегда прояснялись, и она находила верные решения.
      Сейчас она вспомнила утреннюю встречу с Мартином Ньютоном. Известный, всеми уважаемый адвокат, имевший собственную контору на Уолл-стрит, хоть и был близким другом Джеймса, но никогда не скрывал своей горячей симпатии к Марте.
      – Вы Марта, а я Мартин, – весело сказал он, когда Джеймс их познакомил. – Раз уж наши имена так подходят друг другу, не подумать ли нам о союзе?
      Это была шутка, но в каждой шутке есть доля правды.
      Мартину было под шестьдесят, и он был вдовцом. Джеймс рассказывал ей, что покойная жена адвоката, аристократка из Индии, так много для него значила, что после ее смерти он так и не женился во второй раз. Уже двадцать лет Мартин жил чуть ли не затворником, полностью посвятив себя работе, и, что удивительно, про него не ходило никаких сплетен.
      – До чего же я рад тебя видеть, дорогая Марта! – сказал Мартин, целуя ей руку, когда она переступила порог его кабинета.
      Увидев в глазах адвоката восторженный блеск, Марта почувствовала себя уверенно. Она села в кожаное кресло, выставив напоказ стройные ноги, и улыбнулась одной из своих обворожительных улыбок. На ней был костюм от Заиры Манодори, безупречный по стилю и исполнению, который выгодно подчеркивал красоту ее фигуры.
      – Прости, что морочу тебе голову своими делами, – с напускной застенчивостью начала она, – но мне больше не к кому обратиться.
      – Оспорить завещание трудно не столько с юридической точки зрения – таких случаев в практике много, – сколько с моральной, – объяснил ей Мартин. – Дай мне немного времени, чтобы все хорошенько обмозговать. Уверяю тебя, мы что-нибудь обязательно придумаем, ведь я знаю, как Джеймс тебя любил. Уверен, будь он жив, обязательно позаботился бы о твоих интересах.
      – Твоя уверенность для меня уже утешение, – сказала Марта и тяжело вздохнула.
      – Ты напоминаешь мне мою дорогую Джейн, – растрогался Мартин, – такая же нежная, тонкая, деликатная, никакого сравнения с вульгарными американками. Европейское воспитание видно сразу.
      Марта поняла, что выбрала верную стратегию. Стоит ей захотеть, и адвокат будет у ее ног. Но пока в ее планы не входило женить на себе Мартина, он нужен ей был лишь для того, чтобы помочь отвоевать часть наследства не вовремя умершего жениха. В любовники шестидесятилетний вдовец тоже не годился, Марта предпочитала мужчин помоложе, способных поддерживать в ней чувство уверенности в своей неувядающей женственности.
      Она повернула голову и посмотрела в окно на серые небоскребы под серым ноябрьским небом.
      – Правда, – добавил Мартин, – чем ближе я тебя узнаю, тем больше я в этом убеждаюсь.
      – Если ты любил свою жену так же сильно, как Джеймс любил меня, она была счастливой женщиной. – Марта оторвала взгляд от небоскребов и медленно перевела его на Мартина, постаравшись придать ему выражение светлой грусти. – Слава Богу, что он не знает, в каком положении я оказалась! Он не перенес бы этого.
      – Не отчаивайся, что-нибудь придумаем, – обнадежил ее адвокат.
      – Ты же понимаешь, Мартин, дело вовсе не в моей алчности. На скромную жизнь мне средств хватит, а лишнего я не хочу. Никакое богатство не заменит мне потерю дорогого Джеймса. – Она достала батистовый носовой платок и приложила его к глазам. – Тут вопрос скорее нравственный. Дети должны получить свое, это их святое право, но почему бывшим женам положена целая треть, мне не понятно. Ведь Джеймс развелся и с одной, и с другой, а, значит, не имел с ними ничего общего. Признание их законными наследницами отнимает у меня последнее право – право оплакивать его по-вдовьи. А ведь я единственная из всех была предана ему душой и телом! Господи, за что ты наказываешь меня, несчастную?
      – Марта, дорогая моя, – окончательно расчувствовавшись, успокаивал ее Мартин, – если нам не удастся добиться справедливости через суд, я сделаю все, чтобы ты не страдала, клянусь тебе своей жизнью.
 
      Вышколенный стюард спросил, что она желает на обед, но Марта ограничилась стаканом апельсинового сока. Сняв наушники, в которые она рассеянно слушала текст демонстрировавшегося на экране фильма, она откинула спинку кресла и настроилась поспать. Перед Вассалли ей хотелось появиться в наилучшем виде.
      Когда самолет приземлился в аэропорту Шарль де Голль, Париж казался сверху сплошным морем огней. Марта взяла такси и поехала в отель «Виктория», чтобы привести себя в порядок после долгого полета.
      Ровно в девять она подкатила к ресторану «Тур д'Аржан» и увидела перед входом поджидавшего ее Франко.
      – Ну и точность! – с восхищением заметил Франко. – Я и не предполагал, что ты так пунктуальна.
      – Все зависит от того, с кем у меня назначена встреча, – протягивая руку для поцелуя, ответила Марта.
      – Я польщен.
      – Не очень-то задирай нос, я примчалась сюда, чтобы насладиться уткой с кровью – лучше этого я ничего в жизни не ела.
      – Я не верю вам, прекрасная гордячка, – засмеялся Франко. – Вы перелетели через океан, чтобы повидать меня.
      – И кое-что услышать, – кокетливо добавила Марта. – Правда, Франко, я сгораю от нетерпения услышать последние новости.
      – Но я не горю желанием сплетничать, особенно про свою жизнь, – моментально став серьезным, ответил ей Франко.
      Марта подождала, пока официант наполнит их бокалы бургундским, и настойчиво продолжала:
      – Начнем с того, что я прилетела не сплетничать, а получить информацию, касающуюся и меня тоже.
      – При чем здесь ты? – удивился Франко.
      – Не забывай, что писательница, с которой ты отправился в любовное плавание, – подружка моего мужа.
      – Твоего бывшего мужа, – поправил Марту Франко. – Да между нами и не было ничего. О чем я должен рассказать? К моему великому сожалению, роман не состоялся, несмотря на все мои усилия, – не моргнув глазом, соврал он.
      – Я и не сомневаюсь, что ты настоящий джентльмен, – не поверив ни одному его слову, хитро улыбнулась Марта. – Боишься скомпрометировать свою даму.
      – Честное слово.
      – Все равно не верю, – уже с некоторым сомнением сказала Марта.
      – Знаешь, в правду подчас труднее верится, чем в ложь, но я не собираюсь тебя убеждать. – Франко пригубил вино, и по его лицу разлилась улыбка удовольствия. – Как ни прискорбно, но за три дня и три ночи, проведенные вместе, мы с Джулией де Бласко не стали любовниками. Она влюблена в своего или, если тебе угодно, в твоего Гермеса Корсини.
      Да, для Марты это было полной неожиданностью. Джулия де Бласко уже в который раз удивляла ее своей непредсказуемостью, путала ей карты.
      – Представляю, в каком ты сейчас состоянии, – сочувственно сказала Марта. – Но зачем же она тогда согласилась плыть с тобой на яхте? Она что, совсем дурочка?
      – Видимо, она хотела убежать от самой себя, – задумчиво объяснял Франко, – а может, хотела проверить, способна ли удержаться от искушения. Да, скорее всего она поначалу хотела изменить своему любовнику, но в последний момент подчинила свои чувства разуму. Или струсила, – добавил он после некоторой паузы.
      – Жаль. – Франко, кажется, убедил ее окончательно. – По чьей же инициативе прервался этот круиз?
      – Ты хочешь узнать, кто кого бросил?
      – Именно.
      – К сожалению, она меня.
      – А я-то мечтала услышать захватывающую любовную историю! Выходит, зря летела, – разочарованно сказала Марта, невольно выдавая истинную цель своего приезда в Париж.
      – Нет, ты не зря летела, потому что у меня есть для тебя одно интересное предложение, – таинственно улыбаясь, сказал Франко.
      – Что за предложение? – оживилась Марта. – Говори скорей, не тяни.
      – Даю тебе слово, это в тысячу раз интересней любых сплетен.
      – Скажи хоть, о чем речь? – сгорая от любопытства, спросила Марта.
      – О работе. Хочу предложить тебе выгодную работу.
      – Ты смеешься надо мной? – презрительно скривила губы Марта. – Да я никогда в жизни не работала!
      – Когда-то надо начинать, тем более что мое предложение тебе должно понравиться. Дело в том, что я решил заняться созданием телевизионных фильмов. Ищу компаньонов.
      – И средства, – добавила она.
      – Которые у тебя есть и которые ты имешь возможность инвестировать наилучшим образом.
      – Вкладывать деньги в итальянское кино? – удивилась Марта. – Что-то я о таком не слышала.
      – Я говорю не об элитарном кино, – терпеливо объяснял Франко, – а об экранизациях, о телесериалах. У меня уже есть два компаньона, французы Жорж Бертран и его любовница Угетт Леклерк, ты их знаешь. Но мне нужен и итальянский компаньон, ведь фильмы-то мы будем делать свои, отечественные.
      – И во сколько же мне встанет такое почетное предложение? – насмешливо спросила Марта.
      – Всего в двадцать миллиардов, для тебя ведь это не проблема, верно?
      Марта подумала, что, если выиграет процесс о наследстве, такая сумма действительно не будет для нее проблемой.
      – А что я за это буду иметь?
      – Пакет акций, соответствующий вложенному капиталу, дивиденды и постоянный оклад, который мы сейчас с тобой обговорим. Ты будешь участвовать в производстве фильмов, нанимать актеров, выбирать натуру для съемок, просматривать смонтированный материал.
      – Но я не умею этого делать, – испугалась Марта. – Я ничего не понимаю в кинопроизводстве.
      – У тебя получится. Ты умная, способная, я в тебя верю.
      – И я даже буду иметь право приостановить съемки, если мне что-то не будет нравиться? – с невинным видом поинтересовалась Марта.
      – Если ты имеешь в виду фильм по роману Джулии де Бласко, то нет. Работа уже идет полным ходом, остановка картины обернется огромными убытками.
      Это Марта понимала. Ей не надо было объяснять, что такое убытки. Она сделала знак официанту, показывая на свой пустой бокал. Предложение Франко начинало нравиться ей все больше.
      – Что ж, – сказала она с небрежным видом, – то, что ты рассказываешь, кажется мне занятным. Я, пожалуй, соглашусь. Когда мне приступать?
      – Считай, что ты уже приступила, – довольный тем, что так легко уговорил ее, ответил Франко.
      Марта будет надежным компаньоном, решил он; они с ней сработаются. К тому же она еще очень даже ничего, а Франко не намерен всю оставшуюся жизнь оплакивать потерю Джулии.

      Франко Вассалли немного опоздал. Когда он подошел к залу прилета, Луи Фурнье уже выходил из таможни.
      – Как все прошло? – спросил Франко, пожимая французу руку.
      – Как по маслу, – ответил Фурнье. – Больше эти двое не будут доставлять тебе неприятностей. Рассказывать подробно или в общих чертах?
      – В общих чертах. Кстати, почему ты задержался там дольше, чем мы рассчитывали?
      – Потребовалось время, чтобы заставить их подписать чистосердечное признание. Зато, имея в руках этот документ, ты в полной безопасности. Да, – добавил он, спохватившись, – паспорта заграничные я у них, естественно, изъял.
      – Финансовые вопросы решил?
      – Все сделал, как ты велел. Им за глаза хватит до конца дней.
      – Спасибо тебе огромное, – с чувством сказал Франко.
      – Я твой должник на всю жизнь, ты так мне помог! – И француз посмотрел на Франко благодарным взглядом. – Как себя чувствует твоя мама?
      – С ней все в порядке, она блаженствует в обществе Марисоль. Когда я на них смотрю, то убеждаюсь, что они просто созданы друг для друга. Бедная женщина так натерпелась с моим братцем, что ей кажется, будто она попала в рай.
      – А сам-то ты как? Вид у тебя не очень.
      – Вид может быть и обманчивым, – уклонился от ответа Вассалли, который действительно чувствовал себя после истории с Джулией выбитым из колеи.
      Разговаривая, они подошли к «Роллс-Ройсу», в котором сидела верная Магда. Франко жестом пригласил ее к себе на заднее сиденье.
      – Куда едем? – поинтересовался Фурнье.
      – Навестим твоего Жоржа Бертрана, – с насмешливой улыбкой сообщил Франко. – Он уже ждет нас в своей конторе.
      – Перспектива малоприятная, прямо сказать, – насупился Фурнье, вспомнив, на какой ноте закончился прощальный разговор с банкиром.
      – Сейчас я расскажу тебе о новом проекте, в котором, кстати, будет участвовать Марта Монтини, и твое настроение резко улучшится.
      – Какое я имею отношение к твоим проектам? – удивился Фурнье.
      – Прямое, потому что я назначаю тебя генеральным директором новой кинокомпании, которая будет специализироваться на производстве многосерийных телевизионных фильмов.
      – Но я в кино ничего не понимаю, – заметил Фурнье.
      Он знал, что Вассалли предоставлял своим подчиненным полную свободу действий и, вместе с тем, много от них требовал. Фурнье не хотелось разочаровывать своего патрона, которому был стольким обязан, но он понимал, что ему не хватит компетентности, чтобы хорошо выполнять возложенные на него обязанности.
      – Я не могу, я ничего в кино не понимаю, – снова повторил он.
      – Зато ты понимаешь в деньгах, особенно в тех, о которых пойдет речь у Бертрана, – ободряюще улыбнулся ему Вассалли.
 
      Их встретил Пьер Кортини и проводил в кабинет.
      – Господин директор сейчас к вам выйдет, – сказал он и вежливым жестом предложил гостям садиться.
      Пьер не разделял антипатии, которую его патрон питал к итальянскому финансисту, и завидовал Фурнье за то, что тому повезло попасть под крыло Вассалли. Он и сам, не задумываясь, сделал бы то же самое, если бы ему предоставилась такая возможность.
      Чутьем Пьер понимал: Вассалли строит свои замки на песке, в один прекрасный день их смоет без следа, но пока этого не произошло, проекты итальянца казались очень заманчивыми, и работать над их осуществлением было бы куда интересней, чем изо дня в день гнуть спину на ограниченного директора Коммерческого банка. Впрочем, типы вроде Вассалли рано или поздно вылетают в трубу вместе со своими огромными компаниями, а банку Бертрана в обозримом будущем бури не страшны.
      – Явился, обманщик, – прорычал банкир, появляясь на пороге кабинета. – Чем теперь порадуешь?
      Он прошел к большому столу, за которым расположились гости, и занял председательское место, даже не взглянув на Луи Фурнье, который проработал у него пять долгих лет.
      – Украл у меня шесть миллионов фунтов стерлингов и явился как ни в чем не бывало, – никак не мог успокоиться он.
      – Я у тебя ничего не крал, – нимало не смутившись, спокойно ответил Франко. – Луи в твое отсутствие предоставил мне заем, а сейчас мы именно затем и приехали, чтобы вернуть тебе долг. Будьте любезны, Магда, – обратился он к секретарше, – передайте господину Бертрану чек.
      Магда протянула Бертрану чек «Манхэттен-банка», и тот принялся его разглядывать со всех сторон, будто никогда прежде не видел банковских чеков. Чек был на предъявителя и подписан Мартой Монтини. Сумма – шесть миллионов фунтов стерлингов. Бертран глазам своим не верил.
      – Не поддельный? – спросил он с глупым видом.
      – Проверь в любом банке, – с завидной выдержкой ответил Франко.
      – Кто она такая, эта Марта Монтини? – повернувшись к Пьеру, спросил Бертран.
      – Новый акционер компании, которая будет заниматься созданием телевизионных фильмов, – ответил за Пьера Вассалли. – Сейчас у меня в производстве три картины, причем они уже проданы при посредничестве финансовой фирмы «Провест» во все европейские страны. С американцами пока идут переговоры, но, кажется, тоже успешно. Я планирую сделать десять фильмов высочайшего уровня и предлагаю тебе вступить в дело. Как видишь, финансовых затруднений я не испытываю, иначе не привез бы тебе чек в уплату долга. Зная твою недоверчивость, я не собираюсь тебя уговаривать, а то ты, чего доброго, заподозришь подвох и откажешься. Решай сам.
      – А он что здесь делает? – посмотрев наконец в сторону Луи, спросил банкир.
      – Работает на меня. Он способный и, главное, верный человек.
      – Смотря с чьей точки зрения, – заметил Бертран. – Как бы он с тобой не проделал того же, что со мной.
      Франко сделал вид, что не расслышал последних слов, и продолжал:
      – Я назначил его генеральным директором компании.
      – Тогда можешь не сомневаться, что она скоро прогорит. Я, конечно, откажусь от твоего предложения, ты правильно подумал, но наши дела на этом не завершены. Или ты забыл, что с тебя еще проценты за кредит? – И Бертран резко встал, давая понять, что разговор закончен.
      Франко подождал, пока он дойдет до двери, и сказал:
      – Насчет процентов можешь не беспокоиться, что же касается моего предложения, я дважды повторять не буду. Боюсь только, ты потом пожалеешь.
      – Ты за меня не бойся! – огрызнулся Бертран, метнув в Вассалли взгляд, полный ненависти. Уж больно этот итальяшка воображал из себя, будто и впрямь у него там золотое дно.
      – Жаль, – сказал Вассалли, – мне очень жаль.
      – Нечего меня жалеть, тебе скоро самого себя жалеть придется.
      – Мне правда жаль, – с нажимом повторил Франко. – Признаюсь тебе честно, я предпочел бы видеть компаньоном тебя, а не чужого мне человека. Это, кстати, твой соотечественник, точнее, соотечественница. Но раз так, придется мне теперь иметь дело не с твоим банком, а с Лионским.
      – Угетт! – побелев, как полотно, прошептал Бертран. – Угетт Леклерк!
      – Угадал, Жорж, из-за твоего отказа теперь именно она станет моим компаньоном.
      Бертран никак не ожидал удара с этой стороны. Его предала коварная любовница, заключив за спиной Бертрана союз с его злейшим врагом! Причем, скорее всего, не только деловой. Этот прощелыга знает секрет, как понравиться женщине.
      – Ты плебей, Франко Вассалли, – прошипел он.
      – Знаю, – невозмутимо ответил Франко, – тем и силен.

      Джулия летела в Милан и вспоминала свою жизнь, по которой, как путеводная звезда, ее вела любовь к Гермесу. Перебирая в памяти горькие и счастливые моменты этой любви, она пыталась отыскать причину ее внезапного крушения. В душе она не обвиняла себя за безумный порыв, бросивший ее в объятия Франко Вассалли, и считала, что ее можно понять. Гермес же даже не попытался этого сделать, он беспощадно обвинил ее в измене, как будто она не имеет права на ошибку.
      «Да, я допустила ошибку, – продолжала мучить себя Джулия, уже сидя за рулем своего «Мерседеса», – жестокую ошибку, но разве наша любовь за долгие годы не выдержала множества испытаний? Разве она не способна устоять и теперь, после случившегося?»
      Остановив машину перед домом, Джулия вышла и огляделась по сторонам. Над «Фонтекьярой» стоял туман, вокруг царила та особенная тишина, которая бывает перед наступлением зимы, когда уже не слышно птичьих голосов и природа словно бы погрузилась в сон.
      Вдруг, разорвав плотную молочную завесу, на манеж, словно из небытия, выехали два всадника, и Джулия узнала Теодолинду и Джорджо. «Каким красавцем становится мой сын», – с гордостью подумала она, глядя на развевающиеся волосы Джорджо, на его стройную гибкую фигуру.
      Заметив Джулию, всадники спешились.
      – Мама, наконец-то! – обрадованно бросился к ней Джорджо. Его щеки раскраснелись от холода и езды, в глазах играли золотые искорки.
      – Ты уже меня перерос! – Джулия встала рядом с сыном.
      – Разве это не в порядке вещей?
      Подошла Теа и тоже обняла Джулию.
      – Решила нас навестить перед новым перелетом? – не без ехидства спросила она.
      Джулия не ответила на колкость.
      – Здесь зябко, – сказала она и запахнула жакет. – Пойдемте лучше в дом.
      В гостиной было тепло, в камине уютно потрескивали дрова. Джулия села на диван, а Джорджо – около камина, чтобы следить за огнем. Теа отправилась в кухню варить кофе, и вскоре по дому разнесся чудесный горьковатый аромат.
      – На днях заезжал папа, беспокоился, куда ты подевалась, – как бы между прочим сообщил Джорджо.
      – Да? – равнодушно отреагировала Джулия.
      – Да, мама, – с сердцем сказал Джорджо. – Даже Амбра ничего о тебе не знала, разве так можно?
      – Конечно, нельзя. Близкие должны знать, где ты находишься.
      – Ты что, назло мне сбегала из дома?
      – Нет, Джорджо, просто так вышло.
      – У тебя все в порядке?
      – Гермес бросил меня, так что суди сам.
      – Не верю, – сказал Джорджо и поворошил кочергой дрова.
      – И я не верю, – раздался голос Теодолинды, которая вошла в эту минуту с подносом в гостиную. – Мой отец тебя обожает.
      – Я во всем виновата, – честно призналась Джулия.
      – Значит, у моего братика не будет отца, – с грустью заметил Джорджо, – история повторяется.
      – Зато у него будут замечательные брат и сестра, – улыбнулась Джулия, поднося к губам чашку с горячим кофе.
      Улыбка получилась не очень веселой, хотя Джулия и старалась скрыть свою грусть.
      – Тут, по-моему, кого-то не хватает, – посмотрев на Теодолинду, заметила она.
      – Марчелло вернулся в Милан, теперь мы обе с тобой брошенные. – Ее улыбка тоже не получилась веселой и больше была похожа на гримасу боли.
      – Разошлись во мнениях?
      – Можно сказать. Марчелло упрям, как осел, он ни за что не сделает первого шага к примирению.
      – Тогда сделай его сама, – посоветовала Джулия.
      – Но у меня тоже есть гордость, – со слезами на глазах воскликнула Теа.
      – Из-за этой дурацкой гордости можно всю жизнь себе поломать.
      – Что ты мне посоветуешь?
      – Скажи, ты его любишь?
      – Еще как!
      – Тогда найди его и сделай первый шаг, – убежденно сказала Джулия. – Гордость в любви не советчик.
      – А ты Гермеса любишь?
      – Еще как!
      – Тогда и ты забудь про гордость и найди его, – посоветовала Теа.
      Джулия лишь вздохнула в ответ. Не могла же она рассказать ребятам обо всем, что произошло!
      – Надеюсь, все со временем наладится, – сказала она после некоторого раздумья. – Дедушка Убальдо всегда говорил: «Время лечит», поэтому я верю, что у малыша будет отец. – И она невольно провела рукой по животу.
      – Ой, мы заговорились, а мне пора в конюшню, – спохватилась Теа. – Лошадям нет дела до наших трудностей, они должны есть.
      – Я с тобой, – вскочил Джорджо.
      – Подожди, нам надо поговорить, – остановила его Джулия.
      – Я из «Фонтекьяры» не уеду, – предчувствуя, о чем будет разговор, выпалил Джорджо.
      – Давно закончились съемки? – дипломатично сменила тему Джулия.
      – Только вчера. Тут один актер за Теодолиндой приударил, но она отшила его. Так он ни с чем и убрался отсюда. Нет, я сейчас не могу ее бросить, она совсем одна.
      – Но я тоже одна, – обиделась Джулия.
      – Не смеши меня, мама, – жестко ответил Джорджо. – Тебе никто не нужен, а уж я – тем более.
      – Джорджо, я действительно чувствую себя сейчас очень и очень одинокой.
      – Не хитри, просто ты хочешь, чтобы я вернулся домой и пошел в школу.
      – Да, это правда, я хочу, чтобы ты вернулся домой и пошел в школу, – призналась Джулия.
      – Нет, ни за что! – воспротивился Джорджо. – Во-первых, я отстал и уже не нагоню в середине года, а во-вторых, я боюсь встречаться с одним парнем из выпускного класса, потому что должен ему деньги.
      – Вот на что ты, значит, купил тогда гашиш!
      – Ты мне дашь их? – смущенно спросил Джорджо. – Всего тридцать тысяч.
      – Нет, Джорджо, – покачала головой Джулия, – со своим товарищем разбирайся сам, что же касается школы, можно перейти в другую. Частную, например.
      – Значит, тебе не жалко платить миллионы за обучение в частном колледже, а какие-то несчастные тридцать тысяч ты мне дать не можешь?! – Джорджо даже задохнулся от возмущения.
      – Да, не могу, потому что наркотики – это твоя проблема. Ты начал сам, не спросив моего разрешения, сам и кончай, раз решил кончить. Если я дам тебе тридцать тысяч лир, то как бы приму участие в этом деле, а я не хочу, не должна. Ты понял?
      Джорджо понял только одно: мать денег не даст, разговаривать о них бесполезно.
      – Я еще не готов вернуться домой, мама, – тихо сказал он.
      – Если бы ты знал, как мне тяжело, я просто в отчаянии. – Джулия подняла на сына грустные глаза.
      – Из-за меня?
      – Нет, из-за себя. Я потерпела полный крах. И как мать, и как женщина.
      Глаза Джорджо повлажнели.
      – Ты самая лучшая мама на свете, – сказал он с нежностью. – Не переживай, все уладится, вот увидишь.
      – Если в ожидании второго ребенка я снова обрету первого, на свете не будет женщины счастливей меня.
      – Я вернусь домой, – твердо пообещал Джорджо, – но только после того как Марчелло вернется в «Фонтекьяру».
      – Буду тебя ждать.

      В семь часов вечера Теа и Джорджо отправились, как обычно, в конюшню. На дворе было по-осеннему темно и холодно, что никак не способствовало хорошему настроению.
      Оба работали целыми днями не покладая рук и к вечеру валились с ног от усталости. Из-за отъезда Марчелло пришлось отказаться от большей части уроков: Теа просто физически не могла работать за двоих, а Джорджо не был силен в верховой езде. Деньги, полученные за съемки, начинали понемногу таять. Теа, мечтавшая купить на них двух чистокровных жеребцов, уже не верила, что ей это удастся.
      Погрузившись в невеселые мысли, Теа не сразу услышала, что ее из другого конца конюшни зовет Джорджо.
      – Что случилось? – спросила она, вытирая со лба пот. Каждое движение стоило ей сегодня просто нечеловеческих усилий.
      – Кредиту плохо! – крикнул Джорджо испуганным голосом, и Теа бросилась на его крик.
      Кредит был великолепный чистокровный вороной жеребец безупречного экстерьера, и Теа испугалась. Потерять любую из лошадей – трагедия, а этого – особенно. И не только из-за его баснословной цены, но и потому, что Кредита им подарил отец.
      У жеребца были колики. Теа сразу это поняла.
      – Надо вызвать ветеринара, – решила она, внимательно посмотрев на Кредита, – а ты покуда укрой его потеплей, видишь, как он дрожит.
      Добежав до дома, Теа набрала номер ветеринара, и – о счастье! – он оказался дома.
      – Это я, Теа Корсини, – запыхавшимся голосом представилась она. – Мой чистокровный ирландец заболел, видно, съел что-то.
      – Выезжаю, – без лишних разговоров ответил ветеринар и положил трубку.
      Теа обессиленно опустилась на стул. Ее знобило, голова была тяжелой, как чугун, тело ломило. Она с трудом дошла до спальни, надела теплый свитер и, прихватив с собой микстуру для Кредита, поспешила назад в конюшню.
      Джорджо в отчаянии склонился над жеребцом, бившимся на земле в судорогах.
      – Это я во всем виноват, – чуть не плача, приговаривал он, – не заметил, что сено из-за дождей заплесневело.
      – Джорджо, успокойся, ты здесь ни при чем, такое случается с породистыми лошадьми, уж очень они нежные.
      Приехавшего вскоре ветеринара больше обеспокоило состояние девушки, чем жеребца.
      – Тебе самой нужен врач, – сказал он. – Я займусь лошадью, а ты отправляйся в дом и измерь температуру. По-моему, у тебя жар.
      Джорджо повел ее домой.
      – Тебе плохо, Теа? – заботливо спросил он.
      – Ты еще будешь мне сочувствовать! – огрызнулась она, стуча зубами от озноба. – Где, черт побери, этот упрямец? Что он делает в своем Милане? – И она решительно направилась за дом, где стояла ее машина.
      – Ты куда, Теа? – испугался Джорджо. – Вернись, ты совсем больная!
      – Оставляю «Фонтекьяру» на тебя, – ответила Теа на ходу. – Мне надо съездить за Марчелло.
 
      Через полчаса она была уже в Милане. Поставив машину в запрещенном месте, она направилась к старинному особняку на улице Сената – родовому гнезду аристократического рода Бельграно. Теперь особняк принадлежал страховой компании, и Марчелло был обыкновенным квартиросъемщиком.
      На Теа нахлынули воспоминания. Здесь, в мансарде, она провела когда-то много счастливых ночей, здесь она забеременела, отсюда мать почти насильно увезла ее в швейцарскую клинику, где ей сделали неудачный аборт… Она была тогда глупой неопытной девчонкой, а обнищавший граф Марчелло Бельграно ди Селе пил, мало думая о будущем. Держать собственных лошадей ему было не по карману, поэтому, чтобы не расставаться с ними, он давал уроки верховой езды. Лошади спасли их обоих: Марчелло перестал пить, Теа обрела опору в жизни.
      Она нажала кнопку домофона, но ей никто не ответил. Наверное, Марчелло пошел ужинать, решила она и села прямо на холодный тротуар. Ее голова бессильно опустилась на колени, незаметно для себя она задремала.
      Кто-то погладил ее по голове. Не открывая глаз, она вдохнула знакомый запах «Флориса» и услышала теплый родной голос:
      – Ты похожа сейчас на заблудившегося жеребенка.
      – Мне плохо, Марчелло! – с трудом поднимая тяжелые веки, сказала Теа.
      – Вижу. – Марчелло помог ей подняться и, отперев дверь, пропустил вперед. – Входи.
      – Возвращайся в «Фонтекьяру», я без тебя больше не могу.
      Это были не те слова, что она готовила заранее. Теа хотела сказать, что любит Марчелло, что не мыслит жизни без него, но у нее раскалывалась голова, и перед глазами все расплывалось из-за высокой температуры.
      Ответа она не услышала, да и не нужно было никакого ответа. Марчелло вернется в «Фонтекьяру», обязательно вернется, в этом у нее не было никаких сомнений.

      Теперь Жорж Бертран знал, кого ему благодарить. Конечно, Угетт Леклерк! Она выдала его Франко Вассалли, рассказав ему о планах Бертрана выкупить у англичанина часть акций «Интерканала». Зачем рассказала – это второй вопрос. Бертран знал, что она шагу не сделает, не посоветовавшись со своим мужем-замминистра, в том числе и о том, с кем ей спать.
      Высокопоставленный рогоносец сейчас, как никогда, заинтересован в хозяине телевизионного канала: ведь на носу выборы, а его партии нужна поддержка в средствах массовой информации. Бертран поддерживает другую партию, поэтому не представляет сейчас интереса для дипломата.
      – Да, мне все ясно, – сказал он, обращаясь к Пьеру Кортини, – Леклерк финансирует новый проект Вассалли, а тот за это дает его партии эфирное время перед выборами. Скажи, разве это честно?
      – Честность в бизнесе так же неуместна, как чопорность в постели, – с философским видом заметил Пьер. – В обоих случаях ничего хорошего не выйдет.
      – Да что ты понимаешь! – разозлился Бертран.
      – Я так понимаю, что, если бы ты не начал первым копать под Вассалли, ничего бы и не случилось. У этого итальянца светлая голова, и если бы ты проявил чуточку терпения, то имел бы сейчас свою выгоду. «Интерканал» постепенно начинает приносить прибыль, и не потеряй ты в результате своей необдуманной затеи часть акций, был бы теперь в выигрыше. Учись у Вассалли – вот кто все умеет просчитывать!
      – Уж не на его ли ты стороне? – еще больше разозлился Жорж.
      – Я на твоей стороне, потому что на тебя работаю, а ты мне за это платишь, хоть и относишься ко мне, как к своему злейшему врагу. Я ведь тебя предупреждал: с Вассалли лучше не связывайся! Он игрок, причем азартный игрок. Ему хватает ума и хладнокровия все взвесить и продумать, рассчитать каждую мелочь, а потом уже действовать. Поэтому он не проигрывает.
      – Но он не чист на руку!
      – Победителей не судят, – пожал плечами Пьер.
      – Зачем он связался с Леклерками? – проверяя свои подозрения, спросил Жорж.
      – Они для него лишь ступенька в достижении собственной цели, проходные фигуры. Такие, как Леклерки, всю жизнь суетятся, пытаясь урвать побольше, но обычно плохо кончают.
      – Вот это ты верно говоришь, я тоже думаю, что они плохо кончат. Кстати, что там с южно-африканской шахтой? В каком положении наши дела?
      – Шахта обанкротилась. Твои последние акции я как раз сегодня продал Леклеркам, – усмехнулся Пьер. – Правда, официального объявления о банкротстве еще не было, оно появится завтра утром после открытия биржи.
      Губы Бертрана расплылись в довольной улыбке.
      – Спасибо, вот порадовал, так порадовал.
      – Тебе очень идет улыбаться, – насмешливо глядя на патрона, заметил Пьер. – Жаль только, поводом для твоего хорошего настроения обычно бывают не собственные победы, а чужие поражения.
      – Я знаю, ты меня недолюбливаешь, верно? – Улыбка на лице Бертрана приняла зловещее выражение.
      – Неужели тебя интересует, как я к тебе отношусь? – спросил Пьер.
      – Ты прав, не интересует, – согласился Бертран. – Ты работаешь, я плачу, а всякие там сантименты в контракт не входят.
      Когда Пьер вышел, одарив его презрительным взглядом, Бертран уставился в окно. Бульвар Сен-Жермен был почти не виден за сеткой дождя. Уже два дня лило как из ведра, такой холодной и дождливой осени в Париже Бертран не помнил.
      Наконец он поднялся из-за стола, надел свой «барберри» на кашемировой подкладке, взял зонт и вышел. Выпив горячего грога в «Де Маго», он направился в Латинский квартал и вскоре остановился перед старинным дворцом, принадлежавшим некогда, по преданию, самой мадам де Помпадур, а теперь поделенным на роскошные квартиры, в которых жили известные артисты и люди с тугими кошельками.
      Бертран открыл дверь своим ключом и сразу же услышал визгливый лай Фортуны, йоркширского терьера Угетт. Между банкиром и собакой отношения не сложились с самого начала, но теперь это уже не имело никакого значения.
      – Заткнись! – тихо сказал он собаке и замахнулся на нее зонтом.
      Фортуна бросилась в гостиную с таким визгом, будто он ее ударил.
      – Это ты, дорогой? – сладким голоском спросила Угетт из глубины квартиры.
      Бертран не ответил. Он поставил зонт, повесил плащ и шляпу. «Может, принять душ? – подумал он вдруг. – Горячая вода ведь входит в квартплату, а у меня уплачено до конца месяца». От квартиры он решил отказаться – зачем она ему теперь? Бертран вспомнил деда, который любил говорить, что бережливость – залог благосостояния. Следуя всю жизнь этому правилу, тот мылся всего два раза в неделю, да и то в той же воде, в которой уже вымылись его дети и жена.
      Сразу же пройдя из передней в ванную комнату, Бертран разделся и встал под горячую воду, предвкушая, как сообщит своей любовнице убийственную новость. Потом вытерся пушистой махровой простыней, подушился и снова надел костюм.
      Когда он появился наконец в гостиной, красавица Угетт, закутавшись в белоснежный халат, сидела с ногами на диване и разгадывала кроссворд. Фортуна, свернувшаяся калачиком у нее на коленях, грозно оскалилась при виде Бертрана.
      – Почему ты в костюме? – удивилась Угетт.
      – Так, – неопределенно ответил он и налил себе немного кальвадоса из початой бутылки.
      – Ты чернее тучи, что-то случилось, пупсик?
      – Не смей называть меня пупсиком! – взорвался он.
      – Я не понимаю тебя, – расширив от удивления свои красивые глаза, сказала Угетт.
      Собака подняла уши и из-под густой челки сверкнула на Жоржа злобным взглядом.
      – Ты пришел и, не поздоровавшись, отправился в душ, теперь сидишь как на иголках. У тебя что, неприятности?
      – У меня нет, а у тебя, кажется, да, – сказал Бертран, с трудом сдерживая злорадство.
      – И что же это за неприятности, о которых ты знаешь, а я нет? – беззаботно улыбнувшись, спросила Угетт.
      – Я ухожу от тебя, вот что!
      Бертран ожидал криков, слез, но никак не невозмутимого молчания.
      – Знаешь такую пословицу: «Свято место пусто не бывает»? Если ты шел сюда под дождем только ради того, чтобы сообщить мне эту новость, то напрасно. Мог бы и по телефону это сделать. А то как бы после такой прогулки у тебя ревматизм не разыгрался, – и, посмотрев на банкира презрительным взглядом, она добавила: – Пупсик.
      – А разве тебе не хочется знать, почему я ухожу? – обескураженно спросил Бертран.
      – Причина, надо думать, у тебя есть.
      – Есть, и сейчас ты ее узнаешь.
      – Может, отложим до следующего раза? – подавив зевок, спросила Угетт равнодушным тоном.
      – Следующего раза не будет, переходим сразу к заключительной части.
      – Я вся внимание, – насмешливо сказала она, продолжая гладить собаку.
      – Все, что ты по моему совету вложила в акции южноафриканской шахты, превратилось в пшик. Компания обанкротилась.
      – Ты шутишь!
      Лицо ее стало бледным. Она резко сбросила с колен собаку, и та испуганно забилась под диван.
      – Нет, не шучу. Ты потеряла двадцать пять миллионов франков, потому что не существует больше ни самого акционерного общества горнодобытчиков, ни его филиалов.
      – Значит, ты все знал и подложил мне такую свинью! – Голос ее не слушался, и она невольно схватилась за горло.
      Бертран в ответ лишь усмехнулся.
      – Зачем? – В ее глазах стояли слезы.
      – А зачем ты у меня за спиной завела шашни с Вассалли? Зачем выдала ему мои планы? Зачем материально поддерживаешь его новую кинокомпанию? Ответь! Мату Хари из себя строила, вела двойную игру и сама же и попалась. Представляю, как обрадуется твой муж, когда ты сообщишь ему такую приятную новость! Он свои деньги честно зарабатывает, так что я ему не завидую.
      Произнеся эту горячую тираду, банкир встал и направился к дверям. На Угетт жалко было смотреть.
      – Жорж, подожди, – взмолилась она.
      – Передай привет мужу, – бросил он через плечо и, одевшись, вышел из квартиры.
      Всего за полчаса он освободился от любовницы, которая уже начала ему надоедать, и отомстил за ее предательство. Теперь, попав в затруднительное положение, Угетт наверняка решит продать пакет акций новой компании Франко Вассалли, а он купит их, поскольку дело, кажется, прибыльное. Итальянец рассчитывал без него обойтись, но не вышло, придется ему считаться с Жоржем Бертраном.

      Джулия делала первые наброски к новому роману. Закрывшись у себя в кабинете, она продумывала сюжет и пыталась представить будущих героев, которые пока больше напоминали бесплотных призраков, чем реальных людей. Это был самый трудный, но и самый интересный этап: Джулии нравилось расставлять на воображаемой сцене действующих лиц, подбирая для каждого внешность, характер, манеру говорить.
      В доме было тихо. Амбра, продолжая по заведенному порядку приходить на целый день, жаловалась, что ей нечего делать. Иногда звонил издатель Рибольди. Он с удовольствием сообщал Джулии об успехе ее последнего романа за границей и о хвалебных рецензиях в прессе.
      Джулию, как ни странно, это мало волновало. Она обрела долгожданный душевный покой и жила в своем собственном мирке, словно в коконе, отгородившись от остального мира. Она много спала, мало двигалась и ела с большим аппетитом. Ей хотелось скорее почувствовать, как шевелится ребенок в ее животе, но она понимала, что еще рано и надо набраться терпения. Новая, зреющая в ней жизнь нуждалась в защите, и она, подчиняясь древнему инстинкту, оберегала ее как только могла. О Гермесе Джулия думала часто, но уже без боли, понимая, что будущему ребенку ее переживания могут причинить вред.
      Внизу послышался звонок, щелкнул замок, и Джулия услышала, как радостно вскрикнула Амбра. Джулия невольно поправила прическу, собрала на столе листки с записями и выжидающе посмотрела на закрытую дверь кабинета. Сердце ее учащенно забилось от волнения.
      Вдруг дверь распахнулась, и Джорджо бросился ей на шею. Довольные, Амбра и Лео с порога наблюдали за встречей матери и сына.
      – Слава Богу, вернулся, – со вздохом облегчения сказала Амбра.
      – Вот так сюрприз! – обрадовалась Джулия, прижимая к груди блудного сына.
      – Он позвонил и сказал, что хочет домой, причем немедленно, – со смехом сказал Лео.
      – Пойдемте в кухню, – предложила Джулия, – сейчас Амбра нас чем-нибудь угостит.
      – Как же ты вырос за этот месяц, мальчик мой! – восторженно сказала Амбра и любовно, как маленького, потрепала Джорджо по волосам. – Вам, конечно, кофе? – спросила она Лео.
      – Конечно, Амбра, ты же знаешь.
      – А тебе? – Амбра вопросительно посмотрела на Джулию.
      – А мне чай, и послабее. Значит, ты решил вернуться? – обратилась она к сыну.
      – Я же обещал тебе, что приеду домой, когда Марчелло вернется в «Фонтекьяру», – сказал Джорджо. – Так вот, он вернулся. Они с Теа теперь целыми днями милуются как голубки, смотреть противно. Я почувствовал себя с ними третьим лишним.
      Джулия вопросительно посмотрела на Лео, ожидая дополнительных разъяснений.
      – Молодые люди имеют право уединиться в собственном доме, поэтому они деликатно намекнули нашему сыну, что пора и честь знать, – сказал Лео.
      – Верно, – засмеялся Джорджо. – Жить у них было здорово, хотя я рад вернуться домой.
      – По дороге мы серьезно поговорили, – выразительно посмотрев на Джулию, снова вступил в разговор Лео. – Джорджо решил вернуться в школу.
      – Это правда, – подтвердил Джорджо. – Я решил попробовать наверстать упущенное. Скоро рождественские каникулы, и если вы с папой найдете мне репетитора, я постараюсь подналечь и сдать экзамены за первый семестр. – И он протянул руку к блюду с эклерами, которое Амбра поставила в центр стола.
      Джулия смотрела на сына во все глаза.
      – Мне не снится все это? Если я сплю, ущипни меня.
      – Знаешь, мне надоело быть кругом виноватым, в конце концов, я чего-нибудь да стою, разве не так?
      – Ну что, оплатим ему уроки? – с улыбкой спросил Лео. – Думаю, Джорджо заслуживает нашей поддержки.
      – Я согласна, – ответила Джулия. – Когда начнешь?
      – Прямо сейчас. Позвоню ребятам, которые занимаются дополнительно, и попрошу телефоны их репетиторов.
      – Журналистом он явно не станет, – заметил Лео, поглядывая украдкой на часы, – но менеджер из него выйдет отличный. Замечаешь, какой он деловой?
      – Ты торопишься? – обратив внимание на его жест, спросила Джулия.
      – У меня через полтора часа самолет.
      – Куда на этот раз?
      – В Лондон.
      – Давай напишу за тебя репортаж, – то ли всерьез, то ли в шутку предложила Джулия, – и ездить никуда не придется. Тема «Англичане и любовь»? Я угадала?
      Лео весело рассмеялся.
      – Нет. «Англичане и налоги».
      – Первая была бы куда интересней, верно?
      – Джулия, если бы не твоя ревность, Джорджо жил бы не только с матерью, но и с отцом.
      – Глупости! – обиделась Джулия. – Мне что, больше думать не о чем, как о твоих бесконечных романах?
      – Какой вы счастливый, синьор Ровелли, – решила разрядить обстановку Амбра, – сегодня здесь, завтра там. Если бы я начинала жизнь сначала, то обязательно стала бы журналисткой.
      Она пошла проводить его до двери, и Джулия с Джорджо остались вдвоем.
      – А теперь, когда отец ушел, скажи честно, – обратилась Джулия к сыну, – ты действительно горишь желанием вернуться в школу или просто пускаешь пыль в глаза? Каким образом ты рассчитываешь за две недели пройти полугодовую программу? Что-то мне не верится в твои благие намерения. Неужели?
      Джорджо серьезно посмотрел на мать, и она заметила, что в его взгляде появилось новое, незнакомое ей прежде выражение.
      – Верить или не верить – твое право, – сказал Джорджо. – Только разговоры о равновесии – полная чепуха. Нельзя вновь обрести то, чего не имел вообще. Я только теперь, впервые в жизни, начинаю жить в мире с самим собой.
      – Говорить ты всегда был мастак, а на деле… Совсем недавно с таким же жаром ты доказывал мне, что стал заядлым курильщиком гашиша, так где правда?
      – Вы в своем репертуаре, великая Джулия де Бласко! – горячо воскликнул Джорджо. – Вы требуете клятв, обещаний, гарантий. Да разве можно давать гарантии на всю оставшуюся жизнь? Когда я сказал, что мне надоело быть кругом виноватым, я не врал. Что касается гашиша, он мне нравился да и сейчас нравится, но я понял, что это еще не все в жизни. Работая в конюшне с утра до ночи, я страшно уставал, но был счастлив, счастлив по-настоящему.
      Джулия вся подалась вперед, ловя каждое слово сына.
      – Знаешь, что я понял? – продолжал Джорджо, вытирая губы после съеденных эклеров. – Почти все люди наркоманы, только одним удается освободиться от зависимости, а другим нет, или они этого не хотят. Марчелло, например, много пил, а потом сделал над собой усилие и бросил. Я курил гашиш и теперь тоже завязал. Теа раньше спала со всеми подряд, а потом поняла, что в жизни есть и другие радости.
      Джулия смотрела на сына и не узнавала его. Неужели за короткий срок ее мальчик мог так измениться?
      – А сигареты, транквилизаторы, которые вы, взрослые, принимаете по совету врачей, – это разве не наркотики? А ваши амбиции, любовь к славе, к деньгам, к комфорту? Я тебе так скажу: одни могут поставить точку и начать сначала, а другие всю жизнь живут в плену своих заблуждений, – разглагольствовал Джорджо, упиваясь удивлением матери. – Да что далеко ходить! Вот ты, например, можешь отказаться от своего успеха, от этих бесконечных интервью, от мелькания на экране и на страницах журналов? Да никогда в жизни! Папа тоже будет вечно гоняться за своими сенсациями и гордиться тем, что первым что-то там раскопал. А Гермес с каждой удачной операцией все больше будет утверждаться в своей святой миссии по спасению человечества. В общем, надо еще разобраться, что понимать под словом «наркотик». Вредно это или, наоборот, стимулирует к жизни?
      – Ты бесстыжий демагог, Джорджо Ровелли, – улыбаясь смущенной и одновременно счастливой улыбкой, сказала Джулия, – но я люблю тебя, паршивца. – Она порывисто обняла сына и прижала его к груди.

      Среди ночи Марисоль позвонила ему в Париж и сказала, что мать плоха и беспрестанно зовет его. Франко сразу же набрал номер Луи Фурнье.
      – Сколько времени? – спросил тот, ничего не понимая спросонья.
      – Два часа ночи, – ответил Франко, даже не подумав извиниться за поздний звонок. – Я должен срочно ехать в Комо. Завтрашнее совещание возлагаю на тебя. Если возникнут проблемы, обращайся к Магде, она в курсе всего. Проследи, чтобы Бертран не перетянул на свою сторону Леклерков, они нам очень нужны. И еще, извести Марту Монтини о моем отъезде.
      – Будет сделано, – уже бодрым голосом заверил своего патрона новоиспеченный генеральный директор.
 
      К вилле Франко Вассалли подъехал на рассвете. На первом этаже светились все окна, но не было слышно ни звука. Едва он позвонил у калитки, раздался лай, и первым из дома выскочил Волк.
      – Как дела? – спросил Франко, когда Помина открыла ему.
      – Сердце отказывает, – ответила старая экономка, помогая ему снять пальто.
      – Врач был?
      – Только что ушел.
      – Что он говорит?
      Помина в ответ лишь безнадежно покачала головой.
      – Слава Богу, что вы приехали, – раздался голос садовника Альдо, и он появился на кухне. – Синьора все время о вас спрашивает. – И Альдо с облегчением вздохнул, словно приезд Франко освободил его от непосильной ответственности.
      Франко бегом взбежал по лестнице и на секунду остановился перед дверью комнаты, чтобы перевести дыхание. От волнения у него перехватило горло. С замиранием сердца он открыл дверь и на цыпочках вошел в спальню, тускло освещенную настольной лампой с наброшенным на абажур синим платком.
      Марисоль, сидевшая на стуле у постели старой синьоры, с улыбкой поднялась ему навстречу. Серена Вассалли неподвижно лежала на высоко взбитых подушках и, казалось, мирно спала.
      Франко приблизился к постели, а Марисоль вышла, понимая, что сыну хочется побыть с матерью наедине. Франко опустился на стул и стал вглядываться в неподвижное восковое лицо, ища в нем следы былой красоты, которой он не уставал восхищаться всю свою жизнь.
      Когда он уезжал в Париж, ничто не предвещало несчастья, и Франко не понимал, почему здоровье матери так резко ухудшилось. Оглядевшись, он заметил многочисленные пузырьки с лекарствами и кислородную подушку.
      Вдруг старушка, лежавшая до этого неподвижно, зашевелила пальцами, и Франко невольно потянулся рукой к ее слабой руке, вспомнив детство, когда он протягивал свою маленькую руку и ощущал нежное и одновременно твердое пожатие. Потом мать подносила его руку к губам и целовала. «Мальчик мой, – приговаривала она, – радость моя, я люблю тебя больше всех на свете и не могу без тебя жить». Эти слова зачаровывали его; он испытывал какой-то сладкий ужас от мысли о нерасторжимости их связи. Находиться рядом с матерью, видеть, слышать ее, иметь возможность прикоснуться к ней было важнее всего на свете. Он не играл с товарищами, не ездил на школьные экскурсии, пропускал свидания с девушками ради того, чтобы побыть вдвоем с любимой мамой, всегда ласковой и внимательной к нему.
      Она никогда на него не сердилась. Впрочем, однажды, когда он сообщил ей о своем решении жениться на Дорине, она вышла из себя. «Эта женщина тебя недостойна, – сердито сказала она, – если ты на ней женишься, я тебе этого никогда не прощу». Он женился, и она простила его до того, как болезнь начала разрушать ее сознание.
      Франко встал и вышел в коридор, где его ждала Марисоль.
      – По-моему, она спит спокойно, – сказал он.
      – Естественно, врач сделал ей успокоительный укол.
      – Что все-таки случилось? – спросил он, спускаясь на первый этаж. – Почему вдруг сердечный приступ?
      – Синьоре Серене стало плохо два дня назад, – начала рассказывать Марисоль, – сразу после визита Дорины.
      У Франко защемило в груди: ведь это он попросил свою бывшую жену навестить мать; думал, она будет рада.
      – Поначалу все было хорошо, – продолжала Марисоль, – она обрадовалась Дорине, долго разговаривала с ней, а потом спросила, где ты и почему она уже несколько дней тебя не видит. Синьора была в полном уме, совсем не заговаривалась, даже удивительно. А Дорина возьми, да и скажи ей, что ты отправился кататься на яхте с красивой женщиной. Твоя мать заставила Дорину рассказать о ней все, что та знала, и, когда Дорина уехала, от ее хорошего настроения и следа не осталось. Она вдруг впала в ярость, стала ругать последними словами эту женщину, разбила вдребезги чайный сервиз, в общем, кошмар какой-то! Мы долго не могли ее успокоить. Потом ей стало плохо. Резкие боли в груди, под лопаткой, в области левого плеча – типичные признаки инфаркта. Я вызвала врача. Он сделал электрокардиограмму и сказал, что дело плохо.
      Франко слушал и все больше бледнел. Неужели его короткая поездка вдвоем с Джулией де Бласко могла вызвать такой приступ ярости у матери? Неужели причиной инфаркта стала ревность?
      – Ты уверена, что она рассердилась из-за этой поездки? Может, просто совпадение?
      – Спроси Помину, если не веришь, она была при этом и может все подтвердить. Мы вдвоем не могли справиться с синьорой. Такая хрупкая, а сил у нее было, как у разъяренного тигра.
      Франко похолодел от ужаса, он не верил своим ушам. Возможно ли, чтобы его ласковая деликатная мама носила в себе такой запас ненависти?
      – Я вернусь к ней, а ты немного отдохни, – сказал он и снова поднялся наверх.
      Когда Франко вошел в комнату, синьора Вассалли лежала с открытыми глазами.
      – Здравствуй, мама, – с улыбкой сказал он.
      – Все-таки приехал, – прошептала она обессиленным голосом.
      – Я всегда приезжаю, ты же знаешь.
      – Когда не уезжаешь куда-нибудь со своими любовницами. – И она посмотрела на него как на врага.
      И вдруг Франко прочел в этом взгляде то, чего никогда прежде не замечал: его мать всегда хотела владеть им полностью, как своей собственностью. Эта хрупкая нежная женщина всю жизнь держала его в железном кулаке; он был ее пленником, ее рабом, ее любимой куклой.
 
      К рассвету следующего дня Серены Вассалли не стало. Франко, сидя над телом умершей матери, испытывал противоречивые чувства. В нем боролись обида и жалость, разочарование и любовь; его душа страдала от безысходного отчаяния и одновременно успокаивалась, наполняясь новым, незнакомым прежде чувством – чувством свободы.

      Перебрав в памяти сделанное, Гермес остался доволен: операции прошли удачно, без осложнений, бригада работала на редкость слаженно, все понимали друг друга без слов. Покинув операционную в двенадцать, Гермес перекусил в столовой для сотрудников, навестил нескольких тяжелых больных и утвердил график операций на завтра. После этого он отправился в свой кабинет, где его уже ждали пациенты, назначенные на консультацию.
      Наконец рабочий день закончился. Гермес уже снял халат, собираясь уходить, когда к нему заглянула секретарша.
      – Тут одна ваша бывшая пациентка, она очень просит ее принять.
      – Разве мы не всех приняли, кто был записан? – удивился Гермес.
      – Всех. Но эта женщина пришла без записи и говорит, что ей необходимо с вами поговорить. Она очень взволнована, хотя, как я поняла, речь идет не о здоровье. У нее другие проблемы.
      – Кто такая?
      – Сара Шейки, вот ее история болезни.
      Гермес снова надел халат, сел за стол и открыл медицинскую карту: Сара Шейки, француженка, замужем за итальянцем, сорок лет, профессия – дизайнер, оперировалась по поводу рака молочной железы… Да-да, теперь он вспомнил! Опухоль была уже запущенная, пришлось полностью ампутировать левую грудь. Женщина выписалась в тяжелом душевном состоянии, даже курс психотерапии не дал заметных результатов.
      – Пусть заходит, – сказал Гермес секретарше.
      Сара вошла в кабинет стремительно, и Гермес сразу же отметил про себя, что выглядит она великолепно. Сбросив меховое манто, женщина осталась в вязаном платье, облегающем ее прекрасную фигуру. Массивный пояс из золоченого металла подчеркивал осиную тонкость ее талии. Тщательно причесанная, в меру накрашенная, она производила впечатление женщины с большим вкусом: редкой красоты драгоценности украшали ее руки и шею.
      – Спасибо, что приняли меня, – сказала она и подала Гермесу руку.
      Гермес поднялся из-за стола, ответил на рукопожатие и жестом предложил садиться.
      – Я понимаю, что задерживаю вас, господин профессор, – начала она, – но у меня все просто ужасно, и некому, кроме вас, рассказать о моем отчаянном положении.
      – Плохие результаты анализов? – сочувственно спросил Гермес.
      – Нет, по этой части все нормально, во всяком случае, пока. У меня проблема совсем иного порядка. – Сара посмотрела на него глазами, полными страдания.
      – В чем же состоит эта проблема, синьора?
      – Проблема в моем муже.
      Гермес посмотрел на нее непонимающе.
      – Но чем я могу вам помочь? – удивился он.
      В его практике было немало случаев, когла даже любящие и заботливые мужья не выдерживали выпавших на их долю испытаний: едва их жены оправлялись после гинекологической операции или удаления молочной железы, они от них уходили. Возможно, объяснение этому надо было искать в области психоанализа: оставаясь инфантильными, эти взрослые мужчины с бессознательной жестокостью торопились выбросить сломавшуюся игрушку, потеряв к ней всякий интерес.
      Имея обыкновение разговаривать перед операцией не только с пациентками, но и с их мужьями, Гермес побеседовал в свое время и с мужем Сары. Он отлично помнил, как тот сказал ему с непоколебимой уверенностью: «Я буду любить жену еще больше, ведь я женился на ней, а не на ее груди. Мое чувство к ней неизменно, оно проверено временем». Да уж, в этом человеке Гермес не сомневался…
      – Муж больше не любит меня, – сказала Сара, точно подслушав его мысли.
      – Но почему? Что произошло?
      Женщина посмотрела на него прямым, открытым взглядом и без тени смущения призналась:
      – Я изменила ему, причем самым банальным, самым примитивным образом. Это произошло во время уик-энда в горах. Он, я хочу сказать, тот, другой, стал настойчиво ухаживать, я бы даже выразилась, приставать. Причем самое удивительное, что он знал о моей болезни. И хотя я не могла пожаловаться на мужа – он был заботлив и очень внимателен, – у меня было чувство, что после операции я перестала быть женщиной. Нет, мы с мужем и после случившегося бывали близки, но я не верила, что осталась для него желанной. В конце концов, он мог притворяться, притворяться из жалости. И мне вдруг захотелось удостовериться, действительно ли я могу вызвать у мужчины порыв страсти. Я хотела узнать это ради себя самой, чтобы не чувствовать себя неполноценной. Так я оказалась в объятиях другого мужчины.
      – И… – У Гермеса кровь застучала в висках. – Что теперь?
      – Теперь я знаю, что люблю своего мужа больше всех на свете и хочу только его.
      Она замолчала, и Гермес, стараясь подавить волнение, сказал:
      – Продолжайте, прошу вас.
      – Все, собственно, на том бы и закончилось, если бы муж не узнал о моей измене.
      – Вы признались ему?
      – Я не такая дурочка. Зачем заставлять страдать близкого мне человека, если я знаю, что такое никогда больше не повторится. Нет, ему сказали другие, и после этого он ушел.
      – Многие женщины после подобной операции проходят через такие же испытания. Это единственное, чем я могу вас утешить, – думая про Джулию, рассеянно сказал Гермес.
      – Понимаете, профессор, я не уверена в завтрашнем дне, я живу в страхе, что болезнь вернется. И мне кажется, что я должна все успеть сейчас, сегодня. Конечно, это не оправдание, но как-то объясняет мое поведение. – Разыщите своего мужа и откровенно поговорите с ним, – посоветовал Гермес. – Если вы объясните ему свой поступок, как сейчас объяснили мне, он поймет вас, я уверен. Если же нет – попросите его позвонить мне. Как бы ни сложились ваши будущие отношения, не впадайте в отчаяние. Полнокровная жизнь – вот залог вашего здоровья.
      Сара Шейки горячо поблагодарила его и ушла, а он еще долго сидел в своем кабинете, потрясенный ее исповедью. У него перед глазами стояла Джулия, которая говорила ему при их последней встрече примерно то же самое. Значит, она не лгала, когда уверяла его в своей любви, ставшей еще сильнее после злополучной встречи с финансистом Вассалли?
      Гермес подошел к окну. Давно уже стемнело, и на улице ярко светились витрины магазинов и разноцветные гирлянды праздничной иллюминации. Город готовился к Рождеству.

      От гинеколога Джулия вышла в приподнятом настроении: беременность протекала нормально, причин для беспокойства – никаких.
      – Все в лучшем виде, – заверил ее врач. – Вы вполне здоровы, уверен, что в срок родится здоровый ребенок.
      Когда она ждала Джорджо, то из-за опасности выкидыша почти весь срок пролежала в постели. Теперь же ей было рекомендовано побольше гулять, заниматься гимнастикой и даже плавать часок в день.
      – Не беспокойтесь, – заметив ее испуганный взгляд, засмеялся врач, – от посещения бассейна одна только польза.
      Джулия чувствовала бы себя совсем счастливой, будь рядом Гермес, но он не подавал о себе никаких вестей. Хотя прошло уже много времени после их последнего свидания в Нью-Йорке, Джулия так и не смирилась с мыслью, что их разрыв окончательный.
      Приближающийся праздник давал ей возможность напомнить о себе и сделать новую попытку к примирению. Она зашла в магазин, купила круглую белую грелку с красным сердечком и, вырвав листок из блокнота, написала своим быстрым, легким почерком:
       «Надеюсь, что это разогреет твое ледяное сердце. Позвони, телефон все тот же.
       С наступающим, Джулия».
      Потом вложила записку в конверт, надписала адрес и, воспользовавшись своим обаянием, попросила продавца:
      – Доставьте это, пожалуйста, в канун Рождества, я вас очень прошу.
      Молодой продавец, сразу же узнавший известную писательницу, расплылся в улыбке.
      – Не беспокойтесь, синьора де Бласко, доставим ваш подарок вовремя.
      Джулия уже направлялась к выходу, когда ее окликнул низкий знакомый голос. Обернувшись, она увидела Заиру. Старинная подруга, закутанная в соболя, радостно шла ей навстречу.
      – Что купила, любовь моя? – поинтересовалась она, нежно обнимая Джулию.
      – Ничего, просто поглазела, – соврала Джулия, которой не хотелось посвящать Заиру в свои личные дела. – А ты?
      – Моя крестьянская натура не позволяет мне выбрасывать деньги на ненужные вещи. Любой подарок должен быть практичным, – со смехом сказала она и добавила: – Мы с тобой сто лет не виделись!
      – А если точнее, то с прошлого лета, – поправила ее Джулия.
      – Как ты меня находишь?
      – Если ты имеешь в виду подтяжку, то великолепно. Выглядишь просто превосходно.
      – Я надеялась, что будет незаметно, – слегка расстроившись, вздохнула Заира.
      – Ничего и не заметно, – успокоила ее Джулия, – просто я очень хорошо знала каждую твою морщинку, а теперь они исчезли. Почему бы нам немного не поболтать? Давай зайдем к «Святому Амвросию», выпьем чего-нибуль.
      Они перешли Корсо Маттеотти, вошли в знаменитое миланское кафе, сели за столик и заказали себе по чашке горячего шоколада.
      – Как в лучшие времена, – расчувствовавшись, сказала Джулия, искренне радуясь случайной встрече.
      Заира с любопытством разглядывала подругу.
      – Ты очень похорошела, Джулия, но что-то в тебе не так. Ходишь осторожно, точно ты из фарфора, во взгляде – томность, ну-ка, давай, выкладывай, что с тобой происходит.
      – Это большой-большой секрет, – рассмеялась Джулия, – который скоро откроется.
      – А я, твоя лучшая подруга, ничего не знаю! Новая книга? Новый перевод? Экранизация твоего романа?
      – Новый ребенок. Я беременна, Заира.
      – У меня нет слов. – Заира действительно казалась потрясенной. – А кто отец?
      – Ну кто может быть отцом? – Джулия даже рассердилась. – Гермес, конечно.
      – А Франко Вассалли ни при чем?
      – Франко Вассалли ни при чем! – возмутилась Джулия. – Как только такое могло прийти тебе в голову?
      – Но ведь ты провела с ним несколько дней на его яхте, разве не так?
      – А ты-то откуда знаешь?
      – Бывшая жена Франко… ну как бы это сказать? Моя подруга, что ли…
      Джулия сразу поняла, что имела в виду Заира.
      – А я и не знала об этой, как ты выражаешься, дружбе.
      – Ты вообще ничего не знаешь, что происходит вокруг тебя. Но я не понимаю, ради чего такая женщина, как ты, да еще беременная, отправляется в плавание по Средиземному морю с Франко Вассалли?
      – Ради секса, – ответила Джулия и покраснела.
      – Ну ты даешь! – расхохоталась Заира. – Если бы я тебя знала чуточку хуже, то могла бы и поверить, что ты говоришь правду.
      – Мне очень интересно, кто же рассказал о нашем плавании жене Франко Вассалли?
      – Вас видели вдвоем на берегу, а моряки такой народ, родную мать продадут за стакан вина. Скажи, сколько уже месяцев?
      – Три.
      – Можно, я потрогаю твой животик? – Заира уже протянула руку. – Говорят, это приносит счастье.
      – Да там еще трогать нечего, – смутилась от этого откровенного жеста Джулия и, чтобы положить конец двусмысленному интересу к своей персоне, решительно встала и сделала шаг к выходу.
      – Боже мой, Джулия! – услышала она за спиной возглас Заиры, полный неподдельного ужаса, и резко обернулась.
      – Что?!
      Дрожащими руками Заира накинула ей на плечи свою шубу и сказала каким-то неестественно спокойным голосом:
      – Ты только не волнуйся, но у тебя на юбке большое кровавое пятно.
      – Не может быть! – Джулия готова была кричать от отчаяния. – Я только что от гинеколога, он сказал, что у меня все хорошо…
      – Прошу тебя, успокойся, – как маленькую, уговаривала ее Заира, – все будет хорошо, сейчас же поедем в клинику.
      К счастью, за углом дожидался лимузин, и, усадив в него Джулию, Заира приказала шоферу:
      – В Центральную клинику, и как можно быстрей.
      Джулия не в силах была больше сдерживаться. Уткнувшись в плечо Заиры, она горько разрыдалась:
      – Я хочу к Гермесу.
      – Я тебя к нему и везу, дурочка, потерпи чуть-чуть.

      Помина, Альдо и Марисоль сидели вокруг большого стола в кухне и молчали. Эта просторная кухня, пережив две мировых войны, сохранилась в своем первозданном виде. Стены были облицованы старинным белым кафелем, заканчивающимся на высоте человеческого роста синим бордюром; мраморная раковина, испещренная выбоинами, приобрела устойчивый серый оттенок, и только латунные кронштейны, на которых держалась массивная сушилка для посуды, казались новенькими, потому что были начищены до блеска. Здесь стояла старинная дровяная плита, она одновременно и отапливала помещение, и служила для приготовления пищи. Одну из стен занимал встроенный шкаф, через витражные стекла которого проглядывали аккуратно расставленные бокалы, чашки и тарелки. Всего два предмета напоминали здесь о прогрессе – огромный холодильник и посудомоечная машина.
      Было семь часов утра. На плите шумел чайник, в духовке шипело раскаленное масло, в котором румянились ломтики хлеба, на маленьком столике поблескивала золотым и серебряным дождем рождественская елочка. За окнами еще не развиднелось, озеро скрывала туманная пелена.
      В это утро Франко хоронил свою мать. Хоронил один, лишь верный Волк был рядом с ним в час его скорби. Франко решил, что это исключительно его дело, поэтому ни Дорины с девочками, ни самых преданных сотрудников рядом с ним не было. Серена Вассалли в жизни любила только его, значит, он и должен идти за гробом. Теперь мать будет лежать на маленьком деревенском кладбище в пяти километрах от виллы, расположенной на вершине холма.
      Все трое, сидя за столом с мраморной столешницей, молчали, хотя думали об одном и том же: что будет с виллой и с каждым из них? Хозяину вилла теперь вряд ли будет нужна, он наверняка откажется от аренды, а ведь Помина с Альдо проработали здесь десять лет, куда они денутся на старости лет?
      Марисоль пробыла здесь совсем немного, но и она успела привязаться к дому. Будь ее воля, она никогда бы отсюда не уехала. Брак с Джузеппе Вассалли был настолько безрадостным, что даже не хотелось о нем вспоминать. Здесь она впервые в жизни почувствовала себя свободным человеком, не говоря уже о том, что окруженная садом вилла на берегу живописного озера казалась ей просто райским уголком.
      Когда Франко, вернувшись с кладбища, заглянул на кухню, Помина спросила его с приличествующим случаю скорбным выражением лица:
      – Может быть, позавтракаете, синьор Франко?
      – Если не трудно, принесите мне кофе в кабинет, – ответил Франко своим обычным вежливым тоном и вышел в сопровождении собаки.
      Кабинет был выдержан в стиле модерн: стенные панели из вишневого дерева, дубовые книжные шкафы, бронзовые часы, резные кресла. Франко без сил упал в одно из них и, просидев несколько минут неподвижно, снял телефонную трубку и набрал номер.
      – Алан? – спросил он. – Хорошо, что застал тебя. Я только что с кладбища, похоронил маму.
      – Прими мои соболезнования, я и не знал, – сочувственно сказал в ответ Алан Грей.
      – Я никому не сообщил. Это моя личная потеря, она никого, кроме меня, не касается.
      – Понимаю тебя, – с еще большим сочувствием сказал англичанин, знавший о большой любви матери и сына. – Скажи, могу я быть тебе чем-то полезен?
      – Хочу спросить тебя насчет виллы. Что ты собираешься с ней делать?
      – Хочешь ее купить? – сразу же догадался Алан Грей.
      – Да, причем даю слово выполнить условие последних владельцев и ничего не менять и не перестраивать. Сколько она может примерно стоить?
      – Два миллиарда, – не задумываясь, ответил англичанин, – лир, разумеется, а не фунтов стерлингов.
      – Если я расплачусь с тобой акциями своей новой кинокомпании «Провест-фильм», ты не будешь возражать?
      Алан Грей уже знал о грандиозном проекте Франко Вассалли, и предложение его обрадовало.
      – Все только и говорят о твоих телефильмах, причем в самых лестных выражениях.
      – Значит, согласен?
      – Свяжись с моим адвокатом. Если вы с ним все уладите, вилла твоя.
      – Спасибо, Алан, другого ответа я и не ожидал.
      Вошла Помина и, поставив перед Франко кофе, несмело спросила:
      – Что теперь с нами будет, синьор Франко?
      – Ничего не меняется, – ответил Вассалли. – Мама умерла, но у вас еще остаюсь я. Буду, как и прежде, приезжать сюда, когда смогу. Иногда, возможно, с гостями, но чаще один. Передайте Альдо и Марисоль, чтобы они не беспокоились за свое будущее.
 
      Франко несмело переступил порог материнской комнаты. Здесь все было уже прибрано, кровать застелена покрывалом. Оглядевшись, он направился к массивному платяному шкафу с большим зеркалом посредине и открыл дверцы. На него пахнуло знакомыми духами, и он провел рукой по платьям, аккуратно висевшим на плечиках. Некоторым из них было больше двадцати лет, с каждым был связан какой-то эпизод, какое-то щемящее воспоминание.
      А что он, собственно, знал о прошлом своей матери? Сегодня, в поисках документов для оформления похорон, он сделал одно открытие: оказывается, мать вышла замуж за Марио Вассалли уже на шестом месяце беременности. Джузеппе, во всяком случае, родился через четыре месяца после венчания. Значит, свадьбу сыграли, чтобы избежать семейного позора? Но неужели мать могла влюбиться в такое грубое существо, как его отец? А может быть, он не всегда был такой скотиной, этот таксист, может, когда-то и в нем было что-то человеческое?
      Нет, скорее всего, он взял ее силой. Вряд ли чистая невинная девушка из добропорядочной семьи могла настолько потерять голову от любви, чтобы отдаться мужчине до свадьбы. Конечно, взял силой, иначе мать не испытывала бы к мужу такого стойкого отвращения. Дочь ювелира, она могла рассчитывать и на лучшую партию. Значит, случилось что-то из ряда вон выходящее, раз семья согласилась на этот мезальянс…
      Погруженный в свои мысли, Франко выдвигал и задвигал ящики шкафа, перебирая пустые флаконы от духов «Коти», пакетики с сухой лавандой, разноцветные коробочки и шкатулочки. В одной лежал засушенный букетик полевых цветов. Кто подарил его матери и почему она бережно хранила его всю жизнь?
      Перелистывая страницы альбома с фотографиями, он узнавал себя и брата, причем на многих фотографиях лицо Джузеппе было перечеркнуто крест-накрест. Джузеппе был вылитый отец, наверное, поэтому мать его не любила. В самой глубине одного из ящиков Франко обнаружил стопку писем, любовно перевязанную ленточкой. Письма были адресованы матери, почерк – незнакомый. Кто писал эти письма?
      Франко собрался было развязать ленточку, но из деликатности остановился. Какое он имеет право копаться в материнской жизни? Если она не посвятила его в тайну своего прошлого, значит, не считала нужным. «Пусть все остается как есть, – подумал он, запирая шкаф на ключ. – Я не готов пока узнать правду. Потом, когда пройдет время, возможно, я и отважусь заглянуть в эти письма, но сейчас боюсь».
      Он запер дверь и, вернувшись в кабинет, спрятал ключ в один из ящиков письменного стола. Потом позвонил в колокольчик. Когда Помина пришла на зов, он сказал:
      – Отныне комната моей матери будет заперта. Вы поняли?
      – Конечно, синьор Франко.
      – Передайте шоферу, что через полчаса мы выезжаем. Кстати, Помина, какой сегодня день?
      – Пятница, – с готовностью ответила экономка, – последняя перед Рождеством.
      Франко непроизвольно улыбнулся, вспомнив другую пятницу из далекого детства.
      – А вы не могли бы приготовить на ужин тушеную треску? – вдруг спросил он.
      – Значит, вы вернетесь к ужину? – Помина не скрывала своей радости.
      – Да, причем, скорее всего, не один, – ответил Франко.
      Когда Помина ушла, он сделал три звонка: один в Милан, второй в Париж и третий в Нью-Йорк. Последний звонок был чисто деловым: речь шла о показе его фильмов в далекой и негостеприимной к европейскому кинематографу Америке.
 
      Едва автомобиль свернул на шоссе, ведущее к «Линате», Франко Вассалли увидел длинную вереницу неподвижно стоящих машин. «Как не вовремя эта пробка!» – с досадой подумал он.
      Из-за аварии, случившейся где-то впереди, пришлось простоять на дороге почти три четверти часа, и, вбегая в здание аэропорта, Франко не сомневался, что опоздал, – ведь самолет из Парижа давно уже приземлился. Каково же было его удивление, когда он заметил ее у одного из магазинчиков с сувенирами, безропотно дожидающуюся его появления. На Марту это было так не похоже!
      – Прости, – бросился он к ней с извинениями, – машина попала в пробку…
      – Ничего страшного, – с улыбкой успокоила его Марта и расцеловала в обе щеки.
      Шофер тем временем поднял чемодан и понес к выходу, они пошли следом за ним.
      – Хорошо долетела? – спросил на ходу Франко.
      – Отлично. Обожаю витать в облаках! – рассмеялась она собственному каламбуру. – Как ты, как мама?
      – Мама умерла.
      Марта не стала произносить банальных слов, лишь сочувственно сжала его локоть.
      – Знаешь новость про Леклерков? – перешла она на другую тему.
      – Фурнье успел доложить мне вчера вечером. Прошу. – Франко распахнул перед ней дверцу машины. – Кругосветного путешествия не обещаю, но доставлю, куда скажешь. Ты едешь к дочери?
      – Нет, думаю, там я не нужна. Теа помирилась со своим нищим графом, у них настоящая идиллия.
      – Тебя это не радует?
      – Раньше я злилась на Теа, пыталась их разлучить. Теперь смирилась. Знаешь, я стала верить, что они подходят друг другу. Меряя по себе, хотела для дочери чего-то более интересного и значительного, но Теа – дочь своего отца. Вот увидишь, она еще станет врачом для полного сходства.
      – Куда же ты в таком случае поедешь? – поинтересовался Франко.
      – А какие у тебя будут предложения?
      – Комфортабельная вилла на озере Комо тебя устроит? – спросил Франко. – В городе перед Рождеством с ума можно сойти, а там тишина и покой.
      Тень злорадства мелькнула в глазах Марты.
      – Джулия де Бласко зря надеется, что ты не оправишься после такого удара, я права? Рана понемногу затягивается?
      Франко предпочел отмолчаться, хотя и отметил про себя, что Марта попала в точку.
      – Знаешь, вилла на озере – идеальное место для того, чтобы вновь обрести душевное равновесие, а такая женщина, как ты, любому способна вернуть вкус к жизни.
      – Ты меня переоцениваешь, – засмеялась довольная комплиментом Марта. – В мои пятьдесят лет это нелегкая задача.
      – Ты изменилась, – внимательно посмотрев на нее, сказал Франко. – Я тебя не узнаю.
      – Просто я устала бороться со всем миром. Интриги, сплетни, одни и те же лица – все надоело. Представь, я даже сообщила своему американскому адвокату, что отказываюсь от претензий на наследство покойного Джеймса. Одним словом, я складываю оружие. Все, с меня хватит.
      – Тогда я тем более буду рад, если ты примешь мое предложение жить вместе.
      – Я ожидала приглашения на ужин, а не на совместную жизнь, – с искренним удивлением сказала Марта.
      – Я тебя не тороплю, подумай.
      – И когда я должна дать ответ? Завтра?
      – Можешь и через двадцать лет.
      Марта посмотрела на него серьезным внимательным взглядом, и Франко прочел в нем материнское сочувствие, в котором сейчас очень нуждался. Эта женщина сама устала от жизненных бурь и мечтает найти тихую гавань, поэтому сможет дать ему то, что не в состоянии была дать мечущаяся Джулия: душевный покой, поддержку и мудрое понимание. Что же касается любви, он не сомневался, что и в свои пятьдесят Марта по-прежнему хороша в постели, и разговоры о возрасте – чистое кокетство.

      – Нет никакого повода для беспокойства, синьора де Бласко, – с ободряющей улыбкой сказал гинеколог, и Джулия почувствовала, как у нее отлегло от сердца: доктору Джакомо Морелли она доверяла безоговорочно. – Шейка матки закрыта, – продолжал врач, осматривая ее в гинекологическом кресле, – опасности выкидыша в данную минуту не существует.
      – Почему же тогда у меня было кровотечение?
      – Все показатели в норме, ваш будущий ребенок развивается как ему и положено.
      – Вы не ответили на мой вопрос, доктор, – не отставала от него Джулия. – Откуда взялась эта кровь?
      – Такая незначительная потеря крови может иногда возникнуть от трения плаценты о стенки матки, это не опасно.
      Джакомо Морелли был учеником знаменитого профессора Брандани, и в клинике к нему относились с большим уважением, как к высоко профессиональному специалисту. Его мнение считалось неоспоримым.
      – Я была у вас несколько часов назад, и вы сказали, что все в порядке, – никак не могла успокоиться Джулия. – Почему же все-таки это случилось?
      – Я сейчас не готов дать вам абсолютно исчерпывающий ответ, – спокойно продолжал отвечать на ее вопросы врач. – Причин может быть много, и одна из них – стресс, например.
      – Доктор, я уже люблю этого ребенка и не хочу потерять! Если ради его жизни надо оставшиеся шесть месяцев пролежать в постели, я пролежу, мне не впервой.
      – В этом нет сейчас необходимости, – заверил ее Морелли. – Да и вообще, я очень скептически отношусь к такому методу сохранения беременности. Выкидыши случаются даже у женщин, которые лежат пластом, перебороть природу редко удается. Беременность – естественное состояние для женщины, поэтому будущая мать должна вести естественный для нее образ жизни. Переутомляться, конечно, не следует, но можно и нужно выходить из дома, двигаться, заниматься привычной работой и даже выезжать на природу. Живите той жизнью, к какой вы привыкли. Пока я оставлю вас под наблюдением в клинике на двое суток, и если в течение сорока восьми часов не произойдет ничего угрожающего, то можете возвращаться домой хоть на метро.
      Обрадованная, Джулия сделала резкое движение, собираясь спуститься с кресла, но врач удержал ее.
      – Я же сказал вам, что надо провести в покое два дня, – укоризненно покачал головой Морелли, – так что наберитесь терпения. Два дня – это не шесть месяцев. Сейчас придет санитар и отвезет вас в палату на каталке. Вас уже ждут в отделении профессора Корсини.
      – А сам он где? – невольно вырвалось у Джулии.
      – Стоит за дверью. Вместе с дамой, которая вас привезла.
      Когда Джулию выкатили в коридор, Гермес бросился к Морелли.
      – Ну что? – взволнованно спросил он.
      – Ничего страшного, – заверил коллегу гинеколог. – Болей у нее нет, кровотечение остановилось. Пусть на всякий случай полежит пару дней, и забирайте ее домой. Думаю, все будет хорошо.
      – Ну, поехали, дорогая, – непринужденно, точно они и не ссорились, сказал Гермес и нежно взял Джулию за руку.
      – Не так я хотела встретиться с тобой, – шепотом, чтобы не услышала Заира, сказала Джулия.
      Гермес посмотрел на нее с такой любовью, что Заира, перехватив этот взгляд, вдруг заторопилась:
      – Не буду вам мешать, тем более что дел у меня невпроворот.
      – Спасибо тебе, Заира. Если бы ты не привезла меня сюда, все могло бы кончиться гораздо хуже, – улыбнулась ей Джулия.
      Заира наклонилась к каталке, и они расцеловались.
      – К вечеру у тебя будет все необходимое, начиная от косметики и кончая шелковыми рубашками и халатом, – порадовала подругу хозяйка дома моделей. – Обещаю, ты будешь здесь самой элегантной и ухоженной, первой красавицей среди пациенток клиники. – И, послав на прощание Гермесу воздушный поцелуй, Заира исчезла.
      – Неизлечимый случай, – заметил он со смехом и покачал головой.
      Санитар вкатил каталку в лифт и нажал кнопку восьмого этажа. Гермес просматривал медицинскую карту Джулии, переданную ему гинекологом.
      – В принципе, ты должна лежать не у меня, а в отделении гинекологии, но для меня сделали исключение. Просьба главного – закон для подчиненных. – И он рассмеялся.
      В палате на столике стояли великолепные алые розы. Сестра помогла Джулии перебраться с каталки на кровать. Когда она вышла, Гермес взял стул и сел рядом.
      – Ты прямо как добрый самаритянин, все для меня сделал, – с иронией сказала Джулия.
      – Я не добрый самаритянин, а твой мужчина и отец этого малыша, – горячо возразил Гермес и положил руку ей на живот.
      – В Нью-Йорке ты говорил другое.
      – В Нью-Йорке я был ослеплен ревностью.
      – А та женщина в твоей постели – тоже из-за ревности?
      – Я пытался с ее помощью освободиться от своих подозрений, страха, чувства унижения, наконец. Но из этого ничего не вышло. – Гермес пересел на край кровати и крепко обнял Джулию.
      – Вот мы и опять вместе, – облегченно вздохнула она.
      – А разве мы расставались? – спросил он, покрывая ее лицо поцелуями.
      Он всегда знал, что не может без нее жить. Джулия была всем – его прошлым, настоящим и будущим. В молодости он связывал с ней свои надежды; ее прекрасный образ вдохновлял на учебу, на работу, заставлял преодолевать трудности ради поставленной цели – стать хорошим врачом. В зрелости она подарила ему счастье настоящей любви. Теперь она дарит ему новое счастье – счастье быть отцом. Да, Джулия была всем для него, она была его жизнью.
      – Что бы ни случилось, – прошептал Гермес, – мы никогда не расстанемся. Теперь никто и ничто не сможет нас разлучить. Ты навсегда в моем сердце, – добавил он, прикладывая руку к груди, словно бы для того, чтобы подтвердить свои слова.
      – А ты в моем, – улыбнулась ему Джулия.
      – Мы вели себя как дети, но такое больше не повторится. Я люблю тебя, Джулия.
      В это время раздался стук в дверь, и Гермес сказал:
      – Войдите!
      Вошел посыльный, неся перед собой гору разноцветных коробок и коробочек. Он вопросительно посмотрел на Джулию, не зная, куда все это положить, и Джулия указала ему на диванчик под окном.
      – Это от маркизы Манодори, – сказал он, аккуратно складывая коробки.
      – Передайте ей мою благодарность, – попросила Джулия.
      Когда дверь за посыльным закрылась, Джулия рассмеялась.
      – Заира в своем репертуаре, прямо целое приданое мне прислала. Давай посмотрим, – вдруг совсем по-детски попросила она.
      Заира, как и обещала, прислала все необходимое: ночную рубашку, халат, тапочки, кремы, духи и лосьон для лица. Все, конечно, очень дорогое и высшего качества. В одной из коробок лежала открытка с надписью: «С Рождеством тебя, Гермеса и вашего чудесного малыша».
      Джулия в эту минуту чувствовала себя счастливой: Гермес был рядом, «чудесный малыш» с каждым днем становился ей все дороже, ее переполняла любовь. Не безумная сжигающая страсть, которая быстро вспыхивает и так же быстро гаснет, а ровное глубокое чувство, способное согревать ее всю оставшуюся жизнь.

      Было чудесное майское утро. Сад дома на улице Тьеполо благоухал свежими весенними ароматами, яркое солнце пронизывало молодую листву деревьев. Джулия в свободном ярко-розовом платье сидела в плетеном кресле под цветущей глицинией и работала над последней главой своего нового романа.
      Ее пальцы быстро и уверенно бегали по клавиатуре пишущей машинки. Удивительно, но сюжет складывался как бы сам собой, и каждый день, заканчивая очередную главу, Джулия уже знала, о чем пойдет речь завтра. Ни одна книга не давалась ей так легко, как эта, и она невольно сравнивала ее рождение с рождением своего ребенка, носить которого ей тоже было легко, потому что эта ноша ее радовала. Они с Гермесом уже знали, что у них родится девочка, и ждали ее с нетерпением. Когда малышка шевелилась, Джулия клала руку на живот и улыбалась: ей нравилось, что она такая непоседливая.
      Теперь Гермес и Джулия жили вместе. После того, как Джулия вернулась из больницы, оправившись от своего внезапного кровотечения, Гермес сразу же переехал на улицу Тьеполо.
      До родов оставалось несколько дней, по расчетам Джулии, не меньше шести. Когда она последний раз была у доктора Морелли, тот заверил ее, что место в отделении акушерства и гинекологии для нее уже приготовлено. Книга и дочь должны были появиться на свет одновременно, но Джулия очень надеялась, что успеет поставить точку в своем романе до того, как ее увезут в клинику. Если сегодня она допишет главу, то у нее еще останется целых пять дней, чтобы перечитать написанное.
      Джулия так увлеклась своими расчетами, что не услышала шагов Джорджо, который, подойдя сзади, положил ей руку на затылок.
      – Ты меня когда-нибудь на тот свет отправишь, – вздрогнув от неожиданности, сказала она. – Появляешься точно из-под земли.
      Джорджо, жуя хлеб с вареньем, лишь улыбнулся. Улыбка у него так и осталась детской, хотя ему уже исполнилось шестнадцать.
      – Как идут дела? – спросил он.
      – Кончаю роман.
      – Я имел в виду живот, а не роман.
      – И живот и роман растут у меня синхронно, поэтому, скорее всего, я разрожусь двойней, – пошутила она и внимательно посмотрела на сына. – А как твои дела?
      – Со следующей недели пойдут контрольные, так что я сейчас все повторяю. Мне надо закончить год без хвостов, чтобы лето было свободным. Я тебе не говорил еще, что Теа и Марчелло приглашают меня к себе на летние каникулы? Им нужна лишняя пара рук, а мне нужна «Фонтекьяра». Если бы ты знала, какое это чудо – лошади!
      – В «Фонтекьяре» ты пройдешь отличную жизненную школу, – вспомнив Гортензию и ее жеребца, сказала Джулия.
      – Вот поэтому я и стараюсь, чтобы у меня не было переэкзаменовки на осень. В «Фонтекьяре» мне будет не до книг.
      Джулия смотрела на Джорджо с радостным чувством. Его словно подменили. Куда делись озлобленность, неуверенность в себе, равнодушие к учебе? Перед ней стоял серьезный, разумный юноша, и этот юноша был ее сыном.
      – В конце концов, если даже будет одна переэкзаменовка в июне, тоже ничего страшного, – решила она подбодрить сына.
      – Нет, мне это не нужно! Кстати, мам, может, поговоришь с учительницей по литературе? Ты ведь умеешь, я знаю. Зачем тогда нужна мать-писательница, если она не способна помочь родному сыну? – Его глаза искрились смехом.
      – А о чем с ней надо говорить? – поинтересовалась Джулия.
      – Чтобы она не лютовала. Еще лучше, чтобы она намекнула тебе, какого примерно характера будут вопросы.
      – Я попробую, – не очень уверенно пообещала Джулия.
      – Я всегда знал, что на тебя можно положиться. Спасибо, мамочка, ты настоящий друг! Все, пошел зубрить дальше, пока.
      Он наклонился, чтобы поцеловать мать, и в эту же самую секунду Джулия почувствовала пронизывающую боль в нижней части живота. У нее даже дыхание перехватило. Боль, неожиданно возникнув, тут же прошла, и Джулия, даже не сообразив толком, что случилось, поцеловала сына и вернулась к работе. Через несколько минут боль повторилась и продолжалась дольше, чем в первый раз.
      «Неужели начались схватки?» – промелькнуло у нее в голове.
      Она вспомнила, что, когда рожала Джорджо, все начиналось именно так. Боль снова отступила, и Джулия решила не паниковать и продолжать работу. В конце концов, может, это еще и не схватки. Не стоит торопиться в клинику раньше времени.
      Ее пальцы с еще большей поспешностью забегали по клавиатуре старой «Валентины», и она успела напечатать почти полстраницы, прежде чем новый приступ заставил ее вцепиться руками в подлокотники плетеного кресла. На этот раз боль продолжалась еще дольше и была такой же острой, как в первый раз.
      – Хватит себя обманывать, – сказала она вслух. – Чему быть, того не миновать. – И, невольно улыбнувшись, подумала без тени досады, что, будь у девочки побольше терпения, она успела бы закончить роман.
      Осторожно поднявшись, Джулия вошла в дом и окликнула Амбру.
      – Ты не дашь мне чаю и кусок хлеба с вареньем, как Джорджо?
      – Не рановато для второго завтрака? – удивленно спросила домоправительница.
      – В порядке исключения, – смутившись, попросила Джулия и направилась в кабинет звонить доктору Морелли.
      – К сожалению, доктора Морелли сегодня не будет, – ответила медсестра. – Вы могли бы подождать до завтра, синьора де Бласко?
      – Я – да, но мой ребенок больше ждать не хочет, – с трудом выговаривая слова из-за нового приступа боли, сказала Джулия.
      – Немедленно приезжайте в клинику, вас примет дежурный врач, а я пока попытаюсь разыскать доктора Морелли.
      Джулия отправилась на кухню и выпила глоток чаю.
      – Мои вещи собраны? – спокойно спросила она Амбру.
      – Какие вещи? – еще ни о чем не догадываясь, удивилась Амбра.
      – Тебе придется проводить меня в клинику.
      – Началось? – сообразив наконец, в чем дело, всполошилась Амбра.
      – Кажется, да.
      – Тогда поехали, чего же ты ждешь?
      – Жалко оставлять бутерброд, ну да ладно, в другой раз съем.
 
      Джулию поместили в предродовую палату. Медсестре удалось разыскать доктора Морелли. Он внимательно осмотрел Джулию, прослушал сердцебиение ребенка и заверил, что все идет как надо.
      Джулия дышала часто и коротко, как учили ее на занятиях для будущих мам. Подошел Гермес и тихо спросил:
      – Как ты?
      – Спасибо, плохо, – с присущим ей чувством юмора ответила Джулия, еле сдерживаясь, чтобы не закричать от боли.
      Промежутки между схватками становились все короче, ей казалось, что ее разрывают на части, со лба ручьями тек пот.
      – Сожми покрепче мою руку, – посоветовал Гермес.
      Он был в белом халате; медсестра, стоя позади него, завязывала тесемки его марлевой маски.
      – Я рожаю, Гермес! Если вы не отвезете меня сейчас же в родовую, это случится прямо здесь.
      Гермес вопросительно посмотрел на Морелли, и тот, согласно кивнув, сделал знак санитарам.
      – Отправляемся рожать вашу девочку, – бодро сказал он.
      – Мне страшно, – сжимая руку Гермеса, простонала Джулия.
      – Не бойся, все идет нормально, – успокоил он. – К тому же ты однажды уже прошла через это, чего тебе бояться?
      – Это было так давно, что я успела забыть.
      Когда Джулию привезли в родовую палату, уже наступил вечер. Ее уложили на высокий стол, поставили ноги на специальные упоры. Гермес и Морелли не отходили от нее, подбадривая и давая советы. На Джулию вдруг снизошло странное состояние. Она не испытывала страха, не чувствовала боли: все ее мысли были в эту минуту обращены к девочке, которая должна была вот-вот появиться на свет.
      – Показалась головка, – сообщил Морелли. – Тужтесь, дорогая, тужтесь изо всех сил!
      Джулия собрала последние силы, сжала зубы и натужилась.
      – Головка вышла, – сообщил ей Гермес и промокнул пот у нее на лбу стерильной салфеткой.
      Накатилась новая схватка, и Джулия, дождавшись пика боли, снова натужилась, стараясь вытолкнуть из себя дитя.
      И вдруг ей стало легко, и через секунду раздался пронзительный детский плач.
      – Вот и родилась наша дочка, – сказал Гермес, поднимая новорожденную, чтобы Джулия могла ее увидеть. – Посмотри, какая она красавица!
      Морелли занялся Джулией, а две медсестры обмывали малышку, которая кричала во все горло.
      – Как ты себя чувствуешь? – с нежностью спросил Гермес.
      – Устала, – слабо улыбнувшись, шепнула Джулия одними губами, – но очень счастлива.
      Сестра положила рядом с ней малышку со смешно торчащими во все стороны темными волосами.
      – Ты еще не сказала мне, как ее назовешь, – сияя от счастья, сказал Гермес.
      – Если ты не против, я хотела бы назвать ее Кармен, в честь моей матери.
      – Прекрасно, назовем ее Кармен, – сразу же согласился Гермес, целуя поочередно обеих – мать и дочь.
      Джулия, прижав к груди Кармен, плыла по сверкающему морю, оставляя позади все свои муки и горести. Да она про них уже и не помнила, убаюканная теплыми ласковыми волнами. Словно заново родившись, она не могла наглядеться на незнакомый прекрасный мир, над которым разливалось сияние жизни.