- Однажды ночью он остановился против сквера Гальера, я вышел из машины и сфотографировал его... У меня аппарат "Инстаматик"... Хотите посмотреть?..
      Он зажег верхнюю лампочку и протянул мне две фотографии. На них я различил только белую дверь машины и в рамке стекла белый отложной воротник плаща. Остальное тонуло во мраке.
      - Мне это мало что дает, - сказал я.
      Но вот "ланча" снова появилась в начале авеню Монтеня и покатила в нашу сторону. Карпантьери выждал немного, чтобы развернуться.
      - Долго нам еще ехать за ним?
      - Да нет... Не волнуйтесь... Скоро конец. - Тон у него стал обиженный, словно я совершил святотатство. - Я понимаю, это может надоесть тому, кто не был близким другом Жоржа Майо.
      - Я им был.
      - Но не таким, как я.
      Я счел за лучике промолчать.
      Площадь Альма. Я невольно снова бросил взгляд на квартиру Кармен. Все тонуло во мраке. Маленькая площадь со скамьей, решетка ограды, окна, кладка здания. Только на листве деревьев в саду лежал зеленый отсвет. Я вспомнил свое первое появление здесь. Вспомнил, как добирался сюда с Лионского вокзала. Вспомнил поездку по весеннему Парижу и чувство, не повторившееся потом уже никогда: наконец я начинаю жить...
      Мы поехали по аллее Альберта I, потом по аллее Королевы. Белая "ланча" катила посередине дороги, но это не имело значения - встречных машин не было. Аллея Королевы была широкой лесной аллеей, и непонятно было, куда она ведет. Уж не к морю ли?
      Возле статуи короля Альберта I "ланча" развернулась. Лужайка, обсаженная платанами. Иногда по ночам я гулял здесь с Кармен. А иногда один. Перегнувшись через парапет набережной, я глядел на парижский порт и стоящие у причала корабли.
      - Последняя трасса, - зловещим голосом сказал Тентен.
      Мы въехали следом за "ланчей" на мост Александра III, но посередине моста Тентен вдруг заглушил мотор. "Ланча" стала удаляться, ее белый корпус скрылся за поворотом набережной Орсэ.
      - Вот и все... конец...
      - Дальше вы его не провожаете?
      - Почему же, провожаю... Он едет по набережным до моста Гарильяно. Через Порт-Сент-Клу выезжает на Западную автостраду... Около часа катит по ней... Потом разворачивается и едет обратно к Парижу... Это может продолжаться часами...
      - А где он живет, вы не знаете?
      - Мне кажется, где-то между Сен-Клу и Сюрен... Очевидно, в Валь-д'Ор... Возле Валь-д'Ор он всегда от меня уходит...
      Голова его поникла.
      - Не хотите выйти глотнуть свежего воздуха? - спросил я.
      - Хочу.
      Мы вышли из машины, я облокотился на парапет моста. Внезапно я почувствовал страшную пустоту. Мне недоставало ее - недоставало белой "ланчи".
      Мне всегда нравился вид, открывающийся с этого моста. Справа Трокадеро и ступенчатые дома Пасси, за которыми воображение рисовало былые шале и сбегающие по склону парки. А с другой стороны - огни площади Согласия. И Сена в красных и серебристых отсветах. Здесь было не так жарко и легче дышалось. Один из фонарей парапета из позеленевшей бронзы освещал лицо стоявшего рядом со мной Карпантьери. Это лицо в желтом свете фонаря показалось мне еще более оплывшим и помятым. Губы Карпантьери были брюзгливо поджаты, а брови нахмурены, словно он вот-вот заплачет. Он молчал. Ему не надо было ничего мне объяснять. Я и сам все понимал. Перейдя известную возрастную черту, должно быть, очень нелегко походить на Тентена.
      На улице Риволи Карпантьери остановил машину. Я пожал ему руку.
      - Мы могли бы встретиться снова, - сказал я ему.
      - Если хотите... Мы еще недели две будем снимать на том же самом месте... Где меня найти, вам известно...
      - Я даже смогу еще раз погоняться с вами за "ланчей"...
      Но я тотчас пожалел, что в голосе моем прозвучала легкая ирония.
      - Как хотите, - сухо сказал он. - Я, во всяком случае сейчас, каждую ночь следую за машиной Майо... Меня это занимает...
      - До свидания.
      - До свидания. Если вы не застанете меня на съемках, можете оставить записку на имя Тентена Карпантьери.
      Машина рванула с места. Он даже не поинтересовался моим именем или точным адресом.
      Под аркадами было открыто кафе. Я сел в баре. Светало, и знойная дымка уже окутала улицу и сад Тюильри. Мне хотелось пить. Я заказал бутылку минеральной воды.
      Усталости я еще не чувствовал. Я был похож на путешественника, который прибыл к месту назначения, и ему кажется странным, что он больше не ощущает вагонной тряски.
      В отеле я хотел дождаться десяти часов, чтобы позвонить жене, но, не раздеваясь, заснул на кровати. Проснулся я уже после полудня. Весь в поту. Я попросил соединить меня с номером 01-13-24 в Клостерсе. Трубку сняла мисс Майнот.
      - Дети уехали с мамой на пикник, сэр.
      - Все в порядке?
      - В полном порядке. Дети совершенно здоровы.
      - А моя жена?
      - Мадам прекрасно выглядит. Что-нибудь ей передать?
      - Скажите, что я позвоню ей сегодня вечером.
      - Хорошо, сэр.
      - Не знаю, есть ли у нее номер телефона моего отеля, впрочем, все равно, я позвоню сам.
      - Я хочу сообщить вам, сэр, что по вечерам дети больше не смотрят телевизор.
      - Очень рад.
      - Я тоже.
      - Какая у вас погода?
      - Солнечная.
      - Не слишком жарко?
      - О нет... очень свежо.
      - Вам повезло. Всего хорошего, мисс Майнот.
      - Всего хорошего, сэр.
      Я повесил трубку, и этот простой жест поверг меня в минутное смятение. Мне почудилось вдруг, что далеко-далеко от живительной прохлады Клостерса я барахтаюсь в тепловатой стоячей воде.
      Я тщетно перелистывал досье - протокола допроса Жоржа Майо я не нашел. Но на двадцать первом листе обнаружил "справку" о нем.
      "9 июля 1965 года.
      Майо, Жорж-Луи, родился 21 июля 1920 в Париже (X округ); 12 мая 1960 года женился в Риме (Италия) на Марии Джованне Пьестри, родившейся 15 сентября 1935 года в Риме (Италия).
      С 1960 года проживает по адресу: Ара Коэли, 5, Рим (Италия).
      Во время частых наездов в Париж месье Майо проживает в отеле "Триумф" по улице Труайон, 1-бис (XVII округ).
      Месье Майо дебютировал в кино в Париже в 1941 году. До этого он занимался различными "кустарными промыслами" на Лазурном берегу. Впоследствии он снимался в фильмах как во Франции, так и в Италии, но в 50-х годах из кино ушел.
      С той поры, по-видимому, жил на комиссионные от продажи антикварной мебели и предметов искусства. Жена его владеет крупным состоянием в Италии.
      Месье Майо с 1945 года знаком с мадам Кармен Блен, которая в ту пору еще не вышла замуж за месье Люсьена Блена и носила имя Кармен Шовьер.
      Он часто бывал у нее на аллее Альберта I. Ему хорошо известны Фуке, Жан Т., Фавар, Марио П., мадам Карве, Филипп и Мартина Хэйуорд - весь круг знакомых мадам Кармен Блен.
      В отеле "Триумф" на улице Труайон, 1-бис, проживал также поименованный Жан Деккер, которого Майо также хорошо знал и который был близким другом мадам К.Блен".
      На этот раз они уже не снимали сцену у входа в пагоду - они всей компанией переместились в глубину улицы Рембрандта: юпитеры освещали ограду парка Монсо. Я на цыпочках подошел к ним. Человек с седым ежиком волос, прислонившись к ограде, кричал:
      - Элен!.. Элен!.. Элен!..
      В это время из глубины парка в зону света вступила тень: высокого роста японец в темно-синем плаще с позолоченными эполетами. Он подошел к человеку с седым ежиком - их разделяла теперь только решетка ограды.
      - Элен здесь больше не живет, - нараспев сказал японец, отчетливо выговаривая каждый слог. - Не зовите ее, она вам больше не ответит...
      - Негодяй!..
      Ругательство прозвучало, как хлопок флага на морском ветру. Но тут режиссер поднял руку, и все началось сначала.
      Воспользовавшись перерывом между двумя съемками, я подошел вплотную к участникам группы, но на меня никто, казалось, не обращал внимания, точно я был из их же компании. Я не решился заговорить с режиссером, который в нескольких шагах от меня задумчиво грыз ногти. Брюнетка с короткой стрижкой сверялась с какими-то записями, время от времени делая в них пометки карандашом. Я подошел к ней.
      - Мне надо повидать Тентена Карпантьери, - пробормотал я. - Не знаете, он здесь?
      - Тентен? Нет... Его здесь нет...
      - А где мне его найти?
      - Спросите Каро...
      Она неопределенно махнула в сторону смуглого круглолицего коротышки яркий свет юпитеров выхватывал из темноты его очки в черепаховой оправе и темно-синие туфли на веревочной подошве. Коротышка окликал каждого, кто проходил мимо него. То ли приказывал, то ли советовал.
      Я хлопнул его по плечу:
      - Не знаете, где сейчас Тентен Карпантьери?
      - Карпантьери? Он уже три дня не показывается.
      - Почему?
      - Спросите у него!
      - Я думал, он работает здесь ежедневно...
      - Олух я несчастный... В последний раз решил помочь ему выкарабкаться... Но теперь я понял... С таким, как Тентен, каши не сваришь...
      Я ошеломленно уставился на него, и, так как я высокого роста, а он был мне по грудь, он отступил, чтобы с удобного расстояния впиться в меня недружелюбным взглядом.
      - Если вы приятель Карпантьери, передайте ему от моего имени: он погорел... погорел о-кон-ча-тель-но... Работы ему больше не даст никто. Уж я сделаю ему рекламу...
      - Может, вы дадите мне номер его телефона?
      - Поищите в справочнике...
      Настаивать было бесполезно. Коротышка сделал отстраняющий жест рукой. И больше не обращал на меня внимания.
      Я перешел улицу Курсель и поднялся в квартиру Гиты Ватье. Следуя ее наставлениям, я оставил свет зажженным и окна открытыми. Жара постепенно проникла в это убежище, которое в первый раз показалось мне прохладным, как грот. Я обшарил все комнаты в поисках телефонного справочника и нашел его в комнате, где Гита хранила архив Рокруа.
      Карпантьери Робер, улица Брюнель, 5-бис. - 762-32-49. Тот же адрес, что указан в досье. И в Париже, без сомнения, был один-единственный Робер Карпантьери.
      Я набрал номер. Щелчок. И женский голос, точно такой, какие в аэропорту объявляют об отлете и прибытии самолетов, произнес:
      - Номер, который вы набрали, больше не абонирован.
      Само собой, я мог снова спуститься вниз и попросить у толстого коротышки правильный номер телефона Тентена. А если он обдаст меня презрением, обратиться к кому-нибудь еще из членов съемочной группы. Мог я также пойти на улицу Брюнель, 5-бис. Но я заранее знал, что ничего этого не сделаю и только буду слушать ласково-ледяной женский голос, который без конца повторяет: "Номер, который вы набрали, больше не абонирован".
      Такому человеку, как я, полезно слышать подобные слова. Они дают толчок воображению.
      Я погасил лампу и вытянулся на диване в гостиной. Время от времени какая-нибудь машина на улице Курсель резко тормозила у светофора, потом рывком брала с места. И снова все погружалось в тишину.
      Я разглядывал тени на потолке, как, бывало, в номере отеля "Триумф" ближе к семи вечера. Мне было тогда двадцать лет, я лежал, широко открыв глаза, и думал, как сложится моя жизнь. Позднее, в комнатушке на Хаммерсмит, где я начал писать свою первую книгу, по потолку пробегали такие же тени. Нынче ночью я не усну. Слишком жарко, и потом, это безмолвие Парижа... Я закрываю глаза, и передо мной все скользит и скользит белая машина. Белая-белая на фоне темных улиц и фасадов.
      Скоро рассветет. Когда солнце прогонит тени с потолка, мне станет легче. Вот уже первые его лучи осветили плитки паркета и книги на полках Рокруа. Они как-то успокаивают, эти ряды книг, сверкающие на солнце. А за окном пагода - охра в голубом тумане. И Париж в ранний час июльского утра. Да, мне стало легче. И я уже знаю, что мне делать. Как я не подумал об этом раньше?
      И теперь мне показалось совершенно естественным набрать номер 01-13-24 в Клостерсе из квартиры Рокруа, хотя она была связана с целой эпохой моей жизни, теперь уже такой далекой. Да, показалось совершенно естественным. Может, из-за солнца, волнами заливавшего в это утро спальню. А может, из-за решения, которое я принял. На душе у меня было легко. А что, если прошлое и настоящее перемешаны? Разве перипетии человеческой жизни, с виду такие несхожие, не могут быть связаны единой тайной нитью, одним преобладающим ароматом?
      - Мадам спит.
      Я узнал сонный голос мисс Майнот.
      - Я вас разбудил, мисс?
      - Нет... нет... ничуть, сэр.
      - Как дети?
      - Все в порядке, сэр. Они выглядят прекрасно.
      - А моя жена?
      - Она, как всегда, в восторге от Клостерса.
      - Ей не слишком скучно?
      - Нет... нет... Она встречается с друзьями. Они все сюда съехались. Сегодня у нас обедает мистер Ирвин Шоу.
      - Передайте ему привет.
      Шоу был единственным собратом по перу, с которым я поддерживал дружбу.
      - Скажите моей жене, что я еще недельки на две задержусь в Париже. В письме я ей все объясню.
      - Очень жаль, сэр. В Клостерсе такая чудесная погода... И дети уже немножко скучают по вас.
      - Не беспокойтесь. Через две недели я приеду.
      - Я не беспокоюсь, сэр...
      Выйдя из комнаты Гиты Ватье, я увидел в зеркале свою физиономию. Я уже давно не брился. Впрочем, ничего страшного, если в ближайшие дни я стану похож на бездомного бродягу. В Клостерсе стоит хорошая погода, но мне необходимо сейчас спуститься на дно колодца, чтобы ощупью найти нечто в его черной воде.
      Я вышел и зашагал по улице Курсель. Солнце уже припекало, но лучи его не изнуряли меня, а бодрили. На пустынной террасе бульвара Осман я выпил кофе. По счастью, в двух шагах оказался писчебумажный магазин. Я купил три набора почтовой бумаги большого формата без линеек. И ручку. Обыкновенный синий фломастер.
      "Париж, 9 июля.
      Дорогая Кэти!
      Я предпочитаю написать тебе, а не звонить. Быть может, мне не следовало назначать встречу с этим японцем в Париже... Но встреча была только предлогом - после стольких лет мне захотелось вернуться в этот город, который так много значил для меня, чтобы увидеть его в последний раз... Я останусь здесь еще недели на две, я должен написать обо всем, что всколыхнул во мне Париж и что связано с моим вступлением в жизнь. Не огорчайся, дорогая Кэти. Целую тебя. Поцелуй от меня детей. Мой дружеский привет Ирвину Шоу. Я тебя люблю.
      Эмброуз".
      Вернувшись в квартиру, я начал писать, устроившись на диване в гостиной, поджав под себя ноги и положив на колени пачку бумаги. Балконную дверь я оставил открытой. Очень жарко. Но что из того. Теперь, когда я хочу рассказать всю правду, мне нужно вернуться вспять, к тем далеким годам.
      Прежде чем сделаться английским писателем Эмброузом Гайзом, я вступил в жизнь в качестве носильщика. Да. Носильщика. И это единственное ремесло не считая писательского, - какое я когда-либо испробовал.
      Мне было двадцать лет, я провел несколько дней в департаменте Верхняя Савойя на зимнем спортивном курорте, теперь отдых приходилось прервать: денег, которые у меня оставались, едва хватало на обратный билет. А куда я намерен ехать, я и сам не мог бы сказать.
      Снегопад застиг меня по дороге к Рошбрюну, и, так как на расстоянии шага ничего не было видно, я укрылся в холле первого попавшегося отеля. Из-за обрыва в электросети холл был погружен в полумрак, на барьере перед портье стоял электрический фонарь, луч которого он время от времени направлял на шкафчик за своей спиной, чтобы взять оттуда ключ или почту для очередного клиента. Было то зыбкое время дня, которое я так хорошо знал по Парижу: сумрак мало-помалу сгущается, но фонари еще не зажгли, и на фоне неба темнеют громады зданий, а здесь в этот предвечерний час темнели силуэты клиентов, идущих через холл или неподвижно сидящих в кожаных креслах. Сейчас, когда я пишу эти строки, я невольно думаю: нет, не случайно, конечно, я впервые увидел Кармен именно в этот час. Если бывает такое время дня, которое способно вам кого-то напомнить, то неуловимое, пронзительное мгновение, когда угасает день, будет всегда вызывать в моей памяти Кармен.
      Я сидел в углу поблизости от портье. И слышал, как он сказал:
      - Конечно, мадам... Сейчас, мадам... сию минуту. - Сказал предупредительным тоном, меня удивившим, - так он не вязался с сухим тоном, каким он отвечал другим клиентам.
      Потом он взял телефонную трубку.
      - Алло... Я хочу узнать, заказана ли машина для мадам Блен... - Он положил трубку. - Вы можете больше ни о чем не беспокоиться, мадам Блен.
      И тогда я перевел взгляд на эту самую мадам Блен, которая, стоя спиной ко мне, небрежно оперлась о барьер перед портье. Фонарь освещал ее белокурые волосы. На ней был жакет из светло-коричневого меха. Ее нельзя было назвать ни высокой, ни маленькой. Она слегка повернула голову в мою сторону, и в луче света от фонаря я уловил озабоченное выражение ее лица. На вид ей было не больше тридцати пяти.
      - Только я пока еще не придумал, как быть с вашим багажом, мадам, сказал портье.
      - Что же мне делать?
      Отчаяние в ее голосе меня удивило. Что за драма связана с этим багажом?
      - Не раньше, чем через четыре дня, мадам.
      - Я уверена, ради меня вы постараетесь что-нибудь сделать.
      - Я рад бы всей душой, мадам. Но это невозможно.
      - Невозможно? Почему?
      - Я уже хотел было сам отвезти чемоданы в Париж. Но ни на минуту не могу отлучиться отсюда. Особенно сейчас... Все идет хуже некуда... Свет то и дело гаснет, а с утра отключили отопление...
      В холле и в самом деле было так холодно, что клиенты оставались в пальто и лыжных костюмах. Некоторые даже кутались в пледы. Один из посыльных начал расставлять на низких столиках свечи, а метрдотель с большим подносом в руках обносил желающих напитками.
      - Отопление вашего отеля меня не интересует. Меня интересуют только мои чемоданы...
      - Понимаю, мадам.
      - Вы должны сейчас же придумать какой-нибудь выход. Я на вас рассчитываю.
      - Я сделаю все, что в моих силах, мадам Блен.
      Она скрестила руки на барьере и подняла голову в позе прилежной ученицы. Стало быть, в нескольких метрах от меня стоит мадам Люсьен Блен. Мне довольно сделать шаг, чтобы оказаться с ней рядом, но расстояние казалось мне непреодолимым. Сейчас она покинет холл и исчезнет, а я останусь, пригвожденный к креслу, и буду вспоминать старую книгу, которую обнаружил в парижском госпитале Валь-де-Грас, куда попал прошлой осенью. Книгу в грязно-желтой обложке, на которой выделялись гранатового цвета буквы заглавия: "Как они нажили состояние", и синим имена таких людей, как сэр Базиль Захаров или коммодор Друйи. Одна из глав была посвящена Люсьену Блену - в ней рассказывалось, как он родился в далекой провинции, как приехал в Париж, как стремительно разбогател: ему принадлежали многочисленные отели, театральные залы, конный завод в Варавиле... Сразу после войны он женился на женщине, которая годилась ему в дочери. Была там и фотография: мадам Люсьен Блен совсем молоденькая, такая же белокурая, как и теперь; она стояла между своим мужем и одним из его жокеев, который только что выиграл скачки. Блен погиб в автомобильной катастрофе ночью на дороге в Варавиль... Автор этого сочинения изъяснялся фразами из приключенческих романов: "Люсьен Блен подошел к жизненному перекрестку. Какую дорогу он изберет?", или: "Отныне в жизни Люсьена Блена все большее место станет занимать любовь", или: "Это ваше последнее слово, Люсьен Блен? - Да. Я никогда не меняю своих решений". В Валь-де-Грас я чувствовал себя так скверно, что хорошую литературу читать не мог.
      - Такси будет через четверть часа, мадам.
      - А сколько ехать до Женевы?
      - Час... Вам не о чем беспокоиться... Самолет на Париж вылетает в десять пять.
      - Да, но вы все еще не решили, как быть с моими чемоданами... Я с нетерпением жду вашего ответа...
      - Вы, право, ставите меня в тупик, мадам Блен.
      Чтобы скрыть замешательство, он то зажигал, то снова тушил стоявший перед ним на барьере фонарь. А я... Думаю, не будь этого обрыва в электросети... Сумрак многое упрощал.
      Я подошел к портье. Наклонился к мадам Блен.
      - Мадам...
      Она обернулась. Портье поднял голову.
      - Извините мою навязчивость... но мне показалось, что вы беспокоитесь о своих чемоданах...
      Я и сам был удивлен, как отчетливо и звучно произношу каждое слово.
      - Если я могу вам чем-нибудь помочь...
      Она взяла с барьера фонарь и направила его луч мне в лицо.
      - Но мы с вами незнакомы...
      Сноп света слепил мне глаза, я старался не жмуриться.
      - Завтра я возвращаюсь в Париж... Если вам угодно, я могу доставить ваши чемоданы...
      И снова мой решительный тон удивил меня, словно эту фразу произнес не я, а кто-то другой.
      - Вы согласны довезти мои чемоданы до Парижа? - ласковым голосом спросила мадам Блен.
      - Само собой, мадам.
      - Но у меня их по крайней мере десяток...
      Она поставила фонарь на барьер совершенно прямо, так, чтобы свет падал на нас обоих.
      - Как же вы управитесь с десятью чемоданами? Вы едете поездом?
      - Да, ночным.
      - Я могу забронировать соседнее купе для багажа, - предложил портье. В котором часу у вас поезд, месье?
      - Завтра в шесть вечера.
      Портье что-то записал на листке бумаги.
      - Каким классом вы едете?
      - Вторым.
      - Лучше, чтобы вы поехали первым, месье. Для багажа мадам Блен мне легче забронировать купе первого класса.
      - Как вам будет угодно.
      Ради мадам Блен я был готов на все.
      - И вы доставите чемоданы в мою парижскую квартиру?
      - Конечно... Это легче легкого...
      - Как вы думаете, Жан, на него можно положиться?
      Портье смерил меня холодным взглядом. И ничего не ответил.
      - Сама я думаю, что можно...
      Она поднесла к губам сигарету. Я порылся в кармане и, по счастью, нашел в нем дешевенькую зажигалку, из тех, что в обиходе зовутся "кузнечиком". Она нагнулась ко мне, чтобы прикурить. При этом она задела меня плечом. На меня повеяло ее духами.
      - Так или иначе, придется рискнуть.
      - Со мной вы ничем не рискуете, мадам...
      Я вдруг испугался, что она передумает.
      - Вы студент?
      - Нет.
      - Занятный юноша, вы не находите?
      - Занятный? Чем?
      Портье оглядывал меня весьма недружелюбно.
      - Такси вас ждет, мадам.
      Он хотел ее проводить, но она протянула ему руку.
      - Не надо... Не трудитесь... Месье меня проводит... До свиданья, Жан...
      - До свиданья, мадам... И не беспокойтесь о чемоданах... Я все улажу вместе с месье...
      Мы вышли из отеля, мадам Блен и я. Еще не совсем стемнело, снег прекратился. Шумел включенный двигатель ожидавшего такси.
      - Я больше никогда сюда не вернусь, - сказала она доверительным тоном. - Шале нагоняет на меня хандру.
      - Какое шале?
      - Мое.
      Она взяла меня под руку - тропинку, что вела от отеля к дороге, замело мягким пушистым снегом, в котором утопали наши ноги.
      У шофера такси она попросила клочок бумаги и карандаш.
      - Я оставлю вам свой парижский адрес и номер телефона. Когда приедете с чемоданами, позвоните мне... Я буду в Париже уже сегодня вечером... Как вас зовут?
      - Жан Деккер. Через два "к"...
      Она записала мое имя на клочке бумаги, который разорвала пополам. И задержала на мне взгляд своих светлых глаз, точно я возбудил ее интерес, любопытство, а может быть, просто показался ей на кого-то похожим.
      Она продолжала мне улыбаться сквозь стекло такси. Я провожал машину взглядом, пока она не скрылась за поворотом. Потом, поскольку мне все еще казалось, что я грежу, развернул бумажку; на ней черным по белому было написано: "Кармен Блен. Аллея Альберта I, 42-бис, тел. Трокадеро 15-28".
      В холле отеля вспыхнул свет. Электрический фонарь, стоявший все так же прямо, остался на прежнем месте перед портье - тот забыл его потушить.
      - Стало быть, вы обо всем договорились с мадам Блен?
      - Да... Да... Обо всем...
      - Вы меня выручили... Она иногда требует почти невозможного...
      - Вы давно с ней знакомы?
      - Целую вечность, месье. Я двадцать лет прослужил в отелях ее мужа.
      - Значит, она вправду жена Люсьена Блена?
      - Безусловно, месье. Чьей же еще, по-вашему, ей быть женой?
      - Извините, но, когда Блен умер, мне было десять лет, я мог его и не знать.
      - Конечно, месье... Конечно... Я к вам не в претензии... Вы еще так молоды...
      - Если я не ошибаюсь, он держал скаковых лошадей?
      - Форма жокеев - зеленые куртки, белые шапочки...
      Я дал себе слово запомнить: зеленые куртки, белые шапочки. Отныне два этих цвета неразлучно связались для меня с белокурыми волосами Кармен Блен.
      Портье наклонился ко мне.
      - Я начал работать у Блена в Варавиле... Конюхом... Так что, сами понимаете, давненько это было... Я знал Блена еще до того, как он на ней женился...
      Он метнул быстрый взгляд направо, налево. Может быть, боялся, что кто-нибудь подслушает.
      - Я очень люблю мадам, - сказал он, понизив голос. - Очень... Только после смерти Блена она все пустила по ветру... Это не ее вина... не могла она заниматься конюшней... впрочем, и ничем другим тоже... Когда я думаю, что Варавиля больше нет, а я вот служу портье в здешних горах... Но я на нее не сержусь...
      Его морщинистая кожа приобрела вдруг кирпичный оттенок, то ли от волнения, то ли от гнева. Я не осмелился расспрашивать дальше, боясь пробудить в нем слишком горестные воспоминания. Он выпрямился и набрал полную грудь воздуха.
      - Стало быть, я бронирую купе для чемоданов мадам Блен и место в спальном вагоне для вас? В поезде, который отходит завтра вечером. Так ведь, месье?
      - Да... только... мне не хватит денег, чтобы...
      - Не беспокойтесь, месье... Об этом позаботится мадам Блен.
      Он вдруг снова обрел решительный тон и холодноватую вежливость, приличествующую его должности.
      У дверей отеля остановился грузовичок. Грузовичок, крытый зеленым брезентом. Шофер долго ждал, сидя на подножке.
      - Ты взял все чемоданы из шале Люсьена Блена? - спросил портье.
      - Проверь, старина... проверь, - откликнулся шофер, кудрявый блондин с повадками старого лыжного тренера.
      Портье вынул из кармана листок бумаги. Потом обернулся ко мне.
      - Сегодня днем она звонила мне и сообщила полный перечень чемоданов... Посмотрим сначала те, что взяты в шале...
      Он направил электрический фонарь в недра грузовичка.
      - Кофр... кожаный коричневый саквояж... два чемоданчика крокодиловой кожи... четыре бежевых чемодана... Шляпная картонка...
      Он то и дело сверялся со списком.
      - И еще четыре матерчатых чемодана, отделанных кожей, которые она оставила здесь...
      Чемоданы были составлены у барьера. Портье, шофер и я сам перенесли их в грузовичок.
      Портье протянул мне конверт.
      - Ваш железнодорожный билет...
      Я сел рядом с шофером. Портье встал на подножку.
      - Не знаю, как вы справитесь на вокзале в Сен-Жерве... Носильщиков там нет... Ты поможешь ему, Анри?
      - Поглядим, - откликнулся шофер.
      - Счастливого пути, - сказал портье. - И передайте от меня привет мадам Блен.
      Шофер тронулся с места. Одной рукой он держал руль, другой протянул мне пачку сигарет.
      - Эта дама всегда путешествует с таким багажом?
      - Не знаю.
      Я и в самом деле ничего не знал. Я катил по горной дороге в неизвестность.
      Поезд стоял на вокзале минут десять. Как на фотоснимке вижу я пустынную платформу и желтый свет из приоткрытой двери зала ожидания. А чуть поодаль две тени - носильщика и шофера грузовичка, сидящих на тележке. Они курят. Я опускаю вагонное стекло и слышу их приглушенные голоса.
      Потом поезд плавно трогается. Сумерки еще не наступили. Я любуюсь пейзажем. Горы, лесопилки, речушки, шале, белые пространства с уже обнажившимися кое-где травой и скалами. В отрочестве я несколько лет проучился в коллеже в здешних местах, и каждый раз, когда я покидал Верхнюю Савойю, у меня слегка щемило сердце. Саланш. Клюз. Экс-ле-Бен. Озеро и заброшенные понтоны. И вот теперь в Верхней Савойе я познакомился с мадам Люсьен Блен. В коридоре ни души. Вагон пуст. Единственный пассажир в этом поезде, я размышляю над тем, к какой судьбе он меня влечет. Я открываю раздвижную дверь купе, потом закрываю ее за собой. Поднимаю голову вверх и при свете ночника разглядываю один за другим чемоданы Кармен.
      Спал я мало. Поезд на всех парах проскочил первые пригородные вокзалы, я не чувствовал ни малейшей усталости. Вильнев-Сен-Жорж. Мэзон-Альфор. По прибытии на Лионский вокзал я подумал, что отныне моя жизнь потечет по новому руслу, и бросил взгляд на часы. Было семь двадцать пять утра.
      Я окликнул двух носильщиков. Им пришлось повозиться с кофром.
      - Доставить ваш багаж на стоянку такси?
      - Да... На стоянку такси, - неуверенно подтвердил я.
      Они шли рядом, толкая свои тележки, а я вышагивал за ними с той же, что и они, торжественностью. Порывшись в карманах, я нашел тридцать франков двести семьдесят сантимов. Накануне, когда поезд отходил от Сен-Жерве, я обнаружил, что потерял бумажник.
      Носильщики уже приготовились сгрузить чемоданы на тротуар возле стоянки такси.
      - Простите... Вы не могли бы поставить их где-нибудь не на самом ходу? - пробормотал я.
      Тогда, взявшись за свои тележки, они снова зашагали по платформе к ресторану "Трэн-Бле" и там загородили створку двери одним из чемоданчиков мадам Блен. А потом вдвоем сгрудили чемоданы у ступенек, ведущих в ресторан. Я заплатил им, а когда они ушли, сел на кофр, который они положили на пол.
      В кармане у меня осталось всего три франка семьдесят пять сантимов. Ехать со всеми этими чемоданами на метро было невозможно. Я прошел по безлюдному ресторану. В глубине, в баре, официант в белой куртке поджидал первых клиентов. Я попросил у него телефонный жетон и в кабине стал шарить во внутреннем кармане куртки в поисках телефона мадам Люсьен Блен.
      С бьющимся сердцем я набрал Трокадеро 15-28. Ответил мужской голос.
      - Могу я попросить к телефону мадам Блен?