И, направляясь за Степой к бульвару Жюльен-Потен, я не сомневался, что таксист провожает меня взглядом. Может, он боялся за меня.
      Смеркалось. По обеим сторонам этой узкой улицы тянулись ряды безликих домов, построенных между двумя войнами, образуя как бы один сплошной бесконечный фасад. Степа шел впереди, метрах в десяти от меня. Он свернул направо, на улицу Эрнест - Делуазон, и вошел в бакалейную лавку.
      Вот теперь-то и следовало с ним заговорить. Мне это казалось невероятно трудным, я был слишком застенчив и к тому же боялся, что он примет меня за сумасшедшего, - я, конечно, начну заикаться, что-то бессвязно бормотать... Вот разве что он сразу узнает меня, и тогда, может быть, мне придется только слушать.
      Он вышел из лавки с бумажным пакетом в руках.
      - Месье Степа де Джагорьев?
      На его лице выразилось крайнее изумление. Мы оказались одного роста, стояли лицом к лицу, и от этого я смутился еще больше.
      - Он самый. А с кем имею честь?
      Нет, он не узнавал меня. По-французски он говорил совсем без акцента. Теперь мне надо было набраться мужества.
      - Я... я уже давно хочу с вами встретиться...
      - Почему, месье?
      - Видите ли... я... пишу книгу об эмиграции... Я...
      - Вы русский?
      Уже второй раз мне задают сегодня этот вопрос. Шофер такси тоже спрашивал. Кто знает, может, когда-то я и был русским...
      - Нет.
      - И вы интересуетесь эмиграцией?
      - Я... я пишу книгу об эмиграции. Понимаете... один человек... он... посоветовал мне встретиться с вами... Поль Зонахидзе...
      - Зонахидзе?
      Он произнес эту фамилию на русский манер - очень мягко, словно листья прошелестели на ветру.
      - Грузинская фамилия... Не знаю...
      Он нахмурился, силясь вспомнить.
      - Зонахидзе... нет...
      - Мне очень неловко беспокоить вас, месье, но позвольте задать вам несколько вопросов.
      - Прошу вас, с превеликим удовольствием...
      Он как-то печально улыбнулся.
      - Эмиграция - трагическая тема... Но почему вы называете меня Степой?
      - Я... не...
      - Большинства людей, которые так меня звали, уже нет в живых. Остальных можно буквально по пальцам пересчитать.
      - Видите ли, этот Зонахидзе...
      - Да я его не знаю.
      - Вы позволите... задать вам... несколько вопросов?
      - Конечно. Может, поднимемся ко мне? Поговорим там...
      Пройдя по бульвару Жюльен-Потен, миновав ворота, мы пересекли сквер, окруженный домами. Поднялись на деревянном лифте с двустворчатой решетчатой дверцей. Из-за нашего роста и тесноты лифта нам пришлось наклонить головы и отвернуться друг от друга, чтобы не столкнуться лбами.
      Он жил на шестом этаже, в двухкомнатной квартире. Я прошел за ним в спальню, и он тотчас же растянулся на кровати.
      - Простите, - сказал он. - Но потолок здесь слишком низкий. Я задыхаюсь, когда стою.
      И действительно, между моей головой и потолком оставалось всего несколько сантиметров, так что и мне пришлось нагнуться. Мы оба были почти на голову выше двери, соединяющей смежные комнаты, и я представил себе, что он, должно быть, не раз ударялся лбом о притолоку.
      - Прилягте тоже... если хотите. - Он указал мне на диванчик возле окна, обитый светло-зеленым бархатом. - Не стесняйтесь... Так гораздо удобнее... Здесь даже сидя чувствуешь себя как в клетке. Прошу вас, ложитесь...
      Я лег.
      Он зажег лампу под бледно-розовым абажуром, стоявшую на столике у кровати, по комнате разлился ее неяркий свет, и на потолке заиграли тени.
      - Так вы интересуетесь эмиграцией?
      - Очень.
      - Но вы же еще молоды...
      Молод? Мне никогда не приходило в голову, что я молод. Надо мной на стене висело большое зеркало в позолоченной раме. Я всмотрелся в свое лицо. Молод?
      - Ну... не так уж я и молод...
      Мы помолчали. Мы лежали в разных углах комнаты, будто курильщики опиума.
      - Я был сейчас на панихиде, - сказал он. - Жалко, вы не знали покойную... Эта старая дама могла бы многое вам рассказать... Она была одной из самых замечательных представительниц эмиграции...
      - Правда?
      - Очень мужественная женщина. Вначале она открыла небольшую чайную на улице Мои-Табор, всем помогала. А это очень нелегко...
      Он сел на кровати, сгорбившись и скрестив на груди руки.
      - Мне было тогда пятнадцать лет... Если посчитать, нас осталось совсем немного...
      - Остался... Жорж Сашер? - бросил я наугад.
      - Ну, он недолго протянет... Вы с ним знакомы?
      Кто это? Гипсовый старичок? Или лысый толстяк с монгольским разрезом глаз?
      - Знаете что, - сказал он. - Я больше не в силах говорить обо всем этом. Слишком грустно становится... Я просто покажу вам фотографии... На обороте стоят имена и даты... сами разберетесь...
      - Мне так неловко вас беспокоить, вы очень любезны...
      Он улыбнулся:
      - У меня куча фотографий... И на каждой я написал имена и даты, ведь все забывается...
      Он встал и, пригнувшись, прошел в соседнюю комнату.
      Я услышал, как он выдвигает ящик. Он вернулся с большой красной коробкой и сел на пол, прислонившись к кровати.
      - Садитесь рядом. Удобнее будет смотреть.
      Я повиновался. На крышке готическими буквами было выведено имя кондитера. Он открыл ее. Коробка оказалась доверху набита фотографиями.
      - Здесь перед вами, - сказал он, - все главные действующие лица эмиграции.
      Одну за другой передавал он мне фотографии, называя имена и даты, которые прочитывал на обороте, и этому монотонному поминальному чтению русские имена придавали особое звучание - то раскатистое, как удар тарелок, то жалобное или почти приглушенное. Трубецкой. Орбелиани. Шереметьев. Голицын. Эристов. Оболенский. Багратион. Чавчавадзе... Иногда он забирал у меня фотографию и снова рассматривал, проверяя имя и дату. Праздничные снимки. За столом у Великого князя Бориса во время торжественного приема в его Баскском замке спустя много лет после революции. Множество лиц на ужине, черно-белый снимок, 1914 год... Фотографии класса Александровского лицея в Петербурге.
      - А вот мой старший брат...
      Он передавал мне фотографии все быстрее, уже почти не глядя на них. Он явно спешил поскорее покончить с этим делом. Внезапно мой взгляд задержался на снимке, отпечатанном на более плотной бумаге, чем остальные; на обороте ничего не было написано.
      - Вас здесь что-то заинтересовало, месье? - спросил он.
      На переднем плане в кресле, выпрямившись, сидит улыбающийся старик. Позади него - молодая белокурая женщина с очень светлыми глазами. Вокруг них - группки людей, многие стоят спиной к объективу. А в левой части снимка - очень высокий мужчина лет тридцати, на нем светлый костюм в мелкую клеточку, он черноволосый, с тонкими усиками, его правая рука не вошла в кадр, а левая лежит на плече молодой блондинки. И мне вдруг кажется, что это я.
      Я придвигаюсь к Степе. Мы сидим, опираясь спиной на кровать, вытянув ноги, наши плечи соприкасаются.
      - Скажите, кто эти люди? - спрашиваю я.
      Он взял фотографию и устало взглянул на нее.
      - Это Джорджадзе... - Он показал на старика, сидящего в кресле. Работал в грузинском консульстве в Париже до самой...
      Он не кончил фразу, считая, что мне и без слов понятно остальное.
      - Это его внучка... Ее звали Гэй... Гэй Орлова... Она с родителями эмигрировала в Америку...
      - Вы знали ее?
      - Плохо. В общем, нет. Она долго жила в Америке.
      - А это кто? - спросил я еле слышно, показав на того, в ком, мне показалось, я узнал себя.
      - Это? - Степа сдвинул брови. - Его я не знаю.
      - Не знаете?
      - Нет.
      Я с трудом перевел дыхание.
      - Вам не кажется, что я на него похож?
      Он посмотрел на меня.
      - Похож? Не нахожу... А что?
      - Так, ничего...
      Но он уже протягивал мне другую фотографию.
      - Вот, не угодно ли... великая вещь - случай...
      Это был снимок маленькой девочки в белом платьице, с длинными белокурыми волосами, ее сфотографировали на курорте - вдали виднелись кабинки для переодевания, кусок пляжа и море. На обороте было написано фиолетовыми чернилами: "Галина Орлова - Ялта".
      - Видите... это она же... Гэй Орлова... Ее звали Галина... Американское имя появилось позже. - И он показал на первую фотографию, которую я по-прежнему держал в руке. - Мама все хранила...
      Он резко поднялся.
      - Разрешите на этом остановиться? У меня что-то голова закружилась. Он провел ладонью по лбу. - Пойду переоденусь... Если хотите, можем вместе поужинать.
      А я остался сидеть на полу среди раскиданных фотографий. Потом убрал их в большую красную коробку, отложив на кровать только две: ту, где я стоял рядом с Гэй Орловой и стариком Джорджадзе, и ялтинский снимок Гэй Орловой - девочки. Потом встал и подошел к окну.
      Уже стемнело. Окно выходило на другой сквер, тоже окруженный домами. За ними - Сена, слева - мост Пюто. И вытянувшийся остров. По мосту мчались вереницы автомобилей. Я смотрел на фасады, на освещенные окна - такие же, как то окно, за которым стоял я, и в этих сотах, в лабиринте зданий, лестниц и лифтов, я нашел человека, который, быть может...
      Я прижался лбом к оконному стеклу. Внизу, подо мной, все подъезды были освещены. Этот желтый свет будет гореть всю ночь.
      - Ресторан рядом, - сказал Степа.
      Я взял с кровати фотографии.
      - Месье де Джагорьев, - сказал я, - не могли бы вы дать мне на время эти фотографии?
      - Я их вам дарю.
      Он указал на красную коробку.
      - Дарю вам все фотографии.
      - Но... ведь...
      - Берите.
      Его тон не допускал возражений, и мне ничего не оставалось, как подчиниться. Когда мы выходили из квартиры, в руках у меня была красная коробка.
      Мы вышли из дома и свернули на набережную Генерала Кенига. Спустились по каменной лестнице. На самом берегу Сены стояло кирпичное здание. Над дверью - вывеска: "БАР-РЕСТОРАН ДЕ Л'ИЛЬ". Мы вошли. Зал с низким потолком, столики, покрытые белыми бумажными скатертями, плетеные кресла. В окна видна была Сена и фонари на мосту Пюто. Мы сели за столик в глубине зала. Кроме нас, в ресторане никого не было.
      Степа порылся в сумке и выложил на середину стола бумажный пакет, который купил при мне в бакалейной лавке.
      - Как обычно? - спросил его официант.
      - Как обычно.
      - А что подать месье? - спросил официант, указывая на меня.
      - То же, что и мне.
      Официант очень быстро принес нам две тарелочки с балтийской сельдью и налил в стаканчики величиной с наперсток минеральную воду. Из лежащего на столе пакета Степа вынул огурцы и разделил их между нами.
      - Ну, как вам?
      - Вполне.
      Красную коробку я положил на стул возле себя.
      - Она правда вам не нужна? Ведь это память...
      - Нет, не нужна. Теперь она ваша. Я передаю вам ее как эстафету.
      Ели мы молча. Мимо окна проплыла баржа, так близко, что я успел разглядеть в окно людей, сидевших вокруг стола, - они тоже ужинали.
      - А эта... Гэй Орлова, - сказал я. - Вы не знаете, что с ней стало?
      - Гэй Орлова? По-моему, она умерла.
      - Умерла?
      - Мне кажется, да. Я видел ее раза два-три... мы были едва знакомы... Это моя мать дружила со старым Джорджадзе. Еще огурчика?
      - Спасибо.
      - Она, я слышал, вела в Америке весьма бурную жизнь.
      - Вы не знаете, кто мог бы рассказать мне о... Гэй Орловой?
      Степа растроганно посмотрел на меня.
      - Мой бедный друг... увы... никто... Разве что в Америке...
      Проплыла еще одна баржа, неторопливая, темная, словно покинутая.
      - Лично я на десерт всегда беру банан, - сказал он. - А вы?
      - Я тоже.
      Мы съели по банану.
      - А родители этой... Гэй Орловой? - спросил я.
      - Они, должно быть, скончались в Америке. Умирают, знаете ли, везде...
      - А во Франции у Джорджадзе не было родственников?
      Он пожал плечами.
      - Почему вы так интересуетесь Гэй Орловой? Кто она вам - сестра? спросил он с милой улыбкой. - Кофе будете?
      - Нет, спасибо.
      - И я нет.
      Он хотел было заплатить за ужин, но я опередил его. Мы вышли из "Бара-ресторана де л'Иль" на набережную, и он взял меня под руку, чтобы подняться по лестнице. Над водой повис туман, мягкий и ледяной, от которого легкие наполнялись такой прохладой, что казалось, будто плывешь по воздуху. Я едва различал очертания домов на набережной, всего в нескольких метрах от нас.
      Я довел Степу, точно слепого, до сквера, где единственными приметами были желтые пятна подъездов. Он пожал мне руку.
      - Ну что ж, попробуйте найти Гэй Орлову, - сказал он, - раз уж это так для вас важно...
      Я смотрел, как он входит в освещенный подъезд. Он остановился и помахал мне рукой. Я замер с большой красной коробкой под мышкой, словно ребенок, получивший подарок на чужих именинах, и в эту минуту я был уверен, что Степа продолжает мне что-то говорить, но туман поглощает звуки его голоса.
      5
      На почтовой открытке - Английская набережная в Ницце, летом.
      "Дорогой Ги, я получил Ваше письмо. Все дни здесь похожи один на другой, но Ницца очень красивый город. Хорошо бы Вы навестили меня. Странным образом мне случается здесь столкнуться на улице с людьми, которых я не видел лет двадцать или считал давно умершими. И мы пугаемся друг друга. Ницца - город призраков и привидений, но я надеюсь, что не сразу войду в их компанию.
      Что касается женщины, которую Вы разыскиваете, лучше всего позвонить Бернарди - Мак-Магон 00-08. Он сохранил довольно тесные контакты с людьми из разных служб и с радостью Вам поможет.
      Мой дорогой Ги, жду Вас в Ницце, а пока остаюсь навсегда преданным Вам - Хютте.
      P.S. Не забывайте, помещение Агентства в Вашем распоряжении".
      6
      23 октября 1965
      Объект: ОРЛОВА, Галина, известна под именем "Гэй" Орлова.
      Родилась: в Москве (Россия) в 1914-м. Родители - Кирилл Орлов и Ирина Джорджадзе.
      Подданство: не имеет. (Правительство Союза Советских Социалистических Республик лишило родителей мадемуазель Орловой и ее саму гражданства как эмигрантов.) Мадемуазель Орлова имела обычный вид на жительство. Она прибыла во Францию из Соединенных Штатов, по всей видимости, в 1936 г.
      В США мадемуазель Орлова зарегистрировала брак с мистером Уолдо Блантом, с которым потом развелась.
      Мадемуазель Орлова проживала: Париж, VIII округ, ул. Сирк, отель "Шатобриан"; Париж-VIII, авеню Монтеня, 53; Париж-XVI, авеню Маршала Листе, 25.
      До приезда во Францию мадемуазель Орлова была как будто танцовщицей в Соединенных Штатах.
      В Париже она вела весьма роскошную жизнь, но источники ее доходов неизвестны.
      Мадемуазель Орлова скончалась в 1950 г. у себя дома - авеню Маршала Лиоте, 25, Париж-XVI, - от слишком сильной дозы снотворного.
      Уолдо Блант, ее бывший муж, проживает в Париже с 1952 г. и подвизается в качестве пианиста в различных ночных заведениях. Он американский гражданин.
      Родился 30 сентября 1910 г. в Чикаго.
      Вид на жительство во Франции N 534НС828.
      К этому листку, напечатанному на машинке, приложена визитная карточка Жан-Пьера Бернарда, где написано несколько слов:
      "Вот все имеющиеся у меня сведения. Всегда к Вашим услугам. Поклон Хютте".
      7
      На застекленной двери афиша: "Пианист Уолдо Блант играет ежедневно в баре отеля "Хилтон", с 18 до 21 часа".
      Бар переполнен, все места заняты, кроме одного кресла за столиком, где сидел японец в очках в золотой оправе. Наклонившись, я попросил у него разрешения сесть, но он, видно, ничего не понял, а когда я сел, не обратил на меня ни малейшего внимания.
      Посетители, американцы и японцы, входили в бар, окликали друг друга, и их голоса звучали все громче. Они стояли в проходах между столиками. Некоторые со стаканами в руках опирались на спинки кресел или присаживались на подлокотники. Какая-то молодая женщина устроилась на коленях у седовласого господина.
      Уолдо Блант опоздал минут на пятнадцать и сел за рояль. Невысокий пухлый человек в сером костюме, лысеющий, с тонкими усиками. Он обернулся и обвел взглядом столики, у которых толпились люди. Медленно провел правой рукой по клавишам и взял наугад несколько аккордов. Мне повезло, я сидел совсем близко от него.
      Он начал наигрывать какую-то мелодию, по-моему "На набережных старого Парижа", но из-за гула голосов и взрывов смеха музыка была еле слышна, и даже я, сидя у самого рояля, не все мог уловить. Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.