- Можете жить у меня, пока Петер не найдет вам другое место...
      "Ягуар" тронулся с места и покатил по Кенсингтон Гарденс, а потом по Сассекс Гарден. Рахман затормозил перед отелем "Рэднор".
      - Идите собирать вещи, - сказал он. - А главное, не платите по счету...
      За стойкой никого не было. Я сам взял ключ от нашего номера. Все время, что мы здесь жили, вещи оставались в саквояже.
      Я забрал его, и мы тут же спустились. Рахман прохаживался взад вперед перед отелем, с сигарой в зубах и засунув руки в карманы пиджака.
      - Рады расстаться с "Рэднором"?
      Он открыл багажник "Ягуара", и я положил туда саквояж. Прежде, чем тронуть с места, он сказал Линде:
      - Мне надо заехать ненадолго в "Лидо". А потом я вас отвезу...
      Я все еще чувствовал приторный запах гостиницы и спросил себя, через сколько дней он окончательно выветрится из нашей жизни.
      "Лидо" оказалось купальней в Гайд-парке у Серпантина. Рахман взял четыре билета.
      - Странно... Очень похоже на бассейн Делини***, - сказал я Жаклин.
      Но войдя, мы очутились на своего рода речном пляже, по краю которого стояли столики с зонтиками от солнца. Рахман выбрал местечко в тени. Сигару он так и не выпустил изо рта. Мы сели. Он вытирал шею и лоб большим белым платком. Повернулся к Жаклин:
      - Можете искупаться, если хотите...
      - У меня нет купальника, - ответила Жаклин.
      - Это поправимо... пошлю кого-нибудь за купальником...
      - Это излишне, - сухо произнесла Линда. - Ей не хочется купаться.
      Рахман опустил голову, продолжая вытирать лоб и шею.
      - Хотите выпить чего-нибудь прохладительного? - предложил он. И добавил, обращаясь к Линде:
      - У меня тут встреча с Савундрой.
      Это имя ассоциировалось с какой-то экзотической фигурой, и я уже решил, что сейчас к нашему столику подойдет индуска в сари.
      Но это оказался блондин лет тридцати. Он помахал нам рукой, подошел и хлопнул Рахмана по плечу. Представился мне и Жаклин:
      - Майкл Савундра. Линда сказала ему, что мы французы. Он забрал стул от одного из соседних столиков и уселся рядом с Рахманом.
      - Ну, что новенького? - спросил Рахман, уставясь на него своими холодными глазками.
      - Я еще поработал над сценарием... Посмотрим, что получится...
      - Ага, совершенно верно: посмотрим...
      Рахман взял презрительный тон. Савундра скрестил руки. Его взгляд задержался на нас с Жаклин.
      - Давно вы в Лондоне? - спросил он по-французски.
      - Три недели, - ответил я.
      Он явно заинтересовался Жаклин.
      - Я некоторое время жил в Париже, - сказал он на не очень уверенном французском. - В гостинице "Луизиана", на улице Сены... Пробовал снять фильм...
      - Но, к сожалению, не получилось,- презрительным тоном произнес Рахман. Я удивился, что он понял сказанную по-французски фразу.
      Наступила пауза.
      - Но я уверена, что в этот раз получится, - сказала Линда. - Правда, Петер?
      Рахман пожал плечами. Савундра смутился. Он спросил Жаклин, по-прежнему по-французски:
      - Вы живете в Париже?
      - Да, - сказал я, не дав Жаклин времени ответить. - Недалеко от гостиницы "Луизиана".
      Жаклин поймала мой взгляд. Подмигнула. Мне вдруг очень захотелось очутиться перед гостиницей "Луизиана", пойти к Сене и пройтись вдоль коробов букинистов до набережной Турнель. Откуда эта внезапная тоска по Парижу?
      Рахман задал какой-то вопрос Савундре, и тот стал очень словоохотливо отвечать. Линда встревала в разговор. Я совершенно не старался понять, о чем они говорят. И прекрасно видел, что Жаклин тоже не обращает на разговор ни малейшего внимания.
      В этот час дня нами часто овладевала дремота, потому что в отеле "Рэднор" нам спалось плохо - четыре-пять часов, никак не больше. А поскольку мы выходили рано утром, а возвращались как можно позже, то днем дремали на лужайках Гайд Парка.
      Они продолжали разговаривать. Время от времени Жаклин закрывала глаза, и я тоже. Я боялся заснуть. Но как только один из нас чувствовал, что другой вот-вот заснет, он толкал его ногой под столом.
      Я все-таки задремал на несколько минут. Глухой шум их разговора смешивался со смехом и криками на пляже, со всплесками от прыжков в воду. Где мы? На берегу Марны или на Ангьенском озере, близ Парижа? Это место походило на другое "Лидо", в Шенневьер, и на Спортинг-клуб в Ла Варенн. Вечером мы с Жаклин вернемся в Париж венсенским поездом.
      Кто-то сильно хлопнул меня по плечу. Рахман.
      - Устали?
      Жаклин, напротив меня, силилась держать глаза открытыми.
      - Кажется, немного вы спали в моем отеле, - сказал Рахман.
      - Где вы жили? - осведомился Савундра по-французски.
      - В месте, куда менее комфортабельном, чем отель "Луизиана", - ответил я.
      - Хорошо, что я с ними познакомилась, - сказала Линда. - Они будут жить у меня...
      Хотелось бы мне знать, почему они проявляют о нас такую заботу. Савундра по-прежнему не сводил взгляда с Жаклин, но она не обращала на него ни малейшего внимания. Или делала вид, что не замечает. Мне показалось, что он похож на одного американского актера. Как же его фамилия? Ага, Джозеф Коттен.
      - Вот увидите, - продолжала Линда, - вам у меня будет очень хорошо.
      - В любом случае, - произнес Рахман, - квартир у меня навалом. Могу дать вам одну на следующей неделе.
      Савундра разглядывал нас с любопытством. Повернулся к Жаклин:
      - Вы брат и сестра? - спросил он по-английски.
      - Не повезло вам, Майкл, - ледяным голосом произнес Рахман. - Они муж и жена.
      - Надеюсь, что увижу вас очень скоро, - сказал он по-французски.
      А потом спросил Рахмана, читал ли тот его сценарий.
      - Нет пока. Мне на это требуется время. Я же еле-еле умею читать...
      И хохотнул. Его глаза за роговыми очками были по-прежнему холодны.
      Чтобы рассеять неловкость, Савундра обратился к нам с Жаклин:
      - Мне бы очень хотелось, чтобы вы прочли сценарий. Некоторые сцены происходят в Париже. Вы смогли бы исправить ошибки во французском.
      - Хорошая мысль, - сказал Рахман. - Пусть прочтут... Сделают мне резюме...
      Савундра ушел по аллее Гайд Парка, а мы снова сели на заднее сиденье рахмановского "Ягуара".
      - Сценарий-то хороший? - полюбопытствовал я.
      - Конечно. Я уверена, что очень хороший, - ответила Линда.
      - Можете взять, - сказал Рахман. - На полу валяется.
      И действительно, на полу у моих ног лежала бежевая папка. Я поднял ее и положил себе на колени.
      - Он хочет, чтобы я дал ему на фильм тридцать тысяч фунтов, - сказал Рахман. - Слишком много для сценария, который я никогда не прочту...
      Мы вернулись в квартал Сассекс Гарденс. Я испугался, что он собирается отвезти нас в наш отель, и снова почувствовал приторный запах коридора и номера. Но он продолжал ехать в направлении Ноттинг Хилл. Свернул направо, на авеню, где находились кинотеатры, а потом на обсаженную деревьями и окаймленную белыми домами с арками улицу. Перед одним из этих домов он затормозил.
      Мы вышли из машины вместе с Линдой. Рахман остался за рулем. Я достал саквояж из багажника, а Линда открыла кованую дверь. Лестница была очень крутая. Линда указывала нам путь. На площадке - две двери. Линда открыла левую. Комната с белыми стенами. Окна выходили на улицу. Мебели никакой. Огромный матрац на полу. Соседняя комната оказалась ванной.
      - Вам тут будет хорошо, - сказала Линда.
      Я увидел из окна черный автомобиль Рахмана, купающийся в солнечной лужице.
      - Вы очень милы, - ответил я ей.
      - Да нет, это все Петер... Дом ему принадлежит... У него куча квартир...
      Она захотела показать нам свою комнату. Туда вела другая дверь с площадки. На кровати и на паркетном полу валялись одежда и пластинки. Витал запах, столь же пронзительный, как в гостинице, но мягче: запах индийской конопли.
      - Не обращайте внимания, - сказала Линда. - У меня вечно беспорядок.
      Рахман вылез из машины и теперь стоял перед входной дверью. Он по-прежнему вытирал лоб и шею белым носовым платком.
      - Вам, конечно, нужны карманные деньги?
      И протянул нам голубой конверт. Я уже собирался сказать, что денег нам не надо, но Жаклин взяла конверт без малейшего стеснения.
      - Очень вам благодарна, - сказала она, словно все было в порядке вещей. - Мы отдадим как можно быстрее.
      - Надеюсь, - ответил Рахман. - Да с процентами... В любом случае, вы мне отдадите натурой..
      И прыснул.
      Линда протянула мне связку ключей.
      - Два ключа, - сказала она. - Один от входной двери, а другой от квартиры.
      Они сели в машину. Рахман уже трогал с места, когда Линда опустила стекло:
      - Вот вам адрес квартиры, на случай, если заблудитесь...
      Она написала его на обороте голубого конверта: Чепстоус Виллас, дом 22.
      Как только мы вошли в номер, Жаклин открыла конверт. В нем было сто фунтов.
      - Не надо нам было брать эти деньги,- сказал я.
      - Еще как надо... Нам нужны деньги, чтобы поехать на Майорку...
      Она поняла, что не слишком убедила меня этим.
      - Нам требуется около двадцати тысяч франков, чтобы найти дом и жить на Майорке... А как только окажемся там, то нам уже ничья помощь не будет нужна...
      Она вошла в ванную. Я услышал, как ванна наполняется водой.
      - Это чудесно, - сказала она. - Я так давно не принимала ванну...
      Я растянулся на матраце. Изо всех сил боролся со сном. Слышал, как она моется. Потом она сказала:
      - Вот увидишь, как это приятно, горячая вода...
      Из умывальника нашего номера в отеле "Рэднор" текла лишь тоненькая струйка холодной воды.
      Голубой конверт лежал рядом со мной на матраце. Меня охватило сладкое онемение, в котором растворились все мои угрызения совести.
      В семь часов вечера нас разбудила ямайская музыка, доносившаяся из комнаты Линды. Мы собрались спуститься, но прежде я постучал в ее дверь. Я почувствовал запах индийской конопли.
      Прошло довольно много времени, прежде чем она открыла. Она была в красном халате. Просунула голову в приоткрытую дверь:
      - Извините меня... но я не одна...
      - Просто хотели пожелать вам хорошего вечера, - сказала Жаклин.
      Линда поколебалась, а потом решилась заговорить:
      - Я могу вам доверять? Когда мы увидим Петера, то не надо, что бы он знал, что я кого-то к себе водила... Он очень ревнив...
      В прошлый раз он пришел неожиданно, чуть все тут не переломал и едва не вышвырнул меня в окно.
      - А если он и сегодня придет? - спросил я.
      - Он уехал на два дня. На берег моря, в Блэкпул - покупать старые хибары.
      - Почему он так мил с нами? - спросила Жаклин.
      - Петер очень любит молодежь. Практически не общается с людьми своего возраста. Только молодежь и любит...
      Мужской голос позвал ее. Очень глухой такой голос - музыка почти его заглушала.
      - Извините... До скорого... И чувствуйте себя, как дома....
      Улыбнулась и закрыла дверь. Музыка стала громче; мы слышали ее еще на улице, когда уже отошли довольно далеко.
      - Странный все-таки тип этот Рахман, - сказал я Жаклин. Она пожала плечами.
      - Мне он не страшен...
      Словно она уже знала раньше мужчин такого рода и считала его совершенно безобидным.
      - Во всяком случае, он любит молодежь...
      Я произнес эту фразу мрачным тоном, от которого ей стало смешно. Вечерело. Она взяла меня под руку, и мне больше не хотелось мучить себя вопросами и тревожиться о будущем. Мы пошли в Кенсингтон по тихим провинциальным улочкам. Проехало такси; Жаклин подняла руку и остановила его. Дала шоферу адрес итальянского ресторана возле Кингсбриджа, который выбрала во время наших прогулок, подумав, что мы пойдем в него ужинать, когда разбогатеем.
      В квартире была полная тишина. Из-под двери Линды свет не выбивался. Мы открыли окно. На улице ни звука. Напротив, под листвой деревьев, стояла освещенная красная телефонная будка, пустая.
      В ту ночь у нас создалось ощущение, что мы живем в этой квартире давно. Уходя, я оставил на полу сценарий Майкла Савундры. Поднял его и принялся читать. Сценарий назывался "Blackpool Sunday"****. Главные герои, двадцатилетние девушка и юноша, бродят в лондонском пригороде. Они ходят в "Лидо" на берегу Серпантина, а в августе на Блэкпулский пляж. Они из семей скромного достатка и говорят с акцентом кокни. Потом уезжают из Англии. Оказываются в Париже, а потом на каком-то острове в Средиземном море, может быть на Майорке. Там у них, наконец, начинается "настоящая жизнь". По мере чтения я вкратце пересказывал прочитанное Жаклин.
      В предисловии Савундра высказывал пожелание, чтобы этот фильм был снят, как документальный, и чтобы роли юноши и девушки исполняли непрофессиональные актеры. Я вспомнил, что он предложил мне исправить ошибки во французском, в той части, где речь шла о Париже. Я нашел несколько ошибок, а также кое-какие очень незначительные неточности в отношении улиц квартала Сен-Жермен-де-Пре. Читая, я придумывал подробности, которые можно было бы добавить и подмечал детали, которые я бы изменил. Мне захотелось поделиться этим с Савундрой и, может быть, если он захочет, предложить ему поработать вместе над "Blackpool Sunday".
      В последующие дни мне не довелось снова встретиться с Майклом Савундрой. Чтение "Blackpool Sunday" внезапно вызвало у меня желание написать роман. Однажды утром я проснулся очень рано и постарался не поднимать шума, чтобы не разбудить Жаклин, которая, как правило, спала до полудня.
      Я купил блокнот в магазинчике на Ноттинг Хилл Гэйт. Потом пошел прямо по Холланд Парк Авеню, радуясь летнему утру. Да, наше пребывание в Лондоне, пришлось на середину лета. Поэтому в моих воспоминаниях Петер Рахман - это черный массивный силуэт на берегу Серпантина. Он ярко освещен сзади, черты его лица я различить не могу - настолько резок контраст между тенью и солнцем. Взрывы смеха. Всплески от прыжков в воду. Пляжные голоса, звучащие отчетливо, но словно издалека. Голос Линды. Голос Майкла Савундры, спрашивающий у Жаклин:
      - Давно вы в Лондоне?
      Я устроился в кафетерии недалеко от Холланд Парка. Я не имел ни малейшего представления о том, какую историю хочу написать. Мне казалось, что надо нагромоздить кучу фраз. Словно залить насос водой, чтобы он заработал, или включить барахлящий мотор.
      По мере того, как я писал первые слова, я понимал, какое влияние оказывает на меня "Blackpool Sunday". Но то, что сценарий Савундры служит мне подножкой, не имело никакого значения. Главные герои приезжают однажды зимним вечером на Северный вокзал. Они очутились в Париже впервые в жизни. Медленно бродят в окрестностях вокзала в поисках гостиницы. В одной из них, "Отель д'Англетер э дё Бельжик", на бульваре Мажента, ночной администратор соглашается их пустить. А в соседнем "Отель дё Лондр э д'Анвер" им отказались дать номер под тем предлогом, что они несовершеннолетние.
      За пределы квартала они не выходят, потому что боятся отойти далеко. Однажды вечером они садятся за столик в одном из кафе на перекрестке Компьеньской и Дюнкерской улиц, как раз напротив Северного вокзала. За соседним столиком сидит странная парочка по фамилии Черэл. Непонятно, что они тут делают: она - очень элегантная блондинка, а он - брюнет, говорящий тихим голосом. Парочка приглашает героев в свою квартиру на бульваре Мажента, недалеко от их гостиницы. Комнаты окутаны полумраком. Мадам Черэл наливает им спиртного...
      На этом я и остановился. Три с половиной страницы. Герои "Blackpool Sunday" сразу же по приезде оказываются в гостинице "Луизиана", в квартале Сен-Жермен-де-Пре. А я мешаю им перейти на другой берег Сены и заставляю увязнуть и затеряться в квартале Северного вокзала.
      Черэлов в сценарии не было. Еще одна вольность с моей стороны. Мне страшно хотелось писать дальше, но я был еще совсем новичком и слишком ленивым, а потому не мог сосредоточиться больше, чем на час. Три страницы в день было моим пределом.
      ***
      Каждое утро я ходил писать в квартал Холланд Парка. Я оказывался не в Лондоне, а в Париже, перед Северным вокзалом, и шел по бульвару Мажента. Сегодня, тридцать лет спустя, в Париже, я пытаюсь убежать из июля тысяча девятьсот девяносто четвертого года в то лето, когда легкий ветерок тихонько ласкал листву деревьев Холланд Парка. Контраст между тенью и солнцем был настолько резок, что подобного ему я больше никогда не видел.
      Мне удалось выйти из-под влияния "Blackpool Sunday", но я был благодарен Майклу Савундре за то, что он дал мне своего рода толчок. Я спросил Линду, можно ли мне с ним встретиться. Однажды вечером мы собрались вчетвером - он, Жаклин, Линда и я - в кабачке "Рио" в Ноттинг Хилл, куда ходили в основном ямайцы. В тот вечер мы были единственными белыми, но Линда хорошо знала это кафе. Именно там, как мне кажется, она и доставала индийскую коноплю, запах которой пропитал стены квартиры.
      Я сказал Савундре, что исправил ошибки во французском в той части сценария, где действие проходит в Сен-Жермен-де-Пре. Он был встревожен. Спрашивал себя, даст ли ему Рахман денег, и не лучше ли связаться с парижскими продюсерами. Они-то готовы оказать доверие "молодым"...
      - Но, кажется, Рахман тоже любит молодежь, - заметил я.
      Я посмотрел на Жаклин, и она улыбнулась мне. Линда задумчиво повторила: - Да, правда... Он любит молодежь...
      Рядом с ней сел ямаец лет тридцати, маленький и похожий на жокея. Он обнял ее за плечи. Линда познакомила нас:
      - Эджерос...
      Я запомнил это имя, несмотря на прошедшие годы: Эджерос. Он сказал, что рад с нами познакомиться. Я узнал глухой голос, звавший Линду из-за двери ее комнаты.
      В тот самый момент, когда Эджерос объяснял мне, что он музыкант и только что вернулся с гастролей по Швеции, появился Петер Рахман. Он шел к нашему столику со странно неподвижным взглядом за стеклами роговых очков. Линда вздрогнула от неожиданности.
      Он встал прямо перед ней и отвесил ей пощечину тыльной стороной ладони.
      Эджерос вскочил и защемил левую щеку Рахмана большим и указательным пальцами. Рахман мотнул головой, чтобы высвободиться. Его роговые очки упали. Савундра и я стали их разнимать. Остальные посетители, ямайцы, уже окружили наш столик. Жаклин сохраняла полное спокойствие и, казалось, была совершенно безразлична к этой сцене. Она закурила сигарету. Эджерос держал Рахмана за щеку и тащил его к выходу, словно учитель, выводящий из класса строптивого ученика. Рахман силился высвободиться и, сделав резкий жест левой рукой, нанес Эджеросу удар кулаком в нос. Эджерос выпустил его. Рахман распахнул дверь кафе и застыл на тротуаре.
      Я подошел к нему и протянул роговые очки, которые подобрал с пола. Внезапно он совершенно успокоился. Погладил щеку.
      - Спасибо, старик, - сказал он. - Нечего волноваться из-за английских шлюшек...
      Вытащил из кармана пиджака белый платок и аккуратно протер стекла очков. Потом торжественно водрузил их на переносицу, держа за дужки.
      Сел в "Ягуар". Прежде, чем тронуть с места, опустил стекло:
      - Единственное, чего я вам желаю, старина, это чтобы ваша подружка никогда не походила на всех этих английских шлюшек...
      За столиком царило молчание. У Линды и Майкла Савундры вид был озабоченный. Эджерос спокойно курил. На одной его ноздре висела капелька крови.
      - У Петера будет отвратительное настроение, - сказал Савундра.
      - Через несколько дней пройдет, - ответила Линда, пожав плечами.
      Мы с Жаклин обменялись взглядами.
      Я почувствовал, что мы задаем себе одни и те же вопросы: оставаться ли нам на Чепстоус Виллас? И вообще, что мы тут делаем, с этими тремя? Ямайские приятели Эджероса подходили поприветствовать его. В кафе было все больше народа и все больше шума. Если закрыть глаза, то можно было подумать, что мы в кафе "Данте".
      Майкл Савундра настоял на том, чтобы проводить нас немного. Мы оставили Линду, Эджероса и его приятелей, в конечном счете прекративших обращать на нас внимание, словно мы были непрошеными гостями.
      Савундра шел посредине между Жаклин и мной.
      - Скучаете, наверное, по Парижу, - сказал он.
      - Не очень, - ответила Жаклин.
      - А я - другое дело, - произнес я. - Каждое утро я в Париже.
      И объяснил ему, что пишу роман, начало которого происходит в окрестностях Северного вокзала.
      - Я вдохновился "Blackpool Sunday", - признался я. - Это тоже история двух молодых людей...
      Но он на меня, кажется, вовсе не обиделся. Посмотрел на нас.
      - Это ваша история?
      - Не совсем, - сказал я.
      Он был озабочен. Спрашивал себя, уладятся ли его дела с Рахманом. Рахман был способен дать тридцать тысяч фунтов наличными завтра же, в чемодане, даже не прочтя сценария. Но прекрасно мог и отказать, выдохнув в лицо сигарный дым.
      По его словам, сцена, при которой мы только что присутствовали, повторялась часто. Вообще-то, это развлекало Рахмана. Способ отвлечься от неврастении. О его жизни можно роман написать. Рахман приехал в Лондон сразу же после войны в толпе прочих беженцев из Восточной Европы. Он родился где-то на скрещении нечетких границ Австро-Венгрии, Польши и России, в каком-то маленьком гарнизонном городке, неоднократно менявшем название.
      - Вы бы его расспросили, - посоветовал Савундра. - Вам-то он, может, и ответит...
      Мы дошли до Вестбурн Гров. Савундра поймал проходившее такси.
      - Не обижайтесь, что не провожаю вас до дома... Но я валюсь от усталости...
      Прежде, чем влезть в такси, он написал на пустой сигаретной пачке свой адрес и номер телефона. Он рассчитывал, что я свяжусь с ним, как можно быстрее, чтобы мы вместе посмотрели мою правку "Blackpool Sunday".
      Мы снова остались вдвоем.
      - Может, прогуляемся прежде, чем идти домой? - предложил я Жаклин. Что ждало нас на Чепстоус Виллас? Рахман, вышвыривающий из квартиры мебель через окна, как рассказывала нам Линда? Или же он затаился и подстерегает Линду и ее ямайских друзей, чтобы застать врасплох?
      Мы дошли до сквера; забыл, как он называется. Он находился недалеко от квартиры, и я часто искал его потом на плане Лондона. Может, это был Лэдброк Сквер? Или он располагался дальше, в районе Бэйсуотера? Фасады окаймлявших его домов были темны, и если бы в ту ночь погасли фонари, мы бы могли ориентироваться по свету полной луны.
      В скважине зарешеченной калитки торчал забытый ключ. Я повернул его, мы вошли в сквер, и я запер за нами калитку. Теперь мы были отрезаны от мира; никто больше войти не сможет. Нас охватила прохлада, словно мы оказались на лесной тропинке. Листва деревьев над нашими головами была такая густая, что едва пропускала лунный свет. Траву давно не косили. Мы нашли деревянную скамейку с рассыпанным вокруг гравием. Сели на нее. Мои глаза привыкли к полумраку и я различил в середине сквера постамент, на котором возвышалась заброшенная фигура какого-то животного. Я задал себе вопрос, львица ли это, ягуар или просто собака.
      - Хорошо здесь, - сказала Жаклин.
      И положила голову мне на плечо. Мы больше не чувствовали удушающей жары, навалившейся на Лондон несколько дней назад. В этом городе достаточно было свернуть за угол любой улицы, чтобы очутиться в лесу.
      ***
      Да, как сказал Савундра, я мог бы написать роман о Рахмане. Фраза, шутя брошенная им Жаклин в первый день, встревожила меня:
      - Отдадите натурой...
      Это когда она взяла конверт со ста фунтами. Однажды я гулял один после обеда в районе Хэмпстеда: Жаклин собиралась сходить с Линдой по магазинам. Домой я вернулся около семи. Жаклин была одна. На кровати валялся конверт: такой же голубой и того же формата, что и первый; но на сей раз в нем было триста фунтов. Жаклин казалась смущенной. Она прождала Линду всю вторую половину дня, но та так и не пришла. Заходил Рахман. Тоже ждал Линду. Дал ей этот конверт, и она его приняла. А я подумал в тот вечер, что она отдала ему долг натурой.
      В комнате витал запах "Синтола". Рахман вечно таскал с собой флакончик этого лекарства. Из болтовни Линды я узнал о его привычках. Когда он ужинал в ресторане, то Приносил свои вилку и нож и предварительно осматривал кухню, чтобы удостовериться в ее чистоте. Ванну принимал три раза в день и натирался "Синтолом". В кафе заказывал минеральную воду и настаивал на том, что откроет ее сам; пил из горлышка, во избежание контакта губ с возможно плохо вымытым стаканом.
      Он содержал девушек гораздо моложе себя и селил их в квартирах, похожих на Линдину. Навещал он их во второй половине дня и, не раздеваясь, без малейших предварительных ласк, требовал, чтобы они повернулись спиной, и овладевал ими быстро, холодно и механически, словно зубы чистил. А потом играл с ними в шахматы на маленькой доске, которая всегда лежала в его черном портфеле.
      ***
      Теперь мы жили в квартире одни. Линда исчезла. Мы больше не слышали по ночам ямайскую музыку и смех. Мы чувствовали себя несколько растерянно, потому что привыкли к полоске света, выбивавшейся из-под Линдиной двери. Я несколько раз пробовал дозвониться Майклу Савундре, но слышал только бесконечные длинные гудки.
      Словно мы никогда их и не встречали. Они растворились в природе, и мы, в конце концов, с трудом объясняли себе наше присутствие в этой комнате. У нас даже сложилось впечатление, что мы проникли в нее, взломав дверь.
      По утрам я писал страницы две романа и заходил в "Лидо", на случай, если Петер Рахман окажется за тем же столиком на пляже, на берегу Серпантина, что в прошлый раз. Но ни разу его не встретил. Я расспросил кассира, но он не знал никакого Петера Рахмана. Я сходил домой к Майклу Савундре на Усмпон стрит. Тщетно звонил в дверь, а потом вошел в кондитерскую на первом этаже, на вывеске которой красовалось "Жюстен де Бланке". Почему это имя осталось в моей памяти? Этот Жюстен де Бланке тоже не смог дать мне сведений. Он почти не знал Савундру, так только, в лицо. Да, да, блондин похожий на Джозефа Коттена. Он считал что Савундра редко тут бывает.
      Мы с Жаклин сходили в "Рио", на самом краю Ноттинг Хилл, и расспросили того из ямайцев, который был хозяином, не видел ли он Эджероса и Линду. Он ответил, что уже давно не видел. И у него, и у посетителей вид был такой, словно они нас остерегаются.
      ***
      Однажды утром, выходя, как обычно, из дому с блокнотом, я узнал рахмановский "Ягуар", стоящий на углу Чепстоус Виллас и Ледбури Роуд.
      Он высунул голову из окошка.
      - Как дела, старик? Не хотите ли со мной прокатиться?
      Открыл дверцу, и я сел рядом с ним.
      - Мы не знали, что с вами, - сказал я.
      Я не осмелился говорить о Линде. Может быть, он подстерегал ее давно, сидя в своем автомобиле.
      - Много работы... Много забот... Вечно одно и то же.
      Он уставил на меня свой холодный взгляд из-за стекол роговых очков.
      - А вы как? Счастливы?
      Я ответил смущенной улыбкой.
      Он остановил машину на какой-то улице с развалившимися домами: словно после бомбежки.
      - Видите? - Я всегда работаю в такого рода местах...
      На тротуаре он достал из черного портфеля связку ключей, но потом передумал и засунул ключи в карман пиджака.
      - Теперь это ни к чему...
      Ногой распахнул дверь одного из домов. Краска на двери облупилась, а на месте замка зияла дыра. Мы вошли. Пол был завален обвалившейся штукатуркой и разным строительным мусором. Мне в нос ударил тот же запах, что в гостинице в Сассекс Гарденс, только еще сильнее. Меня затошнило. Рахман снова порылся в портфеле и вытащил фонарик. Посветил вокруг, и я увидел в глубине комнаты старую и ржавую кухонную плиту. Крутая лестница со сломанными деревянными перилами вела на второй этаж.
      - Раз у вас есть бумага и ручка, - сказал он, - можете записывать...
      Он осмотрел соседние дома, пребывавшие в столь же заброшенном состоянии, и по мере осмотра диктовал мне кое-какие сведения, сверяясь с вытащенной из черного портфеля записной книжкой.
      На следующее утро я продолжил свой роман на обороте страницы с этими заметками - я сохранил их до сегодняшнего дня. Зачем он мне их продиктовал? Может, хотел, чтобы где-то осталась копия.
      Место, где мы сделали первую остановку в квартале Ноттинг Хилл, называлось Повис Сквер. Эту улочку продолжали Повис Терасс и Повис Гарденс. Под диктовку Рахмана я записал номера домов 5, 9, 10,11 и 12 на Повис Терасс, 3,4,6 и 7 на Повис Гарденс, и 13, 45, 46 и 47 на Повис Сквер. Ряды домов с арками "эдуардовской" эпохи, как уточнил Рахман. После войны тут стали жить ямайцы, но он, Рахман, купил все дома скопом, когда их собирались снести. А теперь, когда тут больше никто не жил, вбил себе в голову сделать капитальный ремонт.
      Он нашел фамилии бывших обитателей, еще до ямайцев. Я записал некого Льюиса Джонса в доме 5 на Повис Гарденс, Чарлза Эдварда Бодена в доме 13 на Повис Сквер, Артура Филиппа Коэна в доме 46, Мэри Мотто в доме 47... Может, они понадобились Рахману двадцать лет спустя, чтобы подписать какую-нибудь бумагу? Но я не очень-то в это верил. Я спросил его об этих людях, и он ответил, что большинство из них несомненно исчезло без вести во время "молниеносной войны".
      Мы пересекли квартал Бейсватера и направились к Паддингтонскому вокзалу. На сей раз мы остановились на Орсетт Терасс, где вдоль железнодорожных путей стояли дома с арками; они были выше предыдущих. На дверях еще сохранились замки, и Рахман использовал ключи на связке. Внутри - никакого строительного мусора, заплесневелых обоев и прогнивших и обвалившихся лестниц. Но в комнатах не ощущалось ни малейшего следа человеческого присутствия, словно дома эти были декорацией для съемки какого-то фильма, а потом их забыли разобрать.
      - Это бывшие отели для приезжих, - объяснил Рахман.
      Каких приезжих? Я вообразил тени, выходящие ночью с Паддингтонского вокзала в реве сирен.
      На краю Орсет Терасс я с удивлением увидел развалившуюся церковь, которую сносили. На месте крыши уже зияла дыра.
      - Ее мне тоже надо было купить, - произнес Рахман.
      Мы проехали Холланд Парк и оказались в Хаммерсмите. Так далеко я никогда не забирался. Рахман остановился на Толгарт Роуд перед рядом брошенных домов, похожих на коттеджи или приморские виллы. Мы поднялись на второй этаж одного из них. Стекла большого выступающего окна были разбиты. Слышался шум автомобилей. В углу комнаты я увидел раскладушку, а на ней костюм в целлофановом пакете, словно только что из химчистки, и пижаму. Рахман поймал мой взгляд: