Ага, вот она, спальня Карто. В плетеной корзинке я увидел пустую пачку сигарет "Руаяль", которые курила Жаклин. Выбросила, наверное, вчера вечером, когда пришла сюда с ним.
      Я машинально открыл ящик ночного столика: он был забит коробками со снотворным и аспирином и визитными карточками на имя Пьера Роба, дантиста, бульвар Осман, дом 160, телефон Ваграм 13 - 18.
      Чемодан был заперт на ключ. Ломать замок мне не хотелось. Чемодан нетяжелый. В нем, несомненно, деньги, банкноты. Я порылся в карманах костюмов и обнаружил черный бумажник, а в нем - выданное год тому назад удостоверение личности на имя Пьера Карто, родившегося 15-го июня 193 года в Бордо, департамент Жиронда, проживающего по адресу Париж, бульвар Осман, дом 160.
      Карто жил здесь не менее года... Но это так же и жилище некого Пьера Роба, дантиста. Было слишком поздно, чтобы задавать вопросы консьержу, да и не мог же я пойти к нему с этим жестяным чемоданом.
      Я сел на край кровати и почувствовал запах эфира, от чего у меня кольнуло сердце: словно Жаклин только что вышла из этой комнаты.
      Прежде, чем выйти из дома, я все-таки решил стукнуть в остекленную дверь консьержа, за которой горел свет. Невысокий брюнет приоткрыл дверь и высунул голову. Он посмотрел на меня подозрительно.
      - Мне бы доктора Роба, - сказал я.
      - Доктора Роба сейчас нет в Париже.
      - А вы не знаете, где я могу его найти? Его подозрительность увеличилась, а глаза уставились на жестяной чемодан у меня в руке.
      - У вас есть его адрес?
      -Я не могу вам его дать, месье. Я же не знаю, кто вы.
      -Я родственник доктора Роба. В армии служу. Вот, получил увольнительную на несколько дней.
      Эта подробность вроде бы немножко успокоила его на мой счет.
      -Доктор Роб в своем доме в Беусте.
      Это название было мне незнакомо и я переспросил. Консьерж повторил по слогам: "Бе-уст".
      - Простите, - сказал я, - но я думал, что доктор Роб тут больше не живет: в списке жильцов другая фамилия.
      И ткнул пальцем в фамилию Карто.
      - Это коллега доктора Роба... И снова его лицо выразило подозрительность. Он произнес:
      - До свиданья, месье. И резко захлопнул дверь.
      Выйдя на улицу, я решил дойти до станции метро "Вокзал Сен-Лазар". Чемодан был и впрямь совсем не тяжелый. Бульвар был пустынен, окна домов темны. Лишь время от времени какой-нибудь автомобиль проносился в направлении площади Звезды. Может быть, я совершил ошибку, постучавшись к консьержу: ведь он может сообщить мои приметы. Я успокоил себя, подумав, что никто - ни Карто, ни призрачный доктор Роб, ни консьерж дома 160 ничего против меня не может сделать. То, что сделал я, - вошел в чужую квартиру и взял чужой чемодан, что для кого-нибудь другого представило бы определенную важность - не имело для меня ни малейшего значения и останется без последствий.
      Я не хотел сразу же возвращаться на набережную Турнель. Поднялся по ступенькам вокзала и оказался в огромном зале "Потерянных шагов". Еще довольно много народа спешило на перроны пригородных электричек. Я уселся на скамейку, поставив чемодан между ног. У меня было ощущение, что я тоже пассажир или солдат в увольнительной. Вокзал Сен-Лазар предлагал мне более широкое поле бегства, чем пригород или Нормандия, куда шли поезда. Можно взять билет до Гавра, города Карто. А там исчезнуть где-нибудь в огромном мире через Ворота в Океан...
      Почему этот вокзальный зал называется "Залом потерянных шагов"? Достаточно посидеть тут некоторое время, и больше ничего не будет иметь значения, даже твои собственные шаги.
      Я пошел к буфету в конце зала. На террасе двое солдат-отпускников сидели с чемоданами, похожими на мой. Я чуть не попросил у них ключ, чтобы попробовать открыть чемодан, который я держал в руке. Но испугался, что если открою, то мои соседи, в частности один из полицейских в штатском (я слышал о них: вокзальная полиция) увидят пачки банкнот. Эти два слова, "вокзальная полиция", напомнили мне Жаклин и Ван Бевера, словно они впутали меня в приключение, в котором я отныне рисковал стать добычей вокзальной полиции.
      Я вошел в буфет и сел за один из столиков возле выходящих на Амстердамскую улицу огромных окон. Есть мне не хотелось. Я заказал стакан гренадина. Чемодан стоял у меня между ног. За соседним столиком шепталась парочка. Мужчина - брюнет лет тридцати, со следами оспы на скулах; пальто он не снял, так и ел в нем. А женщина - тоже брюнетка, в меховом манто. Они заканчивали ужинать. Женщина курила "Руа-яль", как Жаклин. На банкетке, на которой они сидели, стояли большой черный портфель и того же цвета кожаный чемодан. Я подумал: только что приехали в Париж или уезжают? Женщина произнесла более внятно:
      - Мы ведь можем сесть на следующий поезд.
      - А когда он?
      - В десять пятнадцать...
      - Ладно, - сказал мужчина.
      Они смотрели друг на друга довольно странно. Десять пятнадцать. Примерно в это время Жаклин позвонит на набережную Турнель.
      Мужчина расплатился, и они поднялись. Он взял черный портфель и чемодан. Они прошли мимо моего столика, не обратив на меня ни малейшего внимания.
      Официант склонился ко мне:
      - Вы выбрали? И указал на меню.
      - Тут ужинают. Только пить в этом зале нельзя...
      - Я жду одного человека, - ответил я. За огромным стеклом я вдруг увидел тех мужчину и женщину на тротуаре Амстердамской улицы. Она взяла его за руку. Они вошли в соседнюю гостиницу.
      Официант уже снова торчал перед моим столиком.
      - Ну, как, месье, ужинаете или нет? Я сменяюсь...
      Я поглядел на часы. Четверть девятого. Я предпочел продолжать сидеть тут, чем слоняться на улице, на холоде. А потому заказал комплексный ужин. Наплыв народа кончился; все сели на свои электрички.
      Внизу, на Амстердамской улице, за окнами последнего кафе перед Будапештской площадью сидело много людей. Свет там был более желтый и тусклый, чем в кафе Данте. Я долго спрашивал себя, почему все эти люди торчат вокруг вокзала Сен-Лазар, пока не узнал, что это один из самых низменных районов Парижа. Здесь скатывались по наклонной. Та парочка тоже не устояла, тоже заскользила. Они пропустили поезд и очутились в номере, где шторы были такие же черные, как в отеле "Лима", но обои грязнее, а простыни измяты предшествовавшими постояльцами. На кровати она, наверное, даже не снимет свое манто.
      Я закончил ужин. Поставил чемодан на банкетку, взял нож и попытался вставить лезвие в замок, но скважина оказалась слишком маленькая. Замок держался на гвоздиках, которые я мог бы вытащить клещами. Да зачем? Подожду, пока не окажусь с Жаклин в номере на набережной Турнель.
      А еще я мог уехать один и больше не подавать признаков жизни ни ей, ни Ван Беверу. До сих пор моими лучшими воспоминаниями были воспоминания о бегстве.
      Мне вдруг захотелось разорвать лист бумаги на мелкие квадратики. На каждом из них я написал бы имя и место.
      Жаклин
      Ван Бевер
      Карто
      Доктор Роб
      Бульвар Осман, дом 160, третий этаж
      Гостиница "Турнель", дом 65 по набережной Турнель
      Гостиница "Лима", дом 46, бульвар Сен-Жермен
      Кафе "Кюжас", улица Кюжас, дом 22
      Кафе "Данте"
      Форж-лез-О, Дьеп, Банёль-де-л'Орн, Ангейм, Люк-сюр-Мэр, Лангрюн
      Гавр
      Атис-Монс
      Я мог бы перемешать все эти кусочки, словно карты, и разложить их на столе. Так это и есть моя нынешняя жизнь? Итак, в этот момент все ограничивается для меня двадцатью разрозненными именами и адресами, единственной связью между которыми был я сам? Но почему эти, а не другие? Что у меня общего с этими именами и местами? Я был как во сне, когда знаешь, что в любой момент, когда возникнет опасность, можешь проснуться. Если бы я захотел, то встал бы из-за столика и связь бы нарушилась, все бы рассыпалось и исчезло в небытии. Остались бы только жестяной чемодан и обрывки бумаги с именами и местами, ни для кого не имеющими ни малейшего смысла.
      Я снова пересек зал Потерянных шагов, теперь уже почти пустынный, и направился к перронам. Я поискал на огромном табло направление поезда, отходившего в двадцать два пятнадцать, того, на который должна была сесть та парочка. Гавр. У меня возникло ощущение, что все эти поезда никуда не идут, никуда не везут, и что только и остается, как ходить взад-вперед между буфетом и залом Потерянных шагов, а потом между залом Потерянных шагов, пассажем, полным вокзальных магазинчиков, и соседними улицами. Остается убить еще час. Возле пригородных поездов я остановился перед телефонной будкой. Не вернуться ли обратно в дом 160 на бульваре Осман и не поставить ли чемодан на место? Тогда все прядет в порядок, и мне будет не в чем упрекать себя. В будке я полистал телефонный справочник: я забыл номер доктора Роба. Бесконечные длинные гудки. В квартире никого. А что если позвонить в Беуст этому доктору Робу и во всем ему признаться? А где могут быть сейчас Жаклин и Карто? Я повесил трубку. Решил, что лучше не расставаться с чемоданом и отнести его Жаклин: это единственный способ сохранить с ней контакт.
      Я снова полистал справочник. Перед моими глазами проносились парижские улицы, номера домов и фамилии жильцов. Я попал на "Сен-Лазар" (вокзал)" и удивился, что тут тоже есть названия и фамилии:
      Железнодорожная полиция Лаб 28 42
      Компания спальных вагонов Евр 44 46
      Кафе "Рим" Евр 48 30
      Гостиница "Терминюс" Евр 36 80
      Кооператив носильщиков Евр 58 77
      Габриела Дебри, цветы, зал
      Потерянных шагов Лаб 02 47
      Магазины торгового пассажа:
      1. Бернуа Евр 45 66
      5. Бидделу и Дилли (мадам) Евр 42 48
      Обувь "Гео" Евр 44 63
      СИНЕАК (кино) Лаб 80 74
      19. Буржуа (Рене) Евр 35 02
      25. Частная почта Евр 45 96
      25 бис. Ноно-Нанетта Евр 42 62
      27 Дискобол (пластинки) Евр 41 43
      Можно ли связаться с этими людьми? Находится ли Рене Буржуа сейчас где-то на вокзале? За стеклами одного из залов ожидания я увидел только мужчину в старом Коричневом пальто: он лежал на скамейке и спал; из кармана пальто торчала газета. Может это Бернуа?
      Я спустился по монументальной лестнице и оказался в торговом пассаже. Все лавки были закрыты. Я слышал шум дизельных двигателей такси на стоянке в Амстердамском дворе. Пассаж был освещен очень ярко, и я вдруг испугался, что наткнусь на какого-нибудь инспектора "железнодорожной полиции", как значилось в справочнике. Он потребует, чтобы я открыл чемодан, и мне придется улепетывать. Они меня быстро догонят и потащат в вокзальный участок. Это будет слишком глупо.
      Я вошел в кино "Синеак" и заплатил два франка пятьдесят в кассу. Билетерша, коротко стриженная блондинка, хотела уже вести меня, светя своим фонариком в первые ряды, но я предпочел сесть в глубине зала, сзади. На экране сменялись кадры новостей дня, которые комментировал диктор с визгливым голосом. Мне он был хорошо знаком двадцать пять лет все тот же голос. Я слышал его в прошлом году в кинотеатре "Бонапарт", где смотрел монтаж старой хроники.
      Я поставил чемодан на сиденье справа. Перед собой я насчитал семь разбросанных по залу фигур. Семеро одиноких людей. В зале витал теплый запах озона, который охватывает тебя, когда идешь по вентиляционной решетке метро. Я едва обращал внимание на события недели на экране. Каждые четверть часа эти кадры повторялись. Они были вне времени, как и этот пронзительный голос (я спросил себя, не в протезе ли каком тут дело?).
      Новости дня шли уже в третий раз, когда я взглянул на часы. Половина десятого. Передо мной находились теперь только два человека; они, конечно, уснули. Билетерша сидела на откидном стульчике у задней стены, рядом с выходом. Я услышал, как хлопнул откидной стульчик. Луч фонарика прошелся по ряду на моем уровне, но по другую сторону прохода. Она вела молодого человека в военной форме. Погасила фонарик, и они уселись рядышком. Я уловил несколько слов из их разговора. Он тоже едет в Гавр. Попробует вернуться в Париж недели через две. Позвонит ей, чтобы сообщить точную дату приезда. Они сидели совсем рядом. Нас разделял только проход. Они говорили громко, словно тут не было ни меня, ни двух спящих фигур перед нами. Потом замолчали. Они прижимались друг к другу и целовались. Визгливый голос по-прежнему комментировал кадры на экране: демонстрация забастовщиков, проезд какого-то иностранного государственного деятеля по Парижу, бомбардировка.... Мне хотелось, чтобы этот голос замолк навсегда. От мысли, что он неизменно и вечно будет комментировать без малейшей эмоции будущие катастрофы, у меня пробежала дрожь по спине. Теперь билетерша сидела на коленях своего спутника. Она ритмично двигалась; ее движения сопровождались скрипом пружин. Вскоре ее вздохи и стоны заглушили визгливый голос диктора.
      Выйдя в Римский двор, я обшарил карманы: сколько у меня осталось денег? Десять франков. На такси хватит. Будет куда быстрее, чем на метро: на метро придется пересаживаться на "Опере" и нести чемодан по длинному переходу.
      Таксист собрался было засунуть чемодан в багажник, но я предпочел с ним не расставаться. Мы спустились по авеню Оперы и поехали вдоль набережной. В ту ночь Париж был пуст, словно город, который я покидал навечно. На набережной Турнель я испугался, что потерял ключ от номера. Нет, вот он, в кармане моего плаща.
      Я прошел перед конторкой и спросил у портье, сидевшего за ней до полуночи, не звонил ли кто-нибудь постояльцам номера три. Он ответил, что нет; но было всего-лишь без десяти десять.
      Я поднялся по лестнице. Он так ни о чем меня и не спросил. Может быть, он не различал меня и Ван Бевера. Или не хотел думать, кто ходит по отелю, который должен был неизбежно вот-вот закрыться.
      Я оставил дверь номера приоткрытой, чтобы услышать, когда он позовет меня к телефону. Положил чемодан плашмя на пол и улегся на койку Жаклин. Запах эфира неумолимо держался на подушке. Опять она его нюхала? А позже, не будет ли этот запах навечно ассоциироваться для меня с Жаклин?
      В десять я начал тревожиться: она не позвонит и я ее больше не увижу. Я часто был готов к тому, что люди, с которыми я познакомился, исчезнут с минуты на минуту и больше никогда не подадут признаков жизни. Мне тоже случалось назначать встречи, на которые я не ходил. Случалось даже воспользоваться тем, что кто-то, с кем я иду по улице, отвлекся, и убежать. Ворота сбоку на площади Сен-Мишель часто оказывали мне бесценную помощь. Я вбегал в них и через проходной двор оказывался на улочке Ирондель. В моей записной книжке был целый список домов с проходными дворами.
      Я услышал голос администратора на лестнице: "Номер три, к телефону." Было уже четверть одиннадцатого, и я уже не верил, что она позвонит. Она отделалась от Карто, убежала. Сейчас находится в семнадцатом округе. Спросила, привез ли я чемодан. Я должен засунуть в сумку ее вещи, потом сходить за своими в отель "Лима", а потом ждать ее в кафе Данте. Но мне нужно как можно скорее уйти с набережной Турнель, потому что это первое место, куда кинется Карто. Говорила она очень спокойно, словно все давно заранее приготовила в уме. Я вынул из шкафа старый саквояж и запихнул в него две пары брюк, кожаную куртку, бюстгальтеры, красные холщовые туфли, свитер под горло и несколько туалетных принадлежностей, стоявших на полке над умывальником, в том числе и флакончик с эфиром. Остались только вещи Ван Бевера. Свет я не потушил, чтобы администратор думал, что кто-то остался в номере. Закрыл дверь. В котором часу вернется Ван Бевер? Он прекрасно может найти нас в кафе Данте. Звонила ли она в Форж или в Дьеп? Сказала ли ему то же, что мне?
      Я спустился по лестнице, не зажигая света. Боялся, что портье заметит саквояж и чемодан. Он склонился над газетой: наверное, решал кроссворды. Я не смог удержаться и взглянул на него: он даже не поднял голову. На набережной Турнель я испугался, что сейчас у меня за спиной раздастся крик: месье, месье... вернитесь, пожалуйста, немедленно... Казалось, что сейчас передо мной остановится автомобиль Карто. Но оказавшись на улице Бернардинцев, я вновь обрел спокойствие. Быстро поднялся в свой номер и уложил в саквояж Жаклин всю свою нехитрую одежонку и две оставшихся книги.
      Потом спустился и потребовал счет. Ночной портье не задал мне ни единого вопроса. На улице, на бульваре Сен-Жермен, я испытал обычное опьянение, которое охватывало меня всякий раз, когда я пускался в бегство.
      ***
      Я сел за столик в глубине кафе и положил чемодан на банкетку. В кафе не было ни души. Только один посетитель облокотился на стойку. За стойкой на стене, над выложенными рядами пачками сигарет, стрелки часов показывали половину одиннадцатого. Электрический биллиард рядом со мной впервые молчал. Теперь я был твердо уверен, что она придет на свидание.
      Она вошла, но не сразу стала искать меня взглядом. Сначала купила сигареты у стойки. Потом села на банкетку. Заметила чемодан. Положила локти на столик и протяжно вздохнула.
      - Мне удалось от него оторваться, - произнесла она.
      Они ужинали в ресторане возле площади Перейр: она, Карто и еще парочка. Хотела убежать в конце ужина, но они могли увидеть с террасы ресторана, как она направляется к стоянке такси или к метро.
      Вышли из ресторана, и ей пришлось сесть с ними в автомобиль. Они потащили ее выпить по рюмочке неподалеку в баре одной гостиницы, "Каштаны". В "Каштанах"-то ей и удалось от них оторваться. Она тут же мне позвонила из одного кафе на бульваре Курсель.
      Зажгла сигарету и закашлялась. Положила ладонь на мою руку, как часто делала с Ван Бевером на улице Кюжас. Она продолжала кашлять взахлеб.
      Я вытащил сигарету у нее изо рта и раздавил ее в пепельнице. Она сказала:
      - Мы должны уехать из Парижа... Вдвоем... Вы согласны? Разумеется, я был согласен.
      - Куда вам хочется уехать? - спросил я.
      - Куда угодно.
      Лионский вокзал был совсем рядом. Достаточно дойти по набережной до Ботанического сада и перейти Сену. Оба мы оказались на дне, и настал момент оттолкнуться от ила и подняться на поверхность. Там, в "Каштанах", Карто, наверное, уже беспокоится об отсутствии Жаклин. А Ван Бевер, может быть, еще в Дьепе или в Форж.
      - А Жерара ждать не будем? - спросил я.
      Она отрицательно мотнула головой, и ее лицо сморщилось. Сейчас расплачется. Я понял, что она хочет, чтобы мы уехали вдвоем, для того, чтобы порвать с определенным периодом своей жизни. Я тоже оставлял за собой серые и неопределенные годы, прожитые мной до тех пор.
      Мне хотелось еще раз повторить: может, подождем Жерара. Но я промолчал. Фигура в саржевом пальто навеки застынет в той зиме. В памяти будут мелькать слова: пятерка без цвета. А еще в нее будет возвращаться брюнет в сером костюме, с которым я был едва знаком и не знал, дантист он или нет.
      А еще - все более расплывчатые лица моих родителей.
      Я вытащил из кармана плаща ключ от квартиры на бульваре Осман, который она мне дала, и положил на стол.
      - Что с ним делать?
      - Сохраним на память.
      Теперь у стойки не было никого. В наступившей вокруг нас тишине слышалось потрескивание неоновых ламп. Их свет резко контрастировал с черными окнами террасы. Слишком яркий свет, словно предвестие будущих весен, будущего лета, будущих лет.
      - Лучше всего поехать на юг...
      Я испытал удовольствие, произнося слово "юг". В тот вечер, в пустынном кафе, в неоновом свете, жизнь еще была лишена малейшей тяжести, и так легко было пуститься в бегство. Пробило полночь. Хозяин кафе направился к нашему столику, чтобы сказать, что кафе Данте закрывается.
      ***
      В чемодане мы обнаружили две тоненьких пачки банкнот, пару перчаток, книги по зубной хирургии и машинку для скрепок. Жаклин была разочарована тем, что пачки такие тонкие.
      Прежде, чем добраться до юга и до Майорки, мы решили проехать через Лондон. Чемодан мы оставили в камере хранения на Северном вокзале.
      Нам пришлось ждать поезда в буфете больше часа. Я купил конверт с маркой и послал квитанцию камеры хранения Карто, по адресу бульвар Осман, дом 160. В записке я написал, что обещаю возвратить ему деньги в очень скором будущем.
      ***
      Тогда, той весной, в Лондоне надо было быть совершеннолетним и состоять в браке, чтобы поселиться в гостинице. В конце концов мы оказались в каком-то семейном пансионе в Блумсбери. Хозяйка сделала вид, что приняла нас за брата и сестру. Она предложила нам комнату, служившую курительной или читальней: там стояли три дивана и книжный шкаф. Только на пять дней, и плата вперед.
      Потом нам удалось получить два номера в "Кемберленде", массивный фасад которого выходил на Марбл Эрч. К администратору мы обратились по очереди, словно друг с другом не знакомы. Но и оттуда пришлось съехать через три дня, когда они поняли обман.
      Мы совсем не знали, где нам ночевать. От Мэрбл Эрч мы пошли прямо вдоль Гайд-Парка и вышли на авеню Сассекс Гарденс, ведшую к Паддингтонскому вокзалу. По левой стороне было полно маленьких гостиниц. Мы выбрали первую попавшуюся. На сей раз у нас даже не попросили документов.
      ***
      Сомнение настигало нас в один и тот же час, ночью, по дороге в гостиницу, в перспективе очутиться в номере, где мы жили словно беглецы, до тех пор, пока позволит хозяин.
      Прежде, чем войти в гостиницу, мы ходили взад и вперед по авеню Сассекс Гарденс. Ни один из нас не испытывал ни малейшего желания вернуться в Париж. Отныне нам невозможно было появиться на набережной Турнель или в Латинском квартале: запретная зона. Конечно, Париж большой, и мы прекрасно могли бы сменить квартал, без риска натолкнуться на Жерара Ван Бевера или на Карто. Но лучше было не возвращаться в прошлое.
      Сколько прошло времени до тех пор, пока мы не познакомились с Линдой, Петером Рахманом и Микаэлем Савундрой? Недели две, наверное. Две бесконечных недели, на протяжении которых лил дождь. Чтобы убежать от нашего номера с покрытыми пятнами плесени обоями, мы ходили в кино. А потом гуляли, непременно по Оксфорд Стрит. Доходили до Блумсбери, до улицы, где находился семейный пансион, в котором мы провели нашу первую ночь в Лондоне. А потом снова шли по Оксфорд Стрит в обратном направлении.
      Мы старались отдалить момент возвращения в отель. Но мы не могли бесконечно ходить под дождем. На худой конец, мы могли пойти еще раз в кино или войти в большой универмаг или в кафе. Но в конце концов все равно пришлось бы решиться на возвращение на авеню Сассекс Гарденс.
      Однажды, под вечер, когда мы рискнули пойти дальше, на другой берег Темзы, я почувствовал, что меня охватывает паника. Был час пик: поток жителей пригорода направлялся к вокзалу по мосту Ватерлоо. Мы шли по мосту им навстречу, и я испугался, что людской водоворот унесет нас обратно. Но нам удалось вырваться. Мы сели на скамейку на Трафальгарской площади. По дороге мы не обменялись ни словом.
      - Тебе плохо? - спросила Жаклин. - Ты совсем бледный...
      И улыбнулась. Я почувствовал, что она делает над собой усилие, чтобы сохранить спокойствие. Перспектива вернуться в гостиницу, снова оказаться в толпе на Оксфорд Стрит, угнетала меня. Я не осмелился спросить ее, испытывает ли она тот же страх. И сказал:
      - Тебе не кажется, что этот город слишком большой?
      Я тоже попытался улыбнуться. Она смотрела на меня, нахмурив брови.
      - Слишком большой город и мы никого тут не знаем...
      Я говорил мертвым голосом. Ни одного слова выговорить как следует не мог.
      Она зажгла сигарету. Была она в своей слишком легкой кожаной куртке и немного кашляла, как в Париже. Я с сожалением вспомнил о набережной Турнель, о бульваре Осман и вокзале Сен-Лазар.
      - В Париже было легче...
      Но я сказал это так тихо, что не знаю, услышала ли она. Она была погружена в свои мысли. Забыла о моем присутствии. Перед нами стояла красная телефонная будка, из которой только что вышла какая-то женщина.
      - Жаль, что нам некому позвонить... - сказал я.
      Она повернулась ко мне и положила ладонь на мою руку. Она пересилила отчаяние, которое тоже, наверняка, испытала, пока мы шли по Стрэнду к Трафальгарской площади.
      - Нам надо только немного денег, чтобы поехать на Майорку.
      Это была ее навязчивая идея с тех пор, как я с ней познакомился и увидел адрес на конверте.
      - На Майорке нам будет спокойно. Ты сможешь писать книги...
      Однажды я рассказал ей, что мне очень хочется в будущем писать книги, но больше мы никогда к этой теме не возвращались. Может, она заговорила об этом теперь для того, чтобы меня успокоить. Нет, она решительно была куда хладнокровнее меня.
      Я все-таки поинтересовался, каким способом она рассчитывает раздобыть денег. Но она ничуть не смутилась:
      - Только в городах можно найти деньги... Представь себе, если б мы оказались в какой-нибудь деревенской дыре...
      И она была совершенно права. Внезапно Трафальгарская площадь показалась мне гораздо безопаснее. Я смотрел на бьющую из фонтанов воду, и это стало меня успокаивать. Ведь не обязаны же мы вечно оставаться в этом городе и тонуть в толпе на Оксфорд Стрит. У нас была очень простая цель: найти немного денег, чтобы поехать на Майорку. Это совсем как выигрышная комбинация Ван Бевера. Вокруг нас было столько улиц и перекрестков, что это повышало наши шансы. В конце концов нам непременно повезет: мы встретим счастливый случай.
      Отныне мы избегали Оксфорд Стрит и центр и всегда шли на запад, в Холланд Парк и Кенсингтон.
      Однажды днем мы сфотографировались в автомате на станции метро Холланд Парк. Мы позировали: прижались друг к другу лицами. Я сохранил эту фотографию на память. Лицо Жаклин занимает весь первый план, а мое - чуть дальше; край кадра отрезал мое левое ухо. После вспышки мы безудержно расхохотались. Она хотела еще посидеть у меня на коленях в кабине автомата. А потом мы пошли по окаймляющей Холланд Парк авеню, вдоль больших белых домов с арками. Впервые с нашего приезда в Лондон светило солнце, и мне кажется, что с этого дня, с этого момента, погода была всегда прекрасной и теплой - вечное раннее лето.
      ***
      В обеденный час, в кафе на Ноттинг Хилл Гейт, мы познакомились с некой Линдой Джэкобсен. Она заговорила с нами первая: брюнетка, нашего возраста, длинноволосая, скуластая, с чуть раскосыми глазами.
      Ей было интересно, из какой мы области Франции. Она говорила медленно, словно подбирала каждое слово, поэтому легче было продолжать с ней разговор по-английски. Она удивилась, что мы живем в одной из "ночлежек" в Сассекс Гарденс. Мы объяснили, что ничего другого нам не остается: мы оба несовершеннолетние.
      Назавтра мы встретили ее в том же месте, и она подсела к нам. Спросила, долго ли мы собираемся оставаться в Лондоне. К моему удивлению Жаклин ответила, что мы хотим жить в Лондоне несколько месяцев и даже найти работу.
      - Но в таком случае вы не можете продолжать жить в этом отеле!
      Каждую ночь нам хотелось съехать, из-за витавшего в номере сладковатого запаха. Я не знал, откуда он - из водостока, из кухни или от сгнившего паласа. По утрам мы долго гуляли в Гайд Парке, чтобы избавиться от этого пропитавшего одежду запаха. Он выветривался, но снова возвращался днем. И я спрашивал Жаклин:
      - Чувствуешь запах?
      Я приходил в полнейшее отчаяние при мысли, что этот запах будет преследовать нас всю жизнь.
      - Самое ужасное, - сказала ей Жаклин по-французски, - это гостиничный запах...
      Я худо-бедно перевел. В конце концов Линда поняла. Спросила, есть ли у нас немного денег. Из двух тонких пачек из чемодана оставалась только одна.
      - Не густо, - ответил я.
      Улыбаясь, она переводила взгляд с одного из нас на другого. Я всегда удивлялся, когда люди проявляли к нам симпатию. Много позже я отыскал на дне картонки из-под ботинок, заполненной старыми письмами, моментальный снимок с Холланд Парк и был потрясен наивной искренностью наших лиц. Мы внушали доверие. Заслуги в том у нас не было никакой, кроме юности, которая на очень короткое время дается кому попало, как пустое обещание, которое никогда сдержано не будет.
      - У меня есть приятель, который может вам помочь, - сказала Линда. - Я познакомлю вас завтра.
      Она часто назначала ему свидание в этом кафе. Она жила поблизости, а офис ее приятеля находился чуть дальше, на Вестбурн Гров, авеню, где были два кинотеатра, в которые мы с Жаклин ходили. На последний сеанс, чтобы отодвинуть возвращение в гостиницу. И нам было все равно, что каждый вечер мы смотрели одни и те же фильмы.
      ***
      Назавтра, около полудня, мы сидели с Линдой, когда в кафе вошел Петер Рахман. Он сел за наш столик, даже с нами не поздоровавшись. Он курил сигару, пепел с которой падал на лацканы его пиджака.
      Я был поражен его внешностью: он показался мне старым, но на самом деле ему было не больше сорока. Среднего роста, очень дородный, с полным лицом, лысоватый и в роговых очках. Детские ручонки не вязались с широкими плечами.
      Линда рассказала ему о наших сложностях, но говорила слишком быстро, чтобы он мог понять. Он пялил свои маленькие прищуренные глазки на Жаклин. Время от времени нервно затягивался сигарой и выдыхал дым Линде в лицо.
      Она замолчала, а он улыбнулся Жаклин и мне. Но при этом глаза его оставались холодными. Спросил, как называется отель, где мы живем в Сассекс Гарденс. Я ответил: "Рэднор". Он коротко рассмеялся:
      - Платить вам не надо... Я владелец... Скажете администратору от меня, что для вас бесплатно...
      Он принял светский тон, и это его самого смешило.
      - Вы в гостиничном бизнесе?
      Он не ответил на мой вопрос. Снова выдохнул сигарный дым Линде в лицо. Пожал плечами.
      - Don't worry** ...
      Он повторил эту фразу много раз, обращаясь к самому себе. Потом встал и пошел звонить. Линда почувствовала, что мы немного сбиты с толку, и дала нам несколько объяснений. Этот Петер Рахман занимался покупкой и продажей недвижимости, зданий. "Зданий" было преувеличением, потому что это были дряхлые дома и даже лачуги, большей частью расположенные в окрестностях, в кварталах Эйсуотер и Ноттинг Хилл. Она в его бизнесе мало что понимала. Но - она предпочла сказать нам это сразу же - под грубыми повадками в нем скрывался довольно классный парень.
      "Ягуар" Рахмана стоял неподалеку от кафе. Линда села вперед и повернулась к нам: