Все это Деррилд произносит, не поднимая глаз: макая гусиное перо в чернильницу, он записывает цифры в свою книгу.
      - Теперь ты, Хайлин... ты получишь поденную плату по договору, четыре серебряника за нападения и ползолотого как награду.
      Хайлин кивает:
      - Все по-честному.
      Чувствуя, что и купец, и наемник считают такой расчет справедливым, Креслин кивает в знак согласия.
      - Ну и кроме того вы получаете завтрак и постель, а в городе, где полно ворья, это тоже кое-чего стоит. И... это... - Деррилд мнется, потом поднимает глаза на Креслина: - Девчонки-то мои... Ну... этим дурехам ведь был бы парень пригож да умел бы махать мечом...
      - Понимаю, - спешит успокоить торговца Креслин. - Пошутить за столом и все такое ты рад, но одного внука тебе пока достаточно.
      Деррилд молча смотрит в счетную книгу, но юноша улавливает его облечение.
      Хайлин кивает, что должно означать одобрение.
      - Э... почтеннейшие, - кряхтит купец. - Не подождете ли минутку снаружи?
      Они встают. Креслин выходит за Хайлином из конторы, и купец запирается изнутри, стараясь не слишком греметь засовом.
      - Привычка... - бормочет Креслин.
      - Странный ты малый, - задумчиво произносит Хайлин. - Востока вроде бы не знаешь, но держишься как принц, сражаешься как демон и порой - во всяком случае, мне так кажется - умеешь читать мысли. А вдобавок рискуешь всем, отправляясь прямиком в Фэрхэвен.
      - Не уверен, что у меня есть выбор. Никто, кроме них, не научит меня тому, что мне нужно.
      - Лично я не уверен, что они станут тебя учить... а не захотят прикончить. Во всяком случае, будь осторожен. Пусть все считают, что ты обычный наемник, продающий клинок.
      Креслин с сожалением понимает, что все сказанное худощавым охранником отнюдь не лишено смысла.
      - Заходите, почтеннейшие...
      Деррилд вручает каждому небольшой кожаный мешочек.
      Креслин пересыпает монет в пояс, а потом, свернув кошель, прячет туда и его.
      - Хайлин... покажешь Креслину, где лечь?
      - Само собой.
      - Тогда до утра. Мне еще надо повозиться с книгой.
      Прихватив свой мешок, Креслин поднимается за Хайлином по узкой лестнице на третий этаж и входит в освещенную настенной масляной лампой комнату, обстановку которой составляют две узкие койки и высокий стол с полками под столешницей, где можно разместить заплечные мешки и прочую ручную кладь.
      - Ну, может, ближе к ночи увидимся, - говорит Хайлин, поставив на полку свою котомку.
      - А ты собираешься спать в другом месте?
      - Как выйдет. Это зависит... короче, мне нужно кое-кого повидать. Кроме того... - Хайлин улыбается. - Сомневаюсь, что Деррилдовым девчонкам понравится, если им вздумается продолжить разговор "насчет сладенького", а я буду отираться поблизости и мешать. Кстати, тебе которая больше глянулась?
      Креслин качает головой:
      - Глянулась? Да я...
      Хайлин ухмыляется и уходит. Но едва стихает скрип ступеней под его ногами, как юноша слышит приближающиеся шаги. Почему-то, хотя, возможно, то был всего лишь сон, ему вспоминается Мегера.
      В дверь просовывается белокурая головенка.
      - Привет, Виллум, - смеется Креслин. - Зашел пожелать спокойной ночи?
      Мальчонка умыт, и на нем чистая рубашка.
      - Слушай, ты много народу поубивал? Дедушка сказал, что ты лучший боец, какого он видел.
      Креслин вздыхает:
      - Ну, убил несколько...
      - А сколько? Ручаюсь, целую уйму!
      Юноша качает головой:
      - В убийстве нет ничего хорошего, Виллум. Куда лучше вырасти и стать почтенным торговцем, как твой дедушка.
      Позади мальчугана в дверном проеме появляются еще две светлые головки.
      - Весьма глубокое суждение для столь молодого человека, - улыбается Виердра. - Виллум, скажи: "Доброй ночи".
      - Доброй ночи.
      - Доброй ночи, Виллум.
      Подхватив сынишку, Виердра исчезает. А вторая гостья - Лоркас, с маленькой гитарой в руках - остается.
      - Неужто Виллум прав? Ты действительно перебил кучу людей?
      - Убить одного - это уже и так слишком много.
      Креслин жестом указывает девушке на кровать Хайлина, но тут же спохватывается:
      - Или, может быть, спустимся вниз?
      Лоркас тихонько прикрывает дверь и садится напротив него. Креслин видит, что у нее карие глаза. И понимает: на его вопрос она предпочла не ответить.
      - Ты говорил, будто играл для себя. Может, и мне сыграешь? Песню или какую мелодию...
      Отказать в такой просьбе Креслин не в состоянии. Взяв гитару, он перебирает струны, оценивая инструмент. Хороший, некогда наверняка принадлежавший настоящему музыканту. Под его пальцами ноты окрашиваются серебром, воспринять которое видимо дано лишь ему одному.
      "...из тех, какие играют в ваших краях..."
      Креслин незаметно улыбается: сомнительно, чтобы Лоркас вдруг понравились боевые марши Западного Оплота. Что же сыграть? На ум почему-то приходит песня, слышанная при дворе Сарроннина. Медленно, очень медленно, он начинает...
      - Ты не проси, чтоб я запел,
      Чтоб колокольчик прозвенел!
      Мой стих таков, что горше нет:
      Ничто и все - один ответ!
      Ничто и все - один ответ!
      Любовь сияла белизной
      Голубки белокрылой,
      Но так прекрасен был другой.
      Что разлучил нас с милой.
      Нет, не проси о том пропеть;
      Не может голос мой звенеть.
      Ведь счастья нет - и солнца нет!
      Ничто и все - один ответ!
      Ничто и все - один ответ.
      И ночь окутала мой взор,
      Черна, как туча грозовая,
      Где ярко молния сверкает
      И освещает лжи позор.
      Так не проси, чтоб я пропел,
      Чтоб колокольчик прозвенел.
      Мой стих таков, что горше нет!
      Ничто и все - один ответ!
      Ничто и все - один ответ!
      Короткая песня отзвучала. Креслин встает, кладет гитару на высокий стол и снова усаживается на краешек кровати. Лоркас подается вперед:
      - Да откуда ты такой взялся?
      - С Крыши Мира, - отвечает уставший от лжи и притворства Креслин. - Из Западного Оплота.
      - А я думала, что тамошние бойцы - женщины, - девушка растерянно хмурится, но тут же заправляет за ухо выбившуюся прядку и улыбается.
      - Так оно и есть.
      - Но ты-то ведь настоящий боец. Хайлин - и тот сказал, что не хотел бы с тобой столкнуться, а он никогда никого не боялся. А отец и вовсе смотрит на тебя, как на демона.
      - Ну, это длинная история...
      - Можешь не спешить, - она пододвигается к нему поближе. - Время у нас имеется. Хайлин сегодня не вернется, а Виердра ничего не скажет.
      - А твой отец?
      - Мама его от себя и на шаг не отпустит.
      Креслин усмехается. Что на востоке, что на западе - некоторые вещи повсюду одни и те же.
      - Меня зовут Креслин... Я родился в Черной башне... хм... Испытания? Так вот... Наверное, они знали, - он отвечает на ее вопросы, но иногда несколько невпопад: его отвлекают собственные мысли. - Эмрис не хотела обучать меня искусству клинка, она всегда была против. А Хелдра - у той имелись собственные причины... Нравился ли мне кто-нибудь? Может быть, Фиера, но она была только стражем... прежде всего стражем, - поправляется юноша, вспомнив обжигающий поцелуй у башни.
      Лоркас, теплая и нежная, сидит рядом и слушает исповедь его короткой жизни. На ней та же голубая туника, что была за обедом, только волосы теперь распущены.
      Как-то само собой выходит, что они откинулись на подушки, и его рука удивительное открытие - обвивает ее талию. О некоторых вещах - таких, как Сарроннин или ночной визит Мегеры, - юноша предпочитает умолчать.
      - Так ты, выходит, самый настоящий принц!
      Креслин смеется: рядом с ней ему легко и спокойно.
      - Не совсем. Только Ллиз может стать следующим маршалом, да и то должна подтвердить пригодность к правлению. Ей не обязательно быть лучшей среди бойцов, но она обязана владеть клинком не хуже любой из старших стражей и знать еще кучу всякой всячины... насчет торговли, политики... всего на свете.
      - А ты любишь свою сестру?
      - Иногда. А порой она становится совсем как маршал.
      - Почему ты всегда говоришь "маршал", а не "мама"?
      - Она никогда не позволяла мне назвать ее мамой.
      - Но... как я понимаю, позволив тебе изучать боевые искусства, она пошла против обычая. Наверное, это далось ей непросто.
      - Ну, можно, наверное, взглянуть на это и так... - Креслин прислоняется к щеке Лоркас, закрывает глаза, а когда заставляет себя открыть их, произносит:
      - Все. Пожалуй, больше я рассказывать не могу.
      - Вот как? - она поворачивается, обнимает его, он чувствует нежную сладость ее губ и сжимает ее в объятиях.
      А потом понимает, что лучше поскорее отпустить ее. И отпускает. Лоркас мягко отстраняется и произносит:
      - Если ты не обещал...
      У юноши отвисает челюсть.
      - Думаешь, мы не знаем, что у отца на уме? - весело, но без насмешки говорит она, а потом, одарив Креслина еще одним поцелуем, добавляет: Кроме того, тебе наверняка предназначена принцесса. И ты ее стоишь.
      - Но...
      - Вспоминай меня. Почаще...
      Лоркас исчезает почти так же незаметно, как и пришла. Креслину кажется, что теперь он чуть лучше понимают, что же имеют в виду мужчины востока, когда произносят слово "женщины" и многозначительно покачивают головой. Вконец обессиленный, едва успев стянуть сапоги, раздеться и, послав язычок ветра затушить лампу, он проваливается в глубокий сон. Без сновидений.
      XXVIII
      Креслин берет свою котомку и закидывает за спину.
      - Жаль, паренек, что я не могу оставить тебя при себе, - негромко бормочет Деррилд. - Но торговля вовсе не такое доходное дело, как думают некоторые.
      Креслин кивает:
      - Понимаю.
      Он понимает, что Деррилд не может оставить его в своем доме по ряду причин, и одна из них - белокурая девушка, находящаяся сейчас в соседней комнате. Приладив мешок и убедившись, что может без труда дотянуться до вложенного в заплечные ножны меча, юноша еще раз спрашивает:
      - Так, по-твоему, лучше Герхарда не найти?
      - Только Герхард ездит в Фэрхэвен регулярно и только он зарабатывает на этих поездках деньги. Каким способом - ведомо разве что демонам, так что советую тебе держаться настороже. Но если он наймет тебя, ты поедешь верхом, а это быстрее, чем топать на своих двоих. И дешевле, чем платить за фургон, - Деррилд пожимает плечами, повторив еще раз: - Будь осторожен, приятель, - и направляется к двери.
      Намек понят. Креслин делает шаг в том же направлении.
      - Отец? - на лестнице из кухни появляется Лоркас. - Креслин нас покидает?
      - Да, - отвечает юноша, хотя вопрос обращен не к нему. - Пора и честь знать; погостил - и в дорогу.
      - Тогда мне нужно попрощаться.
      Обойдя отца, она подходит к Креслину, обнимает его и целует прямо в губы, да так, что юноша отвечает на поцелуй, прежде чем успевает вспомнить о присутствии Деррилда.
      Когда она отстраняется, Креслин моргает.
      - До свидания... - голос ее нежен и печален: в интонации чувствуется уверенность - никакого свидания уже не будет.
      - До свидания, - эхом откликается неожиданно охрипший Креслии. Девушка стоит неподвижно, но когда он упавшим голосом еще раз повторяет: "До свидания", она стрелой взлетает вверх по ступеням.
      - Ну, пожалуй, тебе пора.
      Креслин кивает, бредет к двери и едва не спотыкается о порог.
      - Обратись к Герхарду.
      - Непременно.
      Дверь закрывается, едва он переступает порог. Креслин оглядывается на дом, но не видит в окнах ни одного лица.
      Деррилд предложил обратиться к Герхарду, и Креслин, за отсутствием каких-либо иных идей, намерен последовать этому совету. Юноша прекрасно понимает: хотя торговец принял его хорошо, взбреди ему в голову задержаться, хозяйское радушие живо сойдет на нет.
      Хайлин так и не вернулся, а оставлять записку не имеет смысла по причине неграмотности наемника.
      И хотя завтрак прошел в такой же душевной обстановке, как и вчерашний обед, небо над головой ясное и голубое, а Лоркас на прощание одарила его поцелуем, столь же целомудренным, сколь и волнующим, шаг юноши невольно замедляется, а серебро насвистываемых им дрожащих в утреннем воздухе нот покрывается тяжелой медью. В конце первого квартала Креслин поворачивает налево и продолжает путь вниз по склону, припоминая все сказанное (и не высказанное вслух) Деррилдом о Герхарде.
      Герхарда юноша находит неподалеку от впадения узкого извилистого ручья в реку. Если Деррилда можно назвать грузным, то Герхарда - просто пузатым: складки жира нависают над его широким кожаным поясом.
      - Как бы мне этого ни хотелось, я не могу позволить себе платить лишнему охраннику, - говорит Герхард, выслушав юношу.
      Креслин чувствует, что в этой фразе присутствуют и правда, и ложь, но в чем здесь ложь, а в чем правда, не знает. И выяснять не собирается.
      - Ладно, - говорит он. - Ты хотел бы иметь лишнего стража, а я попасть в Фэрхэвен. Ты платишь мне символическую плату - скажем, один медяк в день! - и я отправляюсь с тобой.
      - Все равно накладно. Лошади у тебя нет, а сам ты наверняка ешь как лошадь. Вы, тощие, на один лад: все обжоры.
      Креслин пожимает плечами и поворачивается.
      - Ну ладно. Бери вон ту мышастую кобылу. Тебе надо будет погрузить мешки в большой фургон. Но имей в виду: разобьешь что-нибудь - вычту из платы.
      Креслин кивает. Он полностью отдает себе отчет в том, что прижимистый торговец наверняка отыщет предлог не заплатить, но цель Креслина состоит в том, чтобы добраться до Фэрхэвена и присмотреться к тамошним хваленым магам. Кто знает, возможно, там найдется место и для него. Ну а поденная плата не так уж важна для человека, имеющего при себе дюжину золотых из кошелька убитого разбойника. Их было больше, но, уходя от Деррилда, Креслин сунул пару монет в торбу Хайлина: худощавому охраннику деньги всяко не помешают.
      Мысли Креслина вновь обращаются к Фэрхэвену. Удастся ли там выяснить, кто он таков и какая судьба его ждет? Или же, бежав из Западного Оплота вслепую, он так и останется слепым? Юноша качает головой. Ну а если ему не найдется места в Фэрхэвене, куда еще можно податься? Уж конечно, не назад, в Сарроннин! А вот герцог Монтгренский, вполне возможно, не откажется от лишнего воина.
      Когда Креслин снимает лишние вьюки с мышастой кобылы, появляется еще один толстяк. Такой же жирный, как Герхард, и еще более неряшливый: в нечищеных сапогах и заляпанной жиром кожаной безрукавке поверх такой линялой рубахи, что установить ее первоначальный цвет решительно невозможно.
      - Ты нанялся в охрану? Как тебя звать?
      Юноша поворачивается к нему:
      - Креслин. А тебя?
      - Зерн меня звать. Ты у меня под началом. Зачем вьюки снимаешь?
      - Герхард велел перегрузить их на фургон. А лошадь он отдал мне под седло.
      - Ладно. Заканчивай поскорее. Мы уже опаздываем.
      Креслин окидывает два перегруженных фургона, двух вьючных мулов и двух других охранников оценивающим взглядом.
      XXIX
      Бледно-серый гранит дороги только что не блестит: при ярком солнечном свете под определенным углом зрения гладкий камень кажется чуть ли не белым. При этом массивные плиты подогнаны одна к другой почти без зазоров, ровнее, чем мраморная облицовка многих дворцов. Достаточно широкая, чтобы пропустить в ряд более двух фургонов, полоса дороги тянется строго с запада на восток, так, что в полдень никакие тени не падают на ее поверхность.
      После уплаты пошлины дорожным стражам на таможенном посту фургоны Герхарда с утрамбованной глины Кертанского тракта перекатились на гладкий гранит.
      Деррилд о пошлинах не упоминал, но для Креслина связь экономики и военной политики чародеев достаточно очевидна. Такая ровная, прямая дорога сама является своего рода оружием, ибо позволяет перебрасывать кавалерию через горы и холмистые равнины несравненно быстрее, чем по беспутью или по извилистым, размываемым большакам Кертиса и Галлоса. И хотя эта дорога не пересекла еще Рассветные Отроги, поговаривают, будто маги упорно продвигаются вперед. Ходят слухи, что настанет - и скоро! - тот день, когда даже неприступные Закатные Отроги, и те покорятся им.
      Но почему власти Кертиса позволили магам проложить дорогу по своей земле? С этим вопросом Креслин обращается к Зерну.
      - Кто знает? Герхард вроде говорил, да я запамятовал. Что-то насчет десятины; будто бы тутошняя казна имеет доход со сборов. Ну и возможность прохода войск... - Зерн кривится и подозрительно осведомляется: - А тебе-то, красавчик, какое дело?
      - В общем-то, никакого. Просто я впервые в жизни вижу, чтобы за проезд по дороге брали деньги.
      - Ручаюсь, в том захолустье, откуда ты родом, таких дорог нет.
      - Ты прав, - соглашается Креслин. - Таких я действительно не видал.
      А сейчас видит и невольно отмечает не только совершенство замысла и воплощения, но и наличие уже знакомой ему белой порчи. Правда, не везде и не в самом мощении: ею пронизаны низкие каменные стены на тех участках, где дорога проходит через холмы.
      - Там небось вообще приличного большака не сыщешь?
      - Ну... может, и так, - рассеянно откликается юноша.
      - А той игрушкой, что у тебя на спине, ты пользоваться умеешь?
      - Вроде как умею. Пару раз случалось, - все внимание Креслина по-прежнему обращено к дороге: он отмечает не бросающиеся в глаза детали. В частности то, что полотно дороги проложено ниже окружающих холмов, видимо, на надежной каменной основе.
      - Случалось, говоришь? А на кого ты работал?
      - На купца по имени Деррилд.
      - Да? А с кем?
      - С Хайлином.
      - А... постой! Это такой тощий, носатый малый, недавно вернувшийся из Сутии?
      - Ну. Я присоединился к ним на обратной дороге.
      - Дерьмо!.. Слушай, я тебя ни о чем не спрашивал. Ладно?
      - Как хочешь, - Креслин все еще сосредоточен на дороге и белой порче.
      Зерн отстает. Он придерживает коня до тех пор, пока не оказывается рядом с ведущим фургоном, где рядом с возницей восседает Герхард.
      Креслин, до которого наконец, доходит странность случившейся перемены, касается ветров, и легкие воздушные потоки даже сквозь белый туман доносят до него обрывки разговора:
      "...знаешь, кто он такой? Убийца!.. Я о нем рассказывал. Тот самый малый, что в одиночку разделался с шайкой Фрози..."
      "...думал... может быть..."
      "...опасен..."
      "...навряд ли... Скорее опасен для любого, кто вздумает на нас напасть. Охрана надежная и... - Герхард гогочет, - дешевая..."
      "...как это - нападет? Ведь..."
      "...все, забудь!.."
      Креслин рассеянно увеличивает расстояние, отделяющее его от фургона. Поля юго-восточного Кертиса уже уступили место лесистым холмам, теснящимся теперь по обе стороны дороги. Она проложена по холмам пониже, а в некоторых местах кажется просто прорубленной сквозь утесы. Почувствовав на себе взгляд, Креслин вскидывает глаза, но птиц не видит: ни белых, ни каких других.
      Цокают копыта, стучат колеса, фургоны, груженные мешками и ящиками невесть с чем, катятся по гладкому граниту на восток, к белому городу. Спустя некоторое время охранник по имени Питлик подъезжает к Креслину и предлагает поменяться местами. Юноша соглашается, но и следуя за фургонами, в хвосте каравана, он продолжает чувствовать над собой пристальный надзор невидимых наблюдателей.
      XXX
      Своим чередом фургоны подкатывают к очередному повороту и очередному таможенному посту: разница лишь в том, что дорога, на которую предстоит свернуть, тоже вымощена гранитными плитами.
      Герхард вступает в разговор со сборщиком пошлины, начальником белодоспешных стражников. Выслушав купца, тот кивает и жестом позволяет ехать дальше.
      Взгляд Креслина скользит вверх по пологому склону. Поблизости от дороги нет ни деревьев, ни даже кустарников, и склоны ближних холмов, почти до половины своей высоты, покрыты только травой.
      Сознавая свое невежество в области прокладки дорог, юноша все же задумывается над тем, почему эта дорога проложена не выше, а ниже окружающей местности. При том, что строители предусмотрели возможность отвода талой или дождевой воды: вдоль правой обочины тянется выложенный камнем дренажный канал.
      Он хмурится. Военное значение тракта очевидно, но какой смысл строить стратегическую дорогу так, чтобы враг мог укрыться на господствующих над ней высотах?
      Но ответ находится, и он удовлетворенно кивает. Чародеи, надо полагать, опасаются не лучников, а других чародеев. Способных, например, метать стелющийся огонь - скорее всего, именно по открытой местности. Даже ему, Креслину, не так-то просто направить ветры на эту дорогу. Но при всем этом он подозревает, что Эмрис или Хелдре не составило бы особого труда обратить особенности дороги против ее строителей.
      - Едем прямо! - орет Герхард. - Там, впереди, торговая стоянка.
      Креслин направляет свою мышастую кобылу туда, куда указал жирный торговец. Теперь он едет на север, и солнце греет его спину. Менее чем через кай перед ним открывается площадка, заставленная палатками и шатрами разнообразнейших размеров и форм, многие из которых залатаны подчас самыми неподходящими тканями.
      - Питлик! Дуй туда, подбери местечко. Ты знаешь, что нам нужно. Эти проклятые маги со своими правилами... - Герхард понижает голос. Креслин пытается подслушать, но слова кажутся бессвязными и лишенными смысла.
      - Зерн!
      - Да, почтеннейший, - старший охранник приноравливает ход коня к скорости фургона и наклоняется к торговцу.
      "...как только получим пропуска... Питлик... местонахождение... Уплатим среброглав..."
      "...до того как отправимся в путь?"
      "...не раньше, чем ты получишь таргю..."
      Креслин напрягает слух, но перестук колес и скрип осей все равно заглушает голоса.
      "...заплачу ему... ладно... и серебряник сверху..."
      "...серебряник... я... мы..."
      "...хочешь оказаться на его месте, Зерн?"
      "...таргю... Я не стал бы биться об заклад..."
      "...таргю..."
      "...ладно..."
      Размышляя о том, кем или чем является загадочное "таргю", Креслин направляет мышастую кобылу навстречу сутолоке и гомону торговой стоянки. К нему подъезжает Зерн.
      - А почему мы не едем прямо в город? - интересуется юноша.
      - Нельзя. В Фэрхэвене разрешается продавать только снедь, всем прочим торгуют только местные жители. В этом городе торговцев не жалуют.
      - Что, туда и попасть нельзя?
      - Ну, приятель, этого я не говорил, - гогочет Зерн. - Добро пожаловать, если хочешь расстаться со своими денежками. Можешь посмотреть. Попасть-то можно, только зачем? В разговоры с чужаками местные почти не вступают. Выпить там не с кем, игр не водится, а тамошние девчонки... об этом тоже забудь. Нечего там делать, кроме как болтаться по улицам. Опытные люди туда не ездят.
      - Стало быть, все обходятся стоянкой?
      - Да, здесь есть все, что надо.
      В том, что здесь есть все, что нужно ЕМУ, Креслин сомневается, но оставляет свои сомнения при себе. У очередного поста они останавливаются и ждут, когда Герхард оплатит въезд на, площадку.
      - Пропустить! - командует стражник, и перегораживающий дорогу брус поднимается.
      Креслин едет за Зерном, стараясь не чихать: конские копыта поднимают в воздух легчайшую пыль. Преодолев несколько сот локтей по извилистому проезду между палатками, Зерн указывает на красно-золотой флаг над небольшим возвышением с северной стороны площадки. Флагом машет Питлик, и фургоны поворачивают к нему.
      Спустя несколько мгновений Герхард уже выкрикивает распоряжения:
      - Берите ту большую палатку, разворачивайте, ставьте...
      Зерн присоединяется к Питлику, передав поводья своего коня Креслину. Тот, в свою очередь, привязывает обеих лошадей - и свою, и Зернову - к коновязи, но расседлывать пока не спешит. Выбранное Питликом место находится в северной части площадки, на небольшой, локтя в три, возвышенности. Границу торговой стоянки обозначает изгородь из жердей, за которой лениво вьется ручей. Креслин обозревает море палаток, прислушивается к гулу голосов, но все, что ему удается уловить, связано с торговлей и наживой.
      - Дары моря, лучшие по эту сторону Закатных Отрогов!
      - Пряности и приправы! Любые пряности, какие вы можете пожелать!
      - Огненное вино! Только у нас настоящее огненное вино!
      Бывший консорт утирает вспотевший лоб и смотрит на фургоны Герхарда. Торговец еще отдает приказы, но Зерн уже направляется к Креслину с кожаным мешочком в руке.
      - Вот... тебе... - Зерн говорит запинаясь, словно силится повторить заученные, но вдруг вылетевшие из головы слова.
      - Работа закончена?
      Зерн кивает:
      - Да. Вот наградные. Полсеребряника сверх уговора.
      - Щедро. Стоит пойти и сказать спасибо Герхарду, или за это следует благодарить тебя? - приступ тошноты не мешает Креслину сохранить невозмутимую физиономию.
      - Я ни при чем... - Зерн прочищает горло. - В общем, удачи тебе.
      - Спасибо.
      Креслии крепит заплечные ножны к котомке и забрасывает ее за спину вместе с мечом. Под пристальным взглядом Зерна.
      Перед тем как отойти от фургонов Герхарда, возле которых Питлик возится с бесформенной палаткой, Креслин сует монеты в кармашек на своем поясе. Заработок ему кстати: некоторое время не придется разменивать золотые Фрози и уж тем паче обращать в монету звенья золотой цепи.
      - Несравненные изделия гончаров Спидлара. Лучшая пурпурная глазурь из Сутии!
      - Только взгляните! Моя бронза не уступает в твердости стали!
      Похвальба оружейника вызывает у Креслина усмешку: любой самой лучшей бронзе никогда не сравниться с доброй сталью Западного Оплота. Он поднимает глаза, рассматривая снующих между палаток людей. Менее чем в десяти шагах от него стройная черноволосая женщина в почти прозрачном шелковом одеянии следует за худощавым мужчиной с большими закрученными усами. Она закована в цепи, такие тонкие и легкие, что могли бы сойти за украшение. И все же это настоящие железные цепи. От нее исходит ощущение печали. Встретившись с Креслином глазами и заметив его серебряные волосы, незнакомка едва заметно качает головой и произносит несколько слов. Расслышать их ему не удается. Затем цепь увлекает ее за усатым мужчиной, который даже не оглянулся.
      Креслин сглатывает. Он видит невидимую другими белизну в ловушке холодного железа, и от этого холодком пробирает его самого.
      - Лучшая древесина! Кедры из Хидлена! Сосна из Слиго!
      - Целебные бальзамы! От любых хворей!
      Юноша не успевает отойти от фургонов и на десяток шагов, когда перед ним появляется белокурая, щедро одаренная телом женщина в прозрачном, ничего не скрывающем наряде. Эту богиню любви сопровождает мужчина, который, что бросается в глаза сразу, выше Креслина, наверное, на целый локоть. Взгляд юноши отмечает запястья толщиной в кровельную балку.
      - Паренек с запада... - гортанный голос и завлекающая улыбка явно предназначены для него. Красотка ступает вперед, и Креслина окутывают запахи: запах риалла и запах женщины. Она делает еще шаг.
      Креслин выжидает, присматриваясь к соскам на высокой, полной груди и пухлым, красным губами...
      "Идиот!"
      Откуда появляется эта мысль, Креслину неведомо, но он моргает и заставляет себя увидеть больше, чем доступно обычному зрению.
      А в результате с трудом сдерживает рвоту. Женщина не безобразна, но клубящаяся вокруг нее белизна подсвечена красноватым заревом, источающим зло.
      - Ага, выходит, он может видеть больше... чем следует, - голос тот же, но теперь в нем звучит то ли шипение, то ли свист: умей змея говорить, она, наверное, говорила бы так.
      Похоже, Креслин и эта странная пара сделались невидимыми; здоровенный рыночный стражник проходит менее чем в локте, не замечая их присутствия.
      Ощущая угрозу, Креслин начинает пятиться, но собственные мышцы отказываются ему повиноваться. Сопровождающий женщину великан ступает вперед, и его поступь сотрясает землю. У него меч, такой длинный и широкий, что им можно выворачивать валуны из земли. Но даже если для этой цели громадный клинок подходит лучше, чем для боя, юноше от этого не легче: дотянуться до своего оружия он не может. Однако мысли, в отличие от тела, ему повинуются. Креслин, потянувшись ими к ветрам над головой, нащупывает тончающую линию, связывающую их с бурями и громами, бушующими над Крышей Мира...
      - Бейся, среброкудрый малыш. Я люблю смотреть, как дерутся мужчины.
      Остановившись, великан берется за рукоять своего тяжелого меча. Креслин напрягается и, ухватившись за дальние напоенные снегом и градом тучи, притягивает к себе струи ледяного воздуха.
      Неожиданно и страшно завывает ветер. Юноша слышит, как начинает хлопать парусина шатров, и чувствует, как над головой сгущается туманное облако.
      Рот женщины открывается в беззвучном крике, когда ярость направленных Креслином ветров обрушивается на пронизывающую ее белизну. Где-то вспыхивает молния, крупные градины начинают барабанить по парусине.
      - А-а-а-а!.. - истошный крик на миг перекрывает шум ветра, и белизна исчезает.
      В тот же миг Креслин сбрасывает оцепенение и выхватывает из-за спины клинок. Как и гигант, обнажающий меч над упавшей на землю оледенелой фигурой.
      Юноша движется стремительно, но и его противник удивительно быстр, так что сражаться и одновременно удерживать в повиновении ветра Креслин не в состоянии. Он увертывается, стараясь, чтобы его клинок лишь скользил по вражескому мечу, ибо отбивать столь сокрушительные удары ему не по силам.
      Каждый удар отдается болью в его руке. Она немеет, держать меч становится все труднее. Предвкушая победу, великан заносит клинок для решающего удара, но Креслин опережает его стремительным выпадом. Гигант тупо смотрит на юношу и падает.
      - Кому это там досталось? - слышится чей-то голос.
      - Таргю и ее спутнику.
      Даже не вытерев меча, Креслин вкладывает его в ножны, подхватывает оброненную котомку и, пригибаясь за палатками, спешит к дороге. Смерть здоровяка-меченосца вряд ли огорчит торговцев. Таргю - другое дело, но выбора у него так или иначе не было.