Но женщина по имени Рибэ, одна из властвующих низшего ранга, не удовлетворилась вновь, и сказала:
      - Демоны не посягают ни на владения, ни на жизни наши, однако же вы, властвующие, готовы пожертвовать детьми нашими и детьми детей наших лишь потому, что те демоны не таковы, как мы.
      - Не может быть мира меж ангелами и демонами ни на своде Небес, ни в бездне ада, - возглаголил серафим, опоясывая чресла верных своих мечами звезд, каковые суть солнца, и вручая им копья зимы, мир выстужающей.
      - Ты утверждаешь, будто мир невозможен, однако ж он длился до сего дня, и почему не может продлиться долее, я от тебя не слышала, упорствовала Рибэ.
      Великий гнев охватил серафимов, и ярость объяла херувимов, и собрали они мужчин сонма ангельского, дабы те призвали женщин к покорности. И сотворили они белый туман, каковой, как рассказывают, открывал истинную суть, суть внутреннюю всякого, будь он мужчина или женщина, ангел или смертный. И всех ангелов окутали белые облака.
      Но меньшие из ангелов, кои были женщинами, под водительством Рибэ вырвались из круга облачного и собрали пожитки свои и детей своих на колесницы свои, покинули Небеса, бежав от властвующих.
      Властвующие же, херувимы и серафимы, собрали оставшихся и, вооружив их мечами звезд, каковые суть солнца, и копьями зимы, меж звезд пребывающей, обрушили мощь ночи на демонов света.
      Меж солнц, каковые суть звезды, и сквозь глубины зимы, оные звезды разделяющей, преследовали они демонов света и тех ангелов, что покинули Небеса. Но демоны света противустали им и воздвигли башни зеркальные, башни света слепящего, и те башни отражали мощь звездных мечей и копий зимы, и отражали удары их, и обращали те удары против наносивших их.
      И померкли звезды, и свод небесный, звезды сии державший, заколебался, и даже тьма межзвездная содрогнулась пред грозным могуществом херувимов и серафимов. Ветры перемен взревели над ликом вод, вычерчивая письмена огненные.
      Но демоны света, не устрашась, укрепились в башнях своих и твердо стояли против ангелов. Снова содрогнулся небесный свод, и на сей раз так, что звезды, каковые суть солнца, низверглись в бездну зимы, и твердь Небес прорвалась во многих местах и была охвачена пламенем, и дым смертоносный от того пламени исходил. И в чаду от того пожарища погибли и херувимы, и серафимы, и присные их, и без числа демоны света, кроме самых могучих, укрывавшихся в башнях.
      Из сонма же ангельского уцелели последовавшие за Рибэ, и оная, будучи низшей из властвующих, осталась высшей из уцелевших и единственной спасшейся из правителей ангельских. Но когда свод небесный горел и рушился, бежавшие с ней пали на Крышу Мира и, собрав ветра, дабы устроить себе убежище, стали ждать, когда минует зима.
      Но тщетно, ибо в память о падении ангелов, зима на Крыше Мира пребывает всегда.
      Тогда же, утвердившись на земле, Рибэ направила своих последователей в южные земли и на западные пути и наставляла их так: "Помните, откуда пришли вы и каков был путь ваш, и никогда впредь не допускайте ни одного мужчину в число властвующих, ибо из-за них пали ангелы. И да пребудет завет мой с вами вовеки". КНИГА РИБЭ. Песнь 1, часть 2. (Подлинный текст.)
      XX
      Приземистое, с толстыми каменными стенами и крутой крышей из серого шифера, здание постоялого двора едва выделяется на фоне сугробов. Креслин, чьи серебряные волосы скрыты под капюшоном из промасленной кожи, стоит у обочины.
      Из двух дымовых труб поднимается белесый дым, тут же сносимый ветром и растворяющийся где-то позади трактира, среди заснеженных холмов и оседлавших их туч.
      По покрытой утоптанным снегом долине разносится конское ржание. Чьи же это лошади, поставленные в стойла среди бела дня? Надо думать, на постоялом дворе остановились всадники, проехавшие по дороге незадолго до Креслина. Пожав плечами и глубоко вздохнув, юноша направляется к низкому строению, над которым все так же поднимается уносимый ветром дым. Между гостиницей и дорогой не видно ни души.
      Дощатый, скрепленный брусьями настил у левого крыла скрипит и покачивается, когда на нем, остановившись под нависающим краем кровли, появляется грузная фигура. Человек смотрит на Креслина и ждет.
      Креслин идет по вымощенной камнем тропе и останавливается примерно в двадцати локтях от забора, почти скрытого под снегом. Снег этот сметен с двух ведущих к зданию дорожек. Одна, пошире, отмеченная отпечатками копыт, тянется налево, к широким воротам, что виднеются позади одинокого здоровяка. Другая, узкая, но выстланная плитняком, заканчивается у главного входа.
      Креслин бросает взгляд сначала налево, откуда тянет запахом конюшни, а потом направо, где над закрытыми двойными дверями прибита табличка с облупившимся изображением чаши и кубка.
      - Кого там принесло? - слышится из-за дверей.
      - Какого-то заморыша, - басовито отвечает невидимому собеседнику рослый толстяк. - Слишком хил, чтобы блуждать по Отрогам в одиночку, зато вполне годится на поживу Фрози.
      Слова на языке Храма произносятся с ударением на первом слоге; как учили Креслина, в такой манере разговаривают вольные торговцы. Рука торговца небрежно покоится на рукояти тяжелого поясного ножа.
      Дверь распахивается, и на пороге появляется худощавый малый в овчинном тулупе.
      - Нах! Одежка на нем вроде своя, а висит мешком. Не иначе как исхудал в дороге.
      Из-за спины худощавого торчит рукоять. Он, как и Креслин, носит меч в заплечных ножнах, но его клинок подлиннее.
      Взгляд Креслина перебегает с одного незнакомца на другого.
      - Тощий, да и в кости не широк, - грохочет здоровяк, делая шаг вперед.
      Не зная, как следует держаться, Креслин вежливо кивает:
      - Да, одежда моя. А кто такой Фрузи?
      - Фрози, - поправляет его торговец. - А разбойник, вот он кто.
      По плитняку узкой дорожки Креслин приближается к дверям. Худощавый малый не трогается с места.
      - Прошу прощения, - спокойно произносит юноша.
      - Мальчонка, по крайней мере, воспитан, - со смешком замечает толстяк.
      Худощавый молча изучает Креслина.
      Юноша отвечает ему столь же пристальным взглядом, подмечая усы на узком лице, суровые серые глаза, а также то, что одежда на его груди и животе топорщится. Не иначе как под овчиной у него панцирь. А на поясе, в дополнение к мечу за спиной, короткий нож.
      - Младший сын?
      Обдумав вопрос, Креслин кивает:
      - Вроде того. Короче говоря, мне пришлось уйти из дому.
      По существу, он не лжет. Хотя ему не по себе даже от полуправды, юноша подавляет свои чувства, продолжая наблюдать за худощавым. Ибо из двоих незнакомцев более опасен именно этот.
      - Клинок?
      - Мой.
      Перед тем как повернуться, худощавый еще раз буравит Креслина взглядом.
      - Хайлин, ты собираешься его впустить? - ворчливо спрашивает торговец.
      - Не хочешь пускать, так не пускай сам. Он для тебя не опасен... во всяком случае, пока ты не сунешь нос не в свое дело.
      - Ладно, сам так сам, - торговец вразвалку направляется к Креслину. Ну, мальчонка... Как тебя сюда занесло?
      - Направляюсь на восток, сюда завернул по дороге. А теперь позвольте...
      Креслин огибает торговца и делает шаг к входной двери.
      - Я не закончил! - тяжелая рука хватает юношу за плечо.
      Спустя мгновение Креслин обнаруживает, что занятия со стражами не прошли даром: тело отреагировало прежде, чем он успел о чем-то подумать.
      - Я сверну тебе башку... - бормочет валяющийся у его ног торговец.
      - Это вряд ли, - слышится новый голос. На пороге, в проеме открытых дверей, стоит плотного сложения седовласая женщина. - Парнишка старался вести себя вежливо, а тебе, Деррилд, приспичило распустить руки. Что не свидетельствует о большом уме. Твой человек не советовал тебе связываться с пареньком, потому что, в отличие от тебя, сразу распознал в нем бойца. Молодой - не значит неумелый.
      Она повернулась к Креслину:
      - Что же до тебя, юноша, то ты неплох и с виду, и в рукопашной. Однако гостеприимство на постоялых дворах стоит денег.
      - Я не хотел неприятностей, хозяйка, - с полупоклоном произносит Креслин. - Каков здешний тариф?
      Он говорит на языке Храма, понимая, что его произношение сильно отличается от говора торговца.
      - Тариф? - озадаченно переспрашивает женщина.
      - Ну, сколько причитается за еду и пристанище?
      - А, плата... Четыре серебряника за комнату и один за обед.
      Пока еще юноша может позволить себе подобные траты, однако, понимая, что сумма весьма высока, всем своим видом выказывает удивление:
      - Пять серебряников?
      - Да, недешево. Но мы должны покупать припасы.
      - Хозяйка, три - это уже вымогательство, а пять серебряников откровенный грабеж. Даже в том случае, если за эти деньги меня поселят в комнате, достойной королевы.
      По лицу женщины пробегает улыбка - возможно, ей понравились его слова.
      - Ради такого смазливого личика, как твое, я готова ограничиться вымогательством, причем с возможностью окунуться в горячую ванну. Постояльцев нынче немного, так что ты даже сможешь спать один, хотя... она меряет его пристальным взглядом.
      - Ванну, - презрительно хмыкает вставший на ноги торговец, - женская блажь, вот что это.
      - Ванну и питание? - уточняет Креслин, стараясь не обращать внимания на выразительный взгляд женщины.
      - И питание. Только без горячительных напитков, - хозяйка берется за метлу и уже более суровым тоном добавляет: - Но деньги вперед.
      Креслин смотрит на облака над головой и кивает.
      Впустив юношу и закрыв обе створки дверей, женщина ждет, пока он выуживает из кошелька три серебряные монеты. Он радуется тому, что монеты более крупного достоинства зашиты в тяжелый дорожный пояс.
      Хозяйка отводит его в комнату, где имеется двуспальная кровать, узенький, в две пяди шириной, стол и фитильная лампа.
      Каменный пол ничем не застелен, а единственное окошко больше походит на щель.
      - Смотри, тут есть даже подушка и покрывало! - восклицает седовласая содержательница постоялого двора.
      - Ты упоминала ванну.
      - Да, ванна прилагается к комнате.
      - А к ванне - хорошее полотенце, - добродушно дополняет Креслин.
      - Да ты разоришь заведение, молодчик!
      - Может быть, стоит начать с купания? - произносит Креслин, чувствуя, что весь пропах потом.
      - Как пожелаешь.
      Пропустив мимо ушей предложение оставить вещи в комнате, юноша следует за хозяйкой с заплечным мешком и мечом. Ванная комната заставляет его вспомнить о презрительном хмыканье грузного торговца: она представляет собой крохотное помещение с двумя углублениями в каменном полу, куда струится вода из подземного горячего источника. От нее исходит запах серы, но такие мелочи ничуть не омрачают радости юноши. Первым делом он достает бритву и сбривает свою щетину, ухитрившись порезаться всего пару раз. Вымывшись сам, Креслин стирает и как можно суше отжимает пропотевшее нижнее белье, надевает вынутую из котомки чистую смену, облачается в кожу и возвращается в свою комнату.
      Заперев дверь изнутри, он развешивает полотенце и влажную одежду на нижней спинке кровати, бросается на постель и почти сразу засыпает.
      "Клинг... Клинг..."
      Звук колокольчика заставляет Креслина подскочить. Сколько же он проспал? Всю ночь? Сумерки за окном могут с равным успехом оказаться и вечерними, и предрассветными. Он садится, нашаривает огниво и зажигает лампу, после чего трогает развешенное на спинке кровати белье. Оно влажное, а до утра бы, пожалуй, высохло.
      Натянув сапоги и закинув котомку за спину, он отодвигает засов и выходит в смутно освещенный коридор.
      Из дюжины столов в обеденном зале заняты четыре. Креслин устраивается за маленьким столиком, рассчитанным на двоих, и кладет котомку на пол себе под ноги. Он старается не замечать пристальных взглядов давешнего торговца - тот сидит неподалеку за круглым столом. В компании с ним пребывают незнакомый рыжий бородач, хозяйка и еще трое мужчин, вооруженных мечами.
      Еще одна женщина, такая же седая, но в сравнении с хозяйкой гостиницы весьма худощавая, подходит к столу Креслина, вытирая руки о некогда белый фартук.
      - У нас есть тушеная медвежатина, пирог с дичью, эль и красное вино. Но вино за отдельную плату.
      - А что бы ты взяла сама?
      - А, особой разницы нет. За серебряник сверху можно получить пару бараньих отбивных.
      Юноша с серебряными волосами слегка улыбается, размышляя о том, может ли целый баран стоить больше серебряника.
      - Тушеное мясо и эль.
      - Это все?
      Креслин кивает. Женщина спешит на кухню, а он бросает взгляд на рыжебородого, торопливо опустившего глаза к своей тарелке с мясом. Скорее всего, как раз с бараниной. Один из мужчин-меченосцев, обладатель остроконечной бородки с проседью, перехватывает взгляд юноши, и Креслин вежливо улыбается.
      Другой меченосец, тот, что рассматривал Креслина у входа на постоялый двор, заводит разговор с торговцем. Деррилд сначала отрицательно качает головой, но потом кивает. Мужчина с клинком встает и подходит к столу Креслина:
      - Не против, если я на минуточку присяду? Меня звать Хайлин, служу у Деррилда в дорожной охране. А Деррилд - купец.
      Еще не дождавшийся своего мяса, Креслин жестом указывает на потертый стул напротив.
      - Ловко ты разделался с Деррилдом.
      - Это я от неожиданности, - отвечает Креслин, еще не освоившийся с языком Храма. - Дело того не стоило.
      - Ты, как я понимаю, с далекого запада?
      Юноша лишь поднимает брови, ничего не подтверждая и не отрицая.
      Хайлин пожимает плечами:
      - На Храмовом ты лопочешь, как некоторые ребята из Сутии, но у тебя светлая кожа, а таких волос - чтобы как настоящее серебро! - я и вовсе никогда не видал.
      - Я тоже, - смеется Креслин, хотя ему приходится подавлять тошноту. Это ложь. Такие же волосы у Ллиз и... были еще у одного человека.
      - Мы держим путь в Фенард, а потом в Джеллико. Деррилду не помешает еще один клинок. Он малый прижимистый, и больше медяка в день из него, пожалуй, не вытрясти, но зато у нас найдется лишняя лошадь. Берлис остался в Керлине, - худощавый собеседник опускает глаза и, помолчав, добавляет: По-моему, это лучше, чем плестись пешком. И уж всяко быстрее.
      - Тебя что-то тревожит? - темные круги под глазами Хайлина указывают Креслину на снедавшее охранника беспокойство.
      - Меня? Да пропади я пропадом, с чего бы? Путешествие как путешествие: повозка, два вьючных мула, жирный торгаш и всего один клинок для охраны!
      - А нужно два? - уточняет Креслин.
      - Желательно. Всякому ясно, что купец с двумя охранниками везет драгоценности и благовония, но если охранник всего один, а вторая лошадь под пустым седлом - это порождает вредные мысли.
      Креслин не до конца понимает суть рассуждений своего собеседника, но главное ему ясно.
      - Предложение интересное.
      - Договорились. Жду тебя утром, со вторым колокольчиком.
      Юноша вновь поднимает брови.
      - Э, да ты, вижу, и впрямь из дальних краев. Второй раз в колокольчик звонят после раннего завтрака. Так принято на всех постоялых дворах у Отрогов. Во всяком случае, до Керлина - дальше на запад я не забирался.
      - Второй так второй, - кивает Креслин. Худощавый охранник начинает вставать, но задерживается.
      - Слушай, парень, а ты верхом-то ездить умеешь?
      - Лучше, чем топать пешком, - усмехается Креслин. Хайлин кивает, возвращается к столу Деррилда и вновь заводит с торговцем негромкий разговор.
      Креслин обводит глазами помещение, задерживая внимание на сидящем в дальнем углу - тоже в одиночестве - рослом темноволосом мужчине без бороды, но с усами. И тут же отводит глаза: одинокую фигуру окутывает незримый белый туман.
      Подумав о том, как должен выглядеть он сам со стороны, юноша едва удерживается от смеха. Было бы интересно взглянуть на себя чужими глазами и понять, так ли очевидны его неопытность и наивность для посторонних, как для него самого?
      - Белая птица и неизвестная женщина... потревожат кого-то сегодня ночью...
      Креслин вздрагивает: эти слова жгут его слух, но он не в состоянии распознать, чей голос их произнес. Но голос был мужской.
      С глухим стуком на стол перед ним опускается серая, с отбитым краем, кружка, наполненная чем-то напоминающим мыльный раствор. Худая прислужница уже отошла и теперь снимает с деревянного подноса еду для самой большой компании - женщины и трех мужчин с клинками. Явных выходцев с востока, из краев, где не чтут Предание.
      Рассматривая задымленный обеденный зал, Креслин неожиданно осознает, что он - единственный здесь мужчина, который начисто выбрит. Большинство постояльцев бородаты; лишь Хайлин и темноволосый малый в углу носят только усы. И оба они, похоже, наемники.
      Совпадение ли это? И имеет ли наличие или отсутствие на лице растительности какое-либо значение?
      Креслин осторожно отпивает эль. Его осторожность вознаграждается: благодаря тому, что глоток был крохотный, удается не поперхнуться этим горьким пойлом. В ожидании мяса Креслин ловит токи воздуха и обрывки разговоров сидящих за столами людей, которые ни за что не поверили бы, что их могут подслушать.
      "...ты что, не узнаешь амуницию стражей Оплота? Бьюсь об заклад, это женщина, прикидывающаяся парнишкой..."
      "...слышал, как говорит... нет, голос не женский..."
      "...ворожея сказала, что с севера подует холодный ветер..."
      Дым в помещении становится таким густым, что у Креслина слезятся глаза. Двое бедно одетых посетителей, шаркая изношенными сапогами, направляются к ближнему столу. Судя по запаху, это пастухи: пасут либо овец, либо коз.
      Сосредоточившись на разговорах, юноша рассеянно поводит ладонью, и дым отлетает от его глаз.
      - ...Ты глянь, глянь! - доносится низкий голос. - Дымина-то...
      Креслин поспешно отпускает разгонявший дым воздушный поток.
      - Чего дымина?
      - Да того... чтоб мне лопнуть...
      Юноша с серебряными волосами, едва не выбранив себя вслух за глупость, делает глубокий вздох и снова прислушивается.
      "...так приложил того здоровенного купчину! А к мечу и не прикоснулся".
      "...не иначе как из гильдии наемных убийц..."
      "...незачем тебе с ним и толковать, Деррилд. Заплати, вот и весь разговор. Такого охранника ты и за два золотых не сыщешь".
      Столь высокая оценка его способностей вызывает у Креслина легкую улыбку.
      "...что еще нужно магам, кроме всех земель между Рассветными и Закатными Отрогами..."
      "...благодарение свету... не придется возвращаться на Край Земли. И почему только думают, будто это место стоит того..."
      "...вот доберемся до Фенарда, дорогая, и там ты сможешь купить все, чего пожелаешь..."
      Глиняная, такая же неприглядная, как и кружка, миска с тушеным мясом водружается на стол со столь же бесцеремонным стуком. Из миски торчит гнутая оловянная ложка. Миска, похоже, с трещиной: на стол сочится коричневая подлива. К мясу подан ломоть не слишком свежего хлеба.
      Креслин берется за ложку. Хотя содержимое миски и не такое убийственно острое, как сарроннинское жаркое, густая подлива с перцем и множеством пряных трав начисто отбивает вкус того, что здесь выдают за медвежатину. Впрочем, Креслин не в претензии: после стольких дней сухомятки картофель, вялая морковка и волокнистое мясо в соусе кажутся вполне сносными. Правда, хлеб черствее того, что он нес в котомке, но с подливкой сойдет и такой.
      "...на мага не похож, слишком молод..."
      "...волшебник любого возраста может выглядеть так, как ему вздумается..."
      Креслин старается не реагировать на услышанное, но на всякий случай трогает ногой свою котомку и меч. Они под столом, на месте. Он крошит черствый хлеб в подливку, вычерпывает ложкой содержимое миски и запивает сомнительную медвежатину глотком сомнительного эля. Правда, маленьким глотком.
      Не допив кружку, юноша встает и забрасывает котомку за спину.
      - Ты уже поел? - осведомляется появившаяся невесть откуда прислужница.
      Понимая, что ее появление объясняется надеждой на ничем не заслуженную награду, Креслин, пряча улыбку, вручает ей медяк.
      - Премного благодарна, - служанка пытается придать голосу любезность.
      Отвернувшись от нее, юноша пытается проскользнуть мимо двух пастухов и ненароком задевает одного из них краем мешка.
      - Эй, ты! - малый с жиденькой черной бородкой смотрит на Креслина так, словно собирается встать.
      - Прошу прощения, - спокойно произносит Креслин. Пастух присматривается к его лицу, примечает за плечами меч и миролюбиво улыбается:
      - Ничего, ничего.
      Креслин кивает и идет дальше, к выходу.
      "...ишь, вежливый. Мягко стелет... как один из префектовых убийц..."
      "...а мне сдается, все-таки колдун..."
      Оставив позади обеденный зал, юноша направляется к своей комнате по освещенному единственной масляной лампадкой коридору с голыми каменными стенами. У дверей он останавливается и прислушивается, пытаясь уловить внутри чуждое присутствие, хотя сам толком не знает, кто и зачем мог бы туда забраться. Убедившись, что комната пуста, юноша открывает дверь. Судя по всему, в его отсутствие сюда никто не заглядывал: его парка с торчащими из карманов рукавицами по-прежнему висит на крючке.
      Он закрывает за собой дверь, задвигает засов и ставит мешок на пол неподалеку от кровати, чтобы в случае нужды легко дотянуться до меча. Присев на кровать, которая хоть и прогибается, но не скрипит, юноша стягивает сапоги, снимает кожаную одежду и раскладывает ее на столе.
      Ему уже надоело спать одетым, и то, что теплое одеяло вполне позволяет ночевать в одном нижнем белье, не может не радовать. Вспомнив о белье, он проверяет висящую на спинке кровати выстиранную смену: она еще влажная, но к утру подсохнет. Во всяком случае, в достаточной мере, чтобы можно было уложить в наполовину опустевший заплечный мешок. Удивительно, но каменный пол под ногами оказывается не таким уж холодным. Постоялый двор построен прямо над теплым источником.
      К тому времени, когда Креслин ныряет под одеяло и задувает фитилек лампы, глаза его слипаются.
      Просыпается он внезапно. В комнате царят кромешная тьма и полная тишина, но юноша чувствует: здесь кто-то есть. Присматриваясь из-под опущенных век, а заодно прибегая к иным, более изощренным методам, беглый консорт проверяет комнату. Засов на двери не тронут.
      Решившись действовать, он осторожно, словно ворочаясь во сне, перекатывается на бок. Впрочем, уверенности в том, что все это не сон, у него отнюдь нет.
      - Не стоит притворяться, - доносится низкий, с хрипотцой, женский голос. - Ты знаешь, что я здесь, а я знаю, что ты это знаешь.
      Теперь он видит сидящую на краешке кровати женщину в светлом одеянии. Цвета волос в темноте не разобрать, ясно лишь, что они, в отличие от платья, не очень светлые и поблескивают рыжеватыми искорками.
      Не без труда и по-прежнему без уверенности в том, что не спит, Креслин садится на постели.
      - А ты кто?
      - Можешь называть меня Мегерой.
      - Мегера? Странное имя.
      - Только для тех, кому неведомо, что кроется за Преданием, незнакомка пододвигается ближе. - Как жаль! Я твоя, а ты меня даже не знаешь.
      Хриплый голос звучит пугающе, но Креслин тянется к женщине, даже сомневаясь в ее реальности.
      - Но...
      Его руки срывают светлую ткань и чувствуют тепло обнаженного тела. Губы ее обжигающе горячи...
      ...После кромешной ночной мглы слабый свет предрассветных сумерек кажется чуть ли не ярким. Креслин проснулся. Он лежит на смятой, разворошенной постели. Один.
      Сощурившись, юноша осторожно озирается.
      Ночное видение исчезло. Креслин хмуро переводит взгляд со скомканного одеяла на запертую на засов дверь и узкое окошко. Темноволосая красотка исчезла, однако ни один живой человек не протиснулся бы в окно шириной в пядь, даже будь оно открыто. А упорхнув через дверь, она едва ли смогла бы задвинуть засов изнутри.
      Однако засов на месте, а под окном и на подоконнике полно нетронутой пыли. Он помнит, что, обнимая ее, вдыхал пьянящий аромат риалла, однако ни на постели, ни в воздухе не осталось и следов этого запаха. Неужто ему все приснилось?
      Вспоминая подробности, Креслин краснеет.
      Мегера - кажется, она назвалась так. И сказала что-то еще. Ночью ее слова казались ему многозначительными, чуть ли не зловещими, но рассвет почти изгнал услышанное из памяти. Однако не окончательно. Сосредоточившись, Креслин мысленно возвращается в темноту...
      "...за Преданием. Как жаль! Я твоя, а ты меня даже не знаешь. Так вот, жестокий чародей, как ни старайся, ни стремление, ни деяние не помогут тебе ускользнуть от меня, ибо я припечатана к твоей душе. И ты за это заплатишь..."
      Кто она? Как к нему попала? И за что он должен платить? Она сопротивлялась - но недолго - и разделила с ним ложе.
      Креслин сглатывает, не совсем веря в то, что смог... Да было ли это на самом деле?!
      Коснувшись ступнями пола, он осознает, что, видимо, спал, сбросив одело, и не замерз лишь благодаря шерстяному белью, которое не снял, приняв во внимание слова хозяйки, предупредившей, что ночи у подножия Отрогов холодные, даже при том, что постоялый двор хорошо отапливается. Однако его кожа помнит тепло тела незнакомки и... Даже наедине с собственными мыслями Креслин снова краснеет.
      Вдобавок, неведомо почему, его пробирает дрожь, и сердце сжимается, словно скованное льдом с вершин Закатных Отрогов.
      Мегера?
      Качая головой, юноша встает, подходит к тазику и плещет себе в лицо холодной водой. Вспомнив о теплой ванной в другом крыле гостиницы, он ежится, поджимает губы и выглядывает в узкое окошко, за которым раскинулся заиндевелый луг. И завершает туалет, умываясь не горячей водой, как вчера, а обжигающе холодной.
      Вытерев лицо и руки, он вешает полотенце на деревянный крюк у стола и начинает облачаться в тяжелую кожу. Со вторым колокольчиком его ждет встреча с Хайлином и Деррилдом.
      Уже натягивая сапоги, он рассеянно смотрит на подушку, но перед его внутренним взором, неизвестно почему, предстает зеркало.
      XXI
      Словно по контрасту со стылым сумраком предыдущего дня, утро занимается ясное. Задолго до пробуждения постояльцев в единственном разрыве между пиками отрогов уже появляется солнце, и его лучи падают прямо в узкие окошки "Чаши и Кубка".
      Выдыхая клубы морозного пара, Креслин отправляется на конюшню, желая взглянуть на предназначенного ему коня - гнедого мерина с зарубцевавшимся шрамом на плече, более рослого, чем боевые пони Западного Оплота, но не столь мощного. Креслин поглаживает скакуна по холке и проверяет сбрую.
      - Я так и не узнал твоего имени... или как тебя называть, если так оно лучше, - произносит Хайлин, помедлив перед тем как начать седлать своего мышастого коня, помоложе и покрупнее. - Скоро придет Деррилд, так что...
      - К его приходу я буду готов, - собираясь ехать верхом, Креслин все равно оставил меч за плечами. Таков был походный обычай стражей, носивших клинки на поясе лишь в особых, торжественных случаях. - А звать... зови меня Креслином.
      - Креслин... - худощавый наемник прокатывает звук имени под языком. Знаешь, Креслин, если бы не вчерашняя щетина, я мог бы принять тебя за одну из тех бесноватых стражей.
      - Бесноватых стражей?
      - А ты о них не слышал? О женщинах-воительницах с Крыши Мира, два года назад разоривших Джерлиалл?
      Разговаривая, охранник затягивает подпруги вьючного мула и прилаживает переметные сумы.
      - Джерлиалл? - название и вправду ничего не говорит Креслину. Он только теперь начинает понимать, что его знания о мире и людях очень и очень скудны.
      - Ты что, правда не слышал?
      Креслин молча кивает.
      - Кончайте болтать, пора трогаться! - бас Деррилда громыхает еще пуще, чем накануне. Свои слова торговец подкрепляет жестом: сначала тычет рукой в сторону Хайлина, а потом указывает на открытую дверь конюшни.
      Хайлин, в свою очередь, поворачивается к юноше:
      - Креслин, помоги-ка мне.
      Юноша, обойдя своего мерина, начинает подавать Хайлину мешки с грузом, а торговец тем временем выводит во двор мула.
      Пока Хайлин и Креслин вьючат второго мула, Деррилд укладывает мешки и ящики в повозку, беспрерывно бормоча:
      - Проклятая стужа! Какая тут, пропади она пропадом, торговля! Только законченный идиот может стать купцом!
      Креслин переводит недоуменный взгляд с толстого бородача на Хайлина.
      - Не обращай на него внимания, - проверяя упряжь, отвечает на невысказанный вопрос наемник. - Он без конца болтает сам с собой, но лишнего, будь спокоен, не скажет. К тому же не напивается и платит аккуратно, чего о многих не скажешь. Жизнь-то у торговцев нелегкая.
      - А что, у охранников легче?
      - В известном смысле - да. Нам-то платят независимо от того, выгорело ли у купчины дельце.
      Креслин хмурится: ему даже не приходило в голову, что на торговле можно не только заработать, но и потерять деньги.
      - А у него... большие доходы?
      - Точно не знаю. Деррилд передо мной не отчитывается. Но этим делом он занимается уже давно и имеет в Джеллико хороший дом. С конюшней. Сын у него тоже торгует, но ездит не так далеко, на север, в Слиго, или на юг, к Хидлену.
      - А как насчет востока? - интересуется Креслин, подавая напарнику последний мешок.
      - Ха... Там особо не разбогатеешь. Выгоду приносит риск, но с дорожной стражей магов не станет связываться даже сорвиголова, вроде Фрози.
      Хайлин затягивает последний ремень и под уздцы выводит мула из конюшни.
      - То же самое можно сказать и относительно запада. Между землями горных дьяволиц и владениями тирана грабежи нечасты. Там кто угодно может вести торговлю.
      - Торговлю! - насмешливо громыхает заканчивающий погрузку повозки Деррилд. - Это ж надо, гонять за двадцать кай телегу с капустой и называть это торговлей. Ха!
      Креслин, выдыхая пар, держит поводья обоих коней, и серого, и гнедого. Свой заплечный мешок он закрепил позади седла, между почти пустыми переметными сумами, в которых болтаются грубые, не иначе как предназначенные для лошадей, зерновые лепешки.