XXII

Экипаж громыхает по главной почтовой дороге, ведущей из Блийанса через Сутию на север, к порту Рульярт.

Мегера бросает взгляд вниз, на белый кожаный саквояж, заключающий в себе зеркало, и качает головой. Почему при использовании зеркала у нее выворачивается желудок? Имеет ли это отношение к жизненной связи? Она пытается вызвать знакомое ощущение белизны и чувствует, как начинает покалывать запястья. Хотя браслеты и сняты.

До сих пор ей трижды удавалось послать свою душу вдогонку за сребровласой мишенью, а один раз, дотянувшись со своего постоялого двора до того, где остановился он, – даже коснуться его сознания. Вспомнив об этом, женщина поджимает губы. Мужчины, пусть самые невинные, являются грубыми животными, и это сквозит даже в их мыслях.

Глаза ее пробегают по манжетам длинных, скрывающих рубцы на запястьях, рукавов, но голова кружится, мешая сосредоточиться. Действительно кружится или это всего лишь игра воображения? Может ли быть так, что временами ее сознание словно бы кружат ветры, те ветры, которые она может чувствовать, но которых не может коснуться?

– Нет! – срывается с ее губ. – Почему он, а не я?!

– Что-нибудь не так, госпожа? – спрашивает страж, склонившись к окошку кареты.

– Будь проклято Предание, если я знаю!.. – Мегера бросает в окно испепеляющий взгляд, глаза ее вспыхивают, виски взрываются болью.

Страж успевает убрать голову прежде, чем в окно ударяет язык пламени.

Стиснув зубы, Мегера силится разобрать заглушаемые стуком колес слова стража и возницы.

«...надо поосторожнее. Тиран, она ведь предупреждала...»

«...буду чертовски рад, когда доберемся до Рульярта. Чертовски!»

«...глянь-ка сюда, приятель. Смотри, что получает всякий, кто пытается нас остановить. Ха!»

«...чем скорее уберется на свой разлюбезный восток, тем лучше...»

«...успокойся. Радуйся тому, что тебя не послали за ее любовничком. Говорят, он стократ хуже...»

– Он мне не любовник! – Мегера шипит сквозь зубы, но в ее голове эти слова отдаются грохотом. – Будь ты проклята, сестрица!

Она вспоминает двух девочек, подсматривающих друг за дружкой во дворе, и к ее глазам подступают слезы. Тогда это была игра.

XXIII

Стук копыт эхом отдается от каменных стен ущелья даже когда каньон расширяется, открывая вид на темнеющие вдали холмы.

Едущий впереди Креслина Хайлин касается рукояти меча и напряженно подается вперед, словно силясь что-то услышать.

Юноша не понимает, почему наемник выглядит особенно настороженным именно сейчас, когда после почти трех дней плутания по извилистым горным тропам они наконец приближаются к холмистым равнинам Галлоса. Однако, признавая, что опыт этого человека всяко превосходит его собственный, юноша сосредоточивается и мысленно соединяется с ветрами, прежде всего с веющими близ выхода из ущелья в долину, заросшую кустами. От напряжения он покачивается в седле, на лбу выступают бусины пота, но усилие не пропадает даром.

– Хайлин... – произносит он, выпрямившись, хриплым голосом (у него пересохло в горле). – Там, внизу, за гребнем, прячутся двое или трое. Мы окажемся у них на виду, как только выйдем из-под защиты скал.

Острие клинка Хайлина направлено Креслину в грудь.

– Ты говорил, будто никогда не бывал в этих краях.

– Я и не бывал. Просто знаю, что там гребень, а за гребнем – люди.

Хайлин смотрит ему в лицо. Креслин ждет.

– Просто знаешь... Но откуда, пропади ты пропадом?!

Креслин пожимает плечами:

– Трудно объяснить... Бывает, я ощущаю присутствие людей, если возле них веют ветры. В какой-то мере из-за этого мне и пришлось уносить ноги.

Как и любая, пусть частичная ложь, эти слова сопровождаются приступом тошноты, и он поневоле задумывается: до каких пор ему мучиться даже из-за неполной правды, не говоря уж о настоящем вранье? Пот со лба попадает в глаза. Юноша жмурится, а проморгавшись видит, что Хайлин спрятал меч в ножны и ведет разговор с торговцем.

«...к тому же, и проклятый колдун...»

«...колдун... а вот проклятый ли...»

«...вот пусть и делает. Скажи ему...»

– Креслин! Ты с луком обращаться умеешь?

– Похуже, чем с мечом, – признается юноша без малейших признаков тошноты. – Но в цель обычно попадаю.

Хайлин протягивает ему лук – короче боевого пехотного, но подлиннее тех, какие обычно используют наездники.

– Коли ты знаешь, где засели эти разбойники или кто они там такие, так не можешь ли пробраться к выходу из расщелины и пустить стрелу за тот гребень? В том направлении, где прячутся эти парни...

– А толку-то? – непонимающе хмурится Креслин. – С такого расстояния вряд ли кого подстрелишь, стрела-то будет на излете.

– Главное, чтобы она угодила куда надо. Если эти прохвосты рассчитывали захватить нас врасплох, то после одной-двух пущенных в их сторону стрел очень даже призадумаются. А нам это в любом случае обойдется недорого.

Принимая лук и прикрепляя колчан к латунному кольцу у седла, юноша еще раз отмечает собственную наивную простоту. Ведь он не имеет ни малейшего представления о том, какого рода товар нанялся охранять. До сего момента ему даже не приходило в голову этим поинтересоваться.

Держась ближе к стене расщелины, он трогает коня по направлению к выходу в долину. Приблизившись на достаточное расстояние, он поднимает лук и стреляет вверх. Стрела летит по дуге. Сосредоточившись, Креслин следит за полетом. Стальной наконечник звякает о валун перед носом одного из затаившихся всадников.

– Демоны!

– Откуда стрела?

Голоса помогают юноше, коснувшись ветров, подправить полет второй стрелы. Падая сверху, она вонзается в чье-то мускулистое плечо.

– Проклятье! Бежим!

– Нельзя драться с тем, кого не видишь!

– Это бесы!

По каньону разносится стук копыт. Разбойники мчатся прочь, Креслин направляет гнедого обратно, к Хайлину и Деррилду.

– Как я понимаю, все в порядке, – произносит с улыбкой наемник. – Они ушли.

Креслин кивает:

– Я выпустил две стрелы.

– Попал?

– В одного попал, судя по возгласу.

Эти, мягко говоря, не совсем точные слова опять вызвали спазм желудка. «Кто тебя за язык тянул? – злится на себя юноша. – Не умеешь врать, так хотя бы помолчи».

– Ты вроде бы говорил, будто с мечом управляешься лучше, чем с луком. Или чего напутал?

– Нет, это правда, – слова вылетают сами, прежде чем Креслин успевает их удержать.

– Ну и ну! – вырывается у сидящего на козлах торговца. Хайлин на миг поджимает губы, потом кивает:

– Съездим, посмотрим. Так, для пущей уверенности.

За гребнем обнаруживаются отпечатки копыт (скорее всего, трех лошадей), обломанная стрела и на приземистом валуне – несколько темных пятен.

XXIV

Оставшуюся половину дня путники двигались по холмистой равнине от края Закатных Отрогов до плато, на котором расположен город Фенард. Креслин по большей части молчит, размышляя о своих удачных выстрелах, а также о том, насколько дальше простого умения ловить ветра простираются его дарования – если таковые вообще имеются.

Дважды за это время он видит белую птицу неизвестной породы, ранее встречавшуюся ему лишь в снах. Она кружит над его головой, но в обоих случаях ему не удается заметить ни как она появляется, ни как исчезает. Во второй раз – это происходит на каменном мосту, ведущем к северо-западным воротам Фенарда, – он качает головой.

– Ты прав, паренек, – замечает его жест Хайлин. – Женщины из Сутии говорят, что это чародейские птицы: их глазами за людьми следят колдуньи.

А та женщина, назвавшаяся Мегерой, – она тоже колдунья? Настоящее ли это имя, да и вообще, откуда она взялась? И за что ему предстоит платить?

Поежившись, юноша старается выбросить эти вопросы из головы. Эта Мегера наверняка ведьма, но что ей надо от него?

– Будь осторожен со здешними караульными, – предупреждает Хайлин. – При них лучше держать язык за зубами.

– Вот как?

– Ага, – подхватывает с козлов Деррилд, – им повсюду мерещатся лазутчики Белых, словно от суеты есть какой-то толк.

– Насчет Белых магов я почти ничего не знаю... – начинает Креслин.

– Не сейчас! – шепотом обрывает его наемник.

На дальнем конце моста путников встречает караул – трое затянутых в черную кожу стражников. Невысокая каменная стена тянется вдоль берега речушки, служащей городским рвом. Сразу за мостом находятся ворота.

Это наружная стена, внутренняя – впереди на добрый кай. Фенард выглядит крепостью, способной выдержать долгую осаду, однако Креслину никогда не доводилось слышать название этого города в связи со сколь бы то ни было примечательными военными действиями.

– По какому делу? – звучит вопрос начальника караула.

– По торговому, – отвечает Деррилд, и, со вздохом достав толстую кожаную папку, открывает ее на странице, где золотом поверх пурпурного воска вытиснена печать. – Вот печать префекта...

Караульный вежливо кивает.

– Ну и чем мы порадуем горожан нынче? Гашишем или порошком сновидений?

– Ага! Или вовсе дьявольским варевом! – фыркает Деррилд. – Да ничем подобным, почтеннейшие. Я привез всякие мелочи, вроде пряных семян риалла, склянок с церановым маслом да пурпурной глазури из Сутии, что в ходу у гончаров Джеллико.

– Сейчас посмотрим.

Караульные направляются к мешкам на повозке.

Деррилд, снова вздохнув, встает с козел и, со словами «Конечно, над бедным торговцем всякий рад покуражиться» развязывает самый большой мешок.

– Кто мне не верит, прошу убедиться самолично.

Караульный заглядывает в мешок. Купец слегка хлопает по мешковине, и над горловиной поднимается облачко пыли: сухой порошок, из которого производят глазурь.

«Ааппчхи... ААПППЧЧХХИ... АААПППЧЧХХИИ!!!»

Отскочив от мешка, караульный пытается прочихаться и унять струящиеся по щекам слезы.

– Ну вот... стало быть, порошочек... А тут, в этом тюке, у меня масло. В запечатанных склянках, потому как оно шибко едкое, – как ни в чем не бывало басит Деррилд.

«АППЧХИ... ЧХХИ...»

Торговец указывает на третий мешок:

– А здесь у меня...

– Ладно... ччххи... проезжай... аапчхи...

Хайлин, уставясь в землю, ведет мулов под уздцы мимо двух других караульных, один из которых – юнец не намного старше Креслина – прикрывает рот ладонью.

Однако Деррилд решается заговорить, лишь когда они уже приближаются к открытым и неохраняемым воротам во внутренней стене:

– Вот ведь болван, охота ему соваться не в свое дело. Сколько хорошего порошка пришлось извести попусту! И как таких дураков на ворота ставят?

– Его подчиненные – и те чуть со смеху не полопались! – вторит купцу Хайлин.

– А почему он не остановил нас силой и не устроил настоящий досмотр? – интересуется Креслин.

– Потому, что вздумай он нас задерживать, мы нажалуемся в гильдию и пригрозим, что впредь будем возить товар в Кифриен.

– А ему-то что? Если я правильно помню, Кифриен тоже в Галлосе.

– Верно, но плата городской страже начисляется с пошлин, собранных в городе. Кому охота терять заработок, да еще и объясняться перед префектом, с чего это он отваживает купцов от Фенарда.

– Кроме того, – добавляет Хайлин с лающим смешком, – многие купцы давно ищут повод, чтобы перенести основную торговлю в Кифриен. Во-первых, там теплее, а во-вторых, дальше от властей: ведь резиденция префекта здесь.

– А кто мешает ему перенести резиденцию?

– Думаешь, это так просто? – хмыкает наемник. – Как бы не так. Есть предсказание, будто бы Фенард будет стоять до тех пор, пока префект держит здесь свой двор.

Креслин поднимает брови.

– Конечно, это глупое суеверие, – замечает со скрипучих козел повозки Деррилд. – Однако правителям приходится считаться и не с такой дурью. Представь себе, переберется Васлек в Кифриен, а что потом? Горожане и солдаты решат, что падение города не за горами, и наверняка найдется проходимец, который этим воспользуется. Кто-нибудь непременно попробует расколоть северный Галлос и утвердиться в здешней цитадели. Вот тебе и война, а то и не одна.

– И все из-за верований? – качает головой Креслин.

– Не смейся над верованиями, парнишка, – громыхает торговец. – Взять хотя бы тех бесовок, стражей Западного Оплота. Эти проклятущие бабы слывут самыми свирепыми бойцами по обе стороны Закатных Отрогов, а почему? Отчасти потому, что свято верят в свое проклятущее Предание, в сказку о том, будто ангелы пали с небес из-за мужчин.

Креслин предпочитает промолчать. С его точки зрения, боевое умение стражей едва ли можно объяснить одной лишь приверженностью Преданию. Так считают люди, понятия не имеющие, сколь суровую подготовку проходят воительницы с Крыши Мира.

Долина между рекой и стеной распахана и засеяна, однако ни изгородей, ни крестьянских хижин нигде не видно. Креслин поворачивается в седле, оглядывается на реку и улыбается, поняв, что это один из элементов системы обороны. На реке наверняка есть дамбы, а в степах скрытые шлюзы, что позволяет в случае надобности быстро затопить эти поля, превратив их в непроходимые болота.

Копыта коней и мулов стучат по каменному мощению дороги, ведущей к следующим воротам. Проделанные в сложенной из гранита стене, подвешенные на мощных стальных петлях, они выглядят внушительнее предыдущих, но охраняются лишь парой часовых, причем не в проеме, а наверху, на стене.

– Двигаем к «Золоченому Овну», – говорит купец, – завтра день долгий, но ты, паренек с запада, сможешь малость подучиться. А, приятель?

– Подучиться? – растерянно переспрашивает Креслин, уже давно понявший, что полученное им в Оплоте образование далеко не достаточно.

– Он о тех пауках, какие могут преподать женщины, – смеется наемник. – Здешние красотки порой бывают весьма дружелюбны.

– Ага, – ворчит торговец, не глядя ни на одного из своих охранников, – а в благодарность за свое дружелюбие запросто могут выманить у тебя все, что имеешь, и кое-какую мелочь в придачу... Сворачивай туда, по второй улице. «Овен» будет слева, возле лавки столяра, не доезжая Большой площади.

Решительно не понимая, как он должен искать дорогу, ориентируясь по месту, до которого даже и не доедет, Креслин тянется к обдувающим его ветрам в попытке определить местонахождение помянутой Большой площади.

Площадь – действительно большая и наполненная народом – обнаруживается, но обнаруживается и кое-что другое. Невидимый обычным взором, но висящий над городом, как облако, красновато-белый дымок. Даже от мимолетного соприкосновения с ним у Креслина выворачивает желудок, так что ему, едва найдя площадь, приходится отпустить ветра.

Прежде чем рефлексы и навыки позволили ему совладать с головокружением, он заметно покачнулся в седле.

– Эй, ты в порядке?

– Все нормально, – тыльной стороной ладони юноша вытирает выступивший на лбу пот. Он действительно приходит в норму, однако, даже расседлывая копей и мулов возле конюшни «Золоченого Овна», не может не думать о странной пелене, окутавшей город.

Деррилд выходит из гостиницы с угрюмой физиономией.

– Давайте разгружайте мулов, – распоряжается он. – Кладовки для товаров вон там.

Креслин и Хайлин молча обмениваются взглядами.

– Завтра поутру, перед отъездом, вам придется вычистить стойла, – объявляет купец, в то время как оба охранника таскают мешки в чулан с крепкой, из обитого железом красного дуба, дверью.

– Мы в конюхи не нанимались, – бросает Хайлин, остановившись с мешком в руках.

– Знаю. За это получите дневную плату.

– Так и быть, но только на этот раз, – говорит худощавый наемник, передавая мешок Креслицу, который ставит его в дальний угол.

– Договорились, – вздыхает торговец, укладывая какие-то снятые с повозки небольшие пакеты и коробки. – Кладовка вроде надежная, – косится он на дубовую дверь, – но знаете что... Мешок с порошком глазури ставьте последним.

– Так, чтобы он упал, если дверь откроет кто-нибудь посторонний? – уточняет Хайлин.

Деррилд хмуро кивает:

– Как ни жаль хорошего порошка, по что тут поделаешь. Воров везде полно, даже в Фенарде. А по правде, так тут ворюга на ворюге.

– А что, разве нельзя хранить, самый ценный товар в своей комнате?

– То-то и оно, что нельзя. Какой-то новый указ префекта. По пути, в «Медном Козероге», я пробовал договориться, но они сказали, что за соблюдением указа строго следят. В прошлом году две гостиницы загорелись. Из-за каких-то идиотов, возивших лай-корень.

– Лай... что? – вопросительно поднимает глаза Креслин, в то время как Хайлин взваливает на него очередной мешок.

– Корень из южных болот. Сухой он горит почти как демоново пламя, и всякий, у кого есть хоть чуточка ума, возит его завернутым в мокрую парусину.

Завидев появившегося в конюшне мальчишку-прислужника с охапкой сена, Деррилд окликает его:

– Эй, малец! Где тут стойла пять, шесть и семь?

– Э-э... – мальчик выпрямляется.

– Стойла пять, шесть и семь?

– Вот они, почтеннейший, прямо перед тобой. Пустые стойла... а номера написаны сверху, па балках.

– Теперь вижу. А как насчет корма для наших бедных животных?

– Сейчас отнесу вот это и займусь.

Он тащит охапку чуть ли не с него размером к первому стойлу, где стоит здоровенный вороной жеребец.

Покончив с вьюками, Креслин и Хайлин начинают помогать Деррилду разгружать повозку.

– Гостиница переполнена, так что нам всем придется ночевать в одной комнате, – сообщает купец. – Но по тюфяку найдется для каждого.

Креслин укладывает еще два кожаных мешка и останавливается. Больше ставить нечего, не считая двух мешков с порошком глазури, которые Хайлин осторожно придвигает к узкой дубовой двери.

– Вот-вот, то, что надо, – с этими словами Деррилд вешает на дверь кладовки тяжелый железный замок. – Так, теперь заводите животных в стойла, а я разыщу того мальчишку.

Грузный торговец закидывает за плечи котомку с вытащенными из разных тюков мелкими пакетами и удаляется.

Креслин отводит на место своего мерина и, поскольку стойла двойные, возвращается за мышастым Хайлина. Наемник тем временем успевает поставить в одно стойло двух вьючных мулов, оставив последнее для самого крупного, запряжного.

Откуда-то из глубины конюшни доносится бас купца и бормотание мальчишки. Когда Креслин выходит из стойла, оказывается, что Деррилд допек-таки прислужника, и тот засыпает корм в ясли.

– А теперь и мы перекусим, – заявляет торговец.

– Мысль дельная, – отзывается Хайлин, закидывая свою торбу за спину.

Креслин кивает. Его котомка висит на плече.

Обеденный зал «Золоченого Овна» полон кухонного чада и запахов пролитого вина и эля. Из трех свободных столиков Хайлин выбирает тот, что ближе к стене, и садится лицом к выходу.

– Опасаешься неприятностей? – любопытствует Креслин.

– Нет, здесь я ничего дурного не жду. Но не вижу смысла изменять хорошей привычке, куда бы меня ни занесло. Кроме того, порой лучше избежать стычки, чем одержать в ней победу.

– Странное высказывание для наемника, – замечает Креслин, стараясь поровнее установить стул на широких покоробленных половицах.

– В самую точку, – бурчит Деррилд, поворачиваясь к юноше. – Ты, я гляжу, не дурак, да и говоришь чем дальше, тем бойчее. Уж на что у тебя был чудной выговор, а нынче его почти не слышно.

– Понимаешь, – говорит Хайлин, – всякая стычка обычно заканчивается тем, что или тебя поранят, или ты кого-нибудь уделаешь. Но во многих городах на такие вещи смотрят с осуждением, и, ежели местному жителю причинен ущерб, всячески стараются наказать обидчика. А в результате может случиться, что вместо положенной платы ты получишь срок и отправишься мостить дороги, а то и угодишь на виселицу. В городе не то что на большой дороге: драться здесь следует лишь в крайнем случае. Эй! – машет он трактирной служанке, худощавой женщине неопределенного возраста. – Принеси нам чего-нибудь выпить!

– У нас есть красное вино, мед и клюквица, – в голосе прислужницы усталость соседствует с раздражением. – Что подать?

– А что за клюквица? – спрашивает Креслин.

– Ягодный сок, красный, как вино, но не хмельной. Женский напиток.

– Вина! – басит Деррилд.

– И мне! – добавляет Хайлин.

– Клюквицу, – медленно произносит новое для него слово Креслин. Уверенности в том, что напиток придется по вкусу, у него нет, однако внутренний голос подсказывает, что лучше обойтись без спиртного.

Служанка внимательно смотрит на юношу с серебряными волосами, замечает притороченный к лежащей у его ног котомке меч и кивает.

– Понятно, два вина и клюквицу. А как насчет обеда? Пирог с дичью или тушеное мясо стоит два медяка, а отбивная – четыре. Ломоть хлеба входит в цену.

– Тушеное мясо.

– Тушеное мясо.

– Пирог с дичью.

Служанка с трудом удерживается от искушения присмотреться к Креслину еще пристальнее.

– Всего одиннадцать медков. С вас двоих по четыре и с тебя, – она кивает в сторону юноши, – три.

Бросив на стол серебряник и медяк, Деррилд тут же накрывает их тяжелым кулаком.

– Смотри, торговец, чтобы денежки дождались товара.

– Не беспокойся, милашка, никуда они не денутся. Как и я.

– Хм, сдается мне, УЖ ТЫ-ТО не обманешь.

Пока она рядом, Хайлин ухитряется даже не хмыкнуть, но едва служанка отходит к другому столику, давясь от смеха, говорит:

– Да ты, Деррилд, никак еще можешь нравиться молодкам.

– Ну, по крайней мере, некоторые из них мне доверяют, – ухмыляется купец.

Креслин обводит взглядом помещение. Едкий дым щиплет глаза, но вызвать даже самый слабый ветерок юноша не решается. Особенно памятуя об окутавшем город зловещем белом облаке. Он моргает и даже утирает слезы.

– Эге, вот это особа, – замечает Хайлин.

Проследив за его взглядом, Креслин видит темноволосую женщину, сидящую за угловым столиком рядом с худощавым мужчиной в белом. А еще он улавливает нечто... тоже белое по сути, но невидимое и как бы неправильное. Окружающее этих двоих и затрагивающее сидящих по обе стороны от них вооруженных мужчин. Последние не едят, а наблюдают за остальными посетителями..

– Давай-ка сюда свои монеты, молодчик, – хрипло произносит служанка, опуская на потертую столешницу три кружки.

– А ты, красавица, тащи сюда обещанную еду, – басит Деррилд, неохотно отдавая деньги.

– Была красотка, да вся вышла, – отшучивается служанка, обнажая в улыбке почерневшие зубы.

Поднимая кружку с ягодным соком, Креслин встречается глазами с Хайлином и говорит:

– По дороге сюда у нас зашел разговор насчет верований и того, почему префект вынужден оставаться в Фенарде...

Хайлин не спеша отпивает глоток и одобрительно чмокает:

– Да, это винишко не сравнишь с горным элем. Гораздо лучше.

Деррилд молчит. Креслин ждет.

– Ну, а насчет префекта... Вообще-то не знаю...

– Ты прав, – прерывает его Деррилд на удивление мягким и тихим голосом. – Откуда тебе знать, твое дело клинки. Так вот, помимо упомянутой есть еще одна причина, не позволяющая префекту покинуть Фенард. Еще одно пророчество из Книги.

Он отпивает вино, вытирает губы извлеченной из-за пояса, возможно, некогда белой, полотняной салфеткой и продолжает:

– Так вот, в Книге говорится насчет того, что равнины Галлоса должны оставаться под властью единого правителя, пока не будут расколоты волшебством гор... или что-то такое. Еще там сказано насчет женщины с мечом тьмы, которая воцарится над плато Аналерия и зачарованными холмами, – он пожимает плечами. – Один пророк уверяет, что префект не должен менять столицу, послушать другого – так главное не лишиться южных равнин. А вдумаешься, так чушь собачья. Какие горы на равнинах, и что это вообще значит? Кому может понадобиться Аналерия? Над чем там воцаряться: там ведь одни козы да козьи пастухи, вожди которых живут в круглых шатрах. Чушь, да и только.

Ощутив касание холодка, Креслин поднимает глаза на мужчину в белом за угловым столом. Мужчину, который понимающе улыбается, глядя вовсе не на Креслина, а в спину Деррилду.

На стол со стуком опускаются три толстые глиняные миски с отбитыми краями. Из каждой торчит погнутая ложка.

– Видишь, молодчик. Я никогда не подвожу, и всегда рада услужить. Не то что вы, мужчины, от вас только и жди подвоха.

Креслин не может удержаться от улыбки. Хайлин берется за ложку и налегает на тушеное мясо. Деррилд смотрит вслед удаляющейся служанке вслед и бормочет:

– Услужить она рада... нет уж, спасибо.

Креслин не спеша ест свой пирог, размышляя о пронизывающей весь этот город белизне. О белом тумане, о сидящем в углу мужчине в белом и белых птицах, кажется, следящих за ним.

Рассеянно попивая сок, он примечает, как Хайлин улыбается одной из женщин, сидящей за столом в дальнем конце зала. Чтобы уразуметь, каков род занятий этих прелестниц, юноше даже не требуется видеть их накрашенные щеки, и у него нет ни малейшего желания познакомиться с ними поближе. Последнее, чего ему не хватает, так это связаться еще с одной женщиной.

Мегера... Кто же она и почему никак не идет у него из головы? Образы подсказывают... Что же они ему подсказывают?

Заметив, что Хайлин перевел взгляд с женщины на него, юноша качает головой:

– Нет. Не сейчас.

– Вот умный человек, – громыхает Деррилд, когда Хайлин подмигивает и встает из-за стола.

– Он или я?

– Ты. Любовь за деньги не купишь. Даже стоящего перепихона – и то не купишь, – он поднимает толстую ручищу. – Еще вина, милашка.

Креслин молча потягивает сок. Ему еще многому предстоит научиться.

– Еще вина, милашка!

XXV

Один из мулов сворачивает к обочине и тяжело тащится по грязи.

– Н-но! Пошел!.. – Хайлин привычно возвращает вьючное животное на дорогу. – Проклятая грязища! Из-за нее еле плетемся.

– Далеко еще? – Креслин в который раз смотрит на холмы, которые, если верить Хайлину, должны вывести их к западной оконечности Рассветных Отрогов. Горизонт подернут сумраком, а оглянувшись назад, юноша отмечает розовато-оранжевое свечение, напоминающее ему о Башнях Заката, что видны с Крыши Мира. Но здесь, на восточных равнинах Галлоса, никаких башен нет: только холмы, поля и редкие сады, причем все это основательно сдобрено дождем да грязью. Правда, после полудня не дождило, но зато солнце светило почти по-весеннему, нагревая оставшиеся после утреннего ливня болотца и лужи. Креслин обливался потом и, несмотря на донимавшие его тучи гнуса, ехал в одной просторной тунике.

А вот ни Хайлин, ни Деррилд курток так и не сняли.

«Зззззз...»

Шлеп!

Креслин смахивает с предплечья прихлопнутого москита, собратья которого досаждают ему уже больше кай пути. Влажный воздух совершенно неподвижен.

«Ззэзз...»

Не вызвать ли сейчас ветерок? Ведь они далеко от Фенарда и от той всепроникающей белизны. Шмяк!

«Ззззз...» – неуемно гудят москиты.

– Дерьмо! – бормочет юноша. Когда его спутники толковали о плодородных долинах Галлоса, ни один из них и не заикнулся насчет проклятущих кровососов. Как, впрочем, и о вонище, царящей в переулках здешних городов.

«Зззззз...»

В небе мелькает что-то белое. Креслин вскидывает глаза, но птица (если это была птица) уже исчезла.

«Ззээзз...»

Шлеп!

«Зззээз...»

– Похоже, тебе мошкара не нравится, – замечает Хайлин. – А вот ты ей пришелся по вкусу.

Шлеп!

Открытая шея саднит, но в долинах Галлоса стало одним москитом меньше.

– Долго еще ехать?

– Еще пару кай, – сухо отвечает Хайлин. – Как раз к темноте будем на месте.

Розовато-оранжевое свечение угасает, когда в быстро сгущающихся сумерках Креслин останавливает мерина возле высокого светло-серого камня – верстового столба.

– Перндор, – читает он. – Тут написано: «Перндор, три кай». Мы туда путь держим?

– Пожалуй, что и туда.

– Пожалуй?

«Зззэз...»

– Он тебя подначивает, малец, – гудит с козел Деррилд. Хайлин ухмыляется.

Шлеп! Креслин покачивается в седле, едва не потеряв равновесие при попытке прикончить еще одного кровопийцу. Потом он натягивает поводья и скачет назад, на середину дороги. Гам тоже грязь, но не такая глубокая и топкая, как у обочины, возле столба.

– Ладно, не так уж и далеко.

Взмокший от пота юноша с расчесанной от укусов шеей обреченно вздыхает. Впрочем, довольно скоро они приближаются к очередному столбу, где написано просто «Перндор», без указания расстояния. У дороги возле ветхого забора торчит полуразвалившаяся лачуга.

Каменное мощение обрывается; дальше идет глинистая тропа, в настоящее время представляющая собой хлюпающее, вязкое болото.

Сумерки быстро переходят в ночь. Становится прохладнее, но не настолько, чтобы Креслин перестал потеть. А призвать ветра, чтобы охладиться и отогнать мошкару, он не решается: мешает присутствие язвительного торговца и востроглазого наемника.

– Терпеть не могу ездить по ночам, – бормочет Хайлин, касаясь рукояти меча.

Креслин молчит: вместо слов он тянется к едва уловимому ветерку, повеявшему с запада, со стороны неприглядных строений с неосвещенными окнами.

– Там кто-нибудь живет? – спрашивает он, показывая на развалюхи. – Должен же здесь быть приличный постоялый двор.

На мысль о постоялом дворе наводит горящий примерно в кай впереди одинокий свет.

Ветерок приносит звуки – конский храп и звяканье металла. Креслин замирает, осознав, что справа и позади, за темным амбаром, затаились всадники.