CXXIV

Копыта Волы постукивают по только что вымощенной дороге к цитадели, ставшей еще одним достижением хаморианских каменщиков, продолжающих работать, несмотря на задержку жалования. Неужто жизнь в Хаморе так плоха?

С высоты седла регент озирает тянущиеся вдоль дороги недостроенные каменные здания. Все еще густой и влажный туман не мешает каменотесам придавать заготовкам нужную форму, тогда как подручные замешивают грубый раствор, составленный Клеррисом из толченых раковин, песка и еще невесть чего. Второй ряд домиков предназначен для семейных солдат и стражей, хотя если у некоторых стражей имеются консорты, то с женами для подчиненных Хайела дело пока обстоит туго. Пока. В любом случае, эти дома помогут несколько разгрузить цитадель.

Соседний с Клеррисовым дом, недавняя развалюха, уже покрыт черепицей и сверкает застекленными окнами. Поселившиеся там двое каменщиков заявили о намерении найти себе жен и остаться на острове навсегда.

– У иных порой больше веры, чем у меня... – бормочет юноша себе под нос.

– Заходи, – слышит он, спешившись у двери, голос Клерриса. – Я один, Лидия внизу, в гостинице.

Креслин входит и закрывает за собой дверь.

– Каменщики-то, я смотрю, без дела не сидят, – замечает он, указывая на поблескивающую черепицу соседской крыши.

– Да, люди работящие. Присматривают место у пристани, чтобы построить склад.

– Что построить?

Клеррис ухмыляется:

– Люди верят в будущее. Йорд – тот, что с проседью, – заявляет, что как только ты победишь, от торговцев тут не будет отбоя и он сможет брать полновесным золотом за складские и торговые помещения.

– Кого и как я могу победить, когда мне нечем даже платить за припасы? Я один. Герцог умер, Ллиз оказалась в земле, не успело еще остыть тело маршала. А я до сих пор не сумел привести в порядок погоду.

– Ты уверен, что Корвейл мертв?

– А разве ты – нет?

Клеррис отмалчивается, делая глоток воды из высокого стакана.

– Засуха погубила почти все, что мы имели, а нынешняя сырость может лишить нас и остального, – Креслин качает головой. – Свет, я даже петь больше не могу. Но почему? Почему так получается с музыкой?

– Я разбираюсь в гармонии, природной гармонии, а не в музыке, – отзывается Клеррис, допивая воду и ставя стакан на стол.

– Так ведь дело, думаю, не в музыке. А во мне самом.

– Может, и так... Этому я бы не удивился, – говорит Черный маг, не глядя на собеседника. – Скажи, а ты собираешься предъявлять права на герцогский титул? Или, может быть, Мегера?

– На титул Корвейла? Я? Разумеется, нет, я ведь ему даже не родственник. А Мегера... Мы с ней об этом не говорили.

Маг пожимает плечами:

– Порой вы оба меня удивляете. У вас общее сознание, однако самые очевидные вопросы...

– Мы не обсуждали это как раз потому, что чувства на сей счет у нас одинаковые. Во всяком случае, мне так кажется.

– Ему «кажется»... Должен сказать, что пренебрегать очевидным весьма неразумно.

– Растолкуй, – просит, присаживаясь, Креслин. – Но имей в виду: я не хочу становиться самозваным герцогом герцогства, которое вот-вот поглотит Фэрхэвен.

– А между тем титул упрочил бы твое положение здесь.

Креслин хмыкает:

– Денег титул не добавит, припасов и войск – тоже, а в остальном мы и без того чувствуем себя уверенно.

– Тут ты, пожалуй, прав. Кто осмелился бы выступить против вас двоих?

– Ладно, хватит толковать о титулах, не имеющих никакого значения. Мне другое интереснее: когда я говорил о музыке и предположил, что дело во мне самом, ты сказал: «Я бы не удивился». Почему?

– Я бы сказал, что ты нарушаешь равновесие. Используешь магию гармонии чересчур активно, а сейчас наверняка придумываешь что-нибудь еще похуже.

– Хуже?

– Прислушайся к собственным словам. Ты сам сказал, что не можешь больше рассчитывать ни на Монтгрен, ни на Западный Оплот и не веришь в помощь Риессы. Так что же у тебя на уме?

– Ничего... пока.

– Креслин, пойми, что ты не в состоянии нарушать равновесие гармонии и хаоса вечно! За это так или иначе придется платить. И твои затруднения с музыкой наглядно показывают: что-то у тебя не так.

– Ладно, а как мне, по-твоему, действовать? Самым что ни есть гармоническим манером предоставить всем умирать с голоду?

– Я, кажется, с самого начала предупреждал, что не имею ответов на все вопросы. Ты изложил свою проблему, я сказал, в чем она, по моему разумению, заключается... Моя ли вина, если услышанное тебе не по нраву? – говорит Клеррис, глядя Креслину в глаза.

– Да, не по нраву. По твоим словам выходит, что я должен выбирать между гармонией и обречением людей на голодную смерть.

– Ничего подобного я не говорил. Сказал только, что твой подход к использованию магии гармонии может быть опасен. И то, что ты вдобавок убил множество людей клинком, не поможет исправить положение, – Клеррис пожимает плечами и добавляет: – Твои досада и раздражение мне понятны. Вот почему Черным некуда податься. По крайней мере, одна из причин. Дело в том, что мы не слишком хорошо умеем улаживать такого рода противоречия.

– Тьма! – восклицает Креслин, вскакивая на ноги. – Конечно! Именно такой совет мне и нужен! Теперь, когда я, между прочим, не без твоей помощи, зашел так далеко, ты заявляешь, что ничего не можешь поделать. Использовать магию гармонии опасно, клинок тоже. Ничего не делать – тоже не выход. И как мне из этого выбираться?

– Предпочтительно без крови и озлобления, – сухо отвечает маг. – В том числе и против меня.

– Прости.

– На самом деле ты не сожалеешь, а по-прежнему злишься на меня за то, что у меня нет никаких волшебных ответов. А их и в самом деле нет.

Креслину становится не по себе. Однако, понимая, что Клеррис говорит правду – во всяком случае, то, что искренне считает правдой, – юноша меняет тему.

– Собственно, я пришел не из-за музыки, а из-за погоды...

– По-моему, нам лучше пока ни во что не вмешиваться. Кажется, нам удалось придать средним северным ветрам некоторую устойчивость. Впрочем, тебе виднее.

– Да, они держатся.

– Ну вот и хорошо. К концу лета все утрясется, и солнечных дней у нас будет больше.

Весь дальнейший разговор посвящен исключительно погоде, однако то, что предшествовало ему, не прошло даром, и когда юноша покидает дом, его донимают тошнота и головная боль.

Взобравшись на Волу, чтобы поехать в гостиницу, где у него назначена встреча с Мегерой, Креслин с высоты седла озирает Край Земли.

Цитадель по сравнению с днем их прибытия увеличилась в три раза. Все пустовавшие хижины заселены и отремонтированы. И к ним добавились новые, более просторные жилища. Несмотря на то, что на строительство потребовалось немало камня и известки, а древесину пришлось доставлять из старого сосняка, находящегося чуть ли не в десяти кай к югу. В Монтгрене все это потребовало бы куда меньше усилий.

«Звезда Рассвета» все еще стоит у причала, но теперь корабль оснащен всеми парусами, и Фрейгр обещает завтра отправиться на нем в первое плавание. А «Грифон» уже отплыл в Ренклаар, где, по словам Госсела, найдутся и нужные для острова товары, и покупатели на маленькую партию пряностей.

Бросив последний взгляд на пристань, Креслин соскакивает с седла, отводит Волу в сарай, используемый посетителями как конюшня, и под моросящим дождиком шагает ко входу в гостиницу.

Стоит ему появиться на пороге общего зала, как разговаривавшая с кем-то из стражей Мегера поднимается из-за стола ему навстречу.

– Ты рассержен, я сразу почувствовала.

– Ты права, так оно и есть.

– Наверняка из-за Клерриса. Что он такое сказал?

– Давай присядем. Я расскажу.

Когда страж – худощавая женщина с гитарой – берет последний аккорд, сгрудившиеся вокруг круглого стола стражи и солдаты разражаются смехом. Лишь немногие поднимают глаза на Креслина и Мегеру, которые садятся за отдельный маленький столик поближе к кухне.

– Угодно что-нибудь выпить?

По одному лишь тону прислужницы можно догадаться, что питейное заведение встало на ноги и дела в нем идут неплохо.

– А что есть?

– Вино «Черная Зарница», хмельной мед и зеленый сок.

– Зеленый сок? – переспрашивает Мегера.

– Да, сок диких зеленых ягод, что растут на утесах. Кислятина страшная, но некоторым нравится.

– Мне зеленого, – решает Креслин.

– Я тоже попробую, хоть и кислятина, – Мегера кивает, пряча улыбку.

– Как вам будет угодно.

– Ты намекаешь на то, что я и во всем прочем приверженец кислятины? – спрашивает Креслин.

– Мужчины в большинстве своем так устроены, что вокруг них все само собой киснет, – фыркает Мегера.

Юноша молчит, однако качает головой и слегка кривит губы. Мегера пожимает ему руку и тут же, выпустив ее, говорит:

– А твоя затея насчет питейного заведения была что надо.

– Да, одна из немногих, которая осуществилась с самого начала и без особых усилий.

– Ну, тебе все же пришлось кое-что сделать, чтобы все пошло, как надо.

– Иногда я жалею о том, что еще раньше не догадался спеть кое-кому особо.

– Иногда?

– Всегда, – поправляется Креслин и глубоко вздыхает.

– Ну вот, ты все еще сердишься.

– Ничего не могу с собой поделать. Клеррис прочитал мне нотацию о том, что я слишком активно использую магию гармонии и тем самым, видишь ли, нарушаю его драгоценное равновесие.

– О-о-о...

– Знаю, тебя это тоже давно волнует, но ведь я всю дорогу просил его о помощи. И не дождался никакого толкового совета, если не считать старой песни насчет терпения. В чем оно должно проявиться? В том, чтобы позволить всем, кто доверился мне, умереть с голоду? Обратиться к Белым с выражением покорности и мольбой о спасении? Или питаться корешками куиллы, пока мы не выведем все кактусы на острове?

Мегера хмыкает, не отвечая. Креслин начинает горячиться:

– Рассуждения о равновесии и гармонии звучат прекрасно, но ими людей не накормишь. И за оружие или инструменты ими не заплатишь.

– Вот потому-то, любимый, мы с тобой соправители, – говорит Мегера.

Креслин вопросительно смотрит в ее зеленые глаза.

– Ты думаешь, твоя мать и вправду хотела отослать тебя в Сарроннин или обречь на бегство и одиночество? – продолжает Мегера. – Думаешь, моей сестре нравилось держать меня в оковах?

– Мне казалось, ты ее ненавидела.

– Верно. Ненавидела и ненавижу. Но не за это, а за то, что ей было на меня наплевать. Мне понятно, что выбора у нее не было, но отнестись ко мне по-человечески она могла.

– Вот оно что...

– Ты понимаешь?

Креслин понимает. Понимает, что должен поступать так, как должен. Понимает, что ему не следует прятать свою боль от себя или... или проклинать других за то, что у них нет для него готовых ответов.

Рука Мегеры касается его ладони.

Страж с гитарой заводит новую песню:

Звуки ее пения, конечно, не чистое серебро, но голос очень приятен. И все же Креслину не по себе. Каждый аккорд режет ему слух.

– Эй, ты в порядке? – спрашивает Мегера.

– Думал, что да, но эта музыка...

– Она не фальшивит.

– Знаю.

Служанка со стуком ставит на стол тяжелые кружки и, не задерживаясь, направляется к круглому столу, за которым сидят не меньше десятка мужчин и женщин. Все они из цитадели.

– Нынче они уже не служат ни герцогу, ни маршалу, – замечает Креслин. – Надо будет подумать о единой для всех униформе.

– Ну, это не к спеху.

– Тоже верно – Креслин отпивает крохотный глоточек почти прозрачной жидкости и морщится. – Ух ты!

– Ну не настолько же это кисло, – ухмыляется Мегера.

– А ты попробуй.

– Ну как, не настолько же это кисло? – вторит ей Креслин, дождавшись, когда она сморщится пуще его.

– Ты как, допивать будешь?

– А куда деваться? Я ведь мужчина, стало быть, все вокруг меня так и так должно киснуть.

Мегера тычет его локтем.

Он трясет головой, однако вовсе не от толчка, а оттого, что эхо извлекаемых певицей нот, хоть они и представляют собой серебро всего лишь с налетом меди, отдается в его голове фальшью.

– Ты это чувствуешь?

– Да, через тебя, – отвечает Мегера.

Они умолкают, потягивая кислый сок и прислушиваясь.

Доиграв, страж направляется к Креслину и, со словами: «Не согласится ли милостивый господин спеть», протягивает ему гитару.

– Весьма польщен, но, к сожалению, не могу, – отвечает юноша. – В другой раз. Мне очень жаль, но я правда не могу.

Юноше не по себе, но он не знает, что беспокоит его больше: искреннее огорчение стража или отсутствие и намека на тошноту – признак того, что он говорит правду и петь действительно не может.

– Ну что ж, значит, в другой раз, – страж переводит взгляд с Креслина на Мегеру. Глаза женщин встречаются, страж кивает и говорит: – Нам всем очень хотелось бы послушать тебя снова, милостивый господин. Как только... как только это будет возможно.

– Спасибо, – отвечает Креслин, чуть было не поперхнувшись.

– Ты знаешь, в чем дело? – спрашивает Мегера, когда страж возвращается к своему столу.

– Насчет музыки? Почему она меня беспокоит? Ну, надо полагать, Клеррис прав: дело в нарушении равновесия. Моего внутреннего равновесия.

– Я так и думала.

– А я вот – нет, потому как не знаю, чем это равновесие так уж нарушил. В последнее время я почти не прибегал к магии. Разве что следил за ветрами, но это едва ли могло повлечь такие последствия, – сделав еще глоток, юноша поворачивается к окну, где за дымчатым стеклом уже сгустилась тьма, и добавляет: – На самом деле я ничего не знаю.

Он делает большой глоток, уже не морщась и вовсе не замечая, что за напиток пьет. Мегера оставляет свой сок почти нетронутым.

За гитару берется другой певец.

Пока звучит песня, Креслин молча потягивает сок, устремив взгляд куда-то за пределы ночи, а потом оборачивается к Мегере:

– Пора идти.

Она поднимается вместе с ним.

CXXV

Слигонское каботажное судно под одним-единственным парусом одолевает зыбь у входа в гавань и, кренясь, проходит мимо волнолома. Матрос на бушприте кидает линь стражу, дежурящему у тумбы, предназначенной для швартовки кораблей с глубокой осадкой.

Пониже вымпела Слиго реет другой флаг – перекрещенные черно-серебряные молнии на лазурном фоне.

Почему над слигонским судном флаг Западного Оплота? Эта мысль не дает покоя Креслину, который, огибая лишь самые глубокие лужи, бежит под дождем к причалу. В голову ему приходит лишь один ответ – как раз тот, какого бы он не хотел.

Хайел переглядывается с Шиерой.

– Наверное, надо дать знать Мегере.

– Она уже знает, что он встревожен.

– Но может не знать, почему.

– Ты прав. А знаешь, что мне кажется? Что наш гарнизон пополнится стражами.

– Еще стражи...

– Ну, не стоит стонать так громко.

– Не буду, – ухмыляется Хайел. – Ты-то пойдешь на пристань?

– Чего ж не сходить!

Они следуют за Креслином и догоняют его как раз перед тем, как корабль заканчивает швартовку у глубоководного причала.

– Можешь объяснить, с чего ты так переполошился? – спрашивает Хайел, подойдя к Креолину. Тот молча указывает на палубу, где выстроились стражи.

– А все-таки... – начинает Хайел.

– Понимаю... – перебивает его Шиера. – Я тоже надеюсь, что это не все, кому удалось уцелеть.

– А ты... ты думаешь?.. – Хайел смотрит на Креслина.

– А что мне еще думать? Маршала нет в живых, Ллиз мертва, а Риесса перебрасывает войска на Закатные Отроги. Если бы Западный Оплот стоял, как прежде, сюда приплыли бы не три взвода, – скорбно и сурово отвечает Креслин.

Команда под началом кряжистого капитана опускает сходни, и на берег сбегает русоволосая женщина. Не обращая внимания на Хайела, она подходит к Шиере и произносит:

– Капитан, взводный страж Фиера прибыла с докладом.

Креслин открывает было рот, но не произносит ни слова.

– Докладывай, – голос Шиеры суров, словно она говорит вовсе не с родной сестрой.

– Из прибывших на борту в строю три полных взвода. Кроме того, доставлено ходячих раненых пять, увечных десять, консортов и детей два десятка. После погрузки в Рульярте от ран умерли три стража. Кроме людей, доставлены некоторые припасы, оружие, инструменты и... уцелевшие сокровища Западного Оплота.

– Доклад принят, взводный Фиера. Позволь представить тебя регенту Креслину, – Шиера поворачивается к юноше. – Фиера, командир взвода.

Тот торжественно кивает:

– Честь сияет, взводный Фиера. Вы совершили подвиг, и мы встречаем вас с гордостью. Мало кто стяжал большую славу.

Официальный тон собственной речи претит Креслину, но он считает необходимым соблюдать обычай. Да и как еще должным образом почтить командира, пробившегося к нему ценой невероятных усилий? Однако, вспоминая тот единственный поцелуй под башней, Креслин понимает, по какой причине получает сейчас в свое распоряжение и мечи стражей, и казну Оплота.

– Милостивый господин, ныне ты воплощаешь в себе все, что осталось от величия и славы Западного Оплота. Примешь ли ты свое наследие?

– Я принимаю предложенное, ибо не могу поступить иначе, – отвечает Креслин и, понизив голос, добавляет: – Принимаю, хотя никогда этого не желал. Даже давным-давно я желал иного.

Сказать на пристани больше он не решается, но то, что прозвучало, должно было прозвучать непременно.

– Мы все это знаем, милостивый господин регент, – говорит Фиера, глотая слезы. – Могу ли я удалиться?

– Цитадель и все, чем мы владеем, в твоем распоряжении, взводный Фиера. Мы в долгу перед тобой, как перед ангелами и Преданием.

– А мы перед тобой, регент, – по юному строгому лицу текут слезы, но голос девушки по-прежнему тверд.

– Сойти на пристань. Строиться. Становись! – рявкает Шиера так, что ее слышат на палубе.

Стражи цепочкой спускаются с мокрых досок палубы на такие же мокрые камни пристани. Креслин вытирает лоб и глаза тыльной стороной ладони и отходит в сторону, подальше от места, где сестры-воительницы руководят высадкой. Хайел следует за ним.

Некоторое время юноша молча смотрит на океан, силясь собраться с духом, но когда начинает говорить, голос его дрожит:

– Они... это все... все, что осталось.

– Осталось от чего? – спрашивает Хайел.

– От Западного Оплота, – с этими словами он поворачивается к кораблю, где уже началась разгрузка.

К пристани подкатывает несколько подвод, наверняка присланных Мегерой, которая понимает – должна понять! – сколь тяжкий груз лег на его сердце.

CXXVI

Сидя на деревянном стуле спиной к паре коек, Креслин рассматривает листы пергамента. Госсел смотрит на Креслина. Мегера не смотрит ни на кого.

Наконец регент поднимает глаза:

– Насколько я понимаю, тебе причитается десять золотых. В качестве компенсации неизбежных потерь.

– Это не так уж важно, – прокашлявшись, отзывается Госсел. – Мы ведь не ходим порожняком, трюмы почти всегда полны. Большую часть времени даже проходы в большом грузовом трюме наполовину заставлены.

Креслин задвигает стул, выпрямляется, но в последний миг успевает нагнуться и не приложиться макушкой к потолочной перекладине каюты.

– Ты привез больше, чем ожидалось. А уж эти саженцы дуба... вот Лидии-то будет радость!

– А я радуюсь кобальту, он мне позарез нужен, – добавляет Мегера.

Госсел опускает глаза на инкрустированную столешницу с гербом герцогства, существующего ныне лишь в его памяти, и бормочет:

– Так дело не пойдет. Прошу прощения, но не пойдет. Пока обстоятельства не изменятся, – он отпивает из немытого бокала, потом наливает себе еще из дымчатой стеклянной бутыли, изготовленной в мастерской Мегеры.

– А в чем дело? – мягко спрашивает Мегера. – Почему ты так думаешь?

– Дело в том, милостивая госпожа, что купцов вроде Руциозиса я знаю как облупленных. Мы с Клайеном работали на его дядюшку, покуда герцог не заговорил о постройке настоящего торгового флота и Фрейгр не сманил меня на место помощника капитана. Ну а на сей раз Клайен имел со мной дело в Ренклааре. Мы успели погрузить все, кроме саженцев, прежде чем Белые выпустили свой указ. Деревца уж пришлось затаскивать самим, потому как указ о воровстве...

– О воровстве? – Мегера, кажется, не верит собственным ушам.

Госсел поднимает на нее глаза.

– Только шевельни рукой, чтобы помочь Отшельничьему, – и ты ее лишишься. По указу это приравнивается к воровству. И чтобы такие купцы, как Клайен, про этот указ ни думали, сотрудничать с нами (во всяком случае, в Ренклааре, да и любом другом месте к востоку от Закатных Отрогов) они поостерегутся. Что же до Нолдры, то хотя «Грифон» и хорошее судно, он маловат для плавания через весь Восточный Океан, и...

– Можем ли мы обеспечить какую-нибудь защиту?

Госсел молча отпивает из своего бокала.

– Выходит... выходит, чтобы вести торговлю, мы должны добираться до самого Южного Оплота или Сутии? – уточняет Мегера. – Так?

– Именно так, милостивая госпожа. Не знаю только, как это получится. Может быть, «Звезда Рассвета»... Трюмы у Фрейгра вместительные, но вот ведь еще в чем загвоздка... – моряк снова отпивает глоток. – Дорогие товары идут хорошо, пока их немного. Если на продажу предлагается сразу большая партия, цена падает. Крупные торговые дома такого не допускают – они придерживают товары на складах и продают помалу, не давая им подешеветь. Но после этих указов во многих землях наши товары смогут покупать только контрабандисты, а они платят столько, что...

– Что мы едва ли покроем расходы?

– Да, и скоро такое положение дел станет совсем разорительным. Контрабандисты не смогут платить столько, сколько нам требуется, а мы, при наших накладных расходах, не сможем подавать по их ценам. Ведь нам придется платить команде за риск, да еще и держать на борту какую-нибудь охрану. Без этого иметь дело с контрабандистами нельзя: они попросту захватят содержимое трюмов вместе с самим кораблем.

– Умно придумали эти Белые, – качает головой Креслин. – Легальную торговлю они запрещают указом, а контрабанда отмирает сама собой, становясь экономически невыгодной.

– И все-таки я не понимаю, как это может быть, – возражает Мегера. – Контрабандой занимаются испокон века.

– Истинная правда, милостивая госпожа, но что перевозят контрабандой? Оружие, наркотики, драгоценности. Ну, может быть, редкостные изделия да бочонок-другой бренди или виски – особо крепких напитков, если вы понимаете. Оружие мы покупаем сами, а драгоценностей, не говоря уж о каких-либо редкостных поделках, у нас нет. Разве что... – Госсел снова поднимает бокал. – Разве что вы научитесь гнать бренди из здешнего зеленого сока. А так у нас плоховато с товарами, подходящими для контрабанды.

– Понятно, – задумчиво говорит Мегера.

– Тут есть над чем поразмыслить, – произносит Креслин и, встав, тянется за своим довольно-таки тощим кошельком.

– Нет, милостивый господин, – возражает Госсел. – Ты сделал меня капитаном, а это куда дороже нескольких золотых.

– Так, стало быть, вот что не дает тебе покоя? – мягко спрашивает Мегера.

– Да, милостивая госпожа. «Грифон», он хоть и маленький...

– Мы посмотрим, что можно сделать.

Вставая, Мегера встречается глазами с Креслином, но лишь на миг, поскольку на нее изливаются его гнев и раздражение.

Госсел остается сидеть. Он не поднимает глаз от стола и, кажется, даже не замечает, что регенты собрались уходить.

– Мы обязательно что-нибудь предпримем, Госсел, – заверяет Креслин и, помолчав, добавляет: – Спасибо тебе за честность и за предупреждение.

С этими словами регенты покидают каюту. Госсел закупоривает бутыль, ставит ее на полку и допивает свой кубок.

Уже на палубе Мегера пристально смотрит на мужа и спрашивает:

– Почему ты так злишься и переживаешь? У нас есть урожай, будет даже шерсть, а Авлари начинает производить превосходную стеклянную утварь. Если мы найдем – а мы должны найти! – способ окрашивать стекло, эта посуда пойдет нарасхват. Разумеется, не везде, но в Сутии или даже в Южном Кифриене – непременно. Там никому нет дела до указов Белых.

Креслин кивает распоряжающемуся палубными работами помощнику капитана, и тот приветствует регентов словами:

– Милостивый господин, милостивая госпожа, добрый день.

– Добрый день, – отзываются они в один голос, что побуждает Креслина улыбнуться, но улыбка его тут же тает. Он возвращается к прерванному разговору:

– Прекрасно! Допустим, мы понаделаем много чудесной утвари. Допустим даже, что большая часть нынешнего урожая уцелеет и будет собрана. Что мы можем сделать? Или послать корабль на юг и получить за товар половину его стоимости, или попробовать плыть на восток. Но что в этом случае помешает хаморианцам захватить «Звезду Рассвета»? В конце концов, раньше это судно принадлежало им.

– Думаешь, они решатся?

– Не знаю, но не исключаю. А можем ли мы позволить себе рисковать кораблем? Даже неся убытки, мы еще сумеем просуществовать некоторое время, но лишь до тех пор, пока будем получать необходимые припасы. Или пока не лишимся судна. Или пока нас не сгубит недород. Или пока к нам не нагрянет слишком много беженцев.

– А разве то, что привезла Фиера, разве не облегчает положение? – спрашивает Мегера, заправляя прядку волос за правое ухо.

– Облегчает? – хрипло смеется Креслин. – Да без доставленных ею денег мы уже находились бы на грани полного краха! Она выручила нас, но на какие еще чудеса можем мы надеяться? А если можем, то во что они нам обойдутся? – он качает головой и грустно добавляет: – Она стала суровой, даже суровее и жестче Шиеры.

– О... – отзывается Мегера.

«...Может быть, это потому, что ты ее когда-то любил?..»

По пути к конюшне, где оставлены Вола и Касма, Мегера смотрит не на Креслина, а в сторону, на светящееся окно общего зала гостиницы.

– Ты что, ревнуешь? У нее, по крайнем мере, есть мозги, в отличие от того напыщенного хлыща Дрерика.

– Суженый, мне известны твои чувства к Фиера. Там, на причале... Разве могла я не ощутить?..

– Прости, – говорит он. – Мне больно. Она отдала нам все, а я... Что я могу дать ей взамен?

– Она это знает, и все-таки кое-что ты ей дал. Там, на пристани, все видели твое лицо, видели печаль утраченной любви. Со временем это ей поможет.

Звук их шагов эхом отдается от камней дороги.

– Подумай, что она совершила! – говорит Креслин. – Поняла, что Западный Оплот обречен, собрала все, что только было возможно, и доставила сюда...

– А Оплот и вправду был обречен?

– Да. Сама твердыня уцелела, но оставшегося в казне не хватило бы на зимние припасы. Кроме того, Белые перебили на выпасах почти всех овец, и если для сбора нового урожая земледельцу надо дотянуть до следующей осени, то поголовье за год не восстановишь.

Выведя вороную, Креслин вскакивает в седло. Мегера не заставляет себя ждать, и они вместе едут к цитадели.

По пути юноша обозревает поселение, особо отмечая появление на склоне пониже цитадели трех или четырех новых домов. А локтях в двухстах к востоку от гостиницы уже поднимаются стены обещанного каменщиками склада. Кое-чем Край Земли уже начинает напоминать настоящий город.

CXXVII

– Привет! – голос Креслина разносится по еще пустому общему залу гостиницы. Несмотря на ранний час, все столы протерты, каменный пол начисто выметен, а скамьи и стулья расставлены в ожидании посетителей. Те заявятся только ближе к вечеру, поскольку кораблей в гавани нет, а обитатели поселения и цитадели днем заняты на работе или службе.

– Мы еще не открыты... о, милостивый господин!.. – узнав регента, женщина с узким лицом склоняет голову.

– Знаю. Но мне нужна бутылка того зеленого сока.

– Того? Зеленого сока?

– Хочу посмотреть, на что его можно употребить, – поясняет Креслин, не в силах скрыть улыбку. – Говорят, эта кислятина кое на что годится.

– Ну, милостивый господин, на вкус и цвет, конечно, товарищей нет. Может, кому и помои на что годятся.

Так, поругивая собственное питье и извиняясь за задержку, подавальщица сначала бежит за здоровенным железным ключом, а потом, отперев тяжелый замок кладовки и позвякав посудой, выносит сразу две бутыли. И решительно отказывается от денег, потому как, «хозяину за свое же добро платить без надобности».

Выйдя на улицу, Креслин кладет по бутылке в каждую переметную седельную суму, садится в седло и едет к себе в Черный Чертог.

Между тем облака на востоке начинают рассеиваться, открывая чистое, почти столь же прозрачное, как над Крышей Мира, сине-зеленое небо.

В резиденции пусто. Алдония, по всей видимости, прихватив малышку, отправилась покупать к обеду рыбу, а Мегера занята по горло в своей стекольной мастерской.