XLVII

Попридержав коня на узкой дороге, Клеррис присматривается к черным клубящимся тучам. Буря, два дня бушевавшая над холмами, лежащими меж Кертисом и Монтгреном, только-только начала утихать. Он качает головой и снова переводит взгляд на вьющуюся ленту дороги.

– Тревожишься, как бы нас не перехватили дорожные стражи? – спрашивает его спутница, сидящая на светло-серой кобыле. Осень стоит теплая, но по утрам прохладно, и на плечи женщины накинут линялый зеленый плащ.

– Нет.

– Тебе все еще не дает покоя его побег?

– Дело не в его побеге. Дело вот в чем, – Клеррис указывает на тучи. – Ты представляешь, на какой высоте они должны находиться, чтобы мы видели их отсюда? Ты представляешь себе, какова его мощь? Скорее всего, холодный дождь будет литься над Кертисом и Монтгреном еще не один день.

– Я же говорила, что он умен...

– Лидия, ты представляешь себе... – мягко обрывает ее собеседник.

– Клеррис, – она тоже не дает ему договорить, – прекрати наконец взваливать всю тяжесть мира на свои плечи. Я говорила «умней», потому что знаю: он не станет играть со своими способностями, и если уж он устроил такую бурю, значит, без этого было не обойтись.

– Ты не вполне уяснила суть моего беспокойства. Мало того, что его выходки могут нарушить климатическую устойчивость половины мира... Так ведь никто из Белых нипочем не поверит в способность необученного и неизвестного Черного управляться с такой мощью.

– И что же? – Лидия направляет лошадь поближе к Черному магу.

– А то, что Дженред свалит это на нас, как и побег Креслина.

– Так вот почему ты погрузил стражей в сон и сжег хибару. Помню, ты говорил. Но Дженреду все равно не терпится обвинить тебя хоть в чем-нибудь.

– Скверно, что нам пришлось использовать масло, – несколько невпопад откликается Клеррис, пожимая плечами. – Пусть лучше считают это делом наших рук, нежели заговором Черных. Больше всего Дженреду хочется заполучить предлог и обрушиться на всех Черных...

– А разве этого не случится?

– Рано или поздно – несомненно, но пока что у нас недостает сил.

– А вот у Креслина они явно в избытке.

Клеррис хмыкает:

– Он даже не знает, что является Черным и вдобавок связан с Серой, считающей себя Белой.

– А насчет той жизненной связи ты уверен?

– Сама же сказала.

Некоторое время они едут молча. Потом целительница спрашивает:

– Что дальше?

– Я займусь Креслином. Сделаю, что смогу. А ты... Думаю, тебя ждет Западный Оплот.

Она ежится:

– Ненавижу холод.

– Лично меня вовсе не приводит в восторг перспектива иметь дело с Креслином и Мегерой. Хочешь взять эту парочку на себя?

– Спасибо. Лучше уж я займусь маршалом, – отвечает она и добавляет: – Несмотря на стужу.

XLVIII

Вставать Креслину не нужно, но валяться в маленькой хижине он попросту устал. Конечно, не стоило ему браться за лечение овец. Он и сам-то едва успел прийти в себя. Да и мало смыслил в ремесле коновала, честно говоря.

Юноша медленно спускает ноги с топчана и садится. Окно напротив очага наполовину открыто: судя по ясному сине-зеленому небу, сейчас около полудня. Натянув полученные от пастуха мешковатые штаны и толстую шерстяную рубаху, он направляется к изгороди, отделяющей овечий загон от сада.

Поставив правую ногу на нижнюю жердь изгороди и ухватившись руками за верхнюю, Креслин вбирает взглядом влажную и тяжелую, уже начинающую жухнуть осеннюю траву и черные морды пасущихся овец, которые не замечают его.

На западе – за пологими холмами, плодородными полями Кертиса и реками, заливающими их перед тем, как унести воды к Северному океану – находятся Рассветные Отроги и чародейская дорога, что должна принести Высшему Магу власть над всем Кандаром. По меньшей мере, над той его частью, что восточнее Закатных Отрогов.

– Досточтимый...

Креслину не нравятся подобные обращения. Вряд ли он заслужил их, хотя и сделал все, что мог, из благодарности к бедным пастухам, приютившим его. Но мог юноша, по правде говоря, очень немногое: распознал у пары овец какой-то загадочный недуг, а вылечить сумел только одну, да и ту с трудом.

– Что случилось, Матильда?

– Какая-то госпожа спрашивает тебя.

Повернувшись, он видит без малого дюжину вооруженных всадников. Те гарцуют на месте неподалеку от хижины, крытой тростником.

Белый проблеск над головой исчезает, как только он поднимает глаза. Рассмотрев птицу, Креслин спускается вниз по тропе, что ведет к дому. После всего, что сделали для него Андре и его близкие, он не может отдать этих людей на расправу воякам. Креслин собирает столько ветров, сколько может, но ноги его еще подгибаются, контроль неполон, и отбившаяся струйка воздуха ерошит волосы.

– Подожди меня, досточтимый!

Он замедляет шаг, глядя на щупленькую, съежившуюся под тяжелым пастушьим плащом фигурку. Несмотря на ясное небо и теплое, на его взгляд, солнышко, Матильде этот день кажется холодным. Рассеянно отогнав от нее ветра, Креслин спрашивает:

– Они говорили, что им нужно?

– Говорила только госпожа. Спросила насчет мастера, мол, который с запада... Ты, оказывается, мастер, а ведь не говорил, – добавляет она с укором.

– Я не мастер, – возражает Креслин, и знакомый приступ тошноты тут же заставляет его поправиться: – Не считаю себя мастером. Но некоторые считают.

Он мерит траву длинными шагами. Девчушка, стараясь не отставать, семенит следом. Вскоре они выходят к пологому подъему перед домом.

– А знаешь, мне тоже кажется, что ты мастер. И папа так думает. Мама понять не может, из-за чего сыр-бор. По ней выходит: ты и мухи не обидишь, и это должно быть ясно с первого взгляда даже последнему дураку, – на худеньком личике под вязаной шапочкой появляется озабоченное выражение. – А разве не так?

– Я не мог бы обидеть ни тебя, ни твоих близких. Вообще ни одного хорошего человека.

– А, значит, ты обижаешь плохих?

– Бывает, – сознается он.

– Я так и знала. Вот и госпожа говорила, что ты добрый мастер.

Креслин вздыхает: ну что можно объяснить ребенку?..

Тяжелые облака, становясь с каждым мгновением все темнее, стягиваются к холму, словно кавалерия к полю боя. Креслин переводит взгляд на чужаков. Все верхом. Еще две лошади с пустыми седлами. Женщина стоит перед Андре, и ветер доносит ее слова:

– Он вышел из грозы, говоришь? И не был промокшим?

– Верно, милостивая госпожа. Разве слегка обрызган. И совершенно не в себе. Жар у него был такой, что хоть чайник на него ставь. И бредил. Такое нес – ни словечка не понять.

Разговор прерывается, когда Андре и рыжеволосая незнакомка замечают приближение Креслина.

– Папа, я его нашла, – сообщает Матильда.

Андре, избегая встречаться с Креслином взглядом, смотрит на мокрую глину под копытами ближнего гнедого.

Поймав на миг взгляд глубоких зеленых глаз женщины, юноша кивает и направляется к пастуху.

– Андре, – как можно мягче произносит он, – спасибо тебе за все.

Пастух так и не поднимает глаз.

– Я искренне говорю: спасибо. Без твоей помощи я бы вряд ли выжил.

– Пастух! – голос рыжеволосой спокоен и властен. Андре наконец поднимает глаза.

– Я не собираюсь причинять ему зла, но здесь он больше оставаться не может, – добавляет всадница.

Креслин глядит на пустое седло, гадая, куда подевался спешившийся солдат.

– Досточтимый...

Креслин переводит взгляд на Матильду.

– Ты ведь не забудешь нас, правда? – тихонько спрашивает девочка.

Нет, он никогда не забудет ни этого краткого отдыха, ни радушия этого семейства. Равно как не забудет худенького личика и смышленых карих глаз.

– Я всегда буду помнить вас всех, Матильда.

Выпрямившись, он поворачивается к пастуху. Тот напрягается, но Креслин, не обращая на это внимания, заключает бородача в объятия. Лишь на миг, но этого достаточно, чтобы выразить переполнявшую Креслина благодарность.

– От всего сердца, – шепчет он, отступив на шаг.

– Ты настоящий человек, – понурясь, бормочет Андре. Креслин поворачивается к рыжеволосой (та снова верхом) и – указывает на пустое седло:

– Это для меня?

– Разумеется! – отвечает она с неприятным смешком. – Интересно, как еще ты мог бы добраться до Вергрена?

– Госпожа! – резкий голос человека в конце конной шеренги царапает слух, и Креслин делает шаг вперед, чтобы взглянуть на говорящего – коротко стриженного, темноволосого седеющего мужчину с орлиным носом. – Стой где стоишь, чародей! – приказывает всадник. – Оглянись!

Сделав, как сказано, Креслин видит пару нацеленных на него арбалетов.

– Не очень-то по-дружески, – замечает он.

– Они... принимают особые меры предосторожности, – поясняет женщина.

На лице Креслина отражается недоумение. Негромко рассмеявшись, рыжеволосая поворачивается к всаднику:

– Видишь, Флорин, мне ничто не угрожает. По крайней мере, не угрожало, пока тебе не вздумалось меня «защищать».

– Я буду принимать такие меры безопасности, какие сочту нужным, в соответствии с волей моего герцога.

Креслин, поразмыслив немного, попросту садится в седло. Его шатает, голова идет кругом, и, чтобы удержать равновесие, приходится ухватиться за конскую гриву. Способности юноши восстановились, а вот силы, увы, нет.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает рыжеволосая.

– Недолгий путь протяну, – он в последний раз смотрит на дочку пастуха. – До свидания, Матильда.

– До свидания, досточтимый.

Кавалькада уже спустилась к главной дороге, но он знает: взор девочки обращен к узкой тропе, по которой уехали всадники.

Освоившись на боевом коне, Креслин поворачивается к рыжеволосой – единственной женщине в этом отряде:

– Зачем ты за мной явилась?

Она кажется ему смутно знакомой, но когда юноша пытается всколыхнуть воспоминания, перед глазами начинают плясать яркие огоньки.

– Мы когда-нибудь, возможно, встречались... – заметив мрачную физиономию Флорина, юноша умолкает.

– Может, сначала расскажешь всем нам, как попал сюда ты? – говорит она и направляет свою лошадь поближе к Креслину.

Тот пожимает плечами:

– Начни я с самого начала, мы, пожалуй, раньше доберемся до места нашего назначения, чем до самого интересного места в моем рассказе.

Начинают падать крупные, холодные капли, но Креслин не отгоняет дождь, желая сберечь силы для долгого, как ему думается, пути. Кроме того, этот дождь едва ли покажется холодным человеку, выросшему на выстуженной Крыше Мира.

«...хочешь знать мое мнение, так для чародея он слишком хорошо держится в седле...»

«...едет в одной рубахе, а холод ему вроде как нипочем...»

Не обращая внимания на доносимые ветерком перешептывания, юноша отвечает своей собеседнице:

– Я покинул родные края, далеко на западе...

– Почему? – Вопрос прямой, но звучит не резко. Креслин пожимает плечами и чувствует в плече боль. Он покусывает губы, прежде чем ответить:

– Меня просватали, и я решил избежать этого брака.

– Неужто нареченная внушала тебе такое отвращение, что ты перебрался через Рассветные Отроги, лишь бы от нее избавиться?

Креслин не поправляет рыжеволосую, оставляя в заблуждении относительно расстояния, которое ему пришлось одолеть.

– Не нареченная. Сама идея такого брака. Кроме того... тамошние обычаи... отличаются от здешних. Инициатива со стороны мужчин... не поощряется.

Говорить трудно, все силы уходят на то, чтобы держаться в седле. Хорошо еще, что прохладный дождь немного утишает сжигающий изнутри жар. Креслин не может сказать, сколько раз они поднимались на холмы и спускались в долины. Равно как и сколько раз отвечал он «да» или «нет» на вопросы рыжеволосой. Точно он знает одно: завеса дождя стала плотнее, а седло под ним начало елозить.

А потом перестает осознавать и это...

Когда Креслин приходит в себя первый раз, перед глазами его все расплывается, а огонь внутри жарче пламени Фэрхэвена, горячее солнца Фрейе, раскаленней камней нижней пустыни, что за южной грядой Рассветных Отрогов...

Прежде чем он вновь проваливается во тьму, кто-то ложкой вливает ему в рот какую-то жидкость...

Очнувшись во второй раз, он с трудом фокусирует зрение и обнаруживает себя в незнакомой комнате, освещенной лишь тусклой настенной лампой. Та же ложка, та же жидкость, и его опять поглощает тьма...

XLIX

Креслин лежит в мягкой постели, застланной хлопковым постельным бельем. Его взгляд скользит по тяжелым бархатным шторам на стрельчатом окне, отмечает проложенный свинцом оконный переплет и падает на стоящий под окном маленький столик. Небо за окном темно-серое, что указывает на поздний час. По обе стороны от стола стоит по обитому парчой креслу, а на нем самом – латунная лампа. Стены обшиты темным деревом.

Тяжелая, обитая железом дверь бесшумно открывается. Появившаяся на пороге женщина в плаще с капюшоном легкой поступью направляется к высокой кровати. Плащ и сумрак скрывают ее черты.

Однако слабость не мешает Креслину видеть в темноте. Он узнает особу, забравшую его из дома Андре, хотя сейчас она носит иные цвета: черный, белый и серый.

– Добрый вечер, – Креслин старается произнести эти слова внятно.

– Рада видеть тебя вернувшимся в страну живых, – говорит она, выдвигая одно из кресел и усаживаясь.

– Я тоже рад. Хотел бы только уточнить – в какую именно из стран?

– О, это Вергрен, древняя родовая цитадель герцогов Монтгрена, а ты его почетный гость. Как и я, – сухо добавляет она.

– Боюсь, я не имел удовольствия представиться... разве что во время нашей поездки, но тогда мои мысли путались...

– Мы действительно встречались и раньше, – говорит она, – хотя не были должным образом представлены. Возможно, ты слышал мое имя, но сам не назвался.

Креслин пытается повернуться. Перед его глазами пляшут искры.

– Вынужден спросить... Стоит ли мне вообще представляться?

Она не отвечает, молча рассматривая его лицо полускрытыми под капюшоном глазами.

– Впрочем, это едва ли имеет значение. Меня зовут Креслин.

– Креслин – и все? Без родового имени? Без какого бы то ни было титула?

Юноша хмыкает, и это усилие стоит ему новой россыпи огоньков в глазах.

– Ты еще очень слаб, – говорит она, явно уловив его состояние. – Твое счастье, что ты попал сюда вовремя. Мало кому под силу осилить такое путешествие, тем паче при такой немочи.

Немочь? Наверное, его злосчастная рана снова воспалилась.

– Я просто зашла взглянуть, как ты поправляешься, – с этими словами она встает и протягивает руки к его лицу. Мягкие теплые пальцы касаются влажного горячего лба.

Даже сквозь мелькание огней в глазах он успевает заметить опоясывающий ее запястье белый шрам. Однако спросить ни о чем не успевает – женщина уходит.

Едва ли не прежде, чем за ней затворяется тяжелая дверь, глаза юноши закрываются.

L

– Подождать? – переспрашивает герцог Монтгрен. – Сколько еще я должен ждать? Это безумие. Каждый день его пребывания в Вергрене грозит тем, что они его обнаружат, – он нервно мерит шагами комнату.

– Как раз в этом для тебя нет никакой угрозы. Куда хуже будет, если его поймают! Вынудив его уйти прежде, чем он восстановит силы, ты добьешься именно этого.

Мегера откидывается в кожаном кресле.

– И почему я...

– Да хотя бы потому, дорогой кузен, что тебе случайно понадобились кони, которых доставят на следующем каботажном судне, и западные луки, и копья с наконечниками из холодной стали. А еще тебе может понадобиться протест моей дражайшей сестрицы, адресованный Высшему Магу. А от гнева маршала Западного Оплота ты только выиграешь.

– Ничто из названного не принесет мне особых благ, если маги установят, что он здесь.

– Ты ведь это не серьезно, правда? – она обнажает в улыбке ровные белые зубы, а вспыхнувшая в глазах искра на миг стирает с лица усталость. – Они не могут позволить себе вторгнуться сюда, чтобы выяснить, здесь ли он. Да и вообще ты в большей безопасности, пока мы здесь. Когда мы уберемся отсюда, будет хуже. Он один стоит нескольких кавалерийских отрядов, хотя ему нелегко нести людям смерть.

– Я просто хочу, чтобы он поправился и вы вместе отправились по своим делам, куда вам надо, – герцог выдерживает паузу. – Кстати, а куда ты собираешься и что намерена делать?

Ее улыбка становится еще шире:

– Не знаю, не знаю, дорогой кузен. Ничего не знаю, кроме того, что я нежеланная гостья повсюду западнее Рассветных Отрогов. А его, похоже, не желают привечать нигде.

– Свет! – восклицает герцог. – Неужто ты решила...

– Остаться здесь? – улыбка исчезает. – Я думала об этом.

Герцог смотрит на угольки в камине. Один вспыхивает крохотной белой звездочкой и прогорает. На лицо женщины возвращается улыбка:

– Думала, но это, пожалуй, невозможно. У дражайшей сестрицы слишком много людей в твоем ближайшем окружении. И она хочет, чтобы мы создали... скажем... некоторые затруднения для магов.

– И ты согласна с этим безумием?

– А это имеет значение? – Мегера трогает пальцем запястье.

– Полагаю, что нет, – кивает герцог. – Во всяком случае, там, где замешана Риесса, – он подходит к угловому столу, стоящему в этом кабинете еще со времен его деда. – Но в любом случае я хочу, чтобы Креслин чувствовал себя хорошо.

– Утром мы с ним предпримем конную прогулку.

– А он умеет ездить верхом?

– Чуточку. Лишь в той степени, чтобы проехать десять кай почти в беспамятстве и не выпасть из седла. И чтобы успешно пройти испытания младших стражей в Оплоте.

– Ха! Стало быть, Риесса подыскала малого под стать тебе крепостью. А вдобавок и талантом.

– Лучше бы ты помолчал, дорогой кузен. У тебя-то нет ни сил, ни таланта.

Герцог бросает на кузину хмурый взгляд и медленно отворачивается к пыльному столу.

В очаге за его спиной шипит еще один уголек.

LI

Креслин спускает голые ноги на мохнатую овчину, покрывающую каменные плиты пола. У окна стоит маленький стол и два кресла, на одном из которых он сидит всякий раз, когда ест. Вот уже три дня ему приносят пищу, и он ест за столом.

Таинственную особу Креслин больше не видел. Все эти дни его посещали только седовласая целительница и робкая молодая служанка. Если бы не примыкающая к его комнате прекрасная ванная, он мог бы счесть себя пленником, заточенным в одной из западных крепостей.

На кресле разложена одежда – полный комплект зеленых кож, скроенных и подобранных в стиле стражей Западного Оплота. Увидев в руках служанки эту одежду, чуть более яркого оттенка, чем носят на его родине, Креслин окончательно сбросил дрему. Ему принесли и изготовленный на Крыше Мира кинжал, но меча нет.

Креслин встает. Донимавшее его в последние дни головокружение прошло, но в ногах еще чувствуется слабость.

Дверь открывается, впуская темноволосую, плотненькую молодую женщину с подносом в руках. Цвета ее одежды голубой и кремовый, а не зеленый с золотом, как у герцогской челяди. От запаха свежеиспеченных хлебцев и ароматного чая у юноши текут слюнки.

– Добрый день, – решается заговорить он. – Кто ты? Ты была так заботлива...

– Добрый день, господин. Меня зовут Алдония, – она ставит завтрак на стол, смотрит на юношу, ничуть не смущаясь тем, что он в нижнем белье, и говорит: – Э... милостивая госпожа хотела бы знать... достаточно ли хорошо ты себя чувствуешь для того, чтобы... э... прогуляться верхом? Сегодня после завтрака?

Креслин прячет улыбку. Почему имя этой незнакомки упорно хранят в тайне? Почему она всегда в капюшоне и почему ее всегда сопровождают стражи? Она не может быть герцогиней, ибо не носит украшений, подобающих замужней женщине, а служанка – скорее всего ее личная служанка – не ходит в герцогских цветах. Голубой и кремовый кажутся ему знакомыми, но откуда – вспомнить не удается.

– Думаю, да, – наконец отвечает он. Алдония кивает и удаляется.

Стало быть, он остается пленником. Но – привилегированным. Которому, во всяком случае, полагается сытный завтрак. Воспоминания о холодной овсянке каторжного лагеря, равно как о кореньях и ягодах, составлявших его пищу в пути, слишком свежи, чтобы отказаться от чая, ананасов и свежих хлебцев. Со временем, рассуждает Креслин, в том, что касается еды, он вернется к прежним привычкам. Может быть.

Слабость в ногах проходит с горячим чаем и первыми кусочками медового рулета. Даже чувствуя голод, Креслин сдерживается, заставляя себя медленно и тщательно пережевывать каждый кусок. Он смотрит сквозь отделанный свинцом оконный переплет на ясное сине-зеленое небо и каменную кладку стены.

Умывшись и побрившись, Креслин одевается. Одежда впору: видимо, пока юноша лежал без чувств, с него сняли мерку. Стоящие под стулом серые кожаные сапоги выглядят в точности как те, что в Западном Оплоте надевают для верховой езды, однако, приглядевшись, Креслин улыбается – серая кожа не пропитана водоотталкивающим составом.

Натянув сапоги, Креслин застилает постель и усаживается в кресло. Долго ждать не приходится: дверь почти сразу же открывается. В проеме стоит Алдония, а позади – два стража в зеленых с золотом мундирах. Такие же были на солдатах, сопровождавших таинственную незнакомку.

– Милостивая госпожа ждет. Достаточно ли ты окреп, чтобы ездить верхом?

– Думаю, да – для недолгой прогулки.

Креслин встает и, не обращая внимания на стражей, следует за служанкой по глухому, без окон, каменному коридору. Алдония спускается по ступеням, тогда как оба стража остаются наверху.

Итак, Креслин угадал правильно. Это место – башня, бастион – является семейным крылом замка. Из чего явствует, что он не простой пленник, хотя герцог, видимо, от этого не в восторге. Креслин спешит за Алдонией и догоняет служанку как раз перед очередной тяжелой дверью.

– Она ведет во внутренний двор. Там, на дальней стороне, герцогская конюшня.

Алдония поворачивается, но прежде чем успевает уйти, юноша касается ее руки.

– Кто она?

– А ты не знаешь?

– Чувствую, что должен знать, но ведь я видел ее только больным. А с тех пор, похоже, она стала меня избегать.

– Видимо, у нее есть свои причины, но так или иначе в душе она – добрая...

– Добрая в душе?

Алдония застывает.

– Я на самом деле ее не знаю, – заверяет Креслин, сам не понимая, зачем ему убеждать в этом служанку.

– Может быть, господину лучше...

Алдония наклоняет голову, поворачивается и начинает подниматься по лестнице.

Креслин закусывает губу. Эта девица демонстрирует удивительную преданность своей таинственной хозяйке. И носит странные цвета... Потянув за железную ручку, он легко открывает массивную дверь и ступает на чисто выметенные ровные плиты внутреннего двора. В тени, где остановился юноша, прохладно. Достаточно прохладно, чтобы понять – теплый сезон сбора урожая миновал. Небо усеивают белые пушистые облака, и Креслин снова вспоминает, что потерял более полугода. Хотя воспоминания той поры принадлежат не ему, а безымянному каторжанину по прозвищу «серебряная башка».

По ту сторону двора, менее чем в тридцати локтях, он видит двух коней. Одного, гнедого, держит под уздцы конный страж в герцогских цветах. Юноша молча направляется к лошадям.

– Господин Креслин?

Юноша молча кивает.

– Милостивая госпожа ждет тебя снаружи.

Креслин садится на гнедого и обнаруживает, что поперек передней луки лежит короткий меч стража Западного Оплота с заплечными ножнами. Не теряя времени, Креслин влезает в портупею, и страж при этом непроизвольно касается рукояти своей сабли.

Двое мужчин проезжают под аркой, ведущей в главный двор замка, и когда приближаются к воротам, страж делает привратникам знак.

С грохотом отворяются массивные, обитые железом ворота. Всадники проезжают под каменными арками мимо недавно возведенных дополнительных укреплений. Стук копыт эхом отдается от гранита. Страж повторяет знак, и ворота с грохотом закрываются. Массивные засовы ложатся в свои каменные гнезда.

В конце мощеной дороги ждут четверо конных стражей и женщина. При виде Креслина незнакомка направляет свою лошадь по обводной дороге, медленно спускающейся с кручи.

Холмы очищены от растительности, и голые склоны под серыми гранитными степами Вергрена пятнают кружки пней, оставшихся от спиленных деревьев.

Легкий ветерок ерошит отросшие волосы Креслина. По правую руку, примерно в трех кай ниже по склону, он видит стены города. Любопытно, почему замок не находится в центре города или хотя бы не граничит с ним? Скачущая впереди женщина ускоряет аллюр.

Но Креслин не пришпоривает гнедого, а позволяет ему идти размеренным шагом и делает глубокий вздох, радуясь ветру и солнечному свету. Конь неспешно несет всадника по длинной, огибающей гору дороге. Достигнув наконец небольшой рощицы рядом с огороженным выпасом, где щиплют травку черномордые овцы, Креслин видит поджидающую его таинственную незнакомку. Она попридержала коня чуть в стороне от стражей. Креслин осаживает коня рядом с ней:

– Добрый день.

– А ты неплохо ездишь верхом, – с любезной улыбкой отзывается она. Ее длинные рыжие волосы связаны сзади в узел и прикрыты голубым шелковым шарфом.

– Я несколько отвык.

– Это незаметно.

Она спешивается, ведет лошадь к травянистой полянке под раскидистым дубом: Привязывает поводья к столбу, выступающему из ограды, и садится на широкий плоский камень.

Креслин тоже привязывает коня и, даже не успев еще приблизиться к незнакомке, неожиданно ощущает протянутую между ними тончайшую нить. Улавливает он и мелькание пляшущих вокруг женщины черно-белых язычков пламени.

– Кто ты? – непроизвольно вырывается у него.

– Разве ты не знаешь?

– Почему бы тебе просто не ответить на мой вопрос? К чему эти игры? Я понимаю, ты вроде как колдунья. Все стараются держаться от тебя подальше.

– Я не заметила, чтобы кто-нибудь особо стремился поближе познакомиться и с тобой, Креслин.

– Но герцог? Стражи? – он смотрит на нее в упор. Лицо ее бледно и серьезно.

– Стражи опекают меня, так же как и тебя. Герцог – мой кузен. Он искренне желает поскорее избавиться от моего общества.

– Кто ты? – повторяет он.

– Ты знаешь, просто не хочешь этого признать.

Он встречается взглядом с ее зелеными глазами. Как странно выглядят они на этом бледном, веснушчатом лице...

– Ходят слухи, что единственный отпрыск мужского пола правящего дома Западного Оплота не только отверг свою знатную и весьма привлекательную невесту, суб-тирана Сарроннина, но еще и таскал камни на строительстве чародейского тракта, как простой каторжник!

Креслин чувствует, что сердце его начинает учащенно биться, а горло перехватило. Женщина безжалостно продолжает:

– Еще поговаривают, будто этот неблагодарный имел безрассудство прыгнуть в самое сердце снежной бури, чтобы сбежать от прославленных стражей Оплота. В чем и преуспел. Правда, после этого его захватили Белые маги и он лишился рассудка, но и тут он, пройдя через бурю, исчез в Рассветных Отрогах, так и не предоставив Высшему Магу возможности взглянуть на его тело.

Креслин смеется, узнав наконец этот хрипловатый голос, плохо сочетающийся со светлой кожей и веснушками. Он смеется, и нотки его смеха кажутся золотистыми даже на фоне прохладного ветра.

– Ты заполучила меня, госпожа. Заполучила! – его смех стихает, а блеск в глазах становится печальным. – Заполучила, но кого? Беглеца, которому нет места во всем Кандаре? Которому только и приходится, что убегать от одного несчастья за другим. Причем без надежды на успех...

– Довольно! – она подается к нему так, что огненно-рыжие волосы рассыпаются на вороте ее легкой голубой куртки для верховой езды. – Я тебе кое-что задолжала!

Креслин не шевелится, он даже не моргает, когда ее белый гнев хлещет его с еще большим неистовством, чем рука, нанесшая пощечину.

Стиснув зубы, он заставляет себя не тянуться к ветрам.

– Видимо, ты считаешь, что положение суб-тирана дает тебе право наносить оскорбления другим?

– Очень впечатляюще, – насмешливо отзывается она.

– Мегера, – медленно произносит он. – Это имя должно означать «ярость». Или «безумное разрушение».

– А ты еще не понял?

– Чего не понял? – его голос холоден. – Что меня гоняли, преследовали, за мной охотились чуть ли не по всему Кандару? Что я чародей, с которым все желают покончить? Что ты каким-то образом со мной связана и видишь в этом мою вину? Что ты разыскивала меня – и разыскала?

– По крайней мере, ты начинаешь думать.

– Думай не думай, госпожа, от этого мало проку, если нет выбора.

На сей раз она хмурится.

– Мегера, – он поднимает глаза на стражей, бочком теснящих коней и старающихся держаться подальше от этой парочки. – Мне не найти приюта ни на Крыше Мира, ни в землях, где властвуют Белые маги. Сомневаюсь, чтобы я стал желанным гостем в Сарроннине или Сутии... особенно теперь.

Она смотрит на него молча. Смотрит невидящими глазами. Повисшую тишину нарушает ржание гнедого. Одно из белых пушистых облаков закрывает солнце, и над холмом пробегает тень.

– Вот ты и заполучила то, что имеешь. Я твой.

– Ты ничей. Никто и никогда тебя не получит.

– Но ты заполучила, нравится тебе это или нет.

– Ты неправильно понимаешь, Креслин, – голос ее обманчиво мягок. – Это я твоя, вне зависимости от того, что я делаю. Мой ты или не мой, но я твоя.

– И это обстоятельство тебе ненавистно, а потому ненавистен и я?

– Да.

Юноша поднимает глаза на покрывшее их тенью облако. Его лошадь взмахивает хвостом.

– Давай вернемся.

– Устал?

– Да, – признается он. – Хотя это едва ли имеет для тебя значение.

– О чем ты думал?

– Ни о чем полезном, – он садится в седло осторожнее, чем раньше, снова ощущая слабость в ногах. – Просто задумался, что мы можем сделать.