ТРАВЛЯ ПАСТЕРНАКА

В пятьдесят восьмом году нобелевскую премию по литературе присудили Борису Леонидовичу Пастернаку.

Вместо радости за выдающегося соотечественника власть испытывала злость и раздражение.

Фактически премии был удостоен роман Пастернака «Доктор Живаго». Годом ранее роман появился на итальянском, потом на других иностранных языках. Опубликовать роман на русском языке Пастернаку не позволили.

Первым проявил бдительность Дмитрий Трофимович Шепилов. За два месяца до присуждения Пастернаку нобелевской премии его назначили министром иностранных дел, но он все еще оставался секретарем ЦК и не забывал об идеологических делах.

Двадцать четвертого августа пятьдесят шестого года КГБ доложил в ЦК, что роман Пастернака передан итальянскому издателю. Отдел культуры ЦК получил указание оценить роман. Познакомиться с текстом не составило труда, поскольку автор предложил его журналам «Знамя» и «Новый мир», альманаху «Литературная Москва» и Гослитиздату.

Тридцать первого августа Шепилов информировал товарищей по партийному руководству:

Отдел культуры и международный отдел ЦК развернули бурную деятельность в надежде помешать изданию романа. Не получилось. Затем столь же тщетно пытались сорвать присуждение Борису Пастернаку Нобелевской премии в области литературы. И это не вышло.

Двадцать третьего октября пятьдесят восьмого года Борис Леонидович был удостоен Нобелевской премии по литературе «за выдающиеся достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа».

В тот же день по записке Суслова президиум ЦК принял решение организовать кампанию осуждения Пастернака, поскольку присуждение ему премии «является враждебным по отношению к нашей стране актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны».

Старшим идеологическим секретарем была Екатерина Алексеевна Фурцева. Ей поступали все бумаги по «делу Пастернака». Она требовала от отделов ЦК принятия мер, она же одобряла или отвергала предложения отделов.

Суслов и Поспелов были у нее на подхвате. Фурцева и Суслов оба были членами президиума, но Екатерина Алексеевна тогда еще нравилась Хрущеву, а Михаил Андреевич не очень. Академик Петр Николаевич Поспелов был кандидатом в члены президиума, то есть чином пониже.

Шестнадцатого февраля пятьдесят девятого года председатель КГБ Шелепин отправил в ЦК записку о «выявлении связей Б.Л. Пастернака с советскими и зарубежными гражданами»:

За Пастернаком, его домом следили. Активизировали осведомителей в писательской среде, недостатка в которых КГБ никогда не ощущал.

Восемнадцатого февраля Шелепин отправил в ЦК подробную справку о взглядах Пастернака и истории публикации романа. В записке есть несколько грубых фактических ошибок, что свидетельствует о неважной осведомленности чекистов, надзиравших за идеологической сферой. Но зато поэту давалась оценка, достаточная для того, чтобы его погубить:

Через день генеральный прокурор Роман Руденко тоже отправил записку в ЦК. Он предложил к уголовной ответственности Пастернака не привлекать, а в соответствии с пунктом «б» статьи седьмой закона о гражданстве СССР от девятнадцатого августа тридцать восьмого года лишить его советского гражданства и выслать из страны.

Предусмотрительный Руденко приложил к записке проект указа президиума Верховного Совета СССР «О лишении советского гражданства и удалении из пределов СССР Пастернака Б.Л.»

Двадцать седьмого февраля вопрос о Пастернаке обсуждался на президиуме ЦК с участием Шелепина. Позвали и генерального прокурора Руденко. Идею выслать поэта из страны Хрущев отверг. Предложил другое:

— Предупреждение от прокурора ему сделать и сказать, что, если будет продолжать враждебную работу, будет привлечен к ответственности.

Поэта вызвали в генеральную прокуратуру. Допрос проводил сам Руденко. Пастернаку пригрозили привлечь к уголовной ответственности по статье 64-1 УК — измена родине, если он будет продолжать встречаться с иностранцами.

Поэту, которым страна должна была гордиться, устроили настоящую травлю.

Двадцать девятого октября первый секретарь ЦК ВЛКСМ Семичастный, выступая на комсомольском пленуме, сказал:

— Если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал. Он нагадил там, где ел, нагадил тем, чьими трудами он живет и дышит. А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического? Пусть он стал бы действительным эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай. Я уверен, что и общественность, и правительство никаких препятствий ему бы не чинили, а, наоборот, считали бы, что этот его уход из нашей среды освежил бы воздух.

Речь ему, конечно, написали, что именно сказать — продиктовали сверху, но страсть и темперамент были подлинными.

На следующий день доклад Семичастного был опубликован в «Комсомольской правде». Это был жест на публику, поскольку Хрущев уже решил, что высылать поэта не будет.

Сталин, похоже, удивительным образом ценил Пастернака. Может быть, ему нравилось, что письма вождю великий поэт заканчивал словами: «любящий Вас и преданный Вам Б. Пастернак». Хрущеву, который мало что читал и не слишком интересовался литературой и искусством, Пастернак был совершенно чужд. Хрущев хотел, чтобы литература и писатели приносили практическую пользу. Если уж он был недоволен академиками, которые слишком мало уделяют внимания практике, то несложно представить себе, как его раздражали писатели, творящие недоступное ему высокое искусство.

Поэт не вынес травли. Интерес к нему органов госбезопасности не утих. Теперь он приобрел меркантильный характер.

В ночь с тридцатого на тридцать первое мая шестидесятого года Борис Пастернак скончался. Возник вопрос о его наследстве. Сам поэт под давлением властей не смог получить ни копейки из гонораров, выплаченных ему за рубежом.

После его смерти родные оказались в бедственном положении и рассчитывали на эти гонорары, а государство само не прочь было прибрать его денежки.

Двадцать второго сентября шестьдесят первого года Шелепин сообщил в ЦК:

ОТПУСКАТЬ ЛИ ПЛИСЕЦКУЮ?

Советская интеллигенция доставляла массу неприятностей чекистам.

В мае шестьдесят первого года труппа академического театра оперы и балета имени С.М. Кирова выехала на гастроли в Париж. В составе труппы был солист театра Рудольф Нуриев. Ему было всего двадцать четыре года, но он уже был известным всему миру танцовщиком.

Председатель КГБ Шелепин докладывал в ЦК:

Сотрудник КГБ, включенный в состав труппы, предложил досрочно откомандировать Нуриева домой. Шестнадцатого июня труппа Кировского театра отправилась в аэропорт, чтобы лететь дальше — в Лондон. Нуриеву сказали, что его дома ждет больная мама. Нуриев решил, что больше его за границу не отпустят и прямо в аэропорту попросил у французских властей политического убежища.

Убежище было предоставлено.

Пятнадцать лет Нуриев танцевал в Лондонском королевском балете, и его называли величайшим танцовщиком двадцатого века. В КГБ его побег сочли провалом.

Унесший на Запад множество архивных документов сотрудник Первого главного управления КГБ майор Митрохин утверждал, что разведывательно-диверсионный отдел получил указание провести против Нуриева «специальную операцию» — сломать ему ногу или лучше обе. Но приказ выполнен не был.

Шестого июля шестидесятого года председатель КГБ Шелепин докладывал в ЦК КПСС:

Двоих Шелепин обещал привлечь к уголовной ответственности — за «антисоветские разговоры, клевету на политический строй в СССР и преступные связи с иностранцами». В отношении остальных участников этих групп «намечается провести профилактические мероприятия».

Пятнадцатого июля шестидесятого года Шелепин отправил Хрущеву подробную записку о «настроениях советской интеллигенции. На семнадцатое июля была назначена встреча руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства на государственной даче „Семеновское“:

Одновременно КГБ сигнализировал о том, что «в некоторых кругах творческой интеллигенции не изжиты еще элементы групповщины, в основе которых, помимо личных симпатий, лежат подчас неправильные взгляды на развитие советской литературы и искусства…

В частности, вокруг драматургов Арбузова и в меньшей степени Розова сложилась группа драматургов: Штейн, Зорин, Шток, Шатров, Володин и другие, которые сплочены на нездоровой основе «борьбы» с драматургией «сталинского режима», с так называемыми «правоверными лакировщиками», к числу которых эта группа относит таких советских драматургов, как Корнейчук, Погодин, Софронов, Вирта, Мдивани и других.

Приверженец названной группы драматургов главный режиссер театра «Современник» Ефремов, поставивший недавно идейно порочную пьесу «Голый король», так определяет роль театра в нынешних условиях: «Нам говорят: „Дела у нас в стране идут хорошо“. А мы со сцены должны нести подтекст: „Ой ли?“

Впрочем, иногда чекисты творили и добрые дела. Вернее, исправляли глупости и гнусности, совершенные их предшественниками.

Балерина Майя Плисецкая вспоминает, как КГБ сделал ее невыездной: не выпускали на гастроли, за ней следили. Не помогло и обращение к главе правительства Николаю Александровичу Булганину, поклоннику балета и балерин.

«Делом» Плисецкой занимались сразу два бывших комсомольских вожака — Михайлов, назначенный после смерти Сталина министром культуры, а потом и Шелепин, ставший председателем КГБ.

Помощи от Михайлова Плисецкая не дождалась.

«С кудрявым чубом, пролетарской внешностью, сухой, холодный человек, — писала Майя Михайловна. — Судьба сводила меня с ним несколько раз на молодежных фестивалях. От этого ни да ни нет не добьешься. Будет ходить вокруг да около. Служака, верный солдат партии, чтоб ее…»

Жена Михайлова Раиса Тимофеевна, принимавшая активное участие в мужниных делах, посоветовала Плисецкой: надо поговорить с самим председателем КГБ Иваном Серовым.

Зять Хрущева (точнее муж Юли, дочери Леонида, старшего сына Хрущева, погибшего в бою) Виктор Петрович Гонтарь, директор Киевской оперы, привел Майю Михайловну в министерство культуры, проводил в кабинет, где стояла вертушка — аппарат городской правительственной связи.

Плисецкая набрала номер председателя КГБ.

Серов сам взял трубку и неприятно удивился:

— Откуда вы звоните? Кто дал мой номер?

— Звоню из министерства культуры…

— Что вам от меня надо?

— Я хотела с вами поговорить…

— О чем?

— Меня не выпускают за границу.

— А я тут при чем?

— Все говорят, что это вы меня не пускаете.

— Кто все?

— Все…

— А все-таки?

Плисецкая сослалась на жену Михайлова:

— Раиса Тимофеевна Михайлова…

— А ей больше всех надо!.. Все решает Михайлов, я здесь ни при чем…

Председатель КГБ бросил трубку. История фантастическая. Никто — ни до, ни после — не решался в лицо обвинить самого председателя КГБ в том, что он делает людей невыездными.

Через полчаса в министерство культуры приехали сотрудники отдела «С» (правительственная связь) КГБ и сняли аппарат, которым воспользовалась Плисецкая. Секретаршу, позволившую Плисецкой добраться до вертушки, уволили. Даже хрущевскому зятю досталось — его самого перестали выпускать за границу.

Выездной Плисецкая стала уже тогда, когда Серова в КГБ сменил Александр Николаевич Шелепин. Муж балерины знаменитый композитор Родион Константинович Щедрин узнал номер приемной Шелепина и позвонил. Через пару дней его принял на Лубянке начальник четвертого управления КГБ генерал-лейтенант Евгений Петрович Питовранов. Четвертое управление занималось борьбой с антисоветскими элементами и ведало интеллигенцией. Генерал Питовранов внимательно и с пониманием выслушал Щедрина и посоветовал написать письмо Хрущеву.

Плисецкая последовала совету. Поскольку руководство КГБ сменилось, то просьбу Плисецкой доложили первому секретарю. Обращение возымело действие. Ее письмо обсуждалось на президиуме ЦК. Хрущев, как он сам вспоминал, предложил:

— Давайте разрешим ей поехать за границу.

— Она не вернется. Она останется за границей, — послышались возражения.

«Могла она остаться за границей? — вспоминал Хрущев. Могла. Любая страна почла бы за честь. Где угодно она могла заниматься своей театральной деятельностью».

— Так нельзя относиться к людям, — доказывал Хрущев свою точку зрения. — Мы сослужим хорошую службу нашему государству, если покажем миру, что больше не придерживаемся сталинских взглядов, доверяем людям. Возьмем крайний случай — она останется. Советская власть от этого не перестанет существовать, хотя нашему искусству будет нанесен чувствительный ущерб и я бы очень, очень жалел, если Майя Плисецкая осталась бы за границей.

Точка зрения первого секретаря возобладала.

Шелепин пригласил Майю Михайловну в свой кабинет на площади Дзержинского. Плисецкой он не понравился: «Чуть кривит рот, очерченный тонкими недобрыми губами».

Но новости у председателя КГБ были хорошие:

— Прочел Никита Сергеевич ваше письмо. Просил нас тут разобраться. Мы посоветовались и думаем — надо вам с товарищами вместе за океан отправиться.

Плисецкая замерла: неужели снят запрет на ее зарубежные гастроли?

— Никита Сергеевич вам поверил, — продолжал Шелепин. У нас тоже оснований не доверять вам нет. Многое из того, что нагородили вокруг вас, — ерундистика. Недоброжелательность коллег. Если хотите, профессиональная зависть. Но и вы много ошибок совершили. Речь и поступки следует контролировать…

Великодушию председателя КГБ не было предела:

— Дядя ваш, господин Плезент, умер в Нью-Йорке… Два его сына с семьями… Можете повидаться… Чинить препятствий не будем… Ваше дело…

«У порога, — вспоминала Майя Плисецкая, — Шелепин просит передать привет Щедрину. Растягивает тонкие губы в подобие улыбки.

— Пускай спокойно свои концерты играет. Мы ему рук в заклад рубить не будем. Вот если не вернетесь…»

«Поехала Плисецкая, — вспоминал Хрущев. — Она потом ездила во многие страны. Все поездки проходили очень бурно. Она принесла большую славу советскому балетному искусству. Вот оплата доверия со стороны Майи Плисецкой».

Шелепин в феврале шестидесятого упразднил 4-е управление, которым руководил Питовранов. Генерал-лейтенант Питовранов отправился в Пекин представителем при китайской разведке. Когда председателем КГБ станет Юрий Владимирович Андропов, он первым делом воссоздаст управление, которое займется интеллигенций.

СМЕРТЬ ВАСИЛИЯ СТАЛИНА

Шелепину в КГБ пришлось заняться судьбой младшего сына Сталина Василия.

Через три недели после смерти вождя, двадцать шестого марта пятьдесят третьего года, приказом министра обороны маршала Булганина генерал-лейтенанта авиации Василия Иосифовича Сталина уволили в запас без права ношения военной формы. А через месяц, двадцать восьмого апреля, сына вождя, с которого раньше пылинки сдували, арестовали.