Но устроить свою жизнь евреям было трудно — государственная служба была для них закрыта, военная карьера невозможна. Земледелие исключено — им не разрешали покупать землю. Работать в промышленности было нельзя, поскольку запрещалось селиться в крупных городах, где были заводы.

Оставались медицина, наука, культура, но не может же целый народ этим заниматься! Основная масса евреев существовала в беспросветной нищете, перебивалась ремесленничеством, кустарничеством, мелкой торговлей, отсюда и пошло представление о евреях как о торгашах, которые ни к чему другому не пригодны.

Образованная еврейская молодежь, видя, что русский крестьянин находится в столь же безысходной нужде, из лучших побуждений стала присоединяться к народническому движению, заниматься просветительской деятельностью. Если до этого евреев упрекали в том, что они живут замкнуто, не хотят интересоваться делами всей страны, то тут уже посыпались обвинения в излишней политической активности.

Еврейские национальные организации возражали против участия евреев в революционном движении. Они считали, что Россия все равно будет относиться к евреям как к чужим. К началу Первой мировой войны из России бежало больше полутора миллионов евреев. В основном они обосновались в Соединенных Штатах, немало содействуя процветанию Америки.

Сионистские организации хотели, чтобы еврейская молодежь готовилась к переезду в Палестину и не участвовала в революции и вообще не влезала в российские дела.

У нас часто говорят о «сионистах», видимо, плохо представляя себе значение этого термина.

Сионисты — люди, считающие, что все евреи должны вернуться на историческую родину, а не стараться ассимилироваться в странах, куда их привело изгнание. До момента возвращения в Палестину они должны избегать всякого участия в политической жизни страны, их приютившей.

Но многие молодые евреи рассматривали Россию как свою страну, полагали, что не имеют права оставаться в стороне, когда решается судьба родины. Так появилось целое поколение революционеров, борцов за общее дело, для которых еврейское происхождение не имело никакого значения. Они не делили людей по национальному или религиозному признаку.

Еврейскую массу, как и всю Россию, раздирали внутренние противоречия. Никакого единства в еврейской среде не было. Одни поддержали Октябрьскую революцию, другие бежали из страны, третьи ждали, когда, наконец, закончится эта смута.

Во время Гражданской войны евреи пережили страшную трагедию, в погромах гибли десятки тысяч людей. Триста тысяч еврейских детей остались сиротами. Это происходило в основном на Украине, где долгое время не было крепкой власти и где хозяйничали такие атаманы, как Нестор Махно и Николай Григорьев. Антисемитизм процветал на территориях, которые занимала Белая армия. Да и многие части Красной армии мало чем отличались от махновцев.

Но справедливо было бы сказать, что еврейские погромы были составной частью общероссийского погрома — Гражданской войны, жертвами которой стал почти миллион человек.

Основная масса евреев, которые после Октябрьской революции еще оставались в местечках, только проиграла от того, что власть перешла к большевикам. Вся их жизнь разрушилась. Они жили ремеслом и торговлей, которые теперь были запрещены. Их лишали избирательных и других прав. Вместе с православными храмами закрывались и синагоги. Еврейских религиозных деятелей сажали. Иудаизм жестоко преследовался.

Спасаясь от голода, в поисках работы еврейская молодежь хлынула в города. Появление большого количества евреев на заметных должностях после Октябрьской революции, особенно в партийном аппарате, в ВЧК, объяснялось тем, что большевиков вообще было мало. Должностей оказалось больше, чем кандидатов. Евреи-большевики были абсолютно преданы революции, надежны и лояльны к новой власти. Они были ярыми сторонниками крепкого централизованного государства, это новая власть особенно ценила, когда страна распадалась на куски.

Многие годы полагают, что евреи-чекисты или евреи-комиссары вели себя особенно жестоко и их жестокость объясняется просто: они не жалели ни России, ни русских.

В реальности евреи-большевики порвали всякие связи с еврейской средой, которая боялась революции. Они перестали говорить по-еврейски и вообще воспринимали себя как русские.

Хотя член политбюро Лев Давидович Троцкий на пленуме ЦК в октябре двадцать третьего года очень откровенно говорил, почему он отказывался от некоторых крупных должностей:

— Мой личный момент — мое еврейское происхождение. Владимир Ильич говорил двадцать пятого октября семнадцатого года, лежа на полу в Смольном: «Мы вас сделаем наркомом по внутренним делам, вы будете давить буржуазию и дворянство». Я возражал, и моя оппозиция была решительная.

Ленин презирал антисемитов, поэтому он вспылил:

— У нас великая международная революция, какое значение могут иметь такие пустяки?

— Революция-то великая, — ответил Троцкий, — но и дураков осталось еще немало.

— Да разве ж мы по дуракам равняемся?

— Равняться не равняемся, а маленькую скидку на глупость иной раз приходится делать: к чему нам на первых же порах лишнее осложнение?

Назначению на пост наркома по военным делам Троцкий тоже сопротивлялся.

— И что же, — говорил он, — я был прав. Это сильно мешало. В моей личной жизни это не играло роли; как политический момент это очень серьезно. Владимир Ильич считал это пунктиком. Владимир Ильич предлагал мне быть его замом в Совнаркоме. Я отказывался из тех же соображений…

Как и другие революционеры, люди типа Троцкого считали себя выше национальностей и ставили перед собой задачи всемирного характера. Выбирая себе друзей и врагов, они отнюдь не руководствовались этническими принципами. А что касается безумной, ничем не оправданной жестокости, то в Гражданской войне по этой части отличились решительно все.

Сталин еще в тринадцатом году сформулировал ленинскую позицию по национальному вопросу. Он дал определение нации — исторически сложившаяся общность, живущая на одной территории. Евреи при такой точке зрения нацией не являлись: у них не было своей территории. Общей у них оставалась только религия. Большевики считали, что решение еврейского вопроса — это ассимиляция. В России все евреи станут русскими — и проблема исчезнет.

В начале восемнадцатого года в составе наркомата по делам национальностей (наркомом был Сталин) образовали комиссариат по еврейским национальным делам. Его возглавил член коллегии наркомата Семен Маркович Диманштейн, принципиальный противник сионизма, большевик с дореволюционным стажем — был приговорен Рижским военным судом к четырем годам каторги. Он перевел программу партии на идиш и иврит.

С июля восемнадцатого года в российских городах, где было много евреев, в местных организациях РКП(б) создавались еврейские секции. В октябре появилось центральное бюро еврейских коммунистических секций при ЦК партии, им руководил тот же Диманштейн. Евсекции, подчинявшиеся подотделу национальностей отдела агитации и пропаганды ЦК, просуществовали десять с лишним лет и были ликвидированы в январе тридцатого года.

Что касается сионизма и положения в Палестине, то в Москве этим не интересовались. Еврейский вопрос будет решен в Советской России, а Палестиной пусть занимается Коминтерн.

Всякое напоминание о существовании в стране сионистов вызывало у руководителей страны удивление.

Тринадцатого февраля двадцать четвертого года Еврейское телеграфное агентство передало короткое сообщение из Москвы:

Это сообщение прочитали в центральном бюро еврейских секций при ЦК, перевели на русский язык и ознакомили с ним высшее руководство страны (подробнее см. журнал «Источник», 1944, № 4).

Интерес к этой проблеме проявил председатель ОГПУ Феликс Эдмундович Дзержинский. Это его подчиненные высылали из столицы «социально-паразитический элемент», то есть людей из прошлой жизни, непролетарского происхождения.

Феликс Эдмундович отправил возмущенную записку своему первому заместителю по ОГПУ и одновременно начальнику секретно-оперативного управления Вячеславу Рудольфовичу Менжинскому:

В аппарате госбезопасности сионистами ведало 4-е отделение секретного отдела, входившего в секретно-политическое управление. Кроме того, 4-е отделение занималось еще и кадетами, монархистами, черносотенцами и бывшими жандармами.

Начальником отделения был Яков Михайлович Генкин, начинавший до революции в Екатеринославе подмастерьем в слесарно-водопроводных мастерских. Потом он нашел место жестянщика-паяльщика на консервном заводе в Ставрополе. После революции он стал председателем Херсонского губкома, в девятнадцатом году ушел в подполье, когда Красная армия оставила город. В двадцатом его взяли в ВЧК. Через два года Генкина постигло несчастье. Во время командировки в Тамбов он заболел тифом, тяжелое осложнение закончилось ампутацией ноги. Но он продолжал служить в госбезопасности.

По просьбе председателя ОГПУ в 4-м отделении секретного отдела подобрали материалы о российских сионистах. Они произвели на Дзержинского неожиданное впечатление.

Своим заместителям Менжинскому и Ягоде он писал:

Прежде Дзержинский выступал против требования большевиков о праве наций на самоопределение. Феликс Эдмундович был искренним интернационалистом и говорил: «Национальный гнет может быть уничтожен только при полной демократизации государства, борьбой за социализм».

Он был яростным противником даже польских националистов, которые мечтали о самостоятельном государстве. Выступая против отделения Польши от революционной России, Дзержинский утверждал: «У нас будет одна братская семья народов, без распрей и раздоров».

Под влиянием Ленина он изменил свои взгляды и теперь считал неумным мешать тем евреям, которые мечтают о своем государстве в Палестине.

Через год Феликс Эдмундович вернулся к этой теме и написал еще одну записку Менжинскому:

Через месяц секретный отдел представил Дзержинскому справку о репрессиях в отношении сионистов. Ее подписали Генкин и начальник секретного отдела ОГПУ Терентий Дмитриевич Дерибас, которого ждала большая карьера в госбезопасности и… расстрел.

Весной двадцать пятого в тюрьмах сидело тридцать четыре сиониста, еще пятнадцать были отправлены на три года в концлагеря. В ссылке находилось сто двадцать четыре человека.

«За границу, — докладывали председателю ОГПУ Дерибас и Генкин, — выслано и разрешен выезд взамен ссылки всего 152 чел. В этом вопросе мы придерживаемся следующей тактики: наиболее активный элемент, члены ЦК, Губкомов, у кого найдены серьезные материалы в виде антисоветских листовок, воззваний, типографий — в Палестину не выпускаем. Менее активный элемент в Палестину выпускается.

Тактика эта основана на опыте борьбы с сионистами. Когда до конца 1924 г. мы преимущественно высылали в Палестину, это явилось серьезным стимулом для усиления нелегальной работы сионистов, так как каждый был уверен, что за свою антисоветскую деятельность он получит возможность поехать на общественный счет (сионистских и общественных организаций) в Палестину, а не расплачиваться за совершенное им преступление…»

Феликс Дзержинский остался при своем мнении. Прочитав справку, вновь адресовался к Менжинскому: «Все-таки думаю, столь широкие преследования сионистов (особенно в приграничных областях) не приносят нам пользы ни в Польше, ни в Америке. Мне кажется, необходимо повлиять на сионистов, чтобы они отказались от своей контрреволюционной работы по отношению к Советской власти.

Ведь мы принципиально могли бы быть друзьями сионистов. Надо этот вопрос изучить и поставить в политбюро. Сионисты имеют большое влияние и в Польше, и в Америке. Зачем их иметь себе врагами?»

Через год, в июле двадцать шестого года, Дзержинский, тяжелый сердечник, скоропостижно скончался после выступления на пленуме ЦК. Отношение карательных органов к сионистам осталось прежним — их числили среди противников советской власти.

Еврейская коммунистическая рабочая партия Поалей-Цион (Рабочие Сиона) рассматривалась на Лубянке как враждебная организация, хотя ничего антисоветского в ее деятельности невозможно было найти и запрещать ее было не за что. Поалей-Цион возникла в начале двадцатого столетия в Минске, потом ее организации появились в других странах, в том числе и в Палестине.

В девятнадцатом году партия раскололась, появилась еще и Еврейская коммунистическая партия Поалей-Цион. В июне двадцать второго года исполком Коминтерна обратился к поалей-ционистам с призывом отказаться от своей программы и вступить в Коминтерн. Новая партия прислушалась к мнению исполкома. В декабре двадцать второго она объявила о самороспуске и призвала всех членов партии вступить в РКП(б). Правда, часть руководителей партии не подчинились общему решению и пытались сохранить партию.

Четвертого декабря двадцать четвертого по записке ОГПУ было принято постановление политбюро:

А основная партия действовала еще несколько лет на законных основаниях. Она пыталась вступить в Коминтерн на правах самостоятельной секции, но безуспешно. Активистов Поалей-Цион постепенно арестовывали, хотя в партию входила еврейская молодежь абсолютно коммунистических, большевистских вглядов, преданная советской власти.

Двадцать четвертого мая двадцать восьмого года политбюро утвердило решение оргбюро ЦК, принятое тремя днями ранее:

В ночь на двадцать шестое июня по всей стране были взяты все, кто еще принадлежал к партии. Поалей-Цион прекратила свое существование.

К лояльным евреям, как и ко всем национальным меньшинствам, в первые годы после революции власть относилась более чем доброжелательно. Советская Россия была первым государством, где боролись против антисемитизма и где антисемитов наказывали. Правда, продлилось это недолго.

Евреи создавали театры, газеты и школы, где говорили, писали и учили на идиш. Появились еврейские колхозы и еврейские национальные районы. В двадцать восьмом году приняли решение создать еврейскую область на Дальнем Востоке — Биробиджан. Еврейские общины других стран давали деньги на развитие Биробиджана. Туда перебралось некоторое количество евреев из других стран, вдохновленных идеей свободной жизни на своей земле. Поехали даже из Палестины, где среди евреев царили упадочнические настроения — англичане по-существу отказались от своих обещаний.

На одном из заседаний политбюро в двадцать восьмом году постановили:

«Разрешить переселение из Палестины семидесяти пяти евреев-земледельцев, поручив народному комиссариату земледелия вести об этом переговоры с представителем ЦК коммунистической партии Палестины в благожелательном духе, с тем, однако, чтобы от нас на это не требовалось никаких ассигнований».

Евреи были готовы ехать хоть за тридевять земель, чтобы обрести возможность работать на земле и чувствовать себя полноценными людьми, которых окружающие воспринимают как равных.

Публицист Отто Геллер в книге «Падение Иерусалима», вышедшей в Вене в тридцать первом году, восторженно писал:

Но эксперимент не получился — место было выбрано неподходящее, мало пригодное для развития, да и евреев ничего не связывало с берегами Амура.

Советская разведка в какой-то момент заинтересовалась Палестиной: а нельзя ли и здесь поднять революцию?

В конце двадцать третьего года в Палестину по линии иностранного отдела (внешняя разведка) ОГПУ командировали знаменитого чекиста Якова Серебрянского. До революции он был эсэром-максималистом и начал свою карьеру соучастием в убийстве начальника минской тюрьмы. Он получил орден Красного Знамени за похищение лидера русской военной эмиграции, бывшего генерала Белой армии Александра Кутепова в Париже. А потом возглавлял спецгруппу при наркоме внутренних дел — диверсии и террор за границей.

Яков Серебрянский пробыл в Палестине два года и, разочарованный, вернулся домой. Революция в Палестине, которая казалась сонным и неразвитым местечком, была отложена до лучших времен, вернее, до появления там достаточного количества революционного материала.

Ближний Восток входил в сферу интересов Восточного отдела ГПУ, которым руководил Ян Христофорович Петерс. Потом этим регионом ведал Стилиан Дмитриевич Триандофилов, служивший в ВЧК с двадцать первого года. После него восточным сектором иностранного отдела ОГПУ руководил Георгий Сергеевич Агабеков, первый советский разведчик, бежавший на Запад в тридцатом году.

Палестиной занимался Эфраим Соломонович Гольденштейн, врач по специальности. Он был резидентом в Анкаре и пытался работать в среде палестинских коммунистов. По словам Агабекова, в Москву приезжали сионисты, которые просили оружие для борьбы с англичанами. Но в ОГПУ решили, что они английские агенты, и переговоры прервались.

В центральном аппарате разведки палестинскими делами ведал Моисей Маркович Аксельрод, известный арабист. Он окончил юридический факультет Московского университета и арабское отделение института востоковедения, работал в Саудовской Аравии. Аксельрод рассказывал Агабекову: «В Египте мы, получая копии донесений английского верховного комиссара в Каире, всегда в курсе тамошних событий. О Палестине мы имеем сведения из тех же английских источников, о Сирии черпаем данные из докладов французского военного атташе в Константинополе. В Сирии и Палестине только недавно взялись за организацию нашей агентуры. Блюмкин вот уже шесть месяцев как объезжает эти страны. Он уже кое-кого завербовал, но сведений от них пока не поступало».

В октябре двадцать восьмого года нелегальным резидентом иностранного отдела ОГПУ в Константинополь отправили Якова Григорьевича Блюмкина, того самого, который шестого июля восемнадцатого года убил германского посланника при правительстве Советской России графа Вильгельма Мирбаха.

Легальным резидентом в Константинополе, работавшим под крышей советского полпредства, был Яков Григорьевич Минский, много лет служивший в разведке. Через турецкую резидентуру прошел еще известный боевик — Наум (Леонид) Исаакович Эйтингон, дослужившийся до генерал-майора и арестованный в пятьдесят первом году по обвинению «в принадлежности к сионистской организации в министерстве государственной безопасности». Но среди всех выделяют обычно Блюмкина как самую известную фигуру.

Шестого июля восемнадцатого года в два часа дня сотрудники ВЧК Яков Блюмкин и Николай Андреев (он был фотографом отдела по борьбе с контрреволюцией) прибыли в германское посольство. Они предъявили мандат, на котором была подпись Дзержинского и печать ВЧК, и потребовали встречи с послом Мирбахом. Немецкий посол принял их в малой гостиной.

«Я беседовал с ним, смотрел ему в глаза, — рассказывал потом Блюмкин, — и говорил себе: я должен убить этого человека. В моем портфеле среди бумаг лежал браунинг. „Получите, — сказал я, — вот бумаги“, — и выстрелил в упор. Раненый Мирбах побежал через большую гостиную, его секретарь рухнул за кресло. В большой гостиной Мирбах упал, и тогда я бросил гранату на мраморный пол…»

Это было сигналом к вооруженному восстанию левых социалистов-революционеров. Эсеры, которые были единственными политическими союзниками большевиков, возмущались подписанием мира с Германией.

Подпись Дзержинского на мандате, который Блюмкин предъявил в посольстве, была поддельной, а печать подлинной. Ее приложил к мандату заместитель председателя ВЧК Вячеслав Александрович Александрович (настоящая фамилия — Дмитриевский, партийный псевдоним Пьер Оранж), левый эсер, которого уважали за порядочность и честность.

В ВЧК Вячеслав Александрович руководил отделом «по борьбе с преступлениями по должности». Он был бескорыстным человеком, мечтал о мировой революции и всеобщем благе. Он был пружиной мятежа левых эсеров и убийства Мирбаха.

Дзержинский объяснял на допросе:

В семнадцать лет, после февральской революции, Яков Блюмкин присоединился к левым эсерам. Через год, в июне восемнадцатого года, его утвердили начальником отделения ВЧК по противодействию германскому шпионажу. Он начал очень активно действовать, но ему, как эсеру, не доверяли и меньше чем через месяц отделение ликвидировали. Блюмкин остался без работы.

Блюмкин так объяснил причины теракта: «Я противник сепаратного мира с Германией и думаю, что мы обязаны сорвать этот постыдный для России мир…

Но кроме общих и принципиальных моих, как социалиста, побуждений на этот акт толкают меня и другие побуждения. Черносотенцы-антисемиты, многие из которых германофилы, с начала войны обвиняли евреев в германофильстве, сейчас возлагают на евреев ответственность за большевистскую политику и сепаратный мир с немцами.

Поэтому протест еврея против предательства России и союзников большевиками в Брест-Литовске представляет особое значение. Я как еврей и социалист беру на себя свершение акта, являющегося этим протестом».

Подавив мятеж левых эсеров, Александровича и еще двенадцать человек под горячую руку расстреляли. Блюмкин и Андреев бежали на Украину. Андреев заболел сыпным тифом и умер. Блюмкин принимал участие в неудачной попытке убить гетмана Скоропадского. Революционный трибунал приговорил его к трем годам лишения свободы. Весной девятнадцатого он пришел с повинной в ВЧК. Девятнадцатого мая президиум ВЦИК реабилитировал Блюмкина.

Он служил на Южном фронте, учился в Военной академии РККА и работал в секретариате наркома по военным и морским делам Троцкого. В двадцать третьем его взяли в иностранный отдел ОГПУ. У него было множество друзей в литературных кругах, среди работников Коминтерна, которые им искренне восхищались.

«Я знал и любил Якова Григорьевича Блюмкина, — писал агент Коминтерна Виктор Серж (Виктор Львович Кибальчич). — Высокий, костистый, мужественный, с гордым профилем древнеизраильского воина, он занимал тогда соседний с Чичериным ледяной номер в гостинице „Метрополь“. Он готовился отправиться на Восток для выполнения тайных заданий».

Вокруг его работы в Константинополе ходит множеством слухов, но резидентом внешней разведки Блюмкин пробыл всего год. Много сделать он не успел. По словам Агабекова, в Палестине у него был всего один агент — хозяин пекарни в Яффе.

Карьера Блюмкина закончилась, когда в Константинополе он тайно встретился с высланным из страны Троцким, согласился отвезти в Москву письма и повидать прежних сторонников Льва Давидовича.

Приехав в Москву после долгого отсутствия, он не понимал сути происшедших в стране перемен. Для него Троцкий и его соратники были недавними руководителями партии, которые разошлись во мнениях с большинством, но не стали от этого врагами. За свою наивность Блюмкин был жестоко наказан. Он стал рассказывать близким людям о беседе с Троцким. В том числе — сотруднице иностранного отдела Елизавете Юльевне Горской. На следующий день она информировала начальство.

Во время следующей встречи с Горской на улице возле Казанского вокзала пятнадцатого октября двадцать девятого года Блюмкина арестовали. Сталин обошелся без суда.

Пятого ноября политбюро приняло решение:

«а) Поставить на вид ОГПУ, что оно не сумело в свое время открыть и ликвидировать изменническую антисоветскую работу Блюмкина. б) Блюмкина арестовать. в) Поручить ОГПУ установить точно характер поведения Горской».

Встреча с Троцким была признана преступлением, куда более опасным, чем убийство германского посла…

Елизавете Горской эта история не повредила. Напротив, в ОГПУ высоко оценили ее поведение. Ее первый муж, чью фамилию она носила, служил в лондонской резидентуре. Во второй раз она вышла замуж тоже за сотрудника госбезопасности, Василия Михайловича Зарубина, дослужившегося до генеральских погон.

Заодно сменили руководство Восточным отделом внешней разведки. Тридцать первого октября освободили от должности Яна Петерса. Шестого ноября отдел возглавил Торичан Михайлович Дьяков. Меньше чем через год, десятого сентября тридцатого, Восточный отдел расформировали и влили в состав особого отдела ОГПУ с задачей контрразведывательной работы. Вся разведка сосредоточилась в иностранном отделе.

Пятого февраля тридцатого года политбюро приняло первое развернутое постановление о работе иностранного отдела ОГПУ, обозначив главные направления работы советской разведки. Ближний Восток в этом перечне отсутствовал.

Двадцать шестого мая тридцать четвертого года политбюро приняло подробное постановление о работе военной разведки. Работу на Ближнем Востоке тоже не включили в перечень главных направлений работы IV управления Красной армии.

Некоторые члены Хаганы (подпольные боевые отряды, из которых впоследствии родилась армия обороны Израиля) ездили в Москву и возвращались назад убежденными коммунистами. Но в целом организация не подпала под контроль Коминтерна, хотя многие палестинские евреи придерживались социалистических идей. Члены Хаганы либо работали в похожих на колхозы сельскохозяйственных кооперативах (кибуцах), либо состояли в левых профсоюзах (Гистадруте — Всеобщей федерации труда).

Кибуц — это поселение, основанное на коммунистическом принципе «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Молодые евреи из России, Польши, Румынии обильно удобряли скудную палестинскую землю своим потом и кровью. Никогда еще люди не пытались построить счастливое общество на земле такой огромной ценой и с таким самопожертвованием.

В августе двадцать третьего года съездил в Москву и будущий первый премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион: делегация Гистадрута представляла палестинских трудящихся на Всесоюзной сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке. Сохранилось удостоверение, выданное ему исполкомом объединенной еврейской трудовой федерации Палестины:

Бен-Гурион и его товарищи привезли в Москву консервированные фрукты, табак, бананы, оливковое масло, листовой табак, вино, миндаль, лимоны и апельсины (подробнее см. «Источник», 1993, № 1).