Властвует центральный совет управления производством, а все граждане становятся просто служащими государства. Это -социализм, имеющей внешность капитализма. Некоторые черты капиталистической рыночной экономики при этом сохраняются, но они означают здесь нечто совершенно иное, чем в системе рыночной экономики. Этот факт необходимо выделить, чтобы не путать социализм с интервенционизмом. Система ограниченной рыночной экономики или интервенционизм отличается от социализма именно тем, что это все еще рыночная экономика. Власти стремятся влиять на рынок с помощью административного воздействия, но не стремятся к устранению рынка вообще. Они хотят, чтобы производство и потребление изменялись иначе, чем этого требует нестесненный рынок, и стремятся достичь этого за счет приказов, команд и ограничений, действенность которых обеспечивается всегда готовым к услугам аппаратом насилия и принуждения. Но это изолированные воздействия; власти пока еще не планируют соединить регулирующие меры в интегрированную систему, которая бы полностью контролировала все цены, доходы и процентные ставки, и которая, таким образом, сделала бы контроль производства и потребления делом государственной власти. Однако все методы интервенционизма обречены на провал. Это означает: интервенционистская политика необходимо ведет к результатам, которые с точки зрения собственных сторонников менее удовлетворительны, чем положение дел до вмешательства. Следовательно, эта политика ведет к результатам, противоположным намечаемым. фиксированный минимум заработной платы, устанавливается ли он правительственным декретом или давлением профсоюзов, бесполезен, если он соответствует рыночному уровню. Но если закон установит минимальную заработную плату на уровне более высоком, чем это сделал бы неограниченный рынок, то результатом будет постоянная безработица значительной части потенциальной рабочей силы. Правительственные расходы не способны создавать дополнительные рабочие места. Если правительство финансирует соответствующие расходы за счет налогов или за счет займов, оно, тем самым, уничтожает столько же рабочих мест, сколько и создает. Если правительственные расходы финансируются за счет займов у коммерческих банков, это ведет к кредитной экспансии и инфляции. Если в результате этой инфляции цены на сырье и материалы будут расти быстрее, чем номинальная заработная плата, безработица сократится. Но сокращение безработицы означает всего лишь, что реальная заработная плата уменьшается. Врожденные свойства капиталистической эволюции определяют постепенный рост реальной заработной платы. Причиной является последовательное накопление капитала и совершенствование технологии производства. Нет иного способа поднять уровень заработной платы для всех желающих, чем увеличить инвестированный капитал в расчете на одного занятого. Как только прекращается накопление дополнительного капитала, исчезает и тенденция к росту реальной заработной платы. Если вместо приращения начинается проедание капитала, реальная заработная плата начинает неизбежно падать, и так до тех пор, пока не будут устранены препятствия к дальнейшему приращению капитала. Правительственные меры, которые замедляют накопление или ведут к проеданию капитала -- как, например, конфискационное налогообложение, пагубны для жизненных интересов рабочих. Кредитная экспансия может вызвать временный бум. Но такое кажущееся процветание неизбежно кончается общим упадком торговли, кризисом. Едва ли можно утверждать, что экономическая история последних десятилетий не оправдала пессимистических прогнозов экономистов. Наше время обречено на великие экономические потрясения. Но дело не в кризисе капитализма. Это кризис интервенционизма, кризис политики, созданной для совершенствования капитализма. Ни один экономист никогда не рисковал утверждать, что интервенционизм может привести к чему-нибудь, кроме несчастья и хаоса. Защитники интервенционизма -в первую очередь, последователи прусской исторической школы, и американские институционалисты -- не были экономистами. Напротив. Для реализации своих замыслов, они всегда отрицали, что на свете есть такие вещи, как законы экономики. По их мнению, правительства вольны стремиться к любым целям, не связывая себя знанием о закономерности экономических явлений. Подобно германскому социалисту Фердинанду Лассалю, они полагали, что государство и есть Бог. [Лассаль Фердинанд (1825--1864) -- немецкий социалист, видный деятель германского рабочего движения. В социалистической концепции Лассаля едва ли не решающая роль отводилась государству. Государство, по Лассалю, даже в современной ему бисмарковской Пруссии могло и должно было стать организатором и инвестором социалистических производственных ассоциаций трудящихся.] Интервенционистам не свойственно подходить к анализу экономических вопросов с научной беспристрастностью. Большей частью ими руководит завистливое недоброжелательство к тем, кто их богаче. Такая предубежденность лишает их способности видеть вещи, как они есть. Для них главное -- не улучшение жизненных условий населения, но борьба с предпринимателями и капиталистами, даже если эта политика пагубна для большинства. В глазах интервенционистов само существование прибыли есть беззаконие. Они, рассуждая о прибыли, не учитывают ее противоположности -- убытков. Они не сознают, что прибыль и убыток -- это инструменты, посредством которых потребитель держит под жестким контролем всю активность предпринимателей. Именно прибыль и убыток делают потребителя высшей властью в хозяйстве. Абсурдно противопоставлять производство для прибыли и производство для потребления. На нестесненном рынке прибыль можно получать только снабжая потребителей требуемыми товарами и услугами, и при этом -- самым лучшим и дешевым способом. Прибыль и убыток перемещают материальные факторы производства из рук неэффективных в пользу более эффективных производителей. Такова их социальная функция: делать в хозяйственной жизни более влиятельным того, кто наилучшим образом производит желаемое людьми. Потребители страдают, когда законы страны не позволяют самым эффективным предпринимателям расширять свое дело. Именно успешное удовлетворение массового спроса сделало некоторые предприятия -- "большим бизнесом". Антикапиталистическая политика саботирует деятельность капиталистической системы рыночной экономики. Провал интервенционизма вовсе не свидетельствует о необходимости перехода к социализму. Он просто говорит о тщете интервенционизма. Все те беды, которые самодельные "прогрессисты" толкуют как свидетельство краха капитализма, есть результат предположительно благотворного вмешательства в работу рынка. Только невежды, ошибочно отождествляющие интервенционизм и капитализм, могут полагать, что в социализме спасение от этих бед. Диктаторский характер интервенционизма МНОГИЕ защитники интервенционизма шалеют, когда им говоришь, что их позиция усиливает антидемократические и диктаторские силы, играет на руку тоталитарному социализму. Они защищаются, заявляя о себе как об искренних поклонниках демократии и врагах тирании и социализма. Они стремятся только к улучшению положения бедняков. Ими движут только любовь к социальной справедливости и стремление к более справедливому распределению дохода. И все это только ради сохранения капитализма и его политической надстройки или суперструктуры, а именно: демократического правительства. Чего эти люди не способны осознать -- это, что предлагаемые ими меры не способны привести к желаемым благим результатам. Напротив, они порождают такое состояние дел, какое -- с точки зрения их защитников -- много хуже изначального, которое пытались улучшить. Если правительство, столкнувшись с крахом первого вмешательства, не готово вернуться к свободной экономике и позволить рынку выправить ситуацию, оно должно будет наращивать цепь ограничений и регулирования. По этому пути шаг за шагом оно дойдет до того, что все экономические свободы индивидуума исчезнут. При этом и возникнет социализм на германский манер, Zwangswirtschaft нацистов. Мы уже поминали случай с минимальной заработной платой. Пойдем дальше и проанализируем типичный случай контроля цен. Если правительство стремится обеспечить бедных детей молоком, оно должно купить молоко по рыночной цене и затем продать его подешевле; убытки можно покрыть за счет налогов. Но если правительство просто установит цену молока на уровне ниже рыночного, результаты окажутся противоположными целям правительства. Слабейшие производители, чтобы избежать убытков, прекратят производство и торговлю молоком. Молока на рынке станет меньше, а не больше. Это совсем не то, к чему стремилось правительство. Оно ведь вмешалось потому, что считало молоко жизненной необходимостью. Оно не хотело ограничивать его производство. Теперь правительство оказывается перед выбором: либо отказаться от намерений контролировать цены, либо добавить к первому декрету второй -- зафиксировать цены факторов производства, необходимых для производства молока. Тогда эта же история повторится. Правительству придется зафиксировать цены тех факторов производства, которые необходимы для производства молока. Так, правительству придется идти все дальше, фиксируя цены всех факторов производства -- цены труда и материалов -- и принуждая каждого предпринимателя и каждого рабочего продолжать трудиться при этих ценах и заработной плате. Ни одна ветвь производства не сможет избежать всеохватывающего определения цен и заработной платы. Если исключить из этого круга какие-либо производства, они начнут стягивать к себе труд и капитал, а в результате сократится производство тех товаров, для которых цены установлены правительством. Это и будут те самые производства, которые правительство сочло особенно важными для удовлетворения потребностей населения. Но когда достигнуто состояние всестороннего контроля хозяйственной жизни, рыночная экономика оказывается вытесненной системой плановой экономики, социализмом. Конечно, это не социализм, при котором непосредственное управление каждым предприятием осуществляет правительство, как в России, это -- социализм на германский или нацистский манер. Многие были восхищены предполагаемым успехом политики контроля цен в Германии. При этом говорилось: достаточно быть столь же безжалостным и грубым как нацисты, и политика контроля цен станет вполне осуществимой. Эти люди, готовые в борьбе с нацизмом использовать его же методы, не поняли того, что нацисты осуществляли контроль цен не в рыночной системе, но в полноценном социалистическом обществе, в тоталитарной республике. Если контроль цен ограничен только некоторыми сырьевыми товарами, то получатся результаты, обратные намеченным. Он не может работать удовлетворительно в рамках рыночной экономики. Если правительство из провала ограниченных попыток контроля цен не сделает вывода о необходимости оставить вовсе эти эксперименты, то ему придется идти все дальше и дальше, замещая рыночные отношения всесторонним социалистическим планированием. Производство может направляться либо рыночными ценами, которые устанавливаются в результате того, что кто-то купил, а кто-то воздержался от покупки, либо центральным правительственным советом по управлению производством. Третьего решения не существует. Невозможна третья социальная система, которая была бы ни социалистической, ни капиталистической. Правительственный контроль только части цен должен привести к положению, которое всегда и везде будет предельно нелепым и несовместимым ни с какими разумными целями. Такая политика ведет к хаосу и социальным беспорядкам. Именно это имеют в виду экономисты, говоря об экономическом законе в том смысле, что интервенционизм противоречит закону экономики. В рыночной экономике верховным авторитетом являются потребители. Решения купить или не покупать определяют, что производится предприятиями, в каком количестве и какого качества. Покупки непосредственно, напрямую определяют цены потребительских товаров, а косвенно, -- и иены всех инвестиционных товаров, то есть цены трудовых ресурсов и материальных факторов производства. Покупательская активность влияет на формирование прибылей и убытков, определяет ставки кредитов. В конечном счете, потребитель определяет каждый индивидуальный доход. Центром рыночной экономики является сам рынок, то есть процесс образования цен на товары массового спроса, ставок заработной платы, величины процента и их производных -- прибылей и убытков. Эта зависимость носит непосредственный, прямой характер для предпринимателей, фермеров, капиталистов и лиц свободных профессий, и косвенный характер для всех остальных -- работающих за жалованье или заработную плату. Рынок согласует усилия тех, кто производит товары для нужд потребителей, и желания самих потребителей. Он подчиняет производство нуждам потребления. Рынок -- это демократический строй, в котором каждый грош дает право голоса. Конечно, у разных людей далеко не одинаковые возможности голосования. Богачи имеют больше бюллетеней, чем бедняки. Но в рыночной экономике богатство и большие доходы -- это результат прошлых выборов. В рыночной экономике, не развращенной правительственными привилегиями и ограничениями, единственный путь к приобретению и сохранению богатства -- услужение потребителю самым лучшим и дешевым способом Капиталисты и землевладельцы, которые не могут преуспеть в этом, несут убытки. Если они не способны изменить своего поведения, то разоряются и становятся бедняками. Потребители -- та инстанция, которая превращает бедняков в богачей и наоборот. Это решением потребителей доходы кинозвезды и оперной дивы настолько больше доходов бухгалтера или сварщика. Каждый волен не соглашаться с результатами выборной кампании или рыночного процесса. Но в демократическом обществе у него есть единственный способ изменить что-либо -- убедить других. Того, кто говорит: "Мне не по душе выбранный мэр. Попрошу-ка я правительство заменить его другим человеком", -вряд ли кто-либо сочтет демократом. Но если нечто в том же роде произносится по поводу рыночных дел, то большинству людей просто не хватит воображения, чтобы увидеть в этом притязания на диктатуру. Потребители сделали свой выбор, чем и определили доходы фабриканта обуви, кинозвезды и сварщика. Кто такой профессор X, что берет на себя привилегию менять их решения? Если бы он не был потенциальным диктатором, то не попросил бы правительство о вмешательстве. Он бы попытался убедить сограждан в том, что нужно увеличить спрос на услуги сварщика и сократить спрос на обувь и кинофильмы. Потребители не желают платить за хлопок такую цену, чтобы даже предельные фермы, то есть те, которые производят хлопок при самых неблагоприятных условиях, стали прибыльными. Конечно, это скверно для многих фермеров, которым теперь нужно бросить выращивание хлопка и найти иной способ включиться в круговорот производства. Но что нам думать о государственном деятеле, который административными мерами поднимает иены хлопка над уровнем свободных рыночных иен? Целью вмешательства является замена воли потребителей на силы полицейского давления. Все разговоры о том, что государство должно сделать то или это, означают, в конечном итоге, лишь одно: администрация должна принудить потребителей вести себя иначе, чем хочется им самим. Все предложения типа: "поднимем сельскохозяйственные цены", "поднимем заработную плату", "понизим прибыли", "урежем доходы менеджеров", -в конечном счете, предполагают в качестве слушателя -- полицию. Однако авторы такого рода проектов настаивают на том, что они стремятся к свободе и демократии. Во всех несоциалистических странах профсоюзам дарованы особые права. Им позволено не допускать к работе тех, кто не является членом союза. Они могут призывать к стачкам, а во время стачек они вольны применять силу к тем, кто готов работать, т. е. к штрейкбрехерам. Неограниченные привилегии даны работникам ключевых отраслей промышленности. Те, от кого зависит снабжение населения водой, светом, пищей и другими насущными благами, могут в результате забастовки вырвать у общества все, что заблагорассудится -- за счет остального населения. В Соединенных Штатах до сих пор соответствующие профсоюзы использовали такие возможности с похвальной умеренностью. Другие профсоюзы, в том числе европейские, были менее сдержаны. Они склонны при случае добиться прироста заработной платы любыми средствами, не заботясь о страданиях других. Интервенционистам просто не хватает мозгов, чтобы осознать, что давление и принуждение со стороны профсоюзов абсолютно несовместимы ни с какой системой организации общества. Эта проблема никак не соотносится с правом граждан создавать союзы и ассоциации: во всех демократических странах граждане имеют эти права. Никто не оспаривает и права человека отказаться от работы, забастовать. Сомнение вызывает только привилегия профсоюзов на безнаказанное обращение к насилию. Эта привилегия столь же несовместима с социализмом, как и с капитализмом. Никакое социальное сотрудничество и разделение труда невозможны, если некоторые люди или союзы имеют право насилием или угрозой насилия не допускать других к работе. Подкрепленная насилием стачка в жизненно важных отраслях производства, равно как и всеобщая стачка равносильны революционному разрушению общества. Правительство фактически складывает свои полномочия, если оно позволяет кому-либо еще осуществлять насилие. Результатом отказа правительства от монопольного права на насилие и принуждение является общественная анархия. Если верно, что демократическое правление не способно, безусловно, оградить право на труд от посягательства профсоюзов, демократия обречена. Тогда диктатура -- единственный способ сохранить систему разделения труда и избежать анархии. Диктатура в России и Германии стала результатом того, что там не нашли демократических способов обуздать насилие профсоюзов, просто в силу особенностей менталитета обеих стран. Диктатура запретила стачки и, тем самым, сломала хребет профсоюзов. В Советской Империи не возникает и вопроса о забастовках. Вера в то, что арбитраж способен ввести профсоюзы в рамки рыночной экономики и сделать их безвредными для сохранения внутреннего мира, иллюзорна. Судебное разрешение противоречий возможно при наличии ряда правил, приложимых к каждому отдельному случаю. Но если бы такой кодекс существовал и на его основе можно было бы разрешать конфликты о величине заработной платы, то тогда уже не рынок, а именно этот кодекс определял бы величину заработной платы. Тогда бы стало всевластным правительство, а не потребитель, продающий и покупающий на рынке. Если же такого кодекса не существует, то нет и инструмента для разрешения конфликта между работниками и хозяевами. Тогда тщетны все разговоры о "справедливой" заработной плате. Идея справедливости лишена смысла, если не соотносится с общепринятым стандартом. На практике, если предприниматели не пасуют перед угрозами профсоюзов, обращение к третейскому суду означает лишь, что конфликт разрешает назначенный правительством посредник. В установлении цены роль рынка вытесняет произвольное решение государственной власти. А вопрос всегда один и тот же: правительство или рынок. Третьего решения не существует. Метафоры зачастую полезны для уяснения сложных проблем, чтобы сделать их доступными не очень подготовленным людям. Но они же могут завести в тупик и абсурд, если забыть, что всякое сравнение несовершенно. Просто глупо относиться к метафорам всерьез и строить на них серьезные выводы. Не было ничего дурного в том, что экономисты описывали рыночные операции как автоматические, и при этом привычно подчеркивали анонимность рыночных сил. Нельзя было предугадать, что кто-либо окажется настолько тупым, чтобы воспринимать эти метафоры буквально. Не автоматические и не анонимные силы приводят в действие механизм рынка. Единственным фактором, который направляет работу рынков и определяет цены, являются целенаправленные действия человека. В этом нет автоматизма: есть только человек, сознательно стремящийся к избранным целям, использующий при этом определенные средства для достижения этих целей. Не существует таинственных механических сил: есть только воля каждого индивидуума -насытить свои желания. На рынке нет анонимности: есть вы и я, Билл и Джо и все остальные. Каждый из нас участвует одновременно и в производстве и в потреблении. Каждый вносит свой вклад в определение цен. Перед нами не стоит выбор между автоматическими силами и плановыми действиями. Мы выбираем между демократическим процессом рынка, в котором каждый имеет свою долю, и абсолютистской властью диктаторского правительства. Что бы ни делали люди в рамках рыночной экономики, они всегда реализуют свои собственные планы. В этом смысле каждое действие человека предполагает планирование. Защитники идеи планирования призывают вовсе не к тому, чтобы заместить хаос порядком планирования. Они стремятся сделать так, чтобы вместо планов всех и каждого реализовывался план самого планировщика. Планировщик -- это потенциальный диктатор, который стремится к тому, чтобы лишить всех остальных власти планировать и затем действовать в соответствии со своими собственными планами. Он стремится только к одному: к исключительному и абсолютному господству своего собственного плана. Не менее ошибочно высказывание, что у несоциалистического правительства не может быть планов. Что бы ни делало правительство, это всегда выполнение тех или иных планов, замыслов. Можно не соглашаться с каким-либо планом. Но нельзя сказать, что это вовсе не план, а что-то иное. Профессор Уэсли С. Митчелл [Митчелл Уэсли Клер (1874--1948) -- американский экономист] утверждал, что либеральное правительство Британии "планировало не иметь вовсе никаких планов" . В его планы входило поддержание частной собственности на средства производства, защита свободной инициативы и рыночной экономики. Великобритания была процветающей страной в период этих планов, которые, согласно профессору Митчеллу, вовсе не были "планами". Планировщики претендуют на то, что их планы научны, и что благонамеренные и достойные люди не могут их не одобрить. Однако наука не может нам сказать ничего о должном. Наука может говорить только о том, что есть. Она не может диктовать, что должно быть и к каким целям следует стремиться, фактом является то, что люди расходятся в своих ценностных суждениях. Претензия на право отменять планы других и понуждать их к выполнению планов самого планировщика -- наглая самонадеянность. Чей план следует исполнять? План CIO [CIO -аббревиатура Congress of Industrial Orgaiazations (русский аналог -- КПП -Конгресс производственных профсоюзов). СIO (КПП) -- профсоюзное объединение американских рабочих, конституировавшееся в 1938 г. и просуществовавшее до конца 1955 г. КПП, отколовшийся от Американской федерации труда (АФТ), занял более радикальную позицию, чем АФТ, по вопросам внутренней политики.] или каких-либо других групп? План Троцкого или Сталина? План Гитлера или Штрассера? [Штрассер Грегор (1892--1934) -- один из основоположников национал-социалистской партии Германии. Перед приходом нацистов к власти находился в оппозиции к Гитлеру, возглавлял "радикальное крыло" партии, всячески прокламировавшее свои антикапиталистические позиции. В частности, в отличие от Гитлера, ориентировавшегося на поддержку предпринимателей, Штрассер делал ставку на профсоюзное движение. В 1932 году Г. Штрассер лишился руководящего поста в партии, а в 1934 году был ликвидирован физически.] Когда люди были привержены идее, что в области религии следует придерживаться только одного плана, гремели кровавые войны. С распространением принципов религиозной свободы эти войны утихли. Рыночная экономика обеспечивает мирное экономическое сотрудничество, поскольку она не затрагивает экономические планы своих граждан. Попытка заменить планы каждого гражданина общим Суперпланом должна привести к бесконечной войне. У тех, кто не согласен с планом диктатора, не остается другого выхода, как сразить деспота силой оружия. Вера в то, что система планового социализма может быть совмещена с демократическим правлением -- иллюзорна. Демократия неразрывно связана с капитализмом. Она не может существовать там, где существует единое планирование. Припомним слова известнейшего из современных защитников социализма, профессора Гарольда Ласки. Он заявлял, что победа британских лейбористов на выборах должна привести к радикальному изменению парламентской системы. Социалистическая администрация нуждается в "гарантиях", что ее труды по перестройке общества не будут "разрушены" в случае поражения на следующих выборах. Значит, неизбежной оказывается приостановка действия Конституции . Как рады были бы Карл I и Георг III, доведись им ознакомиться с книгами профессора Ласки! [Карл I (1600--1649) -- король Англии, осуществлявший крайне реакционную политику. Неоднократно распускал непослушные парламенты (с 1629 по 1640 год Англия вообще жила без парламента), жестоко репрессировал оппозиционных парламентариев. Георг III (1783--1820) -- король Великобритании, известный своими абсолютистскими поползновениями. В частности, в 1794 году он приостановил действие Habeas corpus act -- закона (принятого парламентом еще в 1679 году), охранявшего жителей от административно-полицейского произвола.] Сидней и Беатриса Вебб (Лорд и Леди Пассфилд) говорят нам, что "в любом совместном деле единство мысли настолько важно для успеха, что, если мы хотим чего-то достичь, публичные дискуссии следует отложить на время от обнародования решения до выполнения задачи". В то время, когда "дело делается", всякое выражение сомнения или даже страха, что план окажется неуспешным, "является актом неверности или даже предательства" . А поскольку процесс производства непрерывен, и всегда какое-то дело делается и всегда чего-то предстоит достичь, социалистическое правительство вправе никогда не предоставлять какой-либо свободы слова и печати. "Единство мысли" -- какая возвышенная формулировка идей Филипа II и инквизиции! [Филипп II (1527--1598) -- король Испании. Фанатичный католик, главной своей задачей он считал искоренение инакомыслия во всей Европе и потому всячески поощрял инквизицию.] О6 этом же другой славный обожатель Советов г-н Д. Кроутер говорит без всяких экивоков. [Кроутер Джеймс Джеральд (1899) -- английский науковед и историк науки, автор книг о науке в Советском Союзе.] Он прямо провозглашает, что инквизиция "благотворна для науки, если она защищает восходящий класс" , то есть когда к ней прибегают друзья г-на Кроутера. Сотни подобных высказываний можно было бы процитировать. В Викторианскую эпоху [Викторианской эпохой именуют период истории Британской империи, связанный с пребыванием на престоле королевы Виктории (с 1837 по 1901 годы); это было время расцвета промышленного капитализма, успехов колониальной экспансии, расширения политических прав широких слоев населения], когда Джон Стюарт Милль писал свое эссе "О свободе", взгляды, созвучные идеям проф. Ласки, г-на Кроутера и супругов Вебб, именовались реакционными. [Милль Джон Стюарт (1806--1875) -- английский философ и экономист, последний крупный представитель классической школы в политической экономии. Будучи членом парламента, поддерживал демократические законопроекты. Убежденный либерал, Милль много занимался вопросами этики. Его работа "О свободе" вышла в свет в 1859 году.] Сегодня их называют "прогрессивными" и "либеральными". С другой стороны, людей, которые противостоят идеям отмены парламентского правления, упразднения свободы слова и печати и учреждения инквизиции, клеймят "реакционерами", "экономическими монархистами" и "фашистами". Те интервенционисты, которые видят в государственном регулировании экономики метод постепенного перехода к полному социализму, по крайней мере, последовательны. Если принятые меры не приводят к ожидавшимся благим целям, а кончаются, напротив, полным провалом, они требуют еще большего правительственного вмешательства, и так до тех пор, пока правительство не будет направлять всю хозяйственную деятельность. Но те, кто смотрит на правительственное регулирование как на способ совершенствования и, следовательно, спасения капитализма, они совершенно запутались. С точки зрения этих людей все нежеланные и нежелательные последствия правительственного вмешательства в экономическую жизнь порождены самим капитализмом. Для них тот факт, что правительственное воздействие породило нетерпимое положение дел, есть оправдание дальнейшего вмешательства. Они, например, не способны осознать, что рост монополистических структур в наше время обязан таким правительственным инициативам, как законы о патентах и таможенных пошлинах. Они оправдывают правительственное вмешательство необходимостью предотвращения монополизации. Сложно придумать более иррациональную идею. Ибо правительство, от которого они ждут борьбы с монополизмом, есть то самое правительство, которое преданно служит принципу монополии. Так американское правительство времен Нового Курса, стремилось к тотальной монополизации всех отраслей американского хозяйства через программы NRA, и попыталось организовать сельское хозяйство США как супермонополию, ограничить сельскохозяйственное производство, чтобы заменить низкие рыночные цены на высокие монопольные. Это правительство участвовало в различных международных соглашениях по сырью, нескрываемой целью которых было учреждение международных монополий по разным видам сырья. То же самое верно и для других правительств. Союз Советских Социалистических республик также участвовал в ряде межправительственных монополистических соглашений <см. сборник этих соглашений, опубликованных Международным бюро труда под заглавием Intergovermental Commodity Control Agreements, Montreal, 1943>. Его отвращение к сотрудничеству с капиталистами было не столь сильным, чтобы отказаться от возможности расширить сферу монополизации. Программой этого внутренне противоречивого интервенционизма является диктатура, предположительно нацеленная на освобождение людей. Но свободу эти деятели понимают, как свободу поступать "правильно", то есть делать то, что замыслено планировщиками. Мало того, что они не осознают неизбежных при этом экономических проблем и трудностей. У них к тому же отсутствует способность к логическому мышлению. Самое нелепое оправдание интервенционизма предлагают те, кто рассматривает конфликт между капитализмом и социализмом в терминах борьбы за распределение дохода. Почему бы собственническим классам не быть более уступчивыми? Почему бы им не предоставить избыток своих доходов в пользу бедных рабочих? Почему они сопротивляются намерениям правительства поднять долю обездоленных за счет установления минимальной заработной платы и потолка для роста цен? Почему бы им не урезать свои прибыли и процент до более "справедливого" уровня? Уступчивость в данных вопросах, говорят эти люди, ослабит позиции радикальных революционеров и сохранит капитализм.