Пробуждение наступило неожиданно от собачьего лая прямо под ухом
      – будто вынырнул из глубины омута. Это Микоша затявкала, услышав за окном лай других собак – ее друзья уже все давно гуляли, и ей стало обидно. "Ну-ка тихо!" Время, впрочем, было уже восемь. Борисков встал, оделся, взял Микошу на руки, сердце собачье так и колотилось в ладонь. Сразу почувствовал и свой датчик.
      Решили первый раз в этом году съездить на дачу, и поехать максимально пораньше, чтобы еще не поздно вернуться. Виктоша, однако, отъезд затянула, как могла. Борисков сидел в машине, сначала психовал, потом включил радио и просто слушал музыку, перемежающуюся с рекламой. Раздражайся не раздражайся – все одно и то же каждый раз. Наконец она вышла с довольной Микошей на руках, поехали. Машин на улицах было уже битком, стояли на всех светофорах и вообще где только возможно, Борисков всю дорогу в городе ворчал, но как-то потихоньку, наконец, они просочились на загородную трассу и там уже промчались до самой дачи без особых проблем. В канавах и под деревьями еще лежал снег, лишь в проталинах была уже видна легкая зелень. Дорога была грязная, но проехать уже было можно. В доме, показалось, было холоднее, чем на улице. Борисков разжег переносную печку, работающую на солярке, и пока помещение грелось – отнес привезенный из города хлам из машины в сарай. На соседнем участке никого видно не было, но явно было, что на неделе приезжали – виднелись свежие следы машины. Тут крылась серьезная проблема: из-за границ участка. Дача эта, как и городская квартира, была тоже
      Виктошина, досталась ей по наследству от деда – только половина участка без дома, а сам дом остался другим родственникам, его решили не делить, поскольку это было просто физически невозможно, и те отдали эту долю деньгами. На своей части они построили дом (тесть в основном занимался), поставив его в глубине участка, и как оказалось позднее, вплотную к границе соседей. Тогда не было такого закона, чтобы на каком-то расстоянии, и двадцать лет это никого не волновало. У соседей был очень большой участок, и этот примыкающий край долгое время оставался заросшим и запущенным. Жили себе и жили так уже много лет. А в прошлом году сосед внезапно умер, и его дети дачу решили продать, чтобы поделить деньги, и в связи с этим встал вопрос о точной границе участков. Продать без кадастрового плана и приватизации было невозможно. И тут оказалось, что граница на плане вовсе не прямая, как всегда думали, а косая и на полметра задевает дальний угол дома, где теперь жили Борисковы, и что теперь с этим делать – до сих пор было неясно. Надо было перемерять официально, опять заказывать кадастровую съемку, платить. И платить много. А кто будет платить? Борисковы ничего продавать не собирались. Соседи же настаивали на определении четких границ. И многие такие планы делали, иначе и в наследство не передашь и не продашь, и вообще будет не твое. Ужас, тупиковая ситуация. Все висело. Виктоша пеняла
      Борискову: "Придумай чего-нибудь! Поговори с людьми". Теперь, когда приехали, у Борискова мелькнула мысль: "Вот сейчас умру, как сосед – пусть сами занимаются!" Сосед по даче Семен, нестарый мужик лишь немножко за пятьдесят, – работал, суетился, что-то выращивал, а однажды вдруг тут же на своей даче в субботу и помер. В июне, вроде бы, это случилось: помнится, ночью было очень светло. Борисков спал в мансарде, услышал какой-то шум, что-то у соседей выносили, хлопала дверь машины. Оказалось, это выносили в простыне и увозили Семена.
      Потом Борисковы никак не могли вспомнить, появлялся ли он вечером у себя на участке или нет? Борисков совершенно не помнил, выходил ли
      Семен вообще в тот день на улицу, но однозначно странным показалось, что он не проявлял никакой активности: обычно постоянно что-то копал, таскал, опрыскивал. Теща Борискова в таких случаях всегда негодовала: "Семен своими ядами нарушает нам экологию!"
      Выносили соседа белой ночью в белой простыне. Потом говорили, что он заперся в комнате на чердаке, и пришлось ломать дверь. Зачем заперся? Видно было плохо? Там будто бы валялись на полу лекарства.
      Зачем ему было запираться? Так умирающий зверь уходит в чащу, чтобы умереть одному – обычно дело. Семен, наверное, тоже хотел забиться в нору, отлежаться, хотя нужно было просить помощи. У Борискова с
      Виктошей тоже была на чердаке своя комната, и задвижка там тоже была, но только на случай, если вдруг хотелось днем заняться любовью, чтобы дети случайно не зашли. Обычно же дверь никогда и не запирали.
      В этот приезда ночевать на даче не планировали изначально: было еще слишком холодно, а постели за зиму отсырели. Около шести вечера выехали назад. На обратном пути еще собирались заехать в "Максидом" на Московском – Виктоша которую неделю намеревалась посмотреть полки или шкафы для книг, которые валялись по всей квартире. У нее постоянно созревали новые грандиозные планы ремонта квартиры и создания для себя идеальной кухни. Однако сходу проскочили мимо
      "Максидома" и возвращаться не стали, да и с Микошей туда бы не пустили. Уже начало смеркаться, когда они, усталые, вернулись домой.
      Нагулявшаяся Микоша поела, попила водички и сразу же пошла спать в свое лукошко.
      Но что-то в этот день было не так, непривычно. Баня, например, была пропущена. И раньше Борисков иногда пропускал баню, но тут показалось, что очень важно было сходить именно сегодня и стало жалко утреннего пара, банной гулкости, запаха распаренного березового веника. К бане у него привычка была с детских лет, когда они жили в маленьком городе, где в домах не было горячей воды и все раз в неделю обязательно ходили мыться в баню. В ванне Борисков впервые мылся уже лет в семнадцать. И в плавательном бассейне был первый раз только на первом курсе института, когда сдавали нормы ГТО по плаванью. Была зима, утро. Он тогда переоделся в раздевалке и вышел к чаще бассейна. Вода там была голубая, а за окнами хлопьями шел снег. Первая мысль Борискова была восторженная: "Это и есть коммунизм!" Коммунизм тогда представлялся неким иллюзорным миром, каким он, собственно говоря, и являлся. Подобное ошеломляющее впечатление повторилось еще раз, когда первый раз попал за границу и зашел во французский супермаркет "Карфур". Тогда в России таких магазинов еще не было. Особенно его тогда потрясло, что для животных специально продаются корма. Он по приезде рассказывал об этом всем знакомым, но ему никто не верил.
      Тут Виктоша напомнила, что они с Олегом завтра днем идут в Маринку на балет. Впрочем, Борисков этому вовсе не удивился. У Виктоши был железный принцип: обязательно раз в неделю в течение зимы куда-нибудь выходить из дома по выходным: на концерт, выставку, – то есть каждый выходной до начала дачного сезона, – чтобы дома не закиснуть. Только летом обычно никуда не ходили, поскольку все выходные проводили с детьми на даче. А зимой она выбиралась непременно – отдыхала от дома и быта. К этому Борисков настолько привык, что считал за ее неотъемлемое право, и не особенно вникал, где она в эти дни бывала.
      Потом ему как-то рассказали историю, что у одного типа жена под видом каких-то культурных мероприятий каждое воскресенье в течение многих лет уходила к любовнику и проводила с ним целый день. И это было многолетней традицией. Тот же вариант мужской жизни на две семьи, только наоборот, который, кстати, ту женщину вполне устраивал. В этом случае она создала себе удобную жизнь. Ее любовник сам жениться из-за этого никак не мог, скучал по ней всю неделю, ревновал к мужу, готовился к ее приходу, накрывал стол со свечами, сразу у порога набрасывался на нее, тащил в постель. И ей это очень нравилось, придавало некоторого перца в жизни. Надо сказать, во время таких посещений она всегда тщательно осматривала его жилье, принюхивалась к подушке: нет ли тут где следов другой женщины, внимательно рассматривала найденные волосы, и тоже ревновала и постоянно пугала любовника, что уйдет от него навсегда. И длилось это уже годами. Потом она забеременела. И от кого был ребенок, никто сказать точно не мог, даже она сама.
 
      Коренная и потомственная петербурженка, Виктоша действительно была большая любительница посещения театров и разного рода других культурных мероприятий, в частности, концертов и выставок. Ходила туда с Борисковым крайне редко, а гораздо чаще – с подругой Леной
      Ермиловой, которая была матерью одиночкой. И действительно, было бы наверно неудобно, если бы они пришли парой, а Лена была бы одна. И еще у подруг традиция была, после концерта зайти куда-нибудь в кафе
      – посидеть, проговорить о своем, женском.
      Виктоша любила слушать всех – и певцов и пианистов, и даже на японские барабаны ходила. Не так давно вернулась с концерта буквально с горящими глазами, рассказывала взахлеб:
      – Так классно играет! Так классно играет! Господи, какая это была музыка! Она всю меня измучила!
      Окалалось, в Большом зале Филармонии, выступал какой-то великий пианист. Фамилию его Борисков не запомнил, но точно очень известный и, говорят, даже гениальный. Они как-то даже раньше вместе ходили на его концерт, но Борисков был тогда после суточного дежурства и весь концерт страшно мучался, потому что до тошноты хотел спать. Глаза у него просто закатывались, он натурально терял сознание, голова запрокидывалась. Виктоша сердилась, пихала его локтем.
      Ходили и на какой-то современный концерт. Народу было битком, начало затягивалось. И вдруг вспыхнули прожектора, все замигало и на сцену стремительно выбежало некое шустрое эстрадное существо среднего пола, завопив совершенно невероятным голосом, наверняка уже пропущенным через компьютерные фильтры, поскольку нормальный человек такие звуки произвести просто не может физически. Народ завыл и поднял руки, чтобы раскачивать ими в разные стороны. Любители этого дела реально впадали в транс. Это напоминало молитву перед идолом.
      Там еще перед Борисковыми стояла совершенно исступленная девушка с массой сережек, приделанных по всему телу, начиная от носа, языка, ушей, пупка, а уж интимные места просто не было видно, хотя уж там наверняка что-то уж точно было пришпандорено. Судя по всему, она была готова тут же раздеться и мастурбировать. Народу на концерте было много, хотя свободные места кое-где и просвечивали.
      Возбужденная толпа заполнила пространство перед сценой и уже там махала там руками, а в какой-то момент зажженными зажигалками.
      Борисков с трудом перенес этот концерт, а Виктоше очень даже понравилось.
      Еще Виктоша как-то вытащила его на выставку современного искусства. Ходили по залам, смотрели ужасы. Были картины, которые
      Борискову действительно нравились, а были – хотелось плеваться.
      Подошли к полотну одного довольно известного художника. Это была даже не картина, а просто пятно, как будто здоровенного таракана раздавили, да еще и размазали по холсту, или же просто нагадили и пытались затереть.
      – Ну, и что ты скажешь? – спросил изумленный Борисков у Виктоши. -
      Я вот лично думаю, что это какое-то надувательство. Да и еще наверняка стоит поллимона долларов. Уж не знаю, за что тут платить.
      Я на это гляжу, и у меня аппетит пропадает.
      – А мне нравится! – сказала Виктоша чисто из женского противоречия. – Я бы с удовольствием эту картину повесила, скажем, на даче. В городе бы, конечно, не повесила, а даче очень даже повесила бы!
      Борисков подумал, что если умрет, Софья та так и вообще не вспомнит, а Виктоша найдет себе нового мужа или, по крайней мере, мужика для секса, и найдет довольно скоро. Пожалуй, не позднее, чем через год. Поначалу потоскует, конечно, но тут же подсознательно и начнет искать. С кем-то ведь надо жить. Она всегда была женщина очень коммуникабельная. Вспомнилось, что с корпоративных праздников всегда приходила с цветами. Однажды, уже давно, были вместе за границей, в Париже, шли по какой-то улице, вдруг рядом остановился лимузин, оттуда вышел мужчина, что-то сказал и подарил Виктоше крохотный букетик ландышей – так у них там принято первого мая.
      Виктоша была растрогана и счастлива. Жили они тогда в какой-то затрапезной гостинице, но зато в самом что ни на есть центре – на улице Сен-Оноре. В ту поездку много занимались любовью, хотя тут же, как всегда совершенно не к месту, у Виктоши пришли месячные. Однажды утром увидели, что завазюкали простыню. Виктоша расстроилась и собралась, было, чуть ли не сама застирывать ее в ванной.
      Помнится, тогда же полезли на Эйфелеву башню. Борисков по глупости решил сэкономить деньги и взойти на башню пешком. Виктоша крыла его всю дорогу, потому что вся запыхалась и вспотела. Потом долго пила там, на площадке башни, кофе. Каждый вечер тогда ходили по разным экзотическим ресторанам, которые в Париже оказались не очень-то и дорогими. Виктоше больше всего понравились китайские.
      Запомнилось, что в одном из них был аквариум с огромной золотой рыбой, которая по системе фень-шуй, говорят, приносит удачу и богатство. Еще по системе фень-шуй, говорят, нужно на унитазе опускать крышку, а то туда будет уходить положительная энергия. У
      Виктоши по фень-шую была куплена целая книга.
      А были люди, которые вообще не переносили китайской пищи. Так недавно пришел один такой пациент по фамилии Черныш. Он недели две был по делам в Китае. Читал там лекции в каком-то университете.
      Вернулся он оттуда полный впечатлений, но с расстроенным желудком:
      "Поверьте, Сергей Николаевич, когда я увидел в Пекине "Макдональдс", то был просто счастлив, потому что совершенно не мог есть китайскую еду!" Еще он почему-то утверждал, что у китайцев вообще не бывает седых волос, и они до старости сохраняют зубы, поэтому у них якобы даже мало стоматологов.
      Сейчас, глядя, как говорится, "с высоты прожитых лет", Борисков считал, что ему, в общем-то, с женой крупно повезло. С Виктошей вполне можно было жить. Она была женщина терпимая, умная и не особо скандальная. Глядя на жен и личную жизнь других своих знакомых ребят, где у одного были сплошные разводы, у другого – постоянные скандалы, у третьего жена стала неудержимо толстеть, а у другого вообще что-то сделалось с психикой, Борискова подумал, что у него все было неплохо. Нет, Борискову явно с Виктошей повезло. Были, конечно, и у нее свои заморочки и прибабахи, но вполне терпимые.
      Например, она в течение дня могла много раз переодеваться. Когда они шли по улице, она, наверное, раз пять за получасовую прогулку то снимала кофту, то опять надевала, то снимала, то надевала, а
      Борисков, если шел с ней, постоянно таскал какую-то теплую одежду, хоть бы даже если это было летом и на юге. Еще ей постоянно нужно было зайти в туалет. Где бы они ни были – вдруг срочно надо в туалет. Борисков с ней уже и не ходил на какие-то длительные бестуалетные мероприятия, типа концерты на улице или салюты – потом можно было замучиться в поисках сортира. Пример, известное японское лазерное шоу, про которое газеты потом писали: "Получилось хировато". Тогда налившаяся пивом толпа, хлынувшая от набережной, искала туалеты. Залиты были все ближайшие подъезды и подворотни.
      Парень, живший в том районе, говорил, что у них наутро в подъезде мочи было по щиколотку. И тут же нашлись люди, которые брали деньги только за то, чтобы можно было зайти в подъезд помочиться. Виктоша тоже тогда выдала пенки, не хочется и рассказывать.
      – У тебя точно хронический цистит! – говорил ей Борисков.
      Еще она, когда читала, или листала какой-нибудь документ, то слюнявила языком палец. Борисков, считавший это вопиющим нарушением гигиены, ее постоянно критиковал, но Виктоша огрызалась:
      – У меня кожа на пальцах сухая!
      – Так ведь есть специальная губочка для бухгалтеров! А так ведь вся грязь в рот идет как так можно!
      Но никакие увещевания не помогали – это была привычка с детства -
      Виктошина мать точно так же слюнила пальцы. А человек ведь, как обезьяна, непроизвольно начинает подражать тому, что видит.
      Поэтому-то и языки иностранные идеально изучать в естественном окружении – тут же схватывается стиль произношения и акцент.
      Борисков это хорошо понимал, но все равно продолжал Виктошу туркать, она же в ответ ему говорила:
      – А ты, Борисков, когда задумаешься, ковыряешься у себя в голове и в носу, а иногда еще и чешешь в попе!
      И действительно, было. Такие мелкие гадости неизбежно существуют у любого человека, и с ними надо как-то мириться. Проще всего – не обращать внимания. А иногда такие вот людские привычки, если они не слишком уж гадкие, очень даже разнообразят жизнь. Конечно, надо, по мере возможностей, все-таки пытаться не делать того, что может быть неприятно близкому человеку и другим.
      У одного знакомого был такой пунктик: пукнет под одеяло, а потом залезет туда с головой и нюхает свою вонь. Будто бы никто этого не замечает. Его жена боялась, что однажды отравится его газами насмерть, и считала, что именно от этого у нее постоянно болит голова и провоняла вся квартира. Уже покупали ему и ромашку и симетикон – все равно пердел неудержимо. Какая-то была у него ферментная недостаточность. Приходили по этому поводу на консультацию к Борискову. Оказалось, что проблемы с кишечником у этого мужика тянулись еще аж со службы в армии. Учебку он проходил в
      Таджикистане. Там царила страшная невероятная антисанитария. Он вспомнил, как они таскали в носилках грязную, всю в земле, картошку, а потом в этих же самых носилках носили и квашеную капусту, которую тут же с них же и загружали в котел. Понос после этого был чудовищный. Из туалета раздавались страшные звуки. Несколько позже, уже в Афгане, когда сидели на заставе в горах, его каждый вечер бил страшный озноб. А утром было все нормально. И так продолжалось довольно долго. Наверное, это была малярия. Борисков ничего придумать не мог, чем бы помочь.
      А у Виктошиной бабки, (они у нее жили первые года полтора после свадьбы), был особый прибабах: если кто идет в туалет, то она обязательно услышит это, высунется и крикнет: "Можете не закрываться!" Казалось бы, какое ее дело: закрывается человек в туалете или нет, но она так всегда подкарауливала и кричала. И такие причуды у людей встречаются довольно часто. Софья, например, никак не могла себе ногти обрезать на правой руке, и всегда Борискова стричь заставляла. Ему это вовсе не нравилось, но он любил Софью, и ему это не было противно, хотя все равно ведь, ведь согласитесь, странно это. Надо это принимать, как есть, все равно их, эти привычки, уже не исправить. У одной Виктошиной знакомой муж свои грязные носки куда-то постоянно запихивал (ну, положи ты их в стиральную машину или в корзину для белья – трудно тебе, что-ли!), у другой – не только ковырял в носу, но еще намазывал козявки на спинку кровати и под стулья – вообще всюду, куда рука дотягивалась, и потом еще постоянно руками чего-то шелудил у себя в мудях; другой мужик – тупо смотрел в телевизор, надолго замирая с вилкой у рта – чуть ли не на несколько минут, как гипнотизированный. Жена одного типа жаловалась, что он постоянно жрет чеснок, просто жить не может без чеснока. Причем, нажрется, и дышит прямо в лицо. Уже ей и с работы звонили: "Ну, хоть ты-то ему скажи!" Один чел занимался сексом, почему-то не снимая носков, что женщин раздражает невероятно, и к тому же вообще не мылся перед этим самым делом. Она с ним по этому поводу воевала очень долго, и, как говориться, "в результате упорных и продолжительных боев" приучила его, по-крайней мере, мыть перед сном ноги, подмышки и в паху. Другой мужик вообще читал книги и журналы исключительно в туалете и только когда ходил по-большому. Без хорошей книги туда и не ходил и книгу там же и хранил на полу рядом с дезодорантом. Впрочем, в другой семье жена люто ненавидела, когда муж вообще что-либо читал, ту же и впивалась в него: "Опять книжечку читаешь! Делать тебе, что ли, нечего?" – это для нее было то же самое, что и бездельничать, а ведь мог бы за это время и очередной гвоздь куда-нибудь вбить, или уроки у ребенка проверить, а он тут читает. Читатель долбанный! Так вот некоторые водку и заначку прячут, а тот мужик – книги. Потом еще непосредственно во время интимных дел бывают разные прикольные вещи
      – сексуальные заморочки, особенности и привычки. Но все это обычно скрыто, хотя, пожалуй, и было бы интересно об этом поговорить. Одну женщину возмущало, что во время орального секса, который ей делает ее парень, он хитро на нее посматривает из-за лобка, с ее слов, "как солдат из-за бруствера" и еще чего-то постоянно сплевывает вроде попавших в рот волосков. Один тип перед самым оргазмом всегда начинает истерически хохотать, ну, просто заливаться смехом, как от щекотки, а его жену это буквально бесит: она считает, что секс никак не может быть смешным… ну и так далее.
      Однако, несмотря на некоторые неизбежные шероховатости семейной жизни, Борискову с Виктошей вообще бывало очень даже неплохо.
      Случались и совершенно неожиданные счастливые моменты. Как-то ехали откуда-то из гостей на машине белой ночью и попали на разведенные мосты. Деваться было некуда, тогда еще вантовый мост не был построен. Вышли, пошатались по набережным, Виктоша выпила пива, потом долго искали туалет, затем вернулись к машине. Борисков так хотел спать, что тут же и уснул, да так сладко, что был очень недоволен, когда его Виктоша стала пихать: "Эй, можно ехать!" Стояла теплая белая ночь. Самый-самый рассвет. Казалось бы, ничего особенного, но ощущение совершенства и насыщенности жизни посетило
      Борискова. Какое-то время стояла тихая, теплая погода. Потом подул ветер и пошел дождь. Так закончились и отлетели навсегда те белые ночи. И что-то такое тогда еще неумолимое и неизбежное произошло.
      Как-то еще ходили гулять на "Алые праруса", но такого ощущения уже больше не было.
      Однажды почти целый отпуск, еще до рождения Лизы, они жили с
      Виктошей в палатке на одном из островков Вуоксы. В то лето все время шли непрерывные дожди. В палатке было сыро, и на реке ветер поднимал довольно большую волну – так что захлестывало в лодку. Дни шли за днями, а погода все никак не улучшалась. Лежали целыми днями в палатке, занимались любовью до полного истощения. Больше делать было нечего. От переизбытка ощущений любовный пыл тоже стал несколько угасать. Пора было выбираться из этого глухого места. Затушили костер, погрузились и медленно погребли против ветра. Брызги от волн летели через борт, приходилось отчерпывать воду. Дорога заняла полдня. Там переночевали в деревне у какой-то бабки, а утром поехали в город. Через девять месяцев родилась Лиза. Потом, когда Лиза подросла, несколько лет подряд во время отпусков ездили по России на своей машине. Поступали просто: покупали в "Доме книги" подробную автомобильную карту, намечали маршрут и ехали.
      Пытались не терять ни дня короткого отпуска. Помниться, как-то отпуск начался в субботу, вещи собраны уже с вечера, а всю ночь лил дождь. Изменить планы уже было невозможно, и в девять утра отъехали от дома под мелким моросящим дождем. Неслись по шоссе под темным нависающим небом, грозящим ливнем. Под Новгородом вообще была какая-то атмосферная дыра, и дождь лил как из ведра, пока не выехали с объездной на московскую трассу.