Парень недалекий, простоватый.
      - Здорово, комиссар! - улыбаясь во весь рот, протягивает рукавицу для рукопожатия. - Давай закурим!
      - Нет у меня, Тимоха, ни крошки.
      - А я думал, угостишь толстой папироской. Ну ладно, запалим моего самосаду, комиссар.
      Тимоха говорит дружелюбно и называет меня комиссаром без издевки, шутливо. Слыхал от кого-то - сам придумать такого прозвища не догадался бы.
      Достает кисет с табаком и листок бумаги, вырванный из какой-то книжки. Свертываем цигарки. Тимоха свою вставляет в толстый блестящий мундштук из алюминия. Что-то знакомое померещилось мне в этой штуке.
      - Где ты достал такую красоту? - спрашиваю.
      - А-а, - равнодушно тянет Тимоха, а самого так и распирает гордость. Заработал. Два раза съездил за сеном у Степки Чураева, вот и получил.
      - Разве он курит? Ведь он старовер.
      - Никто у них не курит. Говорит, что нашел.
      Тут меня и осенило! Из такого мундштука постоянно курил Лазарихин. А ведь когда его, подбитого, в избу затащили и всего обшарили, даже кисета с табаком не нашли.
      Андрей Михайлович потом мне рассказал:
      - В тюрьме Чураев. Скоро будет суд. Что у этого кулака сильнее всего, так это жадность! Мундштук - безделица, а позарился и на эту малость. Ловко, подлюга, замел следы своего преступления: никто не видал, как он уходил из дому, как подкараулил Лазарихина, как ударил его из-за угла увесистым поленом.
      И погоду выбрал снежную, вьюжную. Поди докажи!
      Когда он сознался в покушении на жизнь председателя комбеда, то клял себя и ругал на чем свет стоит.
      "На кой, - говорит, - мне этот мундштук? Ведь некурящий я, а пошто взял у Сереги? Правда, у него больше и взять было нечего. Выбросить бы ту штуку - и концы в воду, а жалко. Вещь! Тут Тимоха подвернулся, поработал у меня денек, накормил я его ина, пользуйся! Парень и рад тому".
      Андрей Михайлович похвалил меня:
      - Ты, Ваня, молодец! Сообразил насчет мундштука. От той ниточки и клубок размотался.