Хранитель времени

— Да, было бы неплохо.

— Сейчас принесу.

— Спасибо.

За время болезни мужа Грейс стала добрее, нежнее и терпеливее. Но сблизило ли их несчастье? Они женаты сорок четыре года, однако последние десять лет живут словно соседи по квартире.

Виктор снимает трубку, чтобы узнать, как продвигается исследование, и быстро кладет ее на рычаг, когда Грейс приносит суп.

11

Дор и Алли погрузили свои скудные пожитки на осла и отправились на плоскогорье.

Они решили, что детям будет спокойнее у родителей Дора. Алли была безутешна. Она дважды заставляла Дора возвращаться, чтобы еще раз обнять своих ненаглядных. Когда старшая дочь спросила: «Теперь я вместо мамы?» — Алли не выдержала и разрыдалась.

Их новое жилище из тростниковых вязанок было тесным и непрочным, оно не могло устоять под напором ветра, а в дождь крыша неизменно давала течь. Оставшись одни, без родных, супруги могли рассчитывать только на свои силы. Они по большей части кормились тем, что удавалось вырастить, пасли овец и единственную козу, бережно расходовали воду — ее приходилось носить из великой реки, а это был неблизкий путь.

Дор продолжал заниматься измерениями с помощью костей, палок, солнца, луны и звезд. Остальные дела казались ему пустой тратой времени. Алли все больше отдалялась от него. Однажды ночью Дор увидел, как жена, уставившись в пол, нянчит одеяльце, в которое они когда-то пеленали сына.

Иногда их навещал отец Дора, по настоянию своей жены привозивший изгнанникам еду. Рассказывая им новости о доме, он каждый раз упоминал о башне Нима, о том, какой высокой она стала. По его словам, ее сооружали из кирпичей, сделанных с помощью хвои и скрепленных глиняным раствором, добытым из источников в земле Сеннаар[1].

Скоро строительство будет завершено. Ним поднялся на самый верх башни, пустил стрелу в небо и поклялся, что она упала обратно с окровавленным наконечником. Люди склонялись перед царем, веря, что он ранил одного из богов. Вскоре Ним и его лучшие воины достигнут облаков, победят всех, кто попадется им на пути, и он воссядет на небесный трон.

— Ним великий и могущественный правитель, — заявил отец Дора.

Тот опустил глаза. Из-за Нима они ютятся здесь, по его воле не могут каждое утро обнимать детей. А ведь в далекие годы юности он вместе с Дором и Алли взбегал по холмам, был товарищем их веселых игр… Для Дора Ним по-прежнему оставался мальчишкой, который просто хотел быть сильнее всех.

— Благодарю тебя за пищу, отец, — промолвил Дор.

12

Однажды к супругам пожаловали гости.

Увидев, что к их дому подходит пожилая пара, Алли поднялась с места. С момента изгнания Дора прошло много месяцев, по нашему календарю больше трех лет, и женщина была рада любому обществу. Она радушно приняла стариков и предложила им перекусить и напиться, хотя воды было так мало, что каждая ее капля казалась драгоценной.

Доброта жены вызывала у Дора гордость. Но его обеспокоил жалкий вид пришельцев. Глаза у них были красные и слезились, а кожу покрывали темные пятна. Дор, улучив минуту, когда они с Алли остались наедине, шепнул:

— Не прикасайся к ним. Боюсь, что они больны.

— Они одиноки и бедны, — возразила Алли. — У них больше никого нет. Прояви к ним милосердие, какого мы были лишены, хотя нуждались в нем.

Алли подала гостям ячменные лепешки и лапшу, немного козьего молока — все, что нашлось в доме. Она выслушала их историю. Как выяснилось, стариков тоже прогнали из родной деревни. Соседи боялись, что темные пятна могут означать проклятие. Отверженные вели кочевую жизнь, ночуя в шатре из козьих шкур. Они брели невесть куда в поисках пропитания и ждали, когда наступит их смертный час.

Старая женщина плакала, рассказывая об этом. Хозяйка лила слезы вместе с ней. Она знала, каково это — потерять свое место в мире. Утерев глаза, Алли поднесла старухе маленькую чашку с водой и держала ее, чтобы та могла прихлебывать.

— Спасибо, — прошептала скиталица.

— Пейте, — сказала Алли.

— Твоя доброта безгранична…

Она потянулась к Алли, чтобы обнять ее. Морщинистые руки старухи дрожали. Алли наклонилась и уткнулась ей в щеку. Она почувствовала, как их слезы смешались.

— Ступайте с миром, — проговорила Алли.

Когда странники уходили, женщина сунула старухе мешок из шкуры с последними ячменными лепешками. Тем временем Дор посмотрел на чашу своих водяных часов и увидел, что белый день от заката отделяет полоска воды шириной с ноготь.

13

Прежде чем измерять годы, надо измерить дни. Ну а первым делом нужно проследить за луной.

Дор занимался этим в изгнании, составляя календарь лунных фаз — полнолуние, первая четверть луны, последняя четверть, новолуние. В отличие от солнца, которое каждый день выглядело одинаково, убывающий и растущий серп давал Дору возможность отмечать эти превращения. Он выдалбливал дырки в глиняных дощечках до тех пор, пока не удостоверился, что сценарий изменений повторяется. Именно эти циклы греки впоследствии назвали месяцами.

Дор обозначил камнем каждое полнолуние. Фазы между ними отметил зарубками на дощечках. Таким образом, он создал первый календарь.

И теперь его дни были сочтены.

Когда фаза луны соответствовала пятой зарубке после третьего камня, Дор услышал, как жена кашляет. Вскоре кашель усилился, и при каждом приступе голова ее резко дергалась вперед.

Сначала Алли делала вид, будто ничего не произошло, и пыталась заниматься повседневными делами в тростниковом доме. Но она настолько ослабела, что однажды упала, пока готовила еду, и по настоянию мужа ей пришлось лечь на одеяло. Ее виски покрылись испариной. Глаза покраснели и заслезились. Дор заметил пятно у нее на шее.

Внутри у него все клокотало от гнева. Он предупреждал ее, чтобы она не прикасалась к гостям, и вот теперь их проклятие передалось ей. Лучше бы эти старики вообще не приходили.

— Что же нам теперь делать? — спросила жена.

Дор промокнул ей лоб одеялом. Он знал, что нужно искать Асу, шамана, который мог бы дать Алли коренья или мазь, чтобы ее болезнь ушла. Но город был слишком далеко. Как он может оставить жену? Они были одни на этом плоскогорье, отрезанные от всего мира.

— Спи, — прошептал Дор. — Скоро ты пойдешь на поправку.

Алли кивнула и закрыла глаза. Она не видела, как муж смахивает слезы.

14

«Время, замедли свой ход», — умоляет Сара.

Она выскальзывает из дома и спешит на улицу. Представляет себе мальчика с волосами кофейного цвета. Воображает, как он приветствует ее внезапным, сбивающим с ног поцелуем.

Сара оглядывается и видит свет в спальне Лоррейн. С нее, пожалуй, станется открыть окно и крикнуть что-нибудь вслед на весь квартал. Девочка ускоряет шаг. Подобно многим сверстницам, она ужасно стесняется матери. Та слишком много говорит. Перебарщивает с макияжем. Постоянно делает замечания: «Не горбись! Приведи волосы в порядок!» — или жалуется друзьям на отца Сары, который давно уже не живет в этом штате. «Том сделал это. Том забыл то. Том снова тянет с отправкой чека». Раньше мать и дочь были почти подругами, но в последнее время между ними воцарилось взаимное непонимание; похоже, они стали друг другу мешать. Вот поэтому Сара больше не рассказывает Лоррейн о своих отношениях с мальчиками. Впрочем, до сегодняшнего дня и обсуждать было особенно нечего.

«Восемь тридцать, восемь тридцать!» — повторяет девочка.

Вдруг она слышит сигнал. Это ожил ее сотовый. Она выхватывает его из кармана пальто.

«Время, поторопись», — мысленно стенает Виктор.

Прошел уже час, а он привык к быстрым ответам. И ему ничуть не легче из-за того, что вокруг все в прямом смысле тикает. Идут каминные часы, стоящие на столе. Мелькают секунды на мониторе компьютера. Мобильник, рабочий телефон, принтер и DVD-плеер — все эти устройства снабжены электронными часами. На стене висит деревянное панно с тремя циферблатами, показывающими время в трех часовых поясах, — Нью-Йорке, Лондоне, Пекине, где находятся главные офисы одной из компаний, принадлежащих Виктору.

В общей сложности в кабинете девять разных механизмов, отсчитывающих время.

Звонит телефон. Наконец-то.

— Да? — бросает в трубку Виктор.

— Я отправляю вам факс.

— Хорошо.

Виктор дает отбой. Входит Грейс:

— Кто звонил?

— Кое-что нужно для завтрашних встреч, — лукавит он.

— Ты должен пойти?

— А почему нет?

— Просто я подумала…

Она замолкает. Кивает. Уносит тарелки на кухню.

Раздается звонок факсимильного аппарата, и Виктор подвигается ближе, глядя, как идет факс.

15

Дор лежал на земле рядом с женой и смотрел на звезды, заполонившие небо.

Прошло уже много дней с тех пор, как Алли ела в последний раз. Ее кожа то и дело покрывалась испариной, а затрудненное дыхание приводило мужа в отчаяние.

«Пожалуйста, не покидай меня», — думал Дор.

Без Алли мир становился невыносимым. Днем и ночью она была верной опорой своему мужу, его единственным собеседником. Только Алли могла вызвать улыбку на его устах. Приготовив скудное угощение, она всегда предлагала Дору попробовать первым, даже если он настаивал, чтобы сначала поела она. Супруги прижимались друг к другу на закате. Когда Дор обнимал жену в постели, ему казалось, что это последняя ниточка, связывающая его с человеческим родом.

У Дора всего и было, что инструменты измерения времени да Алли. В этом вся его жизнь. Сколько он себя помнил, Алли всегда была рядом, с самого детства.

— Я не хочу умирать, — прошептала жена.

— Ты не умрешь.

— Я хочу быть с тобой.

— Ты со мной.

Она кашлянула кровью. Он ее вытер.

— Дор…

— Да, любовь моя.

— Попроси богов о помощи.

Дор сделал, как просила Алли. Он всю ночь не сомкнул глаз и молился так, как никогда прежде. В прошлом он верил в меры и числа. Теперь же он обращался к высшим богам, тем, что господствовали над солнцем и луной. Пусть они остановят бег светил, чтобы мир оставался во тьме и вода в часах перелилась через край. Тогда у Дора появится время, и он найдет Асу, который может вылечить его любимую.

Он раскачивался взад и вперед. Шепотом повторял: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», плотно зажмурив глаза, — ему казалось, что так его мольбы становятся чище. Но, позволив векам чуть-чуть разомкнуться, он увидел то, чего опасался: едва заметную смену оттенков на горизонте. Увы, вода в чаше почти достигла отметки, означавшей начало дня. Дор убедился, что его замеры точны, и возненавидел эту точность, проклиная свои знания и богов, оставивших его.

Дор склонился над женой — ее лицо и волосы намокли от пота, и он прижался к ней, своей кожей к ее коже, своей щекой к ее щеке, и его слезы смешались с ее слезами, когда он прошептал:

— Я остановлю твои страдания. Я все остановлю.

Но когда поднялось солнце, Дор не смог разбудить Алли.

Он тряс ее за плечи, теребил за подбородок.

— Алли, — бормотал он. — Алли… жена моя… открой глаза.

Она лежала неподвижно, вяло откинув голову, дыхание было совсем слабым. Дора захлестнул мощный прилив ярости. Первобытный вой, поднимавшийся откуда-то из глубин его тела, разом прорвался через легкие:

— А-а-ахх…

Его вопль несся в пустом воздухе над плоскогорьем.

Он встал — медленно, словно в трансе. И побежал.

Дор бежал под утренним небом и под полуденным солнцем. Мчался так, что у него обожгло легкие, пока наконец не увидел ее.

Нимову башню.

Она была очень высокой; ее вершину скрывали облака. Дор бросился к ней, одержимый последней надеждой. Прежде он наблюдал за временем, измерял и анализировал его, считал дни и составлял календари, а теперь твердо решил достичь того единственного места, где время можно изменить.

Он дотянется до небес. Заберется на башню и сделает то, чего не смогли боги.

Он заставит время остановиться.

Башня возвышалась в виде пирамиды, построенной уступами, ее ступени предназначались для блистательного восхождения Нима. Никто не осмеливался ступить на них. Некоторые мужчины даже опускали глаза, проходя мимо. Когда Дор приблизился к подножию сооружения, несколько стражников мельком взглянули на него, но никто из них и представить не мог, что задумал этот оборванец. Они и опомниться не успели, как Дор уже несся вверх по царской лестнице. Рабы смотрели на него в замешательстве. Кто этот человек? Разве он принадлежит к числу избранных? Один что-то крикнул другому. Несколько человек побросали инструменты и кирпичи.

Вскоре рабы устремились за Дором, уверенные, что гонка к небесам началась. За ними кинулись стражники. К ним присоединились случайные прохожие, оказавшиеся рядом с подножием башни. Жажда власти — вещество огнеопасное, и вскоре уже тысячи людей взбирались по фасаду мощного строения. Слышался нарастающий рев, согласный клич свирепых завоевателей, готовых взять то, что им не принадлежит.

Последующие события стали предметом споров.

Из истории нам известно, что Вавилонская башня была не то разрушена, не то заброшена. Но человек, впоследствии ставший Седым Временем, мог представить иные свидетельства, потому что именно в тот день решилась его судьба.

Когда толпы бросились на приступ башни, раздался грохот. Кирпичи раскалились до ярко-красного цвета. Послышался раскат грома, и тут подножие гигантского сооружения расплавилось. Вершина вспыхнула огнем. Средняя часть башни повисла в воздухе, опровергая все представления, когда-либо существовавшие у человечества. Те, кто хотел достичь небес, полетели вниз, словно снег, который стряхнули с ветки дерева.

Несмотря на все это, Дор продолжал подниматься, пока в конце концов не оказался единственной фигурой, цеплявшейся за ступени. Он рвался вверх, преодолевая головокружение, боль, ломоту в ногах и стеснение в груди. Ему приходилось останавливаться на каждой ступени, чтобы устоять в водовороте тел. Перед ним мелькали руки, локти, ноги, волосы.

Легионы были сброшены с башни в тот день, а их речь раздробилась на множество языков. Эгоистичному плану Нима пришел конец еще до того, как он смог выпустить в небо вторую стрелу.

Только одному человеку было позволено совершить восхождение сквозь туман, лишь он добрался до вершины, словно его поддерживали под руки, и… приземлился на пол в каком-то темном и глубоком месте — месте, которое никогда не существовало и которое никто и никогда не смог бы найти.

16

Это скоро произойдет.

У береговой линии океана появляется мальчик на доске для серфинга. Он нажимает на нее пальцами ног и взлетает на пенистый гребень.

Волна замирает. Мальчик тоже.

Парикмахерша стрижет клиентку. Она откидывает назад пучок волос, примеривается и щелкает ножницами. Слышится слабый хруст.

Отрезанные пряди падают на пол и останавливаются в воздухе.

В музее на Хуттенштрассе, что находится в немецком городе Дюссельдорфе, охранник замечает посетителя странного вида. Худой, длинноволосый, он подходит к выставке старинных часов. Открывает стеклянную витрину.

— Будьте… — начинает музейный служитель, грозя пальцем, но вдруг размякает, становится заторможенным, погружается в грезы.

Ему чудится, что человек поочередно достает из витрины часы, изучает их, разбирает на части, а потом собирает вновь, что, по идее, потребовало бы многих недель.

— …любезны не… — хочет договорить охранник, очнувшись от видений.

Но посетителя уже и след простыл.

Пещера

17

Дор проснулся в пещере.

Было темно, но он каким-то образом различил, где находится. Под ногами вздымались каменистые глыбы, а с потолка в него целились зазубренные острия.

Потирая локти и колени, Дор задумался. Жив ли он? Как он сюда попал? Забираясь на башню, он испытывал жуткую боль во всем теле, но теперь она совсем прошла. И дышать было уже не тяжело. В сущности, когда он дотрагивался до своей груди, дыхание еле ощущалось.

На мгновение ему показалось, что он в чертоге богов, но Дор тут же вспомнил о телах, сброшенных с высоты, о плавящемся подножии башни, об обещании, которое он дал Алли.

«Я остановлю твои страдания», — поклялся он тогда.

Ноги его подкосились. Он потерпел поражение, ему не удалось прервать ход времени. Зачем он покинул жену? Зачем бежал?

Дор зарылся лицом в ладони и заплакал. Слезы просачивались сквозь его пальцы, окрашивая каменные плиты переливами голубого цвета.

Трудно сказать, как долго он предавался горю.

Когда Дор наконец поднял глаза, то увидел фигуру, сидящую перед ним, — это был старик, который являлся к нему в детстве; теперь он опирался подбородком на золоченый деревянный посох. Он наблюдал за Дором с особенным выражением — так отец смотрит на спящего сына.

— Тебе нужна власть? — спросил пришелец.

Дор никогда прежде не слышал такого голоса: он был приглушенным, слабым, как будто его обладатель заговорил впервые.

— Я хочу всего лишь, — прошептал Дор, — остановить солнце и луну.

— А-а-а, — усмехнулся старик. — Но разве это не власть?

Он ткнул посохом в сандалии Дора, те мгновенно развалились, и он остался босым.

— Ты верховный бог? — удивился Дор.

— Я всего лишь Его слуга.

— Он владыка смерти?

— Тебя спасли от нее.

— Для того, чтобы я умер здесь?

— Нет. В этой пещере ты не состаришься ни на миг.

Пристыженный Дор отвел глаза:

— Я не заслуживаю такого подарка.

— Это не подарок, — ответил старик.

Он встал, держа посох перед собой.

— Ты кое-что начал, пока был на Земле. Нечто такое, что изменит всех, кто придет вслед за тобой.

Дор покачал головой:

— Ты ошибаешься. Я маленький человек, изгнанник.

— Мало кому дано постичь собственную власть, — произнес старик.

Он ударил посохом оземь. Дор моргнул. Перед ним появились все его орудия и инструменты — чашки, палки, камни и дощечки.

— Ты кому-то отдал один из этих предметов?

Дор вспомнил о палке, с помощью которой отслеживал движение солнца.

— Его у меня забрали, — сказал он.

— Теперь будет много других. Если желание вести счет возникло у одного из вас, оно уже не утихнет и будет сильнее, чем ты можешь себе представить. Вскоре человек сможет исчислять века, разделить день на мелкие части, а затем на еле уловимые доли — до тех пор, пока счет не поглотит его целиком и чудо мира, подаренного ему, не будет утрачено.

Старец еще раз ударил посохом по камням пещеры, и инструменты Дора превратились в пыль.

— Зачем ты измеряешь долготу дней и ночей? — прищурился кудесник.

— Чтобы знать это, — ответил Дор, отводя взгляд.

— Знать именно это?

— Да.

— И что же ты знаешь… о времени? — допытывался старик.

Дор покачал головой. Никогда раньше он не слышал этого слова. Что же ответить на этот вопрос?

Колдун выставил костлявый палец и сделал вращательное движение. Следы от слез Дора стянулись в голубое озерцо на каменном полу.

— Узнай то, чего не знаешь, — сказал старик. — Научись понимать, что проистекает из твоих подсчетов.

— Как? — спросил Дор.

— Прислушивайся к страданиям, которые от этого возникают.

Он нагнулся и прикоснулся рукой к влажным дорожкам, оставшимся от пролитых слез. Они стали жидкими и заблестели. Маленькие облачка дыма возникли над их поверхностью.

Дор наблюдал, смущенный и ошеломленный. Он мечтал об одном — вернуть Алли, но ее больше не было.

— Пожалуйста, позволь мне умереть, — попросил он сдавленным шепотом. — Я не хочу жить.

Кудесник поднялся:

— Не тебе решать, сколько будут длиться твои дни. Об этом ты тоже узнаешь.

Он сложил вместе руки и вдруг стал ростом с ребенка, потом с грудного младенца, еще больше уменьшился в размерах и взмыл в воздух, как пчела в полете.

— Подожди! — закричал Дор. — Долго ли я буду здесь томиться? Когда ты вернешься?

Съежившаяся фигура старика достигла потолка пещеры и прорезала щель в скале. Оттуда упала одинокая капля воды.

— Когда небо встретится с землей, — сказал колдун и исчез.

18

У Сары Лемон были очень хорошие оценки по естественным наукам.

«И что мне это, в сущности, дает?» — нередко спрашивала она себя.

Основания для такого вопроса у нее были. В старших классах самое главное — популярность, и зависит она главным образом от того, как ты выглядишь. Если для Сары экзамен по биологии был плевым делом, то собственное отражение в зеркале вовсе ее не радовало, да и окружающим она вряд ли казалась привлекательной: у нее были слишком широко посаженные карие глаза, сухие вьющиеся волосы, щербинка между зубами, рыхлая фигура. Увы, ей так и не удалось сбросить вес, набранный после развода родителей. Она морщилась, разглядывая свои полноватые руки и грудь, и не без горечи резюмировала: «А зад еще толще».

Поэтому, когда одна из подруг матери сказала, что «Сара, возможно, станет привлекательной, когда вырастет», девочка только фыркнула. Эти слова прозвучали для нее весьма сомнительным комплиментом.

В выпускном классе Саре Лемон исполнилось семнадцать лет, и была она, по мнению большинства ребят, слишком умной или чересчур странной, а может, и такой и этакой. Учеба не представляла для нее ни сложности, ни интереса; обычно Сара садилась у окна, чтобы бороться со скукой. Нередко она рисовала в записной книжке автопортреты с надутыми губками, закрываясь локтем, чтобы остальные не видели.

Сара в одиночестве ела свой ланч, возвращалась домой без попутчиков и проводила вечера дома с матерью. А когда Лоррейн уходила потрещать с подругами (эти встречи Сара именовала «клуб разведенок»), девочка ужинала одна, сидя за компьютером.

По оценкам она шла третьей в классе и ждала возможности досрочно подать документы в ближайший государственный университет — средств у Лоррейн хватало только на него.

Благодаря подготовке к поступлению Сара и познакомилась с Итаном.

Высокий, худой, с сонными глазами и густыми волосами кофейного цвета, он тоже учился в последнем классе школы. Итан любил и умел быть в центре внимания, друзей и подруг у него было хоть отбавляй. Участие в команде по легкой атлетике и в музыкальной группе прибавляло ему популярности. В астрономической системе старших классов Сара никогда не смогла бы выйти на его орбиту.

Но по субботам Итан разгружал грузовики с едой в приюте для бездомных — там же, где Сара подрабатывала волонтером. Дело в том, что для поступления в университет требовалось написать эссе о «важном опыте общественной работы». Сара не знала, как подступиться к такому заданию, поэтому, чтобы честно выполнить его, предложила свои услуги приюту, и там ее охотно приняли. По правде говоря, большую часть времени она проводила на кухне, наполняя пластиковые миски овсянкой. Рядом с людьми, лишенными крова, Сара чувствовала себя крайне неуютно. Ну что им может сказать какая-то девчонка из пригорода, в пуховике и с айфоном? «Мне очень жаль»?

И тут появился Итан. Сара заметила его в первый же день. Он стоял рядом с грузовиком (фирма, поставлявшая продукты в приют, принадлежала дяде мальчика). Итан тоже обратил на девочку внимание, должно быть, потому, что здесь больше не было их ровесников. Швырнув коробку на кухонный стол, он кивнул Саре: «Привет, как делишки?»

Она ухватилась за эту фразу, как за сувенир. «Привет, как делишки?» Его первые слова, обращенные к ней, звучали для нее музыкой.

Теперь они общались каждую неделю. Как-то раз она взяла с полки и предложила ему пачку крекеров с арахисовым маслом, но мальчик сказал: «Не-а, не хочу отбирать еду у нищих». Это показалось Саре чудесным, даже благородным.

Она вообразила, что Итан послан ей судьбой, — девочкам свойственны подобные иллюзии. Вдали от школы с ее неписаными правилами насчет того, с кем можно говорить на равных, Сара держалась более уверенно. Она меньше сутулилась, вместо футболок с социальными посланиями иногда надевала открытые, женственные блузки и краснела, когда Итан подмигивал: «Хорошо выглядишь сегодня, Лемон-ад».

Шли недели, и Сара осмелела достаточно, чтобы поверить: Итан чувствует к ней то же, что и она к нему. Они не могли случайно оказаться рядом в столь неожиданном месте. Сару в свое время впечатлили «Задиг, или Судьба» Вольтера и «Алхимик» Коэльо, и она была свято убеждена, что встреча с Итаном предначертана свыше. На прошлой неделе, набравшись храбрости, девочка спросила, не хочет ли тот куда-нибудь сходить вместе. И надо же, Итан ответил: «Ну ладно, давай в пятницу».

И вот наступила пятница. Приближался час свидания: восемь тридцать! Сара пыталась взять себя в руки. Она знала, что не следует так переживать из-за мальчика. Но Итан не такой, как все. Он сломал привычные для нее стереотипы.

В малиновой футболке, черных джинсах и на каблуках Сара неслась вперед и была всего в двух кварталах от большого события в ее жизни, как вдруг ее мобильный пропищал «ба-да-бип». Пришла эсэмэска.

У нее екнуло сердце.

Сообщение было от него.

19

В рейтинге ведущего делового издания Виктор Деламот занимал четырнадцатое место среди самых богатых людей мира.

Фотография в журнале была старая: Виктор сидит, опираясь тяжелым подбородком на руку, на румяном лице играет задумчивая улыбка. В статье говорилось, что «этот сдержанный человек с густыми бровями, магнат индустрии хедж-фондов» был единственным ребенком в семье, что родился он во Франции, приехал в Штаты и осуществил американскую мечту, проделав путь в буквальном смысле из грязи в князи.

Но поскольку Деламот отказался давать интервью (он старался избегать публичности), некоторые подробности его детства были опущены. В частности, никто не знал, что, когда Виктору было девять лет, его отец, водопроводчик, был убит в драке в прибрежной таверне. Несколько дней спустя мать Виктора ушла из дому и прыгнула с моста. Когда ее нашли, на ней была только ночная рубашка кремового цвета.

Меньше чем за неделю Виктор стал сиротой.

Его посадили на корабль, который шел в Америку. Там его должен был встретить дядя. Будет лучше, считали многие, если мальчик поселится в стране, где меньше теней прошлого. Впоследствии Виктор полагал, что своей финансовой философией он обязан именно тому путешествию через океан. Не успел он освоиться на судне, как его мешок с едой — тремя буханками хлеба, четырьмя яблоками и шестью картофелинами, уложенными бабушкой, — был сброшен в воду какими-то хулиганами. В ту ночь мальчик оплакивал потерю, зато, как признавался потом, он получил полезный урок: если за что-то цепляешься, это может «только разбить тебе сердце».

Поэтому Виктор избегал привязанностей, что было ему на руку во время финансового восхождения. Старшеклассником в Бруклине на деньги, скопленные благодаря летним заработкам, он приобрел два автомата для игры в пинбол и установил их в местных барах. Он продал их восемь месяцев спустя и на вырученную сумму купил три автомата по продаже конфет. Затем он удачно сбыл их в обмен на пять автоматов по продаже сигарет. Виктор продолжал покупать, продавать, вкладывать средства и к моменту окончания колледжа возглавил компанию по торговле через автоматы. Вскоре он купил бензоколонку и таким образом вышел на нефть. Спустя некоторое время молодой бизнесмен совершил несколько удачных сделок по приобретению нефтеперегонных заводов, благодаря чему стал просто фантастически богат.

Свои первые сто тысяч долларов Виктор отдал американскому дяде, который его вырастил. Все остальное он снова пустил в дело. Деламот приобретал агентства по продаже машин, инвестировал в недвижимость и наконец начал покупать банки — сперва небольшой в штате Висконсин, потом еще несколько. Инвестиционный портфель Виктора стремительно рос, и тогда он основал фонд для тех, кто хотел освоить его бизнес-стратегию. За годы своего существования его детище стало одним из наиболее дорогостоящих фондов мира, что никак не мешало его популярности.

Свою будущую жену Виктор повстречал в лифте.

Это случилось в 1965-м. Виктору было сорок. Грейс тридцать один. Она работала бухгалтером в его фирме; на ней были скромное платье с набивным рисунком, белый свитер и нитка жемчуга. На белокурой головке — укладка с начесом. Мило и в то же время практично. Виктору это понравилось. Он кивнул, когда двери лифта закрылись, а Грейс опустила глаза, смущенная тем, что оказалась так близко к начальнику.

Виктор пригласил ее на свидание, послав ей письмо по внутренней почте. Они пошли обедать в частный клуб и проговорили несколько часов. Грейс рассказала, что сразу по окончании школы она вышла замуж. Корейская война сделала ее вдовой, и она с головой ушла в работу. Виктору это было понятно.

Они сели в лимузин и поехали к реке. Гуляли под мостом. Впервые поцеловались на скамейке, с которой открывался вид на Бруклин.

Через десять месяцев после встречи в лифте их обвенчали в присутствии четырехсот гостей, причем со стороны невесты было двадцать шесть человек, а остальные являлись деловыми партнерами жениха.