- Кому лучше? Ведь он защищал интересы кафедры.
      - Кафедра - это нечто неодушевленное и неоднородное. Что, например, потеряли мы с тобой? Да ничего. Я лично при любом исходе ничего не выигрывал, потому что на должность доцента претендовать не мог. А ты в данном случае выиграла, так как освободилась должность ассистента, которую ты можешь занять. В противном случае осталась бы с носом. Пришлось бы искать место где-нибудь на стороне.
      - Знаешь, Сергей, твой рационализм мне никогда не нравился. Все учел, все подсчитал. А Федор Николаевич?
      - Ах! Ужасно! Душевные переживания. Да неужели ради одних переживаний и уязвленного самолюбия надо отменить конкурс или заваливать Пылевскую? Она, конечно, человек так себе, но все же человек, и ее пожалеть можно. Тем более что нам с тобой это ничего не стоит.
      - Противно тебя слушать! - возмущалась Женя.
      - А почему? Ведь шеф тоже в накладе не остался, если учесть, что за Зою Даниловну проголосовало двадцать два человека, а против - двадцать. Значит, Федор Николаевич поддержкой пользуется, да еще какой...
      - Ты как счетовод, а основного и не заметил. Дело-то выиграло? Нет! Ты же отлично знаешь, что Пылевская наукой не занималась и никогда заниматься не будет, а нам дорог каждый работник.
      - Наука! Наука! Проживет она и без Пылевской. Бобарыкин тоже наукой не занимался.
      - Наука, конечно, без нее проживет. Но нам-то будет труднее. Ведь нас и так мало.
      - Брось, Евгения, что я - не понимаю, за кого ты болеешь? Не за науку, а за шефа. Понимаю. Давно усек.
      - Да ну тебя! С тобой же серьезно говорить нельзя.
      - Вот видишь, покраснела, как красная девица. То-то на меня внимания не обращаешь. А зря. Ведь я могу передумать.
      - Давай оставим этот разговор.
      - А почему бы не продолжить? Аспирантка влюблена в своего шефа, усмехнулся Рябинин. - Это же старо, пошло и неперспективно. Он старик и к тому же женатый, хотя и не очень удачно.
      - Прекрати сию же минуту, не то... - Женя сжала кулаки и отвернулась, готовая разреветься от обиды.
      - Дура, - негромко сказал Рябинин и вышел хлопнув дверью.
      Неожиданная размолвка огорчила и в то же время успокоила Женю. Дело в том, что между ней и Рябининым сложились весьма своеобразные отношения. Рябинин ухаживал за Женей давно и упорно, но делал он это так, что подчас было трудно понять, влюблен он в нее или просто подразнивает. Именно поэтому Женя не принимала Сергея всерьез. Коллега, товарищ по работе, балагур, с которым всегда весело и интересно - не более.
      На самом деле Рябинину Женя нравилась. Однако о женитьбе он пока не думал, да и вообще у Сергея на этот счет были совсем иные планы. Поэтому он и удерживал себя в узде, знал, что за поспешность приходится платить дорого.
      Окончив институт и проработав три года в далекой участковой больнице, Женя Самоцветова была вполне довольна жизнью. Ее окружали хорошие, интересные люди, дел было невпроворот, а что еще в молодости нужно? Любимый? Вот любимого ей до сих пор не удавалась встретить. Но Женя не отчаивалась: вся жизнь впереди... Лечила больных, собирала в тонкую папочку материалы для будущей научной работы. Объявленный в аспирантуру конкурс застал ее врасплох, она узнала о нем в последние дни и не имела ни времени, ни возможности подготовиться к вступительным экзаменам. Подала документы на авось. Особенно ее тревожил экзамен по невропатологии, к которому она была совершенно не готова. Велико было ее удивление, когда экзаменатор, а им был Пескишев, поговорив с ней на темы, не имеющие никакого отношения к этой науке, поставил оценку "отлично". Смущенная этим, она спросила, за что. Он посмотрел на нее, улыбнулся и сказал:
      - Для меня важно не то, что вы знаете теперь, а то, что сможете усвоить за время пребывания в аспирантуре. О человеке надо судить не столько по тому, что он уже сделал, сколько по тому, что он сможет сделать в будущем.
      Такого экзаменатора Женя встретила впервые и была крайне удивлена. Но Пескишев ей понравился. Дальнейшая учеба в аспирантуре показала, что ее первое впечатление не было ошибочным.
      На первых порах Федор Николаевич казался ей ужасно старым, хотя в ту пору ей было двадцать шесть лет, а Пескишеву едва исполнилось сорок три, и он все еще был одним из самых молодых профессоров института. За три года совместной работы она изменила свое мнение о нем и совершенно перестала замечать, что он старше ее на целых семнадцать лет. Более того, он стал казаться ей моложе некоторых ее сверстников.
      Совместная работа и несколько поездок на научные конференции настолько сблизили их, что Жене казалось, будто они всегда были знакомыми. Непринужденное поведение Пескишева, который с первых дней стал обращаться к ней на "ты", что сначала ее несколько коробило, но вскоре показалось вполне естественным, предупредительность, доброжелательность, стремление всегда во всем помочь, подкупали. Все его просьбы и поручения, даже не имеющие никакого отношения к работе, Женя охотно выполняла.
      Она привыкла днем поить Пескишева чаем, следить за тем, чтобы у него всегда был чистый халат, покупать ему необходимые мелочи: галстуки, носовые платки... Сначала она это делала по его просьбе, а затем по собственной инициативе. Нужно отдать должное Федору Николаевичу, он никогда не злоупотреблял Жениной добротой, а деньги, потраченные ею, всегда возвращал. Со временем он привык после каждой получки давать ей определенную сумму для расходов на повседневные мелочи. Она с удовольствием ходила по магазинам, подыскивая вещи по своему вкусу, и не было случая, чтобы Пескишеву что-либо не понравилось.
      Иногда Жене казалось, что она не аспирантка, а жена Пескишева. Ее удивляло только одно: как при таком отношении он никогда не позволял себе никаких вольностей.
      Женя носила джинсы, которые ей очень шли, мужского покроя рубашки. Волосы она подстригала коротко и казалась значительно моложе своих лет. Жила в общежитии с подругой и мечтала о своей квартире. Изредка она навещала Федора Николаевича. У него ей очень нравилось. Бывало, ей приходилось выполнять роль домохозяйки, но и с этой обязанностью она справлялась не без удовольствия. Случалось, что Пескишев, уезжая в командировку или отпуск, оставлял Жене ключи от квартиры. Тогда она была там полновластной хозяйкой. Чтобы не скучать одной, она приглашала кого-нибудь из подруг. К возвращению Пескишева Женя тщательно готовилась, так что он всегда находил свою квартиру в образцовом порядке. В знак благодарности он привозил Жене подарки. Они не были дорогими, но доставляли ей много радости.
      Рябинин подшучивал над добрыми отношениями между Женей и Пескишевым. Это обижало и злило ее и еще больше отталкивало от Сергея.
      Последнее время Женя много работала над диссертацией. Институт, клиника, библиотека - свободного времени не стало совсем. Она не огорчалась. Главное - работа, остальное успеется.
      Дождавшись ухода Рябинина, она поправила прическу и пошла к Пескишеву. Федор Николаевич просматривал рукопись очередного сборника научных работ. Он обрадовался Жене.
      - А у меня приятная новость. Ректор дал согласие оставить тебя на кафедре ассистентом. Довольна?
      - Очень. Спасибо. Чай пить будете?
      - С удовольствием. Только завари покрепче и захвати несколько бутербродов. Не успел пообедать. Ужасно хочется есть.
      Вскоре Женя принесла в кабинет маленький пузатый самовар, поставила на журнальный столик, где они обычно чаевничали, тарелку с бутербродами.
      Пескишев любил эти полчаса тишины и покоя, когда можно было ни о чем не думать, а просто сидеть в кресле, размешивать сахар, позвякивая ложечкой, прихлебывать маленькими глотками обжигающе горячий чай - где только Женя умудрялась доставать такую великолепную заварку?! Он начал уставать от всего этого - лекций, исследований, консультаций, споров, от неуютной и неустроенной своей жизни; все, что в молодости казалось простым и ясным, сейчас становилось сложным и трудным, и уже не выручал любимый теннис, на него просто не хватало времени.
      Женя беззвучно собрала и унесла посуду, а он все сидел, расслабившись и погрузившись в себя, и только резкий стук в дверь вывел его из этого состояния.
      Пришла Пылевская. Просила Пескишева не сердиться на нее, заверила, что будет честно выполнять свои обязанности.
      - Я только что была у ректора. Он порекомендовал мне вместе с вами обсудить все вопросы по работе на кафедре, чтобы между нами не было никакой недоговоренности.
      - А какая может быть недоговоренность? Да, я возражал против вас, но теперь, когда вы уже избраны, нам придется работать вместе, - спокойно ответил Пескишев.
      - Спасибо. Обещаю, что буду исполнительным и старательным помощником. Надеюсь, что в случае необходимости вы не откажете мне в помощи.
      - Бесспорно. Единственное, о чем я хотел бы вас просить, - как можно больше внимания уделить подготовке к лекциям. Студенты - народ зубастый, дотошливый, пересказом учебника авторитета у них не наживете.
      - Безусловно! Это же сказал и Антон Семенович. Он обещал помочь мне освободиться от некоторых общественных нагрузок. Я буду очень благодарна вам, если вы побываете на моих лекциях и сделаете необходимые замечания.
      - Ну, что же, обязательно побываю. Можете работать спокойно.
      Пескишев не был злопамятным. Временами срывался, мог нагрубить, но камня за пазухой не носил. Он не верил, что Пылевская справится с новой работой, но создавать ей трудности не собирался, поскольку любые распри на кафедре бросали бы тень прежде всего на него и порождали дополнительные сложности.
      Пылевская ушла успокоенная, Федор Николаевич проводил ее до двери. До консилиума, в котором он должен был участвовать, еще оставалось немного времени, и он снова сел в свое кресло. Вспомнил вчерашний телефонный разговор с женой. Точнее, никакого разговора не получилось: одни упреки и обвинения, и только. Она вновь говорила о том, что ему необходимо возвратиться в Ленинград. Правда, уже не так настойчиво, как прежде. И он догадывался, почему. Сосед по ленинградской квартире, с которым Федор Николаевич дружил, при недавней встрече намекнул ему, что у Галины Викторовны завелся друг дома, с которым она коротает время. Правда, этот человек женат и имеет детей, но дети уже стали самостоятельными, и он готов расторгнуть брак, если Галина Викторовна сделает то же самое. Тогда они смогут пожениться. Ничего необычного и неожиданного в этой новости не было, но Пескишева она огорчила.
      18
      - Владимир Петрович, что будем делать с постановлением проблемного совета? - спросил Хлыстов Штрайка.
      - А вы его еще не подготовили?
      - Черновой набросок... Хотелось бы знать ваше мнение.
      - Не мудрствуйте. Пишите все так, как было.
      - Но ведь никакого решения принято не было. Так, одни разговоры, взаимный обмен мнениями. А от нас требуют постановление.
      - Ну, хорошо. Оформите мои рекомендации в виде постановления. Мол, предложенная система прогнозирования громоздка и недоступна широкому кругу практических врачей. Пусть разрабатывают прогностические таблицы.
      - Но они уже предлагали одну такую.
      - Где? Когда?
      - В редакцию нашего журнала, еще в прошлом году.
      - Да, да! Что-то припоминаю. Кто писал рецензию?
      - Я. Вы тогда еще говорили, что таблица примитивная, не учитывает ряда важных показателей.
      - Помню, помню. Ну и что же?
      - Признали ее непригодной. Отказали в публикации.
      - А вы считаете, что ее надо было опубликовать? - поинтересовался Штрайк.
      - Если бы было ваше добро...
      - Ничего, пусть поработают. Я лично это не приемлю.
      - Хорошо. Надо только информировать министерство.
      - А вы не спешите. Никто нас не торопит. Запросят - пошлем постановление, не запросят - пусть полежит.
      - Думаете, Пескишев будет ждать? Не сомневаюсь, что он опять туда обратится. Он же одержим своей идеей. Чем больше трудностей, тем больше он будет прилагать усилий, чтобы преодолеть их.
      - Вполне возможно. Шустрый мужичок. Затаскает по разным комиссиям. Надо быть готовым... Слушайте, Степан Захарович, да мне ли вас учить?
      - Не беспокойтесь, я все беру на себя. А может быть, стоит переиграть? Использовать его опыт, создать свою таблицу и предложить министерству. Честно говоря, в его предложениях есть определенный смысл.
      - Так чего же вы тогда выступали против него? Взяли бы и поддержали.
      - Возможно, и поддержал бы, если бы он не стал себя противопоставлять нам. А при сложившейся ситуации на мою поддержку он рассчитывать не мог.
      - Здесь, Степан Захарович, дело не в амбиции.
      - А кто будет бороться за авторитет института, если не мы? Нельзя же позволять такое своеволие.
      - Пескишев не та фигура, которая может поколебать наш авторитет в глазах руководства, - недовольно сказал Штрайк и придвинул к себе ворох бумаг.
      Хлыстов понял, что аудиенция закончилась, и, пятясь, вышел из кабинета.
      19
      Совсем недавно Рябинина на кафедре нервных болезней называли просто Сережей. Теперь предпочитали называть Сергеем Андреевичем. Его считали умницей и прочили в будущем должность заведующего кафедрой. Он не возражал, когда об этом ему говорили. Да и сам Пескишев видел в нем единственного своего преемника. Правда, до этого еще было далеко: Рябинин был молод, ему еще предстояло завершить и защитить докторскую диссертацию, но в том, что он ее одолеет, никто не сомневался, и меньше всех он сам.
      Рябинин со всеми держался свободно. Знакомился легко. Сразу переходил на "ты" и был душой любой компании. Пел, играл на гитаре, мог пошутить. Одним словом, это был рубаха-парень.
      Легкость, с какой Сергей достигал того, что другим давалось с большим трудом, склонность к переоценке своих талантов, быстро усвоенная привычка снисходительно поглядывать на окружающих, оказали на него пагубное влияние. Прежде всего стали замечать, что он все чаще работу стал подменять организаторской суетой. В нем появилась мелочная расчетливость, и это особенно болезненно коробило Пескишева.
      Рябинин руководил студенческим научным кружком. Первое время кружок работал интересно. Студенты на своих заседаниях горячо обсуждали самые сложные проблемы невропатологии, выступали с обзорами, научными докладами. Несколько лучших студенческих работ были отмечены на республиканских конкурсах. А затем кружок начал распадаться. Сначала ушли наиболее способные, за ними потянулись другие.
      Федор Николаевич долго не мог понять, в чем дело. Решил поговорить с некоторыми студентами. Такой случай вскоре подвернулся, и он пригласил одного из бывших кружковцев к себе.
      - Что же ты, мой друг, перестал работать в кружке? - спросил его Пескишев. - Прежде ты проявлял большую активность. Честно говоря, я даже возлагал на тебя определенные надежды.
      - Да так, Федор Николаевич, занят очень. Большая учебная нагрузка. Все как-то некогда, - пытался отговориться студент.
      - Что ты говоришь? Разве я не знаю, какая у студента нагрузка? Кто захочет, тот всегда находит время. Вот Рябинин мне сказал, что ты ушел потому, что уже не надо сдавать экзамен по невропатологии. Это правда?
      - При чем тут экзамен?
      - Так в чем же дело?
      - Если откровенно - неинтересно стало работать.
      - Но почему?
      - Видите ли, прежде я занимался изучением сердечной деятельности при мозговых инсультах. Сергей Андреевич предложил мне другую тему. Я полгода убил - выполнил. Результаты моих исследований он доложил на научной конференции, а обо мне даже не вспомнил. Так зачем же я буду работать на него? Ведь у меня тоже должен быть какой-то интерес. Смотрите, что делается на других кафедрах! Там студенты сами выступают с научными докладами и даже печатают статьи. А в нашем кружке последнее время мы пашем, как рабы на плантации, а руководитель все себе забирает. Да еще недоволен, что плохо работаем. Кому же это надо?
      Этот разговор произвел на Федора Николаевича удручающее впечатление. Поблагодарив студента за откровенность и предложив ему продолжать работу, он позвал Рябинина и строго отчитал его. Это помогло, но ненадолго.
      Приглядываясь к Рябинину, Пескишев заметил, что он все чаще стал перепоручать другим то, что должен был сделать сам. Он не любил и не хотел работать на коллектив, это претило его духу. Он привык и любил работать только на себя. Там, где он был лично заинтересован, он мог горы перевернуть, все остальное оставляло его равнодушным. Он так ловко перекладывал все свои поручения на других, что никто на него не сердился, если даже оказывался в дураках.
      - Это же Сергей! - добродушно посмеивались на кафедре. - Что с него возьмешь.
      Даже ухаживая за Женей, Рябинин нередко злоупотреблял ее добротой. На первых порах Жене было забавно, когда в автобусе или троллейбусе у него вдруг не оказывалось проездных талонов или когда ей приходилось покупать ему билет в кино или театр. Когда Рябинин был аспирантом, Женя не придавала этому значения. Но став ассистентом и получая приличную зарплату, он продолжал вести себя по-прежнему.
      Однажды Женя разозлилась и намекнула Рябинину, что он достаточно обеспечен, чтобы иметь деньги на мелкие расходы. Он превратил это в шутку и предложил вести учет.
      - Я не мелочный, когда-нибудь рассчитаюсь с лихвой.
      Женя восприняла это как упрек, и ей стало стыдно за себя.
      Как-то Рябинин пригласил Женю в ресторан на встречу с его старыми приятелями. Они отлично провели вечер. Много танцевали. Рябинин был в ударе. Заказывал только армянский коньяк и шампанское. Когда же официант принес счет, все мужчины стали выворачивать карманы. А Рябинин, воспользовавшись тем, что заиграл оркестр, подхватил Женю и потащил танцевать. Они вернулись к столу, когда счет был оплачен. Сергей даже не поинтересовался, хватило ли у его приятелей денег и что причитается с него.
      Он оказался не только мелочным, но и трусливым. Это Женя обнаружила позже. Как-то на заседании Общества невропатологов и психиатров Рябинин делал доклад о расстройствах сердечной деятельности при смещениях мозгового ствола и методах ее восстановления. Председательствовал Цибулько. Доклад Рябинину удался, и он чувствовал себя героем. Уверенно и толково отвечал на вопросы, пока их не стал задавать Цибулько. Его вопросы были не по существу доклада, Сергей оказался к ним не подготовленным. Вместо того, чтобы деликатно поставить Цибулько на место, Рябинин стал подобострастно благодарить его за оригинальную постановку вопросов, которые, мол, позволяют по-новому оценить изложенный им материал и, возможно, пересмотреть некоторые выводы. Он изо всех сил старался умаслить Цибулько, опасаясь, что тот может сделать по его докладу нежелательные замечания в заключительном слове.
      В прениях выступающие дали докладу положительную оценку, указали на новизну и оригинальность метода. Все закончилось бы хорошо, если бы не Цибулько. С улыбкой на лице он разделал под орех как доклад, так и докладчика. Выступил он убедительно, неожиданный поворот застал слушателей врасплох. Пескишева на заседании не было, поэтому взоры всех невольно обратились на сотрудников кафедры. А они сидели в состоянии нервного шока. Больше всех растерялся Рябинин. Он побледнел и облизывал пересохшие губы. Женя молча наблюдала за ним. Больше всего ее поразило, что Рябинин отказался от заключительного слова.
      Цибулько выразил удивление докладчиком, который не воспользовался предоставленной ему возможностью сгладить неловкость.
      - Вот уж не ожидал такой скромности от сотрудника профессора Пескишева, - язвительно добавил он.
      Возможно, на этом заседание и закончилось бы, но вдруг кто-то попросил слова.
      - Какое еще может быть слово, если прения закончились? - заметил Цибулько.
      - Почему закончились? - послышался тот же голос. - Пока никто этого не предлагал.
      Все повернулись, чтобы взглянуть на спорщика. Не без интереса смотрел на него и Цибулько.
      "Кто бы это мог быть? - подумал он. - Уж больно нахален".
      В заднем ряду стоял молодой человек. Он был высок, несколько худощав, подтянут. Говорил спокойно и уверенно, слегка растягивая слова.
      - Кто вы? - поинтересовался Цибулько.
      - Я врач.
      - Где работаете?
      - Хотя ваши вопросы излишни, я охотно удовлетворю ваше любопытство, сказал незнакомец, вызвав оживление в аудитории. - Я в вашем городе новый человек и пока нигде не работаю. Думаю, что это не имеет никакого отношения ни к докладу, ни к тому, что я хочу сказать. Итак, прошу слова!
      В зале стало еще более оживленно. Среди присутствующих раздались голоса, поддержавшие его просьбу. Цибулько не стал возражать. Он и сам был не прочь выслушать молодого человека, надеясь в заключительном слове надолго отбить у него охоту проявлять излишнюю активность.
      - Ну, что же, прошу, - снисходительно предложил Цибулько.
      Молодой человек, не торопясь, поднялся на кафедру.
      - Уважаемые товарищи, - сказал он, - я впервые посетил ваше Общество и вовсе не собирался выступать. Но возникшая ситуация побудила меня преодолеть робость, которую я испытываю перед незнакомой аудиторией. Прошу простить меня за излишнюю смелость. Мое выступление продиктовано исключительно добрыми намерениями и может оказаться полезным для объективной оценки прослушанного доклада. Я не претендую на безупречность своего суждения, но не могу признать безупречным и выступления некоторых моих предшественников. - Молодой человек посмотрел на председателя так, что всем стало ясно, кого он имел в виду. - Доклад, сделанный доктором Рябининым, неординарен. В нем чувствуется новизна, смелость мысли и большая практическая значимость. Насыщенный богатым фактическим материалом, он дает основание надеяться, что предлагаемый метод может оказаться если не единственным, то наиболее эффективным методом восстановления сердечно-сосудистой деятельности у больных с поражениями головного мозга. Эту надежду внушают безупречность эксперимента и уникальные клинические наблюдения. Подобных сообщений не было в доступной мне литературе. Не удивительно, что кое-кто не понял значения открытия, сделанного докладчиком. Удивительно, что он сам этого не понял, иначе вступился бы за свое детище, не позволил бы бездоказательно охаивать его.
      В аудитории заулыбались.
      Увидев эти улыбки, Цибулько вскочил, как ужаленный.
      - Вы оскорбляете меня! - крикнул он.
      - Почему вас? - удивился молодой человек. - Ведь я сказал, что негативно оценить доклад может только некомпетентный и предубежденный человек. И вообще зачем кричать? Это ведь не метод решения научных споров.
      - Вы кончили? - Цибулько едва сдерживал негодование.
      Молодой человек кивнул и, так же не торопясь, вернулся на свое место. В зале стало тихо - все ждали, что скажет Цибулько.
      Глядя на незнакомца и слушая его несколько нахальное выступление, Женя с грустью поняла, что Рябинин не способен защищать ни себя, ни свои взгляды. А уж тем более не станет он защищать других. Под напускной бравадой скрывался обыкновенный трус и приспособленец, не желающий портить отношения с теми, кто сегодня сильнее.
      - Ты думаешь, я испугался Цибулько? - оправдывался Сергей, когда они возвращались с заседания. - Я не хотел разводить склоку, я выше ее. Зачем метать бисер перед свиньями?! Важно, что уверен в том, что сказал, а на чужое мнение мне наплевать.
      Женя не стала спорить: она поняла, что это бесполезно.
      Пескишев, узнав о случившемся, возмутился поведением Рябинина, упрекнув его в слабохарактерности, и попросил Женю навести справки о смелом молодом человеке, который его заинтересовал. Однако этого не потребовалось, незнакомец сам явился к нему.
      20
      Пескишев уже который раз безуспешно пытался связаться по телефону со своей женой. Ни дома, ни на работе ее не было. На работе сообщили, что она давно ушла домой, а дома кто-то чужой сказал, что она должна быть на работе.
      Пескишев удивился, что застал у жены какого-то мужчину. По его уверенному и спокойному тону нетрудно было догадаться, что он чувствует себя в этой квартире хозяином.
      - Я Пескишев!
      - А я Кораблев! - ответил тот и добавил: - Ну так что же?
      - Вы, по-видимому, не поняли меня, - пояснил Пескишев, - я муж... Галины Викторовны.
      Кораблев громко рассмеялся:
      - Муж наелся груш. Так что ли? Был муж, да сплыл. А теперь я хожу в этом чине. Ясно тебе?
      В трубке послышались короткие гудки.
      "Ну и грубиян, - подумал Пескишев. - Видно, перебрал. Иначе не стал бы так по-хамски разговаривать". Ему и в голову не могло прийти, что у жены кто-то поселился.
      Уверенный, что по ошибке попал в чужую квартиру, Пескишев вновь позвонил в Ленинград. Ему предстояла туда командировка, и он хотел предупредить жену, что приедет в субботу рано утром. Правда, он мог преподнести ей сюрприз, но решил, что Галине Викторовне это не понравится. К телефону никто не подходил. Огорченный Пескишев стал просматривать свежие газеты. От этого занятия его оторвал стук в дверь. Вошла Женя и сказала, что к нему пришел молодой человек, который выступал по докладу Рябинина. Получив молчаливое согласие, Женя пригласила незнакомца, а сама пошла в ассистентскую, где сообщила присутствующим о незваном госте.
      - А что ему надо? - поинтересовался Рябинин.
      - Это ты уточни сам, - посоветовала Женя.
      - Странная личность, - заметил Рябинин. - При всей моей антипатии к Цибулько вряд ли стоило так выступать против него.
      - А почему?
      - Нехорошо старых людей обижать. Их уважать надо.
      - Цибулько разве старый? Ему всего пятьдесят лет.
      - О, да ты прогрессируешь! - съязвил Рябинин. - Скоро ты шестидесятилетних старцев будешь называть молодыми.
      Рябинин сгорал от любопытства, что нужно от Пескишева этому типу (так он про себя стал называть незнакомца). Вспомнив, что Федор Николаевич просил его представить последние клинические данные в обобщенном виде, Рябинин направился к кабинету Пескишева. За дверью шел оживленный разговор, но понять его Рябинин не мог. Он решил войти без стука, не обращая на себя внимания, и подождать, когда его заметят.
      Однако этот маневр не удался, - Пескишев сразу же увидел его и предложил зайти попозже. Что касается "типа", то он не проявил к Рябинину никакого интереса.
      А между тем молодой человек оказался Круковским.
      Пескишев тут же узнал его и, встав из-за стола, с удивлением воскликнул:
      - Николай Александрович? Какими судьбами в нашем городе?
      - Здравствуйте, Федор Николаевич. А я здесь не чужой. Это родина моего покойного отца. По-видимому, зов предков. Решил переехать сюда.
      - Где вы работаете?
      - Пока нигде. Ищу...
      - Интересно. На что претендуете?
      - На должность ординатора, не больше.
      Оказалось, что восемь лет назад Круковский окончил военно-морской факультет Ленинградской военно-медицинской академии. Прошел специализацию по нейрохирургии. Собрал материал для кандидатской диссертации. Год тому назад уволился в запас. Работал в районной больнице, хочется заняться наукой. Охотно пошел бы в неврологическое отделение, чтобы углубить свои знания по невропатологии и закончить диссертацию.
      Пескишеву понравилась откровенность Круковского и цели, которые он ставил перед собой. При первом взгляде он производил неопределенное впечатление. Но как только начинал говорить, сразу же привлекал внимание. Речь его была правильной, неторопливой, хотя временами излишне эмоциональной. Умел слушать собеседника не перебивая. По-военному поджар и подтянут. Русые, чуть удлиненные волосы модно подстрижены. Выбрит чисто. Одет скромно и опрятно. Черные полуботинки начищены до блеска.
      "Флотская выучка, - подумал Пескишев. - Видно, парень хлебнул солененького..."
      - На каком флоте служили?
      - На Северном. Сам-то я архангелогородец.
      - А где там жили?
      - В Соломбале.
      - Знаю, знаю. Бывал в вашей Соломбале... Остров моряков и судоремонтников. Даже по речке Соломбалке катался.
      - Это точно, что остров моряков да судоремонтников. Только из меня, как видите, ни того, ни другого не получилось, - словно оправдываясь, сказал Круковский.
      - Почему не получилось? Как-никак морскую выучку прошли. Ну, а кто ваши родители, Николай Александрович?
      - Отец был механиком на лесовозе, мать - домохозяйка.
      - Живы?
      - Нет.
      - А что в Архангельске не остались?
      - Пытался, но, к сожалению, ситуация оказалась неподходящей.
      - Почему? Правда, кафедрой невропатологии с курсом нейрохирургии там заведует доцент, но человек очень грамотный и толковый. У него есть чему поучиться.
      - Согласен с вами. Охотно поучился бы, но не удалось.
      - Не понимаю, - удивился Пескишев. - Что-нибудь произошло?
      - Ничего особенного. Для его сынишки климат оказался неподходящий. Переехал в Крым. А меня туда не тянет.
      - Ну ладно, - вздохнул Пескишев. - Займемся своими делами. Прописка у вас есть?
      - Будет!
      - Должность ординатора инсультного отделения устроит?
      - Вполне.
      - Вот мы и договорились. Рад, что наше давнее знакомство не оборвалось.
      - И я тоже.
      Пескишев встал, протянул Николаю руку. Круковский ушел, а он вновь попытался связаться с Ленинградом и вновь безуспешно: домашний телефон не отвечал, а на работе жены не было.
      21
      Поездка в Ленинград оставила у Пескишева двоякое чувство. До жены он так и не дозвонился, и дома ее не застал. Квартира оказалась пропитана какими-то чужими запахами. В пепельнице на столе было полно окурков. На вешалке висела чужая одежда.
      Пескишев поморщился, но отнесся к этому спокойно. Приведя себя в порядок, он решил позвонить Люсе. Уж она, видимо, знает, где Галина Викторовна. И он не ошибся. Люся сказала, что она уехала на рыбалку.
      Это крайне удивило Пескишева: жена прежде никогда не увлекалась рыбной ловлей. Оказывается, Галина Викторовна пристрастилась к этому занятию с год назад, после смерти отца, и не пропускает случая, чтобы в хорошую погоду съездить на Ладожское озеро.
      - Рыболовецкая бригада у них, - шутливо говорила Люся. - Неделю готовятся, а в пятницу вечером уезжают до понедельника... А ты один? поинтересовалась она.