- Федор Николаевич, приезжайте. Приму с распростертыми объятиями. Мне такой человек, как вы, очень нужен, - заверил директор.
      - А если меня не отпустят до конца учебного года?
      - Перебьюсь. Вы мне только слово дайте, что приедете.
      На следующий день Пескишев отнес ректору заявление с просьбой освободить от занимаемой должности.
      - Федор Николаевич, вы это всерьез? - удивился Муравьев. - Я этого от вас не ожидал. Ну, погорячились. Утро-то вечера мудренее. Зачем же все принимать так близко к сердцу? Ваше заявление я подписывать не буду.
      Ректор понимал, что уход Пескишева создаст трудности в работе кафедры, и не хотел их.
      - Разве я не имею права уйти с работы по собственному желанию?
      - Нет, не имеете.
      - Почему?
      - Вы, Федор Николаевич, член партии, а потому вопрос о вашем уходе буду решать не я, а партком. Не думаю, чтобы он дал на это согласие. А что касается доктора Круковского, то вы зря на меня сердитесь. Я тут ни при чем. Это декан промашку дал, и я с него за это спрошу. Если не возражаете, мы можем ему пока дать почасовую, а затем объявим повторный конкурс и изберем его. Я вам гарантирую. Договорились?
      - Я уже однажды поверил в ваши гарантии.
      - Ладно, ладно, - кисло улыбнулся Муравьев. - И на старуху бывает проруха. Работайте, Федор Николаевич, все образуется.
      37
      - Опять Пескишев у министра был, - сказал Хлыстов Штрайку. - Не сидится человеку на месте. И что ему надо?
      - А вам откуда это стало известно? - поинтересовался Штрайк.
      - От Агафонова. Министр недоволен нашим решением. На докладной Пескишева написал, что не разделяет мнения проблемного совета. Предлагает вновь заслушать его.
      - Раз министр предлагает, придется. Но когда мы сможем это сделать?
      - Сегодня.
      - Как сегодня? Почему же вы меня заранее не поставили в известность? удивился Штрайк.
      - Две недели тому назад я вас об этом уже информировал, и вы назначили дату заседания.
      Штрайк подозрительно посмотрел на своего заместителя, потер лоб и огорченно заметил, что ничего не помнит.
      - Но вы же подписывали приглашения членам проблемного совета. Помните, в тот день у нас был клинический разбор? - пытался помочь ему Хлыстов.
      - Клинический разбор помню, а разговор о проблемном совете начисто забыл, - сознался огорченный Штрайк. - Кстати, что там у Пескишева?
      - Все то же. Прогнозирование инсультов.
      - Да, да, конечно. Значит, министр с нами не согласен?
      - Не согласен. Пройдоха этот Пескишев. Для него даже Агафонов не авторитет. Как будто бы у министра нет дел более важных, чем читать письма Пескишева.
      - Салям алейкум! - громко приветствовал Штрайка и Хлыстова внезапно вошедший Зарипов. - Как живете? Какой прогресс в невропатологии? Нехорошо получается. Сегодня у вас заседание проблемного совета, а вы меня не приглашаете. Прошлый раз пригласили, а сегодня нет. Почему, дорогой, так получается? - обратился он к Хлыстову.
      - Решили вас не беспокоить.
      - Почему? Нехорошо получается. Министр недоволен решением. Надо министра уважить. Прошлый раз вы меня поставили в неловкое положение. Если министр узнает, что я был против прогнозирования, он может подумать, что я консерватор. А зачем мне это нужно? Пескишев занимается своим делом, я своим. Пусть занимается. Я мешать ему не буду. Какое мне дело до того, чем он занимается? Если вам что не нравится, то сами и выясняйте с ним отношения. А я тут при чем? Нехорошо! Очень нехорошо!
      - Пожалуйста, присутствуйте. Мы не возражаем, - предложил Штрайк.
      - Министру виднее. Он сидит выше и видит дальше. Что вы там про меня прошлый раз в протоколе написали? Я на вас надеялся, а вы меня, можно сказать, подвели.
      - Никто тебя не подвел, Наби Зарипович. Ты сам прыть проявил. Система, сказал, у тебя есть, - напомнил ему Хлыстов.
      - Какая там система? Меня не так поняли. Я сказал, что надо систему попроще сделать, а вы как поняли?
      - Да так, как ты говорил, - заверил Хлыстов.
      - Говорил, говорил... Нет, раз министр поддерживает Пескишева, то и я против ничего не имею. Пусть человек работает. И я его должен поддерживать, а вы меня даже не пригласили.
      - Да будет тебе, - отмахнулся от него Хлыстов. - Завелся. Никто тебя ни в чем упрекать не собирается.
      Возможно, перебранка между Зариповым и Хлыстовым продолжалась бы и дальше, если б в кабинет не вошла Рохина.
      - И ты здесь? - бесцеремонно обратилась она к Зарипову. - Как теперь выкручиваться будешь? Слышал, что министр сказал? А ты что говорил прошлый раз? Чепуху нес! Противно было слушать!
      - Это вы всех нас плутами называли, - возразил Зарипов. - Даже меня со Степаном Захаровичем.
      - То, что вы с ним плуты, - это точно, - засмеялась Рохина. - В прошлый раз вы меня в такую авантюру втащили... Хорошо, что я ушла, а то по вашей милости оказалась бы в глупейшем положении.
      - Так вы же перед уходом в пух и прах разнесли Пескишева и его систему, - напомнил Зарипов.
      - Не было такого, не было. Вы - да, а я - нет. Вот как оно было. Не наговаривайте на меня!
      Штрайк был удручен случившимся. Из его памяти совершенно выпали события двухнедельной давности. Бывало, что он и раньше кое-что забывал, но рано или поздно вспоминал забытое. А теперь никак не мог восстановить в памяти, что давал распоряжение о созыве проблемного совета. Возраст? Конечно, возраст. Склероз? Бесспорно. А у кого его нет в таком возрасте? Неужто и правда пора на покой? Рыбу удить, с внуками да правнуками няньчиться...
      Пескишев после разговора с Агафоновым действительно вновь обратился к министру. Он внимательно выслушал Федора Николаевича и дал команду еще раз заслушать вопрос на проблемном совете.
      Сегодня Пескишев был готов ответить на любые вопросы оппонентов. Он учел все их возражения, высказанные на прошлом заседании. Это придавало ему спокойствие и уверенность. Даже присутствие Зарипова и Рохиной не смутило его, хотя от них можно было ожидать любого подвоха.
      Кратко доложив членам проблемного совета суть своего доклада, Федор Николаевич сказал, что он выполнил рекомендации профессора Штрайка по разработке прогностических карт для широкого круга практических врачей. Эти карты резко сократят объем профилактических мероприятий и значительно повысят их эффективность.
      - Какие будут вопросы к Федору Николаевичу? - поинтересовался Штрайк.
      - Вопросов нет. Все ясно, - сказал один из членов проблемного совета.
      - Прошу слова, - обратился Зарипов.
      - Конечно, конечно, - поспешно сказал Штрайк.
      - Сообщение Федора Николаевича, бесспорно, представляет большой интерес, - начал свое выступление Зарипов. - Его метод перспективен. Можно надеяться, что внедрение этого метода в практику здравоохранения коренным образом перестроит противоинсультную службу, сделает ее более рациональной и эффективной. Предлагаю одобрить результаты исследования.
      Хлыстов недоброжелательно взглянул на него, пожал плечами, но не сказал ни слова.
      - Я согласна с профессором Зариповым, - сказала Рохина. - Извините, обратилась она к Штрайку. - У меня срочное дело. - Взглянув на часы, она подошла к Пескишеву, пожала ему руку и, сказав, что он разрабатывает новое и перспективное направление, вышла из кабинета.
      Штрайк предложил выступить Хлыстову, но тот отказался. Затем был зачитан проект постановления, в котором проблемный совет одобрил исследования профессора Пескишева по прогнозированию мозговых инсультов и рекомендовал прогностические карты для внедрения в практику здравоохранения.
      - Когда можно будет получить копию постановления? - спросил Пескишев Хлыстова.
      - Мы ее вышлем вам по почте в ближайшее время, - хмуро ответил он.
      38
      В октябре Круковский представил свою кандидатскую диссертацию в ученый совет. Все шло хорошо. Федор Николаевич подыскал надежных оппонентов и предложил Николаю самому подготовить проекты рецензий на свою диссертацию.
      - Разве диссертант сам должен писать рецензии на свою работу? удивленно спросил Николай.
      - Если хочешь получить отзывы быстрее, будь добр сам сделать заготовки, чтобы не обременять оппонентов. Понадобится, они внесут свои коррективы.
      - А удобно ли это?
      - Для них - очень удобно.
      - А для науки? Боюсь, Федор Николаевич, что я откажусь от вашего предложения.
      - В таком случае тебе придется долго ждать, пока они займутся твоей работой, - заверил его Пескишев. - Так долго, что ты и состариться успеешь. Да ты не переживай, так многие делают. И наука от этого, практически, не страдает. Качество диссертации подтвердили кафедра, публикации, а не пустые формальности, у занятых людей на них просто нет времени.
      Защита прошла хорошо. Члены ученого совета, выслушав доклад диссертанта, задали ему много вопросов, на все Николай дал исчерпывающие ответы. Помимо официальных оппонентов, прочитавших свои отзывы, не отрывая от них глаз, выступили неофициальные. Они щедро хвалили диссертанта и его диссертацию, подчеркивая ее практическое значение для медицины, для охраны здоровья людей. Вот они-то, оппоненты неофициальные, в конечном счете и решали судьбу соискателя, потому что всерьез разбирались в его работе, познакомились с нею не по тощему автореферату, а по рукописи, по публикациям. Николай знал, что их мнение тщательно учитывается ВАКом, и радовался - что ни говори, а авторитет шефа и авторитет соискателя - вещи разные.
      Вечером, во время товарищеского ужина, Николай отвел Женю в тихий уголок и предложил ей выйти за него замуж.
      - После того, как утвердят решение ученого совета, - засмеялась она. Увидев, что Николай насупился, погладила его по руке. - Я пошутила, не злись. Давай лучше попросим у шефа благословения.
      39
      Привыкший к одиночеству, Федор Николаевич с приездом Люси понял, как много радостей может испытать человек, который любит и которому отвечают взаимностью. Ласковая и нежная женщина каждый день с нетерпением ждала его прихода. Она помогала Федору Николаевичу раздеться, готовила для него разнообразные вкусные блюда, водила в театры, на концерты, в кино. По субботам они иногда уезжали в Вильнюс, Ригу или в Ленинград, где у Люси еще оставалась квартира, и весело проводили там время до понедельника.
      Пескишев все больше и больше привязывался к Люсе, ему казалось, что без нее жизнь потеряет всякий смысл.
      Люся была модницей - недостаток, вполне извинительный для молодой и красивой женщины. "Фирменные" тряпки она доставала через старых друзей по "Интуристу". Правда, все это стоило дорого, но Федор Николаевич для нее ничего не жалел.
      - Покупай все, что тебе нравится. На то и деньги, чтобы их тратить, говорил он.
      И Люся покупала то, что многим было недоступно. А тут еще старая институтская подруга познакомила ее со своим приятелем, настоящим пройдохой, который неизвестно где добывал всякие дефицитные вещи. Федора Николаевича это насторожило, но Люся быстро его успокоила: не обращай внимания...
      Одно огорчало Пескишева - Галина Викторовна затягивала дело о разводе. Он уже несколько раз звонил ей, но безуспешно: то ее не было дома, то к телефону никто не подходил. Наконец встретились.
      - Почему ты так спешишь? - раздраженно спросила Галина Викторовна.
      - Потому что хочу жениться на другой женщине, - ответил Федор Николаевич. - Мы с тобой давно чужие, и ты это знаешь не хуже меня.
      - Я тебя ничем не обременяю и ничего от тебя не требую. Живи со своей Люськой. Она тебе еще надоест. Это она теперь прикидывается голубкой, а вот станет твоей женой, покажет...
      - Это моя забота. И, пожалуйста, не говори про нее гадости. Ведь мы давно все решили. Не хочешь подавать на развод, завтра это сделаю я, вот и все.
      - Давай, давай, - зло засмеялась Галина Викторовна, - а я посмотрю, что у тебя из этого получится.
      Удрученный, Пескишев вернулся в Энск, где сразу же подал в суд заявление о расторжении брака. В ожидании суда он вновь окунулся в работу.
      Время шло, а копии постановления проблемного совета по его докладу, которую обещал выслать Хлыстов, не было. Пришлось опять звонить в Москву.
      - Все документы направлены в министерство, - сказал Хлыстов.
      - А разве у вас ничего не осталось?
      - Нужно уточнить у ученого секретаря. Я этими делами не занимаюсь. Позвоните ему, - посоветовал заместитель директора и положил трубку.
      Пескишев знал, что ничего хорошего от Хлыстова ожидать не приходится. Пришлось звонить ученому секретарю.
      - Протокол заседания и постановление отданы Степану Захаровичу. Он должен был передать их товарищу Агафонову, - ученый секретарь был краток и деловит.
      - Позвольте, а разве вы себе ничего не оставили?
      - По этому поводу обращайтесь к Владимиру Петровичу или Степану Захаровичу. Я человек маленький, делаю только то, что мне приказывают.
      - Так все-таки вы можете мне выслать копию постановления? - настаивал Пескишев.
      - Только с разрешения Владимира Петровича.
      - Значит, у вас протокол и постановление есть?
      - Я же вам сказал, что мое дело маленькое: как скажут, так и сделаю, ученый секретарь явно терял терпение.
      Поняв, что по телефону он ничего путного не добьется, Федор Николаевич решил снова поехать в Москву, чтобы на месте решить все вопросы.
      Штрайка в институте не оказалось, и никто не мог сказать, где он находится. Хлыстов лишь повторил, что все документы отправлены в министерство.
      Ни у помощника Агафонова, ни у главного специалиста постановления по поводу доклада Пескишева не оказалось. И тот, и другой заверили, что такого документа из головного института не поступало. Пескишев вернулся с желанием наговорить Хлыстову грубостей, однако того на месте уже не оказалось.
      "Сбежал, подлец", - подумал Федор Николаевич и решил зайти к ученому секретарю, который уведомил его, что с минуты на минуту ожидается Штрайк.
      Штрайк появился в институте спустя полтора часа. Увидев Пескишева, он пригласил его к себе в кабинет и поинтересовался, как идут дела по прогнозированию мозговых инсультов.
      - Мы закончили разработку прогностических таблиц. Учли все ваши замечания и теперь намерены представить в министерство методические рекомендации по прогнозированию, чтобы внедрить их в практику.
      - За чем же дело стало?
      - Необходима копия постановления, принятого на заседании проблемной комиссии.
      - Хорошо, идите к ученому секретарю. Я ему позвоню.
      Поблагодарив Штрайка, Пескишев направился к ученому секретарю.
      - Посидите, пожалуйста, я сейчас сделаю копию, - заметно подобрев, пообещал он и, взяв какие-то документы, вышел из кабинета.
      40
      Подруга позвонила Люсе из Ленинграда, что у ее знакомого есть прекрасная французская шубка, которую никак нельзя упустить.
      - Приезжай быстрее. Если бы ты знала, что это такое! Блеск! Я просила его придержать для тебя.
      Узнав стоимость шубки, Люся задумалась. Где достать такие деньги? У нее их нет, просить у Федора не хотелось. Однако стоило ей рассказать Пескишеву о звонке из Ленинграда, как он, не задумываясь, сам предложил ей необходимую сумму.
      - Бери, бери, экая важность. Мне лично деньги не нужны, а тебе это доставит радость. Я ведь столько лет почти ничего не тратил...
      Растроганная, Люся поцеловала Федора Николаевича и пообещала немедленно вернуться в Энск.
      На следующий день Люся прилетела в Ленинград и направилась к подруге. Продавец уже был там.
      Шубка оказалась и впрямь роскошная. Мягкий шелковистый мех так и переливался.
      - Такой прелести я еще никогда не видела! - восторгалась Люся, вертясь перед зеркалом. - Вот Федор обрадуется!
      Покупка Федору Николаевичу и впрямь понравилась. Заставив Люсю походить в шубке по гостиной, он сказал, что она в ней очаровательна. Люся от радости повисла у него на шее.
      Через несколько месяцев случилось непредвиденное. Люся приехала в Ленинград и в почтовом ящике нашла повестку - приглашение явиться в милицию. Это было неожиданно, но не вызвало беспокойства, - она не чувствовала за собой никакой вины.
      "По-видимому, паспорт надо менять", - подумала Люся.
      Однако причина вызова оказалась неприятной.
      Следователь, женщина, майор милиции, встретила Люсю приветливо, предложила ей раздеться и сесть. Попросила называть ее Марией Васильевной.
      - А вы Людмила Сергеевна, не так ли? - спросила она Люсю.
      - Да, Людмила Сергеевна.
      - Вот мы и познакомились.
      Люся ничего не ответила. Дело явно шло не об обмене паспорта, но пока ничего, кроме любопытства, это знакомство у нее не вызвало.
      - А вы - настоящая красавица, - сказала Мария Васильевна. - И одеты прелестно. Наверно, мужчины влюбляются в вас с первого взгляда, правда? А я вот сижу здесь, целыми днями веду беседы с далеко не лучшими представителями рода человеческого и совсем забыла о том, что я женщина. В кителе да шинели сразу в мужика превращаешься. Оно, конечно, приятно одеваться модно, да только где нынче хорошую импортную вещь достанешь? Или в комиссионке, или у спекулянтов, у перекупщиков. А они за какую-нибудь шубку три шкуры сдерут...
      Напоминание о шубке встревожило Люсю.
      "К чему бы это?" - мелькнула мысль.
      - Ну да ладно, - улыбнулась Мария Васильевна. - Это я так, между прочим. Не обращайте внимания. Скажите, пожалуйста, где работает ваш муж?
      - Он профессор медицинского института в Энске.
      - Понятно. А вы где работаете?
      - Временно нигде. В последнее время я работала переводчицей в "Интуристе", но недавно уволилась в связи с замужеством и переездом к мужу. Там работу себе еще не подыскала.
      - Понятно. Скажите, пожалуйста, Брончука Георгия Марковича вы знаете?
      - Брончука? Нет. Впервые слышу эту фамилию.
      - Так я и думала. Что может связывать вас с ним? А вот этого гражданина вы знаете? - Мария Васильевна протянула Люсе фотографию, на которой она узнала продавца шубки.
      - Этого знаю. Моя приятельница назвала его Фредди.
      - Расскажите, пожалуйста, все, что вы о нем знаете. Кстати, это и есть Брончук. Он привлечен к уголовной ответственности за спекуляцию.
      Услышав это, Люся разволновалась и стала торопливо рассказывать, что знала: как познакомилась с ним, что покупала.
      - Прошу вас, Людмила Сергеевна, подробнее рассказать о покупке шубки. Сколько вы заплатили за нее?
      - Полторы тысячи. Я что-то сделала не так? Не нужно было связываться? Но мне так хотелось...
      - Многовато. В магазине она и половины не стоит. Так что обобрал он вас, этот Брончук.
      - Вот негодяй! Ну да что об этом... Как-нибудь переживем.
      Следователь с любопытством посмотрела на нее и отвела взгляд. Люся вспыхнула: поняла, что сказала глупость. Вообще все вдруг увиделось в другом свете. Она, жена профессора Пескишева, замешана в спекуляции. Пусть лишь как свидетель, что из этого?! Давать объяснения в суде... Такие новости распространяются быстро. То-то позлорадствуют Галина Викторовна и Кораблев. А Федор?.. Как он все это воспримет? Оскорбится? И правильно сделает. Профессор, доктор наук, а жена - барахольщица, скупает вещи у спекулянтов... У него могут быть неприятности, и немалые. Боже мой, что я наделала...
      Увидев, что Люся побледнела, Мария Васильевна налила ей воды.
      - Что с вами? На вас лица нет...
      Люся отодвинула стакан.
      - Спасибо, не нуждаюсь.
      Растерянность сменилась злобой. В этой женщине, спокойно расспрашивающей ее, она увидела опасного и коварного врага.
      - Прошу вас взять лист бумаги, ручку и все сказанное вами изложить в письменном виде, - предложила Мария Васильевна.
      Когда Люся написала все, о чем говорила, Мария Васильевна предупредила ее, что эта встреча у них не последняя.
      - Предупредите мужа, что вам необходимо на некоторое время задержаться в Ленинграде, - сказала она. - Думаю, вскоре сможете вернуться домой.
      Люся ушла из милиции, объятая тревогой.
      - Что я натворила! - шептала Люся. - Федор порвет со мной, тут же порвет, как только обо всем узнает. Я ведь опозорила его... опозорила!
      Переходя улицу, погруженная в свои мысли, отрешенная от действительности, Люся не увидела движущегося на нее троллейбуса, не услышала его сигналов, и водитель ничего уже не смог сделать, чтобы предотвратить беду. Люся лишь почувствовала удар, который подбросил ее вверх, на какой-то миг увидела испуганное лицо молодого парня за стеклом и рухнула на асфальт.
      К ней бежали люди. Но она уже ничего не видела и не слышала.
      41
      Люсю хоронили в Ленинграде, куда уехали Федор Николаевич и Маня. Четыре дня спустя взволнованная Маня позвонила в Энск:
      - Федору Николаевичу плохо. Он умирает!
      - Кто? Кто умирает? - переспрашивала Женя, из-за плохой слышимости с трудом различая глухо доносившиеся слова.
      - Федор Николаевич! - кричала Маня, прижимая трубку ко рту и прикрывая ее ладонью. - Профессор Пескишев!
      - Что произошло?
      - Я теряю голову, не знаю, что делать! Помогите! - доносилось издали. Приезжайте кто-нибудь! Я одна в чужом городе, не знаю, к кому обратиться.
      Ирина вырвала из рук Жени трубку:
      - Маня, что с Федором Николаевичем?
      Ответа не было.
      Ирина торопливо набрала номер Люсиной квартиры - Пескишев оставил телефон при отъезде. Однако ни с кем связаться не удалось.
      - Боже мой, боже мой, - шептала Ирина, - Федор Николаевич умирает, а мы тут сидим и ничего не делаем. Ну как же это так? Отчего он умирает? Может, что случилось? Надо ехать! Надо немедленно ехать! - взволнованно повторяла она, торопливо расхаживая по комнате.
      Женя пыталась успокоить ее, но безуспешно.
      - Не может этого быть, - говорила Женя. - Маня все преувеличивает. Подожди, успокойся. Возможно, нам все-таки удастся связаться с нею. Уточним, а тогда решим, что делать.
      Но Ирина была непреклонна.
      - Вы как хотите, а я немедленно лечу!
      Женя и Николай помогли ей собраться и отвезли в аэропорт.
      У Люсиной соседки Ирина узнала, что Федор Николаевич действительно тяжело болен и лежит в больнице, состояние его внушает опасения.
      - Тяжелый инфаркт, - сказала соседка. - Болезнь века. Вернулся с похорон и... Очень он ее любил, бедняжку. А вы кто будете?
      - Родственница, - ответила Ирина и спросила, в какой больнице находится Федор Николаевич.
      В больницу Ирина приехала поздно, с трудом разыскала дежурного врача, который долго не разрешал ей пройти к Федору Николаевичу.
      - Не положено у нас к таким больным пускать посетителей, - объяснил дежурный врач. - Вы хоть понимаете, что это такое - не положено!
      - Да я же не посетительница, а сотрудница Федора Николаевича, - уверяла Ирина. - Не мешать, а помогать вам буду.
      - Вы врач? - поинтересовался дежурный.
      - Конечно, конечно! - солгала Ирина.
      - Тогда другой разговор, - сказал дежурный. - В порядке исключения могу допустить как коллегу.
      Он дал Ирине чей-то халат и проводил в палату.
      Возле Федора Николаевича сидела сестра, измерявшая артериальное давление. Увидев дежурного врача, она доложила, что пульс стал получше, аритмии нет, давление выровнялось. Врач одобрительно кивнул и разрешил Ирине побыть с больным.
      Ирина не узнала Федора Николаевича. Лицо его было бледным и осунувшимся, на лбу виднелись крупные капли пота. Дыхание учащенное, губы высохшие, глаза полузакрыты. Ирина пощупала пульс. Он был слабым и учащенным.
      - Это ваш отец? - поинтересовалась сестра.
      - Нет, я его сотрудница.
      - А-а-а! Неважные были у него дела, совсем умирал. Сейчас, вроде, выкарабкался. Цепкий человек, хочет жить. Другой бы уже...
      - Как это все случилось?
      - Да как обычно, - вздохнула сестра. - Переволновался да вдобавок, видно, простыл на кладбище. Инфаркт, а к нему пневмония - мало радости.
      Сестра вышла из палаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Ирина обессиленно опустилась на стул.
      Она смотрела на Федора Николаевна, и губы ее шептали:
      - Только бы он выжил! Он должен, он обязан выжить. - Она взяла бледную исхудавшую руку больного и нежно погладила. - Милый, дорогой ты мой человек. Ну, пожалуйста, умоляю тебя, потерпи. Все обойдется. Ты не должен умирать. Как же я без тебя? И я, и другие... Ты ведь нужен, ты очень нужен людям...
      Она не сводила с Федора Николаевича глаз, и слезы текли по ее щекам.
      Через полчаса пришел дежурный врач и предложил Ирине удалиться. Но она стала умолять разрешить остаться с Федором Николаевичем. Ее просьбу поддержала сестра. В конце концов врач махнул рукой: ладно, оставайтесь.
      Всю ночь Ирина провела возле Федора Николаевича, помогая дежурной сестре ухаживать за ним. К утру температура несколько снизилась, сердечная деятельность улучшилась, дыхание стало реже.
      Начался рабочий день с обходами, назначениями, процедурами, со всей больничной суетой. Ирину попросили уйти.
      - Приходите к концу рабочего дня, - предложил заведующий отделением, а сейчас вы будете нам только мешать. Я распоряжусь, чтобы вам дали постоянный пропуск. Кстати, вы сами нуждаетесь в отдыхе, у вас усталый вид. Где вы остановились?
      - Пока нигде, - ответила она. - Но вы не беспокойтесь, пожалуйста, я что-нибудь придумаю.
      В вестибюле больницы Ирину ожидала Маня, которая отвезла ее на бывшую Люсину квартиру, напоила горячим молоком, уложила в постель.
      У Ирины глаза слипались от усталости, но она долго не могла уснуть. Страх за Федора Николаевича сжимал сердце. Наконец она задремала. Подхватилась в четвертом часу дня и, наскоро приведя себя в порядок и перекусив, поехала в больницу.
      Пять бессонных ночей провела Ирина возле Федора Николаевича. А ему было то лучше, то хуже, то совсем плохо. Порой ей казалось, что она вместе с Пескишевым раскачивается на каких-то фантастических качелях: от отчаяния к надежде, от надежды - к отчаянию. Похудевшая и побледневшая, она то тихонько плакала, скрывая слезы от сестры, опасаясь, что ее выгонят из палаты, то радость и надежда вспыхивали в ней, чтобы вскоре опять смениться безутешным горем.
      Могучий организм Федора Николаевича выстоял в трудной схватке. На шестой день после приезда Ирины он стал реагировать на обращение. С трудом открывая глаза, безжизненным взглядом смотрел куда-то мимо Ирины, видимо, не замечая ее присутствия. Но однажды его взгляд остановился на ней. Он долго смотрел на молодую женщину, словно припоминая, кто она, и наконец не то улыбка, не то недоумение промелькнули на его лице. Затем вновь наступило забвение.
      Ирина испугалась: неужели это конец?
      - Доктор, доктор! - закричала она. - Ему плохо, доктор! Сделайте же что-нибудь!
      Дежурный врач, прибежавший на ее крик, пощупал у Федора Николаевича пульс и успокоил Ирину:
      - Ничего страшного. Сердечная деятельность неплохая, никаких оснований для тревоги нет. Мы беспокоились из-за токсической энцефалопатии, осложнившей пневмонию, но сейчас профессор выходит из нее. Надо надеяться, все будет в порядке.
      Поинтересовавшись температурой, врач ушел.
      Видимо, эта ночь для Федора Николаевича была кризисной, потому что на следующий день рано утром он открыл глаза и впервые попросил пить. Ирина дала ему несколько глотков клюквенного морса, вытерла полотенцем губы. Он кивком поблагодарил, посмотрел ей в глаза, чуть слышно прошептал:
      - Ира. Откуда ты?
      Он узнал ее, и радость заполнила душу молодой женщины:
      - Да, да! Это я, Федор Николаевич.
      Он закрыл глаза, словно обдумывая что-то, затем тихо пожал Ирине руку. И тут она не выдержала. Слезы хлынули из ее глаз. Но это были слезы радости.