Павел Андреевич Мисько
      Земля у нас такая
      Повесть
      Перевод с белорусского автора
      Две повести составляют эту книгу. В повести "Земля у нас такая" рассказывается о наших днях. Три друга, герои повести, живут в деревне Грабовка, невдалеке от строящегося гиганта химии. Друзья занимаются в школе, работают в колхозе, интересуются стройкой, учатся познавать, где добро, где зло.
      Общаясь со взрослыми, постигая жизнь, юные герои почти на каждом шагу слышат эхо минувшей войны...
      Повесть - "Красное небо" - посвящена детству того поколения, которому сегодня за тридцать, чьи сердца нещадно ожег пожар войны.
      Для детей среднего школьного возраста.
      Глава первая
      ГРИШКА-ВЕРХОЛАЗ
      Наши дома стоят напротив, через улицу. Гриша Чаратун легко может из своего окна пускать к нам солнечных зайчиков. А дом Вити Хмурца стоит рядом, за нашим огородом. Если Витя первым выбежит на улицу и свистнет - слышно всем. А вот Гриша свистеть не умеет - получается какое-то "сю-сю". Поэтому он предпочитает кричать: "Ленька Лавруська! Хмурец!"
      Леня Лаврушка - это я. Гриша не дразнится, он так говорит потому, что выбил зуб.
      Я сначала не верил: не может быть, чтобы из-за одного зуба так речь искажалась! Думал - прикидывается. У деда Стахея вон скоро не останется спереди ни одного зуба, а хорошо говорит, разборчиво. Но Гриша и на уроках так отвечал: "Ветер с давних времен на слузбе у целовека..."
      Наш ботаник и географ Вадим Никанорович - он же и классный руководитель - такой, что не очень-то прикинешься. Я не знал, как называется безртутный барометр. "Вертится, - говорю, - на языке, не могу вспомнить". А он: "Ну-ка, покажи язык..."
      - Лавруська! Хмурец!
      Во, кричит уже Чаратун...
      Я открываю окно. Стоит Гриша, строгает ножиком прутик.
      - Ну - чего?
      - Скоро ты?
      - Иду!
      В рот - кусок яичницы, сковородку - в печь. Выпиваю молоко, посуду прикрываю на столе полотенцем. Некогда мне мытьем заниматься!
      К Чаратуну уже подходил и Хмурец. В руках - кусок ржавой трубы. Вчера его отец делал из таких труб мачту, для антенны телевизора, осталась, наверное.
      - Ну и сто из нее полуцится? - кивает Гриша на трубу.
      - Не придумал еще. - Витя зевает с подвывом. - Наверное, переспал. Но доберешь норму или переберешь - зеваешь потом, как собака.
      - Ты три нормы выдал. Страсно было к дому подходить - храп, как из берлоги.
      По тону Гриши нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез.
      - Скажешь! Я где-то читал, что это - атавизм... - Витя опять зевнул. Остаточное явление от дикого образа жизни... Человек в доисторическую эпоху храпом зверей отпугивал.
      Я захохотал: кого отпугивал Хмурец теперь? Мух? А Чаратун только хмыкнул.
      - Слыхали? - говорит. - Петя Горохов пропал.
      Мы смотрим Гришке в рот, на выбитый зуб. Если у человека какой изъян на лице, всегда почему-то хочется туда пялить глаза.
      - Бреш-и-и больше... - недоверчиво тянет Витя.
      - Цудаки - не верят. Как корова языком слизнула.
      Нескладно выдумывает Гриша. Оставил бы этот "хлеб" Вите, у того лучше получается.
      - Испарился? В космос полетел? Он же на завтра пионерский сбор назначил! - говорю я.
      - Не будет сбора. Сегодня его мать моей хвасталась: достали где-то горясцую путевку в пионерский лагерь. Повез папаса Петю сил набираться.
      Мать Гриши, тетка Фекла - доярка, Петина, - зоотехник. Может, они и встречались утречком на ферме, разговаривали. "Ну и Петя! Ну и выкинул коленце! Хоть бы прибежал и сказал: так, мол, и так, занимайтесь сами чем хотите..."
      - Ну и пусть катится! - прервал мои мысли Хмурец и подул в трубу. Зашипело, будто паровоз пар пустил. Вокруг губ обрисовался коричневый ржавый кружок.
      - Обойдемся и без него... Только и знает ныть: "Ну сто тут придумаесь в деревне! Ну сто-о?!" - Гриша решительно махнул рукой: - Посли верхолазов смотреть!
      - А как сегодня пойдем? Мимо кладбища или через мостки? - спрашивает Витя.
      Если идти мимо кладбища - ближе, если через мостки - дальше, но зато там, на повороте речки Мелянки, - омут, где мы всегда купаемся.
      - Луцсе на мостки. Скупнемся... - говорит Гриша и немного краснеет. Наверное, не может забыть, что с ним было на кладбище.
      А мне все равно, как идти. Только надо теленка перевести на свежее место.
      - Никуда не денется твой теленок... - Витя вертит в руках трубу, пробует дунуть с другого конца.
      Но они покорно идут за мной, в сторону кладбища. Там на клинышке луга между огородами и кладбищем колхозники навязывают своих телят. Дед Стахей туда колхозных телят не гонит - слишком тесно. Он пасет их на первой "карте" и на последней, у речки, там суше (весь заболоченный луг у нас порезали канавами на "карты" - осушают).
      Только я расшатал вбитый в землю железный шкворень, к которому был привязан теленок, как Витя изловчился и трубнул в свою трубу, как допотопный мастодонт. И тут... В лицо мне фонтаном брызнула земля, цепь и шкворень больно ударили по ногам, - я упал.
      Вытираю глаза подолом рубахи и вижу: мчит теленок, задрав хвост, прямо на огороды, ребята - за ним. Глаза невольно зажмурились... Ну и дорогу протопчут по грядкам! Ох, и попадет же нам! А может, какая-нибудь тетка уже и выскочила с палкой?
      Прихрамывая, бегу на помощь.
      Земля на огородах рыхлая, теленок вязнет по колени, летят в стороны комья... Гриша поймал цепь - падает.
      - Бросай свою иерихонскую трубу!
      Витя, отшвырнув свой "музыкальный инструмент", тоже хватается за цепь, падает. Теленок останавливается, испуганно оглядывается на них.
      Выводим его на лужок, крепко-накрепко вколачиваем шкворень - из травы почти не видна четырехугольная шляпка.
      Гриша пробует очистить штаны и рубаху от грязи, я пересчитываю, в скольких местах цепь и шкворень содрали кожу. В одном месте ссадина в пол-ладони - багровеет, сочится кровью. Иду, хромаю на обе ноги...
      Хмурец, в одних трусиках, на ходу вытряхивает одежду, посматривает на заросшее деревьями кладбище. У самого края, над ямой, где берут свежий песок посыпать могилы, стоит высокая сосна с гнездом аиста и старая береза.
      - А я знаю, сколько аистят... Три!!! - выпаливает он.
      - Сказы есцо цетыре! - говорит Гриша.
      - Два! - кричу я.
      - Три! Спорим? Я на березу лазил, оттуда считал - все как на ладошке видно... - стоит на своем Хмурец.
      Точно так же спорили мы с месяц назад. Тогда гусеничный трактор еще только развозил по лугу мачты электролинии. С помощью трактора монтажники подымали их "на попа", закрепляли на железобетонных сваях. В то время аистиха и аист попеременно высиживали птенцов, и Гриша ляпнул, что залезет на сосну и пересчитает яйца в гнезде. Мы ответили ему, что "слабо", "мало каши ел". "Слабо? Мало? - вскипел Чаратун. - Новую леску с поплавком и крючком - хошь?" - "Хочу!" - говорю. "А если залезу - отдашь свой ножик?" "Отдам". Ударили по рукам. Витя рассек: "Слово свято, нерушимо!"
      Видно, здорово хотелось Чаратуну завладеть моим перочинным ножиком с двумя лезвиями, шилом и штопором. Походил, задрав голову, вокруг сосны, покружил у березы, опять подошел к сосне. Толстый и почти гладкий ствол у сосны, руки соскальзывают, нет опоры ногам.
      Гриша сделал из ремня петлю. "А-а, с ремнем! С ремнем всякий дурак заберется!" - сказал Витя. "На, пожалуйста!" - тут же протянул ремень Хмурцу Чаратун. Витька, конечно, в кусты. Тогда Гриша опять нацепил на ноги ремень, поплевал на руки и поковылял... к березе!
      Хо, удивил... На березу и я, и Хмурец без всякого ремня забираемся. На ней в метрах четырех-пяти от земли уже торчат сучья. Если он такой ловкий, на сосну бы попробовал!
      Гриша угадал мои мысли:
      - Будем и на сосне!
      Поняли и мы его замысел, - перебраться на сосну по ветвям. Березовые суки вверху переплелись с сосновыми. Но как все тонко там, непрочно!
      - Гришка, не надо, я тебе и так ножик отдам! - кричу я испуганно.
      Но Гриша нас не слушал.
      Вот уже стал на толстый березовый сук, осторожно продвигается по нему все ближе к сосне. Прогибается сук, содрогается... Гриша взмахивает руками, цепляясь за веточки... Ветки кажутся слабыми, тоненькими, как нитки, раскачиваются под рукой из стороны в сторону...
      Смотрим, задрав головы. У меня заболела шея, вдруг пересохли, стали шершавыми губы... Мы с Витей боимся даже дышать: высота - хату на хату надо поставить...
      Гриша ступал бочком по суку, медленно - шажки по полступни. Шатался, вздрагивал...
      Уже можно переступить на сосновую ветку, она кажется крепкой. И Гриша ступил, шаг, второй... Уцепился сверху за сосновую лапку, снова ступил... И вдруг - треск! Сосновая веточка осталась в руке у Гриши, он сильно покачнулся и...
      Я не помню, вскрикнул ли тогда и Гриша или только мы с Витей. Съехали по обрыву на дно ямы, на песок, куда упал наш друг.
      Гриша лежал лицом вниз. В руке - сосновая веточка...
      Мы думали, что Чаратун уже неживой. Повернули его, вытирая с лица песок, дергаем, тормошим. У Гриши течет изо рта кровь, он не шевелится...
      - Гришка, на, бери ножик... Ну что ты? - говорю я, глотая слезы.
      Чаратун молчит.
      - А ну, друзья, посторонись! - послышался вдруг мужской голос.
      Подняли головы... А-а, Володя Поликаров, монтажник с электролинии...
      Он прыгнул к нам, зазвенев цепочками и застежками пояса.
      - Ах ты, верхолаз, верхолаз... - приговаривал Поликаров и слушал сердце Гриши, ощупывал руки и ноги. Потом зажал ему нос...
      Гриша вздрогнул и раскрыл глаза. Обвел нас каким-то бессмысленным взглядом и сказал:
      - Забересь, Леня, мою удочку...
      Сел и выплюнул зуб.
      - Не надо! Я не хочу, пусть тебе остается! - шептал я. - Возьми лучше ножик...
      Чаратун упрямо крутил головой: "Ты выиграл!"
      - Ну, верхолаз, признавайся, где болит? - Поликаров достал носовой платок и вытер Грише лицо.
      - Нигде не болит... - Чаратун попробовал встать, но его повело в сторону.
      - Ну-ну, давай лучше так... - Володя поднял Гришу на руки. - Шутить потом будем.
      Мы помогли Поликарову взобраться по откосу, а потом он нес Гришку до самой деревни. Видно, плохо было Чаратуну: побелел, глаза закрытые...
      А мы шли за ними и улыбались, как полоумные. Хорошо, что как раз проходил мимо Поликаров!.. Хорошо, что Гриша еще съехал по откосу ямы, все-таки торможение... А что до зуба... Так ведь он выбил всего один! Проживет Гришка и без него...
      Как увидела тетка Фекла - несут! - запричитала, кинулась навстречу. Гриша сразу стал "иродом", потом "золотцем", потом "супостатом"... "Ладно отец где-то шляется, собакам сено косит, так и этот еще норовит шею свернуть", "живьем загнать меня в гроб"...
      Пролежал Гришка в постели целую неделю. Врачиха сказала: легкое сотрясение мозга...
      Мы с Витей каждый день наведывались к нему. Часто приходил и Поликаров. Вот тогда я и подарил Чаратуну свой ножик. Просто так...
      ...Мчимся к Мелянке наперегонки, канавы для нас - что есть, что нет перепрыгиваем с ходу. На бегу сбрасываем одежду, бросаемся в воду.
      Лучше всех плавает Гриша, он и под водой может пробыть дольше всех, да еще с открытыми глазами. А я так не могу: раз попробовал и зарекся - глаза болели несколько дней.
      От купальни до электролинии тоже бегом - надо согреться...
      Металлические мачты кажутся кружевными. Они, как Гулливеры-великаны, взялись за руки и шагают откуда-то с юга мимо кладбища и деревни, через болото, мимо соседней деревни Студенец - и идут дальше, в областной город, где строится большущий химкомбинат.
      Недалеко от этих мачт пасутся телята деда Стахея. Сам он сидит на бережку Мелянки. По ту сторону - такое же стадо и дед Адам, пастух из Студенца. Сидят, переговариваются...
      Несемся через Стахеево стадо, телята шарахаются от нас в стороны. Дед грозится вслед палкой...
      А вот и мачты. На одной, на самой верхушке - Поликаров, машет нам "Привет!". Забираться к нему легко, и мы лезем, как по лестнице. Поочередно пожимаем ему руку "на верхотуре" и спускаемся вниз. Не любит Володя, когда мы затеваем игру на высоте.
      Сидим под мачтой и смотрим вверх. Володя работает у подвешенных, как бусы, изоляторов, напевает: "Мы монтажники-высотники, и с высоты вам шлем привет!" Мы подпеваем ему, Гриша подсвистывает - сю-сю...
      Потом Поликаров сидит рядом с нами, жует свои бутерброды и рассказывает разные истории о высотниках. Широким поясом Поликарова обмотался Гриша. Но закрепить не может: тонок еще, нужно пробивать новые дырки для застежек.
      - Смелый парень, Гриша, вполне может быть высотником, - говорит Володя. - Только стоит ли показывать смелость на аистиных гнездах? У нас в детском доме был один такой сорви-голова, любил грачиные яйца доставать. Голодновато было сразу после войны... Разбился...
      А еще Поликаров говорит, что верхолаз может ошибиться только один раз, как минер на войне. Поэтому каждое движение надо рассчитывать...
      А я слушал и завидовал Грише: смелый все-таки он хлопец!
      ТРУБНЫХ ДЕЛ МАСТЕР
      О Витьке тоже многое можно рассказывать. Его отец - Антон Петрович каменщик и плотник. Все печки в нашей Грабовке он сложил. Когда начали колхозники дома кирпичные строить, никто не смог обойтись без него. Самый первый кирпичный дом построили родители Пети Горохова. Им тоже помогал Хмурец-старший. Но теперь он уже третий год ездит в город, работает на химкомбинате.
      Сейчас-то мы и не видим, когда он уезжает - спим еще, каникулы все-таки. А когда ходили в школу, то каждое утро подбегали к нему.
      Антон Петрович - мужчина солидный, высокий, волосы у него светлые, а лицо темно-бронзовое, обветренное. Увидев нас, он, бывало, обязательно скажет:
      - Вот если б у меня мотоцикл с коляской был, я бы вас всех подбросил к школе... А так - топайте ножками...
      Витю он, конечно, мог бы посадить сзади. Даже еще один из нас мог бы пристроиться... Но тогда остался бы третий. И он не берет никого, и никому не обидно.
      А как-то он сказал:
      - Летом я вас все-таки свожу в город. Покажу, чего мы там понастроили... Один мой приятель обещал дать на время мотоцикл с коляской.
      В первый же день летних каникул мы пристали к нему, - а не забыл ли он своего обещания?
      - Скоро уже, скоро... Возьму отпуск - тогда... - У Антона Петровича был виноватый вид.
      Витя любил играть с отцовским инструментом с самых малых лет. То дробил кирпич и мел на муку, сооружая под лопухами "склады". Наставит жестянок из-под ваксы с белой, оранжевой, желтой "мукой", потом, как девчонка, "выпекает" из этой "муки" хлеб. То выкапывает в земле замысловатые ямки, расширяющиеся книзу, как горшки, соединяет их подземными ходами. То мастерит что-нибудь из дерева. Как-то соорудил нечто среднее между велосипедом и слоном, оно даже могло двигаться, если изо всех сил нажимать на педали. Клялся и божился, что делал все сам, но я не верю: помогал, наверно, и отец.
      Однажды, не успел еще и снег растаять, начали мы гонять мой мяч. Хороший был мяч, красный с синим. Но хватило его на два дня. На третий сидим, скучаем, и тут Витя бросил под ноги какой-то коричневый лохматый шар. Витя его свалял, оказывается, из шерсти. Корова линяла, а он ее, как курицу, и ощипал... Если шерсть поливать теплой водой, мять в руках, катать, то и получится мяч.
      А что натворил Витя в том году, когда в первый класс пошел! Забрался однажды по двери на крышу сарая, оттуда перебрался на хату. Пока отец пришел с работы, пока не было дома матери и сестры, он успел разобрать по кирпичику печную трубу и сидит себе верхом, скребет мастерком кирпичи, очищает от старой глины.
      - Куда это наш хлопец сегодня запропастился? - спрашивает Антон Петрович у Витькиной мамы.
      - А лихоманка его знает! Искала-искала, звала-звала... - Я даже представил себе, как тетка Алена в это время в сердцах что-нибудь разбила.
      Растопили Хмурцы печку, стали ужин готовить - барабанит кто-то в окно:
      - Дядька Хмурец! У вас дым из-под крыши валит, пожар, наверное!
      Тетка Алена с перепугу едва в обморок не упала. Шух! - ведро воды в печь, и во двор. Глянули - сидит их Витька на самом коньке крыши. А трубы нет!
      Антон Петрович мигом приволок из-под сарая лестницу, полез с ведром воды - в трубу лить: "Сажа горит!"
      Витя отполз скоренько на самый край конька и смотрит, как бы на клен перебраться, улизнуть. Только далеко клен, не перепрыгнуть. А внизу народу собралось! Суматоха, гам. Соседи помогают вещи из дома вытаскивать, кто-то побежал бить в рельсу.
      - Слазь, сыночек! - заламывает руки тетка Алена. - Сгоришь!
      Мы с Гришей сидим на заборе, нам люди не мешают смотреть, и все видно как на ладони.
      Витя, оказывается, не только сровнял трубу с крышей, но еще и глубже разобрал - насколько сумел достать рукой. Поэтому дым и попадал под крышу, пробивался через все щели.
      На всякий случай отец Вити плеснул воды в трубу.
      - Ну, герой, что теперь будем делать?
      - Ты же сам говорил, что никак не выберешь время трубу починить, говорит Витя. - Мама еще ругалась: "Сапожник, а ходишь без сапог!" Вот я и...
      Хмурец-старший хмыкнул смущенно, поскреб пальцами бороду.
      - Сиди здесь!
      А сам слез, замесил в ведре глину, втащил наверх.
      - Вот... Пока не сложишь все, как было, не спускайся...
      Вот был спектакль! Сроду такого представления не видали!
      Витькина мать вынесла кастрюльку с картошкой в сад, разложила огонь между двумя кирпичами, и уже там доваривала.
      Антон Петрович спокойно курил с мужчинами, а те подсмеивались и над ним, и над сыном. Моя мать, Гришина и Витина, и другие женщины перемывали нам косточки: дети теперь пошли и такие и сякие, а непослушные - хоть кол на голове теши! Вспоминали, кто и когда набедокурил, какая была за это кара. Придумывали они, как бы наказать и Витю.
      А нам было чертовски весело! Ребятишек сбежалось - с полдеревни! Дурачатся, кувыркаются в пыли, гоняются друг за дружкой. Мы выкрикиваем снизу, даем Вите всяческие советы, пробуем сами лезть на крышу.
      - Все! - крикнул наконец Витя.
      И стал рядом с трубой, подняв обе руки кверху, в одной - мастерок, в другой - пустое ведро.
      Антон Петрович отошел подальше, чтоб лучше разглядеть трубу. Постоял, уперев руки в бока, и сказал:
      - Слазь. Картошка простынет...
      И никакого наказания!
      Пока Витя спускался по лестнице во двор, мы аплодировали ему, как артисту, кричали "ура!".
      Теперь у нас Витя признанный авторитет в печных и трубных делах. В прошлом году, когда школьники затеяли сами отремонтировать школу, Хмурец был вроде инструктора и все печки подправил собственноручно. Ему директор за те печки даже руку пожимал, как взрослому, и вручил грамоту-благодарность.
      Пионерская газета напечатала об этом заметку и так расписали все ужас! И кто что говорил во время работы, и какие рационализаторские предложения вносил, даже кто больше всех был чумазым от усердия. А внизу стояла подпись: "Петя Горохов, председатель совета отряда".
      Витя заступил ему дорогу - шли как раз домой.
      - Твоя работа? - сунул ему газету под нос. - Разве я курносый? Разве я "самый малый, да самый удалый" в классе? Разве я хвастался, что могу кирпичный дом сложить?
      - Да я... не я... я совсем маленькую заметку написал, на полстранички... Что сделали, перечислил, фамилии назвал... Честное пионерское! - бил себя в грудь пухлым кулачком Горохов.
      Ну, кто ему поверит? Хмурец на всякий случай треснул Петю по затылку. Председатель совета отряда сразу забыл о своем чине и бросился на Витю. Мы едва их растащили. Но у Хмурца уже вспыхнули на щеке две красные полосы. Поганая у Горохова привычка: не хватает силенок, он и пускает в ход ногти.
      Так между нашей компанией и Петей Гороховым "пробежала черная кошка"...
      ДЕД СТАХЕЙ "ЗАГАДЫВАЕТ ЗАГАДКИ"
      С каждым днем все дальше и дальше ходить к верхолазам. Они уже натянули и закрепили проволоку на мачтах по эту сторону Мелянки и перевезли свой вагончик к самому Студенцу. Сегодня впервые идем к Володе Поликарову за речку. Мы с Гришей оторвали Витю от любимого занятия - уже, наверное, в сотый раз разбирал, чистил и смазывал своего "Орленка".
      Идем тропкой, по кладкам, перекинутым через канавы. По траве напрямик больше не бегаем, на некоторых "картах" скоро будут косить. А к осени запашут и на остальных, посеют культурную траву.
      - Ой, смотрите! - вдруг крикнул Хмурец, показывая рукой вдоль канавы. Мы остановились на кладке все втроем, доска прогнулась, запружинила.
      Метрах в ста от нас в канаве что-то шевелилось. Черное с белым... Слышно хлюпанье, какие-то вздохи...
      - Выдра на бусла напала! - прыгнул на берег Чаратун.
      Буслом у нас аиста зовут...
      Мы побежали за Гришей. Хмурец несся такими скачками - чуть по спине пятками не колотил.
      - Теленок тонет! - закричал Гриша, добежав. - А где же пастух? Э-гей! Э-ге-гей! Дед, теля-я увязла-а-а!
      - Э-гей!!! - крикнули втроем, осмотрелись по сторонам.
      За Мелянкой, у Студенца, ползет трактор, натягивает проволоку. У реки пасутся телята. А где же пастух, дед Стахей?
      У теленка видны из месива только спина и красивая, перепачканная жидким торфом мордочка. Еще несколько минут - и захлебнется.
      - Ленька, давай к стаду, зови деда Стахея! - скомандовал Чаратун. Хмурец, поддерживай бычка, чтоб не оседал больше!
      А сам бросился к кусту лозы - и шах, шах моим ножиком. Ветки отскакивали с одного раза...
      Витя разделся, выдернул из штанов ремень и прыгнул в канаву: "Ух!" Холодная грязюка чуть не до пояса. Сунул руки в болотную жижу, нащупал хвост теленка - раз! - вытащил наверх, привязал к нему ремень. Рационализация!..
      - Ленька! Помогай! - подал мне конец ремня.
      Сам выбрался на берег, вцепились за ремень в четыре руки. Свись! ремень соскользнул с хвоста, а мы - кувырк!
      - Не так привязал... - Хмурец попробовал вытереть с лица грязь и перемазался еще больше. Но мне не до смеха. Полез Витя в черное месиво опять...
      - Что ты делаешь, сумасшедший?! Ты так утопишь бычка! - подбежал с охапкой веток Чаратун. - Приподними ему голову!
      Витя послушался. Гриша подложил свой веник под мордочку теленку.
      - Ты еще стоишь?! - заорал на меня Чаратун. От злости он даже шепелявить перестал.
      Бегу, а в глазах разгневанное лицо Гриши. Никогда еще таким его не видел!
      - Дед Стахей! Дед Стахей! - почему-то и голос у меня пропал, один писк какой-то.
      Около телят пастуха не видно. Обежал стадо вокруг...
      - Дед Стахей! Дед Стахей!
      А-а, вот он... Сидит у низенького, кучерявого кустика, раскачивается из стороны в сторону. Возле него разбросаны новенькие веники, валяется черная старенькая сумка, бутылка с молоком и другая, поменьше, наверное, с водой... Ворот рубахи расстегнут, на шее какой-то шнурок... Что он нацепил такое? Крестик?
      Дед потихоньку раскачивался и... пел. Тоненько, жалобно:
      I ўчора араў, i сёння араў,
      А хто ж табе, мой сынiку,
      Валы паганяў?..
      Учора араў, а сёння касiў,
      А хто ж табе, мой сынiку,
      Снеданне насiў?..
      Нет, он, пожалуй, плакал! Тер трясущимися коричневыми кулачками глаза и снова пел-плакал... Откупорил ту небольшую бутылочку, запрокинул голову, хлебнул...
      - Деду... - тихо позвал я.
      Пастух не услышал, спрятал бутылочку в сумку и затянул другую песню:
      Чаму, сынку, дадому не йдзеш?
      Дзе ты, сынку, ночку начуеш?
      - Дед! - я подошел и тронул старика за плечо. - Дедушка, пойдем быстрее, там теленок... в канаве!
      Дед Стахей поднял на меня слезящиеся глаза, он еще не понимал, о чем я говорю.
      - Что, внучек, что?.. Садись вот рядышком, побудь со мной...
      - Дедуня! - закричал я ему, как глухому. - Ваш теленок в канаве тонет. Вон там... Спасать надо быстрее!
      Дед заморгал, пожевал губами, силясь что-то сказать, и начал суетливо подыматься на ноги.
      - Святой Микола-угодник... Не покинь...
      Схватил сумку и веники, потом бросил и то, и другое, побежал за мной. Бежал мелкими шажками, припадая на одну ногу. Она у него короче, что ли...
      Пока он перебирался через канаву, у меня просто терпение лопалось.
      Увидев бычка, дед всплеснул руками, заохал:
      - А что ж теперь делать? А что председатель скажет?.. Пропал Лысик!
      Неожиданно он бросился от нас бежать.
      - Что-то придумал... Может, за веревкой побежал? - Витя опять сидел в канаве и обеими руками держал теленка за хвост.
      Но почему тогда дед Стахей направился не в нашу деревню? И даже не к своему стаду, а мимо... Бултых с ходу в речку!
      - Утопиться захотел!.. Оставайся здесь, Хмурец! - крикнул Чаратун и припустил вслед за дедом.
      Я - за ними...
      Но дед выбрался на другой берег и побежал к Студенцу.
      Гриша остановился.
      - Что он - тронулся? - покрутил пальцем у виска Чаратун. - В нашу деревню ведь ближе! Следи за ним, а я - назад...
      Пока я перебирался через Мелянку, опять натягивал штаны на мокрые трусы, дед Стахей был уже далековато. Догнал я его возле самых Студенецких телят.
      - Деду! Что это вы надумали?
      - Сейчас, внучек, сейчас... Тут Адам где-то... В партизанах вместе были... Дружок мой... Ада-а-ам!! - закричал он срывающимся голосом. - Где он запропал? Ада-ам!
      Дед Адам поднялся из-за телят неожиданно, словно вырос из-под земли. Стряхнул с одежды стружку - строгал прутья на корзину.
      - Адамка, несчастье у меня... Теля в канаву провалилось.
      - Э, а у меня и веревки нету... - Адам хотел бежать в Студенец, потом вдруг повернул к тому месту, где сидел, взял кнут, намотал себе на руку. Длинный у него кнут, ременный, плетенный в восьмеро. А кнутовище коротенькое, крепкое, с кисточкой...
      - Пусть твой хлопчик побудет около телят.
      - Ага... Он посторожит... Оставайся, Левонка! - махнул мне обеими руками Стахей Иванович.
      Деды припустили к Мелянке. На каждый шаг Адама дед Стахей делал два или три.
      Я - пастух в соседней деревне, не в нашем колхозе. Вот это да!..
      Сначала я обежал Адамовых телят, согнал всех вместе. А дальше что? Я места себе не находил: там такое творится, а мне приходится торчать тут! Может, как раз моей помощи и не хватает. Ведь бывает так - одной капельки не достает...
      Осмотрел корзинку, которую мастерил Адам. Вплел несколько прутиков... Не работается - бросил.
      По стожке, протоптанной от Студенца к Мелянке, идет какая-то девчонка. То приостановится, уткнется в книгу, то захлопнет ее, попрыгает на одной ножке, покружится.
      Тропка ведет прямо сюда...
      Я прячусь за куст. Только она поравнялась с кустом, я раз! - заступил дорогу.
      - Ой! - она выпустила из рук книгу. - Ха-ха, а я думала - собака. Ты куда идешь - в Студенец? Ты грабовский?
      - Я не иду, это ты идешь. Я телят пасу.
      А сам разглядываю ее во все глаза - кудряшки белые, глазки голубые... Маменькина дочка!
      - Ты-ы? Пасе-ешь? Нашего деда теля-я-ат?!
      "Ага... соображаю. - Она, значит, внучка Адама".
      - Ну и что с того? Вашего или не вашего... Меня попросили!
      - А почему тебя, а не меня? Ты чего мне голову морочишь? А где мой дед? - вопросы у нее сыпались, как из порванного мешка.
      Рассказал в двух словах, что случилось, - лишь бы отвязалась.
      - Меня Людой звать, а тебя? Ты в какой класс перешел? А я в пятый, буду осенью в вашу школу ходить. Я пионерка, а ты? Кто у вас председатель совета отряда, мальчик или девочка?
      У меня вспухла голова от ее вопросов.
      - Слушай, отвяжись, - поняла? А если ты Адамова внучка, так и паси своих телят. А мне некогда!
      - Подумаешь, испугал! Слушай, а ты эти сказки читал? - крикнула мне вслед Люда. - Ты деду Стахею никто - или внук?
      Это "никто" меня укололо. Оглянулся, хотел огрызнуться. Но она уже забыла обо мне: присела у тропинки, рассматривала жука. Тот лежал на спинке, беспомощно шевелил лапками, а Люда щекотала ему брюшко травинкой и "понарошке" хохотала-покатывалась от смеха, словно это щекотали ее самую: "У-ха-ха! О-га-га! Ой, умру от смеха!"
      Через минуту я опять оглянулся: Люда вынимала что-то из кармана, кормила, гладила телят...
      НЕОЖИДАННЫЕ ИТОГИ "СОВЕЩАНИЯ ГОЛЫХ"
      На нашем берегу Мелянки сидят голые Гриша и Витя. На ольховом кусте сушатся их черные от торфа майки и трусы - постирали называется... Неподалеку пасутся Стахеевы телята.
      - Ну - что с Лысиком? А куда деды подевались? - задаю сразу два вопроса - уже перенял от Люды.
      - Вон... пасется... Мы его выкупали. Знаешь, как плавает бычок? Рекордсмен! - сказал Хмурец.
      - Деды, наверное, домой к Стахею пошли... Мы за пастухов... - Чаратун повернулся на живот и задумался.
      Я тоже сбросил с себя одежду.
      Гриша, помолчав, опять заговорил:
      - Вы не заметили? Стахей, кажется, был под градусом...
      Я ничего не сказал. Говорить о том, как дед сосал из бутылки или нет? Но и промолчать - то же, что и соврать. И я рассказал...
      - Ага! - подхватился на коленки Чаратун, сделал выпад рукой в мою сторону, как будто хотел проткнуть шпагой. Живот и грудь у него исполосованы красно-белыми рубцами - отпечаталась каждая травинка. - Так вот почему он проворонил теленка! Фоме Изотовичу надо сказать, председателю.
      - А что - язык чешется? На вот, почеши... - Витя бросил ему хворостинку, не переставая выдавливать пяткой в земле ямку.
      - Пусть тогда Леня отцу скажет, бригадиру! - наседал Гриша.
      - Не буду я ничего говорить! - отказался я. - Плакал дед... Пел и плакал... Вы же знаете, у него сын-летчик с войны не вернулся...
      - Пастух он хороший, поискать такого... И человек добрый... - Витя уже закруглил свою ямку, хоть мяч клади.
      - Добрый?! - вскочил на ноги Чаратун. - А ты ручаешься, что он и завтра не напьется? Если не теленка утопит, то деревню подожжет!
      - Ты мне не размахивай около носа, я тоже могу! - разозлился Хмурец. Он же не бандит какой-нибудь и не разбойник.
      - Он партизанским разведчиком был! - добавил я.