НЕСЧАСТЛИВЫЙ ЧЕРВОНЕЦ

После ужина бабушка повела Марину в свою комнату – укладывать спать. А папа позвал меня в спальню-кабинет:

– А ну, давай портфель сюда!

Я принёс.

– Тэ-эк-с… Ого! Ну, дружок, пора за тебя всерьёз браться… – И шах-шах – порвал тетрадки по математике и письму. Ещё по половине тетрадок было чисто, а уже новые надо заводить!

– Не пойду в школу-у-у! – посыпались из моих глаз слезы. – Сами идите!

– Пойдёшь, как миленький. И я схожу спрошу, чем ты занимаешься на уроках.

– А меня из школы выгонят за порванные тетрадки-и!

– Не выгонят! – не совсем уверенно сказал папа. – Иди умывай свои нюни – и за работу.

Я пошел, завывая, как недавно Павлуша по лестнице.

Общая комната соединена у нас с кабинетом дверью – смежная. В общей комнате стучит швейная машина. Мама продолжает шить, не вмешивается – непедагогично спорить о детях при них же. А как только я вышел в коридор, мама сказала вполголоса:

– Иван, какая тебя муха сегодня укусила? Порвал бы хоть по одному письму, если так уж руки чесались. А задачки придётся снова решать, снова намажет.

– Если хоть одна помарка будет, ещё раз перепишет… – Папа грохнул стулом: наверно, подвигался ближе к столу.

Это была Жорина идея – сделать уроки на переменах, чтоб больше времени осталось на пещеру. Если б я знал, что так всё кончится…

Упражнение по письму я переписал хорошо, буква в буквочку. Даже самому понравилось. А папа посмотрел и ничего не сказал.

Обидно… Зачем тогда я так старался?

Когда я сделал один столбик примеров по математике, кто-то позвонил в дверь.

В кабинет через минуту вошла мама.

– Друг твой просит, чтоб вышел… Секреты какие-то.

Я вышел, и Жора сунул мне в руку пять рублей и пятнадцать копеек – сдачу с десятки.

– Вот, видишь, руки в масле… И замок был измазанный, и ключи – еле оттёрли. Четыре рубля и семнадцать копеек стоит.

Четыре так четыре… Я сунул деньги в нагрудный карманчик рубашки и захлопнул дверь перед его носом. Некогда с ним болтать. Небось у него целы тетрадки и по письму, и по математике.

Интересно всё-таки, сколько стоит новый замок? Ну, предположим, четыре рубля и семнадцать копеек… Так сколько тогда должно быть сдачи? Разве столько, сколько он мне вернул?

Я списал в тетрадку ещё один столбец примеров. В нём почему-то на один пример оказалось больше. А как в задачнике? Нет, в задачнике столбики ровные, как подрезанные. Что за чудо?

– Уснул? – отложил папа газету. – Что это за «десять р»? А «4,17» откуда взял? Дроби, да ещё десятичные… Во втором классе такого не проходят.

– Вот задал работу хлопцу!.. – не выдержала мама. – Ему уже спать пора.

Я сразу зевнул во весь рот. Вот видите, спросонок всё написалось. А спросонок не только «десять р» – любую чушь напишешь. Интересно, догадается папа, что Женя Гаркавый оставил тогда ту десятку мне?

Тр-р! – вырвал папа страницу из новой тетрадки по математике… Защипало глаза: третий раз надо задачки переписывать! А сколько уже раз за день слезы?

Хорошо, что хоть про «десять р» не расспрашивает…

– А когда я стих… стихотворение буду учи-и-ить?.. – завёлся я опять.

– Ночь впереди. Мы ляжем спать, а ты иди на кухню или залезай в ванную и учи!

– Что ты говоришь, Иван! – опять не выдержала мама. – Поучай, наказывай, но не издевайся!

Папа промолчал.

Шлёпают тапочки – из ванной выходит бабушка. Ко лбу у неё прилипли пряди волос, мокрые руки отставлены в стороны.

– Постирать постирала, а высохнет ли до утра? Это же надо додуматься: ковыряться в земле в школьном костюме! Сними рубаху, простирну заодно…

– Я встану пораньше, утюгом досушу. Обормот несчастный… Всей семьёй не можем на него настираться и насушиться, – сказала мама.

Стянул быстрее рубашку. Я мог бы и майку снять: меня уже бросало в пот от этих задачек.

В ванной, слышно, что-то звенит, падает в воду – тёх! тёх!

– О-о, да у него тут настоящая сберегательная касса! – слышится удивлённый голос бабушки.

Идёт быстренько сюда – и прямо к папе.

– Что это такое, Иван? – разжала она кулак перед его носом. На ладони лежала смятая мокрая пятирублёвка и несколько медяков. – Ты знаешь, я не вмешиваюсь в воспитание. Но если по столько давать ребёнку денег, кто из него вырастет?

Папа поводил глазами с денег на меня, с меня на деньги.

– Откуда они? – В голосе грозные нотки.

– Из кармана выпали у Жени.

– Я у него спрашиваю: где взял деньги?

Я молчал, понурив голову. А что будешь говорить? Разве кого убедишь, что Гаркавый насильно всучил мне эти деньги? Такое у взрослых, наверно, не бывает, чтоб насильно… Отец не поверит. И разве я виноват, что так случилось? Я же не просил у Жени эту десятку. Я даже забыл о ней! Если б сразу вспомнил, то отнёс бы Гаркавому… Зачем, чтоб он расплачивался за… того кота в мешке… Морскую кошку.

– Язык проглотил? – В голосе отца зазвенела сталь.

Что-то с ним сегодня случилось. Никогда раньше таким не был. Может, на работе неприятности? Может, его рационализаторское предложение не приняли?

– Женичек… – подошла к нам мама. – Женик, скажи мне, только по-честному. Ты ведь взял эти деньги из моей сумки, да? Там, кажется, была пятёрка, а теперь нет.

– Не брал… – залился я слезами. Голова у меня болела и трещала.

Пятёрка уже у неё пропала! Сразу – пятёрка… Может, сотня?!

Все молчали, думали, что я пореву немного и что-нибудь скажу. Но не дождались. Папа забегал из угла в угол, натыкаясь на стулья.

– И это… Ни у кого чужого не брал?

Мама боялась даже вымолвить – «украл». А могла бы смело говорить. Если присвоил, то считай, что украл.

Меня начало трясти.

– Я не вмешиваюсь… Но прекратите эти эксперименты! – закричала на них бабушка. – Пусть идёт спать, завтра обо всём расскажет сам… И встанет пораньше, уроки доделает.

Бабушка вытащила меня из-за стола и повела в свою комнату, на кушетку, хотя я сплю в общей комнате.

Папа и мама на это и слова не сказали. Они не шелохнулись, как будто их громом пришибло.

Бабушка помогла мне даже штаны снять. А когда она накрывала меня одеялом, я вдруг и рассказал ей, как получилось с деньгами. Сказал, куда четыре рубля и семнадцать копеек пошло…

– Ну вот и хорошо. У человека была беда, а ты помог, и правильно сделал. Павлуше надо помогать – одни растут с Генкой, без отца… Спи! Мелочь я тебе оставлю на мороженое, а пятёрку заберу.

– Так мне ведь нужны деньги! На пластилин… Три коробки! – говорю я. – Кукольный театр будем лепить с дядей Левоном… Мы «Артек»… Но я никому, нигде, никогда… Ни за пуд шоколада, ни за ящик халвы…

– Ну, хорошо, хорошо… Ты спи, постарайся быстрее уснуть. А завтра будешь лепить свои театры, кино.

У бабушки и лицо побледнело, и руки тряслись. Подвернула повыше рукав и голым локтем притронулась к моему лбу. Не ладонью, а локтем! Ну и чудачка…

Дверь она прикрыла неплотно, и я всё слышал, о чём разговаривали в общей комнате.

Бабушке казалось, что она шепчет только папе и маме. А она кричала шёпотом:

– Довели хлопца!.. Бредить начал: то театр собирается лепить, то в Артек ехать… Боже мой, какой-то пуд шоколада поминал, ящик халвы!

И все начали говорить, как испорченное радио: то громко, то шёпотом, то совсем не слышно. Об одном говорили – как лучше воспитывать детей.

– Я не вмешиваюсь… Я не вмешиваюсь, но послушайте!.. – прорывался высокий голос бабушки.

Наконец все на цыпочках пришли в бабушкину комнату и ещё раз перецеловали и перещупали лоб Маринки и мой – сравнивали.

Неужели взрослым так хочется, чтоб мы болели или сходили с ума? Неужели так интересно быть сумасшедшим? На них, говорят, какие-то рубахи надевают с длинными рукавами… Чтоб рукам волю не давали…

А как это Вася родился в сорочке? Смех… Может, ещё и в сандалетах?

Всё перепуталось у меня в голове. И я уснул…

Разбудила утром мама. Папы уже не было, ушёл на работу. Бабушка одевала Маринку – вести в детский сад.

Я потягивался, а мама подрисовывала у зеркала губы и сыпала скороговоркой:

– Беги умываться… Умылся? – А я ещё только одну штанину на ногу натянул, читал «Гулливера» и не мог ощупью попасть в другую. – А теперь садись завтракать… Уроки доделаешь – раз! На улицу сегодня даже и не думай – два! Пять рублей эти оставляем тебе – три! Сдачу принесёшь… Если успеешь раньше выучить стихотворение, можешь сбегать за пластилином. Культмаг в начале Партизанской улицы – ты знаешь где. Будешь переходить улицу, посмотри сначала налево, а потом направо…

Пошло-поехало… Теперь она ещё скажет, чтоб ложку держал в правой руке… Чтоб хорошенько пережёвывал пищу…

– Мне карандаши цветные подари! – попросила Марина.

– Я тебе не Дед Мороз. И пластилину купи, и карандаши подари, и ещё сдачи принеси… У меня же не мильон!

Бабушка повела Марину. Та хныкала несчастненьким голосом:

– Как я буду жить без карандашей!..

Я наспех доделал примеры. А стихотворение учил, расхаживая по квартире. Выглянул в окно – увидел: бабушка вела Марину. Выглянул в другое – внизу ездит на велосипедике Серёжа, а Павлуша и Жора сражаются палками, как шпагами.

Третий раз посмотрел – все сидели, спустив ноги в ямку в будущем сквере, и уплетали мороженое. Чудесная у них жизнь, не надо по три раза задачки переписывать! И никто у них не спрашивает, где взяли деньги на мороженое…

А и правда, где они раздобыли деньги?

Пришла бабушка, достала из сумки пакеты молока, выставила бутылки кефира. Успела и в магазин зайти, а я всё не могу одолеть это стихотворение.

– Ну давай, расскажи… – Бабушка надела очки, взяла у меня книгу, чтоб сверять, правильно ли я заучил.

Я что-то бормотал, мямлил, сбивался, несколько раз начинал сначала…

– Господи, и когда ты успел так голову себе задурить? Сходи за пластилином. Заодно и проветришься… Только быстренько, а то не успеешь до школы выучить.

Я выбежал во двор.

– Эй, жмот! – крикнул мне Жора. – Угости мороженым. У меня не было десятки, и то угостил всех.

Пять рублей сразу вспотели в моём кулаке. Дать ему разок? За «жмота» можно бы. Но Павлуша сказал:

– Замолчи! Никакой он не жмот. Ты ведь не дал на замок денег, а он дал.

– Хэ, если б у меня был карман денег, я б машину купил, мороженое делать… – начал фантазировать Жора. – Наделал бы целую бочку – ешь, пока пузо не лопнет. Пришёл бы ко мне Женька, я ему – бух! – целую кастрюлю. Пришёл бы Серёжка – бух! – целый бидон!

– Ух-ха! – вертел от восхищения головой Серёжа. – А Жека по какому-то паршивому эскимо не хочет купить.

– Попало от мамы? – присел я возле Павлуши. Пусть болтают – ноль на них внимания.

– Не-а… Она только посмотрела на всё и заплакала… – вздохнул Павлуша. – Ты не думай, я отдам тебе эти три пятьдесят, что на замок пошли. Мама мне на полдник даёт в школу по пятнадцать копеек… Я тебе буду в день по десять копеек возвращать. Десять дней – рубль…

– А сам что – голодный будешь? Не надо мне никаких денег. И вообще не надо…

– Ты не думай, я отдам! Сам отдам, я не хочу, чтоб мама. Она не виновата… – упрямо повторял Павлуша, и его верхняя губа начала дрожать. – Я на одном чае могу прожить до вечера. Я сильный…

Иметь ещё три пятьдесят? Ух, ты!.. Не хочешь, а соблазнишься.

И что за погань эти деньги!.. Держишь в руке, а они тебе просто ладонь щекочут. И радость от них, и неприятности, и даже горе. Зачем он дразнит меня этими тремя рублями пятьюдесятью копейками? Я ведь уже примирился, что их у меня не будет. Я даже гордился, когда бабушка похвалила, что выручил Павлушу. Подарил, можно сказать, ему новый замок…

– Я тебе насовсем отдал, – сказал я мужественным голосом. Не хватало, чтоб люди из-за меня последнего здоровья лишались, голодали!

Только почему Павлуша сказал: «Три пятьдесят»? Четыре семнадцать замок стоит – сам Жора говорил. Неужели он мошенник? И опять же: сдачи принёс всего пять пятнадцать… Дважды смошенничал?

Мороженым всех угощает. За мой счёт такой добренький?..

Меня разбирает зло. Я уже не думаю о том, что эти деньги, считай, Гаркавый мне подарил, что они не мои.

– Ребята, у меня, знаете, какая штука есть? Наберёшь воды, надавишь, ка-ак даст струя! На десять метров! – Жора убрал ноги из ямы и пустился бежать. Понял, наверно, что я раскусил его проделки и сейчас разоблачу.

Минуты через три Жора выбежал из дома с белой бутылкой в руках. Это даже не бутылка, а такой маленький баллончик из мягкой пластмассы. Он завинчивается сверху крышкой. В этих баллончиках пасту продают – бельё стирать.

Жора добежал до нас и надавил обеими руками на баллончик. Через дырочку в крышке ударила струя. Меня и Серёжу мало захватило: в центре сидел Павлуша, и ему прямо в лицо!

Павлуша взвыл, схватился за глаза и как припустится за Жорой! Жора увёртывается от его кулаков и в упор по Павлуше – раз! раз! раз! – брызгал короткими очередями, как из автомата строчил.

– Сейчас и мы вынесем, будешь знать! – бросился домой Павлуша.

Побежали и мы с Серёжей. У всех были такие баллончики, все мамы покупали такую пасту.

Я обыскал ванную – нет пустого! Не будешь ведь специально опорожнять – за такое не поздоровится. Я схватил сифон для газировки.

– Пойду сифон заправлю, а то пить хочется! – крикнул бабушке.

Павлуша и Серёжа уже гонялись по двору за Жорой. Павлушин водяной автомат бил по Жоре без промаха – то в затылок, то в спину. Жора прикрывал глаза рукой, оборачиваясь назад, тоже нажимал на свой баллончик. Но вода у него кончилась, баллончик шипел, как гадюка, и пузырил остатки пены.

Серёжа то бежал рядом с Жорой, то бросался чуть не под ноги и давил, давил свой баллончик. Из крышки, свистя, вырывались десятки струй – и в стороны, и на грудь Серёже, но на Жору – ни капли!

Жора оторвался от преследователей, исчез в подъезде – побежал за водой. Серёжа и Павлуша пошли со мной заправлять сифон газировкой. С сиропом!

Я жмот? Хэ! Сейчас покажу, какой я жмот…

Только заправила нам тётя сифон, вышли за дверь магазина – начали шипеть друг дружке в рот. Жжёт во рту, дерёт в горле и носу, а мы пьём! Задыхаемся, назад лезет, а мы – пьём! Дым и газ из ушей валит, а мы – пьём!

Уф-ф…

Заправили вторично с сиропом – и только по разу глотнули. Некуда было… Тогда я купил шесть эскимо на палочках – по две на каждого. Пусть знают, какой я жмот… А Жоре, этому обманщику, – финдос в нос!

Жора подстерегал нас и выскочил из-за трансформаторной будки, как Бармалей. Павлуша с перепугу уронил одно целёхонькое эскимо, а Жора – раз! – на него ногой. Раздавил… Тогда Павлуша и Серёжа вцепились в Жору с двух сторон.

– Жека, дави!

Газировка – вкусная, шипучая, с сиропом! – ударила Жоре в голову, в волосы, за воротник, залепила пеной лицо.

– В рот! Хоть немножко! – кричал Жора и разевал рот.

А я ему в нос! В глаза!

И на Серёжу немного попадало, и на Павлушу, и они жмурились от брызг и разевали рты.

Прошипела последняя струйка… Всё!

Мы отскочили от Жоры, стали и смотрим.

Жора ни на кого не бросался. И не плакал. Растопырил руки-ноги и поковылял домой. Не прошел и половину пути, вдруг подпрыгнул, затеребил руками волосы, завертелся:

– О-ей! Ой! Осы! – и вприпрыжку бросился в подъезд.

Третий раз надо идти заправлять… Бабушка ведь тоже ждёт газировку. С сиропом.

И мы побежали, заправили.

Остальных денег хватило ещё на цветные карандаши и на коробку пластилина. А на что ещё две куплю? Я и не заикнусь отцу, что денежки были да сплыли.

Эх-ха… Как тяжело жить на свете!.. Скорее бы вырасти.

«ЛОШАДИНЫЕ СИЛЫ» ПРОФЕССОРА ДЕРВОЕДА

У Ивана Ивановича появился сегодня старый «ЗИЛ». Длинный, широкий. Притащил его тросом самосвал чуть не к самому гаражу профессора. Это было утром.

«ЗИЛ» семиместный, а вышли из него двое – дядька в синей спецовке и Дервоед. Профессор обошёл вокруг своей покупки, постучал по колёсам ногой и палкой. И тогда сунул что-то шофёру самосвала в руку. Тот принюхался к своей руке – и как швырнёт под ноги Ивану Ивановичу. Сел в самосвал, грохнул дверкой! Та чуть не отлетела. Газанул от гаража напрямик, через наши выкопанные ямы. И ни в одной не засел. Только у двух ямок обвалились края.

Из багажника «ЗИЛа» дядька в синем достал замызганный чемодан с инструментом. Поставил возле переднего колеса машины, раскрыл. Капот в «ЗИЛе» задрал вверх. И сразу и он и Дервоед сунули головы под капот, начали рассматривать внутренности машины.

И, наверно, целый день проторчали, засунув туда головы, потому что мы шли из школы и всё было точь-в-точь, как утром. Только на листе фанеры возле машины появилось больше всяких железок и болтов.

Утром никого у машины не было, только Павлуша подошёл, я и Серёжа. Дервоед тогда нас сразу турнул – боялся, наверно, как бы не сунули в карман колесо или какой-нибудь коленчатый вал.

Жора не приближался утром к нам: всё ещё злился за «угощение» газировкой с сиропом. Сам виноват, пусть не лезет первый. И будет знать, как мошенничать. Он всё гонял на своём велосипедике вокруг нашего дома и от гаражей к обрыву, а мы на него ноль внимания.

На улице у дома то и дело визжали тормоза – подкатывали задом к оврагу самосвалы, высыпали туда землю…

Жора пристроил свой водоавтомат на велосипед вместо звонка и стал таким же вредным, как и Вася. Подъехал раз к девчонке из соседнего дома – с-с-с-с! – на спину ей и только потом позвонил. И одному дяде так хотел посигналить. А тот его цап за ухо: «Ты где живёшь?» Но Жора вырвался и удрал.

У Жоры сегодня не голова, а неровно надутый шар. Глаз нет – одни щёлки. Опухло от укусов ос. Учительница его даже к доске не вызывала, пожалела. Покивала только укоризненно: «Опять приключения?»

Жора всё прекрасно видел, он просто притворялся: подняла его Мария Сергеевна из-за парты, а он давай оттягивать нижнее веко одной рукой, а верхнее – другой. Моргает, будто леший! Хотел ещё и другим глазом так поморгать, а учительница: «Садись, несчастный…» Жора думал так и от стихотворения отвертеться, начал разлеплять обеими руками глаза. А Мария Сергеевна сказала: «Не фокусничай! Закрой оба глаза и рассказывай… Хоть подсматривать не будешь». Жора туда-сюда, повернулся ко мне – дёрг себя за ухо, дёрг. Знак мне: «Подсказывай!» Забыл и про обиду.

Мария Сергеевна влепила ему двойку. И тут же вызвала меня. Трояк!

Ага… Так я о «ЗИЛе» профессорском… Жора просто так сюда влез.

Утречком, значит, около Дервоедовой машины почти никого не было. А вечером зрителей – как в цирке. Стояли кругом и пацаны, и взрослые, даже из соседних домов заявились. Были Жорин и Васин папы, жена Дервоедова и ещё какая-то тётя. Потом дядя Коля подошёл, но не стал глазеть, а сразу выгнал из гаража своего «Москвича» и долго менял с Женей камеру в колесе, протирал в машине стёкла и блестящие части. Коротенький «Москвич» был как плотвичка возле Дервоедовой щуки. Казалось, развернётся она – гам! – и поминай как звали.

Иван Иванович важничает, лицо серьёзное. И презрение на лице: что ему «Москвич», дядя Коля, все мы! Никто не заметил, а я успел: дважды Дервоед прошёлся вдоль своей колымаги, дважды подсчитал шаги, посмотрел на «Москвича». И ещё больше надул щёки: куда этой божьей коровке до его лайнера! В два раза короче…

Жорин папа и Васин папа – шофёры. Я говорил уже: один на автокране работает, а второй по дворам мусор собирает. Они всё-всё о машинах знают, даже о тех, которые ещё только будут выпускаться. Сейчас они покуривают и между прочим отвечают на вопросы Дервоеда: какой рукой держать гаечный ключ; сколько раз в минуту нажимать на поршень, чтоб быстрее накачать колесо; продаются ли специальные замки – машины запирать?

А на фанере тем временем всё меньше и меньше становилось деталей и железок. Быстро работал тот дядя-мастер!

– Ах, чёрт! Ножницы где-то затерял… – позвякал он вдруг в своём чемодане. – Надо бы прокладочку резиновую вырезать.

– Клима! – крикнул Иван Иванович жене. – Вынеси человеку ножницы. Только старые бери!

Тётя Клима повернулась идти.

– У меня возьмите… – подал голос дядя Коля.

Тётя шагнула к нему.

– Климентия! Я сказал: принеси! – повысил голос Иван Иванович. Не хотел знаться с дядей Колей.

Профессорша опять повернула к дому. Но кто-то в толпе хохотнул, и она остановилась. Ах так?! Быстренько подошла к дяде Коле.

– Спасибо вам… – взяла ножницы, передала мастеру, а сама отошла к тётке из нашего дома и сказала вслух: – Нужна ему машина, как в мосту дырка. Говорила: давай лучше сынам, Пете и Мише, поможем. Как раз квартиры получили в Москве, мебель думают менять. Так ого! И хоть было бы куда ездить на этой машине. Ни лес не любит, ни рыбалку.

Дервоед косо глянул на жену и что-то прошептал сквозь зубы. Тётя Клима больше ничего не говорила вслух.

Гаркавые загнали своего «Москвича» в гараж и присоединились к толпе. Все уже спорили о том, заведётся «ЗИЛ» или нет. Больше года машина стояла без движения.

Дядька в синей спецовке собрал инструмент в чемодан. Полил себе из бутылочки бензином на руки, потёр. И ещё полил, и ещё…

Не водой с мылом мыл, а бензином!

Спрятал всё в чемодан, сел за руль.

Гир-гир-гир-гир! – тоненько заскулило под капотом. Гир-гер-гур! Гир-гер-гур! – с надрывом, более нервно заурчало в машине.

И не завелось.

К Жене-большому подошла Галка со Снежком в руках. От этого «гир-гер-гур» Снежок заскулил, задёргался, пытаясь вырваться.

Подъехал и Жора, замер, спустив ногу с педали на землю, – интересно!

Дриг-драг-дрег! Ссс-ы-р-р-р! Ссс-ы-р-р-р! Машина будто дразнила собачку. Мастер взял из-под ног искривлённую железную ручку и вылез, а Дервоеду сказал:

– Аккумулятор сел… Обязательно аккумулятор поменяйте или подзарядите.

Круть ручкой, круть-круть… Мотор как заревёт дурным голосом, как затрясётся вся машина, будто старый дед от кашля. А потом – бах! ба-ба-бах! тух-тух! – застреляла из-под машины выхлопная труба, взвились кольца дыма.

– Ложись! – закричал Серёжа и сиганул в ближайшую ямку.

Люди отошли от машины подальше, замахали руками, закашлялись. Чёрный удушающий дым заволок весь двор.

– Взорвётся! Прячьтесь! – командовал из своего окопа Серёжа. Но никто больше в ямы не полез.

Снежок метался у Галки на руках, прямо из кожи лез, и вдруг чвяк! – носом о землю. Вырвался! Я завыл бы на весь двор, если б так шмякнулся, а он нет. Вскочил на ноги и к машине.

– Бев-вев! Бев-ве-вев! Бев-ве-вев!! – забегал вокруг «ЗИЛа» Снежок. Шерсть на загривке вздыбил… Ну, разорвёт колымагу на части, полетят во все стороны дверки, колёса!..

– Давай, моська! Давай! – подзадоривал Женя Гаркавый. – Не надо бояться слонов!

Мастер что-то поправил около руля, и машина загудела ровно и спокойно, даже от ушей отлегло. А Снежок всё равно бегал вокруг, лаял, тряся своим куцым хвостиком.

– Прошу, маэстро! – обеими руками показал мастер Ивану Ивановичу на машину и сел сам за руль.

Дервоед бросился закрывать гараж. Но увидел, что мастер не брал свой чемодан, оставил дверь в покое, пошёл садиться.

Сел на сиденье, а шляпа трах о верх машины и покатилась по земле обручем. Прямо Снежку под ноги!

Собачка взвизгнула от радости, схватила её зубами… Замотала головой вправо-влево, помчалась по двору. Шляпа чуть ли не больше её самой, и Снежок то впрыгнет передними лапами внутрь, запутается, кувыркнётся через голову, то волочит за собой…

Галка и Женя бросились за ним, и все дети – за ним! И Жора покрутил в ту сторону. Ш-ш-ш-ш… – зашипела вдруг толстая шина в его велосипедике и сплющилась, как шкурка колбасы-кровянки. Прокол!

Взрослые наблюдали за погоней и хохотали:

– Неводом его, неводом!

– И сачка хватит!

Снежок взмахнул головой, и шляпа наделась на него.

– Ещё один фальшивый профессор! Их-ха-ха! – нервно захохотала тетя Клима. Над своим мужем смеялась! А все чуть не кончались от смеха.

– В милицию заявлю! Оштрафуют! Застрелят!.. Он не зарегистрированный! – выкрикивал Дервоед и старался попасть палкой по Снежку – цоп! цоп!

Собачка удрала бы со шляпой, но не видела, куда бежит, – кувырк в яму! Только хвостик мелькнул…

И тут все сбежались к яме: и Галка с Женей, и Дервоед, и мы – дети. Иван Иванович взмахнул палкой – трах! Хотел по Снежку, а Галка успела схватить его, и попало по рукам. Повернулась к профессору – лицо красное, глаза горят, волосы перепутались:

– Вы!.. Вы!.. – не находит что сказать.

Женя вынул из ямки профессорскую шляпу, тряхнул ею о колено. Хотел пыль выбить, а изнутри выскочила, как пузырь, подкладка. Иван Иванович забрал шляпу, ткнул кулаком в подкладку. Повертел, посмотрел – бросил шляпу под ноги Жене.