Мисилюк Валерий Олегович
      Сказка про Анну Каренину
      Сказка для взрослых
      Доктор Левашов, он вообще, со всеми готов спорить. Это у него после того, как от пьянства закодировался. Пить перестал, спорить начал.
      - Только у Льва Толстого, - говорит, - Анна Каренина на железной дороге путь своей жизни завершила. Я знавал одну девушку, со сходными паспортными данными, так у той с железной дороги все началось. Не буду утверждать, что фамилия ее точно - Каренина, но похожая. А зовут однозначно Анна.
      Бойфренда бестолковой семнадцатилетней девушки Ани из-под тепловоза пять часов ломами выковыривали. Сваркой вырезали, да тросами, за "Уралы" зацепленными, груду железа растаскивали. Левашова, как дежурного нейрохирурга, редкий случай, милиция прямо на железку дернула. Чтоб он в темноте под тепловоз заглянул: жива ли девушка? Нужно ли ее срочно в больницу доставлять?
      Она лежала снаружи, только голова под тепловозом. Заглянул. Вроде жива, слегка дышит, но вроде, без головы.
      Аня с дружком шла с какой-то ночной тусовки, изрядно пьяная. Переходя через железнодорожные пути, улеглась спать, положив под голову рельсу. Больше не было у нее сил идти. Друг уговаривал ползти дальше, но вскоре тоже уснул. Сбоку притулился. Как выяснилось позже - навеки. Налетел на них шальной тепловоз.
      Поскольку Аня еще дышала, ее с сиренами и мигалками поволокли в больницу. Вот так всегда, вроде вместе спать ложились, а бабы потом оказываются более живучими зверьками. И что характерно, другие части тела у Анны вообще были без серьезных повреждений, ссадины одни.
      Раз больной пока жив, его надо спасать! Хотя Левашов прекрасно видел перспективу: если и выживет случайно, несмотря на проводимое лечение, то останется девушка полным придурком. Пациентом дома инвалидов. Но, очевидно, у Карениных с паровозами свои отношения, особенные.
      На операционном столе, под наркозом, уже с трубкой в горле, лежало тело. Довольно пропорциональное, ноги, руки, грудь (две) - все на месте. А в области свода черепа - сплющенные кости с огромными рваными и скальпированными ранами, в которые набилась всякая железнодорожная дрянь: мазут, ржавчина, окурки, а так же ее собственные волосы.
      Лица не видать. Один из кожных лоскутов свешивался с черепа и лицо полностью закрывал. Ну и все в запекшейся крови, конечно. Дело было летом, студентов нет, жара страшная, а вечером - духота. Левашов сначала никак не мог себе ассистента найти. Все хирурги в других операционных заняты (раньше нейрохирурги по одному дежурили). Пошел на крыльцо покурить, глядь, - негра какого-то в больницу на практику занесло! Быстро вербует его:
      - Хочешь на операции у молодой, красивой русской девушки поассистировать?
      - О, уеs, да, да!
      Негр помылся, заходит в операционную, улыбается. Русскую красавицу глазами ищет. А там две санитарки чью-то голову брить пытаются. Перекисью водорода поливают, а из головы, шипя и булькая (от перекиси, не подумайте чего), мозги с кровью на пол текут. Духота и вонь. Кровь уже на жаре подванивать стала. Вот этот чернокожий коллега побелел, (они, оказывается, бледнеть умеют), застонал:
      - Кондишэн! - И грохнулся в обморок. Отволокли его в коридор, а Левашов опять без ассистента остался. Может, правда, от жары Африканыч скопытился? А кондиционеров в больнице сроду не было.
      - Пришлось доктору Левашову одному с ее смертью бороться! Во, как красиво сказал! Или лучше, - сражаться! Особо грязную и раздавленную кожу, он безжалостно состригал и выбрасывал. С мозгом тоже все просто. Подключаешь вакуумный электроотсос, и те мозги, которые в него засасываются, те в нерабочем состоянии. Точность, конечно, относительная, да еще грязь убирать приходится. Левашов так увлекся, что не заметил, как чуть не полголовы мозгов откачал! Аж в отсосе емкость дважды опорожнять пришлось. Закрытие раны тоже было процессом творческим. Что-то к чему-то он подтягивал и подшивал, не очень надеясь на успех. Лишние раздробленные кости черепа тоже выкинул, сильно мазутные были. В общем, хотелось, как лучше, а получилось, как всегда. Пока он с кровотечением боролся, зашивал да обрабатывал, - уже утро. Так всю ночь и провозился, даже не заметил.
      Но это были еще цветочки. По настоящему дала Анна всем просраться в послеоперационном периоде. Почти все осложнения, какие возможны, у нее были. И нагноение ран, и менингоэнцефалит, и послеоперационная пневмония. Уже то, что она сорок дней в коме была, о многом говорит.
      А когда очнулась, - мама дорогая! Похоже было, что у нее одна подкорка осталась! В реанимации они все голые лежат, так она руки из причинного места не вынимала, мастурбировала непрерывно! Никого не узнавала, есть не хотела, а когда кормили насильно, - плевалась и пальцы персоналу кусала! Левашова укусила раз за палец, - больно! Говорила только одно слово, склоняя и спрягая его на все лады: "Ёб". Каждый день врачи ждали, что Анна умрет. Но мудрый начмед, посмотрев на весь этот цирк, изрек:
      - Раз любви хочет, будет жить! - И как в воду глядел!
      И что интересно, мамаша ее, алкоголичка, хоть и трезвая пришла дочку навестить, а не узнала ее.
      - Моя тюха была, опухшая какая-то, а эта красивая. Но похожа. - Фото принесла, - там обычная прыщавая пацанка-пэтэушница, ничего интересного. А Левашов ей, когда со лба на затылок и виски лоскуты кроил, случайно восточный разрез глаз сделал, скулы обозначились. В общем, как-то странно она похорошела. А когда ее раны под воздействием антибиотиков стали заживать, (антибиотики менялись каждую неделю), и прыщи ее мерзкие враз исчезли. А волосы на голове отрастать стали, это - что-то! Волосы росли очень курчавые, и редкого, пепельного оттенка. Рентгены частые, что ли, так подействовали? До операции они были серыми.
      Ну, лечение и коллега Время свое дело сделали, стала Аня кое-что понимать. Да мастурбировать днем перестала. Но глаза ее миндалевидные, с широкими зрачками, откровенно звали в постель.
      И второй раз ей в жизни повезло. Попала к ней в палату одна женщина чудная. Поэтому одинокая. Своих детей у нее не было, вот она Аню стала выхаживать. С ложечки, как маленькую, поила, кормила. На больничный-то уход, если надеяться, так быстро умрешь! А Анна и была, как маленькая. Врачам это и в голову прийти не могло.
      Начала эта женщина с Анечкой, как с ясельной, заниматься. И что характерно - пошла наука!
      Уже месяцев через семь нашу красавицу пора было в первый класс отдавать. Тут уж и докторам стало интересно, напрягли знакомых, стали с ней учителя заниматься.
      - Мама мыла раму. - Считать, писать, стишкам всяким учили. Заходит доктор Левашов, бывало, в палату, а там лежит восемнадцатилетняя красотка, морщит лобик и книжку читает:
      - Муха по полю пошла, муха денежку нашла! Пошла муха на базар, и купила самовар! -Радуется за муху! Потому что добрая! Правда, дальше пятого класса образование у нее не пошло. Забуксовала она на пятом классе. Да и то, куда больше. От мужиков и так отбоя нет. Ухаживают, вся палата в цветах. В отделении - густая атмосфера любви! Какие уж тут уроки.
      И выписывать ее пора было. Такого койко-дня, как у Анечки, не было ни у кого - около пятисот дней. Все показатели по больнице испортила. Но на душе у Левашова было хорошо. Как будто нового человека сам сделал. А делать их (человеков) - всегда приятно! Вдобавок, после наркозов и прочих бяк, получила Аня сложную аллергию - на алкоголь. Не пьет, не курит, красивая, сексуальная, не очень умная (что для девушки бесспорный плюс), и врачей любит! Один болгарин, что на медицинском учился, как ее увидел, - в ступор впал. Мечта всей его жизни! Левашов ему, конечно, всех подробностей не рассказывал, и стала Анна докторской женой. Да еще иностранкой. Уехала жить в Болгарию.
      - Так что не говорите мне, что паровоз на всех романах точку ставит. У Ани с него новая счастливая жизнь началась. - Говорил спорщик Левашов. И стал он теперь часто задумываться (особенно после четвертого развода):
      - А не сделал ли я ошибку, что сам на ней не женился?