Семен тоже вышел.
      - Куда это он как угорелый? - спросил он девчонку-секретаршу.
      - На роды, - равнодушно ответила девчонка. - Матильда рожает, бегемотиха.
      - Бегемотиха, значит, - желчно сказал Семен. - Интересно - девочка будет или мальчик? Если мальчик - пусть Лешей назовут.
      - Почему это? - спросила девчонка.
      - А в честь директора вашего! - рявкнул Семен и вышел вон, грохнув дверью,
      В котлетной было уютно и тепло.
      - Я ему говорю: всемирное открытие, понял? - кричал Семен. От-кры-тие!
      - Понял, - кивали оба небритых мужика, чокаясь стаканами.
      - Он мне: тебе, говорит, учиться надо, понял? - распалялся Семен.
      - Понял, - сочувствовали мужики, заглатывая утешающий напиток.
      - Учиться! - яростно объяснял Семен. - А сам сидит, борода - во!
      - Но, - кивали понимающе мужики. - Этих, с бородой, мы знаем. Слава богу, с бородой!
      Семен чувствовал понимание, которого ему до сих пор не хватало.
      - Я им говорю: гусак под этим делом был! И она тоже! А он мне: не может быть!
      - Может! - утешали мужики. - Под этим делом все может!
      - А этот говорит: не может! С бородой! - сказал Семен.
      - Этих, с бородой, мы знаем, - сказал один небритый. - Вон, видал, еще один! Эй, борода!
      - Нет! - сказал Семен. - Этот рыжий. А тот черный был.
      - Это неважно, - строго сказал небритый. - Вот счас мы его спросим. И, качнувшись, он подошел к мужчине со светлой бородой: - Слышь, друг, ты зачем моему другу не поверил?
      - В чем дело? - спросил мужчина.
      - А че ты грубишь-то? - спросил второй небритый, подходя. - Ты че моему другу грубишь?
      - В чем дело? - повторил бородатый. - Вас, кажется, не трогают.
      - Друг! - обратился один из небритых к Семену. - Он тебя трогал? Мы его не трогали!
      - Всемирное открытие! - внезапно закричал Семен. - Для пограничников! Гады!..
      И он с размаху стукнул пустым стаканом по столу.
      Домой он вернулся через две недели.
      - Семушка! - закричал крестный. - Ну как ты там?
      Увидев взгляд Семена, крестный смолк.
      - Ничего, Семушка, - пробормотал он. - Ничего, я после, потом зайду...
      И крестный ушел, часто оглядываясь.
      Семен подошел к Жучкиной будке, двинул по ней ногой. Оттуда выскочил рыжий петух и неверным шагом засеменил к забору. Семен поглядел на него, потом вытянул за цепь Жучку. Та даже хвостом не вильнула и не открыла глаз.
      Семен бросил цепь и пошел к сараю. Отпер дверь, вошел внутрь.
      - Беги! - раздался его злой крик. - Беги, пока я тебя не прибил!
      Из сарая выскочило какое-то странное существо и остановилось. Следом выбежал Семен.
      - Беги! - закричал он снова, поднимая с земли камень. - Ну!
      Существо побежало - сперва медленно, потом все быстрее, выбежало за калитку и скрылось вдали.
      Семен поискал глазами, швырнул камень в петуха, но промахнулся.
      Жители разных широт видели в тот год удивительную птицу, летевшую в небе с криками, напоминавшими собачий лай.
      На глазах у крестьян одной турецкой деревни птица напала на орла и обратила его в бегство.
      Английский лорд, пересекший океан на резиновом матрасе, рассказывал, что видел эту птицу над экваториальной Атлантикой. Впрочем, ему не очень поверили, так как лорд долго питался одним планктоном и мог наговорить ерунды.
      Но спустя некоторое время пришло сообщение из Бразилии, что некоему мистеру Джеймсу Уокеру удалось подстрелить необычайную птицу с четырьмя лапами. Птица жалобно заскулила и, теряя высоту, скрылась за лесом. Найти ее не удалось. Мистер Уокер утверждал, что, скорее всего, она упала в реку и стала добычей крокодилов, которые водятся там в изобилии.
      В тот день и час, когда было получено это сообщение, Семен Стекольников находился дома. Он стоял на дворе и, почесывая затылок, глядел на хрюкающего поросенка, у которого прорезались уже приличные рога...
      Золотая пуговица
      Придя на работу, Спиркин снял в гардеробе пальто и подошел к зеркалу. В зеркале возникло поясное изображение Спиркина: рубашка, галстук, пиджак. На пиджаке благородно блестели золотые пуговицы. Вокруг хитроумного рельефного герба со львом в центре шла надпись по-латыни, смысла которой не знал никто, и, возможно, в этом был ее смысл. В зеркале отразились две пуговицы. Третьей не хватало. Спиркин провел ладонью по пиджаку, глянул на пол, поискал в карманах, потом снова посмотрел в зеркало и нахмурился.
      - Куда же она девалась? - произнес он вслух.
      С нахмуренным лицом Спиркин стал подниматься по лестнице.
      - Здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич, - многозначительно посмотрев на часы, сказал начальник, когда Спиркин вошел в отдел.
      - Подождите, - сказал Спиркин.
      Он сидел за столом и думал.
      - Дима, - подошел к столу Спиркина инженер Орехов, - у тебя акты о внедрении новой техники?
      Спиркин поднял голову и посмотрел на Орехова долгим взглядом.
      - Мне для отчета, - сказал Орехов неуверенно. - Ну извини, старик... Я потом...
      И Орехов отошел, оглядываясь.
      Час Спиркин сидел неподвижно.
      По отделу пополз слух, что у Спиркина в семье неприятности, скорее всего, даже несчастье. Инженеры Хохлова и Воскобойникова рассказывали друг другу о болезнях, от которых теперь все умирают. Профорг Щеглова стала писать список сотрудников для сбора средств в пользу Спиркина.
      Еще через полчаса Спиркин шевельнулся. Он достал из ящика стола бланк увольнительной и, заполнив его, подошел к начальнику.
      - Да-да, - торопливо сказал начальник, ставя свою подпись. - Я понимаю, как вам сейчас тяжело. Что делать, все там будем...
      Спиркин шел по направлению к дому, глядя под ноги. Один раз он с заколотившимся сердцем бросился к блеснувшему золотому предмету, но предмет оказался пробкой от бутылки.
      Войдя домой, Спиркин начал обыск. Из шкафа полетели верхняя одежда и белье. Перетряхнув постель, Спиркин заглянул в шкатулку жены и в ее хозяйственную сумку. Пуговицы не было.
      Спиркин подошел к окну. Между домом Спиркина и автобусной остановкой ударными темпами шло жилищное строительство. Рычали бульдозеры, сверкала электросварка, валялись трубы.
      - Строительство, - пробормотал Спиркин.
      Он спустился по лестнице и пошел к стройке. Поискав глазами, Спиркин увидел экскаватор. Кабина была пуста, ковш лежал на земле, но двигатель работал. Спиркин никогда прежде не управлял экскаватором, но надо было проверить - может, пуговица упала, когда Спиркин шел к автобусу, а потом ее затоптали.
      Спиркин заканчивал проверку на шестиметровой глубине, когда в кабину вскочил человек в стеганых штанах и выпихнул Спиркина из экскаватора.
      - Ты что наделал? - закричал человек, добавляя после каждого слова два других. - Мне этот котлован по плану месяц копать надо! А теперь из-за тебя норму поднимут! - И человек произнес яркую речь, в которой нефольклорным было только слово "зараза".
      Спиркин вернулся домой, сел на стул и стал думать.
      - Конечно! - сказал он, подумав. - Автобус!
      В автобусном парке Спиркин вошел к директору.
      - Я потерял пуговицу, - сказал он. - В вашем автобусе. Вчера или сегодня.
      Директор открыл рот, чтобы сказать то, что ему хотелось, но, поглядев на Спиркина внимательно, сказал:
      - Где ж я вам ее возьму? В каком автобусе?
      - Третьего маршрута, - сказал Спиркин. - Золотая пуговица. Со львом.
      - Со львом, - тихо повторил директор. - Так сейчас автобусы на линии. Двадцать шесть машин!
      - Я подожду, - сказал Спиркин.
      - Да, может, пуговицу-то вашу подобрал кто-нибудь, - осторожно сказал директор.
      - Этот вариант я рассмотрю позже, - сказал Спиркин.
      - Ага, - сказал директор. - Понимаю. Ну, идите на кольцо и ищите себе на здоровье. Скажите, я разрешил.
      К ночи Спиркин проверил двадцать четыре машины. Пуговицы не было. В восемь утра Спиркин вошел к директору автобусного парка. Увидев Спиркина, тот побледнел.
      - Где еще две? - спросил Спиркин.
      - Сейчас, - торопливо сказал директор. - Только вы не волнуйтесь. Одну машину у нас забрали для "Интуриста". Расширяются связи с другими странами...
      - А вторая? - строго спросил Спиркин.
      - Вторая в аварию попала, - вздохнул директор. - Водитель в больнице, машину на авторемонтный повезли.
      В больнице Спиркину сказали, что шофер очень плох и свидания с ним не разрешаются.
      - У меня особый случай, - сказал Спиркин.
      - Так у него уже были из милиции, - сказали Спиркину. - Или вы из...
      - Я из, - сказал Спиркин.
      - Только постарайтесь его не утомлять, - предупредили Спиркина. - Для него сейчас покой - это жизнь.
      - Ясное дело, - сказал Спиркин.
      Шофер лежал, забинтованный с ног до головы. Ему было нехорошо.
      - Я насчет пуговицы, - сказал Спиркин. - Я в вашем автобусе ехал и пуговицу потерял. От пиджака. Может, конечно, и в другом автобусе, который в "Интурист" забрали, но вам лучше вспомнить.
      - Не понимаю я, - сказал с трудом шофер. - Чего вам от меня надо?
      - Что тут понимать? - удивился Спиркин. - Золотая такая пуговица. С буквами и со львом. Не видели? Вы думайте, думайте, я не тороплю.
      - Плохо мне, - сказал шофер.
      - Очень плохо, - подтвердил Спиркин. - Потому что нельзя так небрежно относиться к своим обязанностям.
      - Мама, - сказал шофер, теряя сознание.
      Из больницы Спиркин поехал в "Интурист".
      Там удалось выяснить, что в его автобусе каких-то французских ученых повезли на космодром, где им покажут запуск ракеты.
      - Как туда попасть? - спросил Спиркин.
      - По коридору прямо и направо, - ответили ему. - Там у нас медпункт.
      - Над собой смеетесь, - заметил Спиркин.
      У космодрома его остановили.
      - Золотая пуговица, - сказал Спиркин.
      - Это вчерашний пароль, - сказал часовой.
      - Разве? - удивился Спиркин.
      - Слишком много работаете, - сочувственно сказал часовой. - Себя не щадите...
      Возле ракеты Спиркин увидел автобус. В нем никого не было, кроме водителя.
      - Вы золотой пуговицы тут не находили? - спросил Спиркин.
      - Пуговицы? - переспросил водитель. - А вы спросите, может, кто-нибудь из ваших подобрал.
      И водитель, забыв удивиться тому, что понимает французский язык, кивнул в сторону громадной ракеты.
      На лифте Спиркин поднялся к самому люку ракеты. На площадке перед люком стояли французы, которым наши что-то объясняли. Спиркин протиснулся поближе к одному из французов.
      - Вы тут пуговицы не видели? - прошептал он.
      - Т-с-с-с-с! - сказал француз, делая вид, что его интересует ракета.
      "Хам", - подумал Спиркин и повернулся к другому французу:
      - Вам тут пуговица не попадалась? Я ее в автобусе потерял. Такая, со львом.
      Француз заулыбался и закивал в сторону ракеты.
      - Там? - тихо спросил Спиркин. - Как она туда попала?
      Француз снова кивнул на ракету и поднял большой палец.
      - Еще бы, - сказал Спиркин. - Такая пуговица!
      И тихонько влез в люк.
      Внутри ракеты было тесновато. Спиркин стал искать. Он обшарил все, что можно, но ничего не нашел. Спиркин опустился в глубокое кресло и начал размышлять. От размышления его оторвал шум закрывающегося люка. Он хотел встать, но раздался мощный гул, и огромной тяжестью Спиркина вмяло в кресло.
      - Что за шутки? - прохрипел Спиркин. - Алло!
      В ответ перед ним загорелись лампочки, тяжесть увеличилась. А потом Спиркин услыхал голос.
      - Чижик, - позвал голос. - Я - Лютик. - И спросил про какие-то параметры.
      - Это вы меня? - с трудом спросил Спиркин. - Я сам здесь случайно!
      - Это ты, Чижик? - удивился голос. И сказал, чтоб Чижик перестал валять дурака.
      Спиркин сказал, что это Спиркин говорит и чтоб голос сам перестал валять дурака и выпустил бы его отсюда, потому что ему некогда.
      Спиркин услышал, как голос совещается с другими голосами. Из-за сильного треска он разобрал только три фразы: "Надо было согласовать!", "Разгильдяйство!" и "Лишить премии!".
      - Кого лишить? - заинтересовался Спиркин.
      Однако голос больше не откликался, вместо этого Спиркин услыхал: "В эфире - "Маяк". Передаем концерт по заявкам воинов-пограничников". И вместе с первыми звуками песни "Я люблю тебя, жизнь..." Спиркин стал невесомым. Побарахтавшись в воздухе, он добрался до иллюминатора. Там, соперничая в блеске с двумя пуговицами на пиджаке Спиркина, неспешно плыли звезды...
      ...Спиркин вылез из люка, спрыгнул на землю и посмотрел по сторонам. Вокруг была пустыня. Спиркин хотел подумать что-нибудь, но не успел. Земля перед ним зашевелилась, и оттуда стали выскакивать люди.
      "Дружинники, - понял Спиркин. - В милицию поведут!"
      "Дружинники" окружили Спиркина. Один из них вытащил какую-то трубу и приложил к губам.
      - Планета Марс приветствует посланца Земли, - услыхал Спиркин.
      - Тьфу! - сказал Спиркин. - Я-то испугался.
      - Тебе нечего бояться, - сказал марсианин в трубу. - Мы тебя ждали тысячи лет, пока вы сможете принять все знания нашей цивилизации. И вот этот великий час настал!
      Все марсиане согласно затрясли головами.
      - Вы тут пуговицы не видели? - спросил Спиркин. - Золотая пуговица такая, от пиджака.
      Марсиане обеспокоенно переглянулись.
      - Мы не знаем пуговиц, - сказал главный. - Но мы умеем делать хлеб из песка, и овладели антивеществом, и победили все болезни, и мы ждали тысячи лет, и вот настал великий миг...
      - Это все ясно, - сказал Спиркин.
      Он повернулся и полез в ракету. Закрывая люк, он увидал, что марсиане отчаянно скачут и размахивают руками. "Пуговиц не знают, - подумал Спиркин. - Дикари!"
      Он уселся в кресло. Надо было продумать дальнейшую линию поиска. Внизу суетились маленькие фигурки. Потом они пропали. Спиркин думал. Внезапно он хлопнул себя по лбу и тут же стартовал с Марса.
      "Шляпа! - выругал он себя. - Вот шляпа!"
      Он удовлетворительно перенес перегрузки и перешел к состоянию невесомости. Вскоре в иллюминаторе показалась Земля. Спиркин прилепился к стеклу и стал смотреть на родную планету. Из Европы торчал посадочный ориентир - труба авторемонтного завода. Спиркин напряг зрение, и ему показалось, что там, на заводском дворе, в огромной куче железного хлама вспыхнул золотой лучик. Спиркин улыбнулся и, мурлыкая "Я люблю тебя, жизнь...", устремил корабль мимо каких-то звезд и галактик к своей сияющей цели.
      Девять десятых
      Сначала я пустил горячую воду. Затем, постепенно добавляя холодную, установил свою любимую температуру - не слишком горячо, но в то же время чтобы руки интенсивно прогревались. Я намылил руки душистым мылом - мылил долго и тщательно, - затем мыло смыл. Потом я вытер руки насухо полотенцем махровым - полотенце было жестковатым, но приятным на ошупь. Повесив полотенце на изогнутую теплую трубу, чтобы оно скорей высыхало, я сделал разминку пальцами рук - сгибал их в разные стороны и разгибал, - затем со стеклянной полочки левой рукой взял ножницы, блестящие, новые, слегка изогнутые в концах, продел в кольца ножниц большой и средний пальцы правой руки и пощелкал ножницами в воздухе. Чуть туговаты были ножницы, но щелкали хорошо.
      Начал я с левой руки. Подогнув все пальцы, я оставил вытянутым вперед один мизинец и принялся аккуратно стричь, медленно поворачивая мизинец так, чтобы линия среза была ровной и закруглялась плавно. После горячей воды ноготь стал мягким и хорошо поддавался, не крошась на отдельные кусочки, а отходил сплошной тоненькой стружкой, таким светлым полумесяцем.
      Мизинец удался! Ни малейшей зазубрины, ни мельчайшей неточности. Тут было изящество, которое не бросалось в глаза, но тем не менее не могло остаться незамеченным. Да, мизинцем можно было гордиться.
      Перед тем как приступить к безымянному пальцу, мне пришлось сделать небольшую паузу - служба в армии, потом еще, кажется, институт. Но это было, пожалуй, даже кстати: ведь безымянный палец - очень труден; он гораздо менее подвижен и послушен, чем остальные, и к нему нужно приступать отдохнувшим и свежим. Разумеется, самое сложное - это безымянный палец правой руки (если вы не левша), но и левый тоже не подарок...
      Когда наконец я вытянул безымянный палец вперед, мизинец тоже поднялся вверх, будто был связан с безымянным каким-то соглашением. Это меня позабавило и даже как-то тронуло.
      Я уже поднес к пальцу ножницы, уже развел кольца, как вдруг ударил телефонный звонок. Сердце заколотилось.
      Я снял трубку. Какой-то женский голос. Из разговора я понял, что звонила моя невеста. Ну, разумеется, я не забыл, что сегодня наша свадьба. Впрочем, оказалось, что свадьба состоялась накануне... Там положили трубку.
      Этот звонок внес какое-то смятение, и, вернувшись в ванную, я долго не мог успокоиться. В самом деле, если свадьба уже была, значит, все хорошо, тогда звонить было незачем. Если же свадьбы не было, то можно было тем более не звонить... Все это было странно.
      От нервного возбуждения руки стали холодными. Я снова открыл кран и подержал руки под горячей водой, вытер высохшим уже полотенцем и вновь взял ножницы. Вновь вытянул я безымянный палец, отчего мизинец вновь поднялся немедленно, - и это меня немного успокоило.
      Я весь погрузился в работу. Кажется, снова что-то звенело - телефон или звонили в дверь. Впрочем, быть может, это мне просто казалось. Однако, когда я закончил этот нелегкий палец и смог перевести дыхание и расслабиться, я услышал, как за дверью кто-то сказал:
      - До свиданья, папа!
      Потом шаги простучали в коридоре, хлопнула входная дверь. Папа? Кто это был? Это с кем прощался и моей квартире? Может быть, со мной? Но я решительно не помнил... Очень любопытно...
      Со средним пальцем не было абсолютно никаких хлопот. Четкое движение ножниц - и линия среза здесь соперничать могла бы с мизинцем.
      Так же славно удался и указательный палец. И тут какое-то неприятное предчувствие заставило меня вздрогнуть. Предчувствие не обмануло. В тот самый момент, когда я был уже готов приступить к ответственному большому пальцу, дверь ванной распахнулась и какая-то женщина с порога закричала на меня:
      - Я ухожу! Я больше не могу!! Я хочу еще немного пожить нормально!..
      Она была, пожалуй, средних лет, в ее гневном лице было что-то знакомое. Я не успел ничего сказать ей, я даже не успел положить ножницы на полочку, как она резко повернулась и исчезла за дверью. Потом я услышал голоса, какой-то шум - кажется, выносили мебель. Это было ужасно: нет ничего хуже, чем шум, когда требуются сосредоточенность и внимательность.
      Тем не менее мне удалось довольно быстро и качественно закончить большой палец, и, внимательно осмотрев все, сделанное на левой руке, я остался весьма удовлетворен.
      Я не мог бы точно сказать, когда именно впервые услыхал звуки рояля. Кажется, это произошло сразу после того, как я переложил ножницы из правой руки в левую. Да-да, кто-то медленно выводил гаммы, хотя я точно помнил, что у меня нет рояля. С того момента музыка не прекращалась. И не только музыка!
      Теперь я часто слышал из-за двери самые разные звуки, причем они, по-видимому, шли даже не из комнат, а вообще откуда-то извне.
      Звуки то усиливались, то слабели - это были возгласы, топот ног, тарахтение трактора, гул толпы, гремели марши, раздавался плеск аплодисментов, шелест деревьев, завывание ветра... Прежде я этого не замечал, а теперь, возможно, где-то открылось окно, что-то другое случилось, во всяком случае, как плотно ни прикрывал я дверь ванной, как ни затыкал щель под дверью тряпкой - избавиться от шума я не мог.
      Ничего не оставалось, как приспосабливаться. Это было непросто, потому что, едва ухо привыкало к возгласам, тарахтению и аплодисментам и переставало их замечать, фортепьянные гаммы становились особенно раздражающими.
      Где-то между большим и указательным пальцами правой руки я впервые почувствовал боль в пояснице - сказалось постоянное напряжение спины. С этого времени я стал работать сидя. Сидел я на краю ванны, это было неудобно, но поясница так болела меньше. После указательного пальца снова пришлось прерваться - что-то случилось с моей матерью... А затем возник новый отвлекающий фактор - в доме появился ребенок. Плач слышался чуть ли не ежечасно. Зато прекратились гаммы - вместо них теперь звучали довольно сложные пьесы.
      Однажлы я совершенно отчетливо услыхал незнакомый мужской голос, который сказал: "Попроси его! В конце концов, это его внук!" А женский голос, тоже незнакомый, ответил: "На него нельзя оставить даже собаку!" Несомненно, в доме завелась собака. В дверь неоднократно скреблись, и часто раздавался звонкий лай.
      Трудности множились. К среднему пальцу ножницы сильно затупились и почти сплошь покрылись ржавчиной. Неизвестно отчего стали дрожать руки сперва мелкой, почти незаметной дрожью, а затем все сильнее. А ведь мне предстояло заняться безымянным пальцем правой руки - самым сложным из всех!
      Призвав всю свою волю и весь опыт, я приступил к делу. На рояле в этот момент превосходно играли Двенадцатую рапсодию Листа. Трудно было не слушать, тем более что слух мой обострился до чрезвычайности. Скорее всего, это было связано с тем, что к этому времени я уже полностью потерял зрение. Контролировать качество работы я мог теперь только ощупью. И, судя по всему, безымянный палец правой руки удался даже лучше своего левого собрата.
      Итак, оставался только мизинец правой руки - последний!
      И тут случилось непредвиденное - я уронил ножницы. Превозмогая боль в пояснице, которая стала теперь уже постоянной, я опустился на корточки и стал шарить руками по полу. Сквозь щели доносились звуки - шелест, детский смех, удары по мячу, плеск воды... Надо всем царил ноктюрн Шопена.
      И вот, когда я нащупал ножницы левой рукой, что-то острое кольнуло меня в грудь. И я почувствовал, что куда-то лечу...
      Потом меня несли... Я лежал строго и прямо. Левая рука сжимала ржавые ножницы - видимо, их пытались отобрать у меня, но не смогли.
      Если бы я мог еще чувствовать, я бы чувствовал удовлетворение: не каждому удается выполнить задуманное на девять десятых, как удалось мне.
      Если бы я мог еще слышать, я бы услышал, как ноктюрн Шопена перешел в какую-то другую мелодию.
      Кажется, в его же траурный марш.
      Субботний рассказ
      Мне тут сказали: "Вы, знаете, стали какой-то злой. Вот раньше вы добрее были, и сатира у вас была добрая, и юмор. А теперь все это не такое доброе. Нехорошо как-то получается, товарищ".
      Действительно, нехорошо. Сам чувствую. И поэтому пишу добрый рассказ. Все герои тут будут добрые. И конец жизнеутверждающий.
      Начать с того мужика. Он мало того что добрый был. Он еще был жутко везучий. Потому что вообще-то он уже замерзать стал. Он возле троллейбусной остановки в снегу лежал, и его уже слегка припорошило. Ну, люди, конечно, видели, но, конечно, внимания не обращали, потому что думали лежит, ну и лежит. Суббота.
      Но он все-таки жутко везучий был, потому что, на его счастье, мимо одна старушка шла. Она была добрая. Но только очень сгорбленная. И благодаря этому она услыхала, что тот мужик стонет.
      Она ему ласково и говорит:
      - Ну что, сынок, веселисся?
      А он ей говорит:
      - Сердце у меня. Вызовите "скорую", пожалуйста.
      Вот слово "пожалуйста" старушку так ошеломило, что она перекрестилась и попятилась.
      И тут - опять-таки на счастье этого мужика - мимо шли два добрых энтузиаста, которым всегда до всего есть дело.
      И они старушке говорят:
      - Что, бабка, он к тебе пристает?
      Она им говорит:
      - Он мне "пожалуйста" сказал.
      Они тоже удивились.
      - Ты скажи, - говорят, - до чего допился. А вот сейчас мы его в пикет!
      А старушка-то дальше пошла, думая, что, наверное, человек навеселился так с радости, потому что с чего ж еще?
      А мужику тем временем, видать, снова стало хуже, потому что он стонать даже уже перестал.
      Тут первый энтузиаст наклонился, носом посопел и второму говорит:
      - А запаха-то не чувствуется!
      А второй энтузиаст ему говорит:
      - Запаха не чувствуется - это потому, что мы с тобои сами от мороза слегка приняли. Вот у нас обоняние и притупилось.
      И они уже хотели его поднять, но, на счастье того мужика, мимо шел как раз его сосед по лестнице, увидел, что энтузиасты над кем-то хлопочут, и поближе подошел, чтобы принять участие. И он им говорит добрым голосом:
      - Ребята, я этого мужика знаю. Он на нашей лестнице живет. Он профессор.
      А энтузиасты ему:
      - Само собой! Как на тротуаре нарушать, так все профессора!
      А он им говорит:
      - Нет, ребята, он правда профессор. Только раньше он от этого дела всегда отказывался. Говорил, нельзя из-за сердца. А сам вон, значит, как - в одиночку. Вы, ребята, его в пикет зря не тащите, а по-хорошему прямо в вытрезвиловку.
      И сосед мужика, сказав такие слова, пошел своей дорогой, слегка покачиваясь.
      И тут как раз мимо проезжала машина с красным крестом, но не белая, а серая, которую в народе называют "хмелеуборочная", и энтузиасты ей махнули рукой, чтобы она остановилась. Но она не остановилась, потому что была уже полная. Тогда энтузиасты попытались мужика сами поднять, но не смогли.
      Первый энтузиаст говорит:
      - Он прямо как комод тяжелый. Давай-ка, может, нам кто подсобит.
      Но никто из прохожих не захотел помогать им тащить мужика, потому что - кому охота?
      И тогда первый энтузиаст говорит второму:
      - Я в пикет пойду, за подмогой, а ты тут оставайся. И он пошел, а второй остался.
      А мужик, видать, снова в себя пришел и даже приподнялся на локте. Тут-то его и увидала одна добрая женщина, с сумкой. Она с самого утра ходила, мужа искала своего, потому что он как ушел вчера с друзьями, так до сих пор и не пришел. И она этого мужика издали увидела и решила, что это ее муж, и к нему побежала, чтобы его трахнуть сумкой по голове. Но поближе подбежала, видит, что обозналась, и, на счастье этого мужика, не трахнула, а только закричала:
      - Вот ироды!
      А мужик ей говорит:
      - Плохо мне.
      А она ему:
      - Еще б тебе не плохо! Плохо ему!
      И дальше пошла - на поиски мужа.
      А мужик опять в снег лег.
      Тут энтузиасту, который его сторожил, одному стоять надоело, и он пошел своего друга искать, и мужик один остался лежать.
      Но лежал он уже вовсе недолго, так как, на его счастье, та старушка, которая его самая первая нашла, уже доковыляла до автомата и "скорую" все-таки вызвала, потому что ей все не давало покоя, что мужик ей сказал "пожалуйста". А за добро добром платят.
      И вот "скорая" приезжает, и врачи видят: мужик в снегу. Сперва-то они разозлились, потому что они тут ни при чем, это милиция должна таких собирать, но потом смотрят - тут другое дело. И они его взяли и увезли.
      Так все и кончилось по-хорошему. Только неизвестно, что с тем мужиком врачи сделали, чтоб он выжил. А то, что он выжил, - точно. Потому что, во-первых, врачи, конечно же, попались хорошие. Во-вторых, мужик очень уж везучий был. А в-третьих, рассказ обещан был добрый и должен иметь счастливый конец.
      Наш брат
      И в кого он у нас такой, я не знаю.
      Казалось бы, родной брат. Но совершенно ничего общего. То есть, конечно, мы с ним похожи. Я похож, и он похож. Но он похож больше. На меня посмотришь - еще надо подумать: может быть, да, а может быть, и нет. Тем более, у меня фамилия матери. А у него фамилия отца, и если у кого-то еще были сомнения, так он скажет фамилию, и все, уже никаких сомнений.
      И потом - кто так показывает паспорт? Я показываю так, что ничего не видно, я там палец держу. А он приходит - и отдает им в раскрытом виде. Он отдает, и они читают, и видят, что первое ощущение их не обмануло. Я ему сто раз говорил: "Не ходи с паспортом на почту. Скажи, забыл. Дай им партбилет". Так он мне устраивает скандал, кричит, что у меня много плюсов, но для него все перевешивает вот этот мой минус, что я ему такое говорю.
      Я ему говорю:
      - Ты на свои минусы посмотри!
      У него только в очках - минус пять. На каждое стекло. Вы бы видели эти очки. Он в них как Чернышевский. Только борода меньше, а нос больше. И еще у него минус - он не может пить. Вот ему говорят: "Пей!" Он говорит "Я не пью". И все, конечно, переглядываются, и правильно, потому что зачем этот вызов?
      Положим, я тоже не могу пить, но если надо, так надо. Если надо, я слава богу, и матам умею, и сморкаться пальцем научился. Не сразу, конечно, пару костюмов испортил, но сейчас уже получается прямо на тротуар.
      А этот, видите ли, не может на тротуар. Он даже слово "тротуар" по-человечески не может. Я ему сто раз говорил, сходи к логопеду. Или по крайней мере, молчи на букву "р". Тебе других букв мало? Зачем тебе надо, чтобы тебя слышали? Достаточно того, что тебя видят.
      Вот мы с ним едем в троллейбусе, и на остановке входят люди, и среди них один, на фоне которого остальные кажутся трезвыми. И конечно он говорит слова, которые не при дамах, но он орет их при дамах, которые спокойно себе едут и не обращают внимания, потому что они нормальные, и этот не первый и не последний. Но мой - ненормальный, он может не обращать внимания. Он к тому подскакивает и кричит:
      - Прекратите безобразничать!
      Он не соображает, что в этой фразе три "р".
      Он так это говорит, что все забывают про того, со словами, и смотрят только на моего сумасшедшего.
      И тот ему конечно, предлагает катиться, если тут не нравится. На что мой кричит, что ему тут прекрасно (еще два "р"!), и лезет в драку, и сколько мне стоит здоровья, чтобы достать его из милиции, тем более, что он даже не пил...
      Или как-то мы идем с ним и подходим к ларьку, где продаются газеты, и все нормальные люди покупают нормальные газеты, так этот подходит, и при всех просит этот журнал, где буквы идут в другую сторону. И хорошо что многие еще не знают всей правды, и думают, что это арабские.
      Я ему говорю:
      - Положи в портфель, дома почитаешь.
      Он говорит:
      - Это что, порнография?