В общем, ничего они, кроме рук дублерши, в тот день не сняли. И Коля сказал, что ему наплевать, но если они будут и дальше так работать, то смотреть этот фильм будут праправнуки.
      После этого подходит к нам Марк, артистку глазом сверлит и неприятным голосом заявляет:
      - Я надеюсь, Марина, вы понимаете, что сегодняшний съемочный день фактически пропал из-за вас. Как режиссер, я, Марина, считаю, что каждый артист имеет право на определенное число истерик. Так вот, Марина, вы учтите, что вы свои права уже исчерпали. Следующую истерику будете устраивать не мне, а дирекции студии. Вместе с вашим котом. И скажите спасибо, что у нас тут не Голливуд. Там за сорванную съемку с вас бы шкуру сняли и с вашего пошлого кота тоже.
      Я подумал, во-первых, неизвестно, кто тут пошлый, а во-вторых, слава богу, что у них не Голливуд.
      Но тут Марк вдруг засмеялся, артистку мою по щечке потрепал и говорит:
      - Маняша, я все понимаю, тебе трудно, роль трудная, я трудный, но я тебя прошу, чтоб завтра работала на всю катушку, ладно?
      И Марина моя дрожать перестала и заулыбалась, а этот Марк ужасный меня за ухом почесал и говорит:
      - А не то мы твоего котофея живьем сварим!
      Просто бездна юмора.
      И началась моя с ними жизнь.
      Официально я с артисточкой проживал, в ее комнате. Там чаще всего и спал, с ней вместе. Ну, спал - это, конечно, громко сказано. Чтоб ночью нормально спать, этого у них и в помине не было. В смысле сна у них скорее уж наш был режим, кошачий. Моя, например, натурально, как кошка, ночью часа в три вскакивает, сигарету в зубы и давай читать этот, как его, сценарий. Читает, потом вслух повторяет - репетирует. Поначалу я на это дело ошарашенно смотрел, потом попривык. Ну а потом и реагировать стал - как мне что не нравится, сейчас фыркну или хвостом по постели стукну, а то и вовсе отвернусь. Ну, она сразу - стоп. "Что, - говорит, Капа, плохо, да? Конечно, плохо, - говорит. - Наигрываю, как лошадь. Потому что я, Капа, дура, бездарь!.." И тут же реветь. Сидит, носом хлюпает. Потом высморкается, новую сигарету возьмет, выкурит, еще побормочет, порепетирует - и снова спать. А во сне-то, прямо несчастье, все дергается, вскрикивает... Лежу рядом, даже не злюсь, а думаю: "И чего это она себя так? Зачем эти страдания такие?"
      Потихоньку я с ними со всеми перезнакомился. И понял одно: на поправку тут рассчитывать не приходится. Потому что насчет еды у них еще хуже, чем насчет сна.
      У директора ихнего вообще диета была - он голодом лечился, чтоб похудеть, и каждый день он всем докладывал, сколько он не съел, чтоб, значит, все вокруг восхищались. Ну все и восхищались, кроме меня, конечно.
      Что касается остальных, то они не то чтобы вовсе не ели, но как-то все на ходу, урывками, и, главное, объедков у них никогда не оставалось. Женщины к нам обыкновенно хорошо относятся, особенно которые без детей. Но тут женская половина насчет харчей тоже была бесполезная, потому что питалась одними сигаретами.
      На нормального человека больше всех из них был похож Олег с седыми висками: он повадился каждый день обедать в нашем городском ресторане, хотя доброжелатели его отговаривали...
      Я, честно сказать, сперва думал, что они придуриваются. Я ж помнил, что когда тут в общежитии учащиеся жили, то стоял в коридоре большой холодильник, и они там всякие продукты держали. Как-то мы с Рыжим налет совершили на этот холодильник. Дверца там была слабая. И если мордой долго в щель тыкать, то дверца открывалась... А тут смотрю - нету холодильника с продуктами. Куда девался, думаю. Случайно обнаружил: в свою комнату оператор Коля входил, а я как раз по коридору мимо пробирался. И через дверь-то и увидел: стоит холодильник в Колиной комнате. Так, думаю. Нехорошо получается, братишки по разуму, неблагородно. В тот же день дождался, когда Коли не было, - и в форточку в комнату его и проник. Встал у холодильника на задние лапы, мордой в щелку потыкал - открылась дверца. Смотрю: забит холодильник! Стоят снизу доверху круглые железные банки. Большущие! У меня аж сердце екнуло: мне как-то раз из такой банки полковничиха целую селедку дала. Неописуемая вещь! Я ее целиком съел, с костями и хвостом... Ну, стал глядеть - нету ли тут открытой банки? Вижу, что вроде нет. Дай, думаю, на пол брошу - вдруг откроется. И сбросил. Во-первых, грохоту наделал - до смерти перепугался. Во-вторых, оказалось, что не открылись банки. А в-третьих, оказалось, что никакая это не банка с селедкой, а была в этих железных коробках кинопленка Шосткинской фабрики, абсолютно вещь несъедобная... Ну, натурально, когда Коля вернулся, он дикий учинил скандал - допрашивал всех, кто к нему в комнату входил. Все, конечно, отпирались, подозрение на меня пало. Хорошо, нашелся кто-то, сказал, что коту в холодильник в жизни не забраться...
      Снимали свое кино они обыкновенно днем. В основном на той самой лужайке. Но и ночью тоже ездили иногда - снимали в нашей городской гостинице. Я сперва сильно удивлялся: что хорошего можно снять в нашей городской гостинице? Совсем ведь гиблое место. Но потом узнал: оказывается, они там снимали дом призрения для бедных - и тогда перестал удивляться.
      Утром Марина моя вскакивала, первым делом, натурально, сигарету в зубы, меня - на руки, и мы садились в автобус и ехали. Приезжали, и ее начинали наряжать в разные наряды, причесывать и по-всякому мазать лицо, а я с ней рядом сидел, зевал, потому что ночью-то не высыпался. А потом она шла и становилась поблизости от этой черной штуки - от камеры. Иногда одна, а иногда еще со всякими другими артистами, которых откуда-то привозили на несколько дней, а потом увозили. Ее-то и Олега никуда не увозили, они все время тут жили, потому что они были главные исполнители. И когда начинали снимать, то есть орать друг на друга, ругаться и все такое, я забирался под стул или еще куда, где безопасно, и оттуда наблюдал. Ну и они все потихонечку ко мне тоже попривыкли. Я уже как бы ихним всеобщим талисманом сделался.
      - Ну что, Капа, - говорит Марк и на меня глядит. - Можно начинать?
      - Валяйте, - говорю. И поглубже под стул забираюсь.
      И так я много дней сидел под стулом и на это все глядел, и уже просто так мне, конечно, сидеть было скучно, очень уже хотелось принять посильное участие. Ну, пару раз я им шнуры какие-то запутал, пудру на себя опрокинул, микрофон как-то уронил. Потом вникать стал в самую суть процесса.
      Помню, как-то не понравилось мне, как Марина с Олегом играют. Вылез из-под стула, прямо к ним подхожу, задом перед камерой стал и хвост поднял, мол, "Стоп!".
      Директор как зашипит:
      - Ах ты мерзавец! Брысь!
      А Марк вдруг говорит:
      - Нет, не брысь! Не брысь, а правильно! Вся сцена коту под хвост!
      Когда шел дождь, они не снимали, а сидели в общежитии. Иногда в такие дни кто-нибудь в магазин бегал и в какой-нибудь комнате начинались возгласы "Со свиданьицем!". А Марк и Коля в такие дни злющие ходили, потому что им надо было солнце, чтобы снимать. Я в такие дни отсыпаюсь. Как-то вечером, дождик кончился, я во двор спустился. Только к сараю подошел из-за угла Рыжий.
      - Ты чего, - говорит, - во дворе не показываешься?
      - Некогда, - говорю. - Я теперь ихний талисман.
      - Чего-чего? - говорит.
      - Талисман. Это... ну, долго тебе объяснять. В общем, без меня они ничего не могут.
      - Колоссально, - говорит с завистью. - Ну, тогда вынеси чего-нибудь пожрать! У них небось навалом!
      - Ты что, - говорю. - Ни черта у них нету!
      - Врешь! - говорит. - Если жрать нечего, чего ж ты от них не отвалишь?
      Бездуховный он, в сущности, этот Рыжий! Только бы пожрать ему, да секс...
      Обыкновенно Марк с Колей после съемок шли в наш городской кинотеатр и просматривали материал. Мне жутко хотелось поглядеть, что это за материал такой, но только они никому с собой ходить не позволяли. Я однажды попытался проскочить, но не вышло. Я другой раз попробовал - тоже мимо, заметили меня. А на третий раз Марк ногой на меня топнул, все равно как полковник:
      - Тебе сказано - брысь отсюда! А то посмотришь - и сглазишь к чертям! Тем более завтра автор сценария смотрит.
      Это насчет автора он уже как-то больше не мне, я себе сказал, и по голосу я понял, что это не больно-то его радует.
      А на другой день, точно, объявился на площадке новый человек. Длинный, тощий, в очках, и бородка маленькая. Как он появился, Марк ему навстречу вышел, руку пожал, по спине похлопал и сказал, что он жутко рад, что тот приехал. Тут Коля на Марка поглядел и вздохнул. А длинный сказал Марку, что тоже жутко рад. И потом сказал, что он на площадке во время съемок посидит, если Марк не возражает. И Марк сказал опять, что он жутко рад, а Коля опять на него глянул и опять вздохнул. И длинному дали стул. Но он не сел, а пошел бродить по площадке и все трогать и со всеми здороваться, и с Мариной моей поздоровался, и она ему так улыбнулась, что он, наверное, чуть не ослеп, и он меня погладил, потом зацепился за какой-то кабель, чуть не упал, смахнул чей-то чемоданчик на землю, сказал: "Извините", тут же задел рукой стойку с прожектором - в общем, он мне понравился. А потом от начала и до конца съемок он просидел на стуле не шелохнувшись.
      А потом они пошли смотреть материал - уже втроем. И я видел, что Марина моя в тот день очень нервничала, и Олег тоже, хотя меньше, и они решили, что надо снять напряжение. Они дали подлой Наде денег, и та пошла в магазин, и, пока Марк с Колей и длинным были в кинотеатре, они втроем снимали напряжение. А я пошел к кинотеатру.
      Когда Марк, Коля и длинный человек вышли оттуда, я жутко испугался, потому что я в жизни не видел лица такого цвета, какое было у длинного. Хотя у Марка и у Коли тоже были интересные лица. Они вышли и даже не закурили. Они стояли молча и смотрели мимо друг друга.
      Потом вдруг длинный закричал на Марка:
      - Я ничего этого не писал! - И ткнул Марка пальцем в грудь.
      А Марк тоже его ткнул пальцем и закричал:
      - А я так вижу!
      И закричал, что он никогда не сомневался, что длинный ему вонзит нож в спину.
      А длинный закричал, что никому он ничего вонзать не будет, а снимет свою фамилию.
      А Марк закричал:
      - И снимай!
      А длинный закричал:
      - И сниму!
      И они вдвоем стали одновременно кричать друг на друга и махать руками, и я сидел под скамейкой и смотрел и думал, что они, наверное, подерутся, но они не подрались, потому что Коля, который стоял и молчал, на них глядел, вдруг сказал:
      - Ладно вам! Все равно худсовет все зарубит.
      И при слове "худсовет" Марк и длинный разом замолчали, перестали махать руками и задумались.
      И так молча они пошли в общежитие, а я шагал за ними следом и пытался сообразить: о чем это они? Какой нож? Какую фамилию? Откуда снять?
      А в общежитии их встретили Олег и Марина, которые к тому времени уже сняли, должно быть, свое напряжение, потому что Марина во все стороны шикарно улыбалась и спрашивала у длинного:
      - Ну! Сергей Александрович! Как вам материал? Скажите! Ну! Как я играю?
      И длинный на нее сквозь очки глядел, улыбался и бормотал:
      - Ну... интересно... И не ожидал... Что так интересно...
      Тоже не отличался правдивостью. Но зато Марина моя совершенно приободрилась, стала улыбаться уже вообще невероятно и сказала, что они теперь все должны вместе снять напряжение.
      И они пошли в нашу комнату и стали снимать напряжение, а я пошел спать в комнату к осветителям.
      И, засыпая, я опять думал, сколько же всего этих сумасшедших людей на свете? Вот еще один объявился - длинный с бородкой и с очками, который свалился откуда-то и теперь еще может ударить Марка ножом в спину, что очень досадно. Да еще этот, как его... Худсовет! Худсовет - он, должно быть, еще более сумасшедший, чем они все, раз они его так боятся. Страшный, как какой-нибудь сторожевой пес, с которым лучше не связываться...
      На следующий день бородатого человека уже не было - видно, сняв напряжение, он уехал, а все остальные остались. И с каждым днем теперь они становились все более нервными. Марина моя вообще мне каждую ночь истерики закатывала, что она угробила картину, что ее саму Марк угробил, а главное, Коля угробил, потому что специально снимает, чтоб она плохо выглядела... А выглядела она впрямь не очень - совсем худая сделалась и бледная... И Марк сделался бледный и уже подолгу орать не мог - только вскрикивал и тут же смолкал, безнадежно качая лохматой головой. И выходных они себе уже больше не устраивали, потому что ихний бархатный батька сказал, что они и так срывают все сроки и что из-за них вся студия под угрозой. И при этих его словах Марк ужасно съеживался. Так что выходных у них не было больше, только один раз съемки встали на два дня, потому что Олег очередной раз пообедал в нашем городском ресторане, а когда он через два дня поднялся с постели, у него был такой вид, что подлая Надя плакала.
      Я, натурально, не плакал, но подумал: ну зачем? Зачем он приехал в этот город и не кушает дома? Вот ведь у нас все нормальные люди едят дома. И полковник дома ест. А может, и правда, у них ни у кого дома нету ни у Олега, ни у Марка, ни у Марины? И у всех остальных?
      Но скоро настал день, когда я все понял.
      Я все же пробрался в зал, где Марк и Коля сидели, чтоб смотреть материал. Видно, они уже были все утомлены, бдительность притупилась, и они не заметили, как я прошмыгнул в зал, пробежал под креслами в первых рядах и там залег под креслом. И вот погас свет, и вспыхнул этот белый экран. И я понял.
      Я понял, зачем Олег отравился в нашем городском ресторане. Я понял, зачем моя Марина сделалась тощая и бледная. Я понял, зачем все эти люди каждый день орут друг на друга, бегают, суетятся, грузят свои ящики и коробки в автобусы, едут на лужайку, вынимают из автобусов свои коробки и ящики, раскладывают, сколачивают, подключают и зажигают, окуривают все вокруг дымом, ждут какого-то облака, потом ждут, чтоб оно поскорей ушло, замирают в абсолютной тишине, смотрят во все глаза на мою Марину и на седого Олега, которые по десять раз повторяют одно и то же перед этой самой черной штукой под названием "камера", и зачем Марк, который орет, что у него больное сердце, делает все, чтоб у него это сердце вообще лопнуло, и почему все эти люди, эти странные мужчины и женщины, которые питаются сигаретами и ходят в неглаженой одежде, вызывают зависть у жителей нашего города, хотя они-то сами живут в своих домах, где стоят холодильники с хорошими вкусными вещами, а не ходят в наш городской ресторан, запаха которого пугается даже такой тип, как Рыжий... Я понял, почему эти люди, постоянно жалующиеся, что в любом другом месте они имели бы куда больше, жили бы куда спокойнее, - почему они не отправляются в эти другие места.
      Я понял все. Это когда погас в зале нашего городского кинотеатра свет, а экран вспыхнул.
      И из-под кресла первого ряда я увидал вдруг прекрасную зеленую лужайку, и я узнал ту лужайку, где я много раз был, только она была во много раз прекраснее и зеленее, чем на самом деле, и на этой прекрасной лужайке появилась в длинном платье с кружевным зонтиком какая-то невозможной красоты женщина - и это была моя Марина, и это была не та сумасшедшая артисточка, которая будила меня по ночам, курила, ревела, бормотала, что она бездарь, и снова ревела и курила, а это была ослепительная Марина с такими глазами, каких не бывает даже у сиамских кошек... А потом навстречу Марине показался человек в белом костюме - и это был Олег, но не тот злой Олег, который орал на Марка и обещал уехать, потому что его предали, и не тот, который после нашего ресторана ходил по стеночке, держась за живот, и не тот, который как-то лез целоваться к моей артисточке в моем присутствии... Это был невероятный красавец, мужественный и благородный, как тигр, и тут он тоже поцеловал Марину, но я понял, что это был другой поцелуй, и даже зажмурился от восхищения... Не знаю, сколько времени длилось все это. Я съежился под креслом первого ряда и глядел и чувствовал, что из глаз моих закапали слезы... Да, я сидел и тихо рыдал. Я рыдал, ибо я понял теперь, для чего ведут они свою жизнь. Для того, чтоб сделать эту самую жизнь на куске белой материи во много раз красивее, чем она есть на самом деле...
      Когда зажегся свет в зале, Марк и Коля стали ругаться, но впервые я не слышал - о чем.
      Я не пошел в общежитие, мне хотелось излить кому-нибуль душу, мне хотелось ласки и понимания. Я бродил всю ночь. Под утро я встретил ту, беленькую с черными ушками... Я долго рассказывал ей о том, что видел. О том, что есть, оказывается, моменты, когда хотелось бы ненадолго стать человеком... Словом, долго я с ней делился своими эмоциями. Она на меня во все глаза смотрела, слушала. Потом говорит:
      - А давай, Гриша, сегодня на помойку вместе сходим, позавтракаем!
      У меня все внутри упало. Как дам ей по башке лапой!
      Удрала, дура! Еще крикнуть успела, чтоб я к ней больше не приставал. Ну и черт с тобой, думаю... И сижу, размышляю о жизни, мечтам предаюсь. А в общежитие, олух, не тороплюсь. А когда вернулся...
      Я увидел пустое общежитие.
      Я промчался по второму этажу - все комнаты были пусты, если не считать окурков. Я бросился обратно, скатился вниз по лестнице и пронесся по главной улице. И увидел, как за поворотом скрывается последний автобус - они называли его камер- вагон, - там возили ту самую черную штуку со стеклянным глазом.
      И я заплакал - второй раз за эти сутки. Я брел по улице, не замечая, что начался дождь.
      Я снова поднялся по лестнице на второй этаж, и на этот раз увидел холодильник - его вынесли обратно в коридор. Я ткнул мордой в шель - дверца открылась. В холодильнике было пусто, только на нижней полке лежал маленький кусочек колбасы. Я понял, что это они оставили мне.
      Я не стал есть. Я опять спустился вниз и сел на крыльцо. Ко мне подлетел захлебывающийся лаем Тузик. Я только глянул на него - он поджал хвост и попятился. Видно, я был страшен.
      Потом, когда дождь почти кончился, меня увидела полковничиха. Она взяла меня, мокрого и дрожащего, на руки, отнесла к себе. Когда пришел полковник, она сказала, что если он станет выгонять меня, то она уйдет со мной. И полковник замолк, и я понял, что из них двоих теперь полковник она. А потом я убежал во двор и встретил Рыжего, он понял, что я не в себе, и угостил валерьянкой, которую раздобыл где-то.
      - Со свиданьицем, - сказал я ему, выпил валерьянку, но не развеселился.
      А потом наступил вечер, стало темно. Я подошел к общежитию, где теперь не горели окна и было отвратительно тихо.
      Я поднял морду к небу. Первый раз в жизни я пожалел, что я не собака, - сейчас бы я завыл. Я долго сидел неподвижно и смотрел в темное небо. Я сидел и смотрел. Я сидел до тех пор, пока в меня не вошло чувство знания и решимости.
      И тогда я встал и пошел не оглядываясь.
      Было темно, но я-то, слава богу, видел как днем. Мои глаза были сухими. Я бы никогда не мог объяснить этого, но я знал, что не собьюсь с дороги...
      * * *
      В большом и шумном городе перед входом в известную киностудию сидел невероятно грязный, тощий и ободранный кот. Он сидел с утра до вечера уже несколько дней и смотрел на входящих и выходящих своими пронзительными зелеными глазами.
      Внезапно, заметив кого-то, он замер, затем стремглав кинулся вперед и молниеносным прыжком настиг входившую в дверь студии молодую, но уже популярную артистку. Артистка испуганно завизжала.
      Оказавшийся рядом дородный мужчина галантно отшвырнул кота прочь.
      - Совсем ополоумели коты паскудные, - заглядывая в глаза артистке, сказал он.
      - Я так испугалась! - сказала с чарующей улыбкой артистка. - Вообще я люблю кошек. У нас на съемках чудный кот жил. Капа. Красавец!
      И они прошли через турникет.
      Услышав такие слова, кот отряхнулся и сказал что-то, глядя вслед ушедшим.
      Но слова эти прозвучали для оказавшихся рядом обычным мяуканьем.
      II ЛЮДИ С ПОНЯТИЕМ
      * Нужная специальность
      * Симптомы
      * Древняя игра
      * Закон сосудов
      * Сто тысяч луидоров
      * Кстати о птицах
      * Экология
      * Место среди звезд
      * Появился Сидоров
      * Экскурсант
      * Сплошной Лелюш
      * Скрепки
      * Превращения Шляпникова
      * Заботы Сергея Антоновича
      * Голос
      * Синяя история
      * Шел по улице троллейбус
      * Под музыку Вивальди
      * Не может быть
      * Золотая пуговица
      * Девять десятых
      * Субботний рассказ
      * Наш брат
      * Счастливый
      * Чипполлино
      * Постскриптум
      * 1
      * 2
      * Сюжет
      * Везучая
      * Полным-полно рыжих
      * Дубов
      * Фиеста
      * Ступеньки
      * Случайные встречи
      * Сосед пропеллера
      * Что-то происходит
      * Оптимистическое
      * Начальство и народ
      * Одобрям-с!
      * Страшное дело
      * Двое смотрят телевизор
      * Хочется
      * "Сумашечий!.."
      * Веришь - не веришь
      * Репетиция
      * Львица
      * Практически - народ
      * Серое вещество
      * Тридцать шесть и шесть
      * Смешанные чувства
      Нужная специальность
      - Что-то сегодня народ не идет, - сказал Брикетов.
      - Жара, - ответил Супонин, обмахиваясь газетой.
      - Да, - сказал Брикетов. - Сто лет такого пекла не наблюдалось.
      - Больше, - скандал Супонин. - Мой папаша говорит, он триста лет такой жары не помнит.
      - На солнце процесс идет, - сказал Брикетов. - Протуберанцы.
      - Как ты сказал? - удивился Супонин.
      - Ну это вроде землетрясения, - объяснил Брикетов. - Только на солнце.
      - Понятно, - сказал Супонин. - Вот из-за этого солнца народ и не идет.
      - Вчера, говорят, десять человек от солнечного удара умерло, - сказал Брикетов. - Один даже писатель.
      - Я писателей очень уважаю, - признался Супонин.
      - Что ты! - подхватил Брикетов. - Не было бы писателей, значит, и книг бы не было.
      - Представить невозможно, - сказал Супонин. - Если хочешь знать, мое мнение такое, что книга - это источник знаний.
      - Вот и я говорю, - сказал Брикетов. - Помню, мне один рассказывал. "Всему, - говорит, - что у меня хорошего есть, я обязан книгам".
      - Конечно, - согласился Супонин. - Заработки у них хорошие. Но только у нас зря денег никому платить не будут.
      - Я тебе больше скажу, - проговорил Брикетов. - Некоторые считают, что писатели как люди работать не хотят, вот и пишут. А я так считаю, что нельзя зря людей охаивать. Ты сначала разберись, а потом уже охаивай. Верно?
      - Верно, - сказал Супонин. - У писателей тоже работы много. Сперва все на бумаге написать, потом ошибки исправить, потом на машинке напечатать. Только успевай поворачиваться.
      - Не каждый может.
      - Конечно, - сказал Супонин. - Потом ты учти: если бы не писатели, что бы люди читали? Вот что бы ты читал?
      - Ничего, - уверенно сказал Брикетов. - А так я "Следы на снегу" читаю. Интересно.
      - Да, - сказал Супонин. - Мне тоже понравилось. А еще в прошлом году я Гюго читал. "Красное и черное". Тоже хорошая вещь.
      - Еще бы, - сказал Брикетов. - Англичане хорошо пишут.
      - В общем, чего говорить, - сказал Супонин. - Писатель - нужная специальность.
      - Без книг нам с тобой тут и делать нечего было бы, - вздохнул Брикетов. - Это, Коля, наш хлеб.
      - Кстати, - сказал Супонин, - на обед пора закрываться.
      - Точно, - сказал Брикетов, посмотрев на часы. - Пора. Тем более нет никого.
      - Как бы нам с тобой сегодня черепушку не нажгло, - сказал Супонин, закрывая на ключ дверь, где красовалась надпись: "Прием вторсырья".
      Симптомы
      Дверь кабинета с табличкой "Терапевт" открылась, вышел мужчина и сказал:
      - Заходите, следующий.
      Он ушел. Девушка, сидевшая рядом с Супониным, встала и вошла в кабинет. Дверь закрылась.
      - Медицина, - сказал Супонин, - уже до всего дошла.
      - Ага, - кивнул Брикетов, - уже до всего.
      - Вот ты бы хотел врачом быть? - спросил Супонин.
      - Я бы, Коля, - сказал Брикетов, - очень хотел быть врачом. Потому что это самое благородное дело - кого-нибудь лечить.
      - Я бы тоже мечтал быть врачом, - сказал Супонин. - Вот сидишь ты в своем кабинете, к тебе больной приходит. Ты ему температуру смерил - и он уже здоровый уходит.
      - В Австралии одному чудаку сердце пересадили, - рассказал Брикетов. - У него самого уже еле стукало, а там в это время как раз помер один банкир. Помер он от желудка, а сердце у него было здоровое. И тому чудаку его сердце пришили.
      - Да, - сказал Супонин. - Только это не в Австралии было. Это было в другой стране. Вроде в Парагвае.
      - Не в этом дело, Коля, - сказал Брикетов. - Главное в том, что медицина уже взобралась на самую вершину.
      - Это-то конечно, - согласился Супонин. - Вот у моей свояченицы в прошлом году на спине жировик образовался. Так его в два счета вырезали.
      - Что делается! - сказал Брикетов.
      - Это еще что, - продолжил Супонин. - Врачи уже детей в колбе выращивать могут.
      - Иди ты!
      - Я тебе говорю. Только, конечно, не каждый это себе может позволить. Большие деньги нужны.
      - Колбы, наверное, дорогие, - сказал Брикетов.
      - И колбы, и вообще весь материал, - ответил Супонин. - Это только миллионеры могут себе позволить. Приходит он, вынимает миллион и, пожалуйста, получает из колбы мальчика.
      - Хорошо, - вздохнул Брикетов. - А девочку могут образовать?
      - Пожалуйста, - сказал Супонии. - Восемьсот тысяч.
      - Тоже недешево, - прикинул Брикетов. - А как же у нас? У нас миллионеров нету.
      - У нас - не знаю, - сказал Супонин. - Наверное, бесплатно.
      - Да. - сказал Брикетов. - Хорошее изобретение.
      - Конечно, - сказал Супонин. - Теперь врачи могут любому помочь.
      - Это их святой долг, - сказал Брикетов. - Они за это деньги получают.
      Открылась дверь кабинета. Вышла девушка.
      - Следующий, - сказала она.
      Супонин встал и пошел в кабинет.
      Брикетов принялся разглядывать повешенный на стенку плакат про кишечных микробов. Он не успел все хорошенько рассмотреть, потому что из кабинета вышел Супонин.
      - Ну? - спросил Брикетов.
      - Плохо, - сказал Супонин.
      - Температуру смерила? - спросил Брикетов.
      - Нет, - сказал Супонин. - Она сказала, что ей запах не нравится. Я говорю: "Доктор, я у друга на рождении был".
      - А она что? - спросил Брикетов.
      - А ничего, - сказал Супонин. - Говорит, пришел не по адресу.
      - Да, - сказал Брикетов, - совсем дошла медицина. Людям вон сердце пришивают, а ей бюллетеня жалко. "Не по адресу"! Ну и черт с ней!
      - Правильно! - сказал Супонин. - Не заплачем.
      Оба вышли на улицу и, посовещавшись, направились к зубной поликлинике.
      Древняя игра
      - Двери закрываются, - просипел вагонный динамик.
      Электричка пошла.
      - Поехали, - сказал Брикетов, глядя в окно. - На лоно природы.
      Супонин кивнул и стал разворачивать эскимо.
      Брикетов тоже развернул мороженое.
      - Ты сыграть-то взял? - спросил Супонин. - Почти час ехать.
      - Взял, - сказал Брикетов. - В сумке лежит.
      Супонин поднял голову и поглядел на металлическую полку над окном, где стояла сумка. Из сумки торчал край деревянной шахматной доски. Потом он опустил голову и откусил от мороженого.
      Некоторое время оба смотрели в окно.
      - И все-таки я его не одобряю, - вздохнул Брикетов. - Не одобряю.
      - Кого? - спросил Супонин.
      - Фишера, - пояснил Брикетов. - Совсем уже зарвался Бобби.
      - А-а, - сказал Супонин. - Бобби-то, точно, зарвался. Он, я слыхал, за каждую партию миллион требует. Это если белыми играть, а если черными, то еще больше. Десять партий сыграть - вот и десять миллионов. И все в валюте.
      - Это само собой, - сказал Брикетов, комкая бумажку от эскимо и пряча ее под сиденье. - Но не в этом дело. Он, Коля, в дебютной теории отстал, потому что не следит за новинками, вот он до чего зазнался.
      - Не может быть, чтобы в дебютной, - сказал Супонин с сомнением. Неужели до этого дошло дело?
      - Ты что ж, мне не веришь? - спросил Брикетов. - Ведь ты пойми, Коля, ведь дебют - это ж самое начало. А уж как начал, так и кончил.
      - Это точно, - сказал Супонин, выбрасывая свою бумажку в окно. - Кончил дело - гуляй смело.
      - А знаешь ты, сколько на свете всевозможных дебютов? - спросил Брикетов. - Их тыщи. Всяких там испанских гамбитов.
      - Я королевский гамбит знаю, - сказал Супонин. - Пешкой от королевы.
      - Королевы нету, - сказал Брикетов. - Королева - это ферзь. А тура это ладья.
      - Ну да, - согласился Супонин. - Ладья - это тура, а офицер - это слон.
      - Ну что, - спросил Брикетов, - сыграем?
      - Давай доставай, - сказал Супонин. - А то не успеем оглянуться приедем.
      Брикетов снял с полки сумку и достал шахматную доску.
      - Прямо на коленях? - спросил он, раскрывая доску-коробку.
      - А где же? - сказал Супонин, глядя на действия Брикетова.
      - Жаль, третьего нет, - сказал Брикетов.
      - Будний день, - сказал Супонин, оглядывая почти пустой вагон.
      - Пики - козыри! - объявил Брикетов, кончив сдавать. - Я хожу, у меня шестерка.
      - Ходи! - сказал Супонин, разворачивая карты веером. - Это тебе не "е-два е-три"!
      На черно-белую доску шлепнулась первая карта.
      Электричка подъезжала к первой остановке.
      Закон сосудов
      - Дела! - сказал Супонин, складывая газету. - Дела-а! Слышь, физики новую частицу нашли!
      - Иди ты! - обрадовался Брикетов.
      - Вот если хочешь знать, кого я по-настоящему уважаю, - сказал Супонин, - так это я тебе скажу кого.
      - Мясников? - предположил Брикетов.
      - Это-то да, - сказал Супонин. - Это само собой. А помимо мясников я еще уважаю научных деятелей, в том числе и ученых. Математиков там, химиков, физиков...
      - Физика - это да! - сказал Брикетов. - Физика - это... - он поискал слова, - царица полей!
      - Царица полей - это пехота, - возразил Супонин. - И еще кукуруза. А физика - это царица наук. Я это прочитал в журнале "Наука и жизнь".