Поэтому - не бояться разоблачений. Бойся не бойся, все равно разоблачат. Даже если ты сидишь дома, на диете, и ни о чем таком и подумать не можешь без болей в пояснице, все равно найдутся свидетели! Они видели тебя с ней в ресторане, и вы оба хлестали коньяк, причем она с голой спиной.
      Это настолько чудовищная клевета, что глупо даже оправдываться, тем более она была не с голой спиной, а в кофточке.
      Но уж если твоей все стало известно, надо ставить перед ней вопрос ребром: верит она тебе или не верит?
      Скажет: "Не верю!" - значит, она умней, чем ты думал, больше вопросов не задавай, молчи. Скажет: "Верю!" - тогда о чем вообще говорить?
      ...И вот так ты рассуждаешь и так действуешь.
      Но время идет.
      И вот тебя все больше выбирают не те, кто хочется, а те, кто не может выбрать что-нибудь получше. Потому что с течением времени у тебя возрастают запросы, но выпадают волосы.
      И наступает момент, когда тебя перестают выбирать вообще.
      И тогда остается одно: бегом бежать туда, откуда до этого все время убегал. И дай Бог, чтобы тебя там еще кто-то ждал.
      Или хотя бы чуть раньше тебя вернулся...
      Репетиция
      (Зарисовка с натуры)
      Р е ж и с с е р. Так. Ну, давайте начнем. Прошлый раз мы с вами продвинулись, сегодня закрепим, да?
      А к т е р. Да.
      Р е ж и с с е р. Значит, с самого начала, да? В хорошем настроении. Соберитесь. Давайте.
      А к т е р.
      Мой дядя самых честных правил,
      Когда не в шутку занемог,
      Он уважать себя заставил
      И лучше выдумать не мог...
      Р е ж и с с е р. Стоп. Так, очень хорошо. Очень хорошо, но надо чуточку уточнить. Вот вы читаете: "...и лучше выдумать не мог". Вы это читаете так, что я могу понять, что он лучше просто не мог выдумать. А ведь он не просто не мог. Он мог, но не хотел! В этом же вся его трагедия как дяди! Что там было выдумывать, когда он уже занемог? Поняли мою мысль? Давайте!
      А к т е р.
      Мой дядя самых честных правил,
      Когда не в шутку занемог,
      Он уважать себя заставил
      И лучше...
      Р е ж и с с е р. Стоп! Стоп! Вот здесь. Давайте подумаем: может быть, то, что он уважать заставил, это как-то более иронично? Вот думайте вместе со мной! Думаете? Хорошо. Ирония в чем? В том, что дядя-то вроде совсем уже занемог, так? Занемог, занедужил, захворал... Сам хворает, а уважения требует! Тонко, да? Поэтому и читать это надо тоже тонко, так, чтобы токи побежали не от вас к зрителям, а в обратном направлении! Ясно, да? Давайте.
      А к т е р. Мой дядя самых честных пра...
      Р е ж и с с е р. Стоп! Вот! Вот сейчас я понял! Вы тоже поняли, да? Мы же читаем как? Мы читаем впрямую - "мой дядя". Тут может возникнуть ощущение, что это наш с вами дядя! Это получается лобово! А у автора тут что заложено? У него заложено, что дядя - это, может быть, вовсе и не дядя! То есть дядя, но совсем не мой! Понимаете? Тут надо брать более общо! Обобщите мне дядю... Может быть, бровью как-то повести! Нет, лучше левой - это тоньше! Давайте!
      А к т е р. Мой дядя самых чест...
      Р е ж и с с е р. Ага! Чувствуете? Уже гораздо ближе! Но не к тому! Потому что сейчас вы мне что делаете? Вы мне сопоставляете! А надо противопоставлять! Разницу чувствуете? Надо, чтоб я вдруг ощутил: вон дядя... Он где-то там, далеко... Он там, а мы как бы кричим ему: "Ого-го-го-го! Дя-дя-я!.." Понимаете? Тогда тут возникает конфликт между вами и дядей! Причем это контраст тонкий! Не так чтоб уж прямо черно-белое... А так - сине-зеленое где-то... Понимаете? Давайте.
      А к т е р. Мой...
      Р е ж и с с е р. Хорошо!
      А к т е р. ...дядя...
      Р е ж и с с е р. Хорошо!
      А к т е р. ...самых...
      Р е ж и с с е р. Стоп. Хорошо. Но уже лучше. Тут вы меня где-то уже зацепили. Но я вам скажу, чего тут еще нет. Тут у нас еще нет вас. Дядя уже где-то есть! А где вы? Я же должен видеть дядю через вас. Понимаете? То есть видеть вас с вашим отношением к не вашему дяде! Который как бы занемог и заставил уважать... и как там дальше у автора... У вас такой вид, как будто вы где-то не понимаете?
      А к т е р. Где-то да...
      Р е ж и с с е р. Вот!!! Вот наконец! Вот же главное! Ведь когда есть понимание, тогда нет чего? Нет искусства! Понимаете? В искусстве надо где-то не-допонимать! То есть понимать, но не до конца! Чтобы оставалось еще место! Тут главное - чувство меры, то есть насколько именно мы сегодня должны недопонимать! Как только вы это схватите, у вас все возникнет! Нет, определенно мы сделали шаг, мы продвинулись, мы сегодня тронулись где-то, да?
      А к т е р. Где-то да...
      Р е ж и с с е р. Да-да, хорошо. Тут, конечно, предстоит еще поработать с автором, - текст пока сыроват... Но не все сразу. В искусстве нельзя спешить!..
      Львица
      Кто кузнец женского счастья?
      Сама!
      А почему так много несчастливых кузнецов?
      Слишком суетились у наковальни. Хватали, не глядя, что берут. "Ах, ох, он такой!.." Потом: "Ай, ой, он такой..."
      А счастье - не железо. Станешь ковать, пока горячо, - потом обожжешься. Счастье выждать надо. Выследить, подстеречь. Как львица на охоте: залечь в зарослях, за холмом. Вон их сколько! Идут по саванне - на водопой... Приглядеться, принюхаться, выбрать. Зайти с подветренной стороны - чтоб не учуял. И - р-раз! Отбить от стада - и прыжком ему на хребет! Он понять ничего не успел - уже в когтях!.. Главное - не прошляпить с выбором хребта. И брать сразу. В смысле брать такого, чтоб тебе все сразу дал.
      Тот летчик... Я его только увидела - поняла: надо брать! Когда мужчина имеет дело со стратосферой, то потом женщина это чувствует. Он даже не пытался спастись - он признался сам. Он взял меня за руку и сказал: "Я хочу сказать вам главное. Главное - это дозаправка в воздухе". Он сказал: "Мы полетим по жизни вместе. То есть летать буду я, а вы - вы будете мой заправщик на земле". Я уже совсем было вцепилась в него, но тут он сказал: "Сначала вы полетите со мной на Север. Пока там у меня ничего нет - только романтика. Но потом мы вместе построим наше счастье, и вы у меня будете кататься как сыр в масле". Я подумала: да, это будет романтика - кататься как кусок сыра среди белых медведей. И еще ждать, пока он даже это счастье мне построит!.. И я спрятала когти - это был не тот хребет. Пока будешь с таким строить счастье от самой один хребет останется... Я бросила этого небесного тихохода на добычу другим заправщицам - и снова скрылась в зарослях.
      Вокруг в саванне было полно дичи, но вся она была какая-то мелкая. Пока из-за горизонта не показался тот штурман.
      Это была добыча почище стратосферщика! Тот летал вдоль границы, а этот - за!.. И не летал, а плавал. Когда мужчина так долго ходит в тропиках, то потом женщина это чувствует... Он сам шел мне в когти. Он сказал: "Как только я вас увидел, я понял, как я люблю свой танкер". Он сказал: "Со мной все просто. Восемь месяцев я там - четыре здесь. Четыре месяца мои, восемь - ваши, но чтоб я ничего не знал. Все, на что у вас хватит фантазии, я вам куплю там, а если у вас разыграется юмор - купим здесь". Он сказал: "Вы будете мой якорь в дальневосточном порту. И пока меня не съедят акулы, вы будете как за каменной стеной!" Я подумала, это тоже очень романтично: четыре месяца - его, а восемь сидеть за каменной стеной на Дальнем Востоке на якорной цепи!.. И волноваться: а вдруг его никогда не съедят акулы? Нет! Прыгать ради этого хребта за Уральский хребет было глупо. Я фыркнула и залегла за холмами. Дичи в саванне стало куда меньше, но все же я учуяла...
      Едва тот геолог выскочил из зарослей, я задрожала! Когда мужчина так долго общается только с полезными ископаемыми, то потом женщина это чувствует. Он подарил мне кусок породы. Потом сказал: "Пять лет вы ждете меня из тайги, а потом будете как у Христа за пазухой". Я сказала: "Давайте наоборот: сперва я пять лет за пазухой, потом можете идти в тайгу". Он что-то курлыкал мне вслед, но я уже снова ждала в засаде. Саванна совсем опустела, но я ждала. Хотела дождаться такого, чтобы дал все сразу! Как-то раз мимо пронесся один, я почуяла: этот мог бы дать все и сразу! Но за ним уже мчались другие, чтобы решить, как дать ему: с конфискацией или без...
      И я снова - ждала и выбирала. Выбирала и ждала. Выбирать теперь стало проще. В саванне их стало меньше. Практически их был один. Я поняла: пора! Пора ковать счастье. Я прыгнула - р-раз! Он даже не заметил! Я прыгнула снова. Потом - еще! Прыгала, прыгала... Так с тех пор и прыгаю вокруг него на задних лапках. Вдруг уйдет?! В саванне-то моей больше никого...
      Практически - народ
      Я, товарищи, рад нашей встрече. Такие встречи нас с вами сплачивают. И на таких встречах думается о многом, прежде всего о венике. Из легенды, когда помирал отец и вызвал к себе сыновей, сломал перед каждым отдельный прутик от веника, потом сложил прутики вместе - и веник уже не сломался. И мы, товарищи, сейчас, как никогда, должны сплочаться, чтоб быть вот таким легендарным веником.
      Вместе с тем мы слышим такие разговоры, что у нас тут трещины, что какие-то разрывы, что между прутиками конфликты, что одни - толще, другие - тоньше. Что, мол, у кого-то тут есть какие-то привилегии. Что можно сказать, товарищи? Мне тут правильно подсказывают: это хуже обмана. Это юмор. У нас тут у всех одна привилегия: быть в первых рядах. И все отдавать: все знания, весь опыт, весь ум отдавать, всю честь, всю совесть нашей эпохи - все отдавать людям, народу практически.
      Ведь бывает обидно, ведь буквально не спишь, не ешь, ну практически не ешь - решаешь вопросы. Ведь все время вопросы, и надо эти вопросы решать, все время мотаешься с вопросами - то в исполком, то опять в исполком, то по вопросам исполкома. Причем машин не хватает. И это напрасно думают, что у нас все разъезжают в черных "Волгах". Вот мне тут подсказывают, инструктор Сидоренкова до сих пор ездит в серой. И хотя она требовала, мы ей твердо сказали, чтоб не надеялась до конца года. А наш "рафик" мы вообще отдали детскому саду, тем более он без двигателя, чтоб развивалась у детей смекалка. То есть трудности есть, товарищи, но мы не жалуемся, мы боремся.
      Так же и по вопросу телефонов. Якобы весь аппарат себе поставил вне очереди. Да, товарищи. Мы были вынуждены пойти на эту крутую меру. Почему? Мне тут правильно подсказывают: потому что, если нет телефона, невозможно же звонить! А аппарат должен из любого места, где бы ни сидел в кабинете, в машине, на кухне, на другой точке, - прямо оттуда снять трубку, выяснить, как вопросы решаются, как другие вопросы. Телефон это не дает оторваться от людей, от народа практически.
      Теперь по вопросу якобы привилегий по вопросу лекарств. Мне тут подсказывают, товарищи: вопроса такого нет. Мы можем предъявить рецепты: нам прописывают от того же, от чего и трудящимся. Причем зачастую то, что у нас не апробировано, а прямо из-за рубежа. Но мы идем на этот риск. Кто-то должен рисковать. И в поликлинике, товарищи, ничего особенного нет - обычная аппаратура для аппарата. Кто хочет, может посмотреть. Вот мне тут, правда, подсказывают, что там милиционер. Вот это безобразие, товарищи. Это мы поставим вопрос что он там стоит? В форме?.. Но ни о каких привилегиях речи быть не может категорически. Например, инструктор Сидоренкова хотела недавно пройти на анализ раньше жены второго. Мы ее одернули. Мы ей прямо сказали: скромнее надо быть, товарищ Сидоренкова. Учитесь демократии!
      Теперь другой вопрос, товарищи. Якобы имеются привилегии по вопросу якобы пайков специально для аппарата. Да, товарищи, тут мы должны откровенно признать: болтовня такая идет. Мол, якобы в этих пайках что-то такое особенное. Это неосведомленность, товарищи. Ничего особенного там нет. Все, что всегда. И ведь, товарищи, в чем смысл пайков? В том, чтобы уменьшить очереди. Очереди - это наш позор, товарищи. И здесь мы настроены бескомпромиссно: аппарат в очередях не стоит. Это вклад в нашу общую борьбу.
      Так же как по вопросу культуры. Ведь ходят слухи, что, мол, в театр невозможно попасть, что якобы мы для аппарата бронируем чуть ли не весь зал. Это хуже юмора, товарищи, это слепота. Вы вдумайтесь сами, товарищи: откуда у нас в аппарате столько любителей театра? Вот мне тут подсказывают, мы бронируем только партер. И не для себя, товарищи, а, как правило, для заезжего аппарата из городов-побратимов.
      Что касается по вопросу якобы брони на авиабилеты, надо признать, факты есть. Но мы решительно боремся, товарищи. Так, недавно, инструктор Сидоренкова обратилась, чтобы забронировать ей билеты на Сочи для семьи в командировку - двадцать семь билетов. Мы ей на аппарате прямо сказали, товарищи: надо скромнее быть, товарищ Сидоренкова. Никаких привилегий восемнадцать мест, и ни одного больше. Остальных членов семьи командируем через исполком. Иначе у нас тут начнутся конфликты, чего мы не можем.
      Как и в вопросе обслуживания. Нас пытаются столкнуть: мол, почему аппарат на вокзале идет через зал, где мягкая мебель и вентилятор, а люди в общем зале, многие на полу, а туалет не работает, хотя запах есть. Что ж, давайте по диалектике, товарищи. А если бы при этом еще и аппарат вышел бы из депутатского зала и лег на пол в общем? Это сколько бы на полу прибавилось? И первый на полу, и второй, и общий отдел, и инструктора вплоть до Сидоренковой. При той же мощности туалета. Нет, товарищи, это мы только навредили бы этому вопросу, людям бы навредили, народу практически, среди которого женщины, дети.
      Вот, кстати, по вопросу детей. Мол, почему это только дети аппарата поступают в тот институт? Скажу прямо, товарищи: нас это тоже - интересует. Мы должны с этого института строго спросить: почему они только наших детей принимают? В чем дело? Вот мне тут подсказывают, они уже прислали ответ. Что у них все решают знания. Так что они сами знают, кого принимать. Это в духе гласности, товарищи! Тут нам ставят другой вопрос: почему дети аппарата и работать устраиваются в аппарат? Что можно сказать на это? Мне тут подсказывают: мы - за трудовые династии, товарищи. Например, дед уголь добывал, отец добывал, теперь внук добывает. Дед пилил или, скажем, варил, потом отец варил, теперь вся семья варит постоянно. Здесь то же самое, товарищи. Например, мать - инструктор Сидоренкова, дочь - инструктор Сидоренкова, внучка будет тоже инструктор Сидоренкова.
      А вообще, товарищи, для сплочения нам надо чаще встречаться, ходить друг к другу в гости, мы - к вам, вы - к нам. Мне вот тут, правда, подсказывают, не всех могут пустить, там милиционер. Это безобразие! Мы поставим вопрос - что он там стоит, без формы? Это дезориентирует.
      Но это частности, товарищи, а в целом мы еще раз убедились сегодня, что мы с вами вместе, и пока вы, товарищи, будете с нами, как прутик с прутиком, нас не переломить, как тот легендарный веник. Вот мне тут еще подсказывают, товарищи: до новых встреч с вами, с людьми, с народом практически!..
      Серое вещество
      Самое светлое на свете - серое вещество. Если взять у людей мозговые извилины только одного полушария - скажем, восточного, - то получится расстояние от Земли до Меркурия. И приятно сознавать, что на этом пути есть и мои сантиметры. И миллиметры жены. Потому что один Эйнштейн погоду не делает. Конечно, у него бы набралось километров на сто. Ну, кое-что добавили бы Лев Толстой, Ломоносов и Штирлиц. А все остальные это трудовые трудящиеся: я, Сидоров, Анна Петровна, хотя ее вообще-то надо из общего расстояния вычитать. Но дело не в ней, а в том, повторяю, что одни Ломоносовы погоду не делают.
      Они, само собой, все на свете изобретают и открывают. Они открывают, а мы иногда толком и закрыть-то не можем. Потому что использовать великие изобретения - это тоже требует достаточно серого вещества.
      Взять электричество. Помните, в прошлые века - топором брились, при лучине писали. А что хорошего можно написать при лучине? В крайнем случае: "Евгения Онегина". Кандидатской не напишешь. Лифт не работает, да и куда на нем ехать, если телевизор не во что включить? В общем, жизнь впотьмах.
      И тут у человечества рождается гений. Ну, скажем, Михаил Фарадей. И он изобретает электричество и говорит широким массам: нате, пользуйтесь! И массы ему отвечают: спасибо, Миша. И пользуются!
      Люстры горят, телефоны звонят, троллейбусы бегают, а под Новый год по заявкам телезрителей первомайский "Огонек" повторяют.
      И народ не успокаивается, думает, что бы такое еще выдумать. И я тоже не могу успокоиться. Потому что за все эти блага стоит у меня в коридоре черный ящичек, и колесико в нем как психованное крутится, и цифирки мелькают. А заработная плата у меня, между прочим, по моему труду! То есть, вы понимаете...
      И вот, хоть я и не Фарадой, но серое вещество у меня найти можно, только оно от обиды уже не серое, а черное. И оно у меня берется за электричество и применяет правило буравчика, и вот у меня счетчик уже крутится не туда, а оттуда.
      И через неделю уже не я должен государству, а оно мне.
      Но я ему все долги прощаю, я не крохобор.
      Пойдем в наших рассуждениях дальше, а для этого вернемся назад, в мои лучшие годы, когда волос на голове у меня еще было больше, чем вставных зубов. Как выглядел тогда я, человек с большой буквы (не буду говорить с какой, она неприличная)? Выглядел я тогда очень естественно, потому что ходил во всем натуральном: в чесуче, велюре и кирзе. Такой элегантный силуэт, что, когда я на улицу выходил, птицы с деревьев замертво падали. То есть при взгляде на меня одинокие женщины сходили с ума - начинали звать милицию.
      Ну тут появляется очередной гений, какой-нибудь Менделеев, и изобретает синтетику, и говорит: нате, пользуйтесь! И мы говорим: спасибо, Дима, давай!
      И вот уже на мне сплошной лавсан и кримплен, а куда не надеть кримплена, там капрон. И я уже лен не сею, хлопок не жну, овец не стригу, разве что целиком шкуру сдираю, на дубленки. То есть льются на меня чудеса химии, а какие не на меня, те выливаются в речку. Чтоб рыбки тоже поняли, что такое серое вещество. А если они этого не поймут, то я им помогу. Потому что за трудовую неделю это самое серое вещество у меня слежалось. И ему необходим активный отдых, проблема которого уже давно решена.
      И я беру рюкзак, надеваю его на спину моего друга Сидорова, а сам несу снасти для рыбалки. И мы приезжаем в заповедный уголок, куда не ступала еще нога человека, а только моя и Сидорова. И мы сидим и любуемся на эту благодать. А потом мы берем наши снасти, и говорим спасибо тому гению, который их изобрел, и забрасываем снасти в воду, и этот динамит взрывается. И та рыба, которая уплыла от химии, всплывает к нам. И потом мы достанем из рюкзачка закуску и чего ее запить, споем песенку у костерка...
      А назавтра в лес пионеры придут, костерок наш с помощью вертолетов потушат, консервные баночки за нами подберут, в металлолом сдадут, из них потом тепловоз построят...
      А мы с Сидоровым уже на работе сидим, с просветленным серым веществом. Ждем, когда новый гений объявится, измыслит что-нибудь великое и скажет нам с Сидоровым: нате, ребята, пользуйтесь!
      И мы возьмем!
      Тридцать шесть и шесть
      - Врача вызывали?
      - Здравствуйте, доктор, проходите, пожалуйста.
      - Где больной?
      - Я...
      - Ой, как хорошо!
      - Что-о?
      - Примета! Если первый больной мужчина - это к счастью!
      - Так я ваш первый...
      - Ну да! Я так рада!
      - Я тоже...
      - Так. На что жалуемся?
      - Что-то в боку болит. В правом, вот тут.
      - Сердце.
      - Сердце же слева!
      - Что? Ах, да... Мы проходили. Сердце с той стороны, где часы... Температуру мерили?
      - Температуры нет.
      - Как нет? Что - ноль?
      - Почему? Тридцать шесть и шесть!
      - Ну! Выше нуля. Повышенная!
      - А я всегда думал, что нормальная.
      - Что вы с врачом спорите?.. И потом, если все нормально, зачем вызывать?
      - Так в боку-то болит.
      - В боку... Плохо. Может, вас укусил кто?
      - Кто?!
      - Клопов у вас нет? У нас на старой квартире были, так, знаете...
      - Никого у меня нет! И потом - болит-то внутри...
      - Внутри!? Интересно, что там у вас.
      - Может, вы меня послушаете?
      - Конечно. Я вас слушаю.
      - Нет, я имею в виду стетоскопом. Знаете, такая штука, с трубочками?
      - С трубочками? А! Конечно, это мы проходили... Вон он, в сумке... Ну-ка... Ой! Тикает что-то... Тук-тук, тук-тук... Как интересно! Прелесть!..
      - Прелесть-то прелесть, а в боку-то болит.
      - Болит - это плохо... Что же у нас там болит?
      - Может, печень?
      - А что, вполне!
      - Но, говорят, при печени белки глаз желтеют...
      - Да? А ну-ка, покажите глаза... У-у-у! Да у вас они не то что желтые! Прямо коричневые уже! Типичная желтуха!
      - Доктор, у меня с детства глаза карие...
      - Значит, желтуха врожденная!
      - Нет, доктор, все-таки, я думаю, не печень...
      - Ну, не хотите - не надо... Я хотела как лучше. А если не печень, тогда что?
      - В принципе можно было бы предположить приступ аппендицита...
      - Больной! Я предполагаю у вас приступ аппендицита!
      - Доктор, я боюсь, что...
      - Не надо бояться, вырежем под наркозом!.. Раз - и все! Мы проходили!
      - Я боюсь, что это - не то. Дело в том, что аппендикс у меня уже вырезали.
      - Да-а? А ну-ка, откройте рот!..
      - А-а...
      - Шире!
      - А-а-а-а-а!!!
      - Вы что, издеваетесь? Где же вырезали, когда я его вижу?
      - Кого?!
      - Аппендикс!
      - Доктор, вы не путаете?
      - С чем?
      - Ну... с гландами?
      - Гланды?.. А где ж тогда аппендикс?
      - Он ниже, отсюда не видно.
      - Ну ладно... Кстати, давайте вырежем гланды!
      - Зачем?! У меня не гланды - у меня в боку болит.
      - В боку, в боку... Этот ваш бок меня уже достал. Что у вас там?
      - Вы не думаете, что там - локальный воспалительный процесс?
      - Почему не думаю?.. А как это?
      - Его можно обнаружить аналитическим путем...
      - На что вы намекаете? Говорите прямо - я же врач!
      - Я имею в виду анализы. Знаете, кровь, желудочный сок...
      - Все соки полезны! Уж это-то проходили, уж как-нибудь!..
      - Молодцы... Пишите направление на анализы. Писать умеете?
      - Больной, а шутите!.. Уж как-нибудь!..
      - Так. Теперь, наверное, мне надо придерживаться диеты. Ничего жирного, острого, соленого...
      - Почему это? Я кильки люблю!
      - Да нет... это вы мне диету назначаете.
      - А-а. А то я кильки люблю - ужас!
      - Бюллетень не забудьте. Умеете заполнять?
      - Больной, а шутите... Уж бюллетень-то!..
      - Ну, молодец. Пишите диагноз.
      - Да? А какой?
      - А вы разные знаете?
      - Зачем разные? ОРЗ!
      - Ну, его и пишите... Написали? Все. Спасибо...
      - Ну, я пойду тогда?
      - Конечно. У вас же еще, наверное, много вызовов?
      - Жуть!
      - И всем-то вы должны помочь... Н-да... Ну, дай вам Бог!
      - Шутите, больной. Бога нету!
      - Вы проходили?
      - Уж как-нибудь!
      - Ну, тогда точно. Нет Бога...
      Смешанные чувства
      Доисторические времена: всего - понемногу. Причем все - по отдельности. Никаких смесей, соединений и сплавов. Из руды - чистая медь, из родника - чистая вода, из религии - чистый опиум для народа. Действия были конкретные: "Пришел, увидел, победил". Чувства и мысли ясные: "Платон мне друг, но истина - дороже".
      Смешанные были только краски у смелых художников и смешанные браки у еще более смелых.
      Ну, еще изредка чудили алхимики: ночью, при луне, бормотали чепуху, кипятили в котле печенку летучей мыши с писюльками черной козы - искали философский камень. За что назавтра их побивали обыкновенными - чтоб не лезли поперед времени.
      Но вот - пришло время, грянул двадцатый! Взревел миксер прогресса! Всего стало много, все сливается, перемешивается и взаимопроникает!
      На стыке двух наук возникает третья, которая тут же вливается в четвертую, образуя седьмую.
      Искусство смешалось со спортом, спорт - с работой, работа - с зарплатой, зарплата - с искусством...
      Бушует эпидемия синтеза - гибриды, сплавы, комплексы и смеси. Все, что в чистом виде, имеет вид неуместного антиквариата.
      Академик объявил, что круглый год всем надо кушать грейпфруты, эту помесь лимона с апельсином. Видно, смешал в голове свою академию с нашими прилавками...
      Но все же главное достижение - это смешанные чувства!
      Чистую, беспримесную эмоцию последний раз видели в романе Тургенева. Ныне - сплошные оттенки и полутона. Смутные ошущения стали нормой, двойственные чувства - единственно возможными. В мыслях вообще сплошной импрессионизм. Вместо "я думаю" у всех - "мне думается". Всем кажется, видится и представляется.
      - Вы читали?
      - Кажется!
      - Понравилось?
      - Впечатление сложное: с одной стороны - тошнило, с другой - помнится, кто автор...
      Из разнообразных чувств стали состоять лирические эмоции. При этом составляющих может быть сколько угодно. Например, явное ощущение, что она у тебя за спиной улыбается этому подонку, плюс уверенность, что подонок этого давно хочет, плюс светлое подозрение, что хочет, но не может, плюс ночью приснилось, что выпали все зубы, - рождают осеннее чувство, что этот подонок - ее муж...
      При перемешивании отдельных ощущений могут возникать материальные объекты. Например, чувство острого желания чего-то новенького плюс чувство, что могло быть и хуже, дают концерт из студии в Останкине. Смесь из ощущений сухой парилки и сырой простыни - вагон поезда "Москва - Казань".
      От смешанности чувств пошла задумчивость действий. Пришел - увидел, плюнул - и ушел...
      Любовь к истине плюс желание дружбы Платона дает сложную суспензию, которую в прошлом называли беспринципностью, а теперь - широтой взгляда.
      Чувство гражданского долга, смешанное с чувством, что не один ты должен, дает эффект присутствия на профсоюзном собрании.
      Вообще недостаток чистых чувств заменяется в современных смесях соответствующим количеством чувства юмора, которое придает коктейлю товарный вид и пузырьки на поверхности. Такой веселый шторм в стакане.
      И все это - только первые намеки на букеты тех сложных чувств, которые расцветут в будущем. Смешиваться их будет все больше, а сами они делаться все меньше, пока в итоге не образуется одно огромное, необъятное чувство, состоящее из бесконечного количества мельчайших чувствочек, практически равных нулю. Останется лишь придумать этому грандиозному гибриду достойное название.
      Можно попробовать по аналогии.
      Смешанные краски - радуга без границ.
      Смешанные браки - дети без предрассудков.
      Смешанные чувства... Люди - без чувств.
      III ТОРЖЕСТВЕННЫЙ КОМПЛЕКТ
      * Торжественный комплект
      Торжественный комплект
      Это была страна юбилеев.
      Трехсотлетие со дня основания. Двухсотлетие со дня присоединения. Столетие с момента подписания...
      Пятьсот лет назад родился основоположник - всенародные торжества. Четыреста пятьдесят лет как он умер общий праздник...
      Сто тридцать лет как открылся театр... Сто двадцать девять как в нем никто не ходит...
      По поводу присвоения... По случаю вручения... Окончания... Награждения...
      Выделилось специальное племя юбилейных поздравлял. Они носились с торжества на торжество, запрыгивали на трибуны и, потея от ликования, выкрикивали: "От всего сердца... всего коллектива... всего поголовья... всей страны..." И все же.
      Среди этом океана юбилейной бессмыслицы были островки исключений.
      Юбилеи наших друзей. Или знакомых. Или просто тех, кот ты уважал. Не официально, а потому что хотелось уважать. И даже иногда любить. Это были как "большие события в культурной жизни", так и скромные посиделки, о которых не знал никто, кроме самого виновника и пяти его приятелей.
      Я на этих островках был, мед-пиво пил. И там мне было совсем не стыдно выступать в качестве юбилейном поздравлялы.
      И теперь не стыдно вспомнить... И я имею честь предложить вашему просвещенному вниманию такой небольшой торжественный комплект.
      Попрошу всех налить и поднять бокалы!..
      Михаил Мишин - Семену Альтову по случаю 40-летия последнего (17.01.85.)
      Сеня!
      Боюсь, все это придется произнести за столом.
      А я с сомнением отношусь к словам, произносимым за столом. Застольные речи запоминаются только на территории Грузии - потому что там не бывает других.
      Вспомни, сколько ты сам наговорил хороших слов и сколько их слышал и в интеллигентных компаниях, и в таких, как наша. И что же? Где все эти слова? Они давно улетучились из твоей памяти, как легкие винные пары.
      Поэтому я решил записать эти свои слова на бумаге, чтобы завтра, когда ты будешь безуспешно пытаться припомнить, кто были вчера все эти люди, что они говорили и вообще зачем ты сам туда пришел, ты нашел бы эти листки бумаги и вспомнил, что вчера ты был на своем сорокалетии, куда мы тебя пригласили.
      Да, Сеня, времена сентиментализма прошли. Человек, сказавший вслух нечто чувствительное, вызывает недоумение - даже у себя самого. Искренние слезы появляются на глазах только от ветра, от лука и если в газете похвалят товарища. Признания в дружеских чувствах вынуждают гадать о причине.
      И конечно, привычней всего было бы по случаю твоих сорока лет как-нибудь привычно сострить. В конце концов мы же профессиональные шутники. Подумать только! Где еще в мире есть такая профессия - мы зарабатываем себе на жизнь тем, что шутим, согласно правилам и в соответствии с прейскурантом! Но тебе сорок лет, Сеня, и я не хочу шутить по этому поводу. По-моему, я тебе уже говорил как-то, что шутка - это эпитафия чувству. Это, к сожалению, не мои слова, но они верные. Грустно признаться, но наша профессия, Сеня, - это создание эпитафии чувствам. Иначе говоря, мы - могильщики, Сеня.
      Тебе сорок лет, Сеня, и я говорю это тебе, с одной стороны, чтобы у тебя впредь не было иллюзий. А с другой - чтобы ты знал: быть могильщиком - значит защищать живое от трупного разложения. Так что в свои сорок лет - у тебя в руках достойное дело.