XVIII

В один из погожих дней ранней весной Миловида была уже в Нижней Мезии и мерила тот же самый путь, что и когда-то. Только шла не из Маркианополя в Одес, а из Одеса в Маркианополь. И верилось и не верилось, что плавание уже позади. Потому что когда ходила берегом Днепра и искала лодью из чужих краев, наслушалась всякого о заморских мореходах: и подлые они, и завезти могут туда, откуда уже не попадешь ни в Мезию, ни в Тиверь.

А те мореходы получили что положено и сказали: «Не беспокойся, девушка, послезавтра будешь в пристанище Одес». Сказали и довезли. Или такие добрые попались, или потому что обманула их, выдав себя за выкраденную тиверскими татями, даже жалели в пути, берегли от бури, что разгулялась на море.

Вот если все такие, пойдет следочками Божейки в земли ромейские и отыщет его. Решится и пойдет!

Обернулась, посмотрела в ту сторону, где были заняты своей работой мореходы, и стыдно стало: таким людям да назвалась полонянкой, сказала неправду…

Чтобы оправдаться перед собой, пообещала, даже поклялась дальше говорить только правду. На свете есть злые и завистливые люди, это так, а все же свет не такой жестокий и безжалостный, как о нем думают.

Старый Борич сидел, где и всегда, когда бывал дома, в своей подклети и латал-запаивал чужие котелки. Не думал, не ожидал увидеть Миловиду у себя. Когда же она встала перед ним и сказала, кланяясь: «Добрый день, дорогой хозяин», – он так и замер от удивления.

– Ты?! – не спросил – простонал он. – Мне привиделось или это правда ты, Миловида?

– Я, дедусь.

Встал, засуетился, усадил напротив себя.

– Как же так, девушка? Думал, что ты давно дома уже, радуешь своим возвращением из неволи мать, отца, а ты здесь. Что случилось, Миловидка, и как случилось?

Рассказала все, не утаив главного: нет и не будет ей жизни на земле, если не отыщет и не освободит Божейку. Поэтому и пришла к ромеям, поэтому и стоит перед Боричем. Солиды и немного золота есть у нее на поиски и на выкуп, а во всем остальном полагается на помощь кочующего лудильщика, Борича, который может идти, куда хочет, и быть там, где захочет. Но Борич не спешил хвалить ее за те милые и его сердцу намерения, как не спешил и соглашаться. Сидел, смотрел на спасенную в свое время из неволи девушку тоскливыми глазами и молчал. «Как я пойду с тобой, милое дитя? – говорили его глаза. – Разве не видишь, какой я старый? Разве не знаешь, что далекий и трудный путь не для моих ног? А и то еще знай: есть у меня тайное поручение от князя – присматривать за ромеями и спешно сообщать об их злых намерениях, когда снова захотят напасть. Сейчас как раз что-то похожее намечается врагами. Разве же я могу отлучиться на все лето, а может, и больше, когда здесь собираются манипулы и объединяются в когорты, а когорты – в легионы? Это ж измена будет, Миловида, и страшная измена. Лучше было бы не соглашаться, чем сказать: „Предупрежу“, – и не предупредить».

Озабочен был ее печалью, искал способ помочь и не мог найти.

– Я помогу тебе, девушка, обязательно, – сказал наконец. – Только начнем не с путешествия по Византии. Прежде должны узнать, куда повезли тех несчастных, где и кому продали.

– Думаю, в пристанище Одес знают об этом.

– В Маркианополе тоже знают, и, может, лучше, чем в Одесе.

– Значит, и поиски начнем отсюда, а там и до Одеса дойдем, лишь бы знать точно, что на правильном пути.

Борич отложил свою работу, вышел из подклети и посадил гостью за стол, дал поесть. А пока ела, сидел и думал, к кому податься, у кого разузнать правду о пленных. Видимо, ничего утешительного не придумал, потому что велел Миловиде лечь спать, отдохнуть от многотрудного пути, всяких тревог, а сам пошел со двора.

Прошел день – Борич возвратился из претория ни с чем, прошел второй – снова ни с чем. А на третий день и совсем упал духом.

– Что-то плохое узнали, дедушка?

Смерил ее невеселым взглядом и уже тогда сказал:

– Знаю, ждешь от меня только хороших и приятных вестей. А то не берешь в счет, что приехала к людоловам. Так слушай же, дитя человеческое, что скажу тебе, не тешь себя надеждой на скорую удачу. Хождение по мукам только начинается. Не в Иерон и не в Авидос повез Хильбудий твоего Божейку и всех остальных. То ли не хотел платить мыто за продажу рабов, то ли боялся, что в этих работорговых гаванях его поймают на татьбе, – погнал набитые пленными тиверцами лодьи аж в Илирик.

– Только бы знать, где это, – оживилась Миловида. – Дедусь, родненький, Илирик так Илирик, подадимся и туда.

– Илирик велик, горлица. Раньше надо узнать точно, где их там продавали.

– А те, – девушка кивнула на преторий, – не говорят?

– Вроде не знают. Поедем с тобой все-таки в Одес и будем искать тех, кто знает о судьбе тиверцев.

На этот раз Борич не взял с собой лудильных инструментов, которые брал раньше. Собирал вокруг себя людей, выведывал у них все, что нужно разузнать.

Он знал: дорожку придется протоптать к навикуляриям, а это народ, к которому не так-то просто подойти, их если и соблазнит что, то не его мастерство.

– Говоришь, у тебя золото и ромейские солиды? – спросил Миловиду, побывав в пристанище. – Тебе они, ясное дело, еще пригодятся, но что делать, и тут без них не выведаем. Давай пока солиды, а золото прибереги.

Все ходил и ходил к пристанищу, а возвращался ни с чем, но зато навеселе, под хмельком. Удивлялась этому Миловида и тревожилась: истратит дед солиды, что оторвала от сердца и передала как надежду на спасение, мать Божейки, а пользы от тех похождений никакой. Но другого способа узнать, где Божейко, не видела: это знают мореходы, и только они. Может, не следовало полагаться на Борича, самой тоже походить и поспрашивать? Кто-то же должен был видеть, как выводили тиверцев из тайников, как грузили на лодьи. А если видели, то могли и слышать, куда направятся лодьи, могли подсказать, где сейчас те мореходы, что вывозили пленных за море. Когда Миловида ходила к Днестру да искала гостей из чужого края, тоже боялась: кого встретит, кому доверится. Но ведь не жалеет, что доверилась. Наверное, сама бы пошла искать да спрашивать, если бы в ее уголок не залетела долгожданная весточка. Борич распахнул изо всех сил двери и сказал, переступая порог:

– Готовься, Миловидка, завтра отправляешься. В Старом Эпире, на пристани Никополь, продавали тиверских пленных.

– Это далеко?

– Далеко, дитя, но я договорился: тебя довезут до самого Никополя.

Девушка задумалась.

– А почему только меня? Вы разве не едете?

Старик смутился и беспомощно развел руками.

– Не могу я, горлица моя, ехать. Здесь, в Маркианополе, есть дело, которое не пускает меня с тобой.

Погрустнела враз и села пригорюнившись.

– Ты не грусти и не гневайся, – то ли успокаивал, то ли оправдывался Борич. – Не потому не еду, что не хочу, – не могу я, поверь. Ромеи снова готовятся к походу, должен узнать, куда собираются идти, и, если снова на Тиверь, дам знать тиверцам.

Глянула на старика и недоверчиво, и удивленно и снова потупила взор.

– Я боюсь, дедушка. Вся надежда была на вас. Думала, и Божейку отыщите в этой чужой и загадочной для нас земле, и меня защитите, если дойдет до беды.

Глаза Борича говорили: «О горенько!..» – но уста выговаривали другое:

– Навикулярий, который взялся довезти тебя, – муж немолодой и добронравный. Говорил, пока будешь рядом с ним, волосинка с головы не упадет. А уж как дальше сложится у тебя с ромеями, сама посмотришь. Советую только, не будь слишком щедрой и не делай вид, что богатая. А еще не доверяйся никому. Расспрашивай, проси, торгуйся, проявляй во всем ум и осторожность. Слышала: ум и осторожность. Это будут единственные твои помощники в многотрудном пути удач и неудач, надежд и разочарований…

XIX

Опасения Борича тем летом не подтвердились. Ромеи собирались в Маркианополь, но с другой целью: ходили на сооружение и укрепление крепостей на Подунавье. А следующей весной вода так поднялась в широком и полноводном Дунае, что преодолеть его вплавь нечего было и думать. Слились и стали сплошным морем многочисленные рукава, исчезли под водой камыши, все прибрежное понизовье превратилось в пойму. Деревья стояли в воде, и только верхушки торчали из нее зелеными островками.

– Дунай до самого лета стал ромеям на перепутье, а нам обозначил границы незатопляемой тверди. Теперь будем точно знать, где удачно выбрали место для веж, а где ошиблись. Больше воды, кажется, не было в понизовье, – внимательно оглядывая даль, поднялся в стременах Вепр.

– Думаешь, что мы где-то ошиблись?

– Неудивительно, если такая вода. Но побываем на месте построек – увидим.

И князь, и воевода знали: сюда, в Подунавье, давно были отправлены тиверские строители – землекопы, каменотесы, плотники. Да и слышно было, когда шли понизовьем, как громко стучат, дробят и тешут камень, рубят деревья. Дереводелов здесь, ясное дело, больше всех. Может, только вежи и будут поставлены из камня. На валы, гридницы пойдут земля и дерево. Поэтому и слышится стук-перестук со всех сторон – рубят все, что есть лучшее.

– Старейшины, как никогда, поверили тебе, княже, а от старейшин передалась вера и всей земле. Видишь, как густо шли тиверцы на Дунай?

– Потому что знают, чем заплатили за беспечность. Своим хребтом почувствовали, что такое вторжение чужеземцев.

– Не только… У старательности есть и другая причина. Думаю, не было бы такого порыва и единодушия, если бы ты призвал их сначала на сооружение веж, а уж потом – на восстановление сожженных весей. Заботу о тиверских людях увидели в твоем поведении, потому и пошли дружно в понизовье.

Похвала в устах воеводы была приятна князю. Стал разговорчивее и на Дунай смотрел веселее.

– Доброе пристанище будет у тебя, воевода, когда сядешь со своим родом и людьми в устье такой реки, – показал на безбрежный дунайский плес Волот. – Не захочется ли тогда стать удельным князем, а?

Спрашивал шутя, но Вепр не воспринимал услышанное как шутку.

– Удельным?

– Ну, если не удельным, то морским.

– Морским – может, – сообразил наконец воевода и усмехнулся, – а удельным – нет. Тут всей славянской землей не управиться с неспокойными соседями. А такое княжество, как моя придунайская волость, они проглотят и не поперхнутся.

Волот задумался и приумолк.

– Я потому говорю так, – отозвался немного погодя, – что мне самому Тира начала казаться лучше и милее Черна.

– О! Это почему же?

– Очень красивое и со многими преимуществами место. Во-первых, острог, когда его возведут, будет стоять на возвышении, а во-вторых, над глубокой водой. Не на море, и над глубокой водой, слышишь? Здесь такое морское пристанище может вырасти и такая твердь для земли Тиверской!.. Да еще если ты станешь опорой при самом Дунае, да если людей у нас будет столько, что на весь Понт Эвксинский прогремит о них слава! Представляешь, что будет тогда? Э-э, воевода, из этой затеи в Тире может вырасти невиданная сила. Думаешь, зря поляне уцепились за это место на нашей земле и пошли на единение с тиверцами? У них зоркий глаз, и они далеко видят. Я после беседы с ними покоя не знаю по ночам. Сплю и вижу огромный белокаменный город над лиманом, морское пристанище, сотни своих и чужих лодей в том пристанище. В мыслях и название уже дал – Белгород.

– А почему только в мыслях? Второе лето сидят там твои и Полянские строители, думаю, кое-что успели сделать.

– Пристанище, полагаю, уже есть. Если не помешают ромеи или еще какая-нибудь беда не приключится, скоро и морская крепость встанет, готовая к любой обороне.

Сколько ехали над Дунаем вместе, столько и разговоров было об этом. А расстался с Вепром в новой его волости и прибыл в Тиру – сразу забыл о своих далеко идущих планах: здесь его уже ждали посланцы с вестями от Борича.

Не хотелось верить тому, что услышал, но и не верить тоже не мог. Разве послал бы Борич людей аж из Маркианополя, если бы не был уверен: ромеи готовятся к походу?

«Так вот оно какое твое посольство и твой мир, император? – мысленно спрашивал он. – Вот какова твоя искренность и правда?»

Первое, что сделал, – разослал гонцов. Уведомил об угрозе нового вторжения князя Добрита в Больше, полян и уличей. Вепру приказал сменить топоры на мечи и созвать под свою руку весь тамошний люд. Сам же тоже поспешил собрать из строителей дружину и возвратился в Черн. Пришло время разувериться в здравом уме ромейского императора. Только бы успеть сосредоточить мощную силу на Дунае до тех пор, пока не спадет вода в реке. Все остальное решат меч и ум, ум и меч.

Высокая дунайская вода спадала медленно и долго, так долго, что собранные под рукой Волота дулебские, Полянские воины, как и воины соседей-уличей, начали роптать: не напрасно ли затеяли это ратное сборище, не пустил ли кто-то ложный слух, чтобы навредить славянам? В полях зреет хлеб, в лесах наполняются медом борти, а хозяева бросили все на произвол судьбы, сгрудились в Придунавье. И ромеев не проучат, и потери понесут такие, что их ничем не возместишь.

– Что будем делать, княже? – пришли и спросили у своего предводителя.

Князь долго думал, но наконец нашелся с ответом:

– А что делают в таком случае? Не идут ромеи – надо самим идти на ромеев. Отберите ловких разведчиков, пошлем их на ту сторону Дуная. Пусть разузнают, посмотрят, что делают ромеи, собираются или не собираются идти в нашу землю.

Воины охотно поддержали князя и разведчиков отобрали ровно столько десятков во главе с десятскими, сколько было на ромейском берегу крепостей. Им объяснили, где и как переправиться, что выведать, и стали ждать. Так или иначе, а добытые сведения должны положить конец напрасному сидению.

Возвратились разведчики и сказали: ромеев в крепости тьма-тьмущая, однако не заметно, чтобы они готовились к вторжению. Возят камень и муруют стены.

– Возводят новые крепости?

– Нет, наращивают забрала в старых, муруют новые постройки на территориях крепостей.

Неужели Борич напал на ложный след и обманулся? А если нет? Если все-таки ожидают спада воды и укрепляют тем временем крепости? Может, так мыслят: «Чего идти к славянам, если хлеб еще в полях, не набрано меду с бортей? Пусть сложат все в амбары и будут готовы встретить гостей не только с протянутыми для вериг руками, но и с хлебом-солью!»?

Если это так, не удержать ему около себя ни полян, ни уличей, ни дулебов. Счастливые мысли – редкие гости, эта же пришла и осенила как-то нежданно-негаданно: а почему бы и ему не заняться тем, что делают ромеи, – снова взять в руки заступы и топоры?

С этой мыслью вышел к тысяцким и объяснил им: не время для легкомыслия, а чтобы собранный в понизовье люд не томился бездельем и меньше думал о своих очагах, посылает он всех на приостановленное из-за слухов о вторжении строительство веж. С князем Добритом есть такой договор: рано или поздно – надо сюда возвращаться и строить.

Но не был бы князь предводителем воинов и дружины и к тому же думающим мужем, если бы на этом успокоился. Говорят, не заметно, чтобы ромеи собирались выступить за Дунай?.. Пусть говорят, а он сам пошлет разведчиков на ту сторону, пусть следят за каждым их шагом, пусть знают, какие у них помыслы сегодня, какие завтра.

На этот раз выбор его пал на ближайшие задунайские крепости Ульмитон и Туррис, и был, кажется, удачным: именно в Ульмитон все прибывали и прибывали воины из ромейских провинций.

– Вот здесь и кроется разгадка замысла Хильбудия, – радовался Волот. – В Ульмитоне накапливаются силы, с которыми ромеи вторгнутся на наши земли.