Глава 28

«Клянусь Солнцем, Луной, Звездами и Золотыми Яблоками Запада»

Хотя возврат к свежему воздуху реальности принес облегчение, мастер Натаниэль испугался. Он осознал, что очутился совершенно один глухой ночью в Эльфских Пределах. Луна проделывала с ним всякие трюки, превращая деревья и валуны в домовых и диких зверей, разыгрывая свои шутки с мрачным бесстрастным лицом. Но что это? Луна была почти полной, тогда как прошлой ночью – или это ему казалось – прошлой ночью была только половина Луны, и на ущербе.

Может, время осталось в Доримаре?

И вдруг поднялся сильный ветер, словно вырвавшийся из своего логова крылатый дракон. От его свирепого натиска сосны скрипели, шумели и гнулись, трава шуршала, облака, словно стая птиц, сбились в кучу и закрыли лицо Луны.

Несколько раз его чуть не выбросило из седла. Он плотно закутался в плащ и с тоской вспоминал свою постель в Луде, как вдруг в мозгу у него вспыхнула мысль – видение, которое он так часто представлял себе, лежа в постели, чтобы обострить чувство благополучия, теперь осуществилось – он устал, замерз, и ветер забирался во все швы его камзола.

Внезапно, словно какой-то герой убил чудовище, ветер стих, Луна выплыла из-за облаков, сосны выровнялись и снова застыли – внимательные, безмолвные и неподвижные. Несмотря на это, его конь вдруг как-то странно забеспокоился, начал становиться на дыбы и пятиться, словно что-то, внушающее страх, стояло у него на пути. Напрасно мастер Натаниэль пытался успокоить его. Конь вздрогнул всем телом и тяжело рухнул оземь.

К счастью, мастер Натаниэль упал в сторону и не пострадал, не считая неизбежных ушибов, связанных с падением человека его веса. Он вскочил и бросился к коню. Тот был мертв.

Какое-то время мастер Натаниэль сидел рядом с ним… Конь был последним звеном, связывающим его с Лудом и привычным миром. Вдобавок он был слишком угнетен, а все тело слишком болело, чтобы продолжать путешествие пешком.

Но что за обрывки мелодии доносились до его слуха, и на каком странном инструменте ее наигрывали? Она была слишком невыразительной для скрипки, слишком страстной для флейты и слишком нежной для любой дудочки. Должно быть, это человеческий – или сверхчеловеческий – голос, потому что он мог уже разобрать слова:

Голос смолк, а мастер Натаниэль, закрыв лицо руками, зарыдал так, что, казалось, сердце у него вот-вот разорвется.

В этой магически нежной мелодии он снова услышал Звук. На сей раз в ней не было угрозы, но она пробуждала в его сердце мучительное смятение от того, что он позволил себе упустить нечто, чего ему уже никогда, никогда не вернуть. Словно он уехал от возлюбленной, сказав ей что-то жестокое, а вернувшись, узнал, что она умерла.

Внезапно сквозь эту муку он почувствовал, как кто-то положил руку ему на плечо:

– Эй, Шантиклер! Старый мечтатель! Что с тобой? Неужто крик петуха стал слишком горько-сладким для Шантиклеров? – сказал ему на ухо нежный, насмешливый голос.

Он оглянулся и в свете Луны увидел, что за ним стоит герцог Обри Меднокудрый.

Герцог Обри улыбался:

– Да, Шантиклер. Вот наконец мы и встретились. Твоя семья веками увертывалась от этой встречи, но рано или поздно вы должны были попасть в мои сети. И хотя вы не знали об этом, но в последнее время работали моими тайными агентами. Как я смеялся, когда вы с Амброзием Жимолостью клялись друг другу словами из моих Мистерий! Вы и не подозревали, когда ругались и клялись у двери моего зала с гобеленами, что произносите самое могущественное заклинание Страны Фей.

И, запрокинув голову, он разразился каскадами серебряного смеха.

Внезапно смех замер у него на устах и глаза наполнились удивительным состраданием:

– Бедный Шантиклер! Бедный мечтатель! – сказал он мягко. – Мне часто хотелось, чтобы мой мед был не таким горьким. Поверь мне, Шантиклер, я с радостью нашел бы противоядие от горькой травы жизни, но ничего подобного не растет по эту сторону гор или по ту.

– И все же… Я никогда не пробовал волшебных фруктов, – прошептал мастер Натаниэль.

– В моем саду много деревьев, и они приносят множество разнообразных плодов: музыку и сновидения, горести, а иногда – радости. Всю свою жизнь, Шантиклер, ты питался волшебными фруктами, а однажды, может быть, ты снова услышишь Звук, хоть я и не могу тебе этого обещать. А теперь я подарю тебе одно из видений – их вкус бывает сладок.

Герцог замолчал. Потом сказал:

– Ты знаешь, почему твой конь упал замертво? Потому что ты достиг границ Страны Фей. Дуновение Волшебного убило его. Пойдем со мной, Шантиклер.

Он протянул мастеру Натаниэлю руку и поднял его на ноги. Они взбирались еще несколько ярдов вверх по тропе и вышли на вершину горы. Под ними раскинулось, насколько позволял судить неверный лунный свет, пустынное плато.

Герцог Обри высоко поднял голову и громко крикнул:

– Клянусь Солнцем, Луной, Звездами и Золотыми Яблоками Запада!

При этих словах пространство под ними стало заливаться каким-то мягким светом – оно оказалось красивым и плодородным, как царство вечной весны. Здесь были ярко-зеленые лоскуты полей молодой пшеницы, колонны из розового и белого дыма, оказавшиеся фруктовыми деревьями в цвету, и колонны из голубых цветений, оказавшиеся дымом далеких костров, и просторный луг, поросший васильками и маргаритками – великое подземное море Страны Фей. Все здесь – корабли, горные вершины, дома – было маленьким, ярким и изящным, но тем не менее настоящим. Чем-то это место походило на Доримар или, вернее, преображенный Доримар, каким он видел его однажды с Полей Греммери. Глядя на все это, мастер Натаниэль понял, что в этой земле никогда не завывают ветры по ночам, и все в ее пределах обладает безмятежностью и уравновешенностью деревьев, непреходящим покоем картины. И вдруг все исчезло. Герцог Обри тоже исчез. Мастер Натаниэль стоял один на краю черной бездны, а ветер доносил до него эхо легкого издевательского смеха.

Так, значит, Страна Фей – это иллюзия? И Ранульф исчез в никуда?

Секунду-две он колебался, а потом прыгнул в бездну.

Глава 29

Мисс Хейзел получает известие, а госпожа Златорада – первую ласточку

Сведения, полученные от Люка Коноплина, дали возможность властям Луда наконец-то положить конец ввозу волшебных фруктов. Как мы уже знаем, пошарив по дну реки Пестрой недалеко от выхода ее на поверхность земли, йомены извлекли плетеные корзины, содержимое которых, плотно упакованное, представляло собой запретные плоды. После этого к Мамшансу перестали поступать сведения о том, что в стране кто-нибудь их употребляет. Но, невзирая на это, его волнения ни в коей мере не закончились, ибо казнь Эндимиона Хитровэна чуть не привела к народному восстанию. Разъяренная толпа под предводительством Шлендры Бесс штурмом взяла двор Палаты Гильдий, где висело тело доктора для устрашения злоумышленников. А вскоре самая длинная за долгие годы похоронная процессия проследовала за его гробом в Поля Греммери.

Осторожный Мамшанс решил, что препятствовать похоронам будет неосмотрительно.

– В конце концов, ваша милость, – сказал он мэру, – Закон получил его жизнь.

На следующий день многие подмастерья и ремесленники объявили забастовку, а несколько капитанов торговых судов доложили, что среди матросов появились некоторые признаки недовольства и случаи выхода из повиновения.

Мастер Полидор перепугался до смерти, да и капитан Мамшанс был склонен видеть ситуацию в самом мрачном свете:

– Если город решит восстать, полиция ничего не сможет сделать, – сказал он угрюмо.

А потом, словно по волшебству, все успокоилось. Забастовщики вернулись к своей работе, матросы перестали буянить, а Мамшанс заявил, что уже много лет в городе не было так тихо и спокойно.

– Нет ничего лучше, чем принять суровые меры, и немедленно, – самодовольно заметил мастер Полидор мастеру Амброзию (которого он избрал своим ментором взамен Эндимиона Хитровэна). Нужно один раз дать народу почувствовать, что у руля сильный человек, и тогда с ним можно делать все, что угодно. А народ, конечно же, не мог почувствовать ничего подобного с беднягой Натом.

Вместо ответа мастер Амброзий что-то промычал и саркастически улыбнулся, ибо он был одним из немногих, кто знал, что случилось на самом деле.

Причиной внезапного успокоения было не чудо и не твердая рука мастера Полидора. Ее принесли госпожа Плющ Перчинка и Хейзел Бормоти.

Однажды вечером, впервые после лета растопив камин, они сидели у огня в гостиной, расположенной за бакалейной лавкой.

Так как они являлись истицей и главной свидетельницей обвинения на суде, нельзя сказать, чтобы их положение было совсем безопасным. Поэтому капитан Мамшанс посоветовал им, пока не стихнет буря, переехать в Луд. Но для Хейзел Луд был городом, в котором похоронена вдова, а так как она была полна всяких суеверий, присущих тем, кто приехал с Запада, то не могла уснуть в пределах тех же городских стен, где находился дух вдовы. Не хотела она и воз вращаться на ферму.

Тетя рассказала ей о полушутливом намерении мастера Натаниэля поддерживать с ней связь, и Хейзел считала, что если он даже пересек Горы Раздора, их долг – оставаться там, где они могли получить его послание.

В тот вечер госпожа Перчинка даже расстроилась из-за ее упрямства.

– Мне иногда кажется, Хейзел, что ты немного повредилась в уме, прожив так долго с этой скверной женщиной… Но я этому не удивляюсь, бедное мое дитя. Если бы не появился мой Перчинка, то я и не знаю, что бы случилось со мной. Но говорю тебе, что нет никакого смысла ждать здесь, когда у тебя дома еще не приготовлены бекон и ветчина, и рыба не засолена на зиму, и фрукты не высушены. Ты теперь самостоятельная фермерша, и тебе нельзя забывать об этом. II мне бы так хотелось, чтобы ты выбросила всю эту чепуху из головы. Послание от Сенешаля! Вот уж выдумаешь! Я не могу успокоиться, вспоминая, как он пришел, чтобы со мной поговорить, но я-то не знала, кто это, и вела себя, словно он один из корабельных товарищей моего бедного Перчинки! Нет, никогда у нас не будет вестей от него! По крайней мере, по эту сторону Гор Раздора.

Хейзел ничего не ответила. Но ее маленький упрямый подбородок выглядел еще упрямей, чем обычно.

Вдруг она взглянула на тетю испуганными глазами.

– Прислушайтесь, тетушка! – воскликнула она. – Разве вы не слышите, что кто-то стучится?

– Вот любишь ты выдумывать! Что за наказание с тобой. Это ветер, – ответила та раздраженно.

– Да нет же, тетушка, вот опять. Нет, нет, я уверена, кто-то стучится… Пойду взгляну.

И она взяла свечу со стола, но руки у нее дрожали.

Теперь стук услышала и госпожа Перчинка.

– Оставайся на своем месте, милая моя! – воскликнула она. – Это, должно быть, один из тех мужланов, которые бесновались в суде. Я не позволю тебе открыть дверь, нет, не позволю.

Но Хейзел не обратила на нее внимания и с побелевшим лицом, преодолевая страх, смело пошла в лавку и через дверь крикнула:

– Кто там?

– Клянусь Солнцем, Луной, Звездами и Золотыми Яблоками Запада! – прозвучал ответ.

– Тетушка! Тетушка! – пронзительно закричала Хейзел. – Это от мастера Натаниэля! Он прислал гонца, вы должны подойти!..

Эти слова заставили госпожу Перчинку поспешить к двери. Ее характер отнюдь нельзя было назвать героическим, но она принадлежала к отважному роду и не собиралась оставлять дочь умершего брата лицом к лицу с неизвестной опасностью. Гонец явно начинал проявлять нетерпение. Он забарабанил в дверь и запел резким, но мелодичным голосом:

Хейзел (не без некоторой заминки, так как руки у нее все еще дрожали) отодвинула засовы, подняла щеколду и настежь распахнула дверь. Внезапный порыв ветра погасил свечу, поэтому они не смогли увидеть пришельца.

Он заговорил высоким монотонным голосом, какой бывает у ребенка, повторяющего урок:

– Я назвал вам пароль, так что вы знаете, от кого я пришел. Вы должны немедленно отправиться в Луд-Туманный и разыскать матроса по имени Себастьян Душитель – он, вероятно, пьет сейчас в таверне «Единорог», а также глухонемую, известную как Шлендра Бесс, ее вы наверняка найдете там же. Вам не понадобится другой рекомендации, кроме слов: «Клянусь Солнцем, Луной, Звездами и Золотыми Яблоками Запада». Скажите им, что нужно прекратить мятеж в городе и успокоить народ, ибо герцог Обри пришлет свою армию. Потом вы пойдете к мастеру Амброзию Жимолости и напомните ему о клятве, которую они с мастером Натаниэлем дали друг другу за стаканом чабрецового джина: скакать на ветру, отпустив поводья, и гостеприимно встречать видения. Скажите ему, что Луд-Туманный должен распахнуть настежь ворота и встречать свою судьбу. Запомнили?

– Да, – тихо сказала Хейзел.

– А теперь – совсем пустячок, гонцу за труды! – Голос стал веселым и задорным. – Я садовый вор и гражданин зеленого мира. Поцелуй меня, зеленая дева!

И пока Хейзел не опомнилась, он звонко по целовал ее в губы и исчез в ночи, оставив за собой эхо своего «Хо-хо-хох!»

– Вот уж никогда бы не подумала! – удивленно воскликнула госпожа Перчинка и добавила со смешком: – Похоже, не только по эту сторону гор встречаются дерзкие молодые люди. Но я не совсем представляю, что нам делать, моя девочка. Откуда мы знаем, что он действительно пришел от мастера Натаниэля?

– Ну что ж, тетушка, мы, конечно, не можем знать этого наверняка, хотя, я думаю, он не из Доримара. Но он сказал пароль, поэтому я считаю, что мы должны передать его послание. В конце концов, в нем нет ничего, что могло бы причинить кому-нибудь вред.

– Это правда, – ответила госпожа Перчинка. – Хотя мне совсем не хочется тащиться в Луд в такое время ночи по поручению какого-то дурака. Но в конце концов обещание есть обещание – тем более если ты дал его тому, кто почти наверняка мертв.

Итак, они надели плащи и деревянные башмаки, зажгли фонарь и пешком отправились в Луд так быстро, как только позволяли вес и возраст госпожи Перчинки, чтобы добраться туда до закрытия ворот. Будучи сенатором, мастер Амброзий сможет выписать им пропуск, чтобы они смогли выйти обратно, когда ворота уже закроют.

«Единорог» был маленькой дешевой таверной, расположенной недалеко от верфи; он пользовался неважной репутацией. После того как они заглянули в этот грязный, шумный притон, Хейзел стоило больших трудов убедить тетку войти.

– И подумать только, какие слова мы должны произнести! – шептала бедная женщина. – Такие слова я и в лучшей обстановке не хотела бы услышать, но в таких местах надо быть вдвойне осторожной. Это же так опасно – выражаться при пьяных!

Но эффект, произведенный этими словами, был прямо противоположный тому, которого она боялась. Когда они переступили порог, их встретили враждебными взглядами и грубыми шутками, что могло перерасти в нечто более серьезное, если бы кто-нибудь из гуляк узнал в них двух главных героинь на суде. Но, к ужасу госпожи Перчинки, Хейзел, рупором сложив руки у рта, во всю силу своих молодых здоровых легких прокричала:

– Себастьян Душитель и госпожа Бесс! Клянусь Солнцем, Луной, Звездами и Золотыми Яблоками Запада!

В этих словах, наверное, действительно были какие-то чары, ибо они мгновенно успокоили враждебную толпу. Высокий молодой матрос с очень светлыми глазами и загорелым лицом вскочил на ноги, то же самое сделала накрашенная женщина. Они поспешили к Хейзел. Молодой человек сказал очень уважительно:

– Вы должны извинить нас за грубое обращение. Мы не знали, что вы из наших.

Потом он улыбнулся, обнажив сверкающие белые зубы, и сказал:

– Видите ли, мы так редко встречаем что-то свежее и красивое, а морские волки, как и любые другие, рычат на то, к чему не привыкли.

Шлендра Бесс, не отрывавшая от него глаз, при этих словах стала хмуриться, но у Хейзел они вызвали легкую, не лишенную дружелюбия улыбку; очевидно, она, как и ее тетушка, не испытывала предубеждения против моряков. И в самом деле, моряки обладают шармом, присущим только им. Находясь на суше, они бродят, как привидения, окруженные ореолом иной стихии. А Себастьян Душитель был отличным моряком.

Хейзел тихо передала ему послание, которое Душитель повторил на пальцах для Шлендры Бесс. Он настоял на том, чтобы сопровождать их к мастеру Амброзию: сказал, что подождет на улице, а затем проводит домой.

Мастер Амброзий заставил женщин повторить слова послания несколько раз, а потом долго и подробно расспрашивал о гонце.

Он несколько раз прошелся взад-вперед по комнате, бормоча про себя: «Иллюзия! Иллюзия!»

Внезапно, обернувшись к Хейзел, он резко спросил:

– Какие у вас, собственно, основания верить в то, что этот парень действительно пришел от мастера Натаниэля?

– Никаких, сэр, – ответила Хейзел. – Но нам ничего не оставалось делать, как вести себя так, будто он действительно от него.

– Понимаю, понимаю. Ты тоже оседлала ветер – так он сказал, да? Клянусь Урожаем Душ, в странные времена мы живем.

А затем он погрузился в мрачные раздумья, явно забыв об их присутствии; поэтому женщины сочли за лучшее тихонько уйти восвояси.

С того вечера чернь Луда-Туманного перестала доставлять властям какие бы то ни было хлопоты.

Когда конницу, расположившуюся на границе, отозвали в Луд, и стражники рассказали о том, что видели мастера Натаниэля, едущего в одиночестве к Эльфским Пределам, госпоже Златораде начали выражать соболезнование как вдове. Она стала вести совершенно уединенный образ жизни и отказывалась принимать даже старых друзей, хотя все они сожалели о своих несправедливых подозрениях по поводу мастера Натаниэля, были полны раскаяния и стремились доказать это, оказывая услуги его жене.

Иногда она делала исключение для мастера Амброзия; но истинной поддержкой и опорой стала для нее старая Конопелька. Ничто не могло поколебать уверенность старухи, что с Шантиклером все обстоит благополучно. А истинный якорь – это не надежда, а вера, даже если это чужая вера. Поэтому веселая уютная комнатка под крышей, в которой мастер Натаниэль играл, когда был маленьким мальчиком, стала для госпожи Златорады единственным пристанищем, где она проводила большую часть дня.

Хотя Конопелька никогда не забывала, что госпожа Златорада была всего-навсего Виджил, однако по-своему очень к ней привязалась. В самом деле, она почти простила ей то, что госпожа Златорада пролила чашку шоколада на скатерть, когда вскоре после помолвки приехала навестить – родителей мастера Натаниэля – почти, но не совсем, ибо для Конопельки белье Шантиклеров было священно.

Однажды ночью в начале декабря, когда первый снег укрыл землю, госпожа Златорада, почти утратившая способность спать, без сна ворочалась в постели. Ее спальня выходила одним окном в переулок. Вдруг ей показалось, что она слышит тихий стук в парадную дверь. Она села и прислушалась – вот опять. Да, кто-то стучал в дверь.

Она выскочила из постели, накинула халат и с бешено бьющимся сердцем бросилась вниз по лестнице.

Трясущимися руками она открыла засовы и распахнула дверь настежь. Маленькая хрупкая фигурка ежилась у порога.

– Черносливка! – воскликнула госпожа Златорада. Девочка бросилась в объятия матери.

Несколько минут они стояли, рыдая и обнимаясь, слишком глубоко взволнованные, чтобы задавать какие-либо вопросы и объяснять что-либо.

Но их прервал ворчливый голос с верхней площадки лестницы:

– Госпожа Златорада, мне стыдно за вас, в вашем возрасте у вас хватает ума стоять с ней в дверях, когда она, наверное, замерзла до полусмерти, бедное дитя. Сию же минуту отправляйтесь к себе в комнату, мисс Черносливка, и без глупостей! Я разожгу огонь и принесу грелку в постель.