Глава 19

Ягоды милосердной смерти

До глубокой ночи мастер Натаниэль мерил шагами пол курительной, пытаясь посредством сухих слов Закона и более живых, но менее надежных воспоминаний госпожи Перчинки проникнуть в ту старую деревенскую трагедию.

Он был уверен, что версия госпожи Перчинки верна. Фермера отравили, но не ивой. Так чем же? И какую роль играл в этом Следопыт, alias[10] – Эндимион Хитровэн? Конечно же, интуиция не подвела мастера Натаниэля и на этот раз. Но будет несправедливо, если эта история так и останется неясным шепотом, слишком тихим, чтобы его уловило ухо Закона.

На столе лежал лоскут с вышиванием, который, по шутливому предположению мастера Амброзия, мог оказаться полезным. Он взял его в руки и стал машинально рассматривать. Амброзий сказал, что при виде его Эндимион Хитровэн подпрыгнул выше головы, и причина казалась ясна. И все же эта пурпурная земляника не похожа на волшебные фрукты. Мастер Натаниэль не мог не узнать их мгновенно. Хотя он ни когда не видел точно таких ягод, но был уверен, что они не росли в Стране Фей.

Он подошел к книжному шкафу и вынул большой фолиант в веленевом переплете. Это был очень старый иллюстрированный справочник растений Доримара.

Сначала мастер Натаниэль рассеянно листал его страницы, словно не ожидал найти там что-либо интересное. Но вдруг он нашел иллюстрацию, под которой было написано: Ягоды милосердной смерти. Он тихо присвистнул и положил вышивку рядом с картинкой. Ягоды нарисованные и ягоды вышитые были одинаковыми.

На соседней странице ягоды описывались в стиле, который мог быть отнесен знатоком литературы ко временам герцога Обри. Текст гласил:

Мастер Натаниэль отложил книгу, и его глаза смотрели скорее испуганно, чем торжествующе. Что-то зловещее было в словах, которыми мертвые рассказывали свои истории, вышивая их с недобрым лукавством в рукоделиях старых дев, пряча их в старинных книгах, написанных задолго до того, как он родился. Но почему его ухо так жадно ловило эту немую речь?

С его точки зрения старый травник описывал убийцу: хитрого, коварного, смягчающего свои темные дела милосердием, – убийцу, прикосновение кровавых рук которого было бальзамом для тела больного, а голос навевал сон на его мятущийся дух.

История, рассказанная старым травником, показалась ему знакомой. Неистовая, жестокая и порочная женщина захотела избавиться от старого мужа и избрала для этого первое попавшееся средство – сок ивы, который вызывает мучительную смерть. Но ее осторожный, хоть и не менее кровожадный любовник забрал у нее иву, дав ей взамен ягоды милосердной смерти.

Не осталось и тени сомнения, что главным действующим лицом в этой истории был Эндимион Хитровэн.

Да, но как же заставить мертвого рассказать все, что с ним случилось, так громко, чтобы это могло дойти до уха Закона?

В любом случае надо уехать из Луда, и как можно скорее.

Почему бы ему не посетить место, где разыгралась старинная драма, ферму вдовы Бормоти? Может быть, там он сможет отыскать свидетелей, говорящих на языке, понятном всем.

На следующее утро мастер Натаниэль приказал оседлать коня, сложил самое необходимое в саквояж и сообщил госпоже Златораде, что не может в настоящий момент оставаться в Луде.

– Тебе же, – продолжал он, – лучше бы перебраться к Полидору. Я сегодня самый непопулярный человек в городе, и лучше, если о тебе будут думать как о сестре Виджила, чем жене Шантиклера.

Госпожа Златорада была необычайно бледна в то утро, а ее глаза до странности ярко блестели.

– Ничто не заставит меня, – проговорила она тихо, – переступить когда-либо порог дома Полидора. Я никогда не прощу ему того, как он с тобой обошелся. Нет, я останусь здесь, в нашем доме. И, – добавила она с легким презрительным смешком, – тебе нечего волноваться за меня. Я еще никогда не встречала представителя низшего класса, который мог бы стать достойным противником одного из нас, – они умеют только подчиняться, как собаки. Я ничуть не боюсь толпы.

Мастер Натаниэль радостно засмеялся:

– Клянусь Солнцем, Луной и Звездами! – воскликнул он с гордостью, – Ты молодец, Златорада!

– Ну что ж, не задерживайся, Нат, – сказала она, – иначе, вернувшись, ты обнаружишь, что я сошла с ума, как и все остальные: танцую так же неистово, как матушка Тиббс, и распеваю песни о герцоге Обри! – И она улыбнулась своей очаровательной лукавой улыбкой.

Он поднялся наверх, чтобы попрощаться с Конопелькой.

– Так вот, Конопелька, – весело крикнул он с порога. – В Луде мне становится слишком жарко. Поэтому я с рюкзаком за плечами отправляюсь на поиски счастья, как младший сын из твоей старой сказки. Пожелаешь мне удачи?

В глазах старухи появились слезы, но затем она улыбнулась.

– Да уж, мастер Нат, – воскликнула она, – Сдается мне, что у тебя на сердце не было так легко с тех пор, как ты был мальчишкой! Странные, однако, настали времена, когда Шантиклеров выгоняют из Луда-Туманного! Ох и хочется мне вправить мозги этим Виджилам и всем остальным! – И ее старые глаза сверкнули. – Но ты все равно не печалься, мастер Нат, и никогда не забывай, что Шантиклеры всегда были в Луде-Туманном и всегда будут! Меня только заботит, как это ты обойдешься всего тремя парами носков, да еще и чинить их будет некому.

– Ну что ж, Конопелька, – засмеялся он, – говорят, феи – большие мастерицы, и кто знает, может быть, я встречу в своих скитаниях хозяюшку-фею, которая поштопает мне носки, – и он произнес запретное слово так же легко и беззаботно, как произносил самые обычные и повседневные слова.

Примерно через час после отъезда мастера Натаниэля неожиданно вернулся Люк Коноплин, взъерошенный, с диким взглядом и крайне тревожными вестями. Но сообщить их мастеру Натаниэлю не было никакой возможности, так как он уехал, не сказав о цели своего путешествия.

Глава 20

Ночное

В промежутке между двумя своими письма ми – Конопельке и мастеру Натаниэлю – Люк решил, что его смутные подозрения не имели под собой оснований, так как дни на ферме, словно летние насекомые, тихо улетали прочь с убаюкивающим жужжанием, а Ранульф становился все более веселым и загорелым.

Но к осени Ранульф снова начал увядать. После того как Люк подслушал странный разговор, о котором сообщал в письме мастеру Натаниэлю, ферма вдовы Бормоти опять стала ему ненавистна. Он повсюду тенью следовал за Ранульфом, считая часы до прихода распоряжения вернуться в Луд.

Возможно, вы помните, что в первый вечер на ферме Ранульф выразил желание пойти с детьми в ночное стеречь коров, но это была мимолетная прихоть, и он о ней никогда больше не вспоминал.

Но в конце июня – и, конечно же, это случилось в канун Иванова дня – вдова спросила, не хочет ли он присоединиться ночью к маленьким пастушкам. Однако к вечеру пошел сильный дождь, и их намерение не осуществилось.

Об этом не вспоминали до конца октября и заговорили только за три-четыре дня до отъезда мастера Натаниэля из Луда. Осень на Западе выдалась очень теплая, и ночи были скорее свежими, чем холодными. В тот вечер мальчики пришли за своим хлебом с сыром и вдова стала добродушно подшучивать над Ранульфом, высмеивая его городское воспитание и то, что он никогда не проводил ночь под открытым небом.

– А почему бы тебе сегодня не пойти с нашими пастушками? Тебе же хотелось, когда ты только приехал, и доктор сказал, что вреда от этого не будет.

Люк был особенно удручен в тот вечер: мастер Натаниэль до сих пор не ответил на его письмо, хотя прошла уже неделя с тех пор, как он его написал. Он чувствовал себя одиноким и покинутым, груз ответственности слишком давил на его плечи, и он, естественно, не собирался увеличивать этот груз, позволив мастеру Ранульфу подвергнуться риску тяжелой простуды. Вдобавок всякая инициатива, исходящая от вдовы, вызывала у него подозрение.

– Мастер Ранульф, – взволнованно воскликнул он, – я не могу позволить вам пойти в ночное. Его милости и моей старой тетушке не понравилось бы это – ночи становятся сырыми, и все такое. Нет, мастер Ранульф, будьте умницей и отправляйтесь спать в постель, как обычно.

Пока Люк говорил, он поймал взгляд Хейзел, и она почти незаметно кивнула ему в знак одобрения.

Но вдова громко и презрительно засмеялась:

– Надо же, слишком сырыми, скажешь такое! Когда у нас вот уже четыре недели не выпадало ни капли дождя! Не позволяйте себя так баловать, мастер Ранульф. Коноплин – это баба в штанах, да и только. Он так же безнадежен, как моя Хейзел. Я всегда говорила, что если она не умрет старой девой, то это не значит, что она ею не родилась!

Хейзел ничего не сказала, только умоляюще посмотрела на Люка.

Но Ранульф был избалованным мальчиком, к тому же ему так нравилось дразнить Люка, что он стал кричать:

– Коноплин – баба! Коноплин – баба! Я иду, и все тут!

– Правильно, юный мастер! – засмеялась вдова. – Вы станете мужчиной раньше срока!

Три пастушка, наблюдавшие за этой сценой с робким интересом, заулыбались до ушей.

– Тогда делайте, что хотите, – угрюмо сказал Люк, – но я пойду с вами. И еще: вы должны одеться как можно теплее.

И они поднялись наверх надеть ботинки и повязать шарфы.

Когда они спустились вниз, Хейзел, поджав губы и хмурясь так, что ее брови соединились в одну линию, дала им положенную порцию сыра, хлеба и меда, а потом, глянув украдкой на вдову, стоявшую к ним спиной, вставила Люку в петлицу две веточки фенхеля.

– Попытайтесь уговорить мастера Ранульфа взять одну из них, – прошептала она.

Это не радовало. Но как может помощник садовника, не достигший еще и восемнадцати лет, обуздать избалованного сына своего хозяина – особенно, если взрослая волевая женщина добавляет тяжести на противоположную чашу весов?

– Пора, пора, – засуетилась вдова, – время вы ходить. Вам идти добрых три мили.

– Да, да, давайте выходить! – возбужденно торопил Ранульф.

Люк почувствовал, что сопротивление бесполезно, и они тронулись.

Мир вокруг них был прекрасен. Однако они брели молча, Люк был слишком озабочен и мрачен, чтобы разговаривать. Ранульф слишком глубоко погрузился в мечты, а пастушки слишком смущались.

В долине скот вытоптал едва заметные тропки, по ним было довольно трудно пробираться днем, и вдвойне трудно – ночью, поэтому еще не дойдя до середины пути, Ранульф стал отставать.

– Может, отдохнем немного и вернемся назад? – с надеждой в голосе спросил Люк.

Но Ранульф только презрительно покачал головой и ускорил шаг. И больше не позволял себе отставать, пока они не пришли на место: не большое тучное пастбище, расположенное уже в долине, хотя до гор оставалась миля или две.

Попав в знакомую обстановку, пастушки оживились и почувствовали себя более свободно. Они болтали и смеялись с Ранульфом, заделывали щели в хижине и собирали дрова, чтобы развести костер. Ранульф принимал участие во всем этом с веселым, хотя, может быть, немного лихорадочным пылом.

Наконец они устроились, приготовившись к долгому бдению: расселись вокруг костра, смеясь просто так, от переполнявшей их радости жизни, несмотря на то, что им предстояло провести ночь, полную тайн, загадок и опасностей.

Коровы лежали вокруг них на земле, пережевывая жвачку.

Среди непроглядной тьмы круг света, отбрасываемый пламенем костра, был похож на планету Земля, маленькую яркую светящуюся точку в бесконечности Вселенной.

Вдруг Люк заметил, что у пастушков, так же как у него, в петлице была веточка фенхеля.

– Эй, ребята! Зачем вам фенхель? – выпалил он.

Они с изумлением уставились на него.

– А вам зачем, мастер Коноплин? – парировал Тоби, старший из пастушков – Он тоже выглядывает у вас из петлицы.

– А почему бы и нет? – Люк не удержался и добавил небрежным тоном: – Это подарок молодой хозяйки. А вы всегда носите фенхель?

– В эту ночь года – всегда, – ответил Тоби. Люк был явно озадачен, и Тоби с удивлением воскликнул: – А вы что, в Луде не носите фенхель в последнюю ночь октября?

– Нет, – ответил Люк, насторожившись. – А с чего бы мы стали это делать, хотелось бы мне знать?

– Как! – воскликнул Тоби испуганно. – Потому что в эту ночь мертвые возвращаются в Доримар.

Ранульф, вздрогнув, поднял голову. Люк нахмурился: он был сыт по горло всякими баснями и предрассудками, бытующими в здешних местах, а после этих слов почувствовал, как мороз пробежал по коже. Он вынул из петлицы одну из веточек фенхеля, которые ему дала Хейзел, и, протянув ее Ранульфу, сказал:

– Возьмите, мастер Ранульф! Заткните ее за ленту шляпы.

Но Ранульф отрицательно покачал головой.

– Не хочу я никакого фенхеля, спасибо, Люк, – ответил он. – Я не боюсь.

Пастушки уставились на него с испугом и восхищением, а Люк только вздохнул.

– Не боитесь… Молчальников? – уточнил Тоби.

– Нет! – резко ответил Ранульф. А потом прибавил: – По крайней мере, сегодня.

– Держу пари, что вдова Бормоти наверняка не носит фенхель, – сказал Люк с некоторым вы зовом.

Мальчики обменялись странными взглядами. Это вызвало у Люка любопытство и тревогу.

– А ну-ка, выкладывайте! Почему вдова Бормоти не носит фенхель?

Но вместо ответа пастушки лишь толкали друг друга и посмеивались.

Это вывело Люка из себя.

– Слушайте, вы, негодники, – воскликнул он. – Не забывайте, что у вас тут сын Верховного Сенешаля, и если вы знаете о вдове что-нибудь подозрительное, сказать об этом – ваш долг. Если вы этого не сделаете, то можете оказаться в тюрьме! Так что рассказывайте! – И он постарался придать себе как можно более суровый вид.

Ребятишки испугались.

– Но если хозяйка узнает, что мы разболтали, то нам несдобровать, – прошептал Тоби, и его глаза округлились от ужаса.

– Она не узнает. Даю слово! – сказал Люк. – А если вы действительно можете сказать что-то стоящее, Сенешаль будет вам очень благодарен, и у каждого из вас может оказаться больше денег в кармане, чем у ваших отцов за всю жизнь. И, кроме того, если вы расскажете мне этот секрет, то сможете разыграть между собой этот нож, а лучше ножа нет во всем Луде! – И он помахал перед их восхищенными глазами своим самым дорогим сокровищем – великолепным ножиком с шестью лезвиями, однажды подаренным ему на святки мастером Натаниэлем.

При виде такого чуда у мальчиков загорелись глаза. Часто оглядываясь через плечо, словно вдова могла прятаться в темноте и подслушивать, они рассказали нечто очень интересное.

Однажды глубокой ночью, перед самым рассветом, недавно появившаяся в стаде корова по имени Голубинка, названная так за необычный голубой цвет, вдруг забеспокоилась и замычала – мычание голубых коров, как это ни странно, похоже на воркование голубей. Потом она поднялась и ушла в темноту. Голубинка очень ценилась, госпожа Бормоти наказывала им следить за ней особенно строго, поэтому Тоби, оставив двух других мальчиков смотреть за ста дом, бросился вдогонку, и хотя Голубинка успела уйти довольно далеко, он преследовал ее по еле слышному звону колокольчика.