На его груди тоже орден Ленина. Чубище у тяжеловеса, как у донского казака, на левый бок свисает. Ручища - в две нормальных ладони. Высок, широкоплеч. Статно сложен. Взгляд проницательный. Долго Владимир Соколов летал с Николаем Челноковым, а сейчас он в экипаже Александра Дроздова. И Герой Советского Союза Михаил Плоткин, и флагманский штурман Петр Ильич Хохлов, и летчик Василий Алексеевич Балебин и совсем-совсем еще молодые орлята, недавно прибывшие в полк, Александр Разгонин, Александр Пресняков, Петр Стрелецкий, Юрий Бунимович, Аркадий Чернышев сидели за столом и оживленно беседовали.
      Без устали играл Виктор Алексеев. Лицо бледное:
      Виктор недавно вышел из госпиталя, после первого полета с Преображенским ему пришлось ампутировать пальцы на правой ноге.
      Командир полка откровенно любовался своими орлятами. Глядит - не наглядится. Судьба у всех разная, дороги разные, боевые пути неисповедимые.
      Вошел дежурный матрос с синей повязкой на рукаве и доложил:
      - Товарищ командир полка, к нам прибыла тетя Катя!
      - Какая тетя Катя? - удивился Преображенский. В зале стало тихо.
      - Какая тетя Катя? - недовольно повторил полковник. - Доложите, как подобает докладывать дежурному.
      - Товарищ командир полка! Мне ведено доложить: к нам в гости прибыла тетя Катя.
      - Новость! И что это за шутки? Товарищ комиссар, проверьте.
      Комиссар Оганезов вышел. Гвардейцы переглянулись. Баянист застыл с растянутыми мехами.
      Дверь широко распахнулась. Вошла пожилая женщина невысокого роста. Широкое русское лицо, задорное, хотя и немолодое. На плечи накинута шаль. Все молча встали. Женщина улыбнулась и низким голосом сказала:
      - Здравствуйте, товарищи гвардейцы!
      - Здравия желаем! - ответили дружно.
      - Екатерина Павловна, - сказал вошедший следом комиссар. - Народная артистка Советского Союза Екатерина Павловна Корчагина-Александрова пожаловала к нам на торжественный праздник!
      И что тут сделалось!
      Она поправила пеструю шаль, смеясь, сказала:
      - Зовите меня просто - тетя Катя! Так многие меня зовут. А приехала я к вам не одна, с нами и Николай Черкасов, и Клавдия Шульженко, и композитор Дмитрий Шостакович. Сегодня у вас большой гвардейский праздник. И ваш, и наш. И будет большой концерт!
      Минуту спустя дежурный доложил снова: к месту своего нового назначения по службе прибыл на должность заместителя командира полка Герой Советского Союза майор Николай Васильевич Челноков.
      Вошел знатный штурмовик Балтики Николай Челноков. Растерялся. Смутился.
      - Товарищ гвардии полковник, - доложил он Преображенскому, - гвардии майор Челноков прибыл в ваше распоряжение.
      - Мы ждем вас давно, - приглашая гостя к столу, сказал Евгений Николаевич. - В нашем полку прибыло! Ну, здравствуй, дорогой Николай Васильевич!
      И они крепко, как братья, обнялись и расцеловались. Им было что вспомнить.
      Праздник удался на славу. До поздней ночи играли, пели, танцевали.
      На прощание Преображенский сказал:
      - Сегодня мы присягали перед священным знаменем. Глядите на наших гвардейцев! Они сделают все, чтобы никто и никогда не мог сомневаться в нашей победе.
      "Полковая мамаша"
      - Да, много я видел, товарищи, боевых самолетов, - рассказывал старшина Алексей Колесниченко, быстроглазый и расторопный молодой человек в морском кителе.
      Мотористы, окружившие товарища в тесном кубрике, с уважением глядели на грудь механика. За обеспечение вылетов на Берлин он был награжден еще в августе 1941 года орденом Красной Звезды. Алексей снаряжал в дальние и ближние полеты машину полковника Преображенского. И в зной, и в лютую стужу готовил он боевую технику к вылетам.
      - Как нет в мире одинаковых человеческих характеров, так не бывает одинаковых моторов, несмотря на их серийное производство. И моторы, и самолеты, как говорят в авиации, имеют свой норов, - убежденно говорил Алексей.
      Да, механик с самолета № 2616 рассуждал о машинах, как о живых существах.
      Еще до Великой Отечественной войны в 1-й минно-торпедный полк прибыл совсем новенький, недавно выпущенный с завода двухмоторный бомбардировщик № 2616.
      - Широко распластанные крылья, мощные моторы, огромный фюзеляж, светлые кабины. Все понравилось мне, - рассказывал потом Алексей. - Досталась эта машина сначала очень горячему летчику Бидзинашвили. А его друг, был такой майор Полозов, стал выжидать случая, когда Бидзинашвили поедет в отпуск. Полозову удалось полетать на этой машине, и он влюбился в нее, как говорят, с первого взгляда. "Да ведь это не машина, а богатырь!" - говорил он с восторгом.
      Все сожалели, что в полку только один такой самолет.
      Вскоре в разобранном виде в полк поступила другая машина, родная сестра первой, под номером 2816.
      - Характеры у двух сестриц оказались весьма удивительные, но далеко не схожие, - продолжал Колесниченко. - Одна, например, расходовала горючего больше, другая была резвая, а главное, не капризная, во всем повиновалась летчику.
      22 июня 1941 года Колесниченко был занят регламентными работами на своей машине, а несколькими часами позже выпустил ее на первое боевое задание.
      На самолете № 2816 поднялся в небо полковник Преображенский, а на машине № 2616 полетел капитан Кузьма Васильевич Федоров. Лихой капитан. Шлем чуть набекрень, реглан на все пуговицы застегнут. Это он громил вражеские танковые колонны в Прибалтике. А потом пошло...
      По два, а иногда по три, по четыре раза в день вылетали машины и возвращались благополучно. Только 2616-я получила от зенитного огня под Двинском сильные повреждения: у нее были пробиты бензобаки. Пришлось работать сутки без отдыха, и машина снова пошла на задание. Но к ней прикрепили потом другого механика, старшину Сидорова Владимира Федоровича, а Колесниченко стал обслуживать 2816-ю.
      Боевой счет авиамеханика Алексея Колесниченко продолжался. По памяти привожу его рассказ о тех днях.
      "Душа радовалась, когда Евгений Николаевич Преображенский приходил с задания и благодарил за работу. Я старался тогда еще больше. Потом на моем самолете летал капитан Андрей Яковлевич Ефремов, теперь он тоже Герой Советского Союза. "По секрету" он как-то сказал мне:
      - Колесниченко, не я буду, если на твоей машине не совершу что-нибудь выдающееся! Старайся, брат, старайся.
      Когда же на стоянке появлялся Преображенский, он первым делом спрашивал:
      - Моторы на всех режимах опробовал, Колесниченко?
      - Я все сделал, что положено.
      "Сестры" загружались тяжелыми бомбами, как и многие другие наши машины, и шли на Берлин.
      Летчики улетали ночью, а возвращались рано утром. Какие это были длинные, тревожные ночи!
      В первую ночь я ходил неподалеку от аэродрома, возле деревянной церквушки и, припоминая, спрашивал себя: баки заправлены? Точно, по самые пробки! Моторы опробованы? На всех режимах! Все, что полагалось технику, сделал? Сделал! Я представлял труднейшие условия, в которых наши летчики ведут самолеты. Туманы. Дожди. Стужа. Чужая территория. Прожекторы. Чего только я не передумал за ту самую длинную ночь в моей жизни! Дошли бы только. Дошли бы... Отбомбились бы...
      Все наши самолеты дошли и отбомбились. Все вернулись благополучно. Сели, а я, сбросив лишнюю одежду, побежал к Преображенскому. Меня, конечно, интересовала в первую очередь работа моторов в воздухе. Полковник так устал, что говорить не мог, а только тряс мои руки. Благодарил, значит. Какие тут нужны слова? И все-таки хриплым голосом Преображенский промолвил:
      - Колесниченко, на твоих моторах вокруг большого шарика летать можно. Готовь самолет к следующему вылету.
      Мне хотелось подробно расспросить его о Берлине, но где там!
      Проверил моторы. Работают, как хорошие часы. И опять пошла кипучая жизнь. Самолет № 2816 несколько раз посетил Берлин и оставил там о себе крепкую память.
      Всего на моей машине сделано было 50 дальних боевых вылетов. На ней совершили рейды в глубокий немецкий тыл Михаил Николаевич Плоткин и Афанасий Иванович Фокин. Они тоже возили "гостинцы" для Берлина. Андрей Ефремов летал два раза, Василий Гречишников один раз.
      Моя машина всегда оказывалась в строю, хотя мне и доводилось латать пробоины от осколков зенитных снарядов. Вот почему "шестнадцатая" замещала иногда выходившие из строя самолеты.
      А 6 сентября 1941 года машина моя погибла. Ее подожгли на земле "мессершмитты". Я старался потушить пожар, спасти ее, да так и не смог. На глаза навертывались слезы.
      По приказанию полковника Преображенского я принял свою старую машину № 2616. И на ней было много, что раньше сделал своими руками: и замки на капотах, и золотистая полоска на фюзеляже. Да, золотистая полоска - знак особой доблести. Машина заслужила ее боевыми делами: полетами на Берлин, ударами по железнодорожным узлам противника, по портовым сооружениям, по танковым колоннам. Хозяином ее стал полковник Преображенский.
      Где только не был на ней полковник! Над Штеттином и Данцигом, Кенигсбергом и Свинемюнде, Псковом и Новгородом. И за многие боевые подвиги эту машину прозвали у нас "полковой мамашей". Любая погода устраивала "мамашу", любой маршрут проходила она без капризов и происшествий, над любой целью выделывала маневры, да такие, что голова у летчика кругом ходила.
      Талантливо сооружена была "полковая мамаша". Многие летчики и штурманы, стрелки-радисты и техники испытывали на ней свое счастье.
      И вот раз из-за моей "полковой мамаши" я крепко переволновался. Преображенский ушел на задание и не вернулся. Я не находил себе покоя. "Неужели, - думал я, - моторы сдали?" Двигатели перед вылетом я поставил новые. И все-таки подвел, как потом выяснилось, правый мотор.
      Лишь на пятые сутки экипаж полковника Преображенского вернулся домой. Самолет пришлось эвакуировать из заснеженного болота. Надо было найти место посадки, поставить машину на ноги, взлететь. Да, в труднейших условиях пришлось нам тогда работать, но люди победили все. Они подняли самолет со Спасских болот 19 февраля 1942 года. Капитан Сергей Иванович Кузнецов замечательный летчик! - поднялся на ней в небо, хотя снегу в болотах выпало по горло. Сначала мы проложили трассу для пробега самолета, а потом уж выбирались сами. "Полковая мамаша" возвратилась в строй накануне того самого дня, когда командующий Краснознаменным Балтийским флотом вручил нашему полку Гвардейское знамя.
      Потом сотни боевых вылетов сделала моя машина, свезла тысячи тяжелых бомб, потопила около двух десятков вражеских кораблей. Не раз она возвращалась изрешеченной осколками, но мы тщательно залечивали ее тяжелые раны..."
      Гвардии старшина Колесниченко подвел меня к самолету № 2616 и продолжал рассказывать о нем с такой любовью, словно речь шла не о машине, а о близком человеке, друге. Но с еще большим проникновением говорил он о своих друзьях, товарищах: механиках, техниках, инженерах. Не раз вспоминал он и дела не так давно минувших дней - полеты на Берлин.
      - В те дни мы были, как одержимые, - сказал он. - Нашего "батю", военинженера второго ранга Георгия Герасимовича Баранова, наградили за берлинские полеты орденом Ленина. Достойно наградили. Спал ли он когда-либо за те полтора месяца? Вряд ли, разве только стоя. Он почернел, высох. Смотреть было страшно. И я не был удивлен, что его труд правительство отметило такой же высокой наградой, как и наших лучших летчиков, штурманов, стрелков-радистов. Орденом Ленина тогда наградили летчиков Дашковского, Кравченко, Фокина, Трычкова, Мильгунова, штурманов Николаева, Серебрякова, Рысенко.
      Из экипажа Плоткина орденом Ленина был награжден стрелок-радист Михаил Кудряшов. Это, я вам скажу, настоящий стрелок-радист! Да разве о всех расскажешь? Упомяну только еще штурманов Власова Александра Ивановича и Егельского Ивана Васильевича. Те были награждены орденом Красного Знамени. Среди награжденных этим орденом были и генерал-лейтенант Жаворонков Семен Федорович, старший сержант Рудаков Иван Иванович, старшина Петров Виктор Васильевич, лейтенант Семенков Матвей Потапович. Да, за берлинскую эпопею награждено у нас немало. Семьдесят пять человек! Среди них и воентехник второго ранга Герасименя Павел Семенович, воентехник первого ранга Власкин Константин Андреевич, воентехник второго ранга Калинин Александр Сергеевич, воентехник Прусаков Василий Павлович, Углов Александр Гаврилович... Всех, действительно, не назовешь. Героев своих, воздушных и наземных, мы знаем хорошо. Они и теперь нас не подводят. Недаром же среди наших людей в почете песня:
      Медаль за бой,
      Медаль за труд,
      Из одного металла льют!
      И жизнь, и смерть - подвиг
      История авиации знает много случаев необыкновенных воздушных боев, сказал мне однажды полковник Преображенский, - а за прошедшие несколько месяцев войны она пополнилась еще более неожиданными, непредвиденными, можно сказать, "запрещенными" приемами, каких еще не знала боевая практика.
      Задумчиво проведя рукой по густым волосам, полковник продолжал:
      - Сколько у нас молодых и отважных героев. Они ежедневно проявляют героизм, граничащий с самопожертвованием. Саша Пресняков, Павел Колесник, Александр Разгонин, Николай Кудряшов, Виктор Чванов... В дни, когда фашисты стремились замкнуть кольцо блокады вокруг Ленинграда и наступали на Волховском участке фронта, они проявили не только исключительное мужество, но и невиданное мастерство. В одну из боевых ночей метеосводка ничего утешительного не, предвещала. Погода была такой, что лететь совершенно невозможно. Командующий пятьдесят четвертой армией генерал-майор Иван Иванович Федюнинский попросил помочь с воздуха: А как помочь? Метет метель. Я вызвал добровольцев-смельчаков. И в страшную метель при порывистом ветре они совершили на высоте сто пятьдесят-двести метров по три-четыре вылета за ночь! Многие думали: выдержат ли гвардейцы такую нагрузку? Выдержали. Иного выхода не было. Полеты продолжались и в следующую метельную ночь. В одном из них самолет Преснякова подбили, но пилот довел израненную машину до своей территории и произвел посадку в лесу на одной из полянок. И самолет, и экипаж были спасены...
      Приказом по 54-й армии генерал-майор И. И. Федюнинский объявил Александру Преснякову, Павлу Колеснику, Александру Разгонину, Николаю Кудряшову, Виктору Чванову и другим участникам ночных рейдов благодарность за мужество и героизм, проявленные при бомбовых ударах по наступающим мотомехчастям противника.
      - Как видишь, - подчеркнул полковник, - армейцы нас ценят высоко. В другом бою, в районе острова Соммерс в Финском заливе, где Александр Пресняков поддерживал действия моряков, наш экипаж атаковали вражеские истребители. Стрелок-радист Георгий Лукашев сбил фашистский самолет. Однако во время боя наш самолет был сильно поврежден: оказались пробитыми бензобаки, мотор, ранены оба стрелка. Проявляя величайшее хладнокровие, Пресняков, используя облачность, на одном моторе привел тяжело израненную машину на свой аэродром. А ему так же, как и Николаю Победкину, всего лишь двадцать два года! Песни, которые часто распевают у нас в полку, написаны Сашей.
      Мне рассказали о подвиге летчика-истребителя Гусейна-Бала-оглы Алиева из бригады Ивана Романенко. В своем первом воздушном бою у озера Самро, прикрывая наших бомбардировщиков, он сбил три истребителя противника. После воздушного боя летчик привел изрешеченную осколками снарядов машину и посадил ее на аэродроме. Люди бросились к самолету. В кабине они увидели смертельно раненного летчика. Он успел еще сказать своим товарищам: "Долетел... дома... Гусейн-Бала-оглы Алиев... выполнил свой долг... перед Родиной..."
      На теле летчика насчитали тридцать две раны. Посмертно комсомолец Гусейн-Бала-оглы Алиев награжден орденом Ленина. Он стал народным героем Азербайджана.
      - Эти случаи в воздухе могут показаться невероятными, - как бы подвел итог Евгений Николаевич. - Но факты остаются фактами. Я все видел своими глазами. И в этой связи нередко появляется желание пофилософствовать. Вот все не выходит у меня из головы Егоров. Кто знает, может, из него получился бы незаурядный ученый? И вообще, что можно сказать о смерти? Мы, летчики, мало думаем о ней. А если и думаем, то, как бы поточнее выразиться, думаем оптимистически. Парадокс, не правда ли? Но я постараюсь доказать, что в моих рассуждениях ничего парадоксального нет. Прежде всего, самолет наш - сам по себе боевое оружие. Если у тебя патроны вышли, ты все-таки найди способ уничтожить врага. Бомбы все сброшены - умей драться безоружным. Спросишь чем? Самолетом! Помнится, как над вражеским берегом у Финского залива машина летчика Борисова была подбита зенитными батареями. Изрешеченный снарядами самолет должен был глыбой упасть на землю и разбиться. И вы думаете, что Борисов не сознавал катастрофического положения, в котором оказался? Он знал, что те доли секунды, которыми он располагал, нужно израсходовать так экономно, так бережно, так расчетливо и умно, чтобы успеть за мгновение сделать больше, чем когда бы то ни было. Наши летчики, если им доводится умирать, умирают достойно.
      Полковник Преображенский замолчал и на минуту задумался.
      - А смысл нашего самопожертвования, - подбирая слова, сказал он, заключается не в том, чтобы совершить красивый жест, а в том, чтобы умирая, заставить прежде всего врага принять смерть. Пусть пламя бушует вокруг моего самолета! Пусть рвутся один за другим снаряды в моей или в твоей кабине! Пусть весь ты, объятый огнем, пылаешь и летишь к земле. Ты думай: "А что у тебя еще осталось, чтобы бороться? Что должен сделать ты? Чем можешь уничтожить врага?". И если ты подумаешь по-настоящему, то поймешь: твой самолет - оружие! Твоя жизнь, которая еще теплится, тоже оружие! Летчик Борисов погиб. Но все мы знаем: Борисов погиб не зря. Свой самолет он не покинул. Он направил его на батареи стреляющих вражеских пушек. И дикий страх испытали враги, стоявшие возле орудий! И мы преклоняемся перед погибшим летчиком.
      Мы часто произносим: "Он свой, родной балтиец!". Вот в нашем полку был летчик Петр Игашев. Он тоже погиб в бою. Этот памятный всем бой произошел у Даугавпилса 30 июня 1941 года.
      16-я армия и 8-я танковая дивизия гитлеровцев наступали по наикратчайшей прямой в направлении Ленинград - Даугавпилс - Остров - Псков Луга.
      26 июня головные части 8-й танковой дивизии генерала Бранденбургера переправились через Западную Двину и ворвались в Даугавпилс. Противник сосредоточил там крупные танковые и моторизованные силы. Нужно было задержать мощную лавину наступавшего врага, оказать помощь нашим частям на Даугавпилсском направлении и прикрыть их с воздуха.
      30 июня экипажи 1-го минно-торпедного и 57-го бомбардировочного авиационных полков вылетели на задание. Маршрут проложили на Псков с выходом на озеро Лубань, а затем на цель.
      На задание отправились 51 дальний бомбардировщик и 21 скоростной. Полет по маршруту проходил эшелонированно. Ведущие групп - Преображенский, Федоров, Плоткин, Челноков, Ефремов, Хроленко, Чемоданов.
      Высота полета от аэродрома до озера Самро менялась от 500 до 1000 метров, по остальному маршруту из-за сплошной низкой облачности шли на высоте 600-200 метров.
      Приближаясь к цели, летчики увидели, что все шоссейные дороги на подходе к Даугавпилсу забиты колоннами танков, бензозаправщиками, танкетками и автомашинами противника, по обочинам - колонны мотоциклистов. Танки двигались группами по 10-20 машин с интервалами 100-200 метров.
      На аэродроме Даугавпилса и ближних полевых площадках враг сосредоточил большое количество истребителей, прикрыл свои боевые порядки зенитной артиллерией.
      С выходом в район цели наши самолеты разомкнулись по звеньям и одиночно. Облачность была низкая, видимость не более десяти километров.
      Группа Преображенского вступила в бой первой Самолеты вышли на цель вдоль дороги и с высоты 200-500 метров стали сбрасывать бомбы на головную часть колонны.
      Второй удар нанесла группа капитана Челнокова, третий - Михаила Плоткина
      Ярким пламенем вспыхнули вражеские танки, автомашины, бензозаправщики. А бомбардировщики шли волна за волной. Группы капитана Ефремова, Хроленко, Чемоданова били точно по танкам.
      В колоннах противника, казалось, все перемешалось: танки, машины, люди. Отдельные машины с белыми крестами рванулись вперед, стремясь уйти в лес. Танкетки врезались в свои же автоколонны; мотоциклисты, сбивая строй и друг друга, сваливались в кюветы. Земля и воздух дрожали от гула и рева моторов.
      Группа Преображенского сделала второй заход на вражеские танки. Следом шли самолеты Плоткина, Челнокова, Хроленко. Пожарища внизу разрастались. То и дело взлетали огненные шапки взрывов. Преодолев первое замешательство, зенитчики открыли по самолетам яростный огонь.
      Вражеские истребители Ме-109 и Ме-110 ринулись в атаку. Они наваливались на наши бомбардировщики большими группами сверху, с бортов, сзади, открывая губительный огонь с дистанций 300-600 метров.
      Стрелки-радисты Николаев, Карпушенко, Смага, Харченко, Беляев, Грицан сбили несколько вражеских самолетов.
      В том бою и совершил героический подвиг экипаж Игашева.
      Когда бомбардировщик ДБ-3 Петра Игашева был атакован тремя Ме-109, воздушный стрелок Василий Новиков открыл сильный огонь и сбил один фашистский истребитель. Однако силы оказались далеко не равными. Во время боя бомбардировщик был подбит и загорелся. Игашев мог увести поврежденную машину и приземлиться на своей территории, но балтиец не стал искать спасения. Заметив, что ведомого атакуют истребители, Игашев поспешил на выручку товарищам и горящим самолетом врезался в фашистский истребитель! Бомбардировщик таранил истребителя!
      Все длилось один миг. Пилот "мессершмитта" не успел даже выброситься на парашюте.
      Балтийцы были еще живы! Оставались считанные секунды, но и секунды иногда решают многое. Горящий самолет Игашева шел в пике и, как возмездие, обрушился в скопище фашистских танков и бронетранспортеров.
      8-я танковая дивизия генерала Бранденбергера, мечтавшая с ходу войти в Ленинград, прервала свой марш.
      Двадцать пять сбитых истребителей, сто уничтоженных танков, свыше четырехсот автомашин врага и множество убитых вражеских солдат и офицеров остались на латвийской земле.
      Петру Игашеву 18 июня 1941 года исполнилось 26 лет. Родился он на Рязанщине в селе Бетино Касимовского района. В четыре года он лишился отца. Пятерых детей воспитала Матрена Варфоломеевна, неграмотная женщина, крестьянка. Вырастила их честными, трудолюбивыми, не боящимися трудностей. Страна наша росла, крепла, набирала силы. Вместе с ней крепла и семья Игашевых. Дети учились работать. Дороги были им широко открыты. Петр в 1935 году закончил Касимовский педагогический техникум, стал работать учителем у себя на родине.
      В 1937 году Игашев - курсант Военно-морского авиационного училища. После окончания учебы его направили на Балтику, в 1-й минно-торпедный авиационный полк.
      Авиацию Петр любил самозабвенно. Он любил безграничные просторы неба, любил жизнь, любил родную землю. Ради любви своей он с честью выходил из трудных испытаний.
      Таран горящего самолета - это последнее испытание на верность Родине, на верность своему народу.
      ...Ныне близ города Даугавпилс, на 10-м километре Московского шоссе, возвышается памятник. Надпись на обелиске гласит: "На этом месте 30 июня 1941 года героически погиб летчик младший лейтенант Игашев Петр Степанович, 1915 года рождения, совершивший первый в истории Великой Отечественной войны таран на горящем бомбардировщике".
      Гвардейцы уходят в ночь
      В густых сумерках тонули деревушки, леса, пригорки. Дорогу, по которой не раз ездил наш шофер и которую он знал на память, совсем не было видно. Единственный ориентир - сигнальные огоньки на аэродроме. На них и держал путь шофер. Наконец голубой автобус остановился. Летчики выходили молча и направлялись к командному пункту.
      Боевые задачи были всем известны. Гвардии полковник Преображенский подробно изложил их экипажам. Сейчас требовались лишь некоторые уточнения. И прежде всего о погоде.
      Когда в комнату вошел инженер-метеоролог Владимир Константинович Шестаков, высокий, подтянутый, все оживились. Это и понятно. Хотя работа бомбардировщиков рассчитана по минутам: взлет, время в пути, удар, пеленги и посадка, определены и запасные цели, но погоду заранее не рассчитаешь. И хотя представитель штаба гвардии капитан Серебряков раздал маршруты полетов, отметил обязательные точки прицеливания, выдал фотоснимки, где воспроизведены вражеские порты, железнодорожные станции, нефтесклады, военные заводы, все равно сведения о встречных циклонах и туманах всем были необходимы как наиважнейшие.
      Вот почему все взоры обратились к метеорологу.
      - Туманы вас не застигнут, - сказал Шестаков, поднимая указку к карте. - Единственный аэродром, который может закрыться плотным туманом, это наш.
      - Хорошенькое дело, - недовольно буркнул летчик Иван Шаманов, человек богатырского телосложения, - все время нас закрывают туманы.
      Он нахмурился, словно Шестаков был в чем-то виноват. Владимир Константинович уже привык к подобным выпадам и знал, как клянут метеорологов летчики, если случится им в чем-то ошибиться.
      Поправив реглан, Иван Гаврилович Шаманов грузно. поднялся. За ним вышел штурман Михаил Васильевич Лорин.
      В 22.20 надел шлем гвардии лейтенант Григорий Червоноокий, застегнул планшетку гвардии старший лейтенант Деревянных. Вышли Иван Борзов, Никита Котов, стрелок-радист Иван Рудаков. Направился к дверям флагманский штурман Петр Хохлов. Не торопясь, встал Василий Балебин. Последними вышли остроносый штурман Борис Черных, грузный Григорий Волконский, суетливый Дмитрий Кошелев. У штурмана Кошелева смешная привычка - он широко размахивает руками, словно птица крыльями.
      На КП остаются несколько человек: оперативный дежурный Иванов, начальник связи капитан Носков, комиссар Александров. Начальник связи говорит:
      - Летуновский запросил луч. Начальник штаба одобрительно кивает головой: значит, полный порядок, скоро зайдет на посадку.
      Я вижу, как чьи-то бортовые огни плывут над аэродромом. Потом самолет набирает высоту. Огоньки исчезают.
      Гвардейцы уходят в глубокий вражеский тыл. Спустя некоторое время дежурный докладывает гвардии полковнику Преображенскому:
      - Тридцать второй в воздухе! Семерка, по времени, над целью. Шаманов дает погоду... Капитан Косов над целью, отбомбился, возвращается.
      Уходит в ночь Николай Васильевич Челноков. Он тоже поведет свой Ил-4 к вражескому порту.
      Время тянется медленно. Часы выстукивают свое.
      Звонят телефоны. Носков подходит к одному из них.
      - Иван Иванов и Григорий Червоноокий попросили посадку.
      На аэродроме уже дали вертикальный луч. Шаманов садится, выключает моторы.
      Техники осматривают машину, подвешивают новые бомбы. Шаманов входит в комнату, скупо докладывает.
      - Ну как? - спрашивает метеоролог Владимир Шестаков. - Какая над целью погода? Не подвела?
      - Видимость шесть километров, - отвечает устало Шаманов. - Погода ясная, - и потирает озябшие руки.
      - Прогноз подтверждается. Но вы не заметили, случайно, откуда ползет дымка? - спрашивает Шестаков.
      - Не заметил, но видимость хорошая.
      - Вот, - говорит Шестаков, - погода, оказывается, может иногда подчиниться нашему расписанию!
      Капитан Комаров в штабе отдает распоряжения, потом выслушивает оперативного.
      - Майор Челноков выполнил задание! Возвращается, - докладывает оперативный. - В районе вражеского порта сплошное пламя. Порт горит! Волковский тоже наблюдал над целью пожарище. Молодцы, ребята!
      - Ну этот муж дремучий пожар учинит!
      - Совершили посадку гвардии майор Челноков, гвардии лейтенант Деревянных, гвардии старший лейтенант Борзов, гвардии майор Дроздов, докладывает оперативный дежурный.
      - Сколько прожекторов было над целью? - спрашивает, входя. Челноков.
      - Семнадцать, - отвечает Шаманов.
      - Кто впереди вас шел?
      - Косов, с ним в паре - летчик Деревянных.
      - Хорошо бомбили! Очень хорошо бомбили. Наблюдались взрывы и крупные пожары. Хор-ро-шо!
      - Я тоже наблюдал два сильных взрыва, но точно не знаю, что это было. Самолет наш подбросило и осветило. Вот тогда и мы ударили, - говорит штурман Хохлов, летавший с Челноковым.
      - Да, скажу я вам, укрепленьице. Не колупнешь даже бомбой такого калибра. Не колупнешь!
      Смотрим на карту. Петр Ильич Хохлов бомбил сильнейший укрепленный железнодорожный узел.
      - Какая высота разрывов зенитного огня? - спрашивает Преображенский у Челнокова.
      - Снаряды рвутся далеко в стороне справа. Только один разорвался у нас почти под люками.
      Штурманы садятся, пишут донесения, делают отметки на картах. Серебряков тут же переносит сведения на общую карту.
      И опять - в холодную ночь. Луна еще не показывалась. Белесое облачко пересекло черную полосу северной дымки.
      Бортовые огни самолета Зотова, вылетевшего на задание, мелькнули над аэродромом, медленно проплыли и незаметно исчезли. За ними проплыли другие огни.
      На старт выходит гвардии лейтенант Деревянных. Плотно захлопнув фонарь кабины, Деревянных прижимается к спинке сиденья.
      Моторы работают на малых оборотах, но через минуту-две они грозно зарычат. Деревянных поглядывает, ждет сигнала. Наконец Преображенский разрешает взлет. Ил-4 устремляется в темень.
      Его место на старте занимает машина Сергея Ивановича Кузнецова. Боевой летчик отрывает от земли перегруженный самолет плавно, почти незаметно. Многим известно мастерство этого незаурядного летчика. Валерий Чкалов пролетел в Ленинграде под Кировским мостом, а Сергей Иванович Кузнецов на бомбардировщике пролетал под железнодорожным мостом в Пестово. И хотя ему основательно попало тогда от полковника Преображенского, но Кузнецов дважды пролетал под мостом. Отчего это? Может, от безрассудства? Нет, летчик смелый и дерзкий, он прикидывал, как ему поступить, если... Ведь на войне всякое бывает.
      Ушел в воздух Кузнецов. А слева выруливает капитан Пушкин.
      За ним пошли, гудя и вздрагивая, самолеты гвардии капитанов Пяткова и Балебина, гвардии подполковника Ведмиденко.