- Все цело, ждем только погоды! - ответил Семен Федорович и поведал испытателю ДБ-3, каких трудов стоило замаскировать самолеты, чтобы сохранить ударную силу для полетов к Берлину.
      Широкая, спокойная гладь моря. Поверхность синевато-зеленая. Она не утомляет глаза. Самолеты с каждой минутой все больше набирают высоту.
      А потом неожиданно наступает темнота. Она наступает так быстро и так властно, что летчики даже не успевают присмотреться к окружающему. Главное теперь - поближе к ведущему, выдержать строй.
      Пожалуй, у капитана Плоткина более, чем у кого-либо, развито чувство товарищества. И в темноте он продолжает лететь рядом с полковником. Где-то рядом Дашковский, Трычков, Гречишников. Совсем неподалеку Беляев, Финягин, Фокин. За ними идут Ефремов, Кравченко, Александров и Русаков.
      Раскаленные выхлопные патрубки видны справа, по ним и ориентируется капитан Плоткин, выдерживая строй.
      И пока горизонт на западе еще светел, Михаилу Плоткину легко держать место в строю. Ведомые машины идут в левом пеленге. Они хорошо видят Преображенского, так как флагман четко проектируется на светлом фоне горизонта.
      А если взойдет луна? Такой вариант предусмотрели еще на земле. Тогда ведомые перестроятся и пойдут в правом пеленге. Флагмана они будут наблюдать со стороны лунной части горизонта.
      В шлемофоне Преображенского слышится чуть глуховатый голос Хохлова:
      - Докладываю: проходим Либаву.
      В кабине становится все прохладнее.
      Высота 6200 метров. Температура воздуха за бортом минус 15 градусов. Безграничны просторы Балтики!
      Тускло в вышине светят звезды. В стороне черным пятном лежит земля. На высоте уже крепкий мороз. Руки тянутся к кислородным маскам. Два с половиной часа продолжается полет по приборам. Море пустынно, пейзаж унылый и утомительный, едва различимые берега тянутся бесконечно.
      Через полчаса погода резко меняется. Со всех сторон ползет серая пепельная дымка, вскоре она переходит в сплошную мглу. Оттого, наверно, в кабине морозная слякоть. Скрывается море, исчезают знакомые островки, расползаются и наконец совсем теряются изрезанные берега. И вдруг, как стена, на высоте шести с половиной тысяч и до самой земли вырастает густая, неразрывная облачность. Сильный западный ветер бросает воздушные корабли из стороны в сторону.
      - Что делать? - спрашивает Евгений Николаевич штурмана. - Будем бомбить Штеттин или пойдем к Берлину?
      - Только к Берлину, - спокойно отвечает штурман.
      - Да, надо непременно идти к Берлину! - соглашается полковник, и переговоры их на этом заканчиваются. Флагман шел к Берлину в холодной и сырой мгле, забираясь в нее все глубже и глубже. Рядом летели ведомые.
      Кислородные маски и стекла очков заволокло сизоватой морозной коркой, ее трудно содрать, еще труднее прочистить стекло. А прочищать надо особым карандашом, от которого все равно остаются следы царапин. Холодный пот струится по лицам, от липкой влаги прилипает рубашка к телу, спину щекочут холодноватые ручейки. Грудь стынет, леденеет, будто кто положил за пазуху кусок льда.
      Рябит в глазах, тошнит. От этого кажется, что не в ту сторону направлены стрелки навигационных приборов. За ними надо следить да следить: в слепом полете все внимание - приборам!
      Флагманский штурман Хохлов снимает меховую перчатку: пальцы совершенно одеревенели!
      - Где наши? Почему я не вижу их? - спрашивает полковник.
      - Идут.
      И снова оба умолкают.
      Преображенский понимает, как тяжело сейчас Хохлову ориентироваться над морем. Наземных радиосредств обеспечения дальних полетов нет. Транспорт с радиооборудованием, пробиравшийся на Эзель, фашисты пустили ко дну. С Большой земли сообщили, что новый комплект радиооборудования направляется с другим кораблем. Вот только когда он придет? И придет ли? Значит, надежда только на самого Хохлова, на его искусство.
      Евгений Николаевич опять спросил:
      - Идут ли наши самолеты? Я их что-то не слышу.
      - Идут, товарищ полковник. Идут. Вижу силуэты наших и справа и слева.
      - А как стрелки?
      Кротенко и Рудаков ответили, что чувствуют себя нормально, хотя и основательно промерзли.
      Стена тумана неожиданно оказалась где-то позади. Над морем блеснули далекие звезды, а внизу открылся огромный город. По характерным очертаниям берега. Петр Ильич определил и передал экипажу:
      - Подходим к Штеттину.
      С левого борта самолета в ослепительно ярких огнях отлично просматривался огромный город.
      - Смотрите-ка, - сказал Хохлов, - прожекторные станции приглашают нас на посадку.
      На штеттинском аэродроме, как заметал штурман, производились ночные полеты. "Немцы, очевидно, приняли нас за своих", - подумал Хохлов. Мощные прожекторы положили свои длинные лучи вдоль аэродрома. Можно было бы сбросить бомбы (уж очень хотелось это сделать!), но штурман воздержался. Квадратные, как на шахматной доске, плитки кварталов Штеттина, словно нарочно прижатые к земле, остались позади.
      Бомбардировщики миновали город, упорно выдерживая курс к Берлину. Но еще долго в темной ночи отсвечивали и серебрились электролампы, освещавшие безлюдные улицы важнейшего порта Германии.
      За Штеттином, который открылся только на короткое время, путь снова отрезало броней тумана. По стеклам кабин хлестнули тяжелые капли дождя.
      Чем ближе к Берлину, тем труднее становился путь.
      Под крыльями самолетов на высоте пяти тысяч метров - аэростаты заграждения. Длинные, неуклюжие, они молчаливо покачиваются в ночном небе.
      - Держите высоту семь тысяч, - передает Преображенскому штурман, лезьте повыше, пробивайте эту проклятую облачность. Надо пробиться, до Берлина - рукой подать!
      Берлин... Один из крупнейших городов мира, политический, экономический центр "третьей империи", средоточие военных и промышленных предприятий. Вокруг города - десятки крупнейших аэродромов, позволяющих базироваться большому количеству авиации. В Берлине 24 железнодорожные станции, 10 самолетостроительных, 7 авиамоторных, 8 заводов авиавооружения, 22 станкостроительных и металлургических. Добавить надо еще 7 заводов электрооборудования, 6 электростанций, 13 газовых заводов. Зенитные батареи вокруг образуют сплошное кольцо в три яруса, эффективность действия высотных аэростатов - от 4 до 5 тысяч метров.
      Экипажам медленно дается каждая сотня метров высоты.
      Но вот вторично разорвалась свинцовая стена. Появились звезды, улыбнулась луна и запрыгала, щедро плеснула на крылья самолетов бледновато-тусклым сиянием, свет ее неожиданно озарил город, к которому летчики так стремились.
      Вот зеркальный водоем. Электростанции, заводы. Склады. Река Шпрее. Это - Берлин! Да, да! Вот он внизу! Сверкают огнями улицы, темнеют окраины. Не ждут! Немцы не ждут! Ослепительно блещет огнями центр Берлина. Нет, никак не предполагает Берлин, что могут появиться советские гости! Электрический свет, расползаясь, заливает улицы. Вот, он, рейхстаг! А на той вон улице канцелярия Гитлера.
      Полковник Преображенский напряженно рассматривает город. Штурман Хохлов сверяет маршрут с картой, то же проделывают и экипажи Трычкова, Дашковского.
      Преображенский плавно развернулся над городом, подал экипажам сигнал: "Идти на цели!". Все самолеты с приглушенными моторами разошлись над огромным городом. Преображенский повел свой ДБ-3 на загроможденный постройками квартал, где располагались заводы Цямменса.
      Когда самолет стал на боевой курс, штурман Хохлов протянул руку к бомбосбрасывателю. Минута волнения тревоги. Рука штурмана уверенно и резко нажала на рычаг.
      Пиропатроны сработали. Бомбы полетели вниз.
      Погрузились в темноту заводские корпуса. И вдруг гигантская струя огня, будто фейерверк, вспыхнула сначала в одном, потом в другом месте. Бомбы одна за другой рвались среди цехов компании Симменса. Большая фугаска легла в самый центр, где поднималась иглообразная башня, похожая на пожарную каланчу. Бросая машину в боевой разворот, Преображенский то и дело припадал к стеклу кабины, чтобы самому наблюдать за разрывами. Штурман Хохлов в своей кабине на крупномасштабной карте города отмечал точки попаданий.
      Берлин быстро темнел и скрывался в полумраке. Он уходил кусочками, площадками заводов, кварталами. Как светящиеся бабочки, мелькали зловещие огоньки. Они вспыхивали, гасли, снова вспыхивали. Неверные, судорожные, они лихорадочно взметывались в встревоженном городе. Очевидно, взорвалась какая-то крупная электростанция. Стрелки-радисты видели, как раскололся надвое железнодорожный вокзал, похожий на океанский пароход с четырьмя палубными трубами. Взлетели на воздух склады боеприпасов. Но самым удивительным было то, что зенитки не стреляли.
      Когда Берлин полностью погрузился во тьму, все бомбы были уже сброшены.
      И снова сорок минут длинной воздушной дороги до Штеттина. На этот раз небо над портом кипело, как адский котел. Штеттин горел. Гремели и грохотали зенитки. Светящиеся снопы артиллерийского огня каскадами летели с земли, преграждая путь балтийцам.
      К правому крылу Преображенского пристроился кто-то из летчиков.
      - Не знаешь, кто у меня справа? - спросил полковник Хохлова.
      - Как будто Афанасий Иванович Фокин.
      - Нет, Фокина я давно не вижу, это не он. Скорее всего, Миша Плоткин. Походка его.
      Самолет Плоткина то карабкался по огненной лестнице вверх, то опускался вниз, выдерживая курс Преображенского.
      - Спросить бы, - предложил Хохлов. - Плоткин это или Фокин?
      - Не торопись. За Штеттином непременно спросим. Сейчас молчи, как рыба!
      Глазастые фары мелькнули впереди. Как метеоры, помчались они к самолету Преображенского.
      Полковник понял: вражеский ночной истребитель идет на встречно-пересекающемся курсе.
      - Перехватчик! - передал штурман. - Огня пока не открывать! Думаю, проскочит!
      Ни один стрелок не обнаружил себя. Промолчали и штурманы. Ночной истребитель промчался совсем рядом.
      - Проскочил так близко, что поднимись мы на двадцать метров повыше, самолеты непременно столкнулись бы, - сказал штурман.
      И бомбардировщики снова пошли своей дорогой. А ослепительные фары бегали по небу, как светлячки на длинном бикфордовом шнуре.
      Остались позади город, темные леса, пустые ночные поля. Но все еще было видно, как пылал и пылал Штеттин.
      - Штеттин горит, - сказал стрелок Ваня Рудаков. - Смотрите, как пылает!
      - Вижу, - сказал штурман. - Значит, наши не все дошли до Берлина, отбомбились в Штеттине.
      - Прекратить разговоры, - приказал полковник. - Больше внимания и бдительности.
      Когда первые экипажи приземлились на своем аэродроме, их тут же окружили друзья.
      - Ну как? Добрались? Вы что же молчите?
      - Нет, - буркнул Фокин. - Не добрались. Не добрались мы до Берлина!
      От злости Фокин не был похож на себя. Вошел встревоженный Георгий Беляев, за ним - Иван Егельский. - Что же вы, товарищи? Не дотянули? В чем дело? - Не дотянули, - хмуро ответил Афанасий Фокин. - Штеттин бомбили. Последовал приказ Беляева. Почему дал такой приказ - спросите его.
      В этот миг послышались радостные возгласы.
      - Наши летят! Летят!
      - Летят!
      И настало чудесное утро. Запахом морской воды пахло с моря. Яркое солнце блеснуло над заливом, над камышниками, над притихшим лесом.
      - Летят! Скорее на аэродром! - слышались всюду возбужденные голоса.
      На аэродром бежали врачи, медицинские сестры, портные из пошивочных мастерских, писаря из базы. Взгляды не отрывались от той стороны неба, откуда слышалось гудение машин.
      А в деревне, за болотами, просыпались и пели петухи.
      Восточный ветерок раскачивал телеграфные провода.
      - Один, два... три... четыре... - считал кто-то.
      Шум моторов приближался.
      На мгновение моторы притихли, и тотчас из облаков, над центром аэродрома, над головами притихших людей показались бомбардировщики.
      - Преображенский впереди! - крикнул врач. Его руки, державшие бинокль, плотнее прижали окуляры к глазам.
      Большой круг описала первая машина и медленно пошла на посадку.
      Видна штурманская кабина, короткие радиомачты, соединенные антеннами, торчащие пулеметы. Засверкали на солнце красные, словно обновленные звезды.
      Флагман мягко заскользил колесами по земле. Безукоризненную посадку совершил Преображенский.
      За ним приземлился Михаил Плоткин.
      Потом показался ДБ-3 Дашковского. Он дал сигнальную ракету: "Иду на посадку". Ему ответили: "Посадка разрешается". Проходят минуты, а Дашковского все нет. И вдруг в стороне раздался глухой, сильный грохот.
      Что могло случиться?
      За дальним лесом, за высокими соснами, за темными крышами ангаров взметнулось высокое пламя.
      Летчик Дашковский, штурман Николаев, стрелок-радист Элькин не дотянули до родного аэродрома каких-нибудь пяти километров...
      И так иногда бывало на войне.
      Возвратившиеся летчики, штурманы, стрелки в комбинезонах, унтах, держа в руках кожаные шлемы, выходили из машин усталые, с воспаленными глазами, с обветренными, пересохшими и потрескавшимися губами.
      Экипажи построились, надели шлемы. К ним быстро подошел генерал-лейтенант Жаворонков. Полковник Преображенский доложил:
      - Товарищ генерал-лейтенант, задание выполнили. Бомбили Берлин!
      - Спасибо, балтийцы, от всего народа спасибо вам, друзья!
      Генерал обнял Евгения Николаевича, горячо поцеловал.
      А потом командир вместе с друзьями сел на траву. Земля была теплой, родной и близкой. Полковник трогал ее руками, ласкал взглядом и, кажется, не было еще в его жизни торжественнее минуты, чем эта минута встречи с родной землей.
      "И ты будешь над Берлином!"
      Героев Берлина радостным щебетанием встретила официантка Тося Валова.
      - Кушайте... Кушайте, Евгений Николаевич! Петр Ильич, отведайте икорки... Свеженьких огурчиков, помидорок. Кушайте!
      - А где же Фокин? - спросил у Тоси Преображенский, не видя возле себя летчика, на которого больше всего надеялся.
      - Фокин? Да он как будто болен. Полковник встал и направился в комнату Фокина. Афанасий Иванович, бледный, лежал на кровати.
      - Ты что, болен, Афанасий Иванович?
      - Нет, устал, - хмуро ответил Фокин, отводя глаза.
      - Ведь мы сегодня именинники, Афанасий Иванович! В Берлин сходили, задание выполнили.
      - Евгений Николаевич, - с досадой проговорил Фокин, - я не ходил в Берлин. Я вернулся... Штеттин бомбил. Я... Я не был над Берлином!
      И огромная, бритая, словно бронзовая, голова утонула под подушкой.
      - Так ты же, Афанасий Иванович, еще будешь там. Непременно будешь. Ну что ты раскис? Не узнаю своего лучшего летчика. Ты не дошел? Но ты будешь в Берлине!
      Фокин встал.
      - Конечно, буду! Но сегодня, товарищ полковник, не могу спокойно смотреть вам в глаза.
      - Да полно тебе, Афанасий Иванович. Пойдем со мной. Там все наши. Ну, поднимайся!
      - Мне стыдно... Вы же, товарищ Преображенский, дошли? Вы же дошли?
      - Дошли, - согласился Преображенский.
      - Вы же бомбили?
      - Да, мы бомбили. Хорошо бомбили!
      - А погода?
      - Погода над Берлином была отличной. Тихая ночь, как здесь.
      - Ну, вот видите, - с грустью сказал Фокин. - Была, оказывается, погода. Да, в общем... позор один. Нет, Евгений Николаевич, идите сами к товарищам, а я не пойду.
      Рано утром 8 августа 1941 года Советское информбюро сообщило:
      "В ночь с 7 на 8 августа группа наших самолетов произвела разведывательный полет в Германию и сбросила некоторое количество зажигательных и фугасных бомб над военными объектами в районе Берлина.
      В результате бомбежки возникли пожары и наблюдались взрывы...".
      На другой день Евгений Николаевич встретил Фокина в библиотеке. Афанасий Иванович сидел с карандашом в руке над грудой книг и газет. Он сосредоточенно изучал материалы о том, как будут ученые наблюдать полное солнечное затмение 21 сентября 1941 года. Затмение начнется на Северном Кавказе, пересечет Каспий, пройдет через Аральское море к Алма-Ате...
      - Все ясно, - сказал полковник, посмеиваясь. - По-видимому, старший лейтенант Фокин не собирается лететь в Берлин!
      - Напрасно так думаете, товарищ полковник, - возразил Фокин вставая. Я усиленно готовлюсь к полету в Берлин.
      - А почему же вы не отдыхаете? Вы спали?
      - Нет, я не спал.
      - Идите спать, - приказал Преображенский. - Чтобы быть в Берлине, нужно хорошо спать, строго соблюдать режим. А вы что делаете?
      Их взгляды встретились.
      Опустив глаза, широкоплечий Фокин молча покинул библиотеку.
      А спустя два часа самолет доставил почту. Полковник получил письма от отца и жены. Он уже давно ждал от них вестей.
      "Дорогой мой! Наверное, крошишь в капусту фашистских гадов?! "Не будет им мало" - это твои слова, а я знаю, что у тебя слова никогда не расходились с делом. Будь здоров, спокоен и хладнокровен, наш дорогой сокол. О Тасе и ребятенках не беспокойся, им здесь хорошо...
      Мы с мамой по мере сил и возможностей ведем работу в колхозе. Но вот беда - я-то стар и болен. Хотелось бы винтовку взять... Бить фашистов.
      Желаю тебе, мой родной, здоровья, удачи и больших успехов.
      Папа".
      "Родной мой Евгений, отзовись - узнал он знакомый почерк Таисии Николаевны. - Ты напиши мне только коротенькое письмецо в два слова: "Я здоров". Оно нас успокоит.
      ...Галюшка уже книжки читает. Вова подрастает. Олечке скоро четыре месяца. В семье у нас появились знаменитые художники. Смотри, читай, любуйся..."
      Огромный волжский пароход плыл по реке: высокая труба, две пушки. Бурлящие потоки. Это был рисунок Вовки.
      На фоне голубого неба распростерла крылья птица. На берегу реки зеленая поляна. Калиточка из хвороста. И стройный домик с черепичной крышей. Грибы возле забора, цветы в саду. Дорога к домику, и у дороги сосна.
      Внизу приписка: "Милый папа. Я жду тебя возле сосны, Твоя Галя".
      Полковник с жадностью прочел письма. Однако для ответа уже времени не оставалось. Он торопливо положил дорогие листочки в карман.
      И опять глухая, тревожная ночь. Полярная звезда повисла над головой. За дальней туманной дымкой мелькнул прожектор. Луч перерезал желтой прозрачной полосой небо и померк. Взметнулись, будто огненные стрелы, от берега к заливу ракеты. Одна, другая, третья... Неужели фашистские лазутчики сигналят о местонахождении аэродрома?
      На старте все гудит. Бомбардировщики разбегаются по невидимой дорожке и уходят в небо.
      Василий Гречишников, Афанасий Фокин, Михаил Плоткин, Андрей Ефремов, Евгений Преображенский снова повели воздушные корабли на Берлин.
      Вслед за ними стартовали Виктор Александров, Алексей Кравченко, Михаил Русаков, Константин Мильгунов, Евдоким Есин, Иван Финягин.
      Холодное море все в клочьях тумана. Сплошной стеной зенитного огня встретил Штеттин.
      Самолеты летели меж двух ярусов пламени. Пересечения прожекторных лучей брали их в клещи. Черные пожарища виднелись внизу - следы недавней бомбардировки.
      Над Берлином Преображенский взял курс на запад, к вокзалу Вицлебен, Ефремов нацелился на Шпандау, Плоткин висел над Лихтенфельдом.
      Фокин наверстывал упущенное: он донес свой груз до сердца фашистской Германии. Его бомбы точно ложились в цель. Забыв про все, он кружил над Берлином. Последние бомбы на мгновение осветили мрак вспышкой пламени.
      Самолет Фокина лег на обратный курс. Уходя от цели, экипаж попал в огненное кольцо. Более сорока минут зенитные прожекторы не выпускали Фокина из своих цепких лап, в воздухе рыскали истребители-перехватчики. Их сильные фары поминутно сверлили темноту. Но стрелки-радисты Николай Лукичев и Валентин Белов не дрогнули. Они вели точный заградительный огонь и не подпустили ночных перехватчиков к самолету. Сумели вырваться из огненного ада.
      Потянулись томительные часы обратного пути.
      - Под нами Данциг? - устало опросил Фокин.
      - Да, - подтвердил штурман Герман Швецов. - Как жаль, что у нас нет бомб!
      Температура - минус 46 градусов. Дышать трудно. Штурман протянул руку к столику, чтобы проверить курс. На столике близко лежала карта, но он никак не мог дотянуться до нее. Малейший поворот, малейшее движение вызывали усталость.
      - Следи за картой, - прозвучал в шлемофоне голос Фокина.
      - Осталось, кажется, немного.
      А штурману земля казалась каким-то туманом, потом стала совсем неуловимой. Плыл и прыгал перед глазами компас.
      - Послушай, Герман... Герман!
      Ответа не было.
      - Мы разобьемся, Герман, если ты не будешь мне отвечать.
      И опять запрос:
      - Петрович, ты жив?
      Радист сидел на своем месте, вяло свесив голову. Плотно прижавшись к спинке сиденья самолета, тяжело дышал штурман...
      - Петрович, Герман...
      И Фокин понял, что теперь надеяться он может только на себя.
      Полковник Преображенский возвратился на аэродром поутру. На востоке поднималось солнце, потом промчался ветерок. От залива потянуло прохладой.
      На аэродроме находились начальник штаба и комиссар полка.
      Произвел посадку Михаил Плоткин. С трудом сошел с крыла, доложил полковнику:
      - Задание выполнено. Бомбили Берлин.
      Плоткин устало и грузно повернулся, чтобы идти в палатку, но остановился и спросил:
      - Товарищ полковник, все вернулись?
      - Нет, не все, Афанасий Фокин не вернулся. Нет пока и Трычкова.
      - Не может быть...
      - Не вернулись! - повторил полковник.
      На аэродроме наступила тишина. Преображенский, опечаленный, хотел уже уйти, когда услышал далекий и протяжный гул знакомых моторов.
      - Трычков! Трычков пришел!
      Через несколько минут летчик Трычков устало вылез из кабины.
      А Афанасий Фокин, как его ни ждали, так на аэродром и не вернулся.
      Геббельс, успокаивая немцев, заявил по радио, что ни один самолет противников Германии не может появиться над Берлином. "Это надежно защищенная твердыня нации. Скорее падут столицы всех стран мира, нежели падет Берлин. Ни один камень не содрогнется в Берлине от постороннего взрыва. Немцы могут жить в своей столице спокойно. Советская авиация уничтожена. Советский военный флот в кратчайшие сроки будет уничтожен".
      Потом немецкие радиостанции сделали странное сообщение о том, что "в ночь с 7 на 8 августа крупные силы английской авиации в количестве 150 самолетов пытались нанести удар по нашей столице, но огнем зенитной артиллерии и действиями ночных истребителей основная масса авиации противника была рассеяна. Из прорвавшихся к городу 9 самолетов 6 было сбито". Английское радио опровергло это сообщение:
      "В ночь с 7 на 8 августа ни один английский самолет с наших аэродромов не поднимался ввиду совершенно неблагоприятных метеорологических условий".
      А в рабочих кварталах Берлина читали призывные листовки, сброшенные с советских самолетов.
      Третий удар потребовал от экипажей ДБ-3 немалого напряжения сил и воли. Бомбардировщики вернулись из Берлина поздним утром.
      Андрей Ефремов, на что уж сильный и крепкий человек, и тот не смог дойти даже до зеленой лужайки. Цепляясь пальцами за крыло самолета, он припал головой к колесу. Полковой врач подбежал к летчику.
      - Капитан Ефремов! Что с вами? Ранены?
      - Да нет же... нет... - с трудом ответил капитан. - Мне бы немного передохнуть... передохнуть одну минуту... Доктор, не мешайте, я здоров. Мне нужно отдохнуть... Не люблю, когда близко лекарствами пахнет...
      Смущенный врач постоял, пожал плечами.
      - Если не трудно вам, - шепотом попросил Ефремов, - возьмите мой шлем и подложите под голову.
      Старый доктор молча поднял с земли упавший шлем Ефремова, стряхнул с него пыль и осторожно подложил под голову Андрея.
      - Вот так, спасибо.
      И тотчас же уснул.
      На аэродром примчались крытые автомобили, чтобы доставить летчиков в домик за рекой. Но никто даже не пошевельнулся. Летчики неподвижно лежали на траве.
      Полковник Преображенский лежал лицом к небу, положив голову на круглый серый камень, оказавшийся поблизости. Штурман Петр Хохлов спал, сидя у колеса самолета. Михаил Плоткин прислонился к Хохлову.
      На аэродроме наступила тишина. Только на берегу залива плескались волны.
      В тот день Советское информбюро передало:
      "В ночь с 11 на 12 августа имел место новый налет советских самолетов на военные объекты в районе Берлина.
      Сброшены зажигательные бомбы большой силы. В Берлине наблюдались пожары и взрывы.
      Все наши самолеты вернулись на свои базы".
      Наивно было бы думать, что действия наших бомбардировщиков проходили без помех. С первых же дней фашистская агентура начала активную "охоту" за экипажами ДБ-3. Руководителю операции С. Ф. Жаворонкову приходилось маневрировать сроками вылета экипажей в воздух, чтобы дезориентировать противника. Фашистская авиация не раз нападала на Кагул и Асте, стараясь поймать и уничтожить самолеты ДБ-3 во время вылета.
      "Из вероятных действий противника, - вспоминал потом маршал авиации С. Ф. Жаворонков, - наиболее опасным для нас на ближайшее время являлось нападение силами Ме-110 и Ме-109 в период производства вылетов на выполнение очередного задания. Обычно самолеты выруливали с мест стоянок от хуторов на старт в установленное время и по сигналу ракеты. Общее расстояние для руления для некоторых из них составляло два - два с половиной километра. Рулежные дорожки, накатанные только колесами самолетов, нередко проходившие поперек полос борозд, через канавы и изгороди, не позволяли самолетам двигаться быстро. На выруливание, вылет и сбор в районе аэродрома уходило значительное время. В этот период перегруженные и лишенные маневренности самолеты могли стать легкой добычей истребителей врага. На свои истребители из-за их малочисленности мы не могли вполне надеяться. Вот почему решили следующий вылет произвести не непосредственно перед наступлением темноты, а за час до нее.
      Тем временем противник усилил наблюдение за аэродромами Кагул и Асте. Каждый день один или два раза Ме-109 парами на высоте 1000-1500 метров проходили над аэродромами.
      Вечером, примерно через час после того, как ДБ-3 стартовали на Берлин, фашисты двумя группами Ю-88 нанесли одновременно удар по Кагулу и Асте. Однако удар пришелся по пустому месту. Пострадали лишь два истребителя, прикрывавшие взлет бомбардировщиков. Приземлившись, они не успели еще зарулить в надежное укрытие. После бомбежки аэродром Кагул, как оспины на теле земли, покрыли воронки от восьмидесятикилограммовых фугасных и осколочных бомб. Командование приняло меры к тому, чтобы к возвращению самолетов подготовить посадочную полосу к приему самолетов. Аэродром Асте не пострадал от бомбежки.
      Теперь возникло опасение: как бы не "подловили" немцы наши экипажи на рассвете, когда после семичасового пути они будут возвращаться с задания.
      Миновала ночь, когда с постов ВНОС стали сообщать о приближении большой группы самолетов. Немцы или наши? Оказалось, наши возвращаются с задания. Боевых потерь не было".
      Высылая экипажи в третий полет на Берлин, генерал-лейтенант Жаворонков, посоветовавшись с Преображенским и Щелкуновым, вновь приказал обеим группам вылететь за час до захода солнца, то есть до вероятного прихода разведчиков и возможного нападения авиации противника.
      Во избежание перехвата наших самолетов в море генерал выслал с некоторым упреждением группу "чаек" на радиус их полета.
      Оставшиеся истребители были подняты для прикрытия взлета и сбора групп.
      Незадолго до возвращения наших экипажей с задания группы "юнкерсов", зайдя со стороны Рижского залива, дважды бомбили аэродромы Кагул и Асте. Летчикам пришлось некоторое время кружить в зоне ожидания, пока на земле заделывали воронки от бомб. Особенно сильно пострадал аэродром Асте. Экипажи Щелкунова пришлось принимать на Кагуле. Обе группы вернулись без потерь и благополучно произвели посадку.
      Тридцать пять суток продолжалась боевая работа дальних бомбардировщиков. За это время фашистская агентура, засланная на остров, не раз пыталась навести "юнкерсы" на стоянки наших ДБ-3.
      В одну из ночей с постов ВНОС начали поступать донесения о подходе к Эзелю самолетов Ю-88. Ночь стояла темная, но безоблачная и звездная. Самолеты шли с разных направлений поодиночке. Характерное завывание их моторов слышалось все ближе и ближе.
      Вдруг от хутора, где стояли два ДБ-3, взметнулась красная ракета, вслед за ней другая. Такие же ракеты стали взлетать у многих стоянок наших самолетов. Что означали ракеты, бросаемые близ стоянок ДБ-3, всем, находившимся на командном пункте, было ясно. Через несколько минут там будут рваться бомбы врага.
      Тогда к генералу Жаворонкову обратился майор Боков:
      - Товарищ генерал, давайте и мы бросать ракеты!
      "Иллюминацию", начатую фашистами, раздвинули далеко за пределы аэродрома. По телефону на все посты, на зенитные батареи, расположенные близ аэродрома, поступило распоряжение: пускать ракеты при приближении "юнкерсов", направляя врага в сторону от стоянок наших самолетов.
      В ту ночь беспорядочная бомбежка охватила почти весь Эзель. Ни один наш самолет не пострадал.
      12 августа 1941 года начальник штаба верховного немецкого главнокомандования фельдмаршал Кейтель издал секретную директиву:
      "Как только позволит обстановка, следует совместными усилиями соединений сухопутных войск, авиации и военно-морского флота ликвидировать военно-морские и военно-воздушные базы противника на островах Даго и Эзель. При этом особенно важно уничтожить вражеские аэродромы, с которых осуществляются налеты на Берлин. Координация проведения подготовительных мероприятий поручается командованию сухопутных войск".
      Фашистское командование усиливало систему противовоздушной обороны на побережье, на дальних и ближних подступах к Берлину.
      Балтийские летчики под командованием полковника Преображенского в крайне тяжелых условиях продолжали налеты на Берлин. Приходилось каждый раз менять направление выхода на цель и тактику ударов.
      На аэродром бесшумно, будто на крыльях, примчался голубой "ЗИС". Дверца автомобиля открылась. Человек в морском кителе, выйдя из машины, осмотрелся, не спеша подошел к летчикам. И все понял.