ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Гуссейн-паша приступал к Азову-городу двадцать четыре раза. Но, так и не добившись ничего, потеряв только большую часть своего войска, решил пойти на хитрость – повести тайно от казаков свои подкопы к Азову, чтобы прорваться наконец в крепость, перебить там казаков всех до единого и занять неприступную каменюку.

Со стены и с оставшихся целыми угловых башен казаки все-таки заметили, что турки повели из своего табора в направлении крепости семнадцать подкопов. Но свои подкопы турки рыли с неохотой и совсем не глубоко. Тогда атаман Татаринов сказал смельчакам:

– С нами ныне бог и вся крестная сила! Неужели мы, сыны славного Дона, богатыри русские, не перехитрим турка? Давайте мы, братцы, побьем их в окопах.

И стали донские казаки под турецкие подкопы вести свои. Подкатили бочки с порохом. Однажды поутру тур­ки с опаской влезли в свои земляные подкопы. Тогда-то и взорвались под ними бочки с порохом. Дело получилось складное. Взрывом перебило и передавило тысячи три турецких воинов. С того дня турецкая подкопная мудрость иссякла, отбили им казаки охоту мудрить.

Гуссейн-паша, раздраженный до крайности, то ходил по шатру, то садился и долго сидел, тщетно ломая голову. Он не понимал, не мог понять, что происходит под стенами крепости. Почему она до сих пор не пала, а его прославленная армия с каждым днем тает и тает, будто снег под вешним солнцем?

Гуссейн-паша решил созвать военный совет. Гонцы поскакали в разные стороны, и скоро в шатре главнокомандующего собрались крымский хан Бегадыр Гирей, Канаан-паша, Сейявуш-паша, Пиали-паша, Аслан-паша, Курт-ага, Чохом-ага, Магмед-ага и многие другие военачальники.

– В Азов непрерывно поступают свежие силы, – сразу начал Гуссейя-паша. – Это затрудняет нам взятие важной крепости.

Пиали-паша утвердительно кивнул головой. Он-то лучше других знал, что из пятидесяти двух лодок, на которых с его кораблей перебросили десантников на острова к Водяной башне, не осталось и десятка. Лодки незримо исчезали, сколь зорко их не охраняли.

– Янычары готовы к бунту! – продолжал Гуссейн-паша. – Им достаточно искры, и они перережут нас всех.

Пиали-паша и с этим согласился. Он ведь давно предупреждал главнокомандующего, он говорил ему, предостерегал… То, что было возможно в Багдаде, совсем не годилось в Азове. Разве можно сравнить персидское войско с донским? И те ведь дрались хорошо, а эти разъяренным барсам подобны.

– Наступили частые дожди, – говорил мрачно Гуссейн-паша, пряча хитроватые глаза. – Стали дуть сильные и холодные ветры, скоро придет зимняя стужа. Что будем делать? Азовское море с наступлением зимы непременно замерзнет…

Но турецкий главнокомандующий говорил неправду. Еще стояла летняя жара, еще дули теплые ветры с моря, до стужи было далеко, и не скоро лед должен был сковать Азовское море.

Главнокомандующий торопил природу, выискивая причины для отступления от крепости, для оправдания своих неудач.

– Когда Азовское море замерзнет, – говорил он, украдкой поглядывая то на одного пашу, то на другого, – наши связи со Стамбулом прервутся, а турецкий военный флот окажется отрезанным от всего мира. Армия останется без жилья, без провизии. На севере у нас лежит земля неверных, а на востоке и юге степи – Гейгата…

Военачальники понимали, куда клонит Гуссейн-паша. До морозов было еще далеко. Порох и провизия, хотя и в малом количестве, пока все-таки поступали исправно по суше и Черному морю.

Главнокомандующий, хмурясь, раздраженно говорил о болезнях многих своих солдат, о частых ссорах между татарами и турками, между черкесами и греками, между ногайцами и молдаванами, даже между турками. Потом паша из-под сдвинутых густых бровей многозначительно глянул на крымского хана.

– А главная наша беда, – сказал он, – кроется в том, что крымский хан Бегадыр Гирей и все его татары, крым­ские и ногайские, очень плохо и лениво воюют! Они только едят наш хлеб, наше мясо, пьют помногу вина, рвут, где могут, султанское жалованье, а дела никакого не делают. Даже караулы несут плохо!

Вспыльчивый крымский хан не стал дальше слушать главнокомандующего. Он вскочил, сверкнув глазами, злобно сжал рукоять дорогой сабли и сказал, скрежеща зубами:

– Гуссейн-паша не может взять Азовскую крепость! Гуссейн-паша, видно, не тот военачальник, который здесь надобен. Гусейн-паша хитрит, испытав все свои неосторожные военные мудрости. Он, видно, хочет, чтобы не он, а я, крымский хан, нес ответ перед султаном Ибрагимом за неудачи главнокомандующего? Тебе, я вижу, не только Азова не взять, но даже и одного Забракальского бастиона! Этот бастион уже трижды был в твоих руках, и ты, Гуссейн-паша, своей оплошностью три раза возвращал его казакам. Тебе хорошо и давно понятно, что мы, конные татары, не городоимцы. Ты не вали вину на нас. Ты прямо, без всякой лжи скажи султану: взять город Азов я не в силах!

– Да ты о чем говоришь? – возвысив голос, грозно спросил Гуссейн-паша. – Возможно ли это сказать нашему султану? Ты думал о том, что сказал? В уме ли ты?!

– Даже нужно, – вставил тихо Пиали-паша. – В письме султану следует изложить наше бедственное положение, положение всей нашей армии.

– А флота? – закричал Гуссейн-паша, вытаращив глаза.

– Флот пока еще не находится в бедственном положении, – спокойно ответил Пиали-паша. – Султанский флот пока что бездействует.

Бегадыр Гирей, чувствуя поддержку, заявил:

– Что касается моих татарских войск, то я завтра же уведу их в русские земли и вернусь оттуда с хлебом, с великим полоном, со скотом и провиантом. Всем добытым мною добром я поделюсь и с вами. Но я не стану терпеть оскорблений главнокомандующего и за свои действия сам отвечу перед султаном.

Паши долго спорили, кричали, ругались, обвиняли друг друга и, наконец, согласились на том, что надо весьма спешно снарядить в Стамбул гонцов с донесением о плохом положении дел в турецкой армии. Они просили у султана свежих войск в подкрепление, крупных денег, военных припасов, теплой одежды. Паши втайне надеялись, что султан Ибрагим, получив такое жалобное и печальное письмо, снимет осаду города.

Письмо султану подписали триста турецких военачальников и в полном бездействии стали ждать из Стамбула ответа.

Ответа из Стамбула долго не было. А когда он пришел, Гуссейн паша подумал, что лучше бы его совсем не было. Султан Ибрагим, верховный визирь Аззем Мустафа-паша и мать султана Кизи-султане ответили грозными словами: «Паша, возьми город Азов или отдай свою голову!»

Гуссейн-паша ходил по своему шатру бледный и трясся от страха всем своим тучным телом.

В это время в Азов-город заявились ушедшие на вылазку и пропавшие без вести кавказские джигиты Бей-булат и Джем-булат. И тот и другой, изголодавшиеся и измученные, на своих плечах принесли два тяжелых кожаных мешка. У одного черкеса плетью свисала рука (видно, от сабельного удара), у другого во всю правую ще­ку розовела не зажившая еще глубокая кинжальная рана.

Положив свою тяжелую ношу на землю, черкесы устало и понуро сели возле нее.

Атаман Осип Петров бодро и задорно спросил:

– Где же вы так долго пропадали, джигиты? Мы уж и не чаяли видеть вас живыми.

Горцы ответили, что все это время они были среди своих горских племен.

– И что же вы там делали? Не против ли нас войну вели? Не верится, чтобы вы изменили нам!

Они ответили дружно:

– Нет, атаман! Мы воевали против них, против своих князей.

– Почему же вы раньше не вернулись?

– Битва была горячая. К крепости нам никак нельзя было пробраться. Четыре раза добирались до стен крепости и четыре раза убегали с этими вот мешками в густые камыши. Стрельбы кругом было много.

– Нас-то в крепости окружили плотно, – сказал Петров, – не пробьешься, не выберешься. Перебили из нас многих, дома вон почти все поразвалили… Видите?..

Бей-булат и Джем-булат окинули усталыми взорами дымящиеся дома, почерневшие сараи.

– Шайтаны! – сказали разом.

– И мы говорим так же: шайтаны, дьяволы! Во что они превратили наш город! Остался только пепел, песок да раздробленный камень.

К черкесам вышли и другие атаманы.

– А! – сказал Татаринов. – Старые гости заявились! Хорошо! А я думал, вас в живых давно нет. Чем же нас, атаманов да казаков, порадуете?

Бей-булат и Джем-булат встали, заговорили:

– Горские народы воевать против Азова-города не будут! Скоро все они уйдут к себе в горы. Горских людей турецкие паши обманули, турецкого жалованья им не дают. Паши бьют голодных черкесов палками, стреляют из пистолей, рубят головы саблями. Султанские паши посылают конное горное войско брать высокие, неприступные стены. А дома у них они бесчинствуют, крадут корм, берут бесплатно вино, скот, по своей прихоти режут баранов.

– Хорошие вы принесли вести, – довольно сказал атаман Татаринов. – Если горцы уйдут домой, нам легче будет.

Джем-булат уверенно сказал:

– Горские люди очень скоро уйдут. Им больше оставаться под Азовом нельзя. Они здесь дерутся, а их сакли в аулах все время грабят, отбирают скот…

В глазах черкеса вспыхнули злые огоньки.

– Хорощие и печальные вести, – сказал Михаил Татаринов. – А что это у вас в мешках припрятано?

Черкесы повеселели, ободрились.

– Это, – с достоинством сказал Джем-булат, – военная добыча! В горах мы посчитались с теми, кто с большим усердием служит султану Ибрагиму.

– Ой, ну? – сказал Осип Петров, догадываясь, в чем дело. – Ну-ка, показывайте свою добычу!

Те развязали кожаные мешки, и оттуда выкатились человеческие головы.

Атаманы так и ахнули:

– Двенадцать голов срезали!

Черкесы разложили двумя рядами отсеченные головы на мешках.

– Этот, – ткнул Джем-булат пальцем в широкоску­лую голову с рыжей бородой, – был военачальником в племени хатукай – князь Улумбеков. Это – молодой князь племени булуктай, Шерламбеков. Это – хитрая лиса Урумбит, князь ногайцев…

Всех перечислили черкесы. Атаманы внимательно их слушали.

– Сколько же нам придется платить за них? – в шутку спросил атаман Татаринов, качнув серьгой.

Джигиты обиделись.

– Нам деньги не нужны, – сказали они. – Это наш подарок вам, русским. Наездники всех этих двенадцати племен уже разбежались по аулам… Это же деньги, сохраненные сакли, скот… Таков наш подарок и горским людям… Им, правда, обидно будет хоронить княжеские тела без голов. Но эти князья хорошо знали, на что шли. Пусть в аулах вспомнят султана Ибрагима и его муэдзина – пророка эфенди Эвлию Челеби. Пусть он, Челеби, приносит за них свою покаянную молитву аллаху!

– Добро! – сказал Татаринов. – Хорошие вы джигиты.

– Добро! – сказали все атаманы. – Мы вас считаем верными друзьями русских.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Главнокомандующий турецкой армии Гуссейн-паша не знал, чем еще досадить казакам в крепости, какую для них придумать смерть. Он знал, что казаки от непрерывной бомбардировки и штурмов обессилели и еле держались на ногах.

От едкого порохового дыма, от непрекращающихся пожаров глаза у них воспалились. От тяжелой усталости руки их занемели, а ноги отказывались ходить по земле.

Атаманы, глядя на своих храбрых воинов, говорили:

– Мужайтесь, казаки, держитесь! На этой земле, насквозь пропитанной нашей кровью, мы построим новый город Азов, лучше прежнего и краше! Враги, поганые, осквернили иконы наши и святые церкви! Они осквернили не только землю нашу, но и весь чистый азовский воздух. Они разлучили нас, мужей, с законными женами, сыновей и дочерей – с отцами и матерями. Стоп стоит сейчас по земле русской, плач. Но протечет слава наша молодецкая в веках по всему свету. С нами бог!

Не легко пришлось и туркам.

По приказу главнокомандующего целую неделю паши, тайши, визири пересчитывали свое войско. А пересчитав, покачивали головами: в распоряжении Гуссейн-паши осталось менее двухсот тысяч воинов. Казаки же потеряли за это время всего три тысячи человек.

К тому же за неделю подводным путем и скрытыми подземными канавами, потайными ходами в крепость проникло новое казачье подкрепление: четыреста донцов и восемьсот запорожцев. Принесли они с собой рыбу сушеную, порох, свинец, лишнюю – про запас – одежонку. Принесли вести от родных и близких из старого города Черкасска. Пришли и сказали:

– В одну казачью ножну двух сабель не вложишь! Не вложат и турки своей сабли в азовскую ножну. Будем держаться!

При вести о новом казачьем пополнении Гуссейн-паша едва ума не лишился – так долго размышлял он о своей судьбе. А после долгого и тяжелого раздумья сказал, немного ободрившись:

– Как же это мне такая простая да умная мысль раньше в голову не приходила? Я поджарю их, казаков, в крепости так, как поджаривают живую донскую рыбу на сковороде! Покорчатся они у меня! Поежатся!

Гуссейн-паша, хлопнув себя ладонью по тучному животу, расхохотался, довольный:

– Эй, вы, паши, тайши, визири, идите сюда! Идите в мой шатер немедля! Есть у меня к вам дело важное.

Те сбежались к шатру главнокомандующего. Смотрят, а он сидит на шелковой персидской подушке, поджав ноги, и громко хохочет, держась за живот обеими руками.

– Вам, – затихая, проговорил он, – мои нерадивые военачальники, такая мысль в голову никогда, пожалуй, не приходила.

Паши, тайши, визири удивленно переглянулись.

– Какая мысль? – спросили они, растерявшись. – Скажи, паша.

Гуссейн помолчал, победно оглядев собравшихся, и заговорил:

– Всех янычар надо вывести из-под крепости.

– Как же это так? – удивился Пиали-паша. – Да нам всем за такое снимут головы. Ведь это будет ослушание приказа и воли султана. Ты думаешь, о чем ты говоришь?

– Не торопись, Пиали-паша, со своими мудрыми словами. В моей армии, кроме четырех главных пашей, семь визирей, восемнадцать беглер-беков, семьдесят санд­жаков, двести полковников…

– Неточно ты считаешь, – хмурясь возразил Пиали-паша. – У нас не осталось их и половины.

Гуссейн-паше не понравилось, что его все время перебивает этот не в меру умный адмирал.

– Я здесь главнокомандующий или ты? – спросил он повелительно.

– Ты, конечно, командующий, – сердито ответил Пиали-паша. – Все здесь командующие! Шума у нас много, да дела очень мало. Ты бы, командующий, подумал о наших кораблях, которые столько времени стоят в бездействии в гирле Дона! Командующему давно бы следовало отправить их в Стамбул, сообщив о том султану. Не решаешься? Боишься гнева султанского?

– Вот как?! В Стамбул отправить! – прохрипел Гуссейн-паша. Глаза его налились яростью. Он рывком поднялся и, потрясая кулаками, начал кричать:

– Бегадыр Гирей ушел, найдя предлог! Горские черкесы уходят от крепости, находя всякие предлоги! А теперь ты хочешь снять корабли с якорей без всякого на то предлога?! За какие же воинские заслуги тебе дали недавно чин адмирала?

– Это султану известно. А вот мне неизвестно, – гордо заявил Пиали-паша, выйдя вперед, – какая судьба определила тебя, человека, короткого умом в военном деле, главнокомандующим? Ты не прими мои слова за оскорбление. Я ответил тебе только на твою необоснованную дерзость. Такими любезностями мы давно обмениваемся. И хотя мои горькие слова неприятны тебе, они справедливы. Ты, Гуссейн-паша, – я тебя очень хорошо знаю, – плохой главнокомандующий…

Гуссейн-паша весь побелел, затрясся, словно в лихорадке. Рот его раскрылся, как у рыбы, вытащенной на сушу, но он не мог вымолвить ни слова.

– Быть бы тебе по-прежнему силистрийским губернатором, – продолжал Пиали-паша. – Санджак – губерния, это не трехсоттысячная армия! Санджак – место доходное, Санджак – место теплое, спокойное. Армия – дело военное, хлопотное. Очаковский губернатор Ходжа Гурджи Канаан-паша заменил бы тебя с большим успехом. Он ведь не чета тебе – принимал участие в больших боях и походах, принес великую славу Оттоманской Порте своими беспримерными подвигами. Он не бил палкой своих подчиненных, не кричал, не выкатывал глаза на всех, не рубил саблей стражу свою…

– Ты поднимаешь бунт?! – с угрозой выдавил Гуссейн-паша. – Сам себе яму роешь?!

– Нет смысла поднимать бунт, – ответил Пиали-паша. – Не для того мы забрались сюда, так далеко от своей родины, чтобы бунтовать. Мы все, большие и малые военачальники, – советчики главнокомандующего, но мы не мясо для палочного битья. Мы все желаем после похода войти в Стамбул через ворота Баб-и-Гамайюн! Мы все желаем, чтобы совет Высокой Порты оценил наши воинские дела по достоинству. Прощаю тебя по чести, паша. Зачем позвал? Приказывай!

Неудержимый гнев паши, как это часто бывало, потух, словно костер, залитый холодной водою. Кусая толстые губы, он медленно сказал:

– Бегадыр Гирей не хотел посылать на штурм своих татар. Он говорил, что конному татарину под крепостью делать нечего. Мы, мол, только мишень хорошая. Коней переводим, людей понапрасну губим.

– Это верно, – загалдели все паши, тайши, визири. – Конное войско под крепостью – одна помеха.

– Может, оно и так, – продолжал Гуссейн, – но теперь и для конного войска найдется серьезное дело. Каждому янычару повелеваю резать камышник и вязать снопами.

– Это для чего же? – удивленно спросили паши.

– Не землянки ли станем делать?

– Какая чепуха? Ха-ха! – громко расхохотался Сейявуш-паша. – Дворцы из камыша построим? Очень хорошо!

– Напрасно, паша, смеешься, – грозно сказал Гус­сейн-паша. – Каждый конный будет возить снопы к крепости… Каждый… – Главнокомандующий опять начал бледнеть.

– А! – мягко улыбнулся сметливый Пиали-паша. – Теперь я догадался. Бог милостив. Это хорошая военная мысль! Вы понимаете? – обратился адмирал к присутствующим. – Обложим мы камышовыми снопами со всех сторон крепость и подожжем ее! Разбойничье гнездо сгорит в огне. Это мудрейшая мысль настоящего полководца.

Все оживились, заговорили, закивали головами в знак согласия:

– Мудрейшая!

– В крепости посчитают, что мы уходим, а мы тем временем подарок смерти приготовим…

– Это все хорошо, – сказал один из пашей. – Но где нам взять столько камыша? Камыш почти всюду выжжен. Поблизости остались только малые островки в протоках,

– Где взять? – переспросил Гуссейн-паша. – На Майкопской дороге по берегам речушек и болот этого добра великое множество. Итак, – продолжал он, – не откладывая – за дело! Пошлем за камышом телеги, арбы, пошлем горцев, башмачников – всех свободных людей.

И началось с того дня. Турки, что муравьи, двигались туда, сюда. Конные, пешие, на телегах. Началось и не прекращалось ни днем, ни ночью. Двое суток.

Но старых воробьев на мякине не проведешь. Атаманы, заметив, за чем спешат турки, догадались:

– Поджечь нас захотели, собаки!.. Но и мы сложа руки сидеть не будем.

– Приготовим гостям подарочек, – пообещал атаман Осип Петров.

О казачьем подарочке он, Осип Петров, помолившись перед иконой Иоанна Предтечи, рассказал атаманам на совете.

– Кому-то из нас надо будет решаться на отважное дело: выйти из крепости, тайно добраться до города Черкасска, взять там сколько возможно отважных казаков, легких лодок и сухим путем, нашими тайными казачьими ериками, выйти в гирло Дона. Отсидеться там в камышах, дождаться случая и напасть темной ночью на султанские корабли. Ежели нам это удастся, то мы будем спасены. На эту камышовую шутку нам следует ответить своей беспримерной храбростью. Для такого необычайного дела я жертвую вам и богу свою грешную душу и призываю в товарищи к себе Дмитра Гуню, Томилу Бобырева, Левку Карпова да Ивана Подкову. С ними мы непременно сделаем это дело. Медлить нам нынче никак нельзя. Нам сейчас дорог каждый скорый и смелый шаг.

Атаманам весьма понравилась прямая и ясная речь Осипа Петрова, но они не могли допустить, чтобы атаман Петров, душа обороны Азова, покинул их в крепости и подвергал себя такой опасности.

Михаил Татаринов сказал:

– Тебе, Осип Петрович, нельзя покидать Азова. Ты здесь больше нужен. Я лучше пойду!

Иван Каторжный откликнулся:

– Я пойду.

Наум Васильев не смолчал:

– Я!

Но Осип Петров в данном деле надеялся только на себя и полагался только на свой сухопутный и морской опыт:

– Идти только мне! Вы все при деле, и несите вы свою службу. В том, что я покину вас на время, убытка, пожалуй, не будет. Будет только одна прибыль для всего войска Донского. А я задержусь в Черкасском недолго, и помощники там найдутся.

Дмитро Гуня, Томила Бобырев, Левка Карпов и Подкова Иван посчитали за великую честь, что они избраны для важнейшего дела.

– Но у тебя же, Осип Петрович, еще не все раны за­жили, – сказал, поддерживая рукой обмотанную голову, Алексей Старой.

– В дороге заживут. Вот только жаль, что с нами не будет Ивана Зыбина. Он бы нам большой подмогой был…

Все, склонив головы, замолчали. Недалеко от Петрова стояли притихшие и настороженные кавказские герои Бей-булат и Джем-булат. Они хорошо понимали, о чем идет речь. Бей-булат сказал по-русски, помогая себе руками, глазами, старательно выговаривая слова, которые он успел выучить:

– Моя вазмы! Моя вазмы. Атаман, моя вазмы…

Осип Петров присмотрелся к горячему горцу:

– Куда же я тебя возьму? Тебе по горам бог положил скакать. А мы пойдем на море… Понимаешь? Пойдем на море.

– Моя пайнимай… Вазмы!..

– И меня бери, – сверкнув глазами, выступил вперед Джем-булат.

– Скажи-ка ты на милость – моряки объявились!

– Вазмы! Вазмы!..

– Ну, тебя я понимаю… У тебя там, на корабле Гуссейна, – девушка, а другому-то зачем в море идти?

– Моя спрашиваешь? – волновался Джем-булат.

– Да, я тебя спрашиваю.

– Нам в одно место надо быть. У него там хорошая девушка – Гюль-Илыджа.

– Что же вы вместе одну девушку любите?

– Ийех! (Нет!) Его хорошее сердце – мое хорошее сердце. Ему больна сердца – меня больна сердца… Пони­маешь?

– Понимаю, – ответил Осип Петров, но, чтобы отго­ворить горцев от такого рискованного дела, добавил: – Когда мы пойдем из города, мы будем креститься, молиться по нашему христианскому обычаю, а вы, мусульмане, не станете креститься. А не крестившись нельзя идти в море…

– Вазмы, – упрямо твердили они, – мы тоже будем молиться и креститься по христианскому обычаю. Теперь мы русские!

Своим ответом они удивили всех. Михаил Татаринов одобрительно посмотрел на горцев и твердо сказал:

– Петрович, горцев надо взять! Они не раз доказали нам свою верность, а храбрости им не занимать. Я обещал им давно – испытать на большом деле. Время пришло!

Горцы радостно заулыбались, закивали.

– Ребята горячи, не сотворили бы лишнего, – произнес Осип Петров. – Отчаянность губит. В нашем деле нужна сметка, выдержка.

– Будем тебя слушать, – волнуясь горячо сказал Бей-булат. – Ты большой ум, крепко башковитый. Пе­ренимать будем. Вазмы!

Осип Петров пристально посмотрел на них и решил:

– Возьму. Приходите к большой церкви. Сначала помолимся с вами перед иконой Иоанна Предтечи, а коль вернемся с моря, если это славное дело сбудется, помолимся Георгию Победоносцу.

– Чох саул! (Хорошо!)

Осип Петров с товарищами надели чистую одежду, богу помолились; с ними усердно молились Бей-булат и Джем-булат. Попрощались они с казаками и атаманами, с казачьими женками и в первую же ночь, на самой ранней зорюшке, тайными ходами пошли на отчаянное ратное дело.

– Дай бог нам великого счастья и полной удачи, – крестясь сказал Осип Петров. – Сотвори великое дело! От того дела пыл у турецкого главнокомандующего угаснет.

– Дай вам бог доброго пути, удачи и счастья, – сказали им все на прощанье. – Если мы в крепости погибнем, вы сотворите по нашим душам молитву господу. Погибнете вы – тогда мы сотворим горячую молитву о вас, смелых и храбрых воинах.

Казаки по одному выходили из крепости и скрывались в темноте.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Железными крюками, длинными очепами казаки теперь таскали в крепость не только зазевавшихся янычар, но и камышовые снопы. Когда тащили турок, они кричали, словно недорезанные, размахивали руками, мотали головами.

В полдень, после мусульманской молитвы, турецкий главнокомандующий в присутствии Пиали-паши, Аслан-паши, Сейявуш-паши и эфенди Эвлии отдал, будучи заранее уверен в успехе, строгий приказ:

– Поджечь камышовые снопы! Открыть огонь из всех орудий!

И началось настоящее светопреставление. Камыш загорелся буйно. От него пошли во все стороны высокие волны огня. Вместе с густым дымом пламя быстро подка­тывалось под стены, взлетало выше их, пожирая все живое, скатывалось клубами вниз, за стены города, и бежало там по дощатым мостовым от одной деревянной постройки к другой.

Мечущийся, ревущий, бешеный огонь бушевал все неистовее, дым гигантскими клубами вздымался к самому поднебесью.

Никольская башня превратилась в высокий огненный жезл, из которого, словно из вулкана, извергались раскаленные камни, кирпичи, сыпалась кусками треснувшая глина. Подступиться к башне было невозможно. Дома горели огромными кострами. Их тушили, заливая водой, которую бабы подносили в ведрах, засыпали песком, растаскивали красные головни бревен, прорубали топорами стены, чтобы спасти людей. Скот метался и ревел. Обезу­мевшие люди, застигнутые пламенем в домах, кричали, рвали на себе волосы. Иные, совсем обезумев, сами броса­лись в огонь, прекращая тем свои мучения.

В огне погиб несчастный казачонок Якунька. Его обгоревший трупик нашли в сенях атаманского замка. От одежды его остался один пепел. Серый, распадающийся от дуновения ветра пепел лежал и на его лице.

Не сбылось Якунькино желание сходить с матерью в Москву, послушать там малиновый перезвон церковных и монастырских колоколов, поглядеть на Москву-реку, узнать, в добром ли подворье живет сам царь.

Ульяна Гнатьевна как увидела своего Якуньку, так и упала на землю замертво. Она не слышала, как вокруг нее разрывались огненные ядра, летели со свистом стрелы, трещало и гудело пламя, гибли люди, где-то близко бились врукопашную, рубились саблями, стреляли из луков и ружей, кричали, стонали и падали.

Неисчислимое, будто муравейник, турецкое войско подбрасывало в огонь камышовые снопы, метало остро жалящие стрелы, палило и палило, не останавливаясь, из пушек. Турки лезли на высокие стены и как оглашенные кричали:

– Аллах! Аллах! Аллах!

Донское войско сражалось, не зная страха. Разъярившись за лютую казнь, какую им придумали турки, три тысячи казаков с атаманом Татариновым вышли из крепости через проломанную стену в сторону моря. По пояс голые, в одних только портках, они выскочили из пламени, словно из ада, и так стали сечь неприятеля, как такому и никогда еще не доводилось, – беспощадно и лихо.

– Не боись, братцы! – хрипло кричал Татаринов, рубя налево и направо. – За нами слава!

В другой пролом выскочили казаки с атаманом Иваном Каторжным. Впереди смело шел, осеняя всех золотым крестом и размахивая кадилом черный поп Серапион.