До крепости донеслись отчаянные стоны и крики.

Подземный взрыв был такой силы, что вокруг на несколько верст сотряслась земля, закачались дома в го­роде, задрожали крепкие стены, шевельнулись высокие башни крепости. На том поле, где было войско янычар, ничего не осталось. От места взрыва, как перепуганное стадо баранов, янычары бежали куда глаза глядят. Они бросали на поле боя одежду, ружья, копья, щиты и стрелы и мчались, словно обезумевшие.

Бурый дым клубился над местом взрыва, расползался шире и шире. Потревоженная земля, казалось, шевелилась и никак не могла успокоиться.

За первым, самым сильным, взрывом последовало еще несколько подземных взрывов. То казаки подожгли другие бочки с порохом, в других местах.

На поле перед крепостью лежали уже тысячи убитых, не менее того раненых – безногих, безруких, безглазых. Они корчились, кричали, моля о помощи, но кто им мог оказать помощь? К месту взрыва никто не решался подойти.

А крепостные пушки все грохотали и грохотали, не останавливаясь. Ядра, начиненные картечью, рвались в самой гуще отступающих турецких войск, поливая их смертельным дождем. Янычары бежали в великом страхе и отчаянии. Никакая сила не могла остановить и удержать их на месте. На них не действовали слова мулл. На них не действовали слова, и брань, и приказы главнокомандующего, и угрозы турецких военачальников. Молитвы Магомету, стихи из Корана – все было для янычар пустым звуком.

Татаринов тревожился из-за того, что прошло очень много времени, а есаул Иван Зыбин до сих пор не возвратился. Атаман послал Ивана Утку тем же подкопом: узнать, в чем дело.

Иван Утка, ловкий и шустрый казак, пополз под землю и скоро увидел, что пути дальше нет. Подкоп был завален землей и камнем. Пришлось вернуться в крепость.

– Подкоп завалило начисто, – доложил он Татаринову. – Стало быть, Ивана Зыбина живым земля накрыла.

Атаман мрачно снял шапку, перекрестился.

– Господи, спаси душу его, – сказал он. – Таких смелых казаков на Дону было не много. Вечная память ему!

Прошел час, другой, третий, – битва и орудийный грохот не смолкали, а, наоборот, все усиливались. Немцы с остервенением били по железным воротам крепости, гро­мили машиной наугольную башню, карабкались на высокие стены, падали вниз, поверженные зубчатыми бревнами, которые казаки кидали на них сверху.

В это время Иван Зыбин, оказавшийся в завале, разгреб рыхлую землю и выбрался на свет. Оглушенный и опаленный порохом, безоружный, оборванный, он был один среди врагов. Качаясь от усталости, не оборачиваясь, он смело пошел к крепости.

Разъяренные немцы не обратили на него никакого внимания и тогда, когда он направился к лестнице, приставленной к стене. По ней как раз с опаской поднимался худощавый морщинистый немец. Иван Зыбин ловко взбе­жал на лестницу, сбросил на землю немца, не ожидавшего нападения, и через минуту был среди своих.

– Жив казак? – спросил атаман Татаринов, не веря своим глазам.

– Жив! – устало улыбнулся Иван Зыбин, вытирая широкой ладонью чумазое лицо.

– Теперь, брат, проживешь ты лет до ста, а потом начнешь жить сначала.

– Не худо бы, – снова улыбнулся Иван Зыбин и зачерпнул из деревянного ведра, стоявшего тут же, здоровенную кружку студеной воды. Выпил, крякнул, сказал:

– Хорошо! Свежо! Душе приятно!

– Хорошо, – задумчиво проговорил атаман. – Как же ты, есаул, выбрался?

– То сказка, атаман, длинная. Время придет – скажу. Ты вот что, атаман, послушай…

– Скажи, послушаю.

– Заметил я случайно, в котором месте, в котором шатре стоит теперь самое большое и главное турецкое знамя.

– Да ну?! Правду ли говоришь?

– Ей-богу, крепко и без ошибки заметил… Вылез я из земляного завала, огляделся и вижу: в шатер, что слева от шатра командующего, в спешке внесли то султанское знамя. У меня тут и поплыла в голове дерзкая думка – непременно достать то знамя.

– Ой, трудно это, казак!

– Господом богом клянусь, достану! А турки-то без главного султанского знамени – что мокрые цыплята без курицы. Ей-ей, атаман, достану то турское знамя! Ничего не побоюсь…

– Но ты же головой рискуешь, есаул! Стоит ли?

– Без риска, атаман, нельзя. Было бы за что рисковать. За султанское знамя и головой рискнуть можно.

– Когда же ты думаешь идти?

– Сегодня ночью, после боя.

– Благословляю тебя на подвиг, – серьезно и торжественно сказал атаман. – А сейчас иди, отдохни малость.

…Орудийная стрельба не затихала ни на одну мину­ту. Частые разрывы казачьих ядер косили турецкое войско. Окровавленные спахи и янычары, черкесы и немцы, испанцы и итальянцы падали как снопы. Охваченные ужасом, они словно дикие звери метались по полю, ища спасения. Но султанская гвардия под угрозой оружия гнала их вперед и вперед на крепкие, пока еще неприступные стены.

Татарская конница в полном беспорядке и без всякой цели и надобности вихрем носилась по степи, изматывая своих коней.

Бегадыр Гирей, царевичи Сафат Гирей и Ислам Гирей в пышных и дорогих золотых одеждах, на резвых конях словно прогуливались на расстоянии, недосягаемом для пушечных выстрелов.

Бегадыр Гирей хорошо знал, что его лихая конница ничего не может сделать с укрепленным городом. Он знал и не раз говорил Гуссейн-паше, что татары не городоимцы, что конным войском нельзя захватить даже пустого земляного казачьего городка. А Азов-город – дюже крепкий, каменный, стены его широкие и высокие. Голову каменным башням саблей не срубишь!

Гуссейн-паша стоял на высоком кургане, опершись рукой на дорогую саблю, и покрикивал на свою свиту, ругая ее самыми бранными словами. Пешие, конные бегом и галопом спешили к воинским частям, которым Гуссейн-паша давал все новые приказы.

По всей степи перед крепостью лежали вражьи трупы, туши убитых коней, разорванных ядрами верблюдов, буйволов. Изборожденная, глубоко перепаханная земля пахла свежей кровью и порохом. Но надменный и не в меру горячий Гуссейн-паша бросал на приступ все новые и новые силы. Он не сомневался в своей победе.

Стрелы тучами летели в крепость. Острыми жалами они впивались в живые и мертвые тела осажденных, выкалывали им глаза, ранили руки, ноги. Длинные, отравленные ядом стрелы, пущенные тугой тетивой, свистели над головами, как пули, и смертельно жалили воинов, женщин, детей. Горящие стрелы вонзались в крыши до­мов, в бревенчатые стены, в штабеля бревен, сложенных посреди дворов, и начинались пожары.

Стрел было так много, что временами своей полыхающей густотой они закрывали небо. Турецкие лучники наносили большой урон осажденным. Кольцо вокруг города между тем сжималось все уже и уже. Враги опять подходили к крепости.

Немцы храбрились больше других. Презирая смерть, они настойчиво и ожесточенно рвались вперед, ложились у стен насмерть, откатывались назад и снова устремлялись вперед.

Сверху на их головы отважные казачьи женки лили из ушатов крутой кипяток, горячую смолу, человеческий и лошадиный кал. Но немцы, словно безумные, опаленные пороховой гарью, в залитых кровью мундирах, с перекошенными от злобы лицами, лезли и лезли на стены, не зная страха. Их барабаны гремели, выбивая бравурный марш.

Томила Бобырев без шапки, без кафтана, с засучен­ными до локтей рукавами рубашки, стоял на Ташканской стене, держа канат, привязанный к круглому бревну с острыми железными насечками. Другой канат держал Левка Карпов. Они дружно сбрасывали бревно на головы немцев, татар, турок, потом подхватывали его и снова сбрасывали. По их усталым потемневшим лицам градом катился пот, растрепанные русые волосы намокли, а в смелых, бесстрашных глазах сверкали искры.

Томила Бобырев и Левка Карпов бились с врагом не за страх, а за совесть. И атаманы ставили их храбрость в пример другим. К ним не прикоснулась еще ни одна вражья сабля, ни один татарский кинжал или турецкий ятаган. Они, где надо было, сами рубили врагов, прирезывали их кинжалами, сбивали из пистолей. Удальства, ловкости и смелости им занимать у других не при­ходилось. Стоят, словно заколдованные, поглядывают один на другого, подмигивают и делают свое дело: подкатится к ним живая волна вражья, они сразу накроют ее тяжелым зубчатым бревном – и нет той тяжелой волны. Другая волна накатится – другой нет. Наловчились два друга бить бревном без промаха. Без отдыха и без смены они простояли на стене несколько часов кряду, стояли насмерть, яростно уничтожая врагов.

На Султанской стене стояли не менее удалые казаки с замковыми очепами. Такие очепы изобрели еще во Пскове при осаде города немцами, литовцами и шведами. Стоят очепы на стене, будто журавли у колодцев, а возле очепов хватальщики, прозванные азовскими рыболовами: Иван Подкова, Иван Утка, Иван Босой, Иван Косой. Подлетят густой гурьбой турки и татары к Султанской стене, начнут с криком карабкаться на нее по лестницам, – хватальщики не зевают: тут гляди только да поглядывай, успевай спускать да подтягивать очепы. Тогда улов мусульманских душ будет верным и богатым. Отменно хорошая штука очеп: хватает своими сжимающимися кле­щами за голову, за ребра, за ноги. Схватил врага, сжал его острыми железными зубьями – тащи его в крепость поскорее, другого хватать надо. За три часа богатыри-хватальщики из-под Султанской стены нахватали пятьсот зазевавшихся турок. Точно так же старались казаки и на других крепостных стелах.

Нелегкая, но славная доля выпала казачьим женкам – кормить малых детей, готовить еду войску, перевязывать раны тяжкие, хоронить убитых, варить смолу в больших казанах, крутой, дымящийся кипяток, чтоб шпарить врагов. Женщинам пришлось тушить загоревшиеся от ядер и стрел дома, спасать на базах ревущий скот. Они подносили из арсенала и пороховых погребов свинец, порох, носили ведрами воду, заделывали бреши, образовавшиеся в стенах, крепили башни. Славно трудились казачьи женки!..

Многие из них были убиты, но казаку – хоть и кровная утрата – плакать было некогда. Малых детей и старых, увечных воинов стрелы разили на каждом шагу. Шустрому Якуньке, бежавшему по двору с ведром воды, горящая стрела впилась в бок. На Якуньке загорелись рубаха и волосы. Он, изгибаясь от боли, старался выдернуть ее из тела, но не мог. Якунька корчился от нестер­пимой боли, но, глядя на старших, не стонал и не плакал. Так, со стрелой в боку, и упал. Ведро переверну­лось, и по земле потекла ручейком вода, смешанная с кровью.

Ульяна Гнатьевна видела все это. Она лила со стены кипящую смолу на вражьи головы. Птицей подлетела она к Якуньке, вырвала стрелу, взяла сынишку на руки, незаметно смахнула ладонью набежавшие горькие слезы и понесла его под несмолкаемый свист летящих стрел в атаманский замок. Перевязав рану, она снова пошла на крепостную стену – поливать шипящей смолой турецкие головы.

По задним дворам бабы и казаки несли в землянки раненых, убитых, придавленных камнями и бревнами.

В особых домах дымились котлы с едой для войска. Возле котлов с большими поварешками хлопотали бабы. Подбросив кизяку, посолив еду, чтоб не пригорела, они выбегали на стены, сбрасывали вниз корзины с камнями, выливали из ведер кипяток и опять бежали к своим кухням.

С самой утренней зари воины ничего не ели, с самой утренней зари не умолкал бой.

Атаман Осип Петров был в сильной тревоге. От тя­жести пушек, телег, лошадей, верблюдов и буйволов, от многотысячного нахлынувшего войска обвалились семнадцать подкопов, которые заранее были прорыты из крепости в стан врага. Тяжелый, каторжный труд многих сотен людей пошел прахом.

– Надо нам, – глуховато сказал Осип Петров, – немедля начинать все сначала. Без подкопов и без постоянных вылазок нам не одолеть врага.

И начали казаки спешно рыть подкопы. По призыву атаманов с кирками и лопатами пришли женщины, старики и даже все легкораненые. Шаг за шагом они вели подкопы, которые могли принести им победу и спасение.

Двадцать тысяч янычар ворвались в земляной, слабо укрепленный соседний с Азовом городок Тапракалов. На его ветхих земляных стенах и на одной башне, пройдя через бреши, турки водрузили семь оттоманских знамен. Казаки защищались храбро. Сабли, скрещиваясь с тя­желыми турецкими ятаганами, звенели, лязгали, от сильных ударов сыпались искры.

– Секи башки! Секи! – кричали турки. – Получил тимары! Получим займеты! Аллах, помоги! – и, остервенясь, лезли в Тапракалов, упорно пробиваясь вперед. За дымом и пылью битвы им виделись поместья, деньги, богатая добыча.

Казаки стояли насмерть. Им некуда было отступать. Они видели свою горькую радость и счастье в том, чтобы не отдать мусульманам старого христианского городка, сбросить врагов со стен, выбить из крепости всех до единого.

Михаил Татаринов и Осип Петров стояли на Азов­ской башне, зорко наблюдая за боем.

– Надо бросать в бой засадные сотни! – тревожно сказал Осип Петров. – Ишь лезут, сатаны!

– Чуток повременим, для заману! Пусть лезут! – посоветовал Михаил Татаринов. – С сотнями пойду сам! – добавил он решительно.

– Берегись! Ты нужен для крепости! – заботливо сказал Осип Петров, понимая, что он не волен удерживать атамана.

Он горячо обнял Татаринова, крепко поцеловал, проводил до темной, спускающейся вниз лестницы, тоскливо слушая гулкое громыхание его сапог.

– Береги-ии-ись-сь! – гулко донеслось до Татаринова.

Осип Петров вернулся к окну, пристально разгляды­вая Тапракалов. Турки лезли и лезли в бреши, тянули за собой малые пушки, устанавливали их на стены. Везли ядра, лестницы, колчаны со стрелами. Бой в городке переместился к угловой башне. Тяжелая вражья сила теснила защитников к крепостной стене и рвам.

Затаив дыхание атаман наблюдал, с какой стойкостью бьются казаки. Они не сдавались, а тесными кучками, прижавшись друг к другу, рубились ожесточенно, защищая каждый аршин, каждый шаг родной земли.

«На смерть! На смерть бьются, родимые!» – воскликнул про себя атаман.

И в этот миг из-за крепостных стен, в обхват врагов, появились засадные казацкие сотни.

Осип Петров шумно выдохнул, махнул рукой, и сотни обрушились на врага уничтожающей грозной силой. Атаман знал, что в битвах не было ничего страшнее рукопашной казацкой схватки.

Атаман подозвал вестового, приказал:

– Беги к атаману Черкашенину. Проси доставить сюда царское знамя. Немедля! Он сам лежит пораненный, пусть пришлет с караульным.

Вестовой загрохотал в темноту лестницы, а атаман снова приник к окну.

Сотня Карпова, войдя в Тапракалов скрытно через потайной вход, грозной лавиной ринулась на помощь теснимым казакам. Сотни Дмитро Гуни и Федора Порошина бесстрашно пробивались к брешам.

Все кругом застонало. В жестокой рукопашной схват­ке рубились, кололись, сшибались грудью, валили наземь, бились не на живот, а на смерть. Густой звяк оружия, разноязычные крики, вопли и стоны раненых разносились над крепостью.

– Лупи чем попало! Ишь, лезут! – звонко кричал Левка Карпов, обрушивая на врагов крепкий березовый стяг. – Донцы! За мной! Сшибай басурманское знамя! Сшибай знамя! – командовал Карпов, бесстрашно пробиваясь к угловой башне и оставляя позади себя ряды поверженных янычар.

Следом за ним грозно двигались Томила Бобырев, Кондрат Звоников, Богдан и Игнатий Васильевы, Кузьма Дмитриев, Прокофий Иванов, Осип Антонов, Митька Маленький, Василий Иванов и вся прославленная сотня Карпова.

Сметенные неожиданным ударом, враги падали десятками, суматошно бежали вспять, не понимая, где свои, где казаки.

Левка Карпов с казаками словно чудом проскочили невредимыми к угловой башне. Томила Бобырев вихрем взлетел на башню и рубанул древко. Басурманское знамя, трепыхаясь, упало вниз под грозные казацкие крики:

– Лупи-ии! Гони-ии-и басурманов!

Услышав родные голоса, защитники воспрянули духом, отбивались отчаянно. Многие из них уже полегли в неравном бою.

– Браты! Держись! – голосисто кричал Левка защитникам городка. – Держи-ии-ись!

Сотня Карпова стремительно вырвалась из-за башни. Под свирепым натиском казаков янычары дрогнули, заметались, бросались в заполненные водой рвы, тонули. Остальные, прижатые к высокой крепостной стене, в страхе поднимали вверх руки, выкрикивая:

– Аллах! Аллах! Помоги! Ёк, ёк, секир башка! Ёк! Ёк!

– Ятаганы на землю! Пищали и ножи на землю! – грозно командовал Карпов. – Подходите по одному! Бы­стрей! Быстрей!

Янычары покорно сдавали оружие, проходили к башне, читая про себя молитву. В дверях башни стоял Томила Бобырев. Турки со страхом смотрели на его пудовые кулаки, огромные ножищи, широкие развернутые плечи, гордо вскинутую голову, дрожащими руками выворачивали все свои карманы, лопоча вразнобой:

– Ёк, ёк, секир башка! Ёк! Ёк! Бери в полон! Бери!

Казаки закрыли плененных в башне под крепкий за­мок, надежно припрятали захваченное у врага оружие. В карауле остались только раненые. Сотня Карпова со спасенными казаками снова ринулась в новую схватку.

Над Азовской башней взметнулось царское знамя. Пораненный атаман Черкашенин принес его на груди и из рук в руки передал Осипу Петрову.

– Знамя береги пуще глазу! – тяжело дыша, проговорил старый атаман. – Царское знамя в крепости – всей Руси подмога!

Атаманы бережно расправили знамя, осторожно натянули на древко, закрепили на башне.

– В карауле при знамени стоять буду сам! – твердо сказал Михаил Черкашенин.

А в это время атаман Татаринов с сотнями Дмитро Гуни и Федора Порошина ожесточенно бились на подходах к бреши.

– Братцы! Вперед! Занимай бреши! – услышали казаки густой звучный голос атамана. – Спину береги, братцы! Не робей!

– А ну, казаче, братове, рубай их под корень! – грозно гремел Дмитро Гуня, останавливая саблей рву­щихся в Тапракалов врагов. – Наши шаблюки не поржавили! Сами лизли!

Высокий широкоплечий Дмитро Гуня в битве страшен. Он с силой рубит направо и налево. Его чекмень изодран, рубаха окровавлена, черные глаза метают молнии. Страшен удар Дмитро Гуни. Напористый и на соображение скорый, он умело расставляет своих казаков, зорко наблюдая за всем боем.

Не страшась смерти, тесня янычар, казаки прорвались к бреши. Схватка была горяча и быстра.

По сигналу Дмитро Гуни богатыри Родион и Прохор Григорьевы, кряжистый Данило Игнатьев, весельчак Петр Исаев, быстрый Иван Остафьев, молчаливый Кузьма Дмитриев и Терентий Павлов с высоко поднятыми саблями, с ножами в зубах ворвались в брешь и закрыли ее своими телами. Остальные, прикрывая их, грозно бились на подступах.

– Добывай казак волю – не то попадешь в неволю! – густым басом подбадривает казаков Дмитро Гуня, грозно действуя саблей.

– Лупи нехристей! – неистово кричит Иван Бандроля, отбрасывая от бреши прорвавшихся врагов. Шапка на нем порублена, висок в крови, глаза пылают. Отважно сражался Иван Бандроля, не щадил живота своего. Хотел Иван или погибнуть честно в бою, или вернуть былую славу свою.

Устрашенные яростным натиском, янычары пришли, в замешательство, отпрянули от бреши, давя и сбивая друг друга, ходко побежали назад, в стороны под грозные казацкие крики:

– Гони! Гони, нехристей!

В разгар боя Михаил Татаринов увидел над крепостью царское знамя.

– Братцы! С нами Русь! – прогремел атаман. – Знамя Руси над крепостью! Вперед, братцы, вперед!

Знамя гордо реяло в синем небе, взмывало вверх, как бы благословляя своих сынов на подвиг, на славу, на смерть!

Разгоряченные боем казаки радостно сверкнули взглядом, ободрились, расправили плечи, выдохнули всей грудью:

– За матушку Русь! Дай духу! Дай духу!

Михаил Татаринов с отрядом казаков вырвался вперед и бился в самой гуще наседающих врагов, рубя и кроша их в бешеной стычке у второй бреши. От него не отступали Федор Порошин, Иван Подкова, Иван Утка, Дмитрий Громов, Найден Карпов, Кондрат Григорьев, Прокофий Петров, Терентий Павлов. Бились жестоко, стараясь прикрывать в бою атамана.

– Братцы! Прикрывай пролом! – повелительно прогремел атаман. – Федор, к пролому! Смелее!

Грозен в бою атаман Татаринов. Черные глаза его ме­тали искры, меж мохнатых бровей врубилась глубокая складка, с обнаженного плеча на разодранный чекмень сползала яркая кровь.

Казаки ринулись вперед на огонь и смерть, бились нещадно.

– Братцы! Не робей! – бодрит казаков Татаринов. – Смелей!

Он ожесточенно отбивается от наседающих со всех сторон янычар, рубится отчаянно. Прижавшись спиной к атаману, яростно бьется Иван Подкова.

У бреши страшная сеча. Обливаясь кровью, упал Прокофий Петров; сраженный страшным ударом ятагана, рухнул Димитрий Громов. Озверевший Федор Порошин вырвался в середину бреши, отбрасывая врагов страшными ударами.

– За мной, братцы! Вперед! – устрашающе кричит Порошин. – Вперед! Али волю добывать, али дома не бывать!.. – Левая рука у него порублена, лицо и кафтан в крови, взмокшие волосы вылезли из-под шапки, глаза бешено сверкают.

– Браты! Держись! – зычно кричит Дмитро Гуня, яростно пробиваясь к казакам. – Запорижцы, за мной! Батька! Держись!

Рубя сплеча, словно в лесу расчищая просеку, Дмитро Гуня с запорожцами грозно шли к казакам.

Над головой Татаринова раздался пронзительный звон металла. Это Дмитро Гуня страшным ударом выбил оружие из рук врага и разрубил его почти пополам.

– Сами лизли! – выговорил он задышливо, тревожно осматривая атамана.

Казаки бросились к бреши, отбрасывая на пути янычар.

Турки суматошно отпрянули, истошно воя, ринулись назад, сметая свои ряды, бросая оружие.

Озлобленные боем казаки бежали следом, подсекали саблями, рогатинами, метали арканы на турецких военачальников, грозно восседавших на конях и пытавшихся остановить бегущих, зычно орали:

– В угон! В угон! Гони насильников!

Оставив в проломах железный заслон из сотни Дмит­ро Гуни, атаман Татаринов с сотней Порошина с ходу двинулись вдоль стен. Задача была ясна: отбить вражеские пушки, зажать врага в ловушке, полонить.

Отчаянным броском сотня Федора Порошина ударила на пушечную прислугу и караулы. Бой разгорелся с новой силой.

Многие пушки были отбиты с ходу. Караулы ошалело бежали, оборонялись только сами от наседавших казаков. У других происходила короткая рукопашная схватка. Все пушки были отбиты.

Федор Порошин и Иван Подкова срубили со стен четыре оттоманских знамени, сорвали их с древков и, скрутив жгутами, навязали на себя.

– Трохвеи! – гордо произнес Иван Подкова. – Пошлем царю-батюшке!

Два знамени срубил атаман и, подбросив их саблей Ивану Подкове и Федору Порошину, твердо сказал:

– Воевать надо не числом, а духом и распорядком! Хвала вам, братцы, и слава!

Обе бреши и пушки были в руках казаков. В крепости, как волки, попавшие в облаву, метались янычары.

Осип Петров бросил на помощь Карпову свежую сотню Ивана Зыбина. Янычары, прижатые к крепостным стенам и рвам, сдавались, покорно складывали оружие.

Казаки расставили отбитые пушки на раскатах, повернули жерлами на врагов, сгрудившихся вдали под натиском конницы. Зарядили. Старательно прицелились. Татаринов велел запалить фитили. Пушки грохнули.

Дрогнули небо, и степь, и крепость. Все заволокло сизым дымом. Вражеская рать дрогнула, шарахнулась, падая под копыта коней, затаптывая убитых и раненых, быстрой бежью понеслась к своему табору.

Турки больше не подступали к Тапракалову, думая, что там собраны все силы защитников.

Наступило короткое затишье. Осип Петров приказал немедля заделывать бреши в Тапракалове. Направил туда сотню казачьих женок на смену казакам под командой Варвары Чершенской. Работа закипела.

Томила Бобырев привел сотню пленных янычар, приказал им таскать кирпичи и камни, месить глину, заделывать бреши, убирать трупы.

Под грозным взглядом Томилы Бобырева и задорные крики казачьих женок турки спешно заделали бреши, поправили разбитые стены и валы, вынесли трупы за крепостные стены. Отбитые пушки перетащили за укрепления в основную крепость.

Казачьи женки, молча размазывая горькие слезы, похоронили погибших защитников у крепостной стены в одной братской могиле, поставили над нею простой деревянный крест.

Разъяренный Гуссейн-паша все не унимался. Он бро­сил к Ташканской стене конников Бегадыр Гирея и наемную немецкую рать.

Грозная, в железных латах и кованых шлемах, она подошла к стене. За нею, словно вал за валом, густо накатывалась отборная гвардия султана Ибрагима. Крепость молчала.

Наседая друг на друга, теряя железные щиты, враги лезли и лезли по штурмовым лестницам, как муравьи, забирались на стены. Кое-где нападающим уже удалось водрузить свои знамена. Но тут из крепости со стороны атаманского замка грозно ринулась казацкая лавина. На стенах разгорелась новая рукопашная схватка.

Над крепостью, не умолкая, стоял скрежещущий звон металла, гремели панцири и щиты. Тела убитых падали, как ураганом сваленные вековые деревья. Золоченые шлемы скатывались со стен, падали пищали, колчаны и ятаганы, выбитые из рук наступающего врага. Стены были обильно обагрены кровью.

Конники Бегадыр Гирея бросились назад, в ужасе прыгали со стен и штурмовых лестниц, сбивая наступающих немцев и янычар. Привычные биться конно, пешие татары на стенах и на земле были неповоротливы, беспомощны, трусливы.

Немецкие воины отступать не собирались. Они дрались, как разъяренные львы, раз за разом приступая к крепости. Их полковники, будучи весьма храбрыми и опытными воинами, без шума, ругани и крика, кои были обычными в турецкой армии, долго стояли недалеко от крепости, командуя боем и отдавая приказания. Но когда дрогнули и откатились татары, а за ними и отборная гвардия султана Ибрагима, полковники сами побе­жали к стенам, увлекая за собой наемную немецкую рать. Они поднялись на стены, стреляли в упор, рубились саб­лями жестоко.

Атаманы зорко следили за боем, умело командовали и расставляли свои силы. Они знали, что немецкая рать не выдержит стремительной рукопашной казацкой схватки.

Наум Васильев и Дмитро Гуня с казаками грозно би­лись на стенах, сбивая наседающих врагов. Казачьи женки всюду им помогали. Таскали камни и метко сбрасывали их со стен, швыряли горящие головни, выливали кипяток и смолу на головы лезущих врагов.

Изувеченные, ошпаренные люди с воплями падали со штурмовых лестниц, срывали с себя горящую одежду, катались по земле. Немцы лезли и лезли на стены. А ка­зачьи женки, не уставая, подносили ведра с кипятком и выливали их на врага. Женки не боялись ни свиста вражьих пуль, ни огненных отравленных стрел, ни дикого рева нападающих. Их не устрашали разрывы каменных огненных ядер, яростные атаки татар, турок и немцев. Их разноцветные платья, платки и простые русские сарафаны мелькали по всей крепости. Отбивая вместе с казаками атаки, женки кричали своим мужьям:

– Бейтесь, бейтесь, родимые! У страха глаза велики! Переможем нехристей!

Немцы под командой своих начальников лезли не переставая и бились с невиданным упорством.

Перед немецкими полковниками словно из камней вы­рос Наум Васильев. Рядом с ним железным щитом встал Дмитро Гуня.

– Раз родила мати, раз и умирати! – воскликнул он и, словчившись, опустил саблю на закованного в латы врага.

– Вам со мной як з быком битися, да молока у нас в Азове не напитися! – добавил он уверенно. – Жил бы сибе дома и жил!

Второй полковник отпрянул от сверкнувшей сабли Наума Васильева и, дико крича, рухнул со стены навзничь.

Запорожец с длинным оселедцем, шагая грозно по стене, говорил:

– Пусти его, нехристя, в хату, то и на пичь зализе. Гляди, братан, русский Иван, в оба! Коли мы с тобой врагу сунем саблю в ребро – то людям будет добро! Шаблюкой его, поганого, шаблюкой!

Немецкая рать, потеряв своих начальников, повернула вспять.

В первый день штурма Азова совершилось чудо. И турецкая, и татарская, и наемная немецкая рать в страхе побежали от крепости, оставляя на поле боя тысячи убитых и раненых. Они бросали знамена и пищали, колчаны и луки со стрелами, дробницы и пороховницы, стенобит­ные машины и пушки, ятаганы и кинжалы, дорогие ножны и сабли. Степь была усеяна бархатными и золотыми одеждами, коваными шлемами, чалмами и шапками.

Крепостная артиллерия метко била по бегущему вразброд неприятелю. Пушкари прицеливались старательно и били наверняка, берегли ядра.

Турецкие пушки тоже стреляли, но больше невпопад. Но последнее трехпудовое ядро, – видно, шальное, – уда­рило в атаманский замок. Взорвавшись, оно разворотило каменную стену, сорвало на землю часть шатровой железной крыши и принесло большое горе войску. Раненному стрелой Якуньке оторвало ногу, а тяжело больного, уми­рающего атамана-скитальца Смагу Чершенского ядро поразило насмерть.

Безутешным горем в ту ночь омрачилась светлая душа Варвары Чершенской. И не меньшее горе вселилось в сердце доброй и смелой Ульяны Гнатьевны. Жестокая печаль и неутешное, щемящее горе стало в тот день уде­лом многих защитников Азова. Погибло немало казаков из старого города Черкасска, Раздоров, городка Медведицкого, Вешек, Валуек, Орла, Воронежа, полегли люди, пришедшие из Киева, Переяславля, Чигирина, Казани, Рязани, Астрахани, люди из Москвы, Новгорода, Пскова, Коломны, люди из Тулы, Калуги… Все они, смелые донские и запорожские казаки, полегли смертью храбрых.