ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Когда Владимир Ильич Ковалёв открыл глаза, то увидел человека, о котором думал в последнюю очередь. Резник сидел в кресле напротив, устало прикрыв глаза. Ковалёв изумлённо вглядывался в его лицо, решив было, что зрение подводит его.

— Толик, это ты? — наконец-то позвал он.

Анатолий Максимович оживился и, придвинув кресло к кровати больного, ободряюще улыбнулся.

— А ты думал, архангел Гавриил?

— Почему ты здесь?

— Потому что у моего друга инфаркт, — на полном серьёзе ответил Резник.

— Друга? — усмехнулся Ковалёв, и наконец обвёл взглядом палату.

Она больше походила на гостиничный номер: красивые жалюзи, большой букет цветов в вазе на светлом современном комоде. На полу — уютный, домашний палас, на котором стоят такие же домашние уютные тапочки. Два светлых кресла, между ними — маленький столик со стопкой свежих журналов на любой вкус. Телефонная трубка и ноутбук лежали на комоде возле вазы с цветами. А в углу притаился маленький пузатый холодильник, над которым висела полочка с телевизором.

Ковалёв почувствовал себя виноватым. И поэтому начал нападение: всегда легче нападать на благодетеля, чем благодарить его.

— И ты, конечно, пристроил своего друга в лучшую больницу, и платишь за этот санаторий сто баксов в сутки, — язвительно начал он.

— Двести семьдесят, — спокойно поправил его олигарх.

Ковалёв притих. И с чего он взял, что сможет атаковать Резника? Тот уже тёртый калач, иначе и быть не может. Случайные люди не делают себе миллиардного состояния…

И что теперь? Как сказать Резнику, что денег нет, и что вернуть их он не сможет? Конечно, в каком — то смысле Ковалёва тоже нищим не назовёшь, он живёт в отличной квартире, ездит на хорошей машине и может позволить себе питаться в ресторанах, но по сравнению с Резником он просто нищий. И те несчастные двадцать пять тысяч, которые дал ему друг в долг, на первый этап раскрутки Милки, ему не поднять.

Ещё хорошо, что Резник не выписал ему чек на сто двадцать тысяч, о которых шла речь, а решил давать деньги Ковалёву поэтапно, отслеживая каждый его шаг.

Всё-же Резник был бизнесменом, а не меценатом, и хотел знать, куда делись его денежки, на что пошли. И, если он узнает, что шестая часть общей суммы осела в кармане у проститутки, которую снял воспаривший на небеса Ковалёв, невозможно предсказать его действия. Да он Ковалёва в порошок сотрёт! Особенно обидно оттого, что он с этой проституткой даже не спал! Если бы его проклятая мужская несостоятельность вдруг исчезла под напором этой Наташи или Кати, как там её, Ковалёв бы считал, что это просто плата за своеобразное излечение. Но она украла деньги просто так, за здорово живёшь!

И вдруг Ковалёву пришла в голову простая и очень удачная мысль: а что, если представить дело так, будто он с деньгами в портфеле шёл… да мало ли куда шёл, оплачивать помещение для кастинга, например, или заказывать студию для записи пилотной песни, почувствовал себя плохо, сел на лавочку, и… всё. Очнулся в больнице. Как в кино: упал, очнулся — гипс. А портфель с денежками — тю-тю, испарился…

Ковалёв уже открыл было рот, чтобы выдвинуть эту версию, как вдруг увидел насмешливые глаза Резника. У Владимира Ильича интуиция находилась в зачаточном состоянии. Она никогда прежде не работала, он даже не понимал, что означает слово «интуитивно». Но теперь, когда он увидел выражение глаз Анатолия Максимовича, внезапно осознал — совершенно интуитивно, что ему сейчас врать нельзя. Потому что… Потому что просто нельзя, и всё. Скорее всего, Резник знает правду. И, потом, отчего — то Ковалёву показалось, опять же, проснувшаяся интуиция подсказала, что именно сейчас очень важный момент. Что Резник раздумывает над принятием решения, и какое оно будет, в пользу Ковалёва или нет, зависит от самого Владимира Ильича. И поэтому, чисто из вредности, Ковалёв намеренно весело сообщил:

— А знаешь, деньги — то у меня украли!

— Догадываюсь, — кивнул Резник, и больной поблагодарил Бога за то, что не стал врать. Если Резник догадывается, что деньги украли, значит, знает правду.

— По проституткам бегаем, Вовчик? — продолжил Резник, но в голосе его не было злобы, скорее, одно веселье.

— Грешен, каюсь, — подхватил его тон Ковалёв. — Слушай, Толик, а что у меня прихватило — то? Сердце?

— Оно самое, — кивнул приятель. — И в связи с этим я даже не знаю, говорить ли мне своё деловое предложение сейчас, или обождать, пока ты оклемаешься…

— Да я вроде в порядке, — неуверенно сообщил Ковалёв.

Ему не терпелось узнать, что же это за деловое предложение, которое его приятель, один из самых богатых людей России, делает ему, неудачливому продюсеру.

— Знаешь, наверное, чуть позже, — решил Резник. — Поправляйся пока. Я вот тут тебе кое-что принёс, — он распахнул холодильник, показывая, что тот заполнен под завязку. — Так что кушай, пожалуйста, отдыхай, и ни о чём не волнуйся. Всё будет хорошо, я тебе обещаю.

Он поднялся, и направился к двери.

— Толик, — окликнул его Ковалёв. — А Галка с Милой…

Резник отрицательно покачал головой. Ни жена, ни дочь Ковалёва не соизволили появиться у отца и мужа в больнице. Владимир Ильич вздохнул. Если не думать о том, что он только что перенёс инфаркт, что жена с дочкой не заботятся о его здоровье, и что дешёвая проститутка Катя украла у него портфель с двадцатью пятью тысячами долларов, то всё действительно хорошо, как сказал Резник. Впрочем, тот пообещал, что всё будет хорошо, особенно напирая на глагол «будет». И, раз он сказал, значит, всё так и будет — хорошо!

Мила была в отчаянии. Она не помнила, чтобы когда-то с ней происходило что-либо подобное. В последнее время на неё навалились несчастья, и нет от них отбою, словно от назойливых кавалеров. Но, вот беда, кавалеров тоже не было. Да ещё и Павел, негодяй, устроил такое…

Вчера вечером семья Резников пригласила Милу на ужин. То есть не семья, а Любовь Андреевна. В принципе, Миле не требовалось приглашение, она и так была «своей» в этом доме. Но всё-же церемония приглашения присутствовала, так что Мила с радостью согласилась. Ведь гораздо приятнее чувствовать себя приглашённой гостьей, чем незваной.

К тому же, ей не удавалось поговорить с Павликом с того самого дня, как он приехал, а ведь уже прошла неделя. Его то не было дома, то он был занят, то у Милы не было возможности поговорить с ним. Ей всего-то и требовалось, что начать разговор, увести Павла подальше от любопытных глаз и соблазнить. И всё! Можно считать дело сделанным, ведь он, как честный человек, должен будет жениться! Павел был до смешного старомоден. И, если вдруг он окажется в Милиной постели, то можно будет праздновать победу. Но Павел оказался прямо-таки неуловимым, и Мила поняла, что не так — то легко будет застать его, к тому же наедине. Впрочем, если ей это удастся, она не растеряется. Павел мигом забудет свою смуглую замарашку!

Мила, приглашённая на ужин, старательно накрасила лицо, и распахнула шкаф. Так, это коктейльное платье не подходит для домашнего ужина, эта юбка почти новая, но она с пятном от кофе, а это платье слишком длинное, под него надо одевать каблуки. Не станет же она тащить с собой шпильки! Любовь Андреевна вообще заявила, что для Милы специально куплены домашние тапочки. Резники делали вид, что они самые обычные люди.

Мила усмехнулась. Может, Анатолий Максимович и верит в эту демократическую ерунду, но она — то точно нет! Они совсем не обычные люди, у обычных нет такого дома, личного вертолёта и самолёта, шикарного бассейна под стеклянным куполом. Заморского зимнего сада с коалами, уникальной оранжереи, в которой собраны редчайшие экземпляры цветов, каждый из которых стоит как квартира в провинции, особняков в Майами и Беверли — Хиллз, вилл на Майорке, Багамах и, кажется, в Испании или где-то на Кипре, плантации оливковых деревьев в Греции, нескольких заводов, и кучи других «мелочей» стоимостью в миллион долларов. И, конечно, у обычного человека нет нефтяного холдинга «Терра — нефть», который скоро будет носить дурацкое название « ТерраСик», который включает в себя кучу нефтяных разработок, нефтезаводов и сеть автозаправок по всей России.

У Резников было всё — буквально всё! Но Любовь Андреевна, которая могла бы купить себе небольшую страну и править в ней, как королева, предлагала, чтобы на семейном ужине все присутствующие сидели в домашних тапках… Какое лицемерие!

Мила только качала головой, пока стояла возле шкафа. Похоже, ей нечего надеть! Конечно, если послушаться Любовь Андреевну, и нацепить тапочки, то можно натянуть и старенькие джинсы от Версаче, в которых Мила ходила ещё в прошлом году. Но только как она, чувырла в тапочках, будет очаровывать Павла — тонкого эстета, любящего красивую музыку, хорошую литературу, тонких, умных женщин?

В этом случае Мила уподобится этой корове Настеньке с её мамашей, гусыней Тасей. Эти две дебелые тётки совершенно не смущались, сидя за столом в пеньюарах, или, ещё того хуже, в халатах! А иногда даже с нечёсаными волосами и неумытыми физиономиями!

Мила уже не могла дождаться, когда они уедут. Или хотя бы Тася. С дурой Настенькой она — то уж как-нибудь справится, а вот мамаша у неё похитрее и сообразительнее будет. К тому же Тася имеет влияние на Любовь Андреевну, так что Миле нежелательно конфликтовать с той. А Настя… Ужас какой, она же двоюродная сестра Павлика, отчего же она строит ему глазки? Не иначе, девке срочно нужен любовник! Мила усмехнулась, решив придумать какую-нибудь каверзу для этих украинских колхозниц. Но это чуть позже, а сейчас надо было срочно искать одежду, в которой она прибудет к Резникам.

Мила решительно захлопнула дверцы гардероба. Ей давно уже пора обновить его. Наверное, придётся вначале выйти замуж за Павлика, а потом и покупать себе полностью новую экипировку. Мила прошла в комнату матери и решительно распахнула её шкаф. У Галины был тот же размер, что и у дочери, так что они иногда, раньше, ещё до того, как стали равнодушны друг к другу, заимствовали друг у дружки кофточку или шарфик. Мила нашла отличный розовый свитер — яркий, тонкий и ажурный, очень изящный, и подобрала к нему юбку — свою же, розовую, только на тон темнее. У Милы было много розовых вещей, потому что розовый — это её любимый цвет. Цвет Барби, в стиле которой Мила одевалась и выглядела. И пока что этот стиль ей шёл, правда, уже лет этак через пять она будет смотреться смешно с обесцвеченными локонами и розовыми сапожками. Всему приходит конец, и в тридцать пять Миле придётся одеваться в более сдержанных тонах. Но пока что она ещё может себе позволить это, тем более что выглядит моложе. А вот её мамаша, молодящаяся тётка, лучше бы не покупала розовую одежду. Для почти пятидесятилетней женщины это просто смешно!

Мила оделась, тщательно напудрила т — зону: нос, лоб и подбородок, чтобы, не дай Бог, не блестели. И, прихватив с собой туфельки на маленьком каблучке — всё же не тапочки! — вышла из дома. Сегодня — кровь из носу, ей надо затащить Пашку в кровать. Пора уже приступать к серьёзным действиям, пора! А то, ещё не дай Бог, папаша коньки нарежет, и денежки продюсерские — того, тю-тю! А нынешние продюсеры предпочитают продвигать кого? Юных девочек, молодое мясо! Мила уже не канает, никак не канает… Ох уж не вовремя отец попал в больницу со своим сердцем, ох, не вовремя! Пусть бы сначала сколотил группу, а потом болел себе, сколько влезет! Дочь почувствовала некие угрызения совести, ведь она думала о родном отце как о постороннем человеке, к тому же не собиралась навестить его в больнице. Но она усилием воли подавила робкие возгласы совести, и уселась в машину.

Охрана открыла ей ворота, Мила поставила свою «ауди» в подземный гараж Резника. Всё-же нет у человека размаха, сразу видно, что вырос он в нищете! Если бы ей, Миле, хотя бы треть, да даже десятую часть его денег, даже сотую, она бы построила не то что такой дом с обычным гаражом, а сделала бы из своего жилища конфетку — закачаться можно! А Резники — скучные люди. Удивительно, как это ещё у них хватило смелости заказать себе коал из Австралии? Не иначе как кто подсказал!

Мила почувствовала взгляд и подняла голову. На секунду ей показалось, что это Павлик, и она вскинула было руку, чтобы весело помахать ему. Но с пятого этажа особняка, застеклённого особым, толстым стеклом, на неё смотрел рыжий Джонни. Смотрел преданно и печально, но Мила не рассмотрела его взгляда. Она не задавалась такой целью — узнать, о чём думает чокнутый ветеринар, когда смотрит на неё. А зря: если бы она была бы дальновидной девушкой, то, возможно, сделала бы иной выбор. И тогда вся её жизнь пошла бы по — другому…

Малик был недоволен и даже сердит на дочь. Ну как она могла связаться с русским? Это при том, что у неё не было брата, и у Малика не было сына, который продолжил бы его род. Но Малик смирился бы с этим, если бы Жанна увлеклась настоящим, этническим азербайджанцем. Тогда было бы не так обидно. Пусть фамилия Гусейновых уже бы не звучала, но зато у Жанны была бы пусть и другая, но азербайджанская фамилия. И было бы совсем идеально, если бы Жанна полюбила бы парня из их общины. Например, Рафаэля. Или сына Вагифа, который был хранителем общака.

Малик не стал бы так напирать на дочь, кабы не предчувствие скорой смерти. Жанна не знала, да и никто не знал, кроме личного врача Гусейнова, что Малик вот уже скоро три недели как держится только на таблетках. И сколько ещё продержится — неизвестно. Только поэтому он и созвал своих людей, и заставил их поклясться, что после его смерти они признают Жанну, как его самого. Это был нонсенс — чтобы азербайджанской общиной руководила женщина. Но, кажется, Малик смог доказать, что Жанна — наилучшая кандидатура. В принципе, особо никто не противился, влияние и авторитет Малика были на такой недосягаемой высоте, что и на его дочь падали лучи этой власти, озаряя её в свете лидера. Только Шахид, родной брат, дядя Жанны, не желал смириться с такой постановкой вопроса. Шахид сам давно хотел занять место Малика, его трон. И теперь, оказывается, ему ничего не светит даже после его смерти?!

Хотя откуда бы знать Шахиду, что Малик скоро умрёт? Но он, как шакал, почувствовал. Малик знал, что почувствовал, потому что видел, как у брата загорелись глаза, а в них — надежда…

Малик вообще не доверял брату, постоянно ожидая подвоха со стороны брата. Обычно у азербайджанцев всё не так. Родственники — это святое. Брат — за брата, род — за род. Но Малик и Шахид словно были от разных родителей. И это тревожило Малика, не давало ему спокойствия в жизни. А теперь ещё и дочь, единственная, горячо любимая, начудила…

Естественно, Малик понял, что в жизни Жанны что-то изменилось, когда она приехала из Лондона. И потом, когда она удирала от телохранителя, её мгновенно вычисляли. Неужели Жанна настолько наивна, будто думает, что отец, лидер одной из крупнейших азербайджанских группировок, спокойно отпустит дочь одну в город? Естественно, за Жанной следил Мальчик, да так, что она сама не знала. И тут же доложил Малику, что она встречается с каким — то парнем, молодым блондинчиком. С тем, с которым прилетела из Лондона.

Проследили и за ним, и теперь на столе перед Маликом лежало досье на Павла Анатольевича Резника. Сам по себе парнишка не представлял ничего интересного, зато его отец владел громадным состоянием. Он владел нефтяным холдингом, а ведь Малик совсем недавно с нетерпением ожидал дочь, чтобы поговорить с ней о новом начинании — о нефти. Он бы хотел легализоваться окончательно, чтобы после его смерти у Жанны не было проблем. К тому же эта отрасль была очень прибыльной и стабильной. Малик практически уже принял воистину революционное решение, но по приезду Жанны немного отложил его. Дочь была невменяема от любви к этому русскому. Она вряд ли смогла бы внести дельное предложение, поэтому Малик терпеливо ждал, когда же она наконец сможет переключиться на текущие дела. Правда, больше он ждать не мог: его время было на исходе. Он дал ей задание выяснить о разделе нефти в России, чтобы не наступить на пятки крупному холдингу, но Жанна до сих пор ничего не нарыла в своём интернете, в котором просиживает чуть ли не сутками, взламывая программы и сайты, даже те, которые не представляли для неё никакого интереса. Просто так, в качестве профилактики. Но до сих пор он не получил от неё никакой информации только потому, что она полностью поглощена этим своим младшим Резником.

Сейчас, когда после революции прошёл почти век, люди вновь стали богатеть, стали появляться знаменитые фамилии. Это было совсем неплохо.

В общем-то, породниться с такой семьёй каждый счёл бы за честь, но только не Малик. В их роду женщины выходили замуж за азербайджанцев — всегда. Это он, первый, нарушил уклад и женился на гречанке. Но он — мужчина. То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку.

Если Жанна выйдет замуж за этого Павла, её дети будут русскими, будут носить фамилию Резник. Они будут обеспеченными, и дети этих детей тоже будут иметь всё. Но Малик этого уже не застанет. Если бы у него был сын, он бы более лояльно отнёсся к выбору дочери. Но Жанна у него одна. И он не может позволить ей исчезнуть из рода Гусейновых. Разве что её избранник примет ислам! Но Павел Резник, сын олигарха, никогда не пойдёт на такое. Ему незачем это делать, представителю так называемой «золотой молодёжи». Так что Малик не позволит Жанне сделать подобный выбор. К тому же если она выйдет замуж за русского, она уйдёт из Семьи. Кто останется во главе? Что станет с общиной? То, что лучше, чем при Малике, не будет, это ясно. Будет хуже, притом намного, а Малику не хотелось, чтобы так случилось. Даже если он этого уже не увидит, он не мог допустить, чтобы всё, что он строил в течение стольких лет, разрушилось из-за прихоти девчонки!

Особенно после того, как недавно отстаивал её кандидатуру, способную заменить его, когда придёт время. Никто из присутствующих не понял, что это время грядёт очень скоро. Они сочли это одной из причуд Малика, и поклялись Аллахом. Но, так как они уже поклялись, должны будут сдержать свою клятву. Аллах священен, да падёт его гнев на голову ослушника!

А с Жанной надо что-то решать, и немедленно. Малик откинулся на спинку кресло, и лицо его просветлело. Вот старый дурак, и чего это он так разволновался? Скорее всего, у Павла этого с Жанной — обычный роман. Его дочь не могла всерьёз увлечься мужчиной, да ещё и русским, после недолгого пребывания в Лондоне! Они повстречаются немного, а потом она его бросит. Ведь она — его дочь, она не сможет решиться на брак с иноверцем, она не омрачит последних дней отца и не ослушается его воли, не уйдёт из Семьи! Но всё равно надо бы поостеречься и предусмотреть любой поворот событий. На всякий случай.

Малик задумчиво взглянул на отпечатанный на компьютере отчёт, и прочёл ещё раз абзац, посвящённый украинским родственницам жены Резника. Досье было максимально полным, поэтому Малик быстро сообразил, кого отправить на передовую.

Он нажал кнопку селектора и сказал секретарше, тоже Жанне:

— Тофика ко мне, и побыстрее.

— Знаешь, я ведь почти ненавидел тебя, — признался Ковалёв. — Думал, что это ты способствовал тому, что моя Галка так изменилась! А, оказывается, она всегда была такая, просто я этого не замечал.

— Мы этого не замечали, — поправил его Резник.

Он сидел в удобном кресле в палате Владимира Ильича и с аппетитом грыз яблоко, килограмм которых принёс другу.

— Так вот, — продолжил Ковалёв, — со временем я стал считать, что это ты виновен во всех моих неудачах, потому что все они брали исток у семейных неурядиц, понимаешь? Ты же процветал и богател, тогда как я скатывался всё ниже. Я и продюсером-то стал, чтобы быть хоть чуть — чуть похожим на тебя, чтобы стать публичной персоной. Но, опять-таки, ничего хорошего мне это не принесло. А когда я… потерял мужскую силу, то снова стал винить тебя. Галка постоянно смеялась надо мной, и говорила о тебе. Вот, мол, зря она вышла за меня, надо было ей дождаться тебя из армии. И это на том фоне, что ты — мой старый друг, у тебя ничего не было, когда ты начинал свою карьеру, а у меня был неплохой старт, ведь родители предоставили мне такую возможность. И я постепенно стал привыкать к мысли, что я — никчёмность, бесполезное существо. А ты — почти Бог. И от этого я стал ненавидеть тебя ещё сильнее, потому что я тоже мог бы быть Богом. Но я научился винить в своих неудачах тебя, и это спасало меня, скрашивало моё существование. Я думал, что, раз я импотент, никчёмность и серость, то должен сказать спасибо за то, что мне разрешено жить. И, так как сказать это спасибо мне надо было кому-то, то я говорил его самым близким людям — Галине и Милке. Вот только чем чаще и искреннее я им это говорил, тем меньше они меня понимали, а потом и вовсе стали ноги вытирать… Я вообще перестал жить, меня, Ковалёва Владимира Ильича, уже и не было, осталась только телесная оболочка, да паспорт… Моё сознание отравляла мысль, что я вообще не мужчина. Знаешь, как в анекдоте: — Встать! Встать при исполнении гимна, я сказал! Ну, встать! Ах, даже при исполнении гимна — нет? Не встаёшь? Увы… Извини, милая…

Резник заулыбался, хотя, на его взгляд, анекдот был весьма пошловат и нехорошо попахивал. Следовало переключиться на другую тему.

— Знаешь, я в какой-то мере даже рад, что ты попал в больницу, — вдруг произнёс он. — По крайней мере, ты смог понять свою жизнь, проанализировать её и прийти к определённому выводу. Ведь ты пришёл к выводу, не так ли?

Ковалёв кивнул. Он был ещё слаб, лежал на высоких подушках, но глаза его горели.

— Если бы не этот твой инфаркт, мы бы никогда не стали разговаривать так, как сейчас, — продолжил Резник. — Я тоже хочу выложить тебе то, что было у меня на душе, и есть сейчас.

— Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец, — улыбнулся Ковалёв.

— Режу, режу, — поднял руки кверху Резник. — Я никогда не собирался становиться промышленным магнатом или олигархом. Ты же помнишь, я хотел быть художником!

Ковалёв кивнул, и тут же устыдился. На самом деле он абсолютно не помнил, кем хотел стать Резник. И что он когда — то рисовал неплохие картины, тоже забыл.

— И только когда Галка вышла за тебя замуж, а потом наша дружба как-то свернулась, и отношения перешли в разряд приятельских, а не дружеских, я понял, что хочу опередить тебя — во всём. Чтобы Галина пожалела, что потеряла меня. И чтобы ты завидовал мне. Да-да, не удивляйся, я хотел, чтобы ты мне завидовал, чтобы я стал богаче тебя, чтобы я чего-то добился. Но художники, как правило, добиваются известности после смерти, или в старости, в лучшем случае. Поэтому я сцепил зубы и забросил мольберт и краски, поступил в институт нефти и газа, и… стал яростно работать, стал тем, кем стал. А совсем недавно, после какого-то заседания, я вдруг понял, что мне это всё уже неинтересно. Что я с гораздо большим усердием и удовольствием рисовал бы свои картины где-нибудь на чердаке, и был бы счастлив. Ты понимаешь, Вовка, о чём я?

— Что ты несчастлив? — поразился Ковалёв.

— Да нет, — отмахнулся Резник, — я не про это. Хотя… В общем, я хочу сказать, что я прожил другую жизнь, не свою.

— Так брось всё и стань художником, — удивлённо предложил Ковалёв.

— В том-то и дело, что не могу, — вздохнул Резник. — Я не могу бросить всё, потому что теперь от меня зависят тысячи людей, от меня ждут поступков и событий, и я не могу не оправдать доверие акционеров и служащих. Да и экономика России, если честно, тоже зиждется на множестве элементов, один из которых — это я. Я уже обязан, понимаешь? И не только своей семье.

И вообще, к чему это я говорю: к тому, что, если бы не Галина и не наша дружба, обе жизни — и твоя и моя, были бы иными, прошли бы по-другому. Галка оказалась роковой женщиной, а мы с тобой — обычными дураками. Мы жили не так, как хотели, перечёркивали свои желания, чтобы угодить кому-то или насолить. И, самое обидное, что теперь, когда я это понял, то всё равно не могу изменить свою жизнь, бросить всё к чертям собачьим, и свалить в тёплую страну. У меня появились проблемы — пока что не очень крупные, но уже ощутимые. И мне не дадут всё бросить. Но ты можешь изменить свою судьбу, и зажить по-другому. Именно это я тебе и предлагаю.

— Что именно ты мне предлагаешь? — не сообразил Ковалёв.

— Политическую карьеру, дурачок, — незлобиво покачал головой Резник. — Ты, видимо, не читаешь газет, иначе знал бы, что мне требуется помощь в политических кругах. В противном случае меня скоро сожрёт наше правительство!

Жанна и Павел сидели в маленьком ресторанчике на краю Москвы. В целях конспирации они выбирали тихие и уютные места подальше от любопытных глаз. К тому же они оба скрывались от собственных телохранителей, а надо было заботиться и о собственной безопасности.