ГЛАВА 13

КРОВЬ НА ТАБАКЕРКЕ

Матч из Рима конечно же не транслировался телевидением всех стран Европы, — обе команды-участницы не были среди фаворитов «ЕвроТОТО», а в тот же день играли такие команды, как «Атлетико», «Реал», «Манчестер юнайтед», «Андерлехт» и другие.

О результате встречи Барончик узнал от чистильщика, наблюдавшего за тем, как Поль проводит операцию. Еще не прозвучал финальный свисток, а Барончик уже знал счет. Естественно, Верду на связь не выходил.

Насколько Барончик знал своего исполнителя, тот и не выйдет на связь с боссом, пока не доведет операцию до конца. Поль выступал и как киллер, и как чистильщик, не чураясь никакой работы. Но, как правило, он сам был организатором акции и сам определял, что делать ему, а что его людям.

Первая реакция барона де Понсе была спонтанной:

— Убить всех. И первым — Верду!

Поль знал, что так уж повелось в организации: ему дается день, максимум — сутки для полной зачистки и доведения операции до финала.

И Барончик знал, что жить Полю осталось сутки, если он не найдет решение.

Или если это решение не найдет сам босс.

Внешне он успокоился. В черном эргономическом кресле всемирно известной фирмы «Константин», принимавшей формы изнеженного тела владельца, сидел вялый, с розовым лицом, светлыми кудряшками вокруг головы, напоминавшими золотой нимб ангела, полноватенький господин. Его пухлые губки еще произносили что-то яростное и угрожающее, его карие глазки еще метали молнии, но он уже успокоился. Глаза перестали ерзать по письменному столу в поисках орудия убийства, — был бы Верду рядом, ему бы не сдобровать. Впрочем, если бы в этом роскошном кабинете оказался кто-нибудь из спартаковцев, внесших столь неприятный и угрожающий все большими финансовыми потерями диссонанс в один из его «бизнесов», де Понсе, кажется, убил бы и его.

Руки Барончика автоматически шарили по столу. Нащупав острые ножницы, которыми он иногда, когда получал особо конфиденциальную информацию, сам вскрывал конверты, пальцы сжали это изящное, усыпанное мелкими рубинчиками золотое изделие, и с силой вонзили в центр столешницы, украшенной изумительной по красоте инкрустацией золотом и слоновой костью.

От души отлегло. Но ярость еще клокотала в груди магната. Глаза переместили взгляд на стены.

Почти напротив рабочего стола Барончика висел портрет кисти великого Жака Луи Давида. На большом полотне почти в полный рост был изображен молодой генерал наполеоновской армии. Сражение закончилось. Вокруг — тела поверженных врагов и соратников. Устало опустил голову белый конь, выписанный автором с присущей ему внутренней драматургией, — кажется, ноздри боевого коня еще трепещут, глаза налились злобой, конь фырчит, отводя морду от дымящейся крови, залившей тела убитых. А лицо генерала спокойно и даже немного печально. Битва выиграна, но радости победа не принесла. Слишком много пало в сражении друзей.

Барончик любил эту картину. Полотно Давида было подлинным и стоило ему кучу денег. Гораздо больше, чем висевший рядом — между ними были лишь скрещенные шпаги времен Директории и первой Империи, — портрет «Бонапарт при переходе через Сен-Бернар». Парными их назвать было нельзя — хотя и одного формата, портреты были принципиально различными по композиции. Если генерал на первом портрете был изображен стоящим рядом с конем, то Бонапарт — на вздыбленном коне, указывая своим солдатам путь: туда, в битву, к победе.

Но у портретов была общая черта: и молодой генерал, и молодой Бонапарт были изображены сосредоточенными и печальными. Чувства как бы мало органичные для полководцев, не знавших поражений. (Во втором случае это была копия с картины великого мастера, сделанная, как и подлинник, в 1800 году, не «реплика» кисти автора, а копия, выполненная, вероятно, кем-то из учеников; очень хорошая, но копия.)

Что же совершил молодой генерал, если ему была оказана великая честь — соседствовать с императором?

А генерал носил славную фамилию барона де Понсе.

Это был далекий предок Барончика.

— Как причудливы человеческие судьбы, — успокаиваясь, подумал потомок великого полководца.

О том, что он далекий потомок наполеоновского генерала, Лев Борисович узнал в довольно зрелом возрасте. Ему было около тридцати, когда отец, умирая, рассказал ему историю их рода. Матери к тому времени уже не было в живых. Она умерла, когда Леве было 2 или 3 года. Он ее почти не помнил. Когда отца, Бориса Борисовича, арестовали по «делу врачей» в 1953 году, мать слегла — ишемическая болезнь сердца. А когда выпустили вскоре после смерти Сталина и он, вернувшись домой, стал рассказывать, какими изощренными пытками из него выбивали признательные показания, сердце матери не выдержало. Она умерла на руках мужа.

В детстве Лева играл красивыми вещицами, оставшимися после матери: золотыми часами с изумительной по красоте миниатюрой, изображавшей золотистую пчелу, застывшую над полем цветов, массивным явно мужским перстнем с гравированными инициалами латинскими буквами — «J. d'P.», как много лет спустя он узнал, означавшими «Жером де Понсе». А маленькая закорючка между инициалами, которой он не придавал в детстве значения, означала на самом деле очень многое — знатность рода. Это была частичка «де». Де Понсе.

Предок матери барон Жермон де Понсе перешел Березину вместе с обожаемым им императором Наполеоном и был с ним и на Бородинском поле, и в Москве, и в страшном отступлении из России на запад.

Он был бы с ним и дальше, если бы во время отступления, атакованный отрядом Фигнера, не получил серьезное сабельное ранение головы: клинок рассек лоб, переносицу и щеку; хотя рана заросла, даже кости черепа срослись. И все благодаря дочери местного помещика, в имение которого сердобольные мужики привезли тело умирающего французского генерала.

Свободное знание барышней французского, долгие недели, месяцы ухаживания за раненым, широта натуры представителя старинного русского дворянского рода — ее папеньки, пылкое сердце молодого генерала, которого в далекой Франции не ждали ни семья, ни возлюбленная, — все это сыграло свою роль. Русская дворянка и наполеоновский генерал полюбили друг друга. Когда Бонапарт вернулся во Францию и победоносно шел к Парижу, барон де Понсе еще попытался вырваться из сладкого плена своей любви и поспешитъ на помощь императору. Но не успел.

Так и остался в России, обрусел. Хозяйствовал в имении, был принят государем Александром I, знавшим честность и храбрость генерала, на русскую службу и в отставку вышел уже русским генералом от инфантерии.

Такое бывает: у образованных родителей сын лоботряс и неуч, у самых простых людей — сын выдающийся ученый, у людей честных и порядочных — дети негодяи и наоборот — в семье пьяниц и подонков рождается упрямый мальчишка и становится выдающимся человеком. Не вследствие биографии, а вопреки ей.

Далекие предки барона де Понсе были замечательные по своим человеческим качествам люди. И все пращуры со стороны матери заслуживали лишь восхищения и уважения.

Биографии же предков со стороны отца были попроще, но все это тоже были честные и порядочные люди, трудом и талантом зарабатывавшие свой хлеб.

Лев Борисович Арнольдов вырос в хорошей семье.

Но получился из него мерзавец.

Господь не доглядел.

В 16 лет юный гаденыш в ворохе старых бумаг нашел своего рода завещание — не переданное и не отосланное никогда письмо матери к нему, сыну Левушке, в котором она просила его когда-нибудь осуществить ее мечту — вернуться на родину далеких предков. Во Францию.

Завещание запало в душу честолюбивого юнца.

Левушка рос хитрым, изнеженным, ловким пройдохой. Учителя его обожали, хотя учился он средне. Товарищи никогда не били его, хотя было за что. Он был ябедой, но таким изощренным, что его стукачество никогда не выходило наружу.

С детских лет Лева умел зарабатывать деньги, не прикладывая к этому никаких усилий.

Он каким-то образом доставал экзаменационные билеты и, тщательно переписав их (впрочем, нужно уточнить, что переписывали две влюбленные в рыжего Левушку одноклассницы — Нюра и Паша), продавал. Потом торговал книгами из семейной библиотеки, заменяя их взятыми в библиотеке школьной. И так далее....

Барончик нажал кнопку, включавшую механизм замка тайника, устроенного в письменном столе. Массивная, величиной с кулак ребенка бронзовая львиная голова на тумбе стола повернулась вокруг своей оси, и с мелодичным звоном открылся тайник размером с небольшую шкатулку.

Лев Борисович был мерзавцем. Но сентиментальным мерзавцем. Он мог без раздумий отдать приказ убить ни в чем не повинного человека. Но после этого (или перед этим, зависело от ситуации) мог пролить две-три хрустальные слезинки над бережно сохраняемым уже много лет письмом матери. Или над этой вещицей — золотые мужские часы, на крышке которых прелестная миниатюра, изображающая пчелу, собирающую взяток с цветов.

Барончик переложил часы с ладони на ладонь, и на тыльной части, на крышке, на ровном золотом фоне с удовольствием прошелся глазами по латинским инициалам «J. de P.».

Длинный выдался путь между Левой Арнольдовым и бароном де Понсе.

Он оплатил молодой парочке из дворянского собрания геральдические розыски и еще до отъезда из СССР собрал документы, подтверждавшие его дворянское, и не просто дворянское — французское, баронское происхождение.

— Впрочем, — тут же поправил он свою память, — Дворянского собрания тогда в России не было, как не было и Союза потомков русских дворян. Было какое-то геральдическое общество, вполне невинное, при Краеведческом обществе города Львова. За скромное вознаграждение молодые краеведы рылись в львовских, киевских, московских и ленинградских архивах и выстраивали желающим их родословную. Деньги брали. Но родословные были настоящие. Даже за большие деньги не делали фальшаков, как это стало повсеместно распространяться позднее.

Лев Борисович перебирал тонкими изящными пальчиками вещицы в тайнике. Свое прошлое. Крошечная фотография из паспорта. Некрасивая еврейская девочка лет восемнадцати. Его первая жена.

Доказать еврейское происхождение семьи Арнольдовых он, как ни странно, не сумел. А попасть в Париж тогда можно было только через Израиль. Пусть вначале были Вена, Рим... Но место приписки — все равно Израиль.

Ему не стоило труда влюбить в себя дочь старого врача Абрама Розенфельда, собиравшегося на историческую родину. Известный во Львове врач-окулист знал семью Арнольдовых: вместе с отцом Левы он проходил по делу «еврейских врачей», или как это, кажется, официально называлось, «врачей-отравителей». В Москве и Питере дело было покрупнее, но и во Львове среди служителей Фемиды нашлось немало космополитов, изменников и шпионов. Конечно же их вскоре выпустили и реабилитировали. Тех, кто остался в живых. Абрам Розенфельд остался. Но был так напуган, что когда появилась возможность без опасности для жизни выехать на «землю обетованную», стал торопить родных и близких. Евочка уезжать не хотела. Пришлось поженить ее с Левой Арнольдовым. И всей большой семьей Розенфельды выехали в Хайфу.

Принял их уже натурализовавшийся там брат Абрама, преуспевающий ювелир. Используя связи в СССР, он наладил поступление в Израиль по нелегальным каналам драгоценных камней и неплохо зарабатывал. Многие еврейские семьи пытались тогда, до своего выезда, переправить в Израиль драгоценности. И когда они туда приезжали, у них было немного припасов на хлеб с маслом.

И все же одна небольшая нравственная проблема перед Левой стояла. Паша и Нюра, поступившие вместе с ним в Институт стали и сплавов и пять лет делавшие все его курсовые, лабораторные, готовившие его к зачетам и экзаменам, чертившие его чертежи, варившие ему в общежитии супы и каши, почти одновременно родили от него двух прелестных малышей — мальчиков, названных одинаково: Левой. Но браки эти, естественно, так и не были зарегистрированы. Потом, правда, сентиментальный подлец пытался разыскать своих Лёвушек в СССР, затем России, но, видимо, Паша и Нюра удачно вышли замуж, и концов Льву Борисовичу не удалось найти, несмотря на вложенные в поиск приличные средства.

А потом слезливый мерзавец просто забыл про них. Вычеркнул из памяти.

Но Евочку помнил.

Она была чудо как нехороша собой. Но Париж стоил не только мессы. В Израиле Лева пробыл недолго. Иврита он не знал, а металлургов в этой не самой металлургической стране Европы было предостаточно, в основном его бывших сокурсников. Впрочем, Лев Борисович и не собирался варить сталь. Ему хотелось быть очень богатым, знатным и знаменитым. И по возможности, не прикладывая к этому особого труда.

Паши и Нюры рядом не было, и нужно было что-то делать самому.

Разумеется, по дому все делала Евочка. Дядя, ювелир Шлема Розенфельд, безропотно кормил и поил вновь обретенных родственников, чувствуя за них определенную ответственность, — это он позвал брата на родину предков.

Естественно, он доверял Леве, мужу своей племянницы.

И совершенно напрасно.

Войдя в «дело», освоив азы профессии торговца драгоценностями, Лева однажды выехал с партией бриллиантов и сырых алмазов в Амстердам. Там он сдал за бесценок конкуренту Розенфельда всю партию и за крупную взятку получил вид на жительство в Голландии.

Его искали и как Арнольдова, и как Розенфельда. А он был уже де Понсе. Документы, собранные молодыми дворянчиками из Львова, сослужили свою службу. Лева переехал в Париж.

Если бы кому-то пришло в голову написать историю барона де Понсе со дня прибытия в Париж и до той минуты, когда он, раздосадованный победой «Спартака», с умилением рассматривал старые черно-белые фотографии и семейные реликвии в своем роскошном особняке, ему пришлось бы описать кражи, грабежи, убийства, которые стояли за нынешним богатством генеральского правнучка. Фирма «Диамант», известная сегодня во всем мире, была выстроена Барончиком буквально на крови и костях.

Причем сам он никого никогда не убивал. Но конкуренты, свидетели, просто люди, встававшие на его пути, умирали в муках — от пули, ножа, яда, в автомобильных катастрофах, от неожиданных инфарктов и инсультов, кончали самоубийством и т.д.

И ни разу следствие, старательно шедшее по следу в процессе оперативно-следственных действий по факту смерти того или иного несимпатичного де Понсе человека, даже близко не подошло к Барончику.

А потом, когда у того уже сложилась зловещая репутация, и не пыталось.

Сегодня у долларового миллиардера барона де Понсе, благородного и уважаемого члена общества, кавалера ордена Почетного легиона, были десятки фабрик для огранки сырых алмазов, ювелирных фабрик, алмазных и золотых приисков. Но еще больше было таких приисков и фабрик нелегальных — в странах бывшего СССР: в России, на Украине, в Казахстане. А также в странах бывшего социалистического содружества — в Польше, в Словакии, Болгарии, Венгрии.

Все знали, что ссориться с бароном де Понсе себе дороже. Хотя сам он, как уже говорилось, никого не убил, все же впервые Барончик убил человека в тот день, когда «Спартак» выиграл в Риме первый матч на Кубок «ЕвроТОТО».

...Встреча со старым ювелиром Пьером Жерюмо в ресторанчике «Сан-Тропез» на рю Грантье была назначена на шесть вечера.